Из письма царицы Екатерины Великой постоянному своему адресату Гримму: «Сэр Том с удовольствием глядит на холмы и леса. Сельская дичь и глушь по душе сэру Андерсену и его супруге. Они ими любуются, забыв столичный шум и блеск, и лишь поздней ночью идут спать под свое теплое стеганое одеяло»^[20].

Мы держим с вами пари, дорогой читатель, что вы ни за что не догадаетесь, кто такие эти Андерсены? Чтобы не мучить ваше воображение, скажем сразу: а это… собачки.

Том Андерсен и его любезная супруга леди Мими. Этим крохотным собачонкам с тоненькими мордочками и уморительными хвостиками, подстриженными наподобие метелок, великая Екатерина II собственноручно выстегала шелковые одеяльца и каждую неделю, как малых дитятей, купает сама их в ванночке. Возится с левретками своими великая государыня, как будто она и не великая вовсе и как будто ей можно играть запросто в такие вот детские игрушечки, как какой-нибудь психически надломленной барыне, не знающей, куда избыток своих чувств поместить. Не удивляйтесь! Носил же на своей шее Карл IX корзинку, полную щенков. Правда, у него другие цели были в ее ношении: ползание, движение, скуление щенков побуждало хилого, смертельно бледного и анемичного короля к жизни. Биоэнергию свою, что ли, щенки ему передавали? А Екатерина Великая своих левреток бескорыстно любила. Просто так.

Когда какая-нибудь левретка умирала, ее не только торжественно хоронили, но еще и надгробный камень ставили. Так, была у царицы любимая левретка Земира, ну околела она, естественно, не от плохого ухода, а от старости. Екатерина обращается к французскому посланнику графу Сегюру не с дипломатической какой нотой, а с просьбой написать эпитафию ко дню памяти Земиры. Граф Сегюр, в литературной деятельности не новичок, написал: «Здесь пала Земира, и опечаленные Грации должны набросать цветов на ее могилу. Земира так любила ту, которую весь свет любит». Царица, к тщеславию вообще неравнодушная — приятно, конечно, что ее имя, так высоко оцененное, рядом с любимой левреткой лишний раз потомкам напоминать о себе будет, — приказала эту эпитафию выдолбить на камне, и он был поставлен в Царскосельском саду.

И еще другие, более казусные истории, с собачками связанные, происходили с Екатериной Великой. Так, однажды к банкиру Судерланду приходит вместе с полицмейстером граф Б. и от имени императрицы объявляет, что тот, к сожалению, должен умереть страшной смертью. Банкир кинулся графу в ноги: «Как так? За что?» И ничего понять не может. Вроде и не крал слишком, казну много не обворовывал, да и взяток специально не брал, да и не петровские это времена, когда царь-батюшка не только самолично дубиной взяточников лупил, но и закон такой издал, что «каждый, кто украдет из казны сумму в стоимость веревки, на той же веревке будет повешен». Просит наш банкир сказать, какая такая жестокая смерть ему уготована.

У графа Б. духу не Хватает, мнется слегка. Наконец решается и выпаливает: «Чучело из тебя приказано сделать!» Банкир моментально на ноги с колен вскочил да как закричит: «Как это чучело? Что я, попугай, что ли? Кожу, что ли, сдирать будут? Да вы с ума сошли, как вы могли согласиться исполнить такое приказание, не представив царице всю его жестокость и нелепость?» — «Приказала, и все», — уныло отвечает граф. И продолжает: «Я, конечно, удивился и огорчился такому приказанию и хотел даже возразить, но императрица рассердилась и велела мне выйти и сейчас же исполнить ее приказание». И граф Б. дает банкиру 15 минут для приведения дел в порядок и последнее прости семье сказать. Судерланд тщетно умолял графа позволить ему написать письмо императрице, и наконец скрепя сердце тот согласился. Письмо он царице с опасением вручал, все время боясь, как бы и его за ослушание подобная участь не постигла. Екатерина Великая прочитала письмо и за голову схватилась: «Боже мой, какой ужас! Граф, сейчас же бегите к бедному банкиру, освободите его и утешьте». А потом начала хохотать и рассказала следующее: «Была у меня маленькая собачка, которую я очень любила. Ее звали Судерландом, потому что я получила ее в подарок от банкира. Недавно она околела, и я приказала графу Б. сделать из нее чучело. Но видя, что он не решается, приписала его отказ непослушанию». Вот ведь какое недоразумение с царицыной собачкой!

Необузданная страсть к собачкам, кошкам и разным животным вызывает странные чувства, более естественно проявлять свою любовь к детям или старикам. Недаром удивлялся великий Цезарь Август, который, видя, как богатые испанцы в фалдах своих одежд носят щенят, котят, обезьянок, поминутно лаская их, поинтересовался: «Разве у вас женщины не рожают детей?» К Екатерине Великой это прямое отношение имеет, потому как она сына, кажется, меньше своих собачек ласками одаривала.

Впрочем, оговоримся: мы отнюдь не уверены, что императрица какую-то особую страстность к своим собачкам проявляла. Она, как женщина добрая и отзывчивая, животных любила, терпеть не могла жестокости и в слезах убегала, когда ее никудышный муженек Петр III с исключительным садизмом мучил собак, называя это дрессировкой. И мы без слез не можем читать воспоминания Екатерины II, в которых она, тоже со слезами на глазах, описывает способ дрессировки собак своим мужем: «Великий князь с необыкновенным терпением дрессировал нескольких собак, наказывая их ударом бича, издавая при этом охотничьи выкрики. Однажды я услышала страшный, протяжный собачий вой. Моя спальня, где я сейчас сидела, находилась рядом с комнатой, в которой совершалась дрессировка собак. Я открыла дверь и увидела великого князя, который, подняв за ошейник одну из собак, приказал Калмыку держать ее за хвост, толстой рукояткой своего бича изо всей силы бил бедное существо. Я стала просить, чтобы он сжалился над несчастной собачкой, но он, как бы назло, начал бить еще сильнее»^[21].

В. Л. Боровиковский. Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке. 1794 г.

Собак любил и сын Екатерины Великой Павел. У него всегда в ногах лежал его любимый шпиц. А вообще-то надо сказать, что он на чистокровность породы своих собак мало внимания обращал. У него любая понравившаяся ему дворняжка могла быстро карьеру сделать и первенство среди «чистокровных» занять. Это мы говорим современным псевдособачникам, для которых «чистая кровь» — это все. Хоть и не родись вовсе бедной дворняге, пусть она и умница-разумница, не хуже Каштанки, и ласковая и красивая, но наши «новые русские» на нее и не посмотрят — им заморскую экзотику подавай: то величиною с дамский кулачок, то со среднего теленка. Павел собак любил за их характер, за их суть, а не за экзотическую породу.

В те времена собачек не только любили, их просто боготворили. Ими одаривали в знак особого расположения, ими гордились; Генрих III принимал иностранных послов, держа на руках и поминутно целуя маленькую черную собачку, которую получил в подарок от Марии Стюарт.

Прямо неземной любовью одаривала английская королева Виктория своих собачек. Будучи в гостях в Париже у Наполеона III, осыпаемая там королевскими почестями, вздыхала: «Прямо как в раю, вот только моей собачки не хватает». Ну, Наполеон III, за державу опасаясь, как бы мрачное расположение духа английской королевы на переговоры не повлияло, живо снарядил курьеров, и те через три дня, запыхавшиеся, положили на колени королевы ее любимицу, доставленную прямо из английского Виндзора.

А когда умер ее любимый муж Альберт, с которым она при жизни, как собака, «лаялась» вечно, то она замкнулась в комнатах Виндзорского дворца со своими собачками, людей не желая видеть, и они ей огромным утешением служили в тяжелую минуту. Катерина Медичи не расставалась со своей борзой, подаренной ей зятем Генрихом IV, что не мешало ей вечно его убийства планировать.

Людовик XIV своим любовницам, кроме дворцов и драгоценностей, дарил собачек. На прощание с первой своей «любовью» Марией Манчини он подарил ей собачку. И такую же собачку бросал на колени другой своей любовнице Лавальер, к которой уже охладел, говоря: «Это общество вас должно устроить», — и направляясь в апартаменты к третьей — Монтеспан. Борзые Карла IX имели комнаты, обитые персидскими коврами, а сидели на атласных подушках. Этот французский король самолично кормил своих песиков, оставляя на это время даже самые неотложные дела, говоря: «Собаки не люди, ждать не могут». Любовь к собачкам у Фридриха Великого достигла такой степени, что он в старости как бы идентифицировался с ними: спал с ними в своей постели в меховых сапогах и рубахе, не мылся, не переменял белья. А какие душещипательные и даже страшные истории были связаны с четвероногими любимцами, жившими при монарших дворах! Собачки даже жизни монархам спасали. Вот перед нами королева Изабелла Баварская, ревнивая жена французского короля Карла VI — Безумного, решив избавиться от его любовницы, посылает к ней в апартаменты голодную тигрицу Империю. И ждет за дверьми, когда же голодный тигр загрызет ненавистную фаворитку сумасшедшего короля. А в схватку с тигрицей вступила собака Майор и вышла из нее, хотя и полумертвая, с оторванными ушами, победительницей.

Собачка Генриха IV вцепилась в хозяина и не хотела выпускать его из дворца в памятную Варфоломеевскую ночь, когда было убито двадцать тысяч гугенотов. Собачки сопровождали своих венценосных хозяев до самого конца. Вот уже и обезглавили Марию Стюарт, уже лежит на эшафоте ее труп, как вдруг…

Впрочем, дадим слово замечательному писателю Стефану Цвейгу: «Бледная, как мел, уже безразличная к земной суете, голова поглядывала вытаращенными глазами. Еще четверть часа дрожали в конвульсии уста, которые с нечеловеческой силой еще недавно давили в себе страх, свойственный каждому существу. Уже среди глухого молчания собираются молодцы уносить мрачный труп, как вдруг что-то начинает шевелиться под юбками. Это оказывается маленькая собачка, которая прижалась к телу, а сейчас освободилась и, мокрая от крови, лает и скалит зубы, не хочет отходить от трупа. Отрывают ее силой, тогда она, взбешенная, бросается на этих огромных черных бестий, которые обрызгали ее кровью любимой хозяйки»^[22].

И вспомним, дорогой читатель, как во время сбрасывания на грузовик трупов расстрелянных членов семьи последнего русского царя Николая II вылезла из муфточки одной из его дочерей маленькая собачка. Собачка и монаршая особа как бы становились единым целым в историческом хаосе. И кроме разве Петра III да дона Карлоса, недоразвитого сына Филиппа II, короли и цари животных любили и над ними не глумились. Ну, может, за исключением еще Ивана Грозного, который хотел на куски изрубить присланного ему в подарок индийского слона за то, что тот не захотел стать перед ним на колени.

А Екатерина Великая всех животных жалела, собственноручно из своего окошка не только белку орешками кормила, но и ворон разных и сорок паршивых.

К птицам у нее внимание было особое. Приказала выстроить в Царском Селе два корпуса для содержания разного рода птиц. Попугаи, соловьи, канарейки, щеглы и перепела стали неизменной принадлежностью каждого двора. На прудах для увеселения публики приказала птиц разводить и ухаживать за ними. Ее подданные с нее пример брали. Многочисленные гости, навещая ее фаворита Потемкина, изумлялись при виде его зимнего сада, в котором соловьи чувствовали себя так свободно, что не только пели, но сооружали гнезда и выводили птенцов.

А один из ее придворных додумался до того, что научил своего попугая приветствовать царицу, и хроникеры сделали такую вот запись: «У графских ворот в окне сторожевого домика висела клетка с говорящим попугаем, который выкрикивал: „Матушке царице виват“».

И какой-то необъяснимой взаимностью отвечали царице животные. Натуру, что ли, ее добрую чувствовали: со всех концов дворца к ней приползали разные бедолаги-собаки и ложились у ее ног. Зверушка, которая ни в какие руки не давалась, смиренно стояла перед Екатериной. Придворные это объясняли тем, что какое-то волшебное очарование исходит от царицы, а животные это чувствуют.

А вот Анна Иоанновна зверушек из окон не кормила, она в них из окон стреляла. Схватит всегда наготове заряженное ружьецо, подойдет к форточке — и бах, бах, в убегающего зайца или ворону какую пальнет, специально для этой цели разводимых, и настроение ее мигом улучшается.

Но, дорогой читатель, если ты думаешь, что невинные пташки только для того и созданы, чтобы летать и чтобы царицы и другие какие люди их зернышками кормили или убивали, то ты глубоко ошибаешься. Натура человеческая так подла и никчемна и так сексуальной несовершенной патологией извращена, что даже из невинного пернатого создания может объект удовлетворения своей похоти сотворить. И самое страшное для человечества, что отнюдь не единичные эти явления. Ученые-сексопатологи утверждают, что, хотя и омерзительна общепринятому пониманию такая практика, это объяснимо, потому что есть в истории подобные примеры. У персов существует поверье, что сожительство с любым животным, не исключая пташек, излечивает от венерических болезней. Скорее всего, это не предрассудки, а порочная практика человека. Существуют на земле такие несчастные, которые со своей страстью ничего поделать не могут, и, как сказал Паоло Мантечацца, «их способность к наслаждению не знает утомления, изобретательность же неистощима»^[23].

И вот такие «изобретатели» с малолетнего возраста нездоровый половой инстинкт к птичкам проявляют. Так, у одного тринадцатилетнего мальчугана до такой степени извращенность доходила, что он испытывал эрекцию, когда хватал живых птиц за клюв и размахивал ими в воздухе.

Такое «неземное» чувство испытывала одна помещица, которая с провинившейся крепостной девушкой такие вот процедуры проделывала: «Виновную клали на землю и крепко привязывали руки и ноги к вбитым в землю колышкам. Обнажали ягодицы и ляжки, которые тщательно смазывались медом, и все это посыпалось зернами пшеницы. После пригоняли стадо индеек. Птица накидывалась на зерна. У индеек очень твердые клювы, каждый удар рассекал кожу, иногда при этом вырывались кусочки мяса. Через несколько минут наказанная была вся в крови»^[24]. И это было покруче, чем наказание кнутом. Как назвать то чувство, которое испытывала помещица при виде мучений своей жертвы? Ученые дальше садизма не пошли. Но если бы в этот момент нам удалось заглянуть в лицо такой помещице, то обнаружили бы, что оно такой мглой заплывало, ну точь-в-точь как от приятного сношения с мужчиной. А что касается сношений, то ученые точное название этому феномену все же придумали. Если кто со скотом сексом занимается, то это содомией называется, и наши пернатые в этом деле не являются исключением, хотя надо признать, что редкое это явление, отмечаемое в газетных публикациях, вызывало изрядный переполох в свое время. «23-9-1887 года, ученик сапожника, 16 лет, поймал в саду гусыню и произвел с ней акт совокупления, пока не подошел сосед. На его вопросы юноша ответил: „Ну разве она заболеет от этого?“

А в одном провинциальном городе тридцатилетний образованный мужчина был уличен в содомистических сношениях с курицей. Преступника уже давно искали, потому что куры в этом месте гибли одна за другой. А когда председатель суда спросил обвиняемого, каким образом ему пришло в голову совершить такой отвратительный поступок, мужчина ссылался на небольшие размеры своего члена, из-за чего были невозможны для него контакты с женщинами. Вот уж воистину, кого Господь Бог желает наказать, знает, что у него отнять похлеще разума. А нас другой вопрос мучает: в содомии, значит, с несколько более крупными животными, с кобылицами и жеребцами, например, анатомическое строение человека виновато? Тогда следовало бы оправдать Фридриху Великому своего разжалованного в простые солдаты офицера-кавалериста из-за его любви к кобыле. Или наказать более гуманным методом, как, скажем, принято в Индии, где за скотоложство виновного заставляют в течение дня принимать в пищу коровью мочу и кал, смешанный с молоком и простоквашей. Или в Китае, где за противоестественные половые сношения назначается всего лишь сто ударов палкой и месяц ношения железного ошейника.

А Фридрих всю служебную карьеру офицерику испортил из-за такого пустяка и еще позорную резолюцию наложил: „Он — свинья и пусть валяется в пехоте“. А разве офицер виноват, что природа наградила его таким естеством, с которым ни одна женщина не в силах была справиться? Правда, сексопатологи в содомии усматривают аспект не столько физический, сколько психический. Словом, здесь, как и в гомосексуализме, не тело виновато, то есть его анатомическое строение, а психологическая направленность человека, у которого уже в генах эта самая порочность заложена. Словом, как ни наказывай, как ни стыди такого человека, он будет продолжать свои „делишки“ проделывать необычным способом, хотя от сознания греховности несчастным по свету ходит.

И почему-то пристрастие именно к лошадкам наиболее развито у мужчин. Случаются и курьезы, вот как это было с великим кардиналом Ришелье в эпоху Людовика XIII во Франции. Ришелье, который, правда, содомистом не был, часто из себя лошадку изображал. Вдруг ни с того ни с сего начнет с места в карьер вокруг бильярдного стола скакать, бить копытами, пардон, ногами и, как конь, громко ржать и фыркать, даже, как норовистая лошадь, на дыбы становился. Шум и гам тогда в Версале стоял неимоверный целый час. Потом слуги клали его в постель, и он засыпал мертвым сном, а проснувшись, уже ничего не помнил.

Преувеличенные пристрастия монархов к лошадям наводят на мысль: не аномальное ли это явление? Мы, конечно, тут не имеем в виду, дорогой читатель, меркантильное желание купца подороже продать с превеликим барышом для себя, как это было принято у Алексея Орлова, фаворита Екатерины Великой. Это само собой разумеется, он там на своих конных заводах, на которых выводил редкие породы скакунов, большой бизнес делал; но чтобы коню с человеком слиться, его вторым „я“ стать, понимать своего хозяина чуть ли не человеческим разумом… Непонятно как-то. Может, специально подогревалось это влечение людьми корыстными, скорее всего, фаворитами царственных особ. До того доходило, что лошадь стали даже очеловечивать. Вот известный Буцефал Александра Македонского, становящийся перед ним на колени и отдающий поклон! Так ведь он ну просто шептался о чем-то со своим хозяином на ушко! А любовь их была беспримерная! Когда этого коня враги украли, Македонский объявил, что сотрет с лица земли всю персидскую территорию, выжжет не только деревни, но и леса, если ему коня не возвратят. Возвратили, конечно! А когда 25-летний старый конь умирал, оба лили живые слезы, а потом Македонский мавзолей для него построил и город его именем назвал!

А этот безумец, сумасбродный Калигула, обрезающий головы даже невинным просто из-за каприза, как головки лука! Ведь он так обожал своего коня Инцитата, что „человеком“ его сделал: дал ему титул консула, построил для него… конюшню, думаете? — как бы не так! — великолепнейший дом, где у коня была мраморная спальня с ежедневным чистым сенником, а стены были украшены картинами известных художников. Пожирал свой овес конь из корыта кости слоновой, а пил свою источниковую воду из золотого ведра. А когда Калигула народ обложил непомерными податями, часть дохода записывалась любимому коню. Сексуальной патологии тут не наблюдалось, поскольку лошадки — обе были мужского пола!

Мы, собственно, ничего против лошадок не имеем и далеки от мысли рассматривать как-то особо эту любовь царицы Анны Иоанновны, у которой было их аж 379 штук, и не связываем это с подозрительным пребыванием ее фаворита Бирона в той же конюшне с утра до вечера. Правда, любовь у того к лошадям была поразительная. Наследственная, видно. Дед его конюхом был. Это про него австрийский посланник Остейн заметил: „Бирон судит о лошадях как человек, а о людях — как лошадь“^[25].

* * *

Уж если кого из животных любила Анна Иоанновна, так это кошек. А было их во дворце несметное количество. Елизавета Петровна также содержала что-то около ста кошек и неизменно за ними посылала в Сибирь, считая, что шерсть сибирских кошек намного лучше, чем у присылаемых ей заграничных.

Запахи от многочисленных этих животных, прямо скажем, омерзительны. Может, поэтому царицы так часто духами себя опрыскивали и платья меняли. А особенно любила их менять большая модница Елизавета Петровна. По три, четыре раза на дню платья меняла, одно другого краше и дороже, а было их у нее аж пятнадцать тысяч. А когда во время пожара в Москве сгорело у нее во дворце четыре тысячи платьев, то она живо засадила за работу огромную армию мастериц, и те ей в короткое время еще больше прежнего нашили. Чего от скуки не наделаешь!

За обед наша скучающая царица садится одна, с царем-батюшкой — не принято. Вот разве к ужину придет, да и то не всегда. Живет царь и обедает на своей половине, от покоев царицы тщательно изолированной. У нее своя половина дворца, у него своя. И не полагалось ей в покои мужа, батюшки государя, даже ненароком заглядывать, поскольку казус может вполне произойти, как с супругой Евдокией Лукьяновой, женой царя Михаила Федоровича, когда она, любовной горячкой одержимая, шмыгнула было в мужнину опочивальню, да послов иностранных на пути повстречала, и тех потом строго допрашивали: „С коим умыслом произошла эта встреча?“ Поди доказывай, что никакого любовного намерения по отношению к русской царице послы не имели. „Знай сверчок свой шесток“, — наверно, по отношению к царицам говорится в пословице. Самой ей в мужнину опочивальню хаживать не полагалось. Сиди и жди своего „звездного часа“, когда муж соизволит о тебе вспомнить и своим приходом осчастливить.

