Роберт Дугони

Возмещение ущерба

Моей матери Пэтти Дугони, одной из тысяч заболевших раком молочной железы и выживших. И моей двоюродной сестре Линн Дугони, одной из тех, кому последнее не удалось.
1

Редмонд, Вашингтон

Доктор Фрэнк Пилгрим наклонил пониже лампу на гибком шнуре, прикрученную к краю его заваленного бумагами металлического письменного стола, но и дополнительное освещение не сделало расплывчатый печатный шрифт четче. Он сдвинул на лоб, над кустистыми седоватыми бровями, очки в металлической оправе и ущипнул себя за переносицу. Глаза больше не выдерживали напряжения — читать вечерами мелкий шрифт он теперь не мог.

Пилгрим окинул взглядом кабинет: предметы были как в тумане. А ведь еще недавно он мог без очков смотреть телевизор, водруженный на зеленый картотечный шкаф. Сейчас же даже в картотеке-то своей он еле разбирается, хотя на ящиках и проставлены крупные буквы. Похоже, катаракты его зреют. Ладно, чего уж там… Все эти идиотские реалити-шоу давно превратили для него телевизор лишь в фоновый шум, необходимый, чтоб скрасить одиночество вечерами. Ему приятно слушать трансляции бейсбольных матчей «Маринера», хотя команда и продолжает его огорчать. Учитывая его семьдесят восемь, увидеть их чемпионами ему вряд ли придется.

Телефон на столе зазвонил ровно в десять, как делал это последние сорок восемь лет.

— Закругляюсь, закругляюсь… — сказал он в микрофон допотопного, с крутящимся диском, аппарата. Он раскачивался в кресле, ударяясь о полки, уставленные старыми книгами и безделушками — сувенирами их с женой заграничных путешествий. На следующее лето у них был намечен Китай. — Еще минута-другая, и я все окончу, милая.

Жена велела ему идти к машине осторожнее и помнить, что он старик с палочкой и тазобедренным протезом, а не молодой и ретивый фланговый защитник в команде «Ю-Даба», как на Северо-Западе именовали университет штата Вашингтон.

— Я так же молод, как ты прекрасна, — парировал он. — И пока я чувствую себя восемнадцатилетним, я и буду вести себя соответственно.

Он заверил ее в своей любви и, нажав на рычаг, взглянул сквозь деревянные жалюзи в окно своего кабинета на первом этаже. Его старенький пятнадцатилетний БМВ стоял на своем обычном месте под оранжевыми лучами прожекторов на парковочной площадке. Когда он только открывал свою практику, парковку окружали заросли можжевельника и кизила, но было это давным-давно, когда и в Редмонд-то из Сиэтла надо было ехать на пароме по озеру Вашингтон. Но потом построили мосты на 520-й и I-90-й трассах, и население на восточном берегу стало расти и расти — настоящий демографический взрыв. Сейчас его клиника теряется среди многоэтажных жилых и офисных сооружений.

Пилгрим захлопнул папку, выпрямил спинку кресла, откатил его к картотеке, выдвинул ящик, нашел карту с загнутым уголком, используемую как опознавательный знак, и положил папку на место. Затем, что тоже было его многолетней привычкой, накинул плащ — неизменный, надеваемый в любую погоду, дождь ли, солнце ли, нацепил на голову шляпу, которая, как он некогда считал, делала его похожим на Хамфри Богарта в «Касабланке», и, протянув было руку, чтобы выключить телевизор, замер, привлеченный первой из новостей:

Роберт Мейерс выступил сегодня с программной речью на конференции по вопросам глобального потепления, состоявшейся во Дворце конгрессов в Сиэтле.

Пилгрим прибавил звук и стал наблюдать проход харизматического молодого сенатора во Дворец конгрессов и как он пожимает руки собравшихся.

Мейерс воспользовался поводом возобновить свои атаки на действующую администрацию республиканцев за ее отношение к вопросам охраны окружающей среды.

Следовал крупный план: Мейерс на трибуне перед строем микрофонов.

«Молчать об этом долее невозможно, — заявил Мейерс. — Населению Тихоокеанского Северо-Запада, как и всему населению США, претит это совершенно халатное отношение действующей администрации к проблемам огромной важности. Оно демонстрирует полное непонимание властями всей серьезности угрозы, нависшей над будущностью наших потомков, жителей нашей великой страны».

Сюжет окончился, и Пилгрим выключил телевизор. Заинтересованный, он вновь поднял очки над переносицей и пробежался пальцем по выцветшим буквам на ящиках. Его дочь была обуреваема решимостью модернизировать офис, который теперь она делила с отцом, но ему все эти компьютерные штучки — экраны, дисководы и принтеры в ее части офиса — казались рубкой межпланетного корабля. Не то что лаконичная строгость его кабинета. Все, что ему требовалось, — это его шкафы с картотекой — с медицинскими картами, распределенными под двадцатью шестью буквами английского алфавита, — система, которая не давала сбоя и всех устраивала до того, как возник Билл Гейтс со своими компьютерами. В конце концов дочь снизошла к его слабости, но не иначе как взяв с него обещание отделить карты прошлых пациентов от карт нынешних. Взамен она согласилась не отправлять в архив его карты. Картотека покинет свое место только вместе с ним.

Он подошел к тем ящикам, где хранились давние карты, и, открыв третий ящик сверху, стал рыться среди толстых папок, вглядываясь в выцветшие чернила опознавательных картонных табличек. Есть. Вытащив медицинскую карту, он чуть приподнял над рядом следующую, чтобы отметить место, и с папкой в руках отправился к письменному столу. Усевшись за стол, он услышал знакомое позвякивание дверного колокольчика, означавшее, что входную дверь открыли. Но вечерами он запирал ее, хотя ключ был и у привратника, да и Эмили нередко возвращалась в клинику вечером, уложив двух его внуков. Она унаследовала отцовскую привычку работать допоздна.

Пилгрим встал и открыл дверь кабинета.

— Это ты, Эмили?

