Данилкин Лев Александрович. Юрий Гагарин

Самые великие шедевры революции — это люди, которых она производит. Ромен Роллан
ПРОЛОГ

Есть известный анекдот[1]: перед первым полетом в космос НАСА потратило 18 миллионов долларов на создание письменных принадлежностей, которые будут работать в условиях невесомости.

— А у вас что? — как-то спросили они своих русских противников, которых этот вопрос несколько ошарашил.

— А у нас простые карандаши, — ответили русские (1)[2].



Америка дала миру много дорого экипированных, сексапильных и воплощающих демократические ценности супергероев — в диапазоне от Нила Армстронга до Люка Скайуокера; в шлифовку их имиджа вкладывались астрономические суммы, они чеканили красивые фразы: «Маленький шаг для человека — гигантский скачок для всего человечества», «Да пребудет с тобой Сила», — и любили их уже просто потому, что они американцы.

Россия имела репутацию Мордора, производила на свет множество одиозных личностей, а вот со свободно конвертируемыми супергероями дела у нас обстояли далеко не блестяще. Был, в сущности, всего один — «простой советский парень», метр шестьдесят пять ростом, воплощение скомпрометированной тоталитаризмом коммунистической идеологии, автор куцего афоризма «Поехали!»; и странное дело, в качестве супергероя он оказался успешнее всех остальных, вместе взятых. «Колумб Вселенной», «Магеллан космоса», «величайший герой в истории» — на него можно было налепить любой ярлык, и все равно ни один из них и близко не мог передать глубины того «океана человеческого преклонения», в который погрузился Юрий Гагарин после возвращения из космоса; он был поп-идолом, не имевшим аналогов — более популярным, чем «Битлз», чем Мэрилин Монро, чем Че Гевара.

Простой карандаш. Та же идея.



Такой же очевидной и незатейливой, как простой карандаш, кажется история жизни Юрия Гагарина. Вытянул счастливый билет — слетал — стал героем. Кажется. Однако на самом деле это иллюзия.

Мы научились пользоваться — и даже злоупотреблять — этим именем, но не вполне представляем, что за ним стоит.

Общераспространенное представление о Гагарине сформировано советской пропагандой — манипуляционной системой, печально известной своими успехами в деле искажения информации. Образ Гагарина был имплантирован в наше сознание в виде огромного бронзового монумента кому-то, кто является идеальным образцом национального характера и воплощением всех мыслимых советских мужских добродетелей. Со временем — и в силу известных исторических событий — памятник несколько подрастерял свою былую привлекательность; кое-какие изречения на постаменте кажутся сегодня слишком наивными, кое-какие — чересчур патетическими; кроме того, мы видим, что голова и плечи статуи сильно загажены интернет-голубями: прогуглите словосочетание «Юрий Гагарин», и вас тотчас же известят, что обладатель этого имени — величайший за всю истории блеф СССР, что на самом деле он не летал в космос — ну или летал, но никоим образом не был первым. Жирную подпитку для самых диких слухов дают не только события 12 апреля 1961 года, но и последовавшая семь лет спустя странная — так и не получившая общепризнанного объяснения — смерть Гагарина. Никакой окончательной версии того, кто или что послужило причиной этой авиакатастрофы, нет — нет, соответственно, и общественного консенсуса.

Что касается нашего интуитивного — не зависящего ни от пропаганды, ни от интернет-«разоблачений» — представления о том, что за человек бы первый космонавт, то оно, скорее всего, основывается на таком явлении, как «улыбка Гагарина». Улыбка, знак открытости и дружелюбия, была его визитной карточкой, и именно она сохранилась после того, как самого его не стало; «солнечный парень» (2); однако правда ли, что Гагарин и пресловутая «улыбка Гагарина» — одно и то же? По сути, это явление, давно уже существующее и функционирующее отдельно от него — того же рода, что «улыбка Чеширского кота» или «улыбка Джоконды».

Кто на самом деле был этот наш «простой карандаш»?

Тайный честолюбец, упивавшийся мечтами о первенстве во всем — от баскетбола до космоса, советский Жюльен Со-рель, сконцентрировавшийся на достижении общественного положения — и, за счет колоссальных энергетических затрат, добившийся чаемого?

Или, возможно, руссоистский тип — естественное, не испорченное книжной культурой существо; ладный да складный, фото- и телегеничный, однако посредственно образованный и вообще не семи пядей во лбу парень, у которого, пожалуй, лучше, чем у прочих, получалось скалить зубы да по-деревенски аплодировать в ответ на аплодисменты; иными словами, «такой себе один из Шариковых этого мира — дворняга» (3)?

Или же правильнее будет отнести Гагарина к типу, описанному Толстым в «Войне и мире»: типу «каратаевскому», «олицетворению всего русского, доброго, круглого…» (4); воспринимать его как «народного философа», чья жизненная стратегия может быть передана формулой «не нашим умом, а Божьим судом»? И раз так, не есть ли жизнь Гагарина просто уникальное приключение одной из составляющих земной глобус капель из сна Пьера Безухова — капли, которая не просто вышла на поверхность, чтобы разлиться там пошире и в наибольшем размере отразить Бога, но вдруг, вопреки законам гравитации и божественного круговращения, в стремлении максимально приблизиться к Богу, нашла в себе силы выпрыгнуть на полтора часа из этого живого глобуса — и затем, отразив Его в большей мере, чем любое из когда-либо живших на Земле существ, опять вернулась, слилась со всеми и, как все, устремилась, когда пришло время, к центру?

Или же ключ к Гагарину — его военная форма: кшатрийская натура[3], человек длинной воли — происходящий из самых низов, родившийся в зловонном, темном углу истории — и сумевший, за счет феноменально сильного, величественного характера, преодолеть судьбу, намотать кишки истории себе на запястье?

Или же он был чрезвычайно, что называется, юркий, предприимчивый тип, продавец от Бога, с развитыми гораздо выше среднего коммуникативными способностями, виртуозно пользовавшийся своей обаятельной улыбкой — а когда надо, так и пачкой собственных фотографий, которые носил во внутреннем кармане кителя и подмахивал залихватскими автографами — вроде «И на Марсе будут яблони цвести… Ю. Г.»; тип по сути совершенно не творческий, но относящийся, по классификации Гладуэлла (5), к «объединителям»: разносчик социальных вирусов, спровоцировавший в обществе эпидемию энтузиазма?

Похоже, тут есть о чем поговорить; и да, 50 лет со дня Полета — хороший повод взяться за биографию Гагарина: пора не только отчистить памятник, но и показать, что у истукана был оригинал — который, как мы увидим, весьма существенно отличался от монументального образа.

Может ли Гагарин считаться героем / иконой / ролевой моделью во времена, когда космос, с одной стороны, стал гораздо более недосягаемым, чем это казалось 50 лет назад (какие там каникулы на Луне, какие там яблони на Марсе, какое там Великое Кольцо (6); хорошо если за весь XXI век кто-то осуществит то, что планировалось Королевым сделать году к 1975-му), а с другой — стремительно тривиализуется — возможность совершить суборбитальный полет — «скататься в космос», теоретически, можно выиграть, купив банку пива или шоколадку — а именно так обстоят дела, буквально: пивоваренные и кондитерские компании обещают наиболее везучим своим клиентам место космического туриста.

Затем: не путаем ли мы гениев, которые заслуживают восхищения, с успешно использованными инструментами политической пропаганды?

Не идем ли мы на поводу у большинства, не становимся ли мы жертвами магии больших чисел — раз ему аплодировали миллионы людей, значит, он в самом деле представляет собой ценность?

Или грубее: если некий объект пользуется несомненным рыночным спросом — значит ли это, что он в самом деле обладает некой художественной (в данном случае — sub specie aeter-nitatis[4]) ценностью? Или Гагарин как самостоятельная биографическая единица — то же, что херстовское чучело акулы за 12 миллионов долларов: курьез на вид и мошенничество по сути?