Это сегодня женский пол так „разбасурманился“, что всякую власть у мужиков в постели отнял. Напирают со своей неуемной сексуальной революцией, и все. И все в сторону наслаждений, наслаждений: какие-то там эрогенные места заставляют мужиков на своем теле выискивать, какие-то там брошюры о продлении оргазма почитывают. Не стесняясь, заходят в такие магазины, где половые органы, словно яблоки, на полке выложены, и мази для возбуждения требуют. В вибраторах там разных ковыряются так бесстыдно, словно за хорошей мясорубкой в магазин пришли. Нет, раньше таких безобразий женщина не знала, как не знала и того, что секс — это наслаждение. Ее задача была одна — детей плодить. И это всегда было абсолютной и священной целью любой женщины. Никаких удовольствий в постели — коротко и ясно. Недаром когда изнасилованная в Варфоломеевскую ночь дама-гугенотка, боясь божьего гнева, спросила своего духовника, грех ли она совершила, тот на полном серьезе ответил: „Если тебе, дочь моя, приятно было, это большой грех, если чувствовала отвращение — это не грех“^[26].

И дама наша несколько ночей не спала, все дилемму разгрызала: было ей приятно или нет? Прямо по Маяковскому: „Была любовь или нет? Какая? Большая или крошечная?“

Однако, однако, дорогой читатель! Мы слишком поторопились с поспешными выводами, что только наш бесцеремонный век так охоч до искусственных органов во имя наслаждений сексом! О нет! Уже в семнадцатом веке Франция славилась великолепнейшими мужскими фаллосами, тысячами продаваемыми для нужд монашек. Не все же им, бедным, свечками наслаждаться! И вот предприимчивая проститутка Магдалена Гоурдан из Парижа на века прославилась не столько своим разнузданным поведением, сколько великолепнейшими искусственными творениями мужских органов, исполненными с таким неподражаемым реализмом, что тепленькое молочко в соответствующих моментах из полотняной мошонки впрыскивалось, имитируя оргазм. А дотошный хроникер того времени, скрупулезно сантиметром все измерив, подробно описал сей так нужный для дамской половины человечества предмет: „Кусочек трубочки длиной 21,5 см, сужающийся на одном конце так, что широкая часть имеет 4 см, а узкая 3,5. Края на обоих концах шероховаты, очевидно, сделано это для большего трения при употреблении. Внешняя часть поверхности члена украшена развратными рисунками, видимо, для пущего эротического возбуждения. Рисунок изображает человека с поднятым пенисом. Внутри трубочка смазана маслом“.

Но, дорогой читатель, мы погрешили бы против истины, если бы такие бесчинства русской бабе приписали. Нет! Русская баба, а тем более царица, вела себя скромно, и свою инициативу в наслаждениях ей проявлять не полагалось.

Историк того времени Котошихин, со свойственной древнерусскому языку сочностью, так писал: „А когда случится быти опочивать им вместе, то царь посылает по царицу, велит быть к себе спать или сам к ней похочет быть“^[27].

А коли не „похочет“? Мало ли из-за каких причин не навещает царь опочивальню царицы. Краля, скажем, какая у него на стороне завелась, что не возбранялось не только русским царям, но и мужикам не запрещалось. На факт прелюбодеяния мужчин закон сквозь пальцы смотрел. Уж на что Петр I лютый был на всякое проявление непокорности, а на прелюбодеяние смотрел, как на невинную шалость. Сам имел многочисленные любовные связи, и не только тогда, когда нелюбимую жену в монастырь заточил и соломенным вдовцом сделался, но и любя безумно вторую жену. Своего подданного Петра Кикина, сеченного кнутом за совращение девки в 1704 году, тем не менее поставил заведовать всеми рыбными промыслами и мельницами России. Также сквозь пальцы смотрели и на случаи растления малолетних детей. Известен случай суда над армейским чиновником за преступную связь с восьмилетней своей дочерью. Начальник напутствовал его такими вот словами: „Разве ты не мог удовлетворить своей страсти сношением с иной женщиной, когда можешь иметь столько расположенных женщин, сколько у тебя копеек?“^[28]

Уж на что Иван Грозный любил свою первую жену Анастасию и жить без нее не мог, но и он постоянно ей изменял, и не только когда на завоевания ходил, но и в Москве тоже. Словом, хотя блуд и преследовался строго нравственными понятиями и даже в юридических актах блудодеи помещались в один разряд с ворами и разбойниками, русские мужики предавались самому неистовому разврату. Очень часто знатные бояре, кроме жен, имели у себя любовниц, которых доставляли им сводни, да сверх того не считалось большим пороком пользоваться и служанками в своем доме, часто насильно. Мужчине не вменялся разврат в такое преступление, как женщине.

И думаете, дорогой читатель, так только в России было? Абсолютно во всех странах мира, ну разве что кроме мусульманских. Там свои обычаи, полигамию мужчины одобряющие и многоженство поощряющие. Но и здесь с женами ох как считались. У мормонов муж не имел права взять себе вторую жену без ее на то согласия. А когда ему хотелось третью, ну вследствие, скажем, своей неуемной потенции и без всякой там „виагры“ утомительной для двух жен, то он должен был у них согласия просить. Случаев прелюбодеяний в этом племени никогда не бывает, и неудивительно, со столькими-то женами — „люби, не хочу“. А детей, рожденных от разных матерей, все жены воспитывали совместно, любя каждого ребенка как своего собственного. Правда, с этим магометанским многоженством и свои исторические казусы выходили. Все жадность человеческая. Ну зачем, скажем, марокканскому султану Мулаи Исмаилу иметь было столько жен, что через каждые 20 дней у него рождался ребенок, и он покинул сей грешный мир, будучи отцом 548 сыновей и 340 дочерей?

Но мы такие экстремальные случаи во внимание не принимаем, мы намекаем на то, что во всех странах начиная от королей и кончая небогатым буржуа — все имели любовниц, или, как красиво тогда принято было называть, фавориток.

„Институт любовников и метресс получил наиболее ясно выраженное официальное значение при дворах и среди придворной аристократии. Каждый князь содержал фавориток, при каждом дворе существовала целая свита обворожительных проституток. Генрих VIII, король Англии, имел двух хорошеньких дочек пекарей, Людовик II Французский имел несколько метресс-горожанок. Придворные дамы часто составляли не что иное, как официальные гаремы князя. Приобщение к чину придворной дамы значило, что данная дама удостоилась украсить ложе короля. При дворе Франциска I каждая придворная дама в любой момент была обязана удовлетворять султанские прихоти короля“^[29].

Ватто. Пастухи.

Словом, в какую историю ни загляни, всегда там этих самых проституток ли, метресс ли, гейш ли, куртизанок ли — как собак нерезаных! При королевских и императорских дворах и на поле брани спокойно себе паразитируют! То величайшим вниманием и почетом окружаемы, с оказываемыми им королевскими почестями, то тайком через черный ход в королевские апартаменты прокрадывающиеся; то платят им щедро, дворцы и драгоценности покупают, то в черном теле держат. То на философские темы с ними, образованными, беседуют и в политику вовлекают, в государственных делах с ними советуются, то исключительно их телесами интересуются, индифферентно к их уму отнесясь. Тогда понятие „проститутка“ было неоднозначным, в зависимости от того, какая на дворе была эпоха! Была, скажем, эпоха Ренессанса — проститутки тут как тут: в почете, богатстве и обожании. Первым лицом после короля были фаворитки.

В эпоху Ренессанса чувственное наслаждение было возведено в абсолют. Трем культам служила эта эпоха: еде, выпивке и разврату. И не только при дворе, но даже в Ватикане, колыбели, казалось бы, целомудрия и святости, рядом с Папой Римским царила гордая, драгоценностями и милостями осыпанная куртизанка, прославившаяся искусством любви. Чем искуснее и развращеннее они были, тем сильнее их любили и одаривали богатейшими подарками: тут и мраморные дворцы, и даже церкви, воздвигнутые в их честь.

При дворе Папы Римского Алексея II любовь была превращена в публичное зрелище, в котором участвовали красивые куртизанки и крепенькие лакеи с особо развитыми формами в нижней части туловища.

Но в это время чувственные удовольствия стали не только привилегией мужчин, но и женщин. Пресные мужья с их однообразным, нудным сексом по обязанности заменялись великолепнейшими любовниками из бедных офицеров, желающих подлатать свой скудный карман.

Шествия жен в ближайшие погребки под густой вуалью стали повседневным явлением. То, что раньше получали только мужчины, стали получать и женщины.

Но вот наступила, скажем, эпоха абсолютизма — проститутка, то бишь фаворитка, уходи в подполье, во дворце не высовывайся слишком, маскируйся под фрейлину какую и ожидай своей очереди для ласк короля. А он имел ключи от всех покоев фрейлин (а если не имел, то потайную дверь в их покои вырубал, как это сделал несовершеннолетний Людовик XIV, на все увещевания матери Анны Австрийской отвечавший, что его страсть выше ее нотаций), навещал когда хотел и какую хотел, мужа законного бесцеремонно с нагретого ложа вытуривая. А если который упирался и еще колотым оружием царю грозил, что-то там о чести своей бормоча, с тем расправа коротка: шибанут с лестницы вверх тормашками, и дело с концом. Так именно случилось с королем Франциском I, когда ревнивый муж не только нагретое ложе супруги ретиво королю не уступил, но еще и шпагой начал перед глазами размахивать, — он летел через 101 ступеньку дворцовой лестницы, и только мягкий ковер несколько его муки сгладил. Правильная это была расправа, потому как смертные должны понимать, в какую эпоху живут — в эпоху абсолютизма. А логика абсолютизма свой закон нравственности вывела: „Кто разделяет ложе с королем, не совершает позорного поступка, только кто отдается маленьким людям, тот клеймится пятном проституции“.

Следовательно, та, которая дарит свою любовь королю, совершает благородный поступок. Прямо философия негра Кали или — „Что такое хорошо, и что такое плохо“. „Вот если у Кали корову украдут — это плохо, а если Кали корову украдет — это хорошо“.

Мы не вникаем здесь в лицемерие такой философии, но именно она породила религиозное ханжество во всех религиях, в православной особенно. Вспомним, что под „плащом служения Богу“ разные православные странники наводнили Россию своими науками „усмирения беса“, когда под этим именно предлогом разврат, половые оргии и прелюбодейство для удовлетворения собственной похоти возводились в ранг высшего „единения с Богом“. Именно тогда и возник на российском небосклоне наш Распутин. Он „снимал страсти“ с истеричных, сексуально не удовлетворенных женщин всех рангов — от мещанок до аристократок обыкновенным с ними половым сношением, гарантируя им безгрешность такого акта с „божьим человеком“.

В эпоху абсолютизма король был всем — богом и царем, и каждый муж должен был считать за честь уступить свою жену высокопоставленному ночному гостю. И многие Мужья эту эпоху соответственно понимали, протест свой не выражали, а потихоньку ретировались, заслышав в коридоре шаркающие шаги короля, направлявшегося в спальню их жен. А если ретироваться не успевали, то быстро шмыгали в прилегающие уборные, и тогда им приходилось быть свидетелями ночных подвигов своего высокого конкурента. Но бедные, несчастные мужья должны были еще и помалкивать, когда высокий друг награждал их жен ребеночком. Такое снисхождение мужей высоко оценивалось женами. И старались они вовсю при всяком удобном случае урвать благосостояние и карьеру своему муженьку. Многие аристократки большие богатства в дом приносили, когда ринулись в Лондон для продажи своего тела. Повинуясь эротическим капризам могущественного повелителя, завоевывали себе и мужьям высокое общественное положение.

Но Россия — страна отсталая. Там долго еще бабу будут в „черном теле“ держать, на удовольствия сексуальные ее мозг и тело не нацеливая.

Словом, в области секса то, что разрешалось мужчине, не разрешалось женщине. Вот и приходится нашей скучающей царице страдать и сгорать от любовной страсти в одиночестве, поскольку любовника ей иметь нельзя и к мужу хаживать без позволения нельзя. И когда муж долго ее „не похочет“, возникали у нее разные любовные видения, как это случилось с нашей царицей Прасковьей, женой брата Петра Великого, Ивана.

Ей вдруг возомнилось, что муж к ней каждую ночь хаживает для детопотомства и она собственноручно его пылко обнимает, а оказывается, она обнимала густой воздух в своем затхлом, темном тереме. Да, царицы и их дочери жили и росли в теремах, удаленные от ока человеческого. Царевны были самыми несчастными существами на свете. „Сочетаться браком с иностранными принцами не позволяли господствующие тогда нравы, выходить замуж за простых граждан считалось ниже их достоинства. И обрекались они на безрадостное и бесполезное одиночество. Их жизнь протекала в тихом уединении. Однообразной чередой проходили грустные дни, посвященные вышиванью или ничтожным сплетням с боярынями и сенными девушками. Они (царевны) рождались, жили и умирали, не ведая ничего, что вокруг них совершалось, и сами никому неизвестные. Одно — царевны!“^[30] Ничего в этом безрадостном существовании русских царевен не преувеличил историк Щебальский. Скука и беспросветность! „Баста!“ — сказала сводная сестра Петра Великого царевна Софья и шмыгнула из терема на волю. И как легко ей свежим воздухом задышалось после затхлых кремлевских стен! Она и стихи пописывала, и книжки читала, и несколько иностранных языков изучила, а главное — мужчин в свою светлицу пустила. Попрала весь домостроевский порядок с его невозможным воздержанием и распахнулась вся и для дел государственных, и для любви и порока. Взмахнула крылышками своими „подрезанными“ и полетела… „Крылышки подрезали“ девице, когда она достигала совершеннолетия. О, пардон, мы не объяснили вам, дорогой читатель, что означает сей афоризм. Девушка состоятельная в период отрочества носила за плечиками изящно сшитые крылышки, наподобие тех, какими украшен античный купидон. Это был символ, означающий ее непорочность и невинность как ангела небесного. Когда наступало совершеннолетие девушки, „крылышки“ ей обрезались в буквальном смысле слова — ножницами, и она, как птичка, выпущенная из клетки, получала несколько больше свобод, хотя в жизни, согласитесь, летать птице с подрезанными крылышками не очень-то удобно. Так история переиначила смысл этого афоризма. Послушайте, как император Петр Великий подрезал „крылышки“ своей дочери Лизаньке, будущей императрице Елизавете Петровне, когда она достигла совершеннолетия: „Император взял ее за руку, вывел из покоя императрицы в смежную комнату, где перед тем обедало духовенство. Здесь поднесли ему ножницы, и он, в присутствии государыни и всех придворных дам, отрезал крылышки, которые принцесса носила до тех пор сзади на платье, нежно поцеловал ее, а всем присутствующим преподнесли по стакану вина“^[31].

Вопреки афоризму, Лизанька и с подрезанными крылышками далеко полетела: аж на двадцать лет править Россией.

Конечно, цари, может, и любили своих дочерей, но все же предпочитали им сыновей. Дочь считалась человеком как бы второго сорта. Рождение дочери в домостроевские времена горем и несчастьем считалось. Уж на что Екатерина Великая просвещенная была государыня, с французскими философами переписывающаяся, но и она неудовольствие выражала, когда у ее сына Павла стали одна за другой дочери появляться. На поздравление своего секретаря Храповицкого по поводу рождения пятой внучки Екатерина так возразила: „Много девок, всех замуж не выдадут“.

По этому поводу в переписке с Гриммом она сетовала, что семейство ее сына все больше „умножается барышнями“. „Сказать по правде, я несравненно более предпочитаю мальчиков, чем девочек“. И не думайте, дорогой читатель, что только в России было такое „низменное“ отношение к дочерям. А что в западных, монарших странах творилось? Шум, гам, плач, слезы, истерики на всю Европу закатываются! Это несчастные королевы дочерей народили! „Все! Больше в твою спальню я не ходок“, — твердо в гневе заявил своей жене Марии Лещинской французский король Людовик XV, когда она ему подряд то ли пятерых, то ли шестерых дочерей принесла. А Генрих VIII в спальню к Анне Болейн с опаской начал заходить, когда она ему вторую дочь родила. „Что, дочь! — кричал в сильном гневе. Да как ты смела? Лучше бы сына слепого, глухонемого, калеку, но сына! Идиота, но сына!“^[32] Анна Болейн, еще от вторых родов толком не оправившись, поднапряглась и вот уже наследника престола в своем лоне носит. Недоносила, бедная. Случился с нею выкидыш, и мужского пола, вообразите себе, дорогой читатель! Ну конечно, Генрих VIII это воспринял как оскорбление королевства английского, и вы уже знаете, чем жизнь Анны Болейн закончилась. А Элеонора, жена французского короля Людовика VII, которую он вздумал удалить из дворца и развестись с нею, поскольку не сына, а дочь ему родила! Элеонора, вторым ребенком беременная, умоляла короля: „Погодите малость, ваше высочество, король-батюшка. Ведь брюхатая я. Авось наследник родится“. Но родилась опять дочь. Тогда король решил с ней развестись. Римский папа не возражал. А эта негодная Элеонора, нездоровой местью горя, взяла и вышла замуж за английского короля Генриха II, красавца, да еще моложе жены на целых 12 лет. И что вы думаете? Сына от него родила. Людовик VII чуть со стыда не сгорел, когда узнал об этой истории, так ему экс-жена нос утерла.

Но вообще-то, дорогой читатель, предпочтение, оказываемое сыновьям, — это же господствующий принцип в семейно-родовых воззрениях „Домостроя“! И очень часто сами матери смотрели на рождение дочерей как на Божье наказание. Ездили на богомолье, по монастырям, вымаливали у святых чудотворного благословения родить сына. Конечно, мы тут не проводим аналогии с женой последнего русского императора Николая II Александрой Федоровной, которая после рождения четвертой дочери, при огромном желании родить сына-наследника, впала в так далеко идущую депрессию, что целых девять месяцев морочила всю Россию своей беременностью, фактически не будучи в этом состоянии ни одного дня. И вот, когда растущий живот требовал все новых широких платьев, а народ с нетерпением ждал пальбы из пушек с Петропавловской крепости, осведомляющей о рождении наследника, оказалось, что беременность царицы была вымышленной. Так сказать, нервной фикцией. Газеты так плохо и непонятно сообщили об этом конфузном факте, что по народу пролетел слух: „Царица родила неведомую зверушку с рогами и копытами, и ее пришлось придушить“. Словом, дорогой читатель, сказка Пушкина в народе ожила: „Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку“. И тут следует обратить ваше внимание на странную историческую закономерность. Желание иметь наследника, даже страх перед невыполнением исторической миссии у цариц ли, у королев ли бывали так велики, что они нередко впадали в состояние нервной истерии, недалекой от сумасшествия.

Вспомним, что Мария Тюдор Английская, прозванная народом „кровавой Мэри“, на ложе смерти подписывающая указы о новых и новых сожжениях протестантов, в свое время тоже возомнила себя беременной. У нее тоже живот рос, как на дрожжах, и она чувствовала шевеление плода, что оказалось водянкой и раком кишок. Всю жизнь эта палач-королева страдала как женщина от своей бесплодности и умирала (о, ирония судьбы) в таких диких муках, которые по силе боли вполне можно было сравнить с родовыми схватками.

Бесплодной была жена Карла IX, и тоска по этому поводу и вечный страх быть отринутой мужем быстро свели ее в могилу. Бездетной была Екатерина Браганца, жена Карла II, что также было причиной ее вечной меланхолии. Наши царицы рожали много, но по преимуществу девочек, а как мы знаем, нелегка была доля русских девиц, но все-таки не так трагична, как в других странах, где существовал зверский обычай совершать над девушками чудовищные насилия. Ее запирали на несколько лет в темной клетке, ибо трудно назвать жилищем узкую клеть без света и с затхлым воздухом, с запрещением ступать на землю и смотреть на солнце — и так с восьми до четырнадцати лет: „Пространства девушке хватает лишь на то, чтобы сидеть на бамбуковой платформе на корточках или лежать, поджав ноги. Выходить из клети девушкам позволяется всего один раз в день, чтобы обмыться в деревянной лохани. Сажают их в душные клети в совсем юном возрасте и держат до тех пор, пока они не достигнут брачного возраста“^[33].

И это происходило не в каком-нибудь отдаленном диком племени, но повсеместно: в Новой Ирландии, Новой Гвинее, на острове Борнео, где этот обычай особенно жесток. Там девочек в возрасте 8-10 лет заточают в маленькую комнату или келью и на долгое время лишают всякой связи с внешним миром. Дома их строятся на сваях и освещаются одним окошечком, выходящим на пустынное место, так что девочка находится почти в полной темноте. В продолжение всего срока заточения ее не имеет права посещать ни один из членов семьи. Для ухода за ней приставлена рабыня. Время своего одиночного заключения, которое нередко растягивается на семь лет, девочка коротает за плетением циновок или каким-нибудь рукоделием. Когда по достижении половой зрелости ее выпускают на волю, лицо ее бледно, как воск. В ее честь убивают раба и обмазывают его кровью»^[34].

Но в довершение всего, как будто было недостаточно этих издевательств, ее, девушку, по достижении половой зрелости, объявляют «нечистой» и продолжают издеваться дальше: зашивали в саван, оставляя маленькое отверстие для глаз, и такую запеленутую, как мумия египетская божка-фараона, оставляли в гамаке без еды и питья на два-три дня, в зависимости от продолжительности ее физиологического недомогания.