Хорошо одетый мужчина в темном костюме и плаще высился гигантом среди миниатюрных столов и стульев. Больше удивленный, чем обеспокоенный, Пилгрим осведомился:

— Я могу вам чем-то помочь?

— Доктор Фрэнк Пилгрим?

— Да. Как вы вошли сюда?

Повернувшись, мужчина прикрыл и запер входную дверь.

— У меня есть ключ.

— Откуда же это?

Мужчина сделал несколько шагов к нему. На вопрос он не ответил.

— Что вам надо? — спросил Пилгрим. — У меня здесь нет ни денег, ни чего-либо наркотического.

Мужчина сунул руку в карман плаща, вытащил шприц и удалил колпачок с иглы.

— Не важно, доктор Пилгрим. Все, что надо, я принес с собой.

Пилгрим прищурился и сжал кулаки.

— Здесь рядом моя дочь. Она… ее кабинет вон там. — И он крикнул: — Эмили! Эмили, здесь какой-то человек! Вызови полицию, Эмили!

Ни малейшего беспокойства пришедший не выказал и шагнул к нему. Пилгрим попятился к себе в кабинет и хотел было закрыть дверь, но мужчина ухватился за косяк и распахнул ее, чуть не сбив с ног Пилгрима. Потом он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Пилгрим потянулся к телефону, но движение его было пресечено — его ухватили за шиворот. Инстинктивно Пилгрим обернулся, и мужчина, схватив его за горло, вонзил ему в грудь иглу для подкожных инъекций, одновременно нажав на шток шприца. Плечи Пилгрима тут же охватило жжение, быстро расползавшееся по рукам и ногам. Он почувствовал боль, стало трудно дышать. Он попытался выпрямиться, но упал на шкаф с картотекой, задвинув собой ящик с медицинскими картами. Все поплыло перед глазами, предметы стали расплываться, менять контуры. Неверным движением, спотыкаясь, он нашарил телефон и ухитрился снять трубку, но ноги вдруг стали ватными, он обмяк на письменном столе и соскользнул с него на пол, обрушив поверх себя гору бумаг, копившихся на столе целых сорок восемь лет.

2

Сиэтл, Вашингтон

Ее пальцы словно распухли и стали неуклюжими, кожа застыла, точно она проработала несколько часов на холодном дожде. Дана Хилл крутила пуговицу и не могла продеть ее в петлю шелковой блузки. Пуговица не поддавалась. Сгибая пальцы, Дана заметила, что они дрожат. Она не могла унять дрожь. Выругав себя, она вновь ухватила пуговицу и, выровняв край блузки, все-таки продела пуговицу в узкую петлю. Так она застегнула каждую из пуговиц и запихнула низ блузки под шерстяную юбку. Подмышки были мокрыми от пота — рентгенолог посоветовал не пользоваться дезодорантом, так как содержащаяся в нем алюминиевая пудра могла повлиять на снимок.

Сев в кресло, она вытащила из портфеля папку и открыла ее, готовясь к презентации. Она прочла три предложения, сделала одну пометку на полях и, захлопнув папку, положила ее на соседнее кресло. Пастельные тона цветастых обоев резко контрастировали с виниловой поверхностью стола в центре комнаты. Покрывавшая его белая бумага неуклонно рождала у Даны один-единственный образ: кусок мяса на прилавке у мясника. На стене висела цветная схема женских половых органов — фаллопиевы трубы ярко-красные, яичники — синие, матка — зеленая. Она взглянула на часы. Сколько уже она ждет? В «Стронг и Термонд» ее клиенты ждали не больше шести минут — больше редко кто выдерживал. Каждые пятнадцать минут ожидания уменьшали счет на четверть и выливались в 62 доллара 50 центов, учитывая, что каждый ее час стоил клиентам 250 долларов. Эти цифровые выкладки привели ей на память статистические сведения, почерпнутые из Интернета. Кто сказал, что информированность — вещь полезная? Так ли уж надо было ей знать, что раком молочной железы в Америке заболевает каждая девятая, что каждые три минуты диагностируется новый случай и что каждые двенадцать минут происходит смерть от этой болезни?

Каждые двенадцать минут. Пятая часть ее рабочего часа.

Заверещавший мобильник безжалостно прервал ход ее мыслей. Достав мобильник из портфеля, она увидела, что до нее не мог дозвониться ее брат Джеймс. Она не удивилась: ей приходилось читать, что близнецы обладают невероятной чуткостью по отношению друг к другу. Ее брат, похоже, всегда знал, когда у нее неприятности. К несчастью, сама она подобной чуткостью либо не была наделена от природы, либо просто ее не культивировала. Она перезвонила ему.

Он ответил сразу же:

— Дана? Ты почему не отвечала?

— Я отключила сигнал.

— Отключила сигнал? — недоверчиво и удивленно переспросил он.

— Как ни странно. Я у доктора.

— Знаю. Твоя секретарша мне это сообщила. У тебя все в порядке?

— Все прекрасно, — сказала она, стараясь придать голосу убедительность. — Это просто ежегодное обследование.

Но он не поймался на эту удочку:

— По твоему голосу не скажешь, что все прекрасно. По-моему, ты взволнована.

Прикинув, что следует ему сказать, она решила сказать правду:

— Вчера утром в душе я обнаружила в груди маленький катышек. Я пошла к доктору, чтобы выяснить, что это такое. Уверена, что ничего особенного.

— А что говорит доктор? — В его голосе она уловила тревогу.

— Не знаю. Жду беседы с рентгенологом. — Она опустилась в кресло. — Я уверена, что это какая-нибудь ерунда. — И чтобы переменить тему, она спросила: — А почему ты звонил?

В ответ он сказал со вздохом:

— Почему ты никогда не прокручиваешь сообщения?

— Времени нет. Знаешь, сколько сообщений я получаю? Проще перезвонить. Ты звонил, чтобы расписывать, насколько приятнее тебе преподавать, чем заниматься адвокатской практикой?

Молчание.

— Я пошутила, Джеймс.

— Понятно… Знаешь, это все терпит. Я тебе попозже позвоню.

— Да ничего, Джеймс. Я же просто сижу здесь и жду доктора. А ты ведь знаешь — я могу прождать здесь до утра. Что-нибудь случилось?

