Я ждал во дворе церкви, когда выйдет семья, но напрасно. Барбара Доусон, не теряя ни минуты, запихнула Линду на заднее сиденье черного лимузина. Джон Доусон – теперь на нем была фетровая шляпа – беспомощно оглядывался вокруг. Не дожидаясь, пока кто-нибудь надумает подойти к нему, Барбара взяла над ним шефство, направляя его в безопасное нутро автомобиля. Тут же черные двери с затемненными стеклами скрыли их от посторонних глаз. Они словно подчеркивали мрачную атмосферу происходящего. Водитель ждал, пока тронется катафалк, затем машина медленно проследовала за ним – темная точка на светлом фоне.



Во дворе церкви я встретил Дэйва Доннли и предложил выпить по кружке пива в «Хэннесси».

– Да, было бы неплохо. А потом по косячку, – сказал он и издал какой-то сдавленный смешок.

– Дэйв, нам надо поговорить. Сейчас.

– Я жду тебя в «Кишке» через десять минут, договорились? – сказал Дэйв и зашагал прочь.

В детстве «Кишка» была нашим секретным местом. Три огромных дуба очерчивали ее границы, образуя плотный треугольник из кустов ежевики, чертополоха, боярышника, папоротника и лишайника. С одной стороны нашего убежища проходили железнодорожные пути, а с двух других сторон стояли заборы, окружавшие новостройки. Чтобы попасть внутрь, нужно было пробираться сквозь дыру в живой изгороди или мужественно перелезать через осколки стекла, торчащие из стены, высившейся вдоль железнодорожных путей. Но уж если вам удалось залезть внутрь… Первые сигареты, первая бутылка пива, первый косяк, первые поцелуи, а уж сколько драк там было! Томми Оуэнс и я лишились там девственности, когда нам было по четырнадцать. Это были две отчаянные девки из Сифилда, которые после предупредили нас, что если мы кому проболтаемся, их братцы отрежут нам яйца. Это заявление, вместе с безрадостностью события в целом, привело к тому, что мы вроде как и лишались девственности, а вроде как и нет. Как я позже выяснил, такое чувство остается практически у каждого, даже если местом действия был не старый ссохшийся пень – как в моем случае. Брат Чарли Хальпина повесился на самом старом из трех дубов. А брат Марко Хендерсона Барреллер проделывал там что-то, связанное с масками и маленькими детьми, я так и не узнал, как обстояло дело в действительности, для него это закончилось пятью годами тюрьмы. Вернувшись в Лос-Анджелес, Томми рассказал, что был на похоронах Барреллера, тот облил себя бензином и поджег. Где? Ну, конечно, в «Кишке». Томми утверждал, что свое название «Кишка» получила потому что находится как раз посредине между Каслхиллом и морем, потому все отходы этого района перевозят именно через это место, и здесь они дожидаются переработки или уничтожения. Хотя я считаю, что это мнение одного лишь Томми.

Я предполагал, что от «Кишки» уже ничего не осталось; может быть, лишь одинокая ежевика, которая, наверно, предпочла бы расти где-нибудь на грядке у дома. Но нет, все было по-прежнему, в дикой необузданной красе. Ясень и бузина были высажены стеной по всему периметру и закрывали собой большинство домов.

– Если бы ты здесь жил все время, ты не был бы настроен так романтично, – сказал Дэйв Доннли, отшвыривая из-под ног угли от костра. Дэйв никогда с тех пор не ходил мимо «Кишки». Он то возглавлял команду барабанщиков, то занимался греблей, то ходил со скаутами в поход. Дэйв отбросил в сторону ветку ежевики, прицепившуюся к брючине, и очистил рукав от пыльцы.

– Каждые две недели здесь случаются пьянки, поножовщина или пожар, или эти дебильные тусовки.

– Удивительно, что здесь еще ничего не построили. Я имею в виду, это место едва ли можно назвать островком дикой природы выдающейся красоты.

– Между двумя деятелями возник спор, и они никак не могут договориться, кому же принадлежит эта земля. Они воюют за нее уже двадцать лет. И пока длится эта тяжба, никто из них и пальцем не пошевелит, чтобы что-то здесь изменить, а другие и подавно.

Дэйв стоял в тени самого молодого дуба, отбиваясь большой покрасневшей рукой от едкой пыльцы, шершней и мошкары.

Я присел на пень (может, на тот самый пень, я уж и не вспомню теперь), прислонил к нему походный рюкзак из темной шотландки, который принес из машины, и закурил. Я не был заядлым курильщиком и благодаря каким-то индивидуальным особенностям организма мог обходиться без сигарет довольно долго, но, выйдя из церкви, просто не мог не закурить. Дэйв отрицательно покачал головой, когда я предложил ему сигарету.

– Боже, что у тебя с руками, Эд? Это явно не следы шипов роз.

На каждом пальце у меня были язвы и рваные раны до самых суставов, на ладонях и запястьях содрана кожа; можно было подумать, что у меня экзема.

– Забирался на карьер Каслхилл. А затем перелезал через колючую проволоку.

– Так. Опять какое-то щедро финансируемое мероприятие, да?

– Точно. В поддержку благотворительного фонда Гарда.

Дэйв было ухмыльнулся, но усмешка быстро испарилась. Он попытался что-то сказать, но осекся. Видно было, что ему трудно начать. Ну, давай, Лоу, спроси его сам, прямо в лоб.

– Ты знаешь, где пистолет, Дэйв?

– Дело в том, что он должен быть где-то здесь. Никому бы не удалось выкрасть его из бюро экспертиз. Через охрану не пройдешь. И потом нет никаких признаков взлома. Так что скорее всего администрация темнит.

– Ты правда так думаешь?

– Я думаю, это кому-то очень удобно. Выгодно тем, кто хочет, чтобы о смерти Питера Доусона забыли.

– Барбара Доусон сказала мне, что верит в самоубийство Питера. Она утверждает, что старший офицер Кейси согласен с ней. Что все это значит?

Дэйв покачал головой.

– Кейси действует так, как он обычно действует в тех случаях, когда ему надо похоронить дело: пускает его на самотек, пока все улики и следы не исчезнут совсем, а затем сваливает все на следователя. Обычно выносится вердикт, что смерть произошла вследствие несчастного случая, или еще что-нибудь в этом роде.

– Значит, он согласен с тем, что Питер совершил самоубийство? Мне просто интересно, у него не возникает вопрос, кто переложил тело в лодку?

– Вскрытие показало, что это вполне могло быть самоубийство. И что там до какого-то дурацкого пистолета? Ты прав, ведь даже если Питер сам застрелился, то где? И кто затем все подчистил? Вот какие вопросы приходят в голову. Но Кейси и думать об этом не хочет.

– Почему?

– Кто, по-твоему, переложил труп в лодку?

– Томми Оуэнс считает, что пистолет – Халлигана. Я думаю Халлиганы первые, кого надо подозревать в убийстве.

– Именно этого Кейси и хочет избежать – проведения каких-либо параллелей между Халлиганами и Джоном Доусоном. В этом деле официально не должно быть ничего общего с бандитизмом.