Это происходит в Южной Бразилии, на границе с Парагваем, а в тех местах, где нет этого дикого обычая, ей приказывают уйти в лес, оставаясь там в одиночестве, рекомендуют спасаться бегством при встрече любого путника, дабы не осквернить его своим «нечистым» присутствием.

Можете себе представить, дорогой читатель, как может чувствовать себя девушка в жизни, если ей твердят с раннего детства, что она «нечистая».

Так что, милые девушки, ваши прокладки с «крылышками», так шокирующе-беззастенчиво демонстрируемые по нашему телевидению, и «обрезанные крылышки» ваших прапрапрабабушек — не худшее зло на свете, связанное с половым созреванием.

Жестокое обращение с девушками до сих пор существует в Африке, в Восточной и Юго-Западной Азии и Южной Америке, где девиц во имя «полнейшего» сексуального удовлетворения мужчин подвергают зверской операции — ампутации клитора. Миллионы женщин ходят по миру с отрезанным клитором. Шесть тысяч девочек, как скот, ежедневно пригоняется для свершения обряда обрезания клитора. Часто в бедных семьях операция производилась без помощи хирурга и медицинских средств, на живом теле без всякого наркоза, разными крючками, шилами, тупыми ножами, и тогда вместе с клитором отхватывались кусочки срамных губ и «наживо» зашивался проход. Часто девочки гибнут от заражения крови, от инфекции, не говоря уж о дикой боли, которую они испытывают достаточно долго. И никакие гуманистические организации не в силах уничтожить этот зверский обычай до сегодняшнего дня.

Словом, нелегка доля женского пола, хоть девкой родись, хоть царицей какой. Но царицами не рождаются, они из девок выводятся, предварительно у тятеньки прошедших воспитательно-образовательный курс. А воспитание одно — полное послушание, а образование одно — никакого. Ни читать, ни писать девки не умеют, выйдя в царицы, так неграмотными и остаются. Ни одно постороннее лицо лицезреть царицу не могло. А когда ей надо было узнать, что во дворце делается (тогда это был Московский Кремль), то в комнатах существовали «тайники» — это окошки, проделанные в стене с густой решеткою. Смотри сквозь это сито сколько вздумается, тебя же снаружи и так никто не увидит, но слишком нос не высовывай! И спектакли, во дворце разыгрываемые, тоже так смотрели. Прямо карикатурная какая-то картина получается: внизу в проделанном «тайнике» из-за густой решетки царица с дочерьми спектакль «подглядывает» чуть ли не через дверную щелку.

Вы спросите, дорогой читатель, а как же она тогда в церковь ходила, ведь там вечно много народу? Ходила и ездила, не запрещалось, наоборот, поощрялось чаще Богу молиться, но людям запрещалось нос на улицу высовывать, когда царица там проезжала. Кареты были без окон, больше на колымаги смахивающие, а когда позднее все же окна прорезали, густыми и плотными занавесочками их окутали. А пешочком пожелает царица пройтись, Богу помолиться, пожалуйста, не возбранялось, только рядом стрельцы будут идти и шест с шелковыми или суконными занавесями нести и этой ширмой царицу от людского глаза загораживать. Да, не больното разбежишься красоту свою показывать! Хоть бы книжку ей какую почитать, но нет, не может. Потому как ни писать, ни читать царица не умеет. Не научена. Вот как историк Котошихин об этом периоде жизни цариц пишет: «Московского государства женский пол грамоте не учен, народным разумом простоват, и на отговоры несмышлены и стыдливы: понеже от младенческих лет до замужества своего у отцов своих живут в тайных покоях и опричь самых ближних родственников чужие люди, никто их и они людей видеть не могут»^[35].

А почему не учена царица? А потому, что из простых девок в царицы выведена. По конкурсу смотрин, значит, прошла. Сгонит в свои апартаменты царь со всей России красивых девок и высматривает: какую бы из них осчастливить и царицей сделать. Так, Иван Грозный, например, намереваясь жениться, 1500 девок пригнал на смотрины. Вот как об этом событии один историк пишет: «Благородные девицы всего государства были собраны в Москву. Для приема их были отведены огромные палаты с многочисленными комнатами, в каждой из них было по 12 кроватей. Явился государь в сопровождении одного из старейших вельмож. Проходя по покоям, он дарил каждой из красавиц по платку, вышитому золотом, с дорогими камнями. Он набрасывал платки девицам на шею. После того как выбор был сделан, девицы отпускались с подарками по домам». Ну что же? Выбор сделан, кандидатка на царицу выбрана. Теперь ее облачат в царские одежды, посадят в тереме, и там она будет дожидаться счастливого момента венчания. И до этого времени никому, даже жениху-царю, видеть ее уже не полагалось. В указе так и сказано: даже царь может до венчания лицезреть невесту только раз. И не смейтесь, пожалуйста, этому обычаю сватовства. Именно так высмотрел себе в жены Иван Грозный свою первую жену Анастасию, горячо любимую, с которой прожил целых 17 лет, наплодив семерых детишек, правда, большинство из них умерло, только двое сыновей и осталось, да и то ненадолго: старшего из них, Ивана, царь посохом убил, а другой, Федор, скромненький и тихохонький, Русью править потом будет, опровергая начисто поговорку, что, дескать, «яблоко от яблони недалеко падает», ибо ни в чем не напоминал своего лютого отца. И найдя себе жену по смотринам, был Иван Грозный счастлив в семейной жизни до такой степени, что его врожденная лютость перед любовью на задний план отступала, за что все Анастасию хвалили и любили, даже к лику святых ее причислили.

Неизвестный художник. Портрет царя Алексея Михайловича.

При втором бракосочетании царя Алексея Михайловича девицы были собраны в доме Артамона Матвеева, и хозяин ничего девицам о смотринах царя не сообщил, и кандидатки в невесты не знали, что в то время, когда они рассуждали и гадали, зачем их тут гурьбой собрали, царь из потаенной комнаты через замаскированное окошечко на них смотрел, невесту себе высматривая. Из нескольких сот он выбрал трех девиц, а дальнейшее решение своей судьбы с женитьбой возложил на трех опытных в этих делах бабок, приказав им освидетельствовать девиц по всем статьям медицины и психологии и вердикт свой наложить. Ну, бабки постарались, конечно. Все свидетельства беспристрастно царю представили, и он безошибочно выбрал Наталью Кирилловну Нарышкину, и как ведь удачно для Руси, ибо народился от этого брака сам Петр Великий.

Правда, сама Наталья Кирилловна домостроевские порядки невзлюбила и вековой тирании мужей над женками воспротивилась, в тереме тихоней сидеть не захотела, а с мужем-царем начала везде разъезжать в карете открытой, на спектаклях с ним рядом на первой скамье сидеть и даже любовными утехами не с ним одним заниматься. И если верить некоторым, и даже многочисленным, историкам, то Петр I будто сам сомневался в законном своем происхождении от царя Алексея Михайловича. Мы так далеко в такие альковные дебри не заходим, бредни некоторых историков слушать не намерены. Мало ли что им спьяну померещилось, чтобы такие сплетни вот публично разглашать: «Петр I спросил как-то за ужином Ягужинского, уж не является ли граф его отцом? Ягужинский ответил: „Трудно сказать, у царицы Натальи Кирилловны было так много любовников“^[36].

Во всяком случае, мы считаем, что правильно цари делали, что невестам смотрины устраивали. Потому до таких безобразий, как в заморских краях, не доходило. А то захочет там какой французский король Генрих VIII в четвертый раз жениться, а смотрины недосуг или лень ему устраивать, посмотрит присланный портрет кандидатки в жены — вроде ничего, сгодится, и невдомек ему, что это придворный художник за большие деньги так разукрасил миниатюру, что невеста из уродины в красавицу превратилась, как у нас часто с Анной Иоанновной бывало, когда художники в угоду ей „мужчину без усов“ превращали в изящную томную красавицу с „норковыми“ волосами. И приказывает Генрих VIII привезти ему в жены принцессу на монарший двор, а когда увидит воочию вот такого дебелого гренадера Анну Клевскую, не сдержится и при посторонних как завопит: „Что это вы мне за фламандскую кобылу прислали?“

Ну, естественно, с такой „кобылой“ спать ему не больно хочется, неинтересно, ему нужна женщина слабая, как птичка, нежная, маленькая. А тут ножища — во! А силища и того больше!

Ну терпел, значит, свою гренадершу Генрих полгода, больше не смог, взмолился, Христа ради, освободите вы меня от нее. Папе что делать оставалось? Как говорится — „насильно мил не будешь“. Развел.

Или случай с Генрихом III Немецким и Элеонорой Португальской. Прислали королю портрет. Он посмотрел внимательно, и портрет пятнадцатилетней девчушки, предназначенной в жены, ему понравился. „Добро“, — воскликнул он, и Элеонору привезли на королевский двор на бракосочетание. И вот в огромной, ярко освещенной зале к великану-медведю Фридриху приближается крохотная, малюсенькая девчушка, хрупкая, как цветок, и того пробирает холодный пот. „Боже, как на такую кроху ложиться и в объятия брать, ведь раздавлю“, — было первой его мыслью. А второй: „И как же такая лилипутка детей мне нарожает“, — ибо, как известно, такие браки заключались по политическим соображениям и с целью получения наследников. Ничего! Обошлось! Элеонора нарожала Генриху пятерых детишек, в том числе знаменитого Максимилиана, а чтобы своим малым ростом специально двору глаза не мозолить, исполнив свой гражданский долг, рано из жизни ушла, скончавшись в возрасте 31 года.

И мы справедливо считаем, что абсолютно прав был французский король Генрих IV, любивший позировать, но требовавший от художников полного сходства с оригиналом. А то что же это получается: читаем мы у историков о необыкновенной красоте Анны Австрийской, любовники ну прямо в обморок от ее прелестей падали, тем более что прелесть была весьма оригинальной: родившись в знойной Испании не брюнеткой, как полагалось этой расе, а совершеннейшею натуральной блондинкой, она неизменно возбуждала охи и ахи! Но не в этом дело. В описаниях мы читаем о ее необыкновенной красоте, а с портрета на нас смотрит этакая дородная дама с тройным подбородком на коротенькой шее, отвислыми щеками, весьма широким „картофельным“ носом, распухшими устами и выпученными, как у жабы, глазками и демонстрирует действительно прекрасные ручки. Но где же здесь красота, у этой неприятной уродины? — спросим мы. А может, художнику слишком мало заплатили и он постарался по-своему отблагодарить королеву? Во всяком случае, всех сомневающихся мы отсылаем в Версаль взглянуть на ее портрет кисти Норцета.

Посылать на рассмотрение портреты невест и на их основании судить о кандидатке — последнее дело! Влюбившись в портрет и согласившись на бракосочетание, Карл II, увидев невесту Катерину Браганзу, завопил: „Это же не женщина, а летучая мышь“. Вот наивный, он что, хотел, чтобы художник ему прислал портрет летучей мыши? Эдак никогда бы до супружества не доходило между империями в ущерб международной политике. И мы считаем, что совершенно правы те короли-отцы, которые вообще не считались с мнением своих женихов-сыновей. Главное — политика. Так, отец Генриха VIII, того, который потом в отместку будет шесть жен иметь, а двоих предаст смертной казни, как с писаной торбой носился с женой своего умершего сына Катериной Арагонской — и думал, куда ее пристроить, только чтобы приданого не отдавать: то ли самому на ней жениться, то ли сына женить. Решил — женить сына. А через несколько дней без слов отобрал у него ее, решив не женить. Но тот, уже вкус к вдовушке брата почувствовав, взял и женился, как только отец благополучно скончался. А с мнением великого Фридриха I отец вообще не считался, бил его, взрослого, по щекам, а невесту показал при самом акте бракосочетания…

О нет, мы не в силах описать вам, дорогой читатель, ее прелести! Этой Браншвейгской принцессы — Елизаветы-Кристины. Вот мнение сестры короля Вильгельмы: „У нее совершенно испорченные черные, кривые зубы. Она толстая, не умеет вести себя в обществе, к тому же шепелявит. К тому же горбатая, глупая и необразованная“^[37].

А у Людовика XII жена, думаете, была красивее? О ней Вальтер Скотт однозначно сказал: „Худа, бледна и кривобока“^[38].

Людовик XII на свою безобразную Жанну смотреть без отвращения не мог, даже когда она еще его невестой была. Но не в силах был ее папочке перечить, этому самодуру Людовику XI. А тот вечно садистски над женихом подтрунивал: „Что, герцог, невесел? (Людовик XII тогда еще герцогом Орлеанским был.) От любви к моей дочери страдаешь, с ума сходишь?“

Страшненькой, мягко говоря, была и жена Якова I Анна Датская: с выпученными глазами, крючковатым носом и отвислыми щеками. А вот вам портрет жены Филиппа Валуа, сына Филиппа Красивого: Иоанна — хромая, с черными зубами, костистыми руками, уродина уродиной, которую он часто бивал, но не за измены, а за политические интриги. Это надо же! Выкрала у короля-мужа печать и самостоятельно от его имени подписывала указы! Однако стоп, дорогие читатели! Этак мы от сомнительных красот жен королей забредем в дикие дебри, отвлекшись от нашей основной темы. Знаем только, что совершенно права была наша известная эстрадная певица, когда на весь мир пела: „Все могут короли, все могут короли, но что ни говори, жениться по любви не может ни один король“. Но ошиблась малость наша певица. Один все-таки нашелся, тот, который женился исключительно по любви, и этот уникальный случай произошел с Франциском-Юзефом Габсбургским. Этот отважный юноша, плюнув на политические корысти, влюбившись в простую девушку Елизавету-Сисси, сделал ее своей женой вопреки воле матери и почти всей Европы. Но, конечно, этот случай уникальный, из рук вон истории выходящий.

Но, дорогие читатели, пора нам вернуться к нашей скучающей царице. Заждалась она батюшку царя, любезного своего супруга, а тому все недосуг. И сидит она за своим обедом в своих хоромах одна, царь в своих покоях обед вкушает. А в одиночестве, сами знаете, не пьется и не естся даже при самых что ни есть расчудесных яствах. А русские яства и впрямь были верхом совершенства кулинарного искусства, хотя простые по своей сути. Но чего только тут нет! Бывало, до семидесяти блюд доходило! Пир горой!

* * *

К пирам тщательно готовились и у простых людей, а у людей побогаче да у царей пиры такие роскошные были, что никакой фантазии не хватит, чтобы их описать. У Анны Иоанновны, например, вносились к гостям два огромных пирога, которые осторожно разрезались, и из них выскакивали две карлицы и на столе начинали танцевать менуэт. „Третьего дня обедала Анна Иоанновна в Грановитой палате за столом-циркулем, посреди коего стояли две статуи из серебра, извергая воду чистую. Для того были бассейны устроены, а в тех лоханях, изнутри золоченых, плавали разные диковинные рыбы. Несли к столу кабаньи головы, варенные в рейнвейне, изогнув длинные шеи, лежали на блюдах жареные лебеди“ ^[39].

А. П. Рябушкин. Пир царя Алексея Михайловича в палатке в Отъезжем поле.

В те времена, дорогой читатель, монаршие дворы прямо состязались в сервировке гастрономических диковинок. Спрятанные в пирогах карлики были делом обычным. Монархам хотелось более пикантной начинки пирога. И отличился в этом отношении король Людовик X во время бракосочетания с Клементиной Венгерской: „При четвертой перемене тарелок, причем каждая состояла из шести блюд, включая огромную свинью, жаренную на вертеле, павлина с перьями, подошли двое слуг, неся огромный паштет, который поставили перед королевской парой. Разрезали корку, и живой рыжий лис выскочил из него. Так-то вот отличились повара. Обезумевший лис выскочил в зал, закрутил рыжим пушистым хвостом, в красивых молочных глазах таился испуг. Началась охота вокруг столов. Роберт де Артуа первый поймал зверька. На глазах у всех он упал на землю и встал, держа в объятиях огромного лиса, который пищал, обнажая узкие клыки. Роберт медленно придавил пальцем, раздался хруст, глаза лиса стали стеклянными, и Роберт растянул мертвого зверя на столе перед новой королевой“^[40].

Анна Иоанновна на угощения не скупилась и даже чернь своей милостью одаривала. Так, по случаю заключения мира с турками она из окна бросала народу золотые и серебряные монеты, а потом приказала на площадь вынести жареных быков и включить все фонтаны, из которых в построенные бассейны полились водка и вино. Но только по случаю праздника — такое пьянство. Вообще же она сама пила мала, пьяных даже боялась, и у нее на пирах специально никто не напивался. Но эту фонтанную затею она не сама выдумала, это она у своего дядюшки Петра Великого слямзила. Тот тоже короновал свою жену Марту на звание русской царицы: „Перед дворцом устроены были искусственные фонтаны, извергающие белое и красное вино, расставлены жареные быки, начиненные внутри разною птицею. Это было угощение народу. Восемь дней ликовала Москва“.

Да, любил Петр Великий пировать. Пиршества были длинны и тянулись с полудня до вечера или даже до поздней ночи. Царь хотя и любил обжорство зело критиковать, говаривая: „Какую пользу может принести тело отечеству, когда оно состоит из одного брюха?“ — сам был мастер поесть, неизменно возил с собой своего повара и имел свои любимые блюда. Аппетит у него пропал только накануне смерти, когда он жестоко страдал от неиспускания мочи.

Со всей нашей уверенностью можем сказать, что до XVI века кушанья царей хоть и обильные и многочисленные были, но самые простые: баранина, свинина, куры, тетерева и поросята. Зимою привозили из далеких мест рыбу, мерзлую и засоленную. Летописец так описывает стол государя (какая разница чей? До шестнадцатого века все столы были одинаковы): „Квас в серебряной братине, папорок лебединый, в шафранном взваре, рябчики, потроха гусиные, гусь жареный, поросенок жаренный в лимоне и в лапше, курник яичный, пирог с бараниной, пироги кислые с сыром, блюдо жаворонков, блюдо блинов, блюдо пирогов с яйцами, блюдо карасей с бараниной, кулич-недомерок, кулебяки“. Жидкое кушанье иногда подавалось на два-три человека. Ели из одной миски, черпая деревянными ложками. Такой способ обедать приводил в омерзение иностранцев. Но в общем им русская кухня нравилась, и восхищались они ее своеобразием, ибо ни в одной стране мира не было таких оригинальных соусов и гарниров. Ну кто, например, любит препротивную пареную репу? Мало кто, согласитесь, а это прекрасный гарнир, оказывается, к зайцу. Мясные блюда подавались в взваре — луковом, капустном, клюквенном или брусничном. Чеснок шел к говядине, лук — к свинине. К рыбе был гарнир — малосольные огурчики, помидоры, соленые грибы. И вообще, надо вам сказать, дорогой читатель, что искусство русских поваров, теперь уже основательно позабытое, большой восторг у иностранцев вызывало! Им даже не снилось такое! И они рты чаще не для еды, а от удивления раскрывали. Представьте себе, вносят бравые молодцы на огромных подносах, скажем, 12 блюд — все из дичи, в перьях разноцветных. Тут и фазаны, и петухи индейские, и куры, и перепелки и прочие пернатые. А оказывается, мясо-то и не птичье вовсе: все из рыбы. Совсем как у того греховного батюшки, который в постный день захотел жареной свининкой полакомиться: „Порося, порося, превратись в карася“, только здесь все наоборот. Рыбу в мясо превратили. А кто действительно слишком пост соблюдал, о тех личностях фаворит Екатерины Великой презрительно отзывался. Так, великого нашего полководца Суворова, неизменно пост соблюдавшего, Потемкин заклеймил такой фразой: „Его превосходительство хочет в рай верхом на осетре въехать“.

Так, значит, русские повара умели рыбным кушаньям форму птиц придавать и перьями их обволакивали с реалистичным искусством.

Или, представьте себе, такое чудо кулинарного искусства, граничащего с фокусом: подается цельный, нигде не распоротый и не сшитый молочный поросенок, а у него один бок жареный, а другой вареный. И чтобы наши иностранцы не очень себе от неутоленного любопытства аппетит попортили и головы не ломали над совершенно немыслимой головоломкой приготовления такого блюда, раскроем, как фокусник Акопян любит это делать, и мы секрет приготовления такого блюда. Авось пригодится некоторым депутатам Государственной Думы, любящим в ее кулуарах семейные народины справлять, или какому „новому русскому“, не очень ограниченному в финансовых средствах. Может он с успехом в своей дачной резиденции за высоким каменным забором попробовать вместо традиционного кавказского шашлыка и это стародавнее русское новшество. Наши предки блюдо приготовляли так: „Свинью убивали, делая в паху небольшую ранку, и когда кровь стекала, ее тщательно вымывали вином, а внутренности выпускали из горла. Затем брали колбасы и сосиски разные и пропускали их через горло, заливая время от времени вкусным питательным соусом. После этого обмазывали одну часть тела ее толстым слоем теста, замешенного на вине и масле, и ставили жариться в русской печи. Когда жаркое было готово, тесто снимали. Та часть свиньи, которая была обложена тестом, оказывалась как бы сваренной!“ Всего-то! А „ларчик просто, как видите, открывался“.

Конечно, мясные русские блюда хороши, но десерты еще лучше. О, эти русские стародавние десерты! Ни одно воображение не в силах вас охватить, ибо кондитер проявлял не только кулинарный талант, но и талант архитектора, скульптора и инженера! Вот как описывает современный летописец десерт, изготовленный ко дню рождения одного из царей: „Большая коврижка изображала герб Московского государства, два сахарных орла весом каждый по полтора пуда, утя — полпуда, попугай — полпуда. Был сделан город — сахарный Кремль с людьми, конными и пешими и с пушками“.