Опять молчание.

— У меня возникли кое-какие осложнения, Дана. И я не очень знаю, как их разрешить.

— Какого рода осложнения?

— Так сразу не скажешь — это довольно запутанно. Хорошо бы не по телефону. Мы бы не могли с тобой пообедать? Встретимся где-нибудь в центре…

Она прикрыла глаза. Похоже, она в постоянном цейтноте. Потом потерла лоб, отгоняя подступавшую головную боль.

— Пообедать сегодня не могу. Днем у меня презентация. Как насчет вечера? Грант заберет Молли. Давай встретимся после работы.

— А вечером я не могу, — сказал он. — У меня занятия допоздна и сорок непрочитанных работ по доктрине Эри и федеральному законодательству.

— Значит, не все в преподавании сплошной сахар?

— А что, если завтра?

— Но ты не болен?

— Нет, дело не в этом.

— У меня нет с собой ежедневника. Позвони Линде и узнай, свободна ли я завтра.

Дверь отворилась. В приемную вошла высокая женщина в белом халате поверх бежевой рубашки и хлопковых синих брюк; в руке она держала два рентгеновских снимка.

— Джеймс, мне надо идти. Только что пришел доктор, — сказала Дана.

— Хорошо, хорошо, но позвони мне после приема, сообщи результаты, — торопливо зачастил он.

— Мне пора.

— Дана?

— Я тебе позвоню, позвоню. — Она нажала кнопку отбоя и сунула мобильник в портфель. — Простите, что замешкалась.

— Миссис Хилл? Я доктор Бриджет Нил. Извините, что заставила вас ждать. — Белый халат доктора был ей немного велик. Он болтался в коленях и висел на ней так, словно был с плеча ее старшей сестры. — Маммографию перенесли нормально?

На докторе Нил не было ни украшений, ни сколько-нибудь заметной косметики. Темные волосы слегка вились, кожа очень белая. Ирландка, наверное, подумала Дана, а может, скандинавских кровей.

— Нормально для процедуры, когда грудь твоя расплющена, точно блин на сковородке. — Дана выдавила из себя улыбку. Разговор с Джеймсом отвлек ее, но сейчас тревога опять наползала, заполняя каждую клеточку тела, лишая покоя.

Нил улыбнулась:

— Я всегда говорю мужу, что каждого мужчину следует подвергнуть подобному испытанию, защемив ему яйца, — чтоб понял, каково это.

Дана хмыкнула:

— Но охотников не нашлось, верно?

— Вообразите, нет.

Нил включила аппарат и быстро вставила в него три снимка.

— Местоположение новообразования мы определили. — Шариковой ручкой в красном колпачке она указала на серую точку — тусклую, величиной с горошину, еле заметную на размытом снимке. — Когда вы в последний раз проходили обследование? В вашей карточке ничего не отмечено.

— Около года назад. Я просила моего доктора переслать снимки.

Нил села на вращающийся стул и отрегулировала его высоту.

— Хотелось бы узнать подробности этой вашей истории в студенческие годы. — Она, очевидно, просматривала записи, сделанные медсестрой во время их предварительной беседы, подумала Дана. — Так, говорите, маммографию вам не делали?

— Думаю, нет. Доктор Уоткинс описывал опухоль как плотную и воспаляющуюся во время менструаций.

Нил поморщилась.

— Очень плохо, что маммография тогда не была сделана, впрочем, в то время ее делали не всегда. А снимок бы очень пригодился для сравнения вот с этими. — И она указала на снимки. — Сколько лет было вашей матери, когда ей удалили грудь?

— Столько же, сколько и мне теперь, — тридцать четыре. — В животе у Даны что-то екнуло. Она отвела от лица пряди волос, зачесала их назад, скрепила заколкой и зябко поежилась, обхватив себя руками. Надо было свитер надеть. Почему они устраивают в кабинете такой холод?

Нил опустила авторучку.

— У молодых женщин подобные уплотнения встречаются довольно часто. Они могут возникать и проходить с течением менструального цикла.

— Я принимаю таблетки.

Нил вновь взяла авторучку.

— И как долго?

— С рождения дочери, почти три года… и еще перед этим четыре. Я хотела бросить, но муж отказывается пользоваться презервативами.

Нил сделала запись и, надев на ручку колпачок, сунула ее в карман халата. Встала.

— Расстегните блузку, пожалуйста.

— Снова? — Видно, что-то не так.

— Я хочу пропальпировать опухоль, — невозмутимо сказала Нил.

Поднявшись с кресла, Дана села на край смотрового стола. Расстегнуть пуговицы оказалось значительно проще. Раскрыв лифчик, она подняла над головой правую руку. Нил щупала ее грудь, устремив взгляд за спину Даны — на схему на стене.

— Здесь больно?

— Нет.

Нил еще что-то дописала в медицинскую карту. Дана застегнула лифчик.

— Не застегивайтесь, — подняла на нее глаза Нил. — Пока вы здесь, я хочу сделать пункцию.

Эти слова были как удар в грудь.

— Что? Почему?

Кончиком ручки Нил указала на снимки.

— Опухоль, которую вы обнаружили, твердая и имеет неровности по краям.

— Черт побери! — вскричала Дана. Успокаивающим жестом Нил вскинула руку:

— Но это не означает, что опухоль злокачественная.

— Тогда зачем пункция?

— Не имея предыдущей маммограммы, я не могу сравнивать и не знаю, давно ли образовалась опухоль и не изменила ли она форму. Пункция же даст мне возможность исследовать ткань под микроскопом.

Страх Даны начал сменяться гневом. Ее мать потеряла грудь тридцать лет назад, и похоже, за это время ничто не изменилось!

— Сколько времени это займет? У меня сегодня важное дело — презентация. — Она подумала, что это может прозвучать отговоркой.

— Всего несколько минут. Но это избавит вас от повторного визита. А о результатах я вам могу сообщить по телефону. Если там окажется жидкость, мы получим результат немедленно. При наличии плотной массы я возьму клетки и отправлю их в лабораторию. А тогда в зависимости от загруженности лаборатории результат поступит через несколько дней — самое позднее в понедельник. Можно сделать по-другому — биопсию в хирургическом отделении внизу.