– Несмотря на это, «Иммьюникейт» обеспечивает безопасность «Доусон Констракшн»?

– Эд, «Иммьюникейт» обеспечивает безопасность многих людей.

– Он просто пресечет все попытки расследовать это дело как преднамеренное убийство.

– Да ведь мы все еще подозреваем Томми Оуэнса. Но ничего из этого не выйдет: отсутствие мотива преступления, свидетелей и отпечатки пальцев на пистолете – дело развалится. Вот если бы у нас был пистолет, это бы все меняло.

– Знаешь, Дэйв, ведь бандиты могли убить мужа или сына кого-то другого. А старший офицер просто не хочет вести расследование. Объясни мне, как так получается?

– Все заботятся лишь о спокойствии семьи Доусон.

Дейв сжался. Повернулся ко мне мощной спиной и посмотрел в сторону Каслхилла. Солнце садилось. Отражаясь от близстоящих кранов, оно озаряло деревянный крест на вершине холма. Я и забыл совсем про этот крест и не смотрел на него ни разу с тех пор как приехал. Его возвели в честь какого-то важного католического праздника, годах в пятидесятых, когда было нечем заняться, да и праздновать особо было нечего.

Тень не давала прохлады, а дождь лишь пропитал воздух влагой, не более того. Дэйв потер бровь тыльной стороной ладони.

– А семейство Доусон вполне устраивает версия самоубийства. Представляешь? Им больше нравится думать, что он сам застрелился. И мы спокойно миримся с этой версией.

– Кейси как-то связан с Доусоном?

– Ты имеешь в виду, вращались ли они оба в «золотом» обществе? Даже не знаю. Но мне известно, что у Джона Доусона довольно много друзей. Ведь мы знаем только о Джеке Парланде, а о скольких еще не догадываемся. Эти придурки любят втихаря подгадить друг другу, понимаешь? Когда ты не богат, твоя основная цель – раздобыть пачку денег потолще. А с этими господами дело обстоит намного сложнее. Здесь главное, чтобы тебе доверяли, знали, что ты надежный человек. Они могут и не встретиться ни разу, просто возьмут и настучат друг на друга. Скажут нужные слова нужному человеку, и заместитель комиссара тут как тут, к вашим услугам.

– Ты же можешь все это рассказать прессе.

– Ты меня совсем за придурка держишь, Эд? Может, полицейский из Кейси и никакой, зато за прессой он следить успевает. Он подмаслил достаточно много журналистов, и ему не составит труда выследить автора столь милого заявления. И вот я уже стою на перекрестке и регулирую движение или просиживаю штаны в участке.

Я помахал сигаретой, чтобы отогнать мошкару. Пот стекал по волосам и, скатываясь по шее, щипал раны, которые оставил Десси Делани.

– Дейв, ты знаешь парня по имени Коулм Хайланд? Лодочник, живущий неподалеку от Королевского яхт-клуба? Я думаю, он – единственная зацепка. Скорее всего, это он помог Халлиганам втащить тело в лодку.

Я рассказал Дейву о том, что видел Хайланда с Джорджем Халлиганом у «Хеннесси» и о его встрече с Голубой Бейсболкой возле старой лодочной станции.

– Кому же предназначались запасы?

– Я думаю, тому, кто следит за этим местом. Но зачем, вот что интересно. Был ли Питер Доусон убит именно там? Ведь лодку с его телом обнаружили неподалеку. И вот еще что: я видел, как фургон «Иммьюникейт» подъехал прямо к дому Джона и Барбары Доусон.

Я рассказал Дэйву о своем походе к Линде и отдал ему рюкзак, в котором лежал жесткий диск от компьютера Питера.

– Что ты сделал с машиной Линды? – спросил Дэйв. На секунду мне показалось, что он сейчас арестует меня за кражу.

– Я припарковал ее у леса. Ты сможешь вытянуть информацию из жесткого диска?

– Один компьютерный гений быстренько мне все прозондирует, я как-то помог ему, когда у него чуть права не отобрали за превышение скорости, так что он мой должник. Ты ищешь что-то конкретное?

– Есть там один документ под названием «ткэк» – «тем, кого это касается», по-моему, так это расшифровывается. В него вносились изменения, но уже после смерти Питера. Причем тот, кто внес эти изменения, документ не уничтожил. Я особо в компьютерах не разбираюсь, но если бы мы смогли восстановить содержимое диска, наверняка там обнаружилось бы что-то интересное.

– Я попрошу Шейна заняться этим сегодня же вечером. А с утра надо разобраться с банковскими и телефонными счетами. Вообще я должен был сделать это сегодня, но за мной постоянно следят, вокруг шпионят люди Кейси. Кстати, что там с делом Маклайама?

– Он задолжал Халлигану – азартные игры, наркотики. Хотя героин он покупал не у самого Толстяка. А вскрытие что показало?

– Причиной смерти скорее всего стала передозировка.

– Что же получается? Он вскарабкался на дамбу, наширялся и рухнул в море? Очень удобный вариант. Ну, а деньги?

– Банкноты без отличительных знаков. Ни свидетелей, ни следов борьбы – еще бы, после пяти дней в воде. А на заключение токсиколога могут уйти месяцы. История повторяется: они быстренько сплавляют дело какому-нибудь следователю, и вот тебе результат – установлена смерть в результате несчастного случая или преступленных действий.

Дэйв отложил в сторону рюкзак, осмотрел меня с ног до головы и покачал головой. Он собрался было уйти, но остановился. Какая-то неловкость отразилась на его крупном лице.

– Вот что я тебе хотел сказать. Помнишь забетонированный труп, который мы обнаружили в мэрии? В несчастного стреляли пять раз. Так вот, мы получили наконец заключение из лаборатории. Согласно баллистической экспертизе стреляли из «глока» семнадцатого калибра, пули марки «парабеллум» калибра девять миллиметров. Питер Доусон был застрелен пулями того же калибра и из такого же пистолета, только на двадцать лет позже.

Это вновь возвращает нас к Фэйган-Виллас.

– Послушай, тогда на следующий день мы ничего не обсуждали, но мы ведь оба знаем, что это вполне мог быть твой старичок. И потом, не забывай о том, что они с Доусоном вместе проворачивали дела, и вот теперь выясняется – сын Доусона застрелен теми же пулями, что и тот несчастный. Я, конечно, ничего не могу утверждать, но, по-моему, это нельзя назвать совпадением.

Особенно если не веришь в совпадения.

– Слепок с зубов нам ничем не помог, данных на твоего папеньку у нас никогда не было. В любом случае в картотеке по без вести пропавшим двадцать лет назад сам черт ногу сломит. У нас есть только пиджак. На бирке имя портного с Кейпл-стрит. Мы сможем выяснить, для кого он был сшит, и таким образом установить личность. Эд? Ты ведь не помнишь, пользовался ли твой отец услугами портного? На бирке стоит фамилия Фитцхью.