А кроме мучных, были фруктовые десерты: изюм, коринка, винные ягоды, чернослив и медовые пастилы, сухие в основном фрукты. Свежие ели только летом и осенью: яблоки, груши. Привозили виноград в патоке, о свежем понятия не имели, свежий виноград Елизавета Петровна потом ввела. А арбуз Петр Великий ввел.

* * *

Как и в каждой стране, к религиозным праздникам готовились свои традиционные кушанья. На Руси традиционным новогодним угощением были молочный поросенок или жареная свинина, рассольные зайцы, рождественский гусь, фаршированный антоновскими яблоками. Студень, пирог-курник. К жареной курице подавалось что-либо кислое — уксус или лимон.

Рождественские праздники начали в России отмечать уже в десятом веке. Начинался праздник с кутьи. Ее варили из обдирного ячменя, пшеницы, риса, приправленного медом, изюмом, маковым соком. Такую кашу ставили на стол, покрытый соломой, и сверху прикрывали скатертью. Вынимали соломинку и гадали: окажется длинная — родится хороший урожай льна, а короткая — будет неурожай. Точно так же гадали в Сибири на новогодних пельменях — традиционном сибирском кушанье из вареного теста с мясной начинкой. Счастливый пельмень бывал с начинкой из теста.

Пекли крупчатые калачи, перепачи — ржаные колобки, лепили фигурки из теста — коров, быков, овец.

Перейдем наконец к напиткам. Что бы там ни говорили о вреде и бесполезности горячительных напитков современные ученые, обеспокоенные все нарастающим процентом алкоголизма, мы склонны уверовать словам другого ученого — Кирхманна, который сказал: „Потребность в раздражающем и возбуждающем напитке присуща человеку“. Предки наши говаривали: „Пьян да умен, два угодья в нем“. То есть, попросту говоря, во все времена люди пили, пьют и пить будут. Вопрос только в том — как много и надо ли столько? И тут скажем прямо: на Руси пили много, а цари первые пример народу подавали. Иван Грозный открыл несметное количество кабаков, Иван Шуйский их закрыл — ничего не помогло. От запретов только аппетит пуще разгорается. Вспомним неудачный эксперимент с американским сухим законом 20-х годов или русский в восьмидесятых, когда Михаил Горбачев без всякого учета человеческой психологии вздумал силой искоренить пьянство в России.

Что из этого вышло: гениальная изощренность самогонных аппаратов и все усиливавшиеся отравления от „заменителей“ алкоголя. Психологи, наверное, правы, утверждая, что снижение употребления алкоголя наступает по мере улучшения жизни человека. Словом, если вдруг по мановению чародейской ли, божеской ли волшебной палочки человек вдруг станет счастливым, алкоголь исчезнет за ненадобностью сам по себе. А пока мы ходим с опущенными носами и понурыми лицами, алкоголь в моде. Пить никому не запрещается. В меру, конечно. Цари наши часто меры этой не знали и злой пример своим подданным подавали. Уж на что Петр I, умеющий себя в железной узде держать, но и он, извините, напивался иногда, и даже часто до скотского состояния. Забывал тогда свой обычный тост произнести: „Здравствуй тот, кто любит Бога, меня и Отечество!“ Будучи в походах, находил и время, и место (в палатках) повальное пьянство устраивать, к ужасу иностранцев, не могущих без вреда для своего здоровья равняться с русскими вельможами в сем состязании. Вот как пир в военных палатках Петра I описывает бригадир Моро де Бразе в 1711 году. Добавим, в сем пире участвовала и жена Петра, тогда еще невенчанная, Екатерина: „Его величество находился в центре стола. По правую руку сидел молдавский господарь, по левую граф Головкин, генерал-поручики, генерал-майоры, бригадиры и полковники тоже поместились за этим же столом. Кроме венгерского вина, ничего мне не понравилось. Оно было отличное. Милостивая государыня, вино льется, как вода. Тут заставляют бедного человека за грехи его напиваться, как скотину. Во всякой другой службе пьянство для офицера — есть преступление. Но в России — оно достоинство. И начальники подают тому пример, подражая сами государю. Императрица, со своей стороны, угощала армейских дам. Обед государя продолжался целый день, и никому не позволено было выйти из-за стола прежде одиннадцатого часу вечера. Пили, так уж пили!“^[41]

Датский посланник Юст Юль записал в своем дневнике одну попойку Петра I у князя Меншикова: „Огромным роем налетает компания в несколько сот человек в дома купцов, князей и других важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем году царь и его свита славили у князя Меншикова, где по всем помещениям расставлены были открытые бочки с пивом и водкою, что всякий мог пить сколько ему угодно. Никто себя и не заставил просить: все напились, как свиньи. Предвидя это, князь велел устлать полы во всех горницах и залах толстым слоем сена, дабы по уходе пьяных гостей можно было бы убрать их нечистоты, блевотины и мочу“^[42].

Иначе говоря, в пьянстве доходили до „четвертой ступени“. Не ясно? Поясним. В Бургундии, которая, как известно, является родиной вина, жители отличались исключительно умеренным питьем. И когда приезжала к ним какая-нибудь знатная особа, городской совет выходил ее приветствовать и подносил в четырех серебряных чашах в виде ладьи четыре сорта вина. На одном кубке красовалась надпись: „Обезьянье вино“, на другом — „Львиное вино“, на третьем — „Баранье вино“, на четвертом — „Свиное вино“. Все это означало четыре ступени, по которым опускается пьяница. Первая ступень опьянения веселит, вторая раздражает, третья отупляет, четвертая скотская»^[43].

При Петре первая ступень бывала редко, четвертая — часто. Это Петр I ввел в России неизвестные дотоле напитки: водку анисовую, голландскую и венгерское вино, которое потом все русские царицы очень любили, а Екатерина I пила его своеобразным способом, макая в него баранки, и напивалась таким манером часто до бесчувствия. Царицы наши не гнушались ни водки, ни вина. Много этих «напитков» пила Елизавета Петровна: за обедом каждое блюдо запивала крепким токайским сладким вином, что само по себе очень вредно. Одеваясь же в мужской мундир, когда участвовала в своих знаменитых на весь мир охотах, одним махом выпивала чарку водки и по-мужски при этом крякала.

Сладкое вино имеет ту особенность, что к нему привыкают быстрее, чем к сухому. Герцог Клавенс, брат английского короля Эдуарда IV, настолько пристрастился к сладкому вину — мальвазии, что когда ему, приговоренному к смерти за участие в заговоре, предложили выбрать вид смерти, он выбрал весьма оригинальный: попросил утопить его в бочке с мальвазией.

Анна Иоанновна любила крепкое венгерское вино, хотя особенно им не злоупотребляла, пьяных не любила и напиваться при дворе не позволяла. А вот Екатерина Великая, так та вообще вина пила очень мало: разве рюмочку рейнвейнского за обедом или бокал мадеры, а так — ягодный морс, особенно смородиновый. И такой вот казус с этим морсом вышел: иностранные послы сообщили своим государям, что Екатерина II, великая в своих деяниях, крайне неумеренна в питье красного вина и употребляет его за обедом в больших количествах, пока придворные не объяснили, что пьет царица обыкновенную смородиновую воду, по цвету напоминающую вино.

А наши скучающие царицы в питье горячительных напитков скромные были. Специально не употребляли. Разве только тогда, когда от тоски и скуки личико протирали водкой, то допивали остаток или приказывали слугам стаканчик-другой поднести, чтобы телеса свои сохранить и, не дай бог, на килограммчик-другой похудеть. А так все квас в основном и пиво редко. Квас на Руси любили всегда и везде: от царя до крестьянина. Это была и тюря незаменимая с хлебом накрошенным, редькой и чесноком, и освежительный напиток. И мы дико сожалеем, что, увлекшись разными «хершингами» и прочей заморской порошковой химической дрянью, совсем забыли о русском национальном квасе, да не о таком, который в пластмассовых бутылках под «монастырский» подделывается, а самый что ни на есть настоящий — и житный, и медовый, и ягодный. И еще мы забыли о чудесном русском сбитне — горячем напитке из меда и пряностей. А взварец! Напиток из пива, вина и меда с пряными кореньями. И пили его в ковшах: богатые в золотых, бедные в деревянных, выдолбленных из цельного куска дерева. Но пили все — к радости, к печали и неизменно — к здоровью. И если «новое — это давно забытое старое», надо как можно скорее отыскать этот чудесный рецепт наших прапрапрабабок изготовления взварца.

Пиво издавна было известно в России. Его варили из ячменя, ржи, овса и пшеницы. Особым было пиво, подваренное патокой.

Чай же стал известен только с половины XVII века, тогда и появились наши русские тульские самовары. Кофе и того позже стал известен: только в начале XVIII века. Цари и царицы кофе не очень уважали. Исключение составляла Екатерина Великая, которая день свой без кофе не начинала и вместо завтрака с кусочком бисквита выпивала всегда свои неизменные две чашечки крепчайшего кофе. Такого крепкого, что угощенный ею гонец упал в обморок от его крепости. Вообще же кофе ну, может, не ввел, но распространил все тот же неугомонный Петр I, который в 1704 году открыл в Петербурге первую русскую кофейню.

Пьянство и чревоугодие — неизменные компоненты русской жизни XVII и XVIII веков. Особенно они распространились среди отставленных фаворитов Екатерины Великой в Москве (пристанище всех оставленных ею любовников). От печали ли по своей прошлой жизни или еще от каких причин, но неизменно ударялись они в пьянство и чревоугодие. Корсаков, предок знаменитого композитора Римского-Корсакова, из шампанского не вылезал. У него даже слуги квасу предпочитали шампанское и вечно полухмельные барина одевали. Отставленный фаворит Завадовский стал обжорой первой руки, он и умер-то за трапезой. Граф Алексей Орлов, удрученный своим положением, отставкой брата, а также тоской по княжне Таракановой, заглушал душевную боль пирами, на которые приглашалось по 200–300 человек. И если судить по пословице, что «семь человек — еда, а девять — беда», то такие «беды» случались с ним регулярно.

Замечательная особенность человека, дорогой читатель: когда у него несчастье или какое там горе, он прежде всего начинает… жрать. Чревоугодием как бы заглушая внутренний голод духа. И когда обманутый Мессалиной Клавдий Тиберий жесточайшим образом расправился с бунтовщиками, вешая их за ноги и предав смерти неверную жену, он прежде всего уселся… покушать. И уплетал с волчьим аппетитом такие вот блюда: «пил вермут, ел устрицы, печеного гуся с грибами (ох, не есть бы тебе, Клавдий Тиберий, грибов, в них твоя смерть) в луковом соусе, тушеную телятину с хреном, салаты из всевозможных овощей, яблочный пирог с медом и гвоздикой и африканские дыни».^[44] Несчастные мужчины прожорливы.

Однако не думайте, дорогой читатель, что на такие многочисленные обеды русских вельмож было легко попасть. Кто-то предложил недругу вельможи екатерининского двора Остермана без приглашения проникнуть на его многочисленный обед и там, затерявшись среди приглашенных, найти способ примириться с хозяином. Тот согласился. Встретив в дверях непрошеного гостя, Остерман очень любезно с ним поздоровался, пригласил его сесть в мягкое кресло, сел рядом, любезно поинтересовался его здоровьем, делами, все время величая «ваше превосходительство», и был сама светскость и любезность. Когда же лакей громко объявил, что кушать подано, Остерман встал и, обращаясь к гостю, сказал: «Вы извините меня, ваше превосходительство, я должен вас покинуть, меня ждут мои друзья, приглашенные на обед».

Великим гурманством и необыкновенными пирами прославился фаворит Екатерины Великой князь Потемкин. Это ведь он ввел необыкновенное блюдо: печенку, размоченную в мясе и молоке. Потом этот изысканный деликатес вошел в поваренную книгу российской кухни как «печенка князя Потемкина».

А какие он пиры закатывал, Европу ослепляя! И так поесть любил, что десяток поваров держал всех мастей и национальностей: от француза до молдаванина. Последний служил у него исключительно для одного блюда: кукурузной похлебки! Чудак человек был! Во всем чудил! То прикажет у себя на ночном столике изысканные слоеные пирожки всегда держать, арбузы свежайшие прямо с бахчи из Астрахани нарочным доставлять и стерлядку прямо из волн Каспийского моря вылавливать к его столу.

А пиры его действительно великолепнейшие были. Мы еще вам о них расскажем. Не один хроникер того времени, захлебываясь от восторга, их расписывает. Особенно великолепный пир он закатил в честь Екатерины Великой. Такое великолепие даже матушка царица не всегда видывала. Прослезились оба от умиления. А через два месяца Потемкин умер. Многие считают, что от неумеренной еды. Иначе говоря, попросту обжорство погубило «Светлейшего». Ланжерон, хороший хроникер того времени, внимательно за обычаями России в то время наблюдавший, так пишет: «Я видел, как во время лихорадки он поедал ветчину, соленого гуся, трех или четырех цыплят, пил квас, клюквенный морс, мед и всевозможные вина».

Наверное, с Потемкина и чудачество русских бар над русской кухней началось. Чего только они не выдумывали! Для улучшения вкуса мяса в пойла телятам и птицам подмешивали рейнское вино, цыплят и индеек пичкали гречневой кашей с дорогими заморскими трюфелями. А Мусин-Пушкин вообще народ насмешил: телят своих отпаивал сливками и держал в люльках, как новорожденных младенцев. Это, конечно, по нашему мнению, блажь богача, чтобы в люльках телят держать, и больше здесь не изысканным гурманством, а изысканной сексопатологией попахивает, тем более что сейчас ученые-медики доказали органическую иногда необходимость взрослого человека перевоплощаться в младенца. По телевидению французскую передачу недавно видели? Там показывали измученных, изнуренных вечной борьбой за карьеру стрессованных «человечиков», отцов семейств, которые для приведения своих нервишек в порядок к услугам легально зарегистрированной нянюшки обращались. Она их лечит так: снимет с них взрослые штанишки, детский фланелевый комбинезончик взрослого размера оденет, сосочку с молочком в усатый ротик положит — на часок пососать. И вот усатые и бородатые дяди, вдоволь накакавшись и помочившись в крепкие памперсы, без тени стресса и боязни жизни домой к своему семейству возвращаются! Все, конечно, анонимно происходит, и телевизионного оператора заставили личико пациента старательно зачеркнуть, выставляя на всеобщее обозрение только кругленький живот и измазанные памперсы. И до каких извращений дойдет еще наш век, трудно предвидеть Успокоимся тем, что и в семнадцатом и восемнадцатом веках много таких вот извращений при русском дворе существовало. То мамка кормит своей грудью господского щенка, то раздетые донага мальчики за столом прислуживают, а господа полулежат на специально приготовленных ложах, естество свое без тени смущения обнажая. А все оттого, что, дескать, на Западе много таких чудачеств появилось. И, наверное, в издевку над такой вот профанацией русского в сторону «заморского» одел богач Демидов своих лакеев, прислуживающих за столом, в такую вот одежку: одна половина костюма сшивалась из золотых галунов, другая — из грубого сукна, одна нога лакея обувалась в шелковый чулок и изящный башмак, другая — в лапоть. «Лапотная Русь» недалеко, мол, ушла, но все же к загранице приближается — намекал. И действительно, получалось, что от своего ушли и к чужому не пристали. И зачем только наши царицы вводили в свой двор и на свою кухню французских поваров, если все равно русские кушанья предпочитали? Елизавета Петровна уплетала по две дюжины русских блинов, закусывала русскими щами с бужениной, кулебякой и гречневой кашей, сколько ни крутился рядом ее французский повар Фукс со своими заморскими яствами. Анна Иоанновна любила буженину настолько, что предпочитала ей все остальные кушанья. Екатерина Великая, практически уничтожив русскую кухню у себя во дворце в честь французской, сама к столу неизменно требовала чисто русскую вареную говядину с солеными огурчиками и старый русский соус из оленьих языков. Ну, цари русские после Екатерины немного, конечно, русские аппетиты поубавили в сторону иностранной кухни. Павел, который жестокую экономию и разные там ограничения в еду ввел, со своей собственной кухни начал. Он всех поваров повыгонял, а взял обыкновенную немецкую кухарку, которая подавала ему и его семейству без там лишних дармоедов-придворных. Он приказал проделать тайную дверцу из кухни в маленькую комнатку, где ели они с семьей только непритязательные и очень невкусные яства немецкой кухарки. Прямо стыдливо как-то пищу поглощали. Все поставщики, нажившие себе состояния на поставке продуктов в царский двор, были удалены, а продукты предписывалось покупать на обыкновенном рынке, что значительно сокращало расходы царского стола. Словом, у Павла особенно не наешься! Никаких поблажек он ни своему желудку, ни чужому не давал. Он даже закон такой ввел: число кушаний устанавливается в зависимости от сословий: итак, военные в чине не выше майора могли иметь до трех блюд, не больше. Указ сей он время от времени проверял: как подданные его исполняют. И когда у очень ограниченного в средствах майора Кульнева спросил: «Господин майор, сколько за обедом у вас подают кушаний?» — тот ответил, не смущаясь: «Три, ваше императорское величие». — «Какие же?» — «Курица плашмя, курица ребром и курица боком», — ответил Кульнев. Павел расхохотался.

А. Н. Бенуа. Азбука в картинах. Карлик. 1904 г.

На этот раз он оценил юмор офицера. Вообще же ни сам чувства юмора не имел, ни подданным не позволял его иметь. Муштра, муштра и во всем воинская дисциплина — такая нудная, однообразная жизнь стала при русском дворе. Недаром Екатерина Великая, абсолютно не ошибаясь в душевных качествах своего сына, русский трон намеревалась, минуя его, передать внуку Александру, да не успела. Вообще же, согласитесь, дорогой читатель, распоряжение Павла было весьма разумное, ведь никто до него не догадался хоть немного ограничить растянувшиеся желудки русских обжор, которые без зазрения совести, насытившись обильным обедом, чесали себе пером горло, вызывали тошноту и с новой энергией принимались за еду.

Но не думайте, дорогой читатель, что так всегда было — такое повальное обжорство! Это только после XVII века желудки царей и других вельможных особ несколько пораспоясались. А до XVII века пища была скромная и достаточно здоровая. Простой народ, тот вообще свой организм в «черном теле» держал. Больше, конечно, от убожества, чем от недостатка аппетиту. Обыкновенная пища его была — ржаной и ячменный хлеб с чесноком и ячменная кашица. Щи — это уже роскошь, а если приправленные свиным салом или коровьим маслом — то вообще разврат. И надо вам сказать, что как раз масло коровье-то было самым нездоровым для организма, потому как вечно прогорклое, ибо приготовлялось оно из молока в печах и без соли. Это уже потом Петр I возмутился таким варварским способом приготовления масла и заставил русский народ перейти к более совершенному, голландскому методу приготовления масла из сметаны и сливок.

До XVII века зелень и овощи с русской грядки тоже нас своим разнообразием не баловали. Ассортиментик довольно скудный был: капуста, лук, огурец, редька, свекла и тыква. Это уже потом Петр I специальным указом обязал южные районы арбузы выращивать, а северные — картошку и на взаимных началах обмениваться и опытом, и продуктом.

Вы, конечно, обратили внимание, дорогой читатель, что не было, кажется, такой области жизни человеческой, в которую бы Петр I не вмешался, с разумом и заботой о своих подданных. Екатерина Великая так говорила: «Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, — и почти всегда оказывается, что предполагаемое дело было уже им обдумано».

* * *

Вообще-то цари наши здорово о витаминах для народа заботились. Вечно какое-нибудь заморское растеньице из далеких краев высмотрят и в Россию на произрастание привезут. Так появились помидоры, артишоки, спаржа и прочая нечисть, пардон, снедь, не будем уподобляться невежественному крестьянину, сначала с железным упорством отвергавшему заморские овощные новшества, а потом с не меньшим упорством не могущему от них оторваться. Таков уж характер русского народа! Пересол во всем — в политике ли, реформах ли разных, в уничтожениях ли памятников, в смене ли названий городов. Сперва все свергаем, потом все возвращаем. Сперва церкви сжигаем, потом их строим. Забыли слова известной пословицы: «Недосол на столе, пересол на спине». А спины подставлять «пересолившие» почему-то не желают. Вообще-то все заморское, привычки ли, еду ли, русские старались на свой лад переиначить, русский дух, что ли, ввести. Вы посмотрите, что у отставленного фаворита Екатерины Великой Завадовского в доме делается? Шум, гам стоит, весь дом на ноги поставлен, девок штук с пятьдесят рубят в кадки, на зиму заготавливают… капусту, думаете? Как бы не так! Это ананасы в кадках засаливают. Квасят их, заморские дорогие деликатесы, как простую капусту, и будут щи и борщи русские из них варить. Знайте наших, вы там, за границей, этот ананас в шампанское маленькими ломтиками, а мы щи из них хлебаем. Цариц потом на свои пиры приглашать будут, а те совсем непритязательные — все «скушают». Никаких особых странностей в еде наши царицы не проявляли. Вот только Елизавета Петровна какой-то дивной болезнью страдала, называется она — идиосинкразия. Эта болезнь заключается в том, что какой-либо пищевой продукт или блюдо вызывает неистребимое отвращение и аллергию. Такой именно болезнью в ее крайне дивной форме страдала Анна Австрийская, мать Людовика XIV. До крайности любя ароматы и всевозможные духи, она не переносила розы. Их она не могла видеть даже нарисованными на картине — падала в глубокий обморок, а тело покрывалось прыщами. Наша Елизавета Петровна не переносила… яблок. Тошнило ее от них. И даже от запаха. И если какой придворный яблочный дух из себя не выжил, ну там, допустим, позавчера в своем саду яблочками баловался, то Елизавета Петровна сразу бух — в обморок, как французская королева, не падала, но воспринимала это как личное оскорбление. Словно человек не яблок наелся, а самого что ни на есть препротивного чеснока, а потом этим «ароматом» на царицу дышит. Елизавета Петровна чесночный запах по сравнению с яблочным как амбре воспринимала. Покушавшие яблок сурово ею наказывались. Вот какие причуды со вкусовыми и обонятельными аппаратами у наших цариц и королев иностранных наблюдались.