Дана опять села. Нил выдвигала и задвигала ящики, доставая иглу и шприц.

— Знаете, в семнадцать я не придала этому значения. Помнится, даже конфузилась — думала, с чего это мама так волнуется, покоя доктору не дает. А вот теперь поняла, что она чувствовала, — сказала Дана. — Я очень беспокоюсь о дочке.

— Сколько дочке лет? — Нил с треском натянула латексные перчатки.

— Три года. Я читала, что рак груди часто передается по наследству.

— Давайте не будем слишком забегать вперед. Сегодня сделаем пункцию, и я дам вам кое-что из литературы — дома почитать, а результаты я вам сообщу, как только они будут готовы. А до тех пор постарайтесь заняться чем-нибудь еще. Наверняка у вас найдется одно-два неотложных дела сегодня, не правда ли?

— Верно. Одно-два, — сказала Дана, чувствуя, что думать о делах сейчас не в состоянии.

3

Спустившись с эскалатора, она сделала крюк, огибая северо-западный угол здания, и, скользнув к себе в кабинет, закрыла за собой дверь. Ее стол был завален юридическими пособиями, а также договорами о партнерстве и резолюциями собраний акционеров — клиентов корпорации «Стронг и Термонд». Марвин Крокет продолжал пить из нее все соки, толкая ее на то, чтобы с жалобным криком «сдаюсь!» уволиться, послав все к черту, либо же завалить все дела. Нет, такого удовольствия она ему не доставит. Никогда еще она не шла на попятный. Не пойдет и сейчас.

Она поставила на пол возле стола свой портфель и потерла грудь, ощущая жжение в том месте, куда вонзалась игла. Половицы дрогнули. Не поминай лиха… Дверь кабинета распахнулась.

— Вижу, ты явилась!

Вошел Марвин Крокет. При росте пять футов семь дюймов и весе двести пятьдесят фунтов, почти лысый, Крокет напоминал шар в кегельбане. По коридорам он, казалось, не шел, а катился, отчего заметно трясся пол, а подчиненные его впадали в тихую панику, понимая, что зверь вырвался из клетки на свободу. Почти шестидесятилетний Крокет был мечтой психоаналитика — толстый и лысый коротышка, он являл собой ходячее скопище комплексов. Однако шутки с ним были плохи, толщину свою он умело маскировал сшитой на заказ моднейшей одеждой, а недостатки внешности уравновешивал ошеломляющей успешностью в делах. Совладелец и менеджер «Стронг и Термонд», Крокет был безудержным и беспощадным трудоголиком, нарабатывавшим в год по 2800 часов, чудотворцем, приносящим фирме более 6 миллионов прибыли ежегодно. Дане и двенадцати другим своим сотрудникам он не давал ни минуты простоя, не щадя их и швыряя направо и налево, подобно тому как заядлый курильщик расшвыривает вокруг себя окурки, мгновенно превращая в них непочатую пачку сигарет. Сегодня Крокет был в особо придирчивом настроении, так как пригласил на презентацию, за которую отвечала Дана, потенциального клиента, которого собирался взять в оборот.

— Дай-ка мне взглянуть на твой план, — сказал он.

Потянувшись через стол, Дана передала ему папку. Слава богу, Линда отксерила копии. Опасливо взяв в руки папку, словно страшась, что та его укусит, Крокет уселся в кресло напротив и быстро пролистал бумаги. По-видимому, не найдя, к чему придраться, он захлопнул папку.

— Дон Бернсайд будет присутствовать. Крокет обхаживал Бернсайда, как незрелый юнец свою первую любовь.

— Знаю, ты говорил.

— И документы с конференции Фельдмана должны быть сегодня подшиты к делу.

— Я вчера их подшила, — сказала она.

— Через три недели начинается процесс Иверсона.

На понедельник была назначена встреча с клиентом.

— Сегодня к полудню все необходимые документы будут у тебя на столе.

Дану Крокет не одобрял. После рождения Молли она выбрала для себя трехдневную рабочую неделю, посчитав материнские обязанности важнее карьерного роста, почему Крокет и отказывал ей в последнем. Прочие акционеры фирмы также были недовольны ее поведением, но по другой причине. Среди 225 сотрудников фирмы «Стронг и Термонд» Дана была восходящей звездой — из тех, кому поручает дела любая юридическая корпорация: хорошенькая, способная, энергичная женщина, которая умеет когда надо поболтать с клиентом, а когда надо проявить жесткость. Не найдя, чего бы вменить ей в вину, Крокет сказал:

— Утром я искал тебя.

— Я была на приеме у врача.

— Может, опять беременна?

Интересно, знакомо ли ему понятие «половая дискриминация».

— Нет, Марвин, пока еще нет, а если забеременею, сообщу тебе первому.

Крокет с усилием положил ногу на ногу.

— По какому поводу ты была у врача?

Что ж, сам напросился.

— Честно говоря, у меня менструальный цикл нарушен, Марвин. То кровит, то мажется. Вот я и решила провериться.

Крокет густо покраснел и, крякнув, поднялся на ноги.

— Жду тебя ровно в пять в зале заседаний.

Дана закрыла за ним дверь и опустилась в кресло у стола. Хоть смейся, хоть плачь. Список дел разросся до трех страниц. Кажется, плакать предпочтительнее. Она окинула взглядом книжные полки и, остановив его на фотографии Молли в рамочке, неожиданно, как громом, поразилась мыслью, что может навсегда оставить маленькую дочь. Целых шесть лет она искала расположения 25 компаньонов фирмы «Стронги Термонд», трудясь допоздна, не беря выходных, нарабатывая оплачиваемые часы, увеличивая счета фирмы, хлопоча без устали. Она считала, что мечтает стать совладелицей одной из крупнейших в Сиэтле юридических фирм. Но рождение Молли нарушило ее планы, и она мучилась, не зная, как быть. Грант ее не поддерживал. Он говорил, что, сократив свои рабочие часы, она нанесет семье финансовый ущерб, особенно если учесть их новый дом и возросшие ежемесячные выплаты по ипотеке. Но Дана слишком остро ощущала свою вину перед дочерью, каждый день оставляя ее в садике, да еще и работая по выходным. Она обманывала дочь, обманывала себя. И она оставила мысль о партнерстве и выбрала для себя трехдневную рабочую неделю.