И с какой, собственно, стати мы проявляем интерес именно к Гагарину? Ну да, он первым побывал там, где никто не был, и увидел нечто такое, что никто до него не видел, — нечто, предположительно, очень важное. Однако очевидно ведь, что «первый» и «лучший» совершенно не одно и то же. Владимир Джанибеков, вручную, без подсказок пристыковавший корабль к мертвой, неуправляемой станции «Салют-7», был безусловно более искусным пилотом, чем Гагарин. Инженер-конструктор Константин Феоктистов был гораздо более компетентным в том, что касается устройства корабля, его возможностей и ограничений. Валерий Поляков, просидевший в космосе 437 суток безвылазно, был более выносливым, работоспособным и самоотверженным, и вообще такого рода пребывание на орбите в качестве подвига выглядит гораздо более внушительно, чем полуторачасовой пикник. Совершавшие суборбитальные полеты летчики-испытатели, вроде друзей Гагарина — Мосолова, Гарнаева, Ю. Быкова, Гридунова, были более квалифицированными — и, наверное, еще более смелыми, чем Гагарин, авиаторами. Да чего уж далеко ходить: все гагаринские рекорды были меньше чем через полгода вчистую побиты его собственным дублером Титовым — который летал дольше, дальше, быстрее, опаснее; и именно Титов, а не Гагарин «был первым, кто доказал, что в космосе можно работать» (7) и что у пилотируемой космонавтики больше перспектив, чем у автоматической.

Правда ли, что нам нужно иметь представление о биографии человека, который, формально, ничего такого не сделал, а всего лишь дал согласие — осознанно оценив риски, зная об ожидающем его вознаграждении, взвесив все «за» и «против», без какого-либо принуждения, — проверить на себе созданную кем-то еще технологию? Мало ли что на ком испытывали. Почему бы нам не написать биографию человека, на котором тестировали пенициллин, или — еще более уместный пример — жизнеописание пилота Гарольда Грэма, который 20 апреля 1961 года, буквально через неделю после полета Гагарина, успешно испытал на себе ранец с ракетным двигателем: взлетел на высоту примерно 1,2 метра и плавно полетел вперед. Весь полет продолжался 13 секунд — но был чрезвычайно рискованным предприятием и выглядел даже более эффектно, чем полет «Востока-1»: Гарри Поттер, волшебство в чистом виде. В чем разница между Гагариным и Грэмом?

С какой стати коллекционировать подробности и вникать в нюансы жизни человека, который не подходит ни на роль гения, ни даже — в силу доставшейся ему экстраординарной славы — на роль «типичного представителя», персонажа «серой истории», такого, через которого удобно описывать «историю повседневности»?

Какой урок можно извлечь из этой биографии? Какую идею за ней увидеть?

Надо сказать, для многих, особенно в среде либеральной интеллигенции, биография Гагарина годится лишь в качестве материала для иронического высказывания.

Фигура первого космонавта для них — род тоталитарного китча, образец плохого советского дизайна — такого плохого, что, пожалуй, уже даже и хорошего; такого рода сувениры неплохо расходятся на аукционе «Сотби».

Помимо презрения — существо, сначала позволившее советской власти экспериментировать над собой, как ей вздумается, а затем превратившееся в воплощение официоза, говорящую куклу, которая по бумажке произносит наборы идеологических штампов на съездах хлопкоробов; — помимо презрения, Гагарин вызывает у носителей либерального сознания и раздражение: не просто сотрудничал, но еще и способствовал оболваниванию людей и, косвенным образом, укреплению кровавого коммунистического режима.

При этом трезвомыслящие — и склонные к здоровому скептицизму — мудрецы убеждены, что о каком-либо интеллектуальном потенциале самого Гагарина говорить не приходится — он был никто, «живые консервы». Все эти советские достижения — в любом случае туфта, потому что какой смысл запускать в космос начиненные электроникой корабли, не обеспечив для начала население детским питанием и обувью; а потом, все равно у американцев это получается лучше, и вообще что такое Гагарин со своими жалкими полутора часами орбитального полета против Нила Армстронга, прогулявшегося по Луне.

Ну да: кому нужен простой карандаш, когда есть ручка за 18 миллионов долларов.

Для носителей не обывательского, а исторического сознания Гагарин — фигура, являющаяся моральным оправданием и свидетельством исторической целесообразности советского — да, крайне бесчеловечного на одной из стадий — утопического проекта. Моральным оправданием — и еще подтверждением его «нормальности», естественности, раз уж тот оказался в состоянии дать здоровое потомство; в том, что Гагарин — с его улыбкой, открытостью, феноменальным магнетизмом, с его очевидно здоровыми — прямо-таки рифеншталевскими — генами полностью подходит под это определение, никто не сомневается.

Наконец, для «мечтателей» жизнь Гагарина — опыт абсолютной свободы, удовлетворенной страсти к полету; а сам Гагарин — воплощение синтеза Человека, Машины и Государства; олицетворение шестидесятых с их трогательным проектом будущего. Ангел, который позволил человечеству прожить на самом деле прекрасное мгновение — когда все вдруг стали думать не о деньгах, сексе и карьере, а о звездах и о космосе как потенциальном рае. Романтический герой, который слетал, да еще и потом, когда мог всю оставшуюся жизнь спокойно обналичивать доставшуюся ему славу, когда сама система, внутри которой он жил, что называется, стимулировала его к недобросовестности, — все равно рвался летать и в конце концов красиво погиб. Для них Гагарин — Личность с большой буквы, воплощение glamour of space[5] и образец для подражания.

Даже простой карандаш, как видите, на поверку может оказаться чрезвычайно сложным предметом.

Очень-очень простой очень-очень сложный карандаш.

Был такой американский экономист и политик Леонард Рид; иногда он обращался к литературному творчеству и однажды сочинил знаменитое эссе, которое называлось «Я, Карандаш» (8). Написанное от имени карандаша («Я — графитовый карандаш. Обыкновенный деревянный карандаш, меня знают все мальчики, девочки и взрослые — кто умеет читать и писать»), оно стало классикой потому, что в нем иллюстрируется идея пользы, которую приносит обществу работа «невидимой руки рынка». Мы, однако, вспомнили его совсем по другому поводу. До того как сделать свои либертарианские выводы, Рид показывает, что простой карандаш только кажется простым, а на самом деле достоин восхищения и благоговения; он скрывает в себе важную тайну и, если проследить его генеалогию, может преподать нам серьезный урок.

«Простой, говорите? Но только вот ни одна душа на всем белом свете не знает, как меня делают. Фантастика, вам не кажется? Особенно когда понимаешь, что в мире ежегодно выпускают несколько миллиардов нашего брата. Возьмите меня в руки, рассмотрите хорошенько. Что вы видите? Ничего особенного: немного дерева, лак, маркировка, графитовый стержень, чуть-чуть металла и ластик». Дальше Рид детально отслеживает процесс производства простого карандаша. Он объясняет, что прежде всего нужно спилить дерево и доставить его на фабрику — а для этого сначала требуется сделать пилу и грузовики.

«Подумайте, сколько людей, представляющих бессчетное множество разных профессий, задействовано в этом процессе! Представьте себе, как добывали руду, как выплавляли сталь и превращали ее в пилы, топоры, моторы… представьте себе поселения лесорубов, их спальни и… столовые, а еще — готовку и то, откуда взялись продукты…» И ведь добыча дерева — только начало процесса, дальше будут лесопильный завод, сушильные печи, краска, лак, графит, глина, связующие вещества… «В моем создании участвовали миллионы людей, и мало кто из них о чем-либо подозревал». Каждый, от цейлонского шахтера, добывшего графит для производства грифеля, до президента карандашной фабрики, вложил в производство простого карандаша крошечную толику своего знания, использовал свое ноу-хау.

Таким образом, чтобы создать обыкновенный простой карандаш, нужно, чтобы объединились в одно целое созидательные импульсы миллионов людей, чтобы «миллионы ноу-хау» смогли взаимодействовать между собой.

Мы привыкли к «простому советскому парню» Гагарину и воспринимаем его примерно так же, как простой карандаш — нечто банальное, само собой разумеющееся, оказавшееся нашим, в общем, случайно, по счастливому стечению обстоятельств.

Мы бы хотели показать в своей книге, что это заблуждение.