Я словно лишился дара речи. Деревянный крест, возвышающийся над Каслхиллом, выглядел сейчас массивнее на фоне поблекшего неба и в то же время смотрелся крошечным и хрупким по сравнению со стоящими рядом с ними гигантскими кранами. По спине побежал холодный пот, к телу начала подбираться дрожь. Я взглянул на Дэйва и покачал головой. Тот положил мне на плечо свою здоровенную руку.

– Береги себя, Эд. Навещу Коулма Хайланда, посмотрим, что из него можно вытянуть. Я буду на связи.

Дэйв Доннли стал выбираться из зарослей «Кишки», проклиная чертополох. Из кармана куртки я достал фотографию, которую нашел в лодке Питера. На ней были изображены мой отец и Джон Доусон, двое еще молодых парней. Они подняли пивные кружки за счастливое будущее.



Мне тогда было восемнадцать, и я проводил летние каникулы, работая барменом в гольф-клубе Каслхилла, слушая, как мужчины травят байки о себе и своей жизни и наблюдая за женщинами, притворяющимися, что свято им верят. Иногда я также вешал лапшу на уши их дочерям, и к концу лета они тоже делали вид, что верят моим басням. Я подкопил деньжат и решил, что, как только узнаю результаты экзаменов, поеду на месяц к Брайану, брату Кевина О\'Рурка. Он жил в Калифорнии и заведовал ирландским пабом под названием «Матушка Мак-Гиллакади» на Мэйн-стрит в городке Санта-Моника. После поездки я намеревался вернуться домой и поступить в университет.

Результаты выпускных экзаменов объявляли в пятницу в конце августа, и мы все собрались в школе, чтобы узнать оценки. Учительница физики подсчитала, что моих проходных баллов вполне достаточно, чтобы я смог поступить в выбранное учебное заведение – медицинский колледж Тринити в Дублине. Она была рада за меня, крепко обняла и поцеловала прямо в губы. Мисс Стивене всегда носила узкие юбки, высокие каблуки и прозрачные блузки, сквозь которые был виден бюстгальтер. Все жутко боялись ее, и в школьные годы я думал, что если она меня когда-нибудь поцелует – медведь в берлоге сдохнет.

Мы пришли в «Хеннесси» примерно в полдень, слушали песенки, бросив монеты в музыкальный аппарат, галдели, хохотали и пили до самого вечера. Где-то около пяти нескольким парням стало плохо, и мы решили пройтись до бистро. Взяв еду, уселись на парковке возле церкви, выкрикивая сальные шуточки в сторону играющих в теннис девушек из приходской школы. Потом начался дождь, и мы вернулись в «Хеннесси». После глотка пива у меня к горлу стала подкатывать тошнота. Пообещав парням встретиться позже, я отправился домой. Переступив порог, позвал маму, но ответа не последовало, и я решил, что она еще не вернулась с работы. Подумал, что душ протрезвит меня, и я смогу вернуться назад в «Хеннесси» и выпить еще немного. В конце концов, не каждый день узнаешь результаты выпускных экзаменов.

Очень странно, но кто-то оставил электронагреватель включенным. По крайней мере, не придется ждать, пока нагреется вода. Душа как такового у нас не было, но мы прикручивали к кранам пластмассовый пульверизатор от шампуня, и он выполнял ту же функцию. Я вымыл голову и смыл с себя всю мерзость «Хеннесси». Мама так будет мной гордиться, когда узнает результаты экзаменов! Отец ушел от нас еще в апреле, и в доме стало спокойно без его пьяных дебошей, ругани, постоянных разборок и оскорблений. Таким раздражительным он был не из-за потери своего дела. Просто ему нравилось быть таким. «Твой отец – разочаровавшийся человек», – всегда говорила мама, как будто это что-то объясняло. Ни я, ни она открыто не признавались в том, что стали наконец свободны, и нам, по сути, все равно, куда он ушел. Мы втайне надеялись – он никогда не вернется. Мама казалась счастливее, чем когда-либо, стала выглядеть моложе и бодрее.

В своей комнате я переоделся в чистую одежду. Рюкзак был уже собран, паспорт и авиабилеты лежали в столе вместе с деньгами и дорожными чеками. Я снова пересчитал двадцатидолларовые купюры – просто удостовериться, не выкрал ли кто парочку бумажек. В это время из спальни родителей раздался шум. Я вышел в коридор и постучал в дверь. Ответа не было. Я дернул за ручку, но дверь оказалась заперта. Я позвал маму и принялся колотить в дверь. Послышались суетливый шепот и движение, мама открыла дверь. На ней был нежно-розовый атласный халат, который я прежде не видел. Со лба свисали длинные пряди волос. На распухших губах размазалась красная помада, в перепачканных тушью глазах стояли слезы. Она была напугана, все пыталась что-то сказать, но могла выговорить только мое имя. Я шагнул в комнату и увидел мужчину на кровати. Он сидел ко мне спиной и пытался заправить рубашку в синие офицерские брюки. У него были жиденькие седые волосы, от него пахло мускусом и свежесрубленной сосной.

Я взглянул на мать. Ее глаза пытались все объяснить и умоляли понять. Но я никак не мог постичь, почему в ее постели оказался Джон Доусон. Я развернулся и пошел в свою комнату, взял рюкзак, паспорт, деньги, билеты и метнулся вниз по лестнице.

В ту ночь я спал на скамейке в аэропорту, на следующий день уже был в Лондоне, а затем в Лос-Анджелесе. Следующим вечером я прибыл в Калифорнию. Там я работал официантом в «Матушке Мак-Гиллакади». Домой я с тех пор не возвращался.

Я все еще сидел в «Кишке», курил, рассматривал фотографию Джона Доусона и моего отца, когда зазвонил мобильник. Это был Рори Дэгг.

– Мне нужно с вами поговорить, я тогда ошибся. Теперь же все выяснил и понял, что новое административное здание Сифилда – постройка Доусона.

Это и так было понятно. Внезапно у меня закружилась голова. Руки начали трястись. Я убрал фотографию обратно в карман, выкинул сигарету и сделал два глубоких вдоха.

– Алло? Мистер Лоу? Вы еще здесь?

– Я все еще здесь. Где вы, мистер Дэгг?

Он назвал мне адрес. Я сказал, что буду через пять минут.

Пока я шел к машине, мысль, которую я подавлял все время, пока расследовали дело о забетонированном трупе, вдруг вырвалась на волю. Может Джон Доусон убил моего отца, а затем спрятал тело, чтобы быть с моей матерью? Принимала ли она в этом участие? И если они действительно пролили кровь, чтобы быть вместе, почему же они затем не продолжили отношения?

Глава 16

Рори Дэгг жил в одном из двух домов, граничащих с «Кишкой». Эту улицу застраивали на протяжении двадцати лет. Особняки и одноэтажки, построенные в конце тридцатых, соседствовали там с домами, возведенными в пятидесятых и рассчитанными на две семьи. Вдоль дороги раскинулись высокие каштаны и платаны.

Дом Дэгга стоял как раз посреди улицы. Чердак был переделан, а над гаражом достроено еще одно помещение. Черный «вольво-универсал» спрятался за огромным серебристым внедорожником. Бледная маленькая женщина лет сорока, с забранными обручем желтоватыми волосами, возилась в саду перед домом с кустиками лаванды. На ней были черный брючный костюм и туфли на высоких каблуках. В таком виде подобает стоять у доски или сидеть на совещании, но уж никак не заниматься огородом. Она улыбнулась мне, но ее маленькие голубые глаза оставались грустными.