Марвин Крокет — наказание, к которому она приговорена.

Раздался телефонный звонок. Она нажала кнопку внутреннего.

— Ваш муж на проводе, — сказала Линда.

— Спасибо, Линда. Соедини. — И, не отключая Линду, она сказала: — Привет, Грант.

— Я тебе все утро названиваю. — Это означало, что о визите ее к врачу он напрочь забыл. — Слушай. Мне уже сейчас ясно, что это снятие показаний в Эверетте займет больше времени, чем я предполагал. Свидетель врет как сивый мерин и натащил гору вещдоков. Я не смогу вернуться к тому времени, когда надо будет забрать Молли. Придется это сделать тебе.

Дана почувствовала, как пол уплывает из-под ног.

— Нет, Грант. Я же говорила тебе — сегодня у меня презентация.

— А может, Марии или матери позвонишь?

— Не могу. Когда ты сказал, что хочешь сам забрать Молли, Марию я отменила, а у мамы сегодня бридж.

— Не знаю даже, что сказать, детка.

— Я тоже не знаю, что сказать. Ты же согласился это сделать. Мы обговорили это неделю назад! — Все было обсуждено и согласовано.

— А заменить тебя на презентации никто не может?

Она подавила в себе гнев.

— Этой презентацией занималась я, Грант. Я работала как проклятая, готовя ее. И сейчас Крокет ждет, чтобы я довершила начатое. Почему ты не можешь быстренько закруглить свое снятие показаний и перенести продолжение на другой день?

Ее слова, казалось, ошеломили его.

— Но это совершенно исключено, Дана! Ведь это дело Нельсона, защитник — жуткий мерзавец, и я не хочу, чтобы он считал, будто делает мне одолжение. А потом, о каком другом дне может идти речь! Это последние, экспертные, снятия показаний перед разбирательством в суде. Мне необходимо закончить все сегодня же!

— Черт возьми, Грант, ты не мог предупредить меня заранее?

— Не кидайся на меня, Дана, здесь и без тебя есть кому этим заняться. Ну что за важность это ваше рабочее заседание! Перенеси его — и дело с концом.

— В нем участвуют тридцать шесть человек, и Крокет пригласил на него потенциального клиента. Я не могу явиться к нему в кабинет и заводить речь о переносе. Он и без того на меня всех собак вешает, и ты прекрасно это знаешь!

— Послушай, Дана. Тут я тебе ничем помочь не могу. Ты большая девочка. Либо научись как-то ладить с Крокетом, либо уж не жалуйся.

— А как тебе, если я вообще уволюсь, Грант? — Это была ее козырная карта. Без ее заработка, который был больше, чем зарабатывал он, ему пришлось бы отказаться от аренды БМВ и от дома на Мэдисон-сквер.

— У меня перерыв кончается. Поступай как знаешь.

И телефон разъединился.

4

Она стояла под козырьком входной двери, держа в зубах почту, а на колене — пакет с продуктами; пакет готов был упасть, в то время как другой пакет с вещами из химчистки оттягивал пальцы. Свободной рукой она продолжала обшаривать дно портфеля, роясь среди авторучек и скрепок в поисках ключей. Вода сочилась с желобков рифленого покрытия над боковым входом, капая ей на плечо. Молли стояла рядом и плакала. После детского сада Грант обещал девочке мороженое, в котором Дана отказала ей до ужина. Ногой Дана затыкала собачий лаз, удерживая Макса, их восьмидесятифунтового золотистого ретривера. Внутри в кухне разрывался телефон.

Найдя ключи, она выбрала нужный и повернула дверную ручку. Молли толкнула дверь. «Осторожно, Молли!» — сквозь стиснутые, так как в них была почта, зубы пробормотала Дана. Поздно. Макс просунул нос в щель и, широко распахнув дверь, выпрыгнул, сбив с ног Молли. Балансировавший на колене пакет с продуктами грохнулся наземь. Картонка с яйцами ударилась о крыльцо, и два красных яблока через порог покатились в кухню. Дана вошла, выплюнула на стол почту и, обойдя картонку с яйцами, отпихнула коленом Макса, чтобы кинуть в дверь столовой вещи из химчистки.

— Отстань, Макс.

Вернувшись на крыльцо, она подняла Молли, втащила ее в дом и усадила на стол в кухне. По щекам ребенка струились слезы, на коленке ниже подола синего платьица виднелась ссадина. На заднем плане Макс лизал яичный желток с такой жадностью, словно не ел неделю. Раздался звонок сотового Даны — это Грант звонил со своего сотового. Она ответила, одновременно продолжая утешать Молли.

— Дана? Где ты была? Я только что звонил тебе на домашний! Чего она плачет?

— Хочет мороженого. Говорит, что папа обещал.

— О господи! Хватит уже об этом, от одного мороженого ничего с ней не будет!

— Черт возьми, Макс! — Собака вытащила из пакета пачку колбасного фарша. — Подожди минуту! — Она поставила на пол Молли, выволокла за ошейник Макса из кухни, закрыла дверь и собачий лаз. Пес стал скрестись и лаять, чтобы впустили. Дана опять взяла в руки мобильник.

— Где ты находишься, Грант?

— По-моему, кто-то не в духе.

— Где ты находишься?

— Выхожу из офиса.

— Из офиса? — Она взглянула на часы. — А как же твое снятие показаний в Эверетте?

— Большинство свидетельств оказались поддельными. Я закруглился с ними к трем часам. И поэтому смог выкроить время вернуться в офис, чтобы подготовиться к началу слушаний. Я просто сдохну на этом деле Нельсона! — Дана уловила чьи-то голоса. — Слушай, к ужину меня не жди. Сегодня у меня софтбол. Тороплюсь. Позвоню попозже.