Гагарин — «такой простой на вид» — был невероятно сложным продуктом кооперации миллионов воль и миллионов знаний, которые таинственным образом вступили в творческое и производственное взаимодействие; его биография — это миллионы биографий, сложившихся в одно целое; узнав об обстоятельствах его жизни, мы сможем многое понять о свойствах и амбициях, мечтах и надеждах целого народа, который, в силу каких-то причин, на протяжении некоторого времени вел себя в экономическом смысле иррационально, очевидно, в ущерб своим имущественным интересам; который стремился не к адам-смитовскому «богатству», благосостоянию, а к тому, чтобы выполнить некую более значительную миссию — сыграть ключевую роль в мировой истории и решить задачу преодоления смерти (9); ради этого они, миллионы воль, объединили свои усилия — и добились своего: произвели этот «простой карандаш».

Гагарина.

Простой карандаш, которым были размечены контуры рисунка будущего — яркого, переливающегося всеми цветами радуги.

Простой карандаш, которым русские навсегда вписали себя в историю человечества.

Простой карандаш, который слишком быстро выскользнул из рук и улетел куда-то; безвозвратно.

И ничего в истории этого карандаша не было случайным.

ВВЕДЕНИЕ

Гагарин — влажная, что называется, фантазия любого биографа. В его жизни есть то, что может тронуть кого угодно, — приключения, странные знакомства, феноменальный карьерный взлет, неразрешенная загадка и соответствие архетипическим фольклорным сюжетам. Источниковая база кажется неисчерпаемой. Гагарин позиционировался как идеальный гражданин СССР — поэтому неудивительно, что советская власть всячески стимулировала сослуживцев, учителей, друзей и родственников Гагарина писать и публиковать мемуары. В результате в одной только гагаринской семье оказалось четверо писателей: сам Юрий Алексеевич, издавший автобиографию — и международный бестселлер — «Дорога в космос», его жена, мать и брат. Словно всего этого недостаточно, на протяжении пятидесяти лет центральная и местная пресса СССР и затем России рыскала в поисках любого мало-мальски неизвестного эпизода из жизни первого космонавта. Тем страннее, что итоговой, закрывающей тему книги после крушения СССР так и не появилось; никто не систематизировал набравшиеся за 20 лет информационные накопления — и это притом что, судя по соцопросам, Гагарин является самой привлекательной личностью если не за всю историю России, то уж точно за XX век.

Удивительно даже не то, какой колоссальной славы сподобился сам Гагарин — в конце концов, первый человек в космосе, почему нет. Удивительно, сколько людей — у которых, не будь Гагарина, никогда не было бы шанса оказаться интересными для СМИ, медийного, так сказать, пролетариата — получили свои 15 минут славы. Чтобы гарантированно попасть в газету, вовсе не обязательно иметь в активе родство или дружбу с Гагариным. Полученный с бухты-барахты автограф, история о том, как вы увидели его выступающим с трибуны, случайная встреча на улице — даже 50 лет спустя такой мелочи достаточно, чтобы вы стали ньюсмейкером. Всё, что имеет к Гагарину отношение, по-прежнему важно для общества — и поэтому до сих пор ликвидно.

По существу, с Гагариным связан не только полет в космос, но еще и настоящая информационная революция — благодаря ему в СМИ выплеснулось гигантское количество народных голосов: мы видели, мы дотрагивались, мы имели отношение — и теперь свидетельствуем. В этом тоже следует искать корни обожествления Гагарина, почитания его в качестве святого: он дал массам не только осуществившуюся мечту, но и голос. Все эти воспоминания — своего рода коллективное евангелие.

Помимо неквалифицированных синоптиков[6] Гагариным занимались многие профессиональные, абсолютно не халтурные, любившие своего «клиента» биографы — Лидия Обухова, Ярослав Голованов, Татьяна Копылова, Владислав Кац, Олег Куденко, Николай Варваров; они провели колоссальный ресерч[7], поговорили с кем только можно — и было бы неуважением к их труду, к их полевым исследованиям, сделать вид, что их не существовало, или все время пересказывать их «близко к тексту» — притом что, по большей части, это тексты, не нуждающиеся в редактуре. Да, очень многие из этих биографий, в силу обстоятельств эпохи, были подогнаны под известный идеологический шаблон и агиографический канон, да, они во многом состоят из мемуаров школьных учительниц, которые в ответ на просьбу вспомнить что-нибудь пикантное, краснея от собственной смелости, припоминали, что на уроках Юра пускал самолетики, а иногда — слишком громко играл на трубе; тем не менее если состыковать разнотипные, вступающие между собой в диалог свидетельства, то событийная матрица все равно прояснится.

В нашей книге много цитат «из народа» — голосов поварих, бильярдистов, офицерских жен, всех тех, кто охотно идет на контакт и искренне пытается припомнить все что можно; проблема — и обратная сторона медали — состоит в том, что главные действующие лица, в общем, так и не заговорили. Молчит вдова, Валентина Ивановна Гагарина, — и в советские времена по мере возможности избегавшая медийности, а затем, в начале перестройки, окончательно захлопнувшаяся, как моллюск в раковине, — по-видимому, крайне недовольная тем, как ее показали в фильме «Гагарин, я вас любила». Показали плохо; похоже, создатели фильма втерлись к ней в доверие, а затем, что называется, «кинули втемную»; мужу бы это не понравилось. Кстати, в фильме видно, что в гагаринской квартире живет попугай — на вид вполне себе говорящий — по имени Лора. Возможно, он и есть идеальный свидетель, который мог бы рассказать о своем хозяине всю правду. В любом случае, проинтервьюировать Лору проще, чем вдову Гагарина.

И ладно бы только вдова. Сразу стало ясно, что те (не очень многие уже), кто имел отношение к космосу и знал Гагарина лично, не горят желанием давать материал биографу — и это притом что автор этой книги, несомненно, находился в условиях почти исключительных — мог говорить не просто «я пишу книгу о Гагарине», но «я пишу книгу в серию „ЖЗЛ“ издательства „Молодая гвардия“» — издательства, которое комплектовало будущему космонавту библиотечку, еще когда он отбывал срок в сурдокамере, в 1960-м, и с которым он сотрудничал впоследствии.

И дело даже не в том, что информаторы еще 50 лет назад поняли, что знать, думать — да хотя бы и рассказывать под рюмочку — про космическую программу СССР и Гагарина можно все что угодно, но когда включается диктофон, следует оперировать четко ограниченным набором мнений и эпизодов; тем мемуаристам, которые вздумают отступить от официальной версии, грозит остракизм, отлучение от корпорации.

Другая проблема состоит в том, что количество неумерших людей, сколько-нибудь плотно общавшихся с Гагариным, довольно невелико, и если они в принципе готовы были беседовать с прессой, то за 50 лет они рассказали то, что можно, раз по пятьсот. Рассказано было немногое. Несмотря на внешнюю открытость, так и не заговорил, в общем-то, Алексей Леонов. Бессовестным образом так и не рассказал ничего внятного — и не оставил откровенных мемуаров — Герман Титов. Первый отряд космонавтов был закрытый клуб; даже если они и знали или знают что-то о Гагарине, то никому из них нет смысла говорить о национальной иконе что-либо, что отступает от официального канона.

Единственной по-настоящему крупной утечкой, своего рода околокосмическим WikiLeaks, был «Скрытый космос» — опубликованные в 1990-е дневники начальника космонавтов генерала Николая Каманина. Но тому нечего было терять, да и утечка была, в сущности, дозированной — подчеркивающей то значение воспитательной работы, которую приходилось проводить ему, инструктору отряда. Так или иначе, это главный источник сведений о последней трети жизни Гагарина; тогда как тем, кто захочет понять, что такое советский космос, его идею и то, как она реализовывалась, мы советуем книгу Я. Голованова «Королев. Факты и мифы». Эти два источника — аналоги Юпитера и Сатурна в Солнечной системе; по своей массе они гораздо значительнее массы всех прочих планет; мы цитируем их чаще прочих.