До семнадцатого века цари русские ели из оловянной посуды. Ну, разве когда Иван Грозный, обожающий роскошь, прикажет вынуть золотую посуду для торжественного обеда. Петр I кушал уже из серебряной посуды, а следующие за ним царствующие особы совсем распустились: даже в обыкновенные дни из золота едали. Особенно возмутительно в этом отношении вела себя государыня матушка Екатерина Великая — вот как такое возмущение граф Комаровский в письменной форме выразил: «Что всего более удивило меня, так это плато, которое было поставлено перед императрицей. Оно представляло на возвышении рог изобилия, все из чистого золота, а на том возвышении вензель императрицы из довольно крупных бриллиантов»^[45].

Ну, конечно, пример для челяди заразительный, как говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься». Подданные всегда монархам подражали. Князь Потемкин, увидя такое богатство за столом у Екатерины Великой, возымел желание перещеголять ее и ввел в употребление для своих многолюдных пиров специальные чаны из чистого серебра, вмещающие по двадцать ведер жидкости.

Кроме металлической, посуда была из фарфора и хрусталя. Сервизы — богатейшие. Теперь их только в музеях лицезреть можно, да и то в остатках «былой роскоши». Это были сервизы из саксонского фарфора с дорогими росписями. Оригинальнее всего был сервиз государыни Елизаветы Петровны с крышками, сделанными наподобие кабаньей головы, кочана капусты или окорока.

И этот натурализм, дорогой читатель, был абсолютно там без всякого двузначного намека на «капустные и кабаньи» головы придворных Елизаветы Петровны, которыми-то эпитетами она нередко любила их награждать. Это не то, что грубый реализм французского короля Людовика XVI, который отомстил своему врагу Франклину, поместив его портрет на дне своего фарфорового ночного горшка.

Уф… наелись мы досыта! Наша скучающая царица тоже! Отрыгнула, губы ширинкой, так рушники тогда назывались, вытерла, потянулась малость, глазки у нее замыкаются. После обеда всем царям и царицам отдыхать полагалось, вздремнуть часок-другой. Ложится наша скучающая царица отдыхать, а проснется, туалет свой наводить будет. Мазаться, румяниться, белиться!

Екатерина II. Парадный портрет.

И так сильно, без всякой меры белились, что когда однажды Потемкин спросил своего придворного генерала С. Львова: «Что ты нынче бледен?» — то тот ответил: «Сидел рядом с графиней Н., и с ее стороны ветер подул, ваша светлость». Графиня Н. была известна тем, что непомерно пудрилась и белилась. И надо вам сказать, что была эта мода, на наш сегодняшний взгляд, отвратительна. Мимов в театре пантомимы видели? Вот так примерно и женщины того времени выглядели. Они, как штукатурку, размалевывали себе лицо, шею, руки белою, красною, голубою и даже коричневой краской. Иностранцы возмущались этой варварской модой в многочисленных своих официальных донесениях и в частных письмах. И настолько частым было это возмущение, что русский ученый И. Забелин не на шутку задумался: что за парадокс — белят бабы лицо, чтобы белым, как снег, оно было, а иностранцы их чуть ли не негритянками представляют. Откуда бы это? И понял откуда — от плохих белил. Это плохие белила такую радугу на лице расписывают, оттенки с синеватыми или коричневыми прожилками. А от хороших белил лицо белоснежно-мертвое, как снежок. Но самыми лучшими в мире белилами, причем собственного приготовления, обладала английская королева Елизавета I.

Эта рыжая и в общем некрасивая королева считала, что имеет самое белое в мире лицо, и когда заболела оспой, ужасалась не от возможности появления на нем оспинок (чего не случилось), а оттого — как трудно будет в такое лицо белила втирать.

Рецепт приготовления необыкновенных белил держался в глубочайшем секрете. Это уже потом дотошные мемуаристы его где-то в тайниках дворцовой канцелярии откопали и всему миру поведали. Если хотите, дорогой читатель, воспользуйтесь им, мы не возражаем. Вот этот рецепт: мыть лицо три раза в неделю составом, состоящим их яичного белка, размолотой яичной скорлупы, жженых квасцов, боракса и белого мака. Все это тщательно протереть, смешать с родниковой водой, взбить в густую пену на три пальца толщиной. Можно этим составом мыть не только лицо. Об этом нам сообщает писатель Г. Бидвелл: «Один из тех, перед которым не были укрыты женские прелести Елизаветы I, описывает ее грудь, „словно два шара из алебастра“»^[46].

Словом, свой, естественный, нежный румянец на щеках должен был начисто исчезнуть. Его заменял слой кроваво-красных белил. «Маков цвет щечек», воспетый в русских песнях, — это не что иное, как сильно, модно нарумяненные щеки. Иностранцы никак не могли ни примириться, ни полюбить эту моду и такие вот вердикты о русской красоте выдавали: «Румяны их (женщин, конечно, не мужиков же. — Э. В.) похожи на те краски, которыми мы украшаем летом трубы наших домов и которые состоят из красной охры и испанских, белил».

Деликатный англичанин Корб несколько мягче об этой моде выразился: «Врожденную свою красоту женщины искажают излишними румянами».

Иностранный посол Олеарий времен царя Алексея Михайловича так писал: «Русские женщины вообще-то красивы, но все почти румянятся, притом чрезвычайно грубо и неискусно; при взгляде на них можно подумать, что они намазали себе лицо мукой и потом кисточкой накрасили щеки»^[47].

Дались им эти румяна! Ни один посланник, будь он датский или французский, не напишет донесения своим монархам без того, чтобы не упомянуть как о прискорбном факте о чрезмерном увлечении русских женщин румянами и белилами! Французский посланник граф Сегюр, путешествующий с Екатериной Великой в Крым, пишет: «Все женщины, даже мещанки и крестьянки, румянились, и по окончании торжественного приема все лицо государыни было покрыто белилами и румянами»^[48]. Ну какое дело этому французскому посланнику, что женщины, приветствующие государыню целованием, измазали ее румянами и белилами? Екатерина ведь не жаловалась, шла спокойно в свою туалетную комнату и снимала излишек краски со своего лица — и делов-то! Да, мы белились, а вы лягушек едите!

И вот выступает такая русская красавица, описанная в сказках, «с личиком белым, как снег, со щечками румяными, как маков цвет, с бровками черными, соболиными, с глазками огненными». И невдомек автору сказок, что «маков цвет» щечек иногда возникал за неимением даже плохих румян от обыкновенной свеклы или бодяги, а черные бровки — сажа, из печи взятая и приправленная спиртом, или краска черная, которой малевали не только брови, но и в самые глаза ее пускали, и становились они огромными, с черными искрами от металлической сажи, смешанной с гуфляной водкой. Вот до каких изуверств над собой красота доводит. Ну какой мужик устоять сможет, увидев статную, высокую, в расшитом сарафане, с косой до пят, с белым-пребелым личиком, с красным румянцем, с соболиными бровями, и искры из глаз, как у жар-птицы, сыплются. Воистину, красота — это страшная сила! Бледность не уважалась. Бледность — это болезнь, хилость и даже разврат. Не забывайте, что даже в начале XVIII века уважались только дородные и румяные, недаром матушка царица Елизавета Петровна, как только привезли в Петербург, самолично бледноватую Екатерину Великую румянами подкрашивала. Это позднее, когда романтизм начал Россию одолевать, бледные стали в моде. Тогда женщины совершили «от ворот поворот» на 180 градусов и давай наперебой все бледнеть. Чего только для этой цели не делали: и мел пудами ели, и шарики белые, из почтовой бумаги скатанные, проглатывали, и уксус литрами пили, и камфору под мышкой носили.

Французскую моду начали русские боярыни перенимать: делали масочку из растертой пшеницы, которую в больших пропорциях смешивали с цинковыми белилами и разбавляли розовой водой. А увядает белая кожа — быстрей мажь ее другим очень действенным средством: в масло из персиковых косточек добавь растертые горох с чечевицей и перемешивай со взбитым белком, высуши и разбавляй в теплом молоке, кожа как новая станет! А если этого мало, применяй греческо-римский метод, которым вторая жена Нерона красавица Поппея пользовалась: отваром из фиалок и мальв прокипяченных смазывай лицо. Эффект сами знаете какой был — Нерон, этот грозный император, горючими слезами заливался, благосклонность Поппеи вымаливая, а она делала с ним что хотела. Словом, бледность была в моде. И тут уж ничего не попишешь! Это только раз римлянкам удалось ввести на короткое время загорелые лица в моду. Случилось это тогда, когда развратный Калигула, нарушив девственность двух своих сестер, почему-то вдруг их невзлюбил. Третью сестру обожал, жил с ней, как со своей женой, а вот этих двух, испортив, выслал в Африку. Ну, конечно, африканское солнце высушило и перекрасило их личики, а тут им пора в Рим возвращаться. Что делать? Недолго думая, находчивые сестры объявили моду на коричневые лица, и все римлянки вынуждены были красить лицо ореховым маслом. Но это на короткое время, а так — да здравствует бледность! А начав бледнеть, женщины пустились в разврат! Если краснощекая девка сексом занималась, как сам Бог приказал, без затей, фанаберий и сублимаций разных, то такой мертвенно-бледной красавице самый что ни на есть извращенный разврат подавай и эрогенные зоны ее там выискивай. Прибавилось работы мужскому полу на любовном поле.

Итак, косметикой русские царицы, и не только они, занимались с незапамятных времен. Но, собственно, что такое косметика? Не что иное, как смешение жира с краской. Невероятно вульгарно. И пусть нас сегодняшняя великая революция косметического искусства с разными там коллагенами и керамидами не очень своим великолепием и ценой пугает. Мы-то знаем, все от наших прабабушек идет — от жира и краски. И даже за тысячу лет до нашей эры человек с большим искусством и должным усердием наносил эту смесь себе на лицо. Так что не особенно ополчайтесь, пожилые бабульки, на едущих в метро и лимузинах раскрашенных и разукрашенных парней и девиц: из них генетическая наследственность вылазит. Прет, и все. Знайте, что красить губы начали аж в ледниковом периоде. А наносить краску на ногти и подпиливать их научились и того раньше. Правда, понятие красоты у разных народов неодинаковое. «Один любит арбуз, а другой свиной хрящик» — говорится в китайской пословице. Индусские женщины красную краску не для щек и губ использовали, а для окрашивания лба, а исламские — для подошв, ладоней и ногтей на руках и ногах. Так было в Китае и Древнем Египте. Мумии, находящиеся в Британском музее, тому свидетели.

С черной краской хлопот и разнообразия в ее употреблении меньше было: она почти всегда служила для бровей и глаз, исключая дусунов с острова Борнео, где верхом красоты считаются черные зубы, и для этой цели модницы труднодоступный корень месяцами в джунглях ищут.

А нас другой вопрос мучает: откуда бы у русских женщин с незапамятных времен такая тяга к косметике? И поняли мы, что не в печных российских трубах и обильных урожаях свеклы причина. Суть в том, что, в отличие от животных, человеку вообще свойственно украшаться. Это в натуре, так сказать, человеческой — размалевывать себя. Археологические раскопки однозначно на этот вопрос отвечают. Еще в доисторические времена применялось до 17 цветов красок для раскрашивания лица и тела. Наиболее популярными были белила, и на них шли мел, мергель и известь, черная краска из древесного угля и марганцевой руды производилась. А там, где природного сырья маловато было, применяли что под рукой в хозяйстве было. Например, где рос маис, посыпали лицо маисовой мукой — так делали североамериканские индейцы. Ни на один бал, пардон, племенную сходку с бубнами и плясками, гологрудая красавица с маленькой юбочкой на бедрах без маисового напудренного личика не выйдет. И пляшет, вращая бедрами, рядом с мужчинами, разрисовавшими себе лицо и тело сложными геометрическими фигурами или фантастическими цветными узорами. Сначала не для красоты, а для устрашения врага применялась сия косметика, была, так сказать, психологическим оружием. Британцы, так те в бой все синие шли, с ног до головы, чтобы приобрести более устрашающий вид. Но вообще-то уважались попугаистые цвета — желтый, зеленый, голубой. Фаворит Анны Иоанновны, который бразды правления России в свои немецкие руки взял, любил именно эти цвета и только в таковые и одевался, и придворные, плюясь и ругаясь, вынуждены были напяливать на себя камзолы скоморошьих цветов. А вообще-то цветами — желтым, зеленым и голубым — распоряжайся, народ, по своему усмотрению. Или разрисовывай геометрические фигуры на голове и по всему телу, как индейцы, или, как австралийцы, бери, братец, желтую мочу коровы, мешай ее с не менее желтым ее калом и втирай эту благоуханную смесь — психологическое орудие против врагов усиливается, угрожая задушить врага запахом непереносимым. Но не забудь при этом с африканцев пример взять: они коровьей мочой глаза промывали, укрепляет очень, говорят.

А. П. Рябушкин. Петр Великий перевозит в ботике через Неву императрицу Екатерину Алексеевну, князя Меншикова, адмиралов Головина и Макарова.

Дика и необузданна мода, ничего не скажешь! Современных девушек, напоминающих тоненькие тростиночки, невозможно представить в начале XVIII века. В те времена именно полнота женских форм была обязательным атрибутом красоты. Вспомним, как панически боялась наша царица Анна Иоанновна похудеть и постоянно заботилась о том, чтобы быть «в хорошем теле». Что только тогда женщины не делали, чтобы сохранить полные телеса. И водку-то специальную пили, которая жировой обмен организма задерживала, и специальные орехи ели, и вообще жирную пищу употребляли, рискуя печенью заболеть. Иностранцы возмущались такой дегенеративной русской модой, но повлиять на нее не могли. Вспомним, что все русские царицы, мягко скажем, были полноваты. Вот как историки об этом пишут: «По русским понятиям, красота женщины состояла в толстоте и дородности, женщина стройного стана не считалась красавицей, напротив, ей предпочитали тучную, мясистую». «Ее, женщину, взаперти держали, ценили ее красоту на вес — причем только пять пудов считалось допустимым минимумом». Англичанин Коллинс записал в своем дневнике: «Маленькие ножки и стройный стан почитаются безобразием. Красотою женщин они считают полноту. Худощавые женщины почитаются нездоровыми»^[49].

Крик моды! Иногда нам кажется, что ни крики, а настоящие вопли эта самая мода издает!

Китаянкам переламывали пальцы ног, чтобы они, срастаясь, становились похожими на копыта, и это считалось идеалом женственности. Никакая уважающая себя проститутка, претендующая на звание дорогостоящей, не предложит себя ни одному публичному дому, если у нее нет ног-копыт. Матери, желающие своих дочек хорошо выдать замуж, просто обязаны были в детстве переламывать им кости ног, сплющивая пальцы в единый сросшийся комок, убеждая несчастных, что это красиво! И ничего, что искалеченная навек женщина нормально ни стоять, ни ходить не могла, а переваливалась, как утка хромоногая! И сейчас еще в Китае изредка можно встретить старушку с авоськами и внуками, которая останавливается каждые три минуты — «дух перевести» на искалеченных ногах. И эта дикая мода длилась в Китае очень долго, пока Мао Цзэдун специальным приказом конец ей не положил. Да, действительно все в мире относительно!

От бородатых мужчин индейцы с презрением отворачиваются, как от недостойной касты, а одним из ритуалов возведения юноши в ранг взрослого мужчины в Древнем Риме был этап публичного бородострижения. Волоски из такой бородки, Нерона ли, или еще какого-нибудь там Клавдия Тиберия, тщательно все до единого соберут, в золотую, жемчугом осыпанную шкатулочку положат и богине в святыню, в дар принесут. А потом пируют несколько дней, развлекаясь борьбой гладиаторов с дикими зверями, которых кормили для свирепости человеческим мясом осужденных. Такие почести в древности воздавали мужественным безбородым.

А русские бояре за право носить бороду большие пошлины Петру 1 платили, вознамерившемуся этот обычай уничтожить. И на первых порах царь сам носил ножницы и каждому встречному оттяпывал кусочек бороды, но потом видит — не проймешь русскую традицию силой, великодушнее к ней подошел — носи, черт с тобой, но плати!

Но хотя и деньги за бороды получал, не обошелся без малого унижения русских бояр, на нововведения упорных, выдав им вместо квитанции за «бородовую пошлину» медный значок с такой вот поучительной выгравированной надписью: «Борода — лишняя тягота, с бороды пошлина взята».

В самом деле, вековые, устоявшиеся традиции нелегко искоренять. А борода русская пошла еще от древних славян — кривичей, дреговичей, родимичей, полян, словом, от тех людей, которые ныне Белоруссию и Украину заселяют. А в языческую пору? Боги всегда изображались с черной или красной бородой. И в таком почете борода была, что чем она длиннее и роскошнее, тем выше престиж ее владельца, так что смело можно русскую пословицу переиначить: «Встречают по одежке, провожают по бороде». И если, допустим, у какого мужчины борода не росла, на того косо смотрели и неуважаем он был в своем обществе.

Даже самая что ни на есть бедная девка еще подумает, прежде чем замуж за такого «безбородого» идти.

«У кого борода, тот и батька», — говаривал Степан Разин. «Бороде честь, а усы и у кота есть» — это старая русская пословица.

И закон русскую бороду здорово охранял. Если, к примеру, в кабацкой драке какой купец кулаком дулю собутыльнику под глаз влепит величиной со страусиное яйцо — ничего ему за это не будет, но попробуй он оторви клок бороды — штраф большой плати: от трех до двенадцати гривен. И можете себе представить, дорогой читатель, на какую великую жертву шел наш русский царь Василий III, отец Ивана Грозного, когда приказал себе бороду сбрить, успокаивая свою совесть такой вот непопулярной русской пословицей: «Борода что трава, скосить можно». Вот до чего бедного любовь к своей жене Елене Глинской довела. Царь думал, что таким манером он лет десять себе отнимет. А ведь и правда, с бородой и молоденькие юнцы стариками становятся. Такое уж свойство этой растительности — лета умножать. Хотя для влюбленных борода не помеха. Доказал это на деле муж одной жены, о котором мы в «Биржевых ведомостях» за 1901 год прочитали: «Представлена здесь курьезная супружеская пара. И, конечно же, трудно поверить, что это муж и жена. У мужа великолепные усы, а жена имеет еще более великолепные усы и длинную, как у патриархов, бороду. И звали их Амос и Виола Мьерс, они женаты уже несколько лет и очень счастливы. Но самое удивительное не то, что девица Виола уже в 14 лет имела бороду в два вершка, но то, что она неизменно пользовалась успехом у парней своего штата в Пенсильвании, и претендентов на ее руку было много». Так что, дорогой читатель, «не родись красивой, а родись… с бородой». Борода отнюдь не помеха в семейном счастье. Нравится же некоторым мужчинам нежный черный пушок у женщин над верхней губой, какой имела жена Андрея Болконского. Раз можно полюбить усатую женщину, почему не полюбить и бородатую?

Словом, «на вкус, на цвет — товарища нет». У нас красавица с распущенными волосами или с короткой стрижкой щеголяет, а в Западной Африке метровые постаменты на голове сооружают из глины, жира и собственных волос. Вы можете себе представить, дорогой читатель, какие не очень благородные насекомые могли заводиться в таком шедевре парикмахерского искусства, не снимаемого месяцами? И заводились, конечно! Но и здесь выход благородный нашли — объявили их, как коров в Индии, священными животными и за их истребление сурово наказывали. И богатые князьки начали применять изящные колышки в виде шила, инкрустированные драгоценными камнями, исключительно для того, чтобы почесать голову. Или слугам своим приказывали это делать. Лежит себе в гамачке такая чернозубая красавица с многоэтажной прической, напоминающей искусную башню, а слуга ей осторожно, чтобы ни одной вошке не повредить, головку скребет.

Но никого не должно шокировать такое парадоксальное несоответствие роскоши и обилия насекомых. Этого добра во все времена хватало. Думаете, у русских модниц иначе? Тогда вглядитесь повнимательнее, что это за красивые медальоны наши красавицы на своих изящных шейках носили? Медальоны? Как бы не так! Это самые настоящие блохоловки! Да, да, в открытом декольте роскошного платья наша красавица носила как неизбежную принадлежность дамского туалета ловушки для блох! Вот как один историк об этом событии пишет: «Необходимыми в туалете дамы были блошиные ловушки, которые модницы носили на ленте, на груди. Делались они из слоновой кости или из серебра. Это были небольшие трубочки со множеством дырочек, снизу глухих, а вверху открытых. Внутрь их ввертывался стволик, намазанный медом или другою липкою жидкостью»^[50].