— Грант? — Но он уже отключился. Дана щелкнула крышкой мобильника и, схватив в охапку Молли, зарылась лицом в ее волосы. За окном опять полил дождь.

Звук автоматически открываемых ворот гаража заставил Дану оторваться от ее черной папки и взглянуть на нарядные часы на каминной полке: 11.20. Совершенно измученная, она лежала в постели и таращила глаза, чтобы веки не слипались. Когда она сообщила Крокету о своем затруднении, он рвал и метал чуть ли не с полчаса, вопя об обязанностях, чувстве локтя и приоритетах. После чего он отдал письменное распоряжение о переносе презентации на утро. Когда распоряжение это увидела Линда, она вошла к Дане в кабинет и сказала, что как раз перед тем, как та отправилась к Крокету, звонил Дон Бернсайд, у которого, как выяснилось, какие-то обстоятельства, и Крокет уже приказал презентацию перенести.

Она услышала, как через кухню в дом вошел Грант, услышала подвывание Макса и глухие стуки — это собака колотила хвостом по шкафам в кухне. Уже несколько недель с собакой не устраивали пробежек, с тех самых пор как разразилось это дело Нельсона и Грант отменил свой утренний бег трусцой. На покупке Макса у заводчика настоял Грант — собака понадобилась ему для охоты на водоплавающую птицу, когда он изредка выбирался туда со своими приятелями по университету в восточном Вашингтоне. Однако заниматься собакой и учить ее Грант не давал себе труда. Поэтому Макс охотился на что попало. Обычно это были клочки газеты, которую он рвал на лужайке перед домом. Услышав дребезжанье пузырьков со специями в холодильнике, Дана испытала злорадное удовольствие — Грант ищет, чего бы поесть. Ничего готового она не купила. Уже которую неделю Дана делала лишь случайные покупки. Она и Молли питались гамбургерами, запивая их молочным коктейлем. Была там котлета для Гранта, но она скормила ее Максу.

На лестнице раздались топот собачьих лап и клацанье когтей — Макс бежал в хозяйскую спальню. Толкнув дверь, он ворвался туда — язык на сторону, хвост мотается туда-сюда: пес в восторге возвещает о прибытии хозяина. Какое счастье. За ним вошел Грант в полосатой рубашке для софтбола, купленной у «Максвелл, Левит и Трумэн», тренировочных штанах и бейсбольной кепке. От Гранта пахло пивом и сигаретами.

— Я думал, что, может быть, ты спишь. Внизу все погашено. — Сев в кресло в эркере, он скинул с ноги каучуковую кроссовку. Она приземлилась под столом вишневого дерева. За ней последовала вторая кроссовка.

— Где ты был? — спросила она.

— Софтбол, — сухо проговорил он. Он снял носки и потер лодыжки. — Читаю твою мысль по тому, как ты спросила: «Если у него нашлось время для софтбола, почему нельзя было забрать из сада Молли?» Да потому, что, как только кончилось снятие показаний, я как сумасшедший помчался в офис. Надо было успеть провернуть кучу дел до игры. Я и так опоздал к ней — успел только ко второй подаче.

Бергман без меня проиграл четыре очка. Насилу удалось переломить ход игры.

— Ура нашим. — И она углубилась в свою папку. Он швырнул на пол носок.

— Перестань, Дана. Прекрати.

— В котором часу окончилась игра?

Встав, он швырнул второй носок.

— Нечего меня допрашивать! Уже месяц, как я света белого не вижу! Впервые позволил себе немного снять напряжение.

Это было неправдой, но спорить она не стала.

— Я и не думаю тебя допрашивать. Я задала простой вопрос. Такая форма разговора называется диалогом.

— Подобные «диалоги» у меня уже в печенках сидят. Я ими по горло сыт на работе. Целый день мне приходится ссориться и пререкаться. Избавь меня от этого хотя бы дома! — В сорок лет он был в превосходной физической форме, занимался бегом и тяжелой атлетикой в Вашингтонском спортивном клубе в центральной части города. Дана пыталась на это не обижаться. После родов она так и не смогла сбросить лишние пять фунтов, набранные ею во время беременности, у нее не было времени даже подумать о спорте. — После игры я съел пиццу и выпил пива. — Повернувшись к ней спиной, он шагнул к старинному комоду. — Господи, можно подумать, что каждый вечер я только этим и занимаюсь!

— Нет, не только этим: то у тебя ужин с клиентом, то совещание допоздна, то техосмотр.

Он положил свой бумажник, мелочь и часы в лежавший на его столике кожаный несессер.

— Мы это уже обсуждали, Дана, — сказал он усталым голосом. — Если я намереваюсь стать компаньоном, мне надо привлекать клиентов, а это невозможно делать от девяти до пяти с понедельника по пятницу. Бергман меня берет за глотку, требуя расширять дело. Прибыль падает. В этом году мы потеряли трех акционеров. Не думаю, что в твоих интересах, чтобы я остался без работы, конечно, в случае, если ты не хочешь опять перейти на полную ставку.

— Я знаю, что ты много работаешь, Грант, и мне вовсе не по вкусу роль сварливой жены…

— Вот и не надо вести себя как сварливая жена!

Она стиснула зубы.

— Ты мог бы позвонить. — Сказала и тут же пожалела об этом. Он ухватился за эти слова, желая разрядить ситуацию и увильнуть от расспросов по существу.

— Ты права. Надо было позвонить. С этим делом Нельсона я совсем ума лишился. Просто бред какой-то. — Готово. Тема разговора переменилась. Она опять погрузилась в материалы лежавшей на ее коленях папки. — Я иду в душ. Может, присоединишься?