Некоторые части нашей книги — там, где материал позволял не раздражать читателя лишними комментариями — исполнены в жанровой манере, впервые использованной В. Вересаевым, чьи биографии Пушкина и Гоголя были коллажами из остроумно смонтированных цитат.

Когда нам кажется, что читателю имеет смысл знать, откуда именно взят фрагмент, — мы, наряду с цифровым кодом (цифра в скобках), отсылающим к Индексу источников в конце книги, оставляем и имя автора и/или название источника; в случае, когда личность говорящего очевидна по самому характеру цитаты или когда точная идентификация голоса в данный момент необязательна, мы оставляем только цифровой код, который читатель может легко расшифровать, открыв Индекс источников.

Глава первая

ГАГАРИН И ЧЕРТ

Фраза «Гагарин родом из Клушина» обычно подразумевает намерение говорящего подчеркнуть эффектный контраст — человек, которому суждено было покорить космос, родился в невероятной дыре; преподаватель Гагарина в Академии Жуковского С. Белоцерковский так и пишет: «в глухой деревне Клушино» (10). Меж тем из того факта, что профессор впервые услышал о Клушине из газет в 1961 году, не следует, что если бы не Гагарин, то никто никогда о существовании этого медвежьего угла и не услышал. Какой уж там медвежий угол.

Именно там, ровно в том месте, откуда родом Гагарин, за триста с лишним лет до его появления на свет произошло событие[8], которое фактически привело в какой-то момент к ликвидации российской государственности: здесь была разгромлена огромная русская армия под командованием Дмитрия Шуйского — и, что хуже, разгромлена находившимся в абсолютном меньшинстве отрядом поляков. «Клушинскую битву 24 июня 1610 года до сих пор в польских учебниках истории считают одним из самых великих сражений. Ее трофей — „хоругвь самого Шуйского, весьма отличную, штофную с золотом“ и сегодня показывают школьникам в национальном Краковском музее князей Чарторыжских» (9). Да что там хоругвь: в июне 2010 года Национальный банк Польши выпустил три монеты серии «Великие битвы»: две были посвящены Грюнвальдской битве и одна — деревне Клушино. «В русских анналах эта забытая битва потерялась или была вытеснена другими поражениями и потрясениями, которые произойдут следом. Но истоки последовавшего междуцарствия, конечно, лежали у этого можайского селения» (9).

Собственно, именно вследствие этого разгромного поражения на своем поле перестала существовать русская армия, был низложен царь Василий Шуйский — и царем стал поляк; западная часть России в целом и Москва в частности были оккупированы польскими войсками. То, что Гагарин — клушинский — уже само по себе курьез: примерно то же самое, как если бы какой-нибудь великий татарин родился на Куликовом поле или француз — в Ватерлоо.

Интересно, спрашивал ли его кто-нибудь о Клушине — «то самое, да?», — когда он приезжал с визитом в Польшу? Единственное, что мы знаем, из английских, правда, газет, — это что Польша, несмотря на свой статус сателлита СССР, была одной из тех стран, где Гагарина принимали весьма прохладно.

Одним из факторов в пользу выбора космонавтом № 1 Гагарина (33), а не Титова, было то, что Титов с Алтая, то есть с колонизированных земель, тогда как Гагарин — из-под Смоленска, с исконно русских (от Клушина до Кремля — 180 примерно километров строго на запад; по дороге нужно проехать исток Москвы-реки и реки со странными названиями Гжать и Мжуть; сам Гагарин, по свидетельствам очевидцев, когда дорога позволяла, закидывал на своей «матре» стрелку спидометра за отметку 200 и покрывал это расстояние за два часа). В плане космоса ему повезло, что правда, то правда; однако в целом география досталась Гагарину тяжелая — из тех, что совершенно точно детерминируют судьбы оказавшихся ее заложниками жителей. Поляки, французы, немцы — все, кто имел неосторожность сунуться в Россию с Запада, неминуемо вынуждены были прокомпостировать путевой лист в Клушине. Это была часто выжигаемая, опустошаемая территория, на которой отсутствовала традиция долгого наследования имущества; почти каждому поколению приходилось начинать практически с нуля — и, соответственно, у жителей формировался особый тип сознания. Было бы шарлатанством пытаться вывести из этого некий особый генотип Гагарина — однако наверняка все эти оккупации так или иначе откладывались в исторической памяти, «в генах».

Также небезынтересно — раз уж мы заговорили о географии, — что Гагарин родился недалеко от того места, где Пьеру Безухову в «Войне и мире» (в романе — у деревни Шамшево под Смоленском) приснился знаменитый сон про живой глобус из капель — сон, в котором, при желании, можно разглядеть, среди прочего, зашифрованное символическое описание судьбы Гагарина.

Помимо пространственных совпадений есть и временные: кто-то очень внимательный подметил, что свой «доклад, посвященный проблемам ракетного полета человека в стратосферу, Королев написал в день рождения Гагарина, 9 марта 1934 года» (31).

Также про Гагарина непременно сообщают, что он родился в крестьянской семье — что правда, однако, как всегда, важны еще и нюансы. Судя по всему, это была не вполне обычная крестьянская семья. Дело в том, что мать Юрия, Анна Тимофеевна, провела молодость в Петербурге — и в деревню именно что возвращалась, обладая новым опытом, с новой культурой и уже с не вполне деревенскими представлениями о жизни. Она всю жизнь занималась свиньями, огородом и стряпней, родила четверых детей, однако все, кто был знаком с ней, уверены, что она не была неотесанной деревенщиной и, как только появлялась возможность, читала и пыталась учиться. Соответственно, и сам Гагарин, при всем своем идеально пролетарском происхождении (мать — доярка, отец — плотник), провел детство вовсе не в культурном вакууме.

Гагарина-ребенка — то есть в совсем нежном возрасте — не так уж легко себе представить. Во время войны Клушино было фактически стерто с лица земли, так что про первые семь, довоенных, лет гагаринского детства мало что известно: посторонних свидетелей не осталось, а сами Гагарины в своих книгах не сумели выстроить живую — как в гайдаровских повестях — картину детства Юрия. Соответствующая иконография тоже практически отсутствует; вообще, почему-то советская пропаганда не сочла нужным разыграть тему «маленького Гагарина» и позаботиться о составлении сборника нравоучительных историй о детстве космонавта с расчетом задать эталон поведения для юных граждан. Даже нагибинские лубочные «Рассказы о Гагарине» начинаются с войны.

Клушино в войну не было тихим местом в стороне от больших сражений. Деревня расположена не на самой трассе Минск — Москва, но в широком смысле это была обочина большой дороги на Москву; на протяжении почти полутора лет — не очень глубокий тыл немцев, почти у линии фронта; удобное место для строительства концлагерей; всего их было в Гжатском районе восемь, и один из них — как раз в Клуши-не (6).

Удивительным образом поведение Юрия Гагарина в период немецко-фашистской оккупации запротоколировано сразу в двух независимых источниках. Мемуары старшего брата, Валентина, более литературные, чем мемуары матери, Анны Тимофеевны; у него есть сильные, как из классических советских фильмов про зверства фашистов, сцены — например история про косу. Анна Тимофеевна окашивала края канавы домашнего огорода. Тут появился немецкий солдат с лошадью — и пустил ее пастись в гагаринской ржи. Мать попыталась сделать немцу замечание, мол, иди-ка ты, мил-человек, со своей лошадью куда-нибудь еще, однако тот отобрал у нее косу и полоснул ею женщине по ногам: «Руссиш швайн!» Восьмилетний Гагарин попытался было наброситься на немца, но тот пнул его ногой в живот и тоже хотел порезать. Очень драматичный эпизод; в книге самой Анны Тимофеевны этой сцены нет, кроме того, знающие люди в Гжатском музее утверждают, что ни о чем подобном Анна Тимофеевна никогда не рассказывала, шрама на ногах у нее не было и вообще к исторической компетентности брата космонавта следует отнестись с долей скепсиса[9].