– Садовник, – представилась она, тяжело вздохнув, как будто этот вид деятельности доведет ее до могилы.

– Эдвард Лоу, – сказал я в ответ.

– Рори в своем кабинете, в гараже.

Голос у нее был звонкий, прерывистый, какой-то девчоночий. Черная дверь гаража выходила на узкую тропинку, идущую вокруг дома. На заднем дворе были разбросаны трехколесные велосипеды, самокаты, какие-то игрушки. Посредине стоял надувной бассейн в форме большой зеленой машины, а сзади виднелись проржавевшие красные качели.

Я постучал, Рори Дэгг открыл мне и умудрился споткнуться, закрывая за мной дверь. Передняя часть помещения была заставлена компьютерной техникой, ящиками, в которых хранилась картотека, и другими составляющими современного офиса. Но стоило сделать шаг за зеленую тряпочную ширму, и перед вами открывался совершенно другой мир. В углу стояли два потрепанных кожаных кресла, а между ними овальный кофейный столик. Окно закрывали мятые шторы, с потолка свисал деревянный вентилятор. На полу стояли две чертежные доски с покрытием, напоминающим светло-зеленый линолеум.

Помимо всего прочего, в этой «старинной» части кабинета стояли несколько старых ящиков с картотекой и рассохшийся дубовый стол со стулом. Под дальним окном был маленький диванчик на металлических ножках, рядом на стене висели полки. Все эти ветхие предметы создавали неповторимый ностальгический антураж. Дэгг суетливо бегал по комнате, приводя в порядок бумаги и расставляя мебель по местам. Закончив, он потер руки и громко выдохнул, как будто только что вернулся с длительной прогулки.

– Выпить хотите? Я пью пиво. Есть еще виски, джин, водка. Выпивка у нас на любой вкус.

– Нет, спасибо.

Больше всего на свете мне сейчас хотелось сделать большой глоток виски, но я посчитал, что хотя бы одному из нас надо быть в трезвом уме. Дэгг улыбался, непонимающе хлопая глазами, как будто своим отказом я поверг его в глубочайшее раздумье. Он пожал плечами и пошел к маленькому холодильнику за «Варштайнером». Пока он искал открывалку, я обратил внимание на стены, увешанные архитектурными чертежами в рамках. Внизу каждого, на изящной медной пластинке стояла подпись «Р. Дэгг».

– Впечатляет, – заметил я. – Это ваши работы?

– Моего отца, меня назвали в честь него.

– Вы же вроде говорили, что он был прорабом.

– Да, так оно и было. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. У него были высокие устремления, мистер Лоу, он хотел добиться чего-то в этой жизни. Но он сознавал, что шансов на это слишком мало. И вот я – живое воплощение всех его чаяний.

Дэгг наконец-то разыскал открывалку, пробка отлетела, пена полилась у него по рукам и забрызгала брюки.

Я вновь оглядел комнату. Это был своего рода островок воспоминаний о его отце. Дэгг развалился в кресле, широко расставив руки и ноги, и спокойно потягивал пиво. Лицо его не выражало ничего, кроме скуки. Такое впечатление, что из добропорядочного семьянина он враз превратился в замкнутого туповатого подростка.

– Как поживает Джеймс Керни? – спросил он с иронией.

– Он пытался требовать деньги, которые никакого отношения к нему не имеют. Но в последнюю минуту поумерил свой пыл.

– Обычно он бывает более настойчив. Уверяю вас, человеку, имеющему дело с взятками, приходится идти на риск. Это ведь как супружеская измена, не так ли? При взяточничестве, чтобы все оставалось в секрете, обеим сторонам приходится чем-то жертвовать. Вам нужно как-нибудь спросить об этом Кэролин.

– Кэролин? – удивленно спросил я, хотя и так догадывался, кто это.

– Моя жена, мистер Лоу, моя – «в радости и в горе, пока смерть не разлучит нас, аминь».

Нужно было завязывать с этим, пока Дэгг совсем не растворился в бутылке.

– Вы сказали, что административное здание построила компания «Доусон Констракшн». Как вы это выяснили?

Дэгг потянулся за документами, которые до этого аккуратненько сложил в стопку.

– Отец хранил все. А я по некоторым причинам тоже ничего не выбрасываю.

Он пролистал бумаги и вытащил из пачки коричневую тетрадь.

– Это последний объект Доусона, на котором работал отец. А это табель отчетности. Здесь отмечено, кто работал, какие материалы использовались, все расходы и его примечания.

В голосе Дэгга прозвучали нотки гордости.

– Так было принято?

– Так было принято у моего отца.

– А возможно ли, чтобы кто-то замуровал труп в фундамент без его ведома?

– Не думаю. Ну, конечно, он не находился там двадцать четыре часа в сутки, но там же была охрана. В любом случае, даже если ночью туда кто-то пробрался и сделал это, то с утра все бы обнаружилось, и было бы проведено расследование. Так просто он это не оставил бы.

– А если это было дело рук самого Джона Доусона, ваш отец сделал бы для него исключение?

– Нет. Он был принципиальным человеком. Воспитывал меня один, после того как мама ушла от нас. Когда они поженились, с деньгами было довольно туго, а мама не хотела жить в бедности. И вы знаете, он воспитывал меня лучше любой матери. Я всегда был опрятно одет, он постоянно проверял мои домашние задания, был в курсе всех моих дел. Абсолютно всех. У него все было под контролем. Если я задерживался после школы или халтурил с домашним заданием, он тут же отчитывал меня. Расспрашивал до тех пор, пока не докапывался до истины. К работе он относился точно так же. Так что… нет, даже если бы это был Джон Доусон.

– А почему это был его последний объект?

Дэгг допил пиво и вздохнул.

– Потому что я провалился на экзаменах в архитектурный, во второй раз. И вместо этого поступил на факультет гражданского строительства. И я… звучит глупо, я разбил ему сердце, мистер Лоу. Он мечтал, что я стану архитектором. Ни о чем другом он и слышать не хотел. Отец отказался от работы, и… по сути, отказался от жизни. Пил, ничего не делал и ждал смерти. Он умер… от разбитых надежд.

Дэгг покачал головой. Глаза его наполнились слезами. Теперь я стал понимать, откуда у него взялась эта навязчивая идея построить музей в честь отца. Он вытащил из ящика бутылку виски, плеснул себе в стакан и разом опрокинул в рот. Со мной теперь говорил уже абсолютно пьяный человек, раздраженный и озлобленный.

– Он вышел из строя, понимаете, о чем я говорю? Мы могли найти какой-то выход, но я не стал разбираться. Просто ушел из дома. Пять лет мы практически не общались. А когда возобновили отношения, он ушел, понимаете, о чем я? Просто взял и ушел.

Дэгг облокотился о шкаф и свесил голову.

