Эпоха средневековой Франции времен правления Филиппа IV Красивого воскрешена на страницах этой книги во всем своем ужасе и красоте. Это время куртуазных вельмож и грозных костров инквизиции, борьбы власти церковной и светской, крестовых походов,и папских тиар...

Но одного имени автора на обложке достаточно, чтобы понять, что перед нами не просто исторический роман. Андреа Жапп трудно найти равных в жанре детектива, ее имя на обложке обещает невероятные хитросплетения сюжета, помещенные в исторический антураж Средневековья, подернутого дымкой притч и легенд. И нужно быть Шерлоком Холмсом или Эркюлем Пуаро, чтобы предугадать развязку. Сегодня Андреа Жапп — одна из самых продаваемых европейских авторов, а ведь она скрывала свой талант рассказчика много лет. Токсиколог по образованию, она на протяжении восемнадцати лет была руководителем научно-исследовательской лаборатории и к литературе имела отношение лишь как читатель вплоть до начала 90-х, когда, едва увидев свет, ее дебютный роман в 1991 году принес ей литературную премию Международного фестиваля детективов во французском городе Коньяк (Prix Cognac).

Книга «Ледяная кровь. Полное затмение» — творение уже зрелого мастера: она разбита на два романа лишь затем, чтобы читатель мог перевести дух... Нет, не переживая вместе с главной героиней Аньес де Суарси, а выживая вместе с этим лучиком света в «темном времени», когда жизнь людей регламентировалась папскими предписаниями и несогласных сжигали заживо. Аньес чудом избегает подобной участи. Инквизитор, который вел грешницу к раскаянию в делах своих, странным образом погибает» сохранив Аньес жизнь и оставив глубокие шрамы от пыток. С Аньес снимают обвинения в колдовстве, но сказать, что опасность миновала, значило бы погрешить против истины.

А тем временем из тайного хранилища в аббатстве Клэре пропадают манускрипты по некромантии и астрологии. Их обнародование привело бы на костер все аббатство, поэтому аббатиса Элевсия де Бофор приказывает закрыть ворота и никого не впускать и не выпускать. Похититель оказывается еще и душегубом: пока его ищут, происходит целая серия убийств монахинь, апогеем же бесчинства становится отравление самой аббатисы. В предсмертном письме своему племяннику госпитальеру Франческо де Леоне она рассказывает о том, что Аньес де Суарси — его кузина, а значит, в древнем пророчестве из секретной библиотеки аббатства речь идет именно о ней. Но ни аббатиса, ни Франческо не учли еще одну фигуру, а точнее изящную фигурку, которой на самом деле суждено увековечить другую кровь... Удастся ли героям избежать ловушек могущественного фанатика Церкви камерленго Бенедетти и отомстить за павших друзей? Ответ ищите в книге, где ненависть и любовь, кровь и слезы радости сменяют друг друга с безумной скоростью!

Нежность, смех, чтение. А потом подлинная, Столь ценная печаль, Когда ты ушла. Покойся с миром, моя Жанин. Твой Ганеша^{1 улыбается На моем рабочем столе.}

Ватиканский дворец, Рим, декабрь 1304 года



Тонкие губы камерленго Гонория Бенедетти побелели от ярости. У него возникло неприятное чувство, как будто его плоть постепенно сжимается, а кожа на скулах прилипла к черепу. Он поднес руку к лицу, понюхал ее, проверяя, действительно ли от него исходит запах гниения, или это только тревожная иллюзия. Но уловил он лишь легкие флюиды розовой воды, которой обычно умывался по утрам.

Они, его враги, одержали победу. Они вновь одержали победу. У камерленго закружилась голова, и он закрыл глаза. Как это могло произойти? Бенедетти не побоялся задать себе ужасный вопрос: не ошибся ли он с самого начала? Хранит ли Бог его врагов, чтобы показать, до какой степени камерленго упорствует в своей ошибке в течение многих лет? Или же он должен винить только себя за то, что набрал бездарных головорезов? Твердое убеждение, что человеческое существо не в силах самостоятельно управлять своими действиями и зло непременно восторжествует в нем, если не принуждать его к добру, — поскольку творить зло проще и, главное, легче, — взяло верх над душевными метаниями камерленго. Какую глупость он сделал, завербовав того, кого он называл призраком! Что касается сеньора инквизитора, этого Никола Флорена, убитого в Алансоне, о чем камерленго только что сообщили, Од де Нейра была тысячу раз права. Каким безумием было доверить выполнение этой затеи злобе, желанию, вкусу крови!

Вопреки всем ожиданиям, Аньес де Суарси вырвалась из когтей инквизиции*<sup>2.