Любопытно, насколько соответствует действительности история про цыган летом 1941-го: по сути, Валентин Алексеевич пытается сказать, что их с Юрием отец остался на оккупированной территории потому, что в момент отступления заразился тифом от попивших из их колодца цыган (страшно подумать, что стало с этими тифозными цыганами, оказавшимися близко к линии фронта осенью 1941-го; об этом В. А. Гагарин не упоминает). Также следует с осторожностью относиться к рассказам о пребывании Валентина в плену. В воспоминаниях он пишет, что сумел бежать из плена буквально через три недели, на границе Смоленской области и Белоруссии. Судя по другим свидетельствам, его пленение продолжалось два года, до весны 1945 года, и к Красной армии он примкнул уже на территории Германии. Дело не в том, что мы пытаемся поймать гагаринского родственника на неблаговидном поведении (скорее над неувязками в его мемуарах можно иронизировать — что и делали саркастически настроенные комментаторы); эти два года брата в плену обернутся большой проблемой для Юрия — потому как анкетные данные такого рода были априори подозрительными. Именно поэтому ему придется в автобиографиях либо не упоминать о существовании старшего брата вовсе, либо не фокусироваться на этом этапе его карьеры. Что, впрочем, совершенно не означает, будто ничего из описанного Валентином Гагариным нельзя принимать на веру. История про подвешенного немцем к дереву младшего брата Бориса (который, странным образом, 34 года спустя, решив уйти из жизни, тоже повесился) подтверждается всеми Гагариными — письменно и устно. Тамара Дмитриевна Филатова, дочь сестры, Зои Гагариной, рассказывает, со слов матери, как Анна Тимофеевна на коленях стояла перед немцем, чтобы тот не угонял Зою в Германию, а та просила ее: «Мама, не унижайся».

Что бы впоследствии ни говорили о том, что сталинская пропаганда преувеличивала ужасы оккупации, «немецкий» период был самым тяжелым в жизни Гагариных. Они прожили полтора года бок о бок с чужаками. От этого периода остались три-четыре находящихся в жесткой ротации эпизода; все они подозрительно соответствуют формату серии «Пионеры-герои». Наверняка за это время происходило и многое другое; как-то ведь немцы взаимодействовали с Гагариными не только на уровне «матка-курки-яйки». Вряд ли все полтора года они каждый день провоцировали друг друга; менялась обстановка, менялись времена года, менялись слухи, менялся контингент; возможно, в какой-то момент у них сложились симбиотические отношения. Т. Д. Филатова рассказывает, что некоторое время в их доме квартировал немолодой, «сердобольный» фашист, который однажды пригласил в избу всех четверых детей, поставил их перед собой, обнял и сказал, что его отправляют к Москве и наверняка убьют там, а у него дома остались четверо точно таких же — и раздал всем по шоколадке.

Для беллетриста особенный интерес представляет немец Альберт по прозвищу Черт, фамильный кошмар Гагариных, живодер и изверг. Без каких-либо усилий можно представить себе роман, написанный от его имени: 12 апреля 1961 года, ГДР, он узнает по радио, что русские запустили в космос человека, который родился в деревне Клушино, — и начинает вспоминать, что во время войны простоял несколько месяцев как раз в этой деревне, где все это время его изводил восьмилетний мальчишка; наверняка Альбертова версия событий чем-то отличалась бы от версии его контрагентов, Гагариных.

Мы не можем сказать со стопроцентной уверенностью, была ли оккупация для Гагарина психической травмой и правда ли, что он решил стать летчиком, чтобы отомстить немцам, — в тот момент, когда увидел подбитый советский самолет. Именно такую версию событий навязывала советская пропаганда — и, надо сказать, у нас мало резонов отвергнуть ее. Судите сами: вас вышвыривают из собственного дома на улицу, а в вашем доме поселяются люди, которые стряхивают с воротников вшей прямо на пол и заставляют вас варить себе картошку; затем они угоняют в плен вашу сестру и брата — и на протяжении двух лет вы не знаете о своих ближайших родственниках ровным счетом ничего, хотя догадываетесь, что происходит в концлагерях с пленными. Можно получить от всего этого психическую травму или нет? В любом случае, без особых натяжек можно предположить, что когда в 1963 году подполковник Гагарин вместе с Терешковой приехал в ГДР вручать Ульбрихту подарки от Хрущева и осматривать свеже-выстроенную Берлинскую стену — он испытал известное удовлетворение: и тут тоже, как многое в биографии Гагарина, «случилось как в хорошем романе». Сначала немцы-оккупанты пришли к нему в дом и попытались расчленить его страну, через 20 лет — он к ним; это было справедливо.

Помимо чисто травматического у войны имелся и другой аспект. Все происходившее было для десятилетнего мальчика еще и ценным — экзотическим на фоне мирного крестьянского быта — опытом. Война была для него театром жестокости и гигантским натюрмортом в поучительном жанре vani-tas[10]. Много чужих людей; много новых моделей поведения; много необычных гаджетов и просто незнакомых предметов, использовавшихся в меновой торговле; много контактов с мертвой материей (убитые люди и животные); много экстремальных, потенциально смертельно опасных ситуаций. Все это Гагарин переживал, впитывал, срисовывал, пропускал через себя; он учился контролировать себя в условиях постоянного стресса, приспосабливаться к тотально враждебной атмосфере, достигать компромисса в заведомо невыгодной для себя ситуации. Все это, позже, пригодится ему — и в космосе, и потом, в шестидесятые.

Что было бы с Гагариным, если бы история развивалась по альтернативному сценарию и немцы так и остались бы в Клушине окончательно? Скорее всего, вместо Люберец году в 1949-м он был бы отправлен куда-нибудь в Любек, по тому же маршруту, что его старшие брат и сестра, в арбайтслагерь, — где и выяснял бы, производит ли его открытая славянская улыбка магическое действие на хозяев или нет.

На эту тему написан неплохой рассказ (34) в жанре «альтернативная история» — про то, как Гагарин работает на немецком заводе в давно оккупированной России (где, помимо всего прочего, еще и революции не было). Он неформальный лидер бастующего рабочего коллектива; его вызывает к себе мастер и предлагает договориться с ним лично, однако Гагарин отвергает все его посулы. По дороге домой он слышит по радио новость о том, что соперничающие между собой немцы и американцы только что запустили в космос ракеты с рейхс-флигеркосмонавтом и астронавтом соответственно; а ночью ему снится сон: он сам летит в ракете, и на ней выведены непонятные четыре буквы — «СССР».

* * *

Los Angeles Times:

Космонавт на самом деле сын князя, утверждает газета «New York News». Величайший герой России после Ленина космонавт Юрий Гагарин, являющийся, согласно утверждениям русских, сыном скромного русского плотника и продуктом советской государственной образовательной системы, — внук русского князя, расстрелянного большевиками.

Гагарин, чей отец также был князем, из-за своей голубой крови был подвергнут коммунистической партией остракизму. Командование выбрало его для осуществления космического полета потому, что если бы его постигла неудача, никто не стал бы по нему скучать, выяснила «New York News» в среду.

Житель Манхэттена Алексис Щербатов, профессор истории в университете Фэрли Дикинсон, Тинек, Нью-Джерси, а также компетентная организация, специализирующаяся на русской аристократии и генеалогии, проверили эту информацию у секретаря русской делегации в ООН, и секретарь подтвердил, что Щербатов прав.

Щербатов выяснил, что дедом Гагарина был князь Михаил Гагарин, который владел большими земельными наделами под Москвой и Смоленском. Когда большевики захватили власть, князь Михаил — на тот момент капитан царской кавалерии — был расстрелян красными; это произошло в ноябре 1919 года (13).



У Юрия Алексеевича Гагарина обычная крестьянская родословная. Его предки происходили из Смоленской и Костромской губерний (3).



Газета «Svenska Dagbladet»[11]:

Герой Советского Союза космонавт № 1 Юрий Гагарин, как предполагают, является по прямой нисходящей линии потомком варяга времен викингов Рюрика, который еще в 862 году прибыл на Ладогу и потомки которого положили в свое время начало «царствованию княжеского рода в древнем русском государстве» (18).