Еще более парадоксально, по нашему мнению, что над таким «ювелирным изделием» большие мастера трудились. Можете себе представить, как гении ювелирного искусства трудятся над таким «стыдливым» предметом, как блошиные ловушки? Что поделаешь! Век вообще грязноватый был. «Шик, блеск, красота» — а с чистотой и удобствами не очень! Иностранный посол де Кюстин истинную правду сказал: «Они, русские, любят пышность, показное великолепие, но легко мирятся с отсутствием самого элементарного комфорта. Их дома грязны и кишат паразитами».

Не скажите, не скажите, дорогой посол! Рано вам русских в грязи упрекать. А не у вас ли во дворце во время бракосочетания Людовика X и Клементины Венгерской вошел камердинер и, обращаясь к гостям, громко попросил: «Господа, не писайте, пожалуйста, на лестнице, по которой король с королевой проходить будут».

Ну что же: у нас паразиты, а у вас мочатся на парадных лестницах. Каждому свое!

И не у вас ли в пышном Лувре или Версале воняло так, что нос затыкай, ибо короли и прочие придворные, не стесняясь дам, отстегивали свои панталоны и большую и малую нужду справляли на каминную решетку, не дожидаясь, когда камердинер принесет горшок.

И только один король, Генрих III, чистоту любил, а когда до власти дошел, приказал Лувр «слегка подчистить», лестницы вымыть, кухню с ее не всегда приятными запахами вон вынести, зверюшек экзотических, разных там львов, тигров и медведей тоже, и Лувр засверкал. А то прямо стыд какой-то для истории! То мадам Помпадур разводит в лучших комнатах Версаля своих куриц, чтобы тепленькое яичко Людовику XV в постельку занести, то Монтеспан в лучшей комнате Версаля с лепными и золочеными потолками свиней и баранов пасет!

А Клавдий Тиберий, так тот вообще разрешил «пукать» своим подданным во время пиров! Ничего не стесняйтесь, вассалы! Ибо задержание газов весьма вредно для организма. Ну и «запукала» Римская империя! Загремела на весь мир!

Но в общем-то признаем, что забыли, забыли наши дворяне изречение одного философа, всю жизнь доказывающего, что «чистоплотность для тела то же, что чистота для души». Даже чернокожие и краснокожие о чистоплотности белых с презрением отзывались: «Ты моешься, как белый», ибо белые, живя у дикарей, моют себе только слегка лицо и руки. А индеец племени крик должен был ежедневно купаться, хотя бы один раз, а зимой по четыре раза вываливаться голым в снегу. А если кто отлынивал, наказание было суровым: его нога или рука подвергалась укусам змеи. Грязнуль в племенах не было! Людоеды — да, были, и сколько угодно, каннибализм явлением распространенным был, а грязнуль не было. А как же в тех местах, где воды мало или почти ее нет, например, в пустыне Сахаре? И там чистоплотность тела была на первом месте: туземные племена очищали свои тела сухим пустынным песком. Коран, мудрость которого по сей день нас не одной правде учит, предписывал омовение тела песком перед молитвой.

Ну, конечно, отступление от нормы имелось. Не без этого. Греки, например, вместо воды натирались оливковым маслом и скребком отскребывали грязь.

Как было у европейцев? Век элегантности был веком одновременно удивительной нечистоплотности. Только изредка богачи употребляли мыло и розовую воду. Король-«Солнце» Людовик XIV довольствовался тем, что по утрам слегка обрызгивал руки и лицо одеколоном. И этим заканчивался процесс его умывания. Вообразим, какое амбре от него исходило, если дамам хотелось не его объятий, а возможности в укромном месте отмыться. Наполеон Бонапарт в воде предпочитал обильные дозы одеколона, а его жена Жозефина морщилась от этой корсиканской привычки и неохотно разделяла с ним ложе, хотя император от любви и страсти к ней безумствовал и предпочитал ее, а не молоденьких фавориток.

С появлением розовой воды и духов вода во многих странах вообще на второе место отошла. Дамы предпочитали принятию ванны обильные опрыскивания себя духами. Помните, как герой Мопассана вынужден был считаться со вкусом своей итальянской возлюбленной, не употребляющей воды, зато обильно поливающей себя духами. Адамы Древней Греции и Древнего Рима выпускали в залы, где находились гости, голубей с надушенными крыльями. Птицы окропляли пирующих падающими с их крыльев каплями душистых веществ. Наша царица Анна Иоанновна никогда не умывалась водой, она предпочитала протирать лицо коровьим топленым маслом. П. Долгоруков, вельможа ее времени, выразился о ней беспощадно, никакой поблажки ее красивым платьям не давая: «Она была неряшлива и грязна, несмотря на страсть к роскоши»^[51].

Словом, про Анну Иоанновну можно было сказать: «Грязновата, но щеголиха страсть какая!» Екатерина Великая лицо протирала каждое утро и вечер кусочком льда. Этой процедуре научила и своего сына, который вообще-то из-за упорства и упрямства, а также назло матери ничего от нее перенимать не желал, все супротив делая, но с кусочками льда смирился и даже эту процедуру полюбил.

Видите, дорогой читатель, что за картина такая странная получается: царицы наши в роскоши ходят, а мыться водой не любят. Подданные, конечно, с них пример берут и стараются к воде не очень прибегать.

С полным правом можно сказать, что и в семнадцатом, и в восемнадцатом веках воды в косметических целях употреблялось мало, ее заменяло опрыскивание духами. Но часто жены просто вынуждены были, дабы уничтожить терпкий запах, идущий от супруга, поливать себя литрами ароматической жидкости. Знаменитый французский король, имеющий, по мнению некоторых дотошных репортеров, за свою жизнь до пятисот любовниц, вонял потом так, что у его собак уши дыбом вставали. Но Генрих IV именно так понимал сущность мужской силы: обилие пота было у него равнозначно мужской потенции. И первая его жена королева Марго, и вторая — Мария Медичи, хотя и сами были грязнули грязнулями, обильно поливали себя духами, перед тем как лечь с ним в постель. Но когда уже невмочь было его любовницам сей «мужской дух» выносить, они робко свой протест выражали, а одна его фаворитка, острая на язычок де Верневиль, прямо, без обиняков заявила: «Сир, от вас прет, как от падали».

Мы наблюдаем такое закономерное явление: к старости многие короли, особенно французские, впадающие, мягко говоря, в странности, как огня, боялись воды для мытья, и их старые грязные одежды не только были пропитаны грязью и потом, но как бы впитали в себя образ их жизни. Например, Великий Фридрих Прусский к старости в такое одичание впал, что запах его тела был пропитан запахом его собак, с которыми он спал на одной постели, не меняя белья. Людовик XI, ходивший в старости в старом измызганном шерстяном трико и фланелевом, отороченном облезлым мехом кафтане, перестал мыться, когда перенес место своего пребывания в страшную тюрьму Бастилию, где у него была своя каморка, обитая соломенными циновками. В блестящий век короля Людовика XIV дамы почти поголовно ходили с черными, гнилыми зубами, поскольку никогда их не чистили, а у самого короля от нелюбви к дантисту изо рта воняло так, что его любовница Монтеспан, с которой король нередко ругался, заявила ему: «Да, я резковата, а у вас воняет изо рта». Можете себе представить, дорогой читатель, с одной стороны — роскошный белый бархатный костюм, весь усыпанный бриллиантами и драгоценными камнями, а с другой стороны — это невыносимое амбре изо рта. Но таков уж век был — роскоши и грязи одновременно. Русские дворы в это время мало чем отличались от иноземных.

И, наверное, именно в такой период жизни русских написал де Кюстин свои сакраментальные слова: «У русских неприятный запах, который слышен издалека. Светские люди пахнут муксусом, а простолюдины кислой капустой в соединении с испарениями лука и старой засаленной вонючей кожи. Эти запахи неизменны»^[52].

Вот ведь какой суровый вердикт иностранец нашей братии выдал. А спросить бы его: а вы, господин хороший, нюхали наших простолюдинов, когда они из бани возвращаются?

Тогда от них не кислой капустой несет, а приятным березовым веником, потому как что бы там ни разглагольствовали о скудном употреблении русскими мыла и воды — баня всегда была и остается их стихией.

Баня! Перефразируя нашего классика, можем сказать: «И какой же русский не любит хорошей бани!» Бани, называемые раньше «мыльнями», были повсеместно распространены и в городе, и в деревне. Бедняки топили баню «по-черному», то есть из-за отсутствия трубы дым не уходил в воздух, а расползался по деревянным стенам. Но были бани и «по-белому», с трубой. Помните, как в свое время Владимир Высоцкий пел: «Затопи ты мне баньку по-белому, я от белого света отвык». До самой эпохи Екатерины Великой в банях мужики и бабы мылись совместно, и только великая государыня этот варварский обычай, на растление и разврат толкающий, уничтожила. Запретила специальным указом. Но до самого конца нашего двадцатого века этот запрет будет нарушаться, уж больно соблазнительно мужикам и бабам свои голые телеса рассматривать и жесткой мочалкой спины тереть. Наш Григорий Распутин водил в бани всех своих аристократических «барынь» — заставляя их там омывать свои телеса, дабы, как сам выражался, «унизить их гордость». Мы не знаем, как унизил гордость баб один из современных высокопоставленных лиц России, когда око камеры ухватило этот пикантный момент совместного мытья и всему миру о том поведало, но вот свою — непременно. Скатился не в прорубь или там речку какую холодную из этой бани, а прямехонько со своего поста.

Но вообще-то надо вам сказать, дорогой читатель, что обычай совместного мытья в бане мужчин и женщин к очень ранним временам восходит, а особенно был распространен в XIII и XIV веках во всем мире. В Древнем Риме паровые бани были во всех богатых домах и имели сложное инженерное устройство. Вот как писатель Александр Дюма описывает впечатления чуть не задохнувшейся в такой бане любовницы Нерона Акты: «В небольшой круглой зале, возвышающейся амфитеатром, с низкими нишами, находились сиденья. Посередине стоял огромный котел с кипящей водой, наполняя паром все помещение. Трубы снаружи оплетали избу, как плющ, растущий по стенам. Акта, когда вошла, не могла выдержать, вздохнуть, дыхание остановилось. Одна из рабынь потянула за цепь и отодвинула золотую заслонку в потолке, впуская струю свежего воздуха»^[53].

Подумаешь! Золотая заслонка! Удивила! Наших «новых русских» никакими заслонками не удивишь! Вы посмотрите только (если, конечно, телохранитель собаку не науськает), какие у них там за высокими кирпичными стенами банные хоромы прячутся! Тут вам и черный мрамор, и бронзовые канделябры, и печи из дорогого камня, и даже вода свое минеральное шипение выдает. Парься — не хочу! Но естественно — это для избранных! Неизбранные будут вынуждены в своих сарайчиках на клочке землицы, гордо именуемом дачным участком, из нагретой от солнца в ржавой бочке водой поливаться.

Но тоже здорово! Ибо баня так же неизменна и неуничтожаема в русском народе, как и его дух. И прав был итальянец Паоло Мантечацца, рассказывая о русской бане: «Во-первых, это лекарство от всех болезней. Коль скоро русский почувствует себя нездоровым, тотчас выпьет водки с чесноком или перцем, закусит луком и идет в баню париться»^[54].

Ох, эти обычаи, ох, эта мода! Какая же великая сила из вас прет! И как же неподвластна она, как и любовь, никакому рассудку! И вот чтобы абсурдность этой моды как-то сгладить, ввели спасительные афоризмы: о вкусах, дескать, не спорят и что-то там о свином хрящике, несовместимом с арбузом. И тогда начали не только свиные хрящи, но и целые слоновьи кости запихивать во все части тела, вовсе для этой цели не предназначенные: и в уши, и в губы, и в носовые перегородки, а в последнее время даже в з… пардон, в ягодицы. Не верите? А вы откройте наши современные газеты. Там все по-научному вам объяснят, что новое — это давно забытое старое, и не мешало бы об этом помнить, а посему одним из увлечений современной молодежи является пирсинг — от английского «прокалывать», который с незапамятных времен знали наши предки и все индийские и африканские племена, носящие по деревянному блюдцу в нижней губе и по колышку в ноздре. И что обычай этот — украшение себя различными предметами — очень древний, еще древнее периода ношения одежды, и в природе едва ли найдется такое вещество, которое не применялось бы для украшения человеческого тела. Клыки кабанов, зубы летучих мышей, кружки из яичной скорлупы, кости змеи, раковины улиток, птичьи клювы — все годилось для разукрашивания себя. Наша талантливая молодежь, на новаторство скорая, мелочиться не стала и, не довольствуясь колечками в носу, на языке, на груди и в пупке, наложила себе золотые кольца еще и на попку. А какие преимущества такой новаторской моды? Самые что ни на есть замечательные — парни гурьбой на такую девицу внимание обращают, а на бесколечную ее подружку даже и не взглянут. Такой моднице ни одна соперница не страшна. А значит, девушки, давайте бегите-ка в такой-то кабинет и прокалывайте в попках еще по две дырочки.

Цветет и процветает этот бизнес, а на улицах всех городов мира все чаще появляются юноши и девушки, «проколотые» в самых неуместных местах своего лица и тела. Мировой ли рекорд, рекорд ли Гиннесса, этой мягкосердечной институции, которая все немыслимые чудачества за подвиги почитает, установила некая португалка Давидсон, явившаяся на публичное обозрение в 1998 году с 305 проколами на лице! Там живого места не найти: брови, веки, губы, зубы, язык, щеки, подбородок — все усеяно и испещрено золотыми кольцами и бляшками. А Давидсон еще грозится, что малость поднапрягется и найдет на своем лице «живое место», чтобы украсить его 500 проколами! И не страшны ей боли, ибо процедура прокалывания неболезненна, так как сопровождается хорошо действующими обезболивающими уколами!

Трепещите и завидуйте, девчонки прошлых веков! Вам-то уж приходилось испытывать дикие муки, страшную боль, когда вы, модницы эдакие, подкладывали свои передние зубки на деревянные плахи и вам выбивали их без всякого наркоза железным долотом.

Но мы, может, несколько эмоциональны, дадим слово бесстрастному ученому: «Операция производится следующим образом: пациент ложится на спину и крепко прикусывает передними зубами деревянный валик. Зубной мастер накладывает на зуб маленькое железное долото, берет кусок дерева в качестве молотка и отпиливает от края мелкие кусочки. Боль бывает довольно значительна. Чем объясняли этот африканский обычай: „Мы меняем форму своих зубов, так как благодаря этому мы можем более искусно плевать“^[55].

Словом, плевать, мол, нам на боль, ради моды — плевать. Жители племени нуэр ради этой моды заставляли терпеть своих шести-семилетних детей, которым выламывали нижние, появившиеся „на постоянное место жительства“ резцы. Вот к какому спартанскому терпению приучали своих детей, хотя, конечно, и слыхом не слышали о том спартанском мальчике, укравшем лисицу и молча переносившем боль, когда та, спрятанная у него за пазухой, поедала его внутренности.

Вот рассказ человека западноафриканского племени: „Три девушки отправились подпилить свои зубы. Зубы были подпилены. Одна девушка вырвала себе два зуба, а шесть подпилила, но красивее всего были заострены зубы третьей. Все три сказали: „Посмотрим, у кого из нас лучше вытащены и подпилены зубы“. Та, у которой зубы были подпилены лучше всего, могла плевать гораздо дальше, чем две другие. Последние возревновали и бросили эту девушку в воду, где она утонула“^[56].

Ну что мы можем сказать о бедной утонувшей девушке? „Не переплевывай других! Жизни можешь лишиться!“ Но мода на „переплевывание“ не исчезла из обихода нашей современной жизни. Вечно кто-то кого-то переплевывает: соседа ли по даче лучшими помидорами, более дорогим лимузином по сравнению с „БМВ“ шефа. Словом, по пословице: „У одного суп жидок, у другого жемчуг мелок“, а в результате все от зависти жестоко страдают.

Помните, как в нашумевшем американском фильме „Титаник“ стоят молодые герои на палубе корабля и беспечно плюют в открытое море. Это был единственный случай в мире, когда „переплевывание“ не было связано с завистью.

„Ну какая глупость с этими плевками!“ — воскликнет рассерженный читатель. — Мура, да и только!» Не спешите с выводами, дорогой читатель. Плевок в жизни человека играет очень большую роль. С плевками дело обстоит все не так просто, и наплевать нам, что кто-то может думать иначе. С древних времен существовала уверенность, что слюна, в соответствии с принципами симпатической магии, составляет часть человека, и все происходящее с нею оказывает на него воздействие. То есть, говоря проще, по слюне можно узнать наличие ее хозяина. Захочет, допустим, какой президент в перерыве между государственными делами амурными делишками нетрадиционным способом заняться, интриганы папарацци выследят пикантный фрагмент рандеву и на весь мир шум поднимут. Президент, конечно, ни в какую, кому же охота запятнанным ходить и на публичное обозрение свое бельишко, пардон, гульфик, выставлять? И, оказывается, истину может установить… плевок. Достаточно сравнить плевок президента со следами орального наслаждения на платье искусительницы. Экспертиза без всяких ошибок верную правду скажет. Так что плевок — это могучая сила, способная политиков и на землю сбросить, и на небеса ненароком подбросить.

Шотландские матери умоляли человека, восхвалившего прелести ее ребенка, плюнуть ему в переносицу. Этим способом якобы они ограждали свое дитя от возможного сглаза. Индеец, тот никогда индифферентно мимо плевка неприятеля не пройдет. Нет, он, подобрав плевок врага и произнеся соответствующее заклинание, вложит его в клубень картофеля, положит клубень в золу, и его враг обязательно зачахнет, потому что клубень в золе высыхает. Логика — убийственна. А индеец другого племени, подобрав плевок врага, вложит его в лягушку, которую бросит затем в речку, и враг его начнет биться в смертельных судорогах. В Новой Зеландии без слюны не обходилось ни одно шаманство, ибо это очень важный атрибут в колдовском деле, не меньший, чем кровь. И при помощи слюны можно послать любую порчу на человека. Уж не говоря о том, что слюной скреплялись все соглашения договаривающихся сторон как залог братства и верности.

А вообще-то, дорогой читатель, эти все сложности и церемонии с выбитыми зубами и плевками больше для иностранцев подходят. У нас раз плюнуть в тихом переулке или в темном подъезде зубы кому выбить мастеров специальных не требуется, каждый почти может. Но вообще-то советуем со слюной обращаться бережно и осторожно, с уважением и особенно не расплевываться — ни в колодец, поскольку «пригодится воды напиться», ни в прочих общественных местах, а на человека плевать и вовсе не рекомендуется и «зуб на него держать» тоже. В зубах полагается держать драгоценные камни. Просверливалось, например, в передних зубах отверстие величиной… о, это уже в зависимости от вашего материального состояния. Если вы, индийская или эквадорская барышня, богаты, смело просверливайте отверстие величиной с зеленую горошину — ваши бриллианты туда свободно влезут. Какая девушка победнее, золотые или медные кружочки туда вставит. И если вы, дорогой читатель, побываете по туристической путевке в этих экзотических местах, не забудьте наряду с прочими достопримечательностями и в ротик какой красавице заглянуть и в зависимости от величины сверкающего в ее зубах предмета можете определить, к какой касте социального сословия обладательница инкрустированных зубов принадлежит: к богатым или бедным.

Бедные — медью сверкают! Позор! Не то что у нас! У нас ни одна порядочная цыганская модница медь в свои зубы не вставит. Только золото! На всю челюсть! Знай наших!

Впрочем, дорогой читатель, шокирует нас несколько эта неуемная тяга к богатству. А все с одежды началось. Склонность людей щеголять и ослеплять одеждою так велика, что в свое время правительства разных стран стремились отвращать людей от этого бедствия специальным законом: греки и римляне, например, издавали указы об ограничении роскоши в одежде. Со времен Карла Великого такие постановления стали появляться в Германии. Но, конечно, особого успеха они не имели, ибо в натуре человеческой, от дикаря до современного интеллигента, любовь к роскоши проявлять. В России никакие законы — ни Петра Великого, ни Анны Иоанновны, ни Елизаветы Петровны, ни Екатерины Великой, не помогли. «Красиво жить не запретишь» — говорит русская пословица. Правда, были такие высокосоциалистические страны, которые тягу к роскоши, чтобы не отчитываться в ее происхождении и для охлаждения на далекий север не попутешествовать, тщательно скрывали. Маскировались под парусиновых Корейко. Но эти времена пока прошли. Вернутся ли? Кто знает, кто знает, дорогой читатель. Может, когда-нибудь божеская заповедь о материальном убожестве станет высшей добродетелью человека. А пока народ с радостью во всеуслышание и во всевидение заявляет о своем богатстве. То на белых «Линкольнах» длиною с десяток метров разъезжают, то на Канарских островах или в Испании виллы себе строят (ох, не добралась до них налоговая инспекция), то в лисьих тулупах щеголяют. Богатство стало престижно, и тот, кто не обедает в кафе «Голливуд», вроде и не человек вовсе. Богатство возведено в такие ранги высшей добродетели, что пусть утрутся философы своими аскетическими трактатами о красоте души. Душа и ум уж слишком как-то примелькались на протяжении столетий. Не до нее стало, некогда в ее извилинах ковыряться, сила денег в моду вошла, и ничем ее не вышибешь. Недавно мы прочли в польском журнале «Твой стиль» о стиле жизни одного кандидата в президенты, который вздумал понравиться народу не своими, как правило, невыполнимыми предвыборными обещаниями, а исключительно своим богатством. Чего только у этого новоиспеченного русского миллиардера нет: и красавица-то жена Василиса Прекрасная, и дети-то херувимы небесные, французской бонной обучаемые, и норковые-то одеяла в спальне по двадцать тысяч долларов за штуку, и потолки-то в особняке лепные, царственно позолоченные. Но забыли эти наши новоиспеченные миллиардеры мудрую русскую пословицу: «Встречают по одежке, провожают по….» А как у них дело обстоит с этим органом? Но, впрочем, дорогой читатель, как мы уже упоминали, — это анахронизм. Современная поговорка иначе звучит: «Встречают по одежке, провожают по деньгам!»