Бенедетти воткнул лезвие стилета, которым вскрывал корреспонденцию, в ценное дерево своего великолепного стола. Горячо. Он будет горячо молиться, чтобы душа Флорена была навсегда проклята. Впрочем, душа инквизитора не нуждалась в помощи камерленго, чтобы обречь себя на бесконечные муки проклятых.

Камерленго резко дернул за позументный шнурок, соединявший его с крохотным кабинетом секретаря. В проеме высокой двери тут же появился человек.

— Монсеньор, — прошептал он елейным голосом, низко наклонив голову.

— Моя посетительница, дама, она пришла?

— Только что, монсеньор.

— Прекрасно! И чего вы ждете? — рассердился камерленго.

Секретарю с трудом удалось скрыть удивление. Ему еще не

приходилось быть свидетелем вспышек гнева у прелата. Невозмутимость, даже доброжелательность камерленго делали его еще более грозным в глазах всего окружения. Все знали, что топор может обрушиться в любую минуту, пусть этого ничто не предвещает. Бенедетти внушал страх. Впрочем, он этим пользовался в свое удовольствие.

Элегантная особа, белокурая, как облачко, одетая во все карминовое, впорхнула, принеся с собой пьянящий аромат мускуса и ириса.

Бенедетти, почувствовав облегчение, расслабился.

— Од, моя дражайшая красавица... Какое утешение в моих несчастьях... Но устраивайтесь поудобней, прошу вас. Не согласитесь ли выпить стаканчик сладкого вина, которое делают на склонах Везувия?

Од подняла полупрозрачную вуаль, скрывавшую ее лицо, столь очаровательное, что оно невольно притягивало взоры.

— Ах... «Христовы слезы»1, мне расхваливали их сладость.

— Lacrima Christi, в самом деле.

— Предложенные вами... Столь же действенные, как и отпущение грехов, — пошутила Од.

Камерленго улыбнулся, разливая вино в высокие бокалы. Порой у него возникало ощущение, что он так хорошо знает эту женщину, словно однажды она родилась из его головы. И только одна черта характера этого совершенства с изумрудными глазами, с маленьким насмешливым ртом, наделенного железной логикой, оставалась для него загадкой. Неужели она действительно не испытывает никакого раскаяния или скрывает кровавые угрызения совести за невозмутимостью? Бенедетти так долго жил с этой язвой, что ему казалось, что нет более верной и более недоброжелательной спутницы. Язва давала знать о себе по ночам и безостановочно мучила его. Она кровоточила, она терзала его душу до самого утра.

Они молча сделали несколько глотков, потом Гонорий Бенедетти признался:

— Вы оказались правы, моя дорогая. Мадам де Суарси на свободе, с нее сняты все подозрения.

— Значит, ваши приспешники потерпели поражение.

— Один из них поплатился своей жизнью. Главный инквизитор.

— Это хорошо, тем более что я не испытываю особой симпатии к таким людям, —- беззаботно откликнулась Од.

— Они приносят нам пользу.

— Как все исполнители подлых дел. Хотя их надо тщательно выбирать. Так, значит, незаконнорожденная дворяночка утерла нос самым могущественным особам Церкви? Черт возьми, вот это я называю смертельным оскорблением!

— Если бы речь шла просто о моей уязвленной гордости, я стерпел бы. К сожалению, я вижу в этом подрывную работу моих врагов, доказательство их растущего могущества. Я вижу также, что мадам де Суарси имеет в их глазах колоссальное значение. Она должна умереть как можно скорее... Эта женщина должна умереть... Что касается того постреленка, который следует за ней как тень, мои шпионы недавно донесли о его безоговорочной преданности своей даме. — Ка-мерленго закрыл глаза и прошептал: — Да благословит их Господь и да примет их в свои объятия.

— Она... Они умрут, я об этом позабочусь.

Од де Нейра выдержала паузу, неспешно смакуя содержимое своего бокала. В первый раз она позволила своим чувствам вырваться наружу.