Los Angeles Times:

Сын князя Михаила Алексис — отец астронавта — вынужден был спасать свою жизнь бегством на Уральские горы. Там, в Оренберге (sic!), и родился Юрий Гагарин. В 1939 году, сказал Щербатов, отец Юрия исчез. Щербатов уверен, что он стал жертвой репрессий красных (13).



Валентин Гагарин:

Из всех исторических деятелей прошлого России больше других занимала воображение отца фигура Петра Первого. Все книги о нем, какие обнаружились в нашей сельской библиотеке, отец перечитал по вечерам. А читал он медленно, стараясь в каждое слово вникнуть наверняка, не раз и не два проходил по интересным для него местам, и эта «работа» — а во имя ее была пожертвована не одна зима — для отца была своеобразным подвигом. В той же степени, в какой прельщала отца фигура Петра Великого, в той же степени была противна ему императрица Екатерина. «Катька-немка» — презрительно именовал он ее. И, знаю, в кругу товарищей не стеснялся рассказать о ней скабрезный анекдот… (1).



Корреспондент газеты «Правда» Борис Стрельников:

…некто Роберт Маккарти на полном серьезе пытался уверить американцев, будто Юрий Гагарин — вовсе не сын колхозника из Смоленщины, а… русский князь, племянник царя Николая II. Весь этот бред был напечатан на второй странице «Дейли ньюс» под портретом майора Гагарина. Один из нью-йоркских радиокомментаторов иронически заметил, что в Советском Союзе тысячи Гагариных и, по-видимому, все они являются племянниками последнего русского царя (23).



Вскоре пришло еще одно сообщение: «63-летний Грегори Гагарин, отставной преподаватель верховой езды в университете штата Пенсильвания, некогда служивший в царской кавалерии, сказал, что, по его мнению, он дядя Юрия» (22).



…род Матвеевых, из которого вышла Анна Тимофеевна — мать Ю. А. Гагарина. Матвеевы жили в четырех верстах от Клушина — в деревне Шахматове. В отличие от Клушина, бывшего казенным селом, Шахматово являлось владельческой деревней. До отмены крепостного права его владельцами были графы Каменские. Крестьянские наделы были небольшими. Многие мужчины, чтобы прокормить свои семьи, занимались отхожим промыслом. Анна Тимофеевна рассказывала, что ее отец Тимофей вместе с братьями Ефимом и Алексеем шестнадцатилетним юношей уехал в Петербург и там работал на Путиловском заводе, иногда наезжая в деревню (3).



Юрий Гагарин:

Выступление на пресс-конференции пришлось начать не с рассказа о полете, а отмежеванием от неких князей Гагариных, пребывающих в эмиграции и претендующих на родство с нашей семьей. Вот уж поистине: куда конь с копытом, туда и рак с клешней (20).



F.A.Q. на сайте князей Гагариных:

— Связаны ли вы родственными отношениями с русским космонавтом Юрием Гагариным?

— Нет. Князья Гагарины владели в России многими земельными угодьями. У многих крепостных в царской России не было фамилий, и у них было принято брать себе ту же фамилию, что у местного землевладельца. Мы считаем, что Юрий, великий русский космонавт и первый человек в космосе, — потомок этих крепостных (26).



Предположение об унаследовании фамилии от владельца-помещика не имеет оснований, поскольку Гагарины относились к разряду государственных крестьян (3).



По воспоминаниям Алексея Ивановича <Гагарина>, односельчане звали его отца Иван Гагара. В словарях можно найти разные толкования этого слова: «морская птица», «смуглый, черномазый человек», «хохотун, зубоскал», «неуклюжий, длинный». В основе фамилии, скорее всего, лежит какое-либо прозвище или же нецерковное имя — Гагара (3).



«От какого русского слова происходит фамилия „Гагарин“?» — спросил один из иностранных студентов. И, узнав, что это название птицы, сказал: «О! Мистер Гагар замечательная птица!» (38).



Анна Тимофеевна Гагарина:

Мама с детьми оставалась в деревне, вела хозяйство и только на зимние месяцы с малышами ездила к отцу. В 1912 году (мне тогда было девять лет) все перебрались в Петербург. Жили мы на Богомоловской улице, в комнате густонаселенного дома (8).



Тимофей Матвеевич <Матвеев> был квалифицированным рабочим и неплохо зарабатывал. Семья снимала трехкомнатную квартиру в доме на Богомоловской улице, недалеко от <Путиловского> завода. Правда, две комнаты вынуждены были сдавать, чтобы иметь, как говорится, лишнюю копейку. Через два года пришла беда — Тимофей Матвеевич получил на производстве тяжелую травму (3).



В мастерской упала на голову Тимофея Матвеевича пятифунтовая масленка. <…> Кому такой нужен? Уволили без пособия (16).



Здоровье было подорвано, и он уже не мог работать в полную силу. Сергей, а потом и старшая дочь Мария устроились на работу. Оказавшись в пролетарской среде, они рано приобщились к рабочему движению. Все дети в семье Матвеевых были грамотными. Анна до революции успела окончить начальное училище при Путиловском заводе. Ей дали рекомендацию продолжить учебу, но на обучение в гимназии средств не было.

Революционный 1917 год Матвеевы встретили в Петрограде, новую власть они приветствовали. Сергей и Мария записались в красногвардейский отряд. Между тем выживать в голодном Петрограде с каждым днем становилось тяжелее. В семье все чаще поговаривали о том, что надо бы возвращаться в деревню (3).



Поженились молодые сразу после окончания полевых работ — 14 октября 1923 года. Анне вто время было 19 лет, ее супругу — 21 год. Как и положено по русскому обычаю, привел Алексей Гагарин жену в родительский дом на окраине Кпушина (3).

Он искусный плотник, но большую часть жизни проработал сторожем, отчасти по причине инвалидности, отчасти по игре жизненных обстоятельств; сторожить же ему доводилось и спиртоводочный завод, и военные склады, и всевозможное народное имущество. Он хром с младенчества: у него по недоглазу взрослых на печи сухожилие сопрело (2).



Жизнь семьи Гагариных проходила в нелегких крестьянских трудах и заботах. Кроме того, Алексей Иванович в молодые годы частенько подрабатывал на стороне — «живые деньги» необходимы были для обзаведения собственным хозяйством. В архиве сохранился его трудовой список за 1921–1928 годы. Сейчас такой документ называют трудовой книжкой. Первая запись свидетельствует о том, что еще до женитьбы Алексей Гагарин успел поработать «по ведомству почтовой связи» почтальоном в селе Клушине — с 1 апреля 1921 года по 1 июня 1922 года. Затем он некоторое время работал по договорам (от двух недель до полугода) милиционером на охране разных объектов: в Гжатской городской ведомственной милиции — в 1925–1927 годах, в Пречистенской волостной милиции — с января по апрель 1928 года.

Однако эта служба — только эпизод в большой трудовой биографии Алексея Ивановича. Главным делом его жизни было плотницкое ремесло. Мог он и дом срубить, и любую мебель смастерить (3).



Юрий от отца научился по запаху и по тактильным ощущениям вслепую различать породы дерева (15).



Валентин Гагарин:

Отец мой вначале в колхоз не вступал, но приехал председатель сельсовета Воронин Василий Иванович — хороший друг отца (из деревни Затворово; с уланских полков «улан»), который агитировал отца вступить в колхоз: «Не хочешь быть раскулаченным — вступай, иначе могут сослать неизвестно куда». После этих разговоров отец вступил, наконец, в колхоз: отдал лошадь со всем сельхозинвентарем, корову по имени Малявка — было очень жалко! Скотных дворов тогда общих не было, потому скот (коровы) по-прежнему приходил к своим хозяевам во двор, но все равно скот считался колхозным (17).



Стала беднота объединяться в артели. Гагарины вступили в колхоз «Ударник». Позже, когда слили несколько маленьких хозяйств, колхозу дали имя Сушкина, военного комиссара, убитого в этих местах кулачьем. Анна Тимофеевна работала и дояркой, и свинаркой, и телятницей, и в полеводстве (32).