Я пролистал табель. Каждый день был расписан аккуратными печатными буквами, а внизу подпись: «Р. Дэгг». Подписи в табеле и под чертежами были идентичны. На полках рядом с диванчиком стояли десятки таких коричневых табелей. Я достал один. Все тот же аккуратный почерк, те же характерные детали, на каждом листе стоит подпись «Р. Дэгг», но подписи сделаны более свободным, не таким аккуратным почерком.

– А где хранились эти табели?

– Дома, – ответил Дэгг.

– А эти чертежи? Где ваш отец хранил их?

– В своем кабинете, в офисе Доусона. Оперативки они проводили на Виктория-Террас. А что?

– Нет, ничего. А откуда родом ваш отец?

– Откуда родом? – переспросил Дэгг.

– Да. Вы знаете?

– Он из Клондалкина. Монастери-роуд.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– А семья? Братья или сестры?

– Нет.

– Вы еще что-нибудь можете рассказать?

Он мог еще много чего рассказать, но это не входило в мои планы на вечер. Я знал, что ему потом будет стыдно смотреть мне в глаза. Поэтому я оставил его, лелеющим боль, в компании с очередным стаканом виски.

Солнце закатилось за Каслхилл. В саду перед домом никого не было. Я сорвал цветок лаванды, растер его между ладонями и вдохнул аромат. Мне нужно было избавиться от зловонного запаха жалости к самому себе. Жалел себя не только Дэгг, но и я. Пока он говорил, волна чувств, которую я испытывал по отношению к своему отцу и постоянно сдерживал, выплеснулась наружу. Я вспомнил, как он гордился моими успехами в школе и в то же время постоянно хотел, чтобы я отличался именно в тех областях, в которых он сам был не силен. Я подумал, а сейчас он бы гордился мной? Странно, что я вообще об этом задумался.

Кто-то положил под «дворники» записку. Она тоже пахла лавандой, а может, запах шел от моих рук. Здесь был написан чей-то мобильный телефон и еще, что меня нисколько не удивило, заглавными буквами – «ФЭЙГАН-ВИЛЛАС». Я дошел до ворот Дэгга. Свет в гараже погас, шторы задернуты. Наверно, Дэгг собирался ложиться спать. Его жена стояла на лестнице и смотрела в окно. Я помахал запиской в знак приветствия, а она развернулась и ушла.

Стечение обстоятельств привело меня в Фэйган-Виллас. Я обошел вокруг уродливых домишек, больше похожих на картонные коробки, стоявших вплотную друг к другу и образующих подкову. Когда их только построили, в каждом было по четыре комнаты, две на втором этаже, две на первом. Снаружи дома были покрыты серой штукатуркой, ванна отсутствовала, а туалет находился на улице. Теперь почти к каждому домику прилепили еще здание такого же размера, террасы выходили в сад, а в крыше прорезали окно, сделав еще одну комнату на чердаке. Возле каждого дома стоял либо внедорожник, либо новенький хэтчбэк, либо и то, и другое.

Я уже не помню, в каком доме жила мама, в каком папа, в каком Джон Доусон, а в каком его жена Барбара. Суть в том, что все они здесь выросли, воспитывались в одной среде и мечтали выбраться из этой глухой дыры. И вот теперь эти дома купили люди, мечтавшие о том, чтобы здесь жить. И для них Фэйган-Виллас был пунктом назначения, а не отправной точкой. У них наконец-то появилась своя крыша над головой.

У двух домов не было ни пристроек, ни новых окон. Один из них стоял в самом центре «подковы». Из-за того, что отсутствовала пристройка, соседний дом выглядел каким-то кривобоким. Я пошел по дорожке к зданию и увидел валявшуюся на газоне возле ворот табличку с надписью «продано». Дверь открыла блондинка лет тридцати с ребенком на руках. Второй малыш выглядывал из-за матери. Узкий коридор был до потолка заставлен картонными коробками, заклеенными фирменным скотчем компании, занимающейся перевозками. Я не стал ничего выдумывать и сказал правду: моя покойная мама жила где-то поблизости, и мне бы хотелось разузнать, не осталось ли здесь ее бывших соседей. Женщина сказала, что только что переехала, здесь обосновались в основном молодые семьи, но вроде бы она видела какую-то пожилую женщину в угловом доме с великолепным садом.

У этого дома тоже не было пристройки, но сад был действительно настоящим воплощением мечты любой пожилой женщины. В центре на круглой клумбе росли красные и оранжевые георгины, желтые и бледно-розовые бегонии и сиреневый душистый горошек, ухоженный газон был усыпан цветами клевера и окружен островками нежно-голубых дельфиниумов, белого львиного зева и оранжевых в желтую крапинку лилий. Телевизор было слышно с дороги, пока я дошел до двери, то практически успел уловить сюжет. Очередной полицейский сериал: два судмедэксперта, мужчина и женщина, перекидываются остротами, копаясь в чьих-то внутренностях. Я нажал на звонок, а для верности еще и постучал, но окошечко на почтовом ящике на удивление быстро открылось. Я немного нагнулся, чтобы заглянуть внутрь. Под тявканье собачонки на меня уставилась пара очков в толстой роговой оправе.

– Вообще-то я не глухая, – недовольным голосом отозвалась старушка.

– Простите, что беспокою вас в столь поздний час.

– Что ты хотел, милый? Идет моя передача, я ждала ее весь день.

– Меня зовут Эдвард Лоу.

Окошечко захлопнулось. Дверь открыла крошечная старушонка с пучком белых волос, похожим на меренгу. Она потянула ко мне руки, как будто собиралась обнять.

– Я видела тебя в церкви. Да благословит тебя Бог, сынок. И пусть бедной Дафни земля будет пухом.

Маленький белый терьер норовил укусить меня за лодыжку. По телевизору громко вещали что-то про группы крови и гниение трупов.

– Домой, мистер Бёрк! – прикрикнула женщина, и собачонка умчалась обратно в дом.

– Ты зайдешь, сынок? Угостить тебя нечем, но чаем напою.

– Если я вам не помешаю. Я подумал… раз вы были знакомы с моей мамой…

– Мы ведь выросли все вместе – я, твоя мама и твой папа. Да поможет ему Бог. Давай заходи, не стесняйся.

Включенные лампы заливали весь дом ярким светом, выставляя на всеобщее обозрение протертые ковры и оборванные старые обои. Повсюду стоял резкий запах сырости, пыли, моющей жидкости и жареного лука. В гостиной на фанерном серванте расположилась целая галерея фотографий в дешевых рамках.

– В этом доме выросли все наши одиннадцать детей, мои и мистера Бёрка. Их разбросало по всему миру: Германия, Голландия, Штаты, несколько живут в городе Корк. А сколько внуков, я уже сбилась со счета. Каждую неделю высылаю подарок на день рождения, а то и два.

– Вы сказали «мистера Бёрка»? – спросил я, удивленно указывая на удалившегося под диван терьера.

– А, так, позволила себе маленькую шалость. Он иногда напоминает мне о нем, признаться честно – ворчливый кусок дерьма, вот кто он.