Она чуть не заплакала. Он стоял перед ней голый. Это было их обычной любовной прелюдией, и она не понимала, как до этого дошло. Связавшее их еще в юридической школе физическое влечение было таким сильным, что, когда они занимались любовью, ей казалось, что она может взлететь на воздух. В то время как педагоги изводили ее трудными вопросами, а она мучилась неослабным волнением при мысли о выпускных экзаменах, жестокой конкуренции, погоне за хорошими отметками и хорошей работой, Грант стал единственным светочем ее жизни. Это был не просто секс — это была вечерняя разрядка, освобождение от копившегося весь день напряжения, настоящая страсть — яростная и неуемная. Но все переменилось после того, как он провалился на экзамене по специальности, и стало еще хуже, когда он не выбился в компаньоны первой своей фирмы. Он затаил обиду на нее. Его неудачи наглядно свидетельствовали о том, что оба они знали, но о чем предпочитали не говорить вслух. Она получила лучшие отметки и лучшую работу. И зарабатывала она больше. Его самолюбие жестоко страдало. А их секс теперь свелся к механическому акту — взгромоздиться на нее и слезть.

— Мне надо работу кончить, — сказала она, — и завтра рано вставать.

— Ладно. — Он шумно двинулся в ванную. — Кончай свою работу. — Он остановился в дверях: — Ты не в духе.

— Это я не в духе? Ты даже не поинтересовался, как я провела день! — Она тут же пожалела, что бросила ему эту спасительную реплику.

— Так вот в чем дело! Я забыл поинтересоваться, как ты провела день! — Голый, он присел на кровать, по-видимому, все еще не желая признать поражение. — Но ты же знаешь, как я был занят! Если я выиграю это дело Нельсона, Билл Нельсон поручит фирме все свои операции! Речь идет о ста пятидесяти миллионах долларов, Дана! Это станет газетной сенсацией. И Бергман ясно дал мне понять, что если я выиграю, это упрочит мое положение в фирме! — Все это она слышала уже сотни раз. — Ну, так как же ты провела день?

— Утром я делала маммографию.

— Ох, да!.. Да, конечно! Ну и как она?

— Они мне позвонят, — сказала она, потеряв всякую охоту вдаваться в детали.

— Так ты не знаешь результата? Чего ж ты нервничаешь? Дождись результата, а тогда уж начинай нервничать. — Он отвел прядь волос с ее лица и поцеловал ее в губы. Его рука прошлась по ее бедру. Ей хотелось забыть доктора Нил, Марвина Крокета и эту чертову презентацию. Ей хотелось вновь с головой уйти в наслаждение. Но в то же время она понимала, что не хочет, чтобы наслаждение это доставил ей Грант.

— Я все-таки иду в душ, — сказал он и вышел.

Через секунду она услышала звук льющейся воды и захлопнула папку. Она положила ее на тумбочку и потянулась выключить свет. Свернувшись в комочек, она закуталась в одеяло.

5

Удача изменила Джеймсу Хиллу. Радость от того, что он сумел припарковаться в двух кварталах от дома в Грин-Лейк, улетучилась с первыми каплями дождя, брызнувшими на ветровое стекло и глухо забарабанившими по крыше и капоту машины. Метеоролог предсказывал грозу вечером. Правда, обычно с тем же, если не большим, успехом погоду на пять дней вперед можно было предсказывать, бросая дротики при игре в дартс, — та же степень вероятности, — но тут, черт его подери, прогноз оказался правильным — редчайший случай. Это уж по закону подлости: если Джеймс, выходя из дома, вспоминал про зонтик или если ему посчастливилось поставить машину непосредственно перед домом — небо будет чистым как стеклышко. Впрочем, парковаться в Грин-Лейк стало просто невозможно. Находившийся в четырех милях от центра Сиэтла район стал престижным местом проживания.

Нет, переждать грозу не удастся. Дождь лил все сильнее. Он вылез из машины и, торопливо обежав ее кругом, щелкнул задней дверцей, доставая студенческие работы и складывая их в стопку. Его кожаный портфель и без того был таким тяжелым, словно он набил его железом. С иссиня-черного неба неслись раскаты грома, сильный ветер трепал странички верхней из работ; ветер пах вишневым цветом. Тротуар точно на венчании был усеян розовыми лепестками. В окнах затейливых соседских особняков отражались синие вспышки молний. Джеймс позавидовал соседям, которые сейчас бездумно смотрели телевизор. Сам он не мог позволить себе подобной роскоши. Его день был загружен до предела — три класса, собрание на факультете и два часа консультаций в его кабинете, которые его студенты использовали на полную катушку.

И как капля дождя, его ударила мысль о Дане. Она не перезвонила ему. В час дня он взял было телефонную трубку, но что-то его отвлекло, а после он забыл позвонить. Он горячо надеялся, что ее молчание не означает ничего дурного. В ее голосе он уловил беспокойство, хотя она и пыталась это скрыть. Она была напугана. Они были достаточно взрослыми тогда и помнили и как удалили грудь их матери, и последовавшее затем лечение, когда мать так исхудала и ослабела. Джеймс пожалел, что проговорился Дане о собственных неприятностях, но он оказался на распутье. Кроме нее, у него не было никого, кому он мог довериться, а он чувствовал, что дело приняло нешуточный оборот. Дождь хлестал вовсю, и он ускорил шаг, обгоняя парочку в дождевиках, выгуливающую собаку. Он свернул направо — на Латоун-авеню. Дождь, словно учуяв, что его укрытие близко, напоследок обрушил на него целый залп водяных брызг. Его студенты подумают, уж не вытирал ли он их работами пролитую лужу. Он поднялся на переднее крыльцо. Дом его имел и подъездную аллею, и отдельно стоявший гараж, но и аллея, и гараж были завалены и забиты строительными материалами для будущей перепланировки дома и предметами меблировки из бывшего его дома на Капитол-Хилл, дома, который он продал, когда бросил практику. В такие вечера он особенно скучал по гаражу. Поаккуратнее выровняв стопку, чтобы достать ключ, он отпер дверь и неловко ввалился в прихожую. Студенческие работы посыпались на стол в холле, некоторые из них попадали на пол, когда он брякнул рядом портфель. Сняв запотевшие от дождя очки, он положил их на стол поверх стопки работ и, достав сотовый, набрал номер Даны. Он повесил на лестничные перила свое кожаное пальто, слушая собственные звонки, и уже направлялся в комнату, когда Дана ответила. Похоже, он ее разбудил.