Валентин Гагарин:

Хозяйство у нас на тот момент [рождения Юрия, 1934 год] было такое: корова, теленок-двухгодка (нетель), но лошади своей уже не было. Водили кур, гусей, овец. К приходу немцев в село у нас было 12 овец с молоднячком и 28 гусей с молодняком. Были и свиньи. <…> Вскоре колхоз «Ударник» был слит с другим колхозом — «Вторая четверть»…Мать стала работать завскотофермой. Свинарник был совсем рядом, прямо за нашим домом. Мы, дети, всегда помогали матери в ее работе на свиноферме (17).



А. Т. и А. И. Гагарины воспитали четверых детей. Первый сын, Валентин, родился в 1925 году, через два года — Зоя. Юрий, третий ребенок в семье, появился на свет 9 марта 1934 года, а следом за ним, в 1936 году, — Борис (3).



Валентин Гагарин:

<После того как деревенского мельника раскулачили и позвали молоть А. И. Гагарина.> И отец мой тогда пошел молоть, и молол всегда, когда был ветер, и одновременно он работал в колхозе. Одно время он был кладовщиком в своем маленьком колхозе «Ударник» (17).



Анна Тимофеевна Гагарина:

В начале марта 1934 года отвез меня Алексей Иванович в родильный дом в Гжатск. Акушерка пошутила: «Ну, раз к женскому дню ждем, значит, будет девочка». Но прошел день восьмого марта, наступила ночь. Я-то ждала сыночка, даже имя ему заранее определили — Юрочка. Вот он и родился (8).



Существует легенда, которую поведала Лидия Обухова, что Юрий родился на самом деле 8 марта, но отец его Алексей Иванович будто бы сказал: «Парень и родился в женский день?! Не годится. Записывай рождение 9 марта».



Не знаю, правда ли это, но почему-то убежден, что Алексей Иванович мог так поступить (35).



От города Гагарина (бывшего Гжатска) до деревни Клушино, где родился Гагарин-человек, около восьми километров — это если по дороге. Напрямки, через поля, и четырех не будет, однако прямого проезда нет: на пути непреодолимой преградой встает река Гжать (36).



Село в те времена было центром Клушинской, а после укрупнения — Клушино-Воробьевской волости. Через него проходил оживленный Тверской тракт. Неподалеку располагался на железной дороге уездный город Гжатск — всего в 140 верстах от Москвы (3).



Бытовала легенда, что в селе проживал боярин Клуш. Можно предположить, что с течением времени <оно> стало именоваться Клушином «по прозвищу боярина». Старое же название — Галкино — затерялось в веках. В «Описании» (14) Алексей Львов отмечает, что в Клушине было известно «место суда и расправы над боярскими холопами», а уже в бытность автора, более ста лет назад, то место было «любимо народом при сборищах». «В горе, близ деревни Мясоедово, что в 3-х верстах от Клушина, были рудники и чеканилась монета», а на север от села <…> проживал татарский сборщик дани, прозываемый в народе «ярыжкой»…«Клушинский приход вообще бедный, <…> крестьяне живут большей частью земледелием и бурлачеством, избытка земли и хлеба нет. Развито крупное зло — ростовщичество, иногда ставящее крестьянина в безвыходное положение и доводящее его до сумы» (12).



Клушино являлось одним из самых многонаселенных пунктов не только в уезде, но и в губернии. По подворной переписи 1885 года в нем насчитывалось 859 жителей. Местная детвора имела возможность обучаться грамоте в церковноприходской начальной школе. В центре села стояла Николаевская церковь; полное ее название — церковь Святителя Николая Чудотворца (3).



Спрашиваю родственников:

— Юрий Алексеевич был крещен?

— Да, конечно, крещен (35).



Анна Тимофеевна Гагарина:

В Клушине мы жили на главной улице, и дом у нас был на загляденье справный — стоял не на кирпичном фундаменте, а на самородных камнях. Алексей Иванович <…> уж для себя особенно постарался (30).



Валентин Гагарин:

Вокруг дома — сад: яблони, вишенки, смородина. За дорогой — у нашего дома она делала поворот почти под прямым углом — луг. Зимой он белый, заснеженный, а летом — цветистый, пестрый, гудящий пчелами. Дальше, за лугом, стояли молочно-товарные и животноводческие фермы, мельница-ветрянка лениво помахивала крыльями (1).



По всем статьям они относились к людям зажиточным, жили в достатке до тех пор, пока не пришли немцы (7).



У нас была дружная семья, хотя и жили мы тяжело, — рассказывает родная сестра Гагарина Зоя Алексеевна. — Мне было 7 лет, когда родился Юра. Мать с отцом с утра до ночи работали в колхозе, поэтому пришлось пригласить няньку для брата. Но старушка была настолько древняя, что засыпала на ходу. Поэтому я сама нянчила Юру. Каждый день мне нужно было носить его на кормление маме в колхоз. А он в детстве толстенный был, и почему-то мне удобнее было тащить его ногами кверху. Готовила его уже тогда к космосу (37).



Дряхленькая бабка Таня однажды уронила трехмесячного Юру с колен, а в декабре, когда мать отняла его от груди, напоила ревущего младенца водичкой со льдом. Впрочем, то, кажется, было уже позднее, когда Юре минуло полтора годика. Он заболел воспалением легких, мать повезла его в Гжатск, в больницу, но не захотела оставить одного и вернулась тем же санным трактом в Клушино, где лечила домашними средствами, прикладывая горячие бутылки (21).



Несмотря на то, что Анна Тимофеевна была едва грамотной, она всегда читала детям на ночь (15).



Космонавт Георгий Шонин разговаривает с Юрием Гагариным:

— А какое у тебя самое приятное воспоминание о детстве?

— А я любил, когда мама, укладывая меня спать, целовала мне спину между лопатками. В этот момент мне казалось, что я самый счастливый мальчишка на свете, — задумчиво сказал Юрий (40).



Ядкар Акбулатов, преподаватель Юрия Гагарина в Оренбургском летном училище:

Особенно я хочу отметить характер Гагарина, у него не было такого сугубо мужского крутого характера. Были такие моменты, ведь учителю приходится не только хвалить своего ученика, но и требовать, иногда и поругать надо. Бывало, ругаешь Гагарина, он опустит голову и хлопает глазами, покраснеет весь. Похвалишь его, он тоже голову опустит, чуть не плачет стоит, то есть какой-то девичий характер был у него в натуре. Было в нем что-то такое милое (28).



Но тут началась война. Страшная это была пора для всей земли советской, Смоленщине опять досталось вдвойне. Быстро докатилась сюда война. Видя отступающих усталых наших бойцов, скрипел зубами Алексей Иванович:

— Не могу терпеть… На фронт пойду.

Но кто возьмет его, хромого, на фронт (19).



Валентин Гагарин:

<Его, комсомольца, отправили в первый день войны развозить по окрестным деревням повестки о призыве в армию.> У меня сохранились в связи с этим такие воспоминания: когда въезжал в деревню, было тихо. А после раздачи повесток, когда покидал деревню — всюду стоял плач. Стон — страшно вспомнить! (17).



Валентин Гагарин:

Помню, в начале войны собрали нас, всю молодежь, на строительство аэродрома за деревней Родоманово. Копала и молодежь, и старики, и женщины. Немцы сбрасывали с самолетов листовки, в которых призывали нас переходить на их сторону, обещали хорошую жизнь и призывали прекращать копать. Продукты и варево возили нам из нашего колхоза. Кормили нас хорошо, всегда было мясо, так как резали скот, чтоб он не достался немцу, ведь он был уже под Смоленском. Аэродром достроить не успели; нас перевели рыть противотанковые рвы у деревни Пречистое (17).



Юрий Гагарин:

И как раз в этот день над нашим селом пролетело два самолета с красными звездами на крыльях. Первые самолеты, которые мне пришлось увидеть. Тогда я не знал, как они называются, но теперь, припоминаю, один из них был «ЯК», а другой «ЛАГГ». Он был подбит в воздушном бою, и летчик тянул его из последних сил на болото, поросшее кувшинками и камышом. Самолет упал и переломился, а пилот, молодой парень, удачно выпрыгнул над самой землей. Рядом с болотцем, на луг, опустился второй самолет — «ЯК». Летчик не оставил товарища в беде. Все мы, мальчишки, сразу побежали туда. И каждому хотелось хоть дотронуться до летчиков, залезть в кабину самолета. Мы жадно вдыхали незнакомый запах бензина, рассматривали рваные пробоины на крыльях машин. Летчики были возбуждены и злы.