Собака тявкнула. Миссис Бёрк пошла на кухню. По телевизору теперь шла реклама: благоприятные возможности для вложения средств в недвижимость в Будапеште и Софии. Уж кто-кто, а невидимый английский землевладелец, эксплуатировавший своих крестьян, всегда пользовался плохой репутацией у ирландцев. Как ни странно, но мы сами усвоили колониальные землевладельческие порядки и стали подражать им, скупая дешевую недвижимость в развивающихся странах. Просто-напросто подошла наша очередь.

Миссис Бёрк вышла с золотистым металлическим подносом, заставленным чайными принадлежностями. Она протянула его мне. Я было, потянулся за ним, но старушка резко замотала головой.

– Снизу, – отрывисто сказала она, – надо разложить ножки.

Я нащупал ножки и разложил их. Старушка поставила поднос на обтрепанную салфетку и принялась разливать чай. Телевизор громко ревел, настаивая на том, что вам просто необходимо сегодня же установить дома бойлер.

– Вы не против, если я выключу телевизор?

Миссис Бёрк взглянула на меня так, словно я предложил вышвырнуть телевизор из окна.

– Там идет моя передача, – сказала она тихим обиженным голосом и передала мне чашку чая. Она села на диван, застеленный красным покрывалом, обложилась лоскутными подушками и глубоко вздохнула. Ее тоненькие ножки еле-еле доставали до пола. Из-за очков глаза казались неправдоподобно большими. В бежевых вельветовых брюках и широкой желтой рубашке она была похожа на ребенка, напялившего бабушкину одежду. «Мистер Бёрк» выполз из-под дивана и устроился рядышком. Я сел на стул у окна. По телевизору показывали, как гроб с телом жертвы опускают в землю.

– Бедная Дафни, а ведь она была такая хорошенькая. Много сердец разбила, да, вот так! Но все равно она была хорошей девочкой. Да, именно такой она и была.

– А чьи сердца она разбила?

– Ну, во-первых, Джона Доусона. Он на нее глаз положил. Но она смотрела только на твоего отца. Все обошлось, никто не пострадал. У них была своя компания, они дружили. Бесшабашные, но милые, не причиняли никому вреда, как три мушкетера.

– Мой отец и Джон Доусон?

– Был еще один паренек, как же его звали? Кенни? Да, точно, Кенни. Но они были просто резвыми молодыми парнишками, они не доставляли хлопот, не то, что эти бродяги Дэгг.

– Рори Дэгг, не так ли?

– Рори Дэгг был нормальным парнем. Но его братец, Джек! Его называли Большой Джек. Ему это жутко нравилось, он вышагивал как король, зная, что он – Большой Джек. Большой кусок дерьма, вернее сказать.

– А я думал, Рори Дэгг жил в Клондалкине.

– Да, родом он был оттуда, но они переехали сюда, когда ему исполнилось пять лет. Какая-то семейная драма, его воспитывала бабушка. Рори-то вырос порядочным человеком, стал работать прорабом у Доусона, а вот второй – ну просто мерзавец. По колониям да по тюрьмам. Многие считают, что Джек на самом деле не был таким уж плохим, что Рори тоже был еще тот хулиган, по крайней мере, в молодости. Теперь уже не проверишь.

– Почему?

– Даже их родная бабушка не могла отличить их друг от друга. И никто из учителей не мог.

– Близнецы?

– Похожи как две капли воды. Что мы все о Дэггах говорим, тебе же интересно узнать про маму. Тогда она была очень стильной девушкой, еще бы, ведь она работала в универмаге «Арноттс», там все девушки обязаны были следить за собой. Но она была просто помешана на своей внешности. Я иногда просила ее понянчиться с моими младшенькими, и она всегда соглашалась.

– А Барбара Доусон?

– Барбара Доусон? Барбара Лэмб, так ее вроде звали.

Старушка издала пронзительный, нервный смех. Так смеются женщины, когда хотят унизить соперницу. При этом они знают, что выглядят не лучшим образом, но ничего с собой поделать не могут.

– Барбара Лэмб. Вся такая манерная! Она родилась в этой дыре. Точно могу сказать, у нее никогда не было времени посидеть с детьми. Точнее, ни одна мать семейства не захотела бы видеть ее в своем доме. Она была наглая.

Миссис Бёрк продолжала говорить – тихо, себе под нос, энергично качая головой, при этом уставившись в телевизор. Судмедэксперты настаивали, чтобы следователь дал им разрешение на эксгумацию недавно погребенного тела.

– Барбара была дочерью рыбака, как и моя мама, да?

Но миссис Бёрк меня не слушала.

– Она появлялась в красном купальнике у нас на заднем дворе. Их-то папаша весь свой двор овощами засадил, которые выращивать не умел, осел. И вот мистер Бёрк пришел домой на обед, а я вернулась из магазина, на мне висят трое детей, двое других брызгаются водой и хохочут, и она, вся мокрая, в красном купальнике с красными губами и накрашенными ногтями на ногах. Ох, если бы вы знали, как она от меня удирала! Бесстыжая!

Она вновь рассмеялась и оглянулась, как будто искала поддержки у невидимых судей. Затем начала рыться под подушками, пока не извлекла початую бутылку водки «Смирнофф», и, не обращая на меня внимания, плеснула себе в чайную чашку и залпом осушила ее.

– Сначала бегала неделю за Джоном Доусоном, потом неделю за Кенни. Этих двоих тоже было не отличить. По крайней мере, у твоего отца хватило ума не связываться с ней. Эта ее манерность, вот что меня больше всего бесило. Ведь все знали…

Миссис Бёрк вдруг замолчала. Она удивленно посмотрела на меня, как будто забыла, что я здесь.

– Еще чашечку чая, сынок?

– Нет, спасибо. Что вы собирались сказать?

– О чем?

– О Барбаре Доусон, что вас бесила ее манерность, ведь все знали…?

– Все знали о чем, сынок?

На лице миссис Бёрк застыла коварная улыбка, ее взгляд стал суровым, а в голосе опять зазвучали презрительные нотки. Она сказала достаточно, более чем достаточно, совсем забыв про народную мудрость: «Меньше скажешь, лучше спишь».

– А ты все еще живешь в Америке, да, сынок? Ты ведь хорошо зарабатываешь, да? Ты же, кажется, врач? Все знали, что сын Дафни получил очень хорошие оценки на выпускных экзаменах и собирается стать врачом. Благослови и спаси нас, они там рано встают, в Америке, да? Мои каждый день в шесть утра выходят из дома.

Я попытался задать ей еще пару вопросов, но она отвечала лишь общими фразами: что мой отец был порядочным человеком, трудолюбивым, и где бы он ни был, она всегда молилась за него. По ее словам, Кенни давно переехал. У нее оставались семейные фотографии той поры, и она сказала, что куда-то подевалась еще половина. Я поблагодарил ее за чай и, поднявшись, собрался уходить, но «мистер Бёрк» тут же спрыгнул с дивана и принялся хватать меня за штанины.

По телевизору показывали разрытую могилу и открытый гроб. Тело куда-то исчезло.

В прихожей миссис Бёрк опустила пальцы в сосуд со святой водой, висевший при входе, и побрызгала на меня. Когда я уходил, она улыбалась и тихонько шептала молитву.