Ну мы тут говорим, говорим, совсем разговорились, а нас бедняжка царица ждет! Побелилась она, порумянилась, посурьмила бровки. Мало, еще раз подсурьмит — не запрещалось! Это вам не Англия, где во избежание супружеских недоразумений, вернее, разочарования супруга видом своей жены, не соответствующей виду невесты, британский парламент вот такой закон в 1770 году принял: «Всякая женщина, какого бы она ни была возраста, положения или профессии, девица, замужняя или вдова, которая с помощью косметики, румян, помад и прочего соблазнит мужчину, наказывается как обманщица».

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Уж и краситься бабам нельзя. Безобразие, да и только: от английских законов красотой не разживешься. Нет, у нас все иначе было! У нас не только женщинам, мужчинам краситься разрешалось, и даже поощрялось. Вы взгляните утречком, чем наши щеголи занимаются? А они часами перед зеркалом просиживают. Вот как выглядит щеголь времен Екатерины: «Проснувшись утром или немного позже, он мажет свое лицо парижской мазью, натирается разными соками и кропит себя пахучими водами, потом набрасывает пудермане и по нескольку часов проводит за туалетом, румяня губы, чистя зубы, подсурьмливая брови и налепливая мушки. По окончании туалета он берет свою соболиную муфточку, садится в манерную карету и едет из дома в дом».

Да, да, дорогой читатель, вопреки вашему неправильно устоявшемуся мнению, муфточки носили щеголи восемнадцатого века, и была эта муфточка абсолютно необходимым атрибутом мужчины. При любовных свиданиях в нее было удобно прятать любовные записочки. И называлась эта муфточка весьма характерно: «Манька».

К. Сомов. Как одевались в старину. (Дама и кавалер). 1903 г.

А вот, дорогой читатель, французский щеголь в интерпретации великого писателя О. Бальзака: «У него двойной или тройной жилет, причем все очень яркие, видна во всем аккуратность костюма, подвижность, как у мотылька, осиная талия, ботфорты, булавка с огромным медальоном, сделанная из белокурых волос. Сувенир сплетен весьма искусно. Подбородок он прячет в пышном галстуке. Уши затыкает ватой, говорит сладким голосом, подобным флейте, и любит танцевать»^[57].

Находите, дорогой читатель, сходство между нашим и французским щеголем? Та же вертлявость, та же юркость и яркость костюма наподобие бабочки, словно и не мужик вовсе перед нами. Нет, в старину мужики посолиднее были, мотыльками не порхали, а свои тяжелые боярские костюмы носили степенно, тяжело и с достоинством. А какое, скажите, достоинство может быть у такого «фицеля», когда он по целым часам перед зеркалом в своем пудромантеле просиживает?

А пудермане, или пудромантель, — это накидка такая, чтобы пудрой, обильно посыпанной на волосы, не запачкать костюма. И даже шкафы такие специальные были, иногда в них любовники, которых неожиданно заставали в спальне жен, просиживали долгие часы, от гнева мужа спасаясь. При Павле пудрить волосы и носить букли полагалось только военным и вельможам. Женщинам это было необязательно. А при Александре I перестали пудрить и начали стричь волосы. Но хотя мужчинам разрешалось носить искусственные букли, к женским искусственным волосам относились сугубо отрицательно. Волосы должны были быть свои, при «Домострое» — заплетенные в две косы и упрятанные под специальный чепчик, позднее с причудливой прической. И если какой кокетке бог волос не дал, она носила парик тайно, чтобы об этом никто не догадался. Графиня Н. Салтыкова, носившая парик и не желавшая, чтобы кто-нибудь об этом узнал, имела крепостного парикмахера, которого держала у своей постели запертым в клетку. Там просидел он три года. Эта забавная сцена в нашем воображении примерно так выглядит: сидит лысая красавица Салтыкова, не одного красавца соблазнившая, на краю постели, проснулась, сладко потянулась, глянула в угол своей кровати, где в железной клетке, как зверь диковинный из зоопарка, сидит, скорчившись в углу, запертый парикмахер. Вынимает графиня ключик из-под подушки, открывает замок висячий, выпускает пленника и говорит: «Ну, пора нам марафет наводить. Давай-ка, голубчик, сегодня меня покрасивее сделай, за сим в клетку свою полезешь». Ну парикмахер старается вовсю, парик ее железными щипцами завивает, на лысую головку накладывает: прелесть не головка! Довольная графиня ласково так треплет его по щеке и говорит: «Ну вот и хорошо, голубчик, сегодня ты превзошел самого себя. Показал свое усердие. Сейчас тебе за это чарку водки преподнесут. Спасибо тебе, голубчик. А теперь быстренько полезай-ка обратно в свою клетку. Мне надо успеть к графу Потоцкому». Парикмахер смиренно ручку ей целует и покорно залезает обратно в свою клетку.

Часто такой парикмахер, правда, в клетке не запертый, несколько функций исполнял, как говорится, «и чтец, и жнец, и на дуде игрец». Он мог и камеристкой при случае быть, платье госпоже застегнуть, и косметологом, хороший рецепт ухода за кожей подать. А советы были отличные, использовали их как для тела, так и для лица, все из натуральных продуктов состояли: химию не уважали. От древних египтян все это пошло, когда красивая Клеопатра, чтобы еще больше похорошеть, стала в молоке ослиц купаться. А после нее и другие женщины этот дорогостоящий обычай переняли. Так, Поппея, жена императора Нерона, содержала пятьдесят ослиц, специально предназначенных для того, чтобы она могла не только купаться, а даже плавать в молочных ваннах. А наши барыни в молоке, правда, не купались, но мясо в косметике повально использовали. На ночь для мягкости кожи и уничтожения морщин обкладывали лицо парной телятиной. Мы вам советуем, дорогие читательницы, использовать этот чудодейственный метод наших прабабушек. Щеголихи екатерининских времен с мяса на фрукты перешли. У них в моде были земляничные маски и даже купания в «земляничном компоте». Для уничтожения веснушек хорошим средством считались растертые сорочьи яйца, а для белизны лицо натиралось огурцом.

А вообще-то, перенимая опыт наших прабабушек, можно на лице и теле весь огородный урожай со своего участка испробовать со зримым эффектом. Из старых прабабушкиных рецептов в области «покрасивения» можно взять абсолютно все. Не советуем только две вещи: вытягивание ушей и приклеивание мушек. Это ни к чему и даже опасно. В семнадцатом веке наши женщины так вытягивали себе уши, что чуть ли не ослиными они становились, а мода на мушки вообще от несчастия произошла, Народу было свойственно (а сейчас нет?) подражать «сильным мира сего». Появится, допустим, у какой королевы от греховной любви неожиданное брюшко, растущее девять месяцев, и все придворные дамы давай себе животики ватой подкладывать. Пошла мода на выпуклые, «беременные» животы. Так и мужской фрак произошел. Какому-то вельможе мешали в работе фалды кафтана или камзола, не важно, он взял и оттяпал до пупка целый перед, и вот вам, пожалуйста, эта куцая одежонка фурор в мире произвела, самым изысканным костюмом стала, и одевают ее в исключительно элегантном обществе и в торжественных случаях.

Беспокоит нас, однако, дорогой читатель, эта случайность в возникновении моды. Никаких кутюрье не надо! Зайцевы и Юдашкины на монарших дворах не очень бы себе карьеру сделали. Там король всем дирижировал. Выйдет, скажем, французский король Людовик XIV со своим небольшим в 156 сантиметров ростом балет танцевать, до которого большим охотником был, а придворные увидят высоченные каблуки на туфлях его величества, и назавтра все поголовно, даже высокие ростом, приходят в таких каблуках. Парик Людовик XIV увеличил в высоту; придворные тоже исправили «ошибку» и не очень «чупристые» парики заменили высокими. Скачет, скажем, по лесам, по полям и долинам любовница короля (все того же) Фонтанэ на арабском скакуне, ветер ей волосы развевает, она возьми и закрепи их на лбу ленточкой. И что вы думаете? Все дамы стали носить такую «ленточную» прическу, и даже до варварской России эта мода докатилась на долгие времена. Но были, были, дорогие читатели, в истории моды такие субъекты неординарные, которые своим обаянием на нее влияли. И к таким личностям относится герцог Альфред де Орсей. У него прямо какая-то магическая сила была влиять на моду. Проиграет, скажем, он в карты в матросском кабачке, поскольку народа никогда не чуждался, спустит все до копейки, то бишь до франка, и даже свою верхнюю одежду, а на дворе холод, дождь и слякоть. Ну, он последнюю монетку из кармашка выгребет, купит у матроса его толстое суконное пальто и, от стыда голову в воротник пряча, возвращается темными переулками домой пешком, поскольку на фиакр уже не хватило. А наутро — что за чудо! — все вельможи щеголяют в толстых суконных плащах, а купцы несут герцогу ценную взятку, ибо залежалые годами толстые сукна вмиг оказались купленными.

Модные платья середины XVII в.

«Галантные пейзане» времен Людовика XVI. 1779 г.

Лукреция Борджиа, утомившись скакать на коне в неудобном платье, которое ветер все время поднимал, обнажая белые панталоны, надела не так маркие и более эстетичные пажеские штанишки. И что вы думаете, дорогой читатель, все дамы панталоны долой, а напялили на себя пажеские штанишки. Власти возмутились: это до чего же мир докатится, если дамы будут мужскую одежду носить? Это только наш либеральный век махнул рукой на облачение бабы в мужской костюм. А носи себе на здоровье и безнаказанно.

Напрасно доморощенный поэтик стишки сочинил о пагубности этого явления.



Ты забрала у мужчин власть,
Ты забрала у мужчин силу,
Ты забрала у мужчин брюки,
А теперь удивляешься:
Почему под брюками нет «мужественности».



Так вот, во избежание исчезновения «женственности» удам, носящих пажеские штанишки, феррарские верховные власти такой приказ в 1514 году издали: «Категорически запрещается носить дамам пажеские штанишки, а для этой цели стражники имеют право проверять нижнее белье дам». Но чтобы не больно стражники под юбки дам лезли, такую вот оговорку в примечании к закону внесли: «Если окажется, что напрасно подвергал стражник даму осмотру, у него отрубается ладонь».

Возвращаясь к нашей теме о случайности моды, приведем вам, дорогой читатель, еще примеры.

У английской герцогини Нью-Кастель, спешащей на бал, вскочил над верхней губой прыщ. Ну она досадливо, конечно, поморщилась, а поскольку была женщиной сообразительной и на рациональные предложения скорая, прикрыла его черненьким тафтяным кружочком, и все, аминь, дамы наперебой себе начали приклеивать мушки, и стали они распространяться во всех странах Европы, а в полуазиатской России особенно.

Модница екатерининского времени не выезжала в общество без коробочки с целым набором различных мушек, на крышке которой было маленькое зеркальце, для лицезрения себя, конечно, но и для любовных разговоров тоже. Да, да, вы не ослышались, дорогой читатель, существовал разговор мушек. Если дамочка, получив от влюбленного кавалера любовное послание, желает ему ответить взаимностью, она не будет там, как в романтическом XVII веке, изощрять свой ум глубокомысленным ответом. Она попросту приклеит мушку на виске, у самого глаза, что однозначно равняется ответу: «Согласна, я тоже умираю от страсти». И окрыленный кавалер, прочитав на лице возлюбленной «мушиный» ответ, может не церемониться, любовную атаку вести решительно, успех ему обеспечен. Но вот дамочка, получив любовное послание, вскипела негодованием (такое редко, но случалось). Тогда она демонстративно приклеивает мушку на носу. И кавалер знает, что это означает: «Какая наглость!» — и что ему надо убираться восвояси и поискать более благосклонный объект для своего любовного пыла. Но ведь в жизни и противоположные случаи часто бывали. Допустим, какая дамочка сама от любви изнемогает, а кавалер на нее «ноль внимания, фунт презрения». Тогда она свои чувства выразит мушкой, приклеенной у правого глаза, и это будет означать: «Тиран вы эдакий. Не видите, как я страдаю». Если мушка твердо утвердилась на подбородке, ответ прост и конкретен: «Люблю». А на щеке — еще более конкретен: «Согласна». А которая ветреница поиздеваться над кавалером захочет, пожалуйста, приклеивай мушку под нос, и она будет дословно означать: «А фигу тебе под нос».

Вот такой многоречивый красочный язык происходил без единого слова между влюбленными в восемнадцатом веке. Очень практично, как нам кажется. Сейчас, когда пейджеры и компьютеры появились, мушки, как анахронизм, исчезли, конечно.

В старину роль пейджера исполняла обыкновенная табакерка, куда вместе с душистым табаком клалась и любовная записочка. Старинные табакерки, за которыми в свое время охотился Наполеон Бонапарт, а ныне иностранные туристы, в большом количестве раскладывались на столах вельможного дома.

Их называли «кибиточками любовной почты» от обычая вкладывать в них любовные послания. Были они роскошные: золотые, с эмалью, усыпанные драгоценными камнями.

Королевы и царицы любили нюхать табак. Екатерина Медичи в перерывах между кровавыми злодеяниями и любовными оргиями страстно нюхала табак. И «пошла писать губерния» — все придворные пристрастились к нюханью табака. Для знатной публики даже устраивались знаменитые табачные вечера с дегустацией лучших сортов табака. Нюханье табака, в отличие от курения, зубную боль не успокаивает, но им можно «выкурить» злого духа из домашнего сарая. Индейцы нюхали табак для очищения мозга и от плохих мыслей. В середине XVI — начале XVII веков табак стал очень популярен в Испании и Риме. Но поскольку табак вызывал повальное чихание, то Папа Римский Урбан III в 1624 году запретил нюхать табак в божьем храме.

Русские очень давно приохотились к табаку, и он не был запрещен, а царь Михаил Федорович запретил только курение табака, справедливо считая, что частые пожары в столицах связаны с пристрастием к курению мужчин, неосторожно гасивших спички и окурки. Петр I сей запрет снял, и мода и на курение табака, и на его нюханье возобновилась. Дамы начали курить пахитоски, а мужчины — трубки и сигареты.

Екатерина Великая очень любила нюхать табак и нередко в знак признательности своим подданным раздавала дорогие табакерки из золота и серебра, усыпанные драгоценными камнями. У нее вообще две вещи приоритет в подарках имели: ее портреты и табакерки. А вообще-то, надо вам сказать, дорогой читатель, что вкус у Екатерины Великой на подарки своим подданным не только отменным был, но весьма многозначительным и остроумным. Любила матушка государыня значимым подарком одаривать. Захочет, скажем, какой ее старенький сановник какую певичку или танцовщицу в своем дворце наложницей держать, императрица шлет ему в подарок попугая, который на чисто русском языке в самые неподходящие интимные минуты такие вот сентенции изрекает: «Стыдно старику дурачиться». Само собой: «Богу богово, кесарю кесарево», что разрешается шестидесятилетней царице, запрещено ее шестидесятилетнему сановнику. Или пьянице со значением вручается подаренный императрицей золотой кубок. А когда один из ее фаворитов, большой охотник до женских рукоделий, подарил ей собственноручно вышитую диванную подушечку, она в ответ подарила ему бриллиантовые серьги. Намек, что не гоже, дескать, мужчине, да еще ее фавориту, женским занятием увлекаться.

Г. С. Мусикийский. Семейный портрет Петра I. 1716–1717 гг. Миниатюра.

Г. С. Мусикийский. Портрет Екатерины I на фоне Екатерингофского дворца в Санкт-Петербурге. 1724 г. Миниатюра.

Узнав, что владимирский наместник берет взятки, она послала ему в подарок в день Нового года кошелек с метр величиной. Самое прискорбное для наместника было то, что он, не подозревая подвоха, развернул подарок царицы во время званого обеда на глазах многочисленных гостей, которые поняли значение такого подарка.

Если уж мы коснулись «доброты» Екатерины Великой, то скажем, что императрица, склонная к романтизму, не избежала его и в подарках своим подданным. Приносят, скажем, какому вельможе от царицы простой цветочек в глиняном горшочке, так, дрянцо — герань там или фуксию, он значение сие силится понять, во все стороны горшочек вертя и ничего не понимая. Глядь, а в стебелек цветочка драгоценный камень воткнут, цены неимоверной. Или вручают кому в подарок от царицы простой дешевый железный рукомойник, он понять сей намек не может и силится сообразить, что он такое сделал, что царица на него обиделась и такой подарок сделала, глядь, а вместо воды из рукомойника дождь драгоценных камней сыплется. Вот какая не только умная, но и остроумная государыня была.

Другие царицы так не изощрялись в подарках. У них традиционно: фаворитам должности и дворцы, фрейлинам — старые платья. Только старые, ни в коем случае не новые. И пусть бы попробовала какая придворная перещеголять царицу в роскоши платья или туалета, она живо бы или своей должности лишилась, или страшное наказание понесла. Так, Елизавета Петровна, претендующая на звание первой красавицы Москвы и Петербурга, вдруг на балу увидела в волосах красавицы фрейлины Лопухиной белую розу, а точно такую же розу имела в этот момент царица на своей царственной головке. Не смущаясь многочисленного общества, царица в дикой ярости схватила бедную Лопухину за косы, пригнула ее к земле и, ругаясь, как хороший извозчик (а ругаться-то она умела!), оттяпала ей часть косы вместе с кусочком кожи. А когда от ужаса Лопухина упала в обморок, Елизавета Петровна пожала плечами и, положив свою ручку на плечо кавалера, продолжала танцевать менуэт, который танцевала лучше всех в Петербурге. Она потом этой несчастной Лопухиной прикажет язык отрезать и выпороть публично.

Розу прицепила! Непростительная оплошность с вашей стороны, дорогая фрейлина! Воспитываясь при монаршем дворе, пора бы знать, что первенство по красоте и прочим качествам принадлежит монарху. Вон Клавдий Тиберий чуть под меч не попал, когда при начинающем лысеть Калигуле явился в блеске своей пышной чуприны. «Как ты смеешь ко мне с такими волосами являться? — закричал на него Калигула и тут же приказал страже: — Снять ему голову». На что Клавдий Тиберий с еще большей силой закричал слугам: «Чего уставились, олухи? Не слышали приказа императора? Он вам приказывает снять мне волосы». Словом, своей остроумной находчивостью жизнь свою спас для будущего блага Римской империи.

Екатерина I запретила дамам убирать алмазами обе стороны головы. Им разрешалось украшать только левую часть, правая была приоритетом царицы. Она одна могла носить горностаевые меха с хвостами, другие дамы щеголяли «без хвостов». Прямо сатира из журнала «Крокодил»: «Горят от зависти безлисые подруги». А еще одежда царицы отличалась от прочих смертных дам длиною рукавов ее сорочки. Длинные тонкие полотняные рукава наматывались на руку, и на такое мешающее делу и движениям изобретение шло 20 аршин материи. Екатерина же Великая, наоборот, в нарядах уподоблялась русским крестьянкам. Ее платья напоминали русские сарафаны.

А вообще-то все старинные русские одежды отличались весьма длинными рукавами, прямым разрезом спереди, пуговицами от шеи до пояса и, как мы уже говорили, множеством украшений.

Но довольно нам, дорогой читатель, о моде и других вещах обильно разглагольствовать. Кажется, все ясно, и вывод один напрашивается: царицы наши русские хоть и белились, и красились, и в драгоценных одеждах ходили, и детей рожали, и кушали вкусно — жили в красных теремах безрадостно, как в неволе.

Но так было только до шестнадцатого века.

Когда царицы русские сами стали править Россией, они всем показали «кузькину мать». Такие развеселья и оргии устраивали, что глаза на лоб у иностранцев вылазили, сторицей расплатились за все свои притеснения и прошлые бесправия! Все, что раньше разрешалось царям-мужчинам, они самовольно теперь себе разрешили. Разрешалось им, царям, при законных женах многочисленных любовниц иметь, и царицы стали их открыто иметь. Но чтобы грубым словом «любовник» слуха не оскорбить, стали называть его элегантно — фаворитом. Со всей нашей ответственностью мы утверждаем, что эпоха правления наших цариц — это эпоха царствования их фаворитов.

И прошла наконец пора скучать русской царице, а начать веселиться! Как говорится, из ада да прямо в рай! Земной, конечно! Но пока рай наступит, чистилище еще надо пройти. Это когда царицы хотя и не совсем еще из оков «Домостроя» вышли, но попрали их маленько. А начало этой «революции» положили вторая жена Алексея Михайловича Наталья Нарышкина и его дочь от первой жены — Софья.

И. Е. Репин. Царевна Софья Алексеевна через год после заключения в Новодевичьем монастыре в 1698 г. 1879 г.