Каждый в селе хотел, чтобы летчики переночевали именно у него в доме. Но они провели ночь у своего «ЯКа». <…> Утром летчики улетели, оставив о себе светлые воспоминания. Каждому из нас захотелось летать, быть такими же храбрыми и красивыми, как они. Мы испытывали какое-то странное, неизведанное чувство (20).



Юрий Нагибин «Рассказы о Гагарине»:

— Слушай, Юрий Алексеевич, тебе боевое задание, — прервал их увлекательный разговор старший. — Передай эту записку вашему преду. Понятно?

— А вы не улетите? — спросил мальчик.

— Мы здесь зимовать останемся, — пошутил молодой.

— Нам воевать надо, — серьезно сказал старший. — А ну-ка, исполнять! Живо! Одна нога здесь, другая там!

Юра опрометью кинулся выполнять первое в своей жизни боевое задание (2).



А когда в Клушине опустился подбитый самолет, то вовсе не маленький Юрий встретил его первым на болотистом лугу. И не бегал он с запиской к председателю, как потом кто-то, видимо, рассказал писателю Нагибину. Рассказал неверно. Записки вообще никакой не было; летчикам понадобилось только ведро, чтоб перелить бензин. Затем они улетели. Тому есть множество свидетелей (21).



Валентин Гагарин:

Субботним полднем невесть откуда забрели в Клушино цыгане. Длинные телеги в парной упряжке с грохотом прокатили по улицам села, завернули на луг, остановились неподалеку от нашей избы. <…> Цыгане — толпа пестро одетых и очень крикливых людей — с удивительным проворством выпрягли коней из повозок, и вскоре на лугу, как грибы после дождя, выросли три дырявых полотняных домика-шатра. От табора отделилась группа: десятка полтора загорелых до черноты кудрявых мужчин и длиннокосых женщин с детишками на руках.

— К нам идут, — заметил Юра.

Цыгане, точно, подошли к нашему дому. Я испугался, что сейчас начнут попрошайничать или приставать: давай-де погадаем, и раздумывал, как бы побыстрее отделаться от них, навязчивых… Но ничего такого не случилось. Седобородый старик с лицом, иссеченным морщинами, подойдя к крыльцу, вежливо приподнял над головой соломенную шляпу и гортанно поприветствовал нас:

— Здравствуйте, молодые люди. Можно напиться из вашего колодца?

— Бадейка на цепи, — ответил я. — А воды не жалко.

Юра стремительно поднялся, сбегал в избу и вынес оттуда большую алюминиевую кружку. Протянул ее седобородому:

— Пейте на здоровье.

— Спасибо, молодой человек.

<…> Напившись и похвалив воду — студеная, вкусная! — цыгане пошли в село. Кружка осталась на срубе.

Тут как раз появился отец. Разгоряченный знойным солнцем и ходьбой, он примедлил шаг у колодезного сруба, зачерпнул воду из бадейки, поднес кружку к губам.

— Папа, — крикнул ему Юра, — из нее цыгане пили!

— Всяк человек — человек, — почти библейской мудростью отозвался отец… <…>

— Что-то нехорошо мне, — пожаловался. — Голова раскалывается, и знобит…

Зоя метнулась за градусником:

— Давай температуру измерим.

Отец вяло отмахнулся:

— Посижу, и пройдет… Перегрелся я на солнце… <…>

— Это тиф. В двадцать втором мы вот так всей семьей перехворали. Ступай к председателю, Валентин, проси лошадь. В Гжатск повезем отца (1).



Валентин Гагарин — о Юрии:

У зеркала стоит долго, засмотрелся на себя. Мне с койки отлично видно его отражение: смешной большелобый мальчик со стриженной «под Котовского» головой — вчера отец руку приложил к отросшим за лето патлам (1).



1 сентября 1941 года Гагарин пошел в школу, что была в селе Клушино. Первая его учительница — Ксения Герасимовна Филиппова. Учился недолго. Уже в октябре 1941 года в село вошли немцы. Первые месяцы оккупации учительница пыталась заниматься с ребятами. Почти каждую неделю меняли место занятий. Последним местом стал дом односельчан Зубовых. Но и там заниматься не получилось. Немцы устроили во дворе конюшню, и при размещении там лошадей ребят из дома выгоняли (41).



Дом Гагариных был занят под мастерские, а хозяевам пришлось переселиться в землянку (3).



Появились гитлеровцы. Злые, нахальные, с закатанными по локоть рукавами, они хватали что попало, угоняли скот. Выгнали из домов оставшихся в деревне жителей (19).



Валентин Гагарин:

Немцы появились неожиданно со стороны Пречистого. Десятка полтора их было, немецких солдат в зеленых мундирах. Они спокойно ехали на мотоциклах с колясками и пулеметами, и фонтанчики жидкой грязи из-под колес высоко взметывались над их головами (1).



Алексей Иванович семью не бросил, из села, как некоторые другие мужики, не ушел. Райвоенкомат его, возможно бы, мобилизовал, несмотря на хромоту. Мужчина он был крепкий, далеко не старый — всего 39 лет. Но в кутерьме тех дней не до него было. К тому же, как утверждают его сыновья, в те самые дни Алексея Ивановича сразил тиф (7).



<После прихода немцев> «Ночь провели на огороде, — вспоминает Валентин Алексеевич, — подстелив солому и прикрывшись дерюгами. Мать плакала, обнимала Юру и Бориску. Утром отец, угрюмый, простудно кашляя, сказал:

— Землянку рыть будем. А то подохнем…» (21).



Семья Гагариных переселилась в погреб, на краю огорода, и обитала там до самого изгнания немцев (2).



…в землянке размером четыре на четыре метра. Спали на земле, подложив самодельные соломенные матрацы. Отапливали землянку печкой-буржуйкой, свет давала лучина (25).



Преподаватель Саратовского аэроклуба Сергей Сафронов:

В середине XX века мальчишка прозябал в землянке: совсем как троглодит — житель словно бы возвратившегося каменного века. А в это время немецкий ученый Вернер фон Браун готовил для своего фюрера «вундерваффе» — «чудесное оружие»… «Чудесное оружие» не помогло фашистам утвердить «Новый порядок», базирующийся на том, чтобы Гагарины, ютящиеся в землянках, работали на фон Браунов, роскошествующих во дворцах… и через 16 лет после войны все тот же Вернер фон Браун — Вернер Коричневый, коричневый не только по фамилии, но и по человеконенавистнической своей сути, — прослыл отцом американской астронавтики (23).



— Ну а нам пришлось переселиться в землянку, она располагалась под стогом сена.

В ней вместе с нами часто прятались от бомбежек и немцы, в том числе и Черт (42).



…передо мной предстало маленькое, плохо освещенное помещение площадью не более четырех квадратных метров. Честно говоря, не представляю себе, как тут можно было жить, да еще вчетвером! Следует отметить, что бревен, из которых сейчас сложены стены землянки, в то время не было: в качестве стен использовались различные предметы: доски, тряпки, глина и т. д. (42).



— Вот уж воистину дом так дом! Небом крыто, светом горожено, в печке сосульки висят, — всплеснув руками, воскликнула Анна Тимофеевна (32).



Валентин Гагарин:

…а на другой день пришли к нам два солдата с автоматами и повели отца на мельницу. В помощники ему, мотористом на движок, привели, тоже под конвоем, Виктора Каневского, того красноармейца из нашего села, что выходил из окружения с группой сибиряков. Товарищи его подались-таки из Клуши-на пробиваться к своим, а Виктору, слышно было, не то внезапная болезнь помешала, не то еще что. Застрял.

За их работой на мельнице немцы следили самым тщательным образом. Отец жаловался:

— Целый день фриц над душой висит. Туда не ходи, этого не делай, чтоб ему огнем сгореть…