Глава 17

Я жил в городе, где было принято оставлять могилы открытыми, покойники вставали и бродили по улицам и полям, пока не находили тот дом, где когда-то жили. Их родственники отворяли дверь, но ни живые, ни мертвые не могли узнать друг друга. Затем мертвые снова отправлялись в путь, не зная покоя, а живые шли за ними, пытаясь разглядеть знакомые черты, узнать хоть что-то. Мне показалось, я видел маму и папу, но когда догнал их, понял, что они были безлики, или это я не мог различить их лиц. Там были и мертвые дети, но их было невозможно догнать. Я преследовал легионы мертвецов до самого берега, но, как только они дошли до кромки моря, резко изменили направление, вновь начав бесконечное движение к неизвестной цели. Я остался стоять один, не сводя глаз с воды.



Я проснулся в холодном поту. Волосы прилипли ко лбу. Кто-то барабанил в дверь, и мое сердце билось в такт этому стуку. Пока я спускался по лестнице, стук прекратился. Раздался визг колес. За дверью стояла большая коричневая сумка. Утренний воздух был почти ледяным. Роса блестела на иссушенной накануне солнцем траве. Я вздрогнул и вернулся в дом.

Принял горячий душ, оделся и сел завтракать, одновременно изучая содержимое сумки. Просмотр банковских счетов Питера Доусона оказался довольно занимательным делом. Насколько я понял, он имел около восемнадцати тысяч в месяц с «Доусон Констракшн» плюс еще шесть или семь тысяч за различные постоянные поручения, по-видимому, ежемесячная арендная плата, но остаток на счете никогда не превышал сорока тысяч баксов. Он постоянно перечислял куда-то деньги и снимал их со счета, а также выписывал счета на пятизначные суммы. Его личные расходы при этом были более чем скромными: собственность раскупалась сразу, без ипотеки, никаких платежей строительным организациям. Он оплачивал лишь коммунальные услуги, не более того. Впечатление было такое, что Питер не только испытывал склонность к азартным играм и сильнодействующим наркотикам, как советник Мак-Лиам, но просто-напросто швырял деньги на ветер. Или кто-то хорошо «доил» его. За последний год ситуация ухудшилась. Было продано три здания, выручка, что-то около трехсот или четырехсот тысяч за каждое здание, была сразу же переведена в банк. Через три недели деньги начали утекать со счета: десять, двадцать, пятьдесят тысяч. Суммы были значительные, на подкуп местных чиновников для переноса гольф-клуба на новое место потребовалось бы меньше.

Я снова попробовал набрать номер Линды, но безуспешно. Позвонил на мобильный жене Рори Дэгга.

– Кэролин Дэгг?

Она ответила настороженно. Надо было действовать уверенней.

– Здравствуйте, это Эдвард Лоу, могу ли я поговорить с вами о дяде вашего мужа Джеке Дэгге? О брате-близнеце отца Рори?

– Мистер Лоу. Я… подождите минутку, ладно?

После некоторого замешательства и перешептываний Рори Дэгг подошел к телефону.

– Он умер, – сказал Дэгг.

– Ваш дядя, Джек Дэгг, умер?

– Да.

– Понимаете, я говорил с человеком, который знал вашу семью, еще когда они жили в Фэйган-Виллас.

– Сейчас не самое лучшее время для разговора, мистер Лоу, – ответил Рори и отключил телефон.

Я позвонил в «Управление по охране частных лиц» и задал несколько вопросов, на которые мне охотно ответили. Позвонил в аэропорт, чтобы уточнить по поводу моего багажа, и какая-то милая женщина дала мне ясно понять, что я, наивный человек, напрасно полагаю, что им больше нечего делать, кроме как заниматься моим багажом, что его уже давно и след простыл. Я швырнул трубку, и телефон тут же зазвонил.

Это была Эйлин Уильямсон, весьма недовольная.

– Мистер Лоу, насколько мне известно, вы нарушили условия нашего контракта. Я требую, чтобы вы прекратили расследование.

– Почему все вдруг так резко изменилось?

– Вчера мне позвонили из офиса окружного управляющего Сифилда. Служащий утверждает, что вы представились моим братом.

– Они сами так решили.

– Неужели без вашей помощи?

– Я не стал их переубеждать, а потом они сами догадались, что это не так.

– Мне сказали, что вы вели себя грубо и обвиняли их в клевете. Если выяснится, что я наняла вас, это скомпрометирует меня и моего отца.

– Звучит угрожающе. Может, Керни хотел денег, как вы думаете?

– Мистер Лоу, я не могу позволить, чтобы фамилия Парланд вновь подверглась пересудам!

– А я думал, вы горели желанием снять подозрения с Маклайама?

– Прекратите паясничать. Вы действительно оскорбили и ударили человека по имени Дэсмонд Делани?

– Нет, я сломал человеку по имени Дэсмонда Делани руку. Но в ней был нож, прижатый к моему горлу. Неужели и Десси Делани пытается выбить из вас деньги?

– Он сказал, что я должна быть в курсе того, что вы делаете, действуя от моего имени. И что мой муж был его хорошим другом.

– Десси Делани снабжал вашего мужа героином. Сколько денег он выкачал из вас?

– Он сказал, что правильнее будет рассказать обо всем прессе. А я не могу…

– Я знаю, вы не можете допустить, чтобы доброе имя Маклайама замарали грязью…

– Как вы смеете так говорить со мной? Вы забыли, кто я?

– Я прекрасно помню, кто вы и сколько у вас имен. Я, правда, еще не выяснил, была ли у вас для каждого имени своя роль. Дело в том, что это вы не знаете, кто я. Вы наняли частного детектива, но никто не потрудился узнать, кто этот детектив на самом деле. Ведь он слишком жалок, не достоин уважения и одевается слишком просто, чтобы быть замеченным на ваших благотворительных балах и великосветских ужинах. Это и помогает выполнять те обязанности, которые на него возложены. Это и есть его единственная цель. Как собака, отрабатывающая свой кусок хлеба, он не сидит на месте. Он должен вынюхивать, высматривать, перебирать все возможные варианты – до тех пор, пока правда не станет очевидной или хоть что-то прояснится. На данный момент мне удалось выяснить, что преступная банда снабжала вашего мужа наркотиками через Десси Делани. Он задолжал огромные деньги все той же бандитской группировке. Я еще не понял, зачем им нужно было тратить на него свое время и деньги, какую выгоду они хотели из этого извлечь. Возможно, они хотели подкупить его или шантажировать вас. Я знаю, что он умер от передозировки, но пока не выяснил, почему он оказался в воде. Но я обязательно это узнаю. Его смерть связана с двумя другими, и один из погибших – мой отец. И если уж вы так расстраиваетесь по поводу сообщений в прессе, почему бы не обсудить это с вашим отцом? Если он не сможет ради своей овдовевшей дочери уладить дело с какой-то маленькой газетенкой, то он либо никчемный отец либо никудышный газетный барон. Или старший офицер Кейси решил слишком глубоко в этом деле не копаться и смерть Доусона устраивает многих влиятельных людей, которых, как вы говорите, мне не стоило обижать? Кстати, вы не можете меня уволить. Я буду работать, пока не иссякнет чек, который вы мне выписали, а там еще есть, чем поживиться.