* * *

Это она, шестая дочь царя Алексея Михайловича, родившаяся в 1657 году и сводная сестра Петра I, нарушила первой домостроевские порядки и много вольностей стала себе позволять. Прежде всего — долой затворничество! Что это за порядок такой — русские царицы носа из своего терема высунуть не могут. Как прокаженные какие из-за решетки на мир и людей смотрят и в церкви ото всех сторонятся. Софья первая начинает устраивать свои театральные представления. А в церкви стоит на виду у всех, прятаться от людских глаз не желает. Дух в нее какой-то непокорный, по-видимому, вселился. Любовника, женатого причем, себе взяла — Василия Васильевича Голицына. Ребеночка, сына от него прижила. На воспитание, конечно, в чужие руки, как принято было — все честь по чести, — отдала. Этот факт биографии царевны Софьи потом на разные лады писателями использован будет, конечно, с примесью соответствующей фантазии. И наиболее достоверно это сделал И. Лажечников. Любовные письма Голицыну почти открыто писала: «Свет мой, братец Васенька, — читаем мы в одном письме. — Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! А мне, мой свет, не верится, что ты к нам возвратишься, тогда поверю, когда в объятьях своих тебя, света моего, увижу»^[58].

Распрямила, словом, крылья для любви и не пожелала чувство свое, богом отринутое (с женатым ведь связалась), скрывать. Наоборот, считала любовное чувство выше всяких там церковных брачных церемоний, потому как уговаривала жену Голицына в монастырь уйти и благородной любви не мешать. А та мнется, бедная, стыдно вроде, на пятый десяток летков перешагивает: уже и сын взрослый и женатый, и внуки появляться начали. А она свое: «Офелия, пардон, Авдотья, иди в монастырь!» Ибо царевна Софья, от матери своей Милославской унаследовав властность непомерную, любовником делиться не желает. Хочет иметь этого сорокавосьмилетнего мужчину, обремененного плачущей женой, сыном и внуками, едино в свое собственное и безраздельное пользование. Ну, как-то там Голицын с грехом пополам «удобрухал» свою семейку и даже с сыном не рассорился, ибо тот, смышленый, понял, какие корысти можно будет извлечь из такой ситуации. При дворе вознамерился на большой должности служить. Ошибся малость. Просчитался в своих расчетах. Только один всего внук Василия Голицына при дворе Анны Иоанновны закрепится, да и то — ха, ха — шутом! А всю семейку сошлют в Сибирь, но это потом будет. А сейчас, удовлетворив свое сексуальное чувство, а потому внутренне уравновешенная, царевна Софья предпринимает энергичные шаги, чтобы самой править. Значит, так: долой там женские занятия вроде чтения церковных книг, слушания старушечьих сказок и вышиванья! Хватит бабским делом заниматься, хотя прекрасный ею вышитый ковер в покоях умершего батюшки на креслах лежит. Пора, однако, иголку на меч сменить. И ошибся сводный братец Петр I, занимаясь своим потешным войском, когда подшучивал над Софьей: дескать, где уж женщинам страной управлять, их рука не к мечу, а к иголке приучена. Ан нет. Уже под конец мая 1682 года Софья свергает правительницу при Петре 1, его мать Наталью Кирилловну Нарышкину, и становится коронованной особой при несовершеннолетних Иоанне и Петре.

План ее тверд, прост и в будущее смотрит. Он всего из двух пунктов:


1/ истребить всех приверженцев Петра I;
2/ лишить Петра престола.


О слабовольном Иоанне Софья не беспокоится. С ним расправиться несложно.

И вот при помощи своих преданных стрельцов Софья производит мятеж. И правит с 1682 по 1689 год как полноправная русская царица. Наталья Кирилловна в это время где-то в Троицком монастыре прячется. Ее сын в Преображенском в потешное войско играет, со всей серьезностью его военному делу обучая. А Софья мнит себя просвещенной правительницей государства и вовсю старается в глазах европейских дворов доброе имя себе завоевать. И вот уже пишет своему монарху посланник французский Невиль: «Эта принцесса с честолюбием и жаждою властолюбия, нетерпеливая, пылкая, увлекающаяся, с твердостью и храбростью соединила ум обширный и предприимчивый»^[59].

И даже знаменитый французский философ Руссо на Софью свое благосклонное внимание обратил и в своих записках обессмертил: «Правительница имела много ума, сочиняла стихи, писала и говорила хорошо, с прекрасной наружностью соединяла множество талантов; все они были омрачены громадным ее честолюбием»^[60].

С этой характеристикой великого Руссо, родившегося гораздо позже эпохи Софьи, но заинтересовавшегося нашей царицей, мы вполне согласны, кроме одного: относительно красоты Софьи. Это же безобразная уродина с вытаращенными безумными глазами, безбожно насурьмленными бровями, одутловатым лицом и лохматыми волосьями, если верить, конечно, портрету художника И. Репина, находящемуся в московской Третьяковской галерее.

Писатель И. Лажечников ее куда привлекательнее описал: «В один из красных дней весны приехала к нам гостья молодая, как она, привлекательная, как божья радость. Ничего прекраснее я не видывал ни прежде, ни после за всю жизнь свою. Когда она вошла неожиданно с князем Васильем Васильевичем в мою светелку, мне показалось, что вошел херувим, скрывший сиянье своей головы под убрусом и спрятавший крылья под парчовым ферезем и опашнем, чтобы не ослепить смертного своим явлением»^[61].

У Репина непривлекательная реалистическая натуральность, у Лажечникова эдакая сказочность «Царевны Лебедя» Врубеля. Отчего бы это такое колоссальное разногласие в портретах двух больших художников? Секрет открыть нетрудно. Портрет Репина писался во время уже третьего стрелецкого бунта, когда Софья окончательно хотела утвердиться на русском престоле. Не вышло. Стрелецкий третий бунт был Петром подавлен, уйти безнаказанным никому не удалось, предводителю Шакловитому тоже, хотя он в светелке Софьи между юбками прятался. Всех, конечно, на жестокую пытку и головы долой. Софью Петр пытать не стал. Все же царственная особа, для наказания сослал ее в Новодевичий монастырь монахиней Сусанной, горькие грехи свои замаливать.

Так окончилось неславное правление Софьи, женщины, которая первая попрала домостроевские законы. С этого момента началась новая эпоха в жизни русских цариц.

Часть вторая. Царица веселится

Царица Евдокия

Евдокия Лопухина, Авдотья Федоровна, как еще ее называют, дочь знатного боярина, на которой Петр I женился 28 января 1689 г. Бедная, несчастная, безропотная женщина. Всю жизнь провела по монастырям и темницам, проливая горькие слезы над своей горькой долей. За что невзлюбил ее царь, когда, женившись на ней по настоянию и выбору своей матушки, тут же заставил постричься в монастырь, — трудно сказать. Вот возненавидел, и все тут! И сыновей она ему родила троих — двое умерли, и «лапушкой Петрушей» называла, ничего не помогло. Петр не захотел видеть Евдокию рядом с собой. По целым неделям и месяцам не заглядывал в ее покои, предпочитая пить, гулять и развратничать с Анной Моне, дочерью трактирщика, красивой и разбитной бабенкой. Так продолжалось целых девять лет. Евдокия плакала, Богу истово молилась, вымаливая у него благосклонность мужа, а не угодила… Видно, была слишком тихой, религиозной, глупой и послушной, не жаловала увлечений своего «Петруши». Царь же, как известно, не выносил даже малейшего сопротивления ни помыслом, ни делом своим желаниям или привычкам. Так или иначе, но пришел суровый наказ царя: от сына отлучить и в монастырь направить на пострижение.

И что это русские цари так разохотились своих неугодных жен в монастыри отсылать? Прямо эпидемия какая-то. Куда ни глянешь в историю, а там: сегодня она царица, а завтра простая монашка. В «Домострое» сказано: «А которые девицы бывают увечны и стары и замуж их взяти за себя никто не хочет, таких девиц отцы и матери постригают в монастырь, без замужества»^[62].

И вот Евдокию, от сына Алексея оторвав, в монастырь упекли. Трагичной будет судьба этого сына. Только один раз удастся ему, уже будучи взрослым, навестить тайком от отца мать в монастыре в Суздале, за что своим отцом будет сурово отчитан. После рождения своего сына у Алексея ровно через десять дней умрет жена. Воспитанный при дворе мачехи, которую он не любил, хотя ум ее признавал, и при нелюбимой тетке Наталье Алексеевне, обвиненный в интригах и государственной измене, он, убежав в Вену, будет насильно оттуда возвращен, посажен в Петропавловскую крепость, жестоко пытаем и умрет — по одной версии от яда, по другой — не выдержав пыток. Обо всем этом будет знать его мать Евдокия, пережившая всех: и сына, и экс-мужа, и его вторую жену, и даже собственного внука.

Испокон веков дорога неугодных цариц была одна: в монастырь. Это на Западе, во Франции, например, рассусоливали с бракоразводными процессами и тянули их целую вечность. Бывало, пока какой король разрешение от Папы Римского получит, сколько воды утечет. Иногда процессы длились годами, как это было с женой короля Генриха IV королевой Марго. Генрих IV, бедный, изнывал без развода, его любовница, претендентка на престол, уже и умирать собралась, а всевышнего дозволения все не было.

А бедный многоженец английский король Генрих VIII из-за чего разругался с Папой Римским? Все из-за того же развода. Ну прямо умирает Генрих VIII от горячей любви к Анне Болейн, а любовница никак не желает невенчанной в постель ложиться; после девятилетней нелегальной связи в ней, видите ли, совесть взыграла, а может, попросту королевой невтерпеж как хотелось быть, а Папа Римский волынку тянет, развода с первой женой не дает. Терпел, терпел Генрих VIII и решил: «Плевать на Папу. Обойдусь и без его благословения». И женился на Анне Болейн, ни у кого разрешения не спрашивая. К счастью, Катерина Арагонская, его первая жена, не дождавшись официального развода, вскоре умерла, как вскоре умрет и Анна Болейн, сложив свою голову на плахе по приказу мужа-короля, ибо тому было уже невтерпеж на третьей жениться.

А вот предыдущий король, Генрих II, не догадался проигнорировать отказ Папы Римского на развод со своей женой Элеонорой. И просил Папу Римского, и умолял слезно, и веские аргументы приводил: дескать, не девицу взял, замужнюю, поскольку Элеонора уже успела побывать женой французского короля Людовика VII, и старше она мужа на целых 12 лет, так нельзя ли на основании этих фактов брак аннулировать, а еще лучше вообще стереть его с лица земли и из бумаг дворцовой канцелярии, словно бы его и не было. Папа Римский ни в какую, упирается, поскольку шестеро ребятишек у Генриха II, прижитых с Элеонорой, по дворцу бегают. Ну прямо «Живая хронология» по Чехову. Как сотрешь? Ну, тогда Генрих II не растерялся, избавился от уже нелюбимой жены, поскольку сильно к этому времени в куртизанку влюбился: взял и заточил жену… Нет, не в монастырь, правда, но и не лучше: в замок под стражу. Вот так, дорогой читатель, в западных странах от жен избавлялись. В России, в которой не такая ортодоксальная религия, как католичество или протестантство, а православная процветала, все проще было! Чуть какая жена чем не угодит мужу, ну, скажем, покрасивее и помоложе он себе присмотрел, так не на свалку же старую выбрасывать, не травить же ее (бывало и травили) — грех на душу брать, так в монастырь ее спихивали.

Иван Грозный из восьми жен двух в монастырь отправил, а его отец Василий Иванович, проживши душа в душу двадцать лет с Соломонией Сабуровой, но детей не наживши, вдруг так в литовку Елену Глинскую влюбился, что не только модную бороду для нее сбрил, но и старую жену вознамерился извести. Соломония, конечно, ни в какую. Такие истерики давай закатывать, что пригрозили ей бичеванием для успокоения нервов. Но она не успокоилась и, стоя на обряде пострижения, вместо молитв проклятья изрекала. Прямо так и заявила: «Бог видит и отплатит моему гонителю». А гонитель, то есть лакей царя боярин Иван Шигон, ей на это кулак показал. Это он царю заявил, что «неплодную смоковницу посекают и на месте ее садят новую». Все сомнения царя развеял, который доселе мучился: то ли не разводиться с Соломонией, то ли разводиться. То ли оставить ее царицей, а Глинскую любовницей сделать, то ли Соломонию в монастырь упечь, а царицей Глинскую сделать. Любовные чувства, конечно, верх над христианским милосердием одержали.

История вообще насчет бесплодных цариц очень сурова. Вспомните хотя бы Наполеона Бонапарта, который вынужден был развестись со своей горячо любимой Жозефиной, вдовой с двумя детьми от первого мужа. А вот с Наполеоном Жозефина уже бесплодна была, поскольку разврат материнству не служит, из-за ее многочисленных любовных утех родить она уже не могла. Об этом нам не только скучные моралисты говорят, но и беспристрастные ученые все время твердят. Редко когда профессиональная проститутка способна рожать детей.

Возьмите, к примеру, французского короля Людовика XII. Он тоже разошелся со своей женой Иоанной из-за бесплодия. Или неудачное супружество физически хилого французского короля Карла IX и Изабеллы Австрийской. Она, Изабелла, так переживала из-за своего бесплодия, что зачахла, бедная, и умерла. Сильно ее мучило, что не хилый король в этом виноват, а она, ибо у короля, не терпящего разврата, хотя двор им кишел, была только одна возлюбленная, с которой он свил уютное гнездышко. Ни дворцов ей не дарил, ни драгоценностей, а поселил в маленьком домике и там с любимым сыночком и Марией часы коротал, благодаря бога, что дал ему такое нехитрое, тихое счастье. И это была, по нашему мнению, высшая мудрость, счастье и благо, дарованное этому королю.

И надо вам сказать, уважаемые читатели, что Соломония Сабурова, грозящая своему мужу божеским наказанием за насильственное пострижение, в чем-то права оказалась. Все цари или короли, которые с женами разводились или их в монастырь упрятывали, не очень счастливы бывали. У Василия Ивановича от Елены Глинской родился сын — Иван Грозный, грознее некуда, и еще неизвестно, добра он больше России принес или зла.

Когда Наполеон очутился в ссылке на безлюдном острове Эльба, от его былой славы даже «рожек и ножек» не осталось, а Людовик XII поплатился за позднюю влюбленность. Его молодая третья жена делала с ним что хотела и с кем хотела, и он, играя жалкую роль влюбленного дряхлого старичка, представлял собой препротивно-унизительное зрелище. Через год, как следует даже не побаловавшись с молодой женой, он умирает. Вот как, значит, судьба мстит за насильственность над первородными женами. А та же Соломония Сабурова и Василия Ивановича пережила, и Елену Глинскую и, примирившись и успокоившись, тихо отошла к Богу в полном согласии с миром и с собой.

Но вернемся к нашей Евдокии Лопухиной, которая тоже, как мы уже говорили, всех своих родичей переживет, а пока готовят ее в монастырь. И за что, спрашивается? «Она глупа», — говорил о ней Петр I.

Но она была совершенно не глупа, а просто была образцом русских цариц XVII века. Молилась, плакала и покорно сносила все. А царю нужна была «такая подруга, которая умела бы не плакаться, не жаловаться, а звонким смехом, нежной лаской, шутливым словом отогнать от него черную думу, смягчить гнев, разогнать досаду. Такая, которая бы не только не чуждалась его пирушек, но сама бы страстно их любила, плясала бы до упаду сил, ловко и бойко осушала бы бокалы. Статная, видная, ловкая, крепкая мышцами, высокогрудая, со страстными огненными глазами, находчивая и вечно веселая».

Ну что же, такое «чудо» царь найдет позже, а вернее, не столько найдет, сколько вырвет из объятий сначала солдат, а потом отнимет у своего соратника Алексашки Меншикова и сделает русской царицей Екатериной I и любить будет истово и никогда не попрекнет «невысоким» происхождением.

Внешне Евдокия Лопухина очень даже приятна. Вот мы рассматриваем два ее портрета — один является гравюрой английского издания, другой — немецкого, Фриденбурга. На первом она представлена в царской богатой одежде — с жемчужной короной на голове, большими серьгами в ушах, в опушенном горностаем платье. Другой портрет представляет ее в монашеском одеянии с молитвенником в руках и с четками на поясе. На обоих портретах удачно схвачен образ типично русской женщины с приятным круглым лицом, полноватой нижней губой, большими глазами, но… мертвым и апатичным взглядом. Лицо неодухотворенное, без той живости и самобытности, которая так очаровывала Петра во второй его жене — Екатерине. И мы бы сказали: да не глупа Евдокия, но действительно проста. Проста и пресна.

Воистину непостижимы пути любви, а пока же едет Евдокия по своему горестному пути в Суздаль, в Покровский девичий монастырь, в худой бричке, запряженной двумя худыми лошаденками, как простая смертная. И как простой смертной, ничего ей не полагается. Все отнято. Даже имя. Теперь она бедная монахиня Елена с одной служанкой и без всякого пособия или пенсии. Даже двум ее сестрам, тоже заключенным в монастырь, оставил Петр пенсию и домашние вещи. Евдокии же ничего. И, чтобы не умереть с голоду, пишет она своим родственникам письма о помощи. Вот образчик одного ее письма: «Мне не надо ничего особенного, но ведь надо же есть; я не пью ни вина, ни водки, но я хотела бы быть в состоянии угостить. Здесь нет ничего. Все испорченное. Пока я еще жива, из милости покормите меня, напоите меня, дайте одежонку нищенке». Так жалостливо пишет своему брату Аврааму, который будет потом казнен Петром. Евдокии двадцать лет, и еще целых двадцать проведет она в затворнической келье — ровно половину своей жизни. И только через десять лет своего затворничества встретит она свою великую любовь, и это будет не любовь к Богу, а самая что ни на есть всепоглощающая земная любовь, в которой плотское чувство растворилось в духовной страсти измученной и тонкой души, не понятой Никем и никем не оцененной. Чтобы понять, как ей удалось целых восемь лет встречаться со своим возлюбленным майором Глебовым, будучи заточенной в монастыре, надо знать нравы монастырей того времени, не исключая и западных. Не оттуда ли пошли распутные нравы и проникли в русские православные монастыри?

Боккаччо в своем бессмертном творении «Декамерон» нимало от правды не ушел, обнажая слишком свободные нравы монастырей. Масса монастырей были самыми бойкими домами терпимости. В Германии, в Испании, во Франции, в Италии были монастыри, в которых ни одна келья не оставалась без ночного посетителя. Здесь гости веселились и безобразничали больше, чем в притоне. Монахиня и проститутка часто были синонимами.

В Германии вышел документ, умаляющий вину монашенок, если они согрешили с особой духовной.

Это еще больше как бы склоняло их к грехопадению в стенах монастыря со своими же монахами. Против натуры не попрешь, не правда ли? Недаром вошли в обиход такие вот поговорки: «Стены монастырей не столько оглашаются псалмами, сколько детским криком», «Многие женщины входят в монастырь порядочными, а выходят девками».

Монахини соперничали с опытнейшими жрицами любви. Но рожать от этих греховных связей детей в монастырях считалось грехом. Поэтому процветали детоубийство и аборт. Возле одного из немецких монастырей было запрещено ловить рыбу неводом из боязни выуживания потопленных младенцев. В журнале «Неделя» за март 1877 года читаем: «Во Франции не прекращаются судебные дела по обвинению духовных лиц в изнасиловании несовершеннолетних и детей. Священник Божар, изнасиловавший двух девочек, приговорен к пятнадцатилетнему тюремному заключению».

В хронике того времени читаем: «Лестад в 1850 году законом монастырского пансиона в Тулузе приговорен к пожизненной каторге за изнасилование и убийство несовершеннолетней служанки. Начальница одной школы — монахиня уличена в наказании детей посредством сажания их на раскаленные плиты. Две монахини-учительницы в департаменте Аллье в наказание заставляли детей лизать раскаленное железо». Похоть и садизм в паре всегда ходят. Верховные чины духовенства не лучший пример подавали. О папе Иоанне XXIII ходили слухи, что он обесчестил до 200 жен, вдов и девушек, а также многих монахинь. А Бонифаций VIII сделал двух племянниц своими любовницами. Александр VI устраивал ночные балы, где царила полная разнузданность и участвовали знатные дамы. Папа Пий III имел от разных метресс не менее 12 сыновей и дочерей. Красивейшие куртизанки Италии нигде не были такими частыми гостями, как на папском дворе. Самые знаменитые папы эпохи Ренессанса страдали сифилисом. У Юлия II на всем теле не было места без «признаков разврата». Он никого не мог допустить до поцелуя ноги, так как нога его была разъедена сифилисом.

А знаете историю беременного Папы Римского? Да, да, вы не ослышались, дорогой читатель, Папа Римский забеременел самым что ни на есть человеческим, а не чудотворным способом от одного влюбленного кардинала, который из-за собственных интересов молчал, конечно, что Папа — самая что ни на есть женщина, из кости и крови и из адамова ребра сотворенная. Хитрая бестия, эта немка Гильберта — Иоанна была. То ли равноправие женщин, так сказать, эмансипацию, на шестнадцать веков раньше, чем следовало, хотела учредить, то ли собственное честолюбие удовлетворить, то ли возможности свои актерские продемонстрировать, только, переодевшись в мужское платье, уселась она на папский престол самым законным выборным образом и сидела на нем целых два года, пять месяцев и четыре дня! А как же, летописцы все точно подсчитали!