— Дана, прости, что я так поздно. Я хотел позвонить раньше, но был страшно занят. Как маммография? У тебя все в порядке?

— Мне сделали пункцию, — вяло сказала она. — Я тебе завтра позвоню.

— Не слышу!

— Завтра.

Он вошел в гостиную в задней части дома.

— А как насчет обеда? Твоя секретарша сказала, что ты свободна. А, Дана? — Она не ответила. Свет с заднего крыльца проникал в комнату через балконную дверь, выходившую в сад во внутреннем дворике. Все предметы в комнате были обведены серо-черными тенями, как на старой кинопленке. — Дана?

— Я позвоню тебе. — Ее голос упал до шепота и был еле слышен.

— Ладно. Прости меня за такой поздний звонок. Я люблю тебя, Дана.

— И я тебя люблю, Джеймс.

С неба грянул гром, и дождь застучал так, точно десяток-другой птиц принялись усердно клевать что-то на дранке кровли. Он дернул за шнур лампы на приставном столике, и в гостиной возник бежевый кружок света, отчего стало видно, что в комнате странно неубрано — мебель сдвинута, на полу валяются книги и сброшенные с дивана подушки. За его спиной заскрипели половицы. Он обернулся, мелькнула фигура — худощавый, длинные волосы.

— Кто…

Человек метнулся к нему, и его оглушило внезапной острой болью. Его тело дернулось, как на шарнирах. Кровь брызнула на развешанные на стене африканские маски, чьи пустые глазницы молча наблюдали происходящее. Он шарахнулся назад, к кушетке. Ноги подломились. Вторым ударом его бросило вперед, и он упал, как подрубленное дерево, сильно стукнувшись лицом о деревянный пол. Небо разверзлось — потоки воды изливали на крышу фонтаны брызг, сыпались в балконную дверь. И так же фонтаном на него сыпались удары.

6

Все шло как нельзя лучше. Отлично шло, ей-богу. Она чувствовала подъем, как от хорошей пробежки, когда бежишь плавно и без усилий. Слова лились с уверенной легкостью. Жестикуляция лишь подчеркивала смысл и была в меру. Лица собравшихся вокруг мраморного стола выражали внимание. Многие из участников делали записи. Никого не манили пирожные и ароматный свежемолотый кофе. Обычно ее коллеги с неохотой собирались на такого рода совещания, лишь отрывавшие у них время, за которое они могли бы выставить счет клиентам. Такие собрания означали, что добрая часть дня будет потрачена даром, никак не компенсируемая ни бонусами, ни премиальными.

Марвин Крокет сидел во главе стола рядом с Доном Бернсайдом, президентом Металлического концерна. Бернсайд улыбался, всецело поглощенный лицезрением Даны. Приятный, благообразный мужчина с посеребренными висками постарался представиться ей еще до начала совещания. Отлучившись выпить воды, она знала, что он воспользуется этим, чтобы продолжить знакомство. Она поняла это по тому, как блеснули его глаза, каким долгим пожатием он сжал ее руку и как улыбался во весь рот. И Дана подыгрывала ему, даря теплые улыбки и в то же время не забывая о профессиональной сдержанности. Теперь же она сокрушала его своим интеллектом. Крокет пригласит ее на обед и расширит и без того внушительный список клиентов еще на единицу. А это все, о чем он мечтает. На несколько часов она будет прощена.

Дверь в зал заседаний тихонько приоткрылась. Боковым зрением Дана определила в вошедшей Линду. Приход секретарши сбил ее. Она потеряла ход мысли. Слова перестали литься, и голос стал неуверенным. Предстояло обратиться к документам, а она забыла, на чем остановилась. Она замолчала и, подняв глаза на Крокета и Бернсайда, со смущенной улыбкой проговорила:

— Простите меня, я на минутку.

Бернсайд отреагировал на это так, словно во время танца с хорошенькой женщиной музыка внезапно прекратилась. Крокет сделал гримасу, словно вляпался во что-то гадкое, но быстро оправился и, откашлявшись, с деланой небрежностью проговорил:

— Мы работаем уже почти сорок пять минут. Самое время сделать маленький перерыв.

Дана вытолкала Линду в приемную, в то время как присутствующие потянулись к пирожным и стали наливать себе кофе. Обогнув стол красного дерева с аккуратно разложенными журналами, Дана увлекла секретаршу к стоявшей в уголке большой пальме в кадке.

— Простите меня, ради бога, — сказала Линда, не дав Дане времени хорошенько отругать ее. Вид у нее был искренне сконфуженный.

Дана подавила свой гнев. Когда дела идут хорошо, подчиненных мы не ценим, когда что-то не так — делаем их козлами отпущения.

— В чем дело? — раздраженно спросила она.

— Вам муж звонит.

Дана почувствовала, как сдавило затылок, и, стиснув зубы, проговорила:

— Скажи ему, что я на совещании и позвоню позже.

— Я так и сказала, Дана. Но он настаивает.

Краем глаза Дана увидела, как к ним катится Крокет — в шатком равновесии, как шар, пущенный под уклон.

— Что происходит, черт побери? Почему заминка?

— К сожалению, мне придется взять трубку, Марвин.

— Сейчас? Это необходимо сделать именно сейчас? Что же это за птица такая звонит, черт его дери? — Казалось, он сейчас лопнет от возмущения.

— Это мой муж, — нехотя призналась она.

Крокет закатил глаза и подергал себя за узкий манжет рубашки, чтобы взглянуть на циферблат своего «ролекса».

— Некстати. Вот уж некстати! — И повернувшись на каблуках, он в сердцах выкатился.

Дана направилась к аппарату в маленькой нише.

— Нет, он хотел поговорить с вами без посторонних, чтобы вы были в кабинете.

Дана чуть не выругалась и сердито двинулась в кабинет. Может, что-то с Молли — позвонили из детского сада, девочка заболела, надо за ней приехать. А может, Гранту потребовалась чистая рубашка или он хочет что-то ей поручить из того, что не может или же не хочет сделать сам.

С грохотом захлопнув за собой дверь в кабинете, она схватила трубку, сбив со стола аппарат. Телефон повис на проводе.