Я остановился, чтобы перевести дыхание, и был готов повесить трубку, но Эйлин Уильямсон опередила меня.

– Вы еще не обналичивали чек?

– Нет, пока нет.

– Я аннулировала его. До свидания, мистер Лоу.

Ну вот, она бросила трубку. Видимо, это мода такая – бросать трубки. Трое за утро, а еще и десяти нет. Количество трупов все увеличивалось, но какие-то силы свыше препятствовали мне выяснить причину. Теперь уже не важно, что я потерял клиента. Это расследование переросло в нечто большее, чем просто работа. Нельзя больше сидеть, сложа руки, и ждать у моря погоды. Надо наконец-то докопаться до сути и расставить все по местам.

Я набрал еще один номер.

– Кто вы, и что вам нужно?

У Джорджа Халлигана был характерный для дублинцев резкий грубый голос, закаленный виски, табачным дымом и грубой бранью.

– Это Эд Лоу, я думаю, теперь самое время угостить меня обедом.

В принципе, Толстяк и Джордж Халлиганы были соседями, но между шестью зданиями, составлявшими единую застройку под названием «Редлэндс», где жили братья, простирались сады размером с футбольное поле, по всему периметру они были засажены могучими широколистными деревьями. Так что вероятность услышать ссору между супругами была не просто мала, но сводилась к нулю. Этот кусок земли был продан гольф-клубом десять лет назад, когда налоги на прибыль, которых до того удавалось избегать, в конце концов пришлось заплатить. В то время строили мало и плохо, поэтому особых возражений эта постройка не вызвала.

Мы расположились на веранде с полом из черного мрамора, за стеклянным столиком, под тенью лип. Девушка-бразильянка, одетая почти в такую же форму, что и служанка-филиппинка в доме у Эйлин Уильямсон, подала нам шампанское и апельсиновый сок. Внезапно появившаяся блондинка с европейской внешностью, похожая на суровую сестру Грейс Келли и представленная мне как одна из «жен» Джорджа, захихикала в ответ на его непристойные замечания. Джордж отсчитал полторы тысячи евро из платинового зажима для купюр, и блондинка удалилась восвояси, цокая стальными шпильками и оставляя за собой шлейф хмельных ароматов. Еще парочка шикарных девушек в бикини, скорее всего, тоже его «жены», загорала у бассейна с прозрачно-голубой водой. На обед были заказаны морской гребешок, салат из моллюсков, а напоследок – омары. Вдалеке я увидел в загоне пару лошадей и теннисный корт. Наверное, весело жить в мире Джорджа. Но вот что плохо – вам придется обитать там непосредственно с Джорджем.

– Добавить апельсиновый сок? Знаешь, как это называется, Эд? «Мимоза». Правда, звучит лучше, чем просто коктейль из шампанского с апельсиновым соком? «Мимоза». Шикарная вещь. Это шампанское «Кристалл», не какая-нибудь шипучая дрянь. Пью без сока. А на обед у нас французское вино, из долины реки Луара. Шато… Шато… какое-то там «Шато». Я люблю вино и все такое, я уже столько бабок спустил на это. По моему, не самому скромному мнению, когда говоришь о вине, всегда выглядишь как зажравшаяся сволочь.

Джордж Халлиган был одет в кремовый однобортный костюм, светло-голубую рубашку с белым воротничком и красным шелковым галстуком с бриллиантовой булавкой, на манжетах красовались золотые запонки. Он сделал единственную скидку на жару, повесив пиджак на спинку стула. Подтяжки у него были красные, в светло-голубую полоску. Взглянув на мой черный пиджак и белую рубашку, Джордж покачал головой.

– Ты выглядишь как пьянь, возвращающаяся домой после ночной пирушки. У тебя что, нет другой одежды?

– Авиакомпания потеряла мой багаж.

– Нам нужно присмотреть для тебя новый гардероб. Только в этом городе нет ни одного приличного магазина. Жалкий городишко. Он меняется, но чертовски медленно. Деревня она и есть деревня. Ну, бог с ним, давай к делу. Эд, я надеюсь, ты серьезно настроен, потому что мне нужен серьезный человек. Окружают же одни подхалимы, придурки и дикари.

– Что конкретно тебе от меня нужно, Джордж?

– Я хочу сделать тебя общественной персоной, законным представителем империи Доусон, прости, Халлиган. Потому что дела идут в гору, все развивается. Возможно, в прошлом я приобрел бы паб или букмекерскую контору, чтобы отмывать определенные суммы денег. Но сейчас очень многое приносит доход само по себе. Я гораздо больше загребаю открыто, чем каким-то другим путем. Поэтому пришло время исключить этот другой путь.

– А что Толстяк думает об этом? Я имею в виду, это ведь он мистер Другой Путь?

– Толстяк старомоден и консервативен. Он идет по старому пути. Но перемены неизбежны, понимаешь, о чем я, Эд? Они не учитывают индивидуальных предпочтений, они не жалеют нас. И Толстяку придется согласиться с этим.

– Я не уверен, что хотел бы уговаривать Толстяка соглашаться с новыми порядками.

– Его я беру на себя. Вернемся к напиткам. Где бразильяночка? Боже мой, да ты и не притронулся к выпивке. Что это значит? Что ты задумал, Эд? Смотришь, как я напиваюсь, глаз с меня не сводишь, что-то себе там отмечаешь? Мы так не договаривались.

Крошечные глазки Джорджа сузились, от гостеприимства и радушия не осталось и следа. На висках и шее выступили и запульсировали от внезапного напряжения вены.

– Еще только утро, Джордж. Да и потом, мне хватило уже одного ареста за езду в нетрезвом виде, – оправдывался я.

– Чушь, – как серпом отрезал Джордж. – Я могу дать тебе своего шофера. И, между прочим, у тебя хорошие отношения с сифилдской полицией.

Подошла бразильянка и вновь наполнила шампанским бокал Джорджа. Он смотрел на меня до тех пор, пока я не осушил свой бокал, а затем подал знак, чтобы его наполнили вновь.

– Дурной тон позволять хозяину дома пить одному, – с шутливой обидой сказал Джордж.

– Оставь бутылку и сок, – приказал он бразильянке, нежно коснувшись ее руки и в то же время не спуская с меня глаз. Девушка вздрогнула и отдернула руку, как будто ошпарившись.

– Прими мои извинения, – сказал я.

– Принято, – важно сказал Джордж и натянуто улыбнулся, но было видно, что это нисколько не притупило вспыхнувшую в нем ярость. Еще одно доказательство того, что братья друг от друга ничем не отличались. Джордж Халлиган отрезал кончик огромной сигары, вдохнул аромат, проведя ею вдоль усов. Звук был такой, как будто кто-то бьет палкой о железные прутья. Мне захотелось набить ему ноздри этой самой сигарой. Но это лишь позабавило бы меня, дело все равно не сдвинется с места.