Рано осиротевшую девочку отдали на воспитание дядюшке. Старый мерзавец быстро начал путать родственное милосердие с правом первой ночи. Правда, продолжалось это недолго, поскольку беззубое чудовище умерло после агонии, которая, как и надеялась его протеже, была бесконечной и мучительной. Она преданно и нежно обтирала влажным полотенцем потный лоб дядюшки. Влажным и пропитанным ядом. В двенадцать лет Од осознала, что ее одаренность во всем, что касается ядов, убийств и лжи, может сравниться лишь с ее красотой и умом. Она быстро научилась извлекать выгоду из своей обворожительной внешности и получила два значительных наследства, в том числе и после старого мужа. Но она совершила ошибку, пощадив юного племянника этого старика. Мальчишка был столь очаровательным и таким веселым, что у Од не хватило решимости отправить его в могилу. Досадная оплошность, едва не ставшая роковой. Юный наследник по побочной линии оказался не менее алчным, чем молодая вдова

его дядюшки. Он поставил в известность людей бальи Осера, поведав им о несчастьях, обрушившихся на всех родственников мадам де Нейра, и потребовал лишить ее наследства. Од арестовали. Сотни подлых крыс тут же вышли из подземелья, чтобы осыпать ее обвинениями и уличить во всех смертных грехах: от отравления до общения с демонами. Гонорий Бенедетти, в ту пору обыкновенный епископ, оказался в городе, когда шел процесс. Изумительная красота мадам де Нейра потрясла его. Он добился права присутствовать на допросах.

Од с маниакальной точностью сохранила воспоминания об их первой встрече под сводами замка Осера. Несмотря на прохладу, источаемую толстыми каменными стенами, Бенедетти потел и обмахивался чудесным веером с прозрачными перламутровыми пластинками. Подарком дамы де Жюмьеж, как он пояснил, заговорщически улыбаясь. Прелат, стоявший перед Од, был элегантным, почти хрупким, невысокого роста. У него были изящные, ухоженные тонкие руки — женские руки. Он посоветовал ей признаться, исповедоваться в своих грехах. Тем не менее что-то в его поведении подсказало молодой женщине, что надо сделать прямо противоположное. Од ни в чем не призналась, заведя своих судей в лабиринт неправдоподобия и обмана, которыми Гонорий наслаждался, будучи тонким знатоком лицемерия. Она знала, что затем он сделал все, чтобы отвести от нее серьезные подозрения, вплоть до того, что обвинил потерпевшего сокрушительное поражение племянника в клятвопреступлении. Подросток, обезумевший от недвусмысленных угроз епископа, отрекся от своих показаний и попросил прощения у дорогой тетушки, на которую, как он утверждал, возвел напраслину.

Ночь, удивительная и неизбежная ночь. Бенедетти пришел к Од в особняк, который она унаследовала от покойного мужа. Между смятыми в радостном безумии простынями они почувствовали себя созданиями одной и той же породы. Од понимала, что была единственной, кто возродил чувственность

Гонория с тех пор, как он принял обет. Когда утром Гонорий ушел от нее, она уже знала, что он не вернется. Ей даже не пришлось деликатно намекать ему. Не обращая внимания на насмешливую улыбку, он поцеловал ей руку и прошептал на прощание:

— Благодарю вас, мадам, за восхитительную ночь, поскольку не увидел в ней платы за услуги, которые я оказал вам во время процесса. Благодарю вас также за то, что в течение этих нескольких часов вы вызывали у меня горькие сожаления, но оставили сладостные воспоминания.

Черт подрал бы эти воспоминания!

Заинтригованная Од де Нейра продолжила:

— Мой добрый друг... Неужели вы уже были таким сентиментальным, когда мы впервые встретились? Когда вы спасли мне жизнь?

— Сентиментальным? Если я был сентиментальным, зачем же тогда я вас спас? Ведь я знал, что вы виновны.

— Ради забавы, к которой, вероятно, примешивалось плотское желание.

— И это тоже. Вы пробудили во мне волнение...

— Волнение?

— Вы в одиночку боролись с мужчинами, в большинстве своем подлыми. Вы стойко держались, но они устроили над вами суд. По правде говоря, выбор был простым. Встать на вашу сторону или предоставить им свободу действий, позволив, таким образом, ничтожеству одержать победу над исключительностью. Я сделал свой выбор.

— Это, несомненно, самый милый комплимент, который мне когда-либо делали. Благодарю вас, — сказала Од, становясь серьезной. — Ладно, мне нужно приготовиться, если я хочу как можно скорее оказаться в прекрасном графстве Перш.

— Сначала вам придется пожить в Шартре, моя дорогая.

Камерденго вытащил из ящика туго набитый кошелек и несколько листов, исписанных его мелким решительным почерком.

— Это вам на первое время. И, конечно, рекомендации, советы, имена, адреса. Умоляю вас, Од... Добейтесь успеха.

— Я не помню, чтобы когда-нибудь терпела поражение... в чем-либо. Надеюсь вскоре увидеться с вами, друг мой... Чтобы отпраздновать наш успех.

На площади Святого Петра поднялся резкий ветер. Ее вуаль развевалась, словно крыло. Од де Нейра ускорила шаг. Почти забытая истома вновь охватила ее, когда Бенедетти вспомнил о своем волнении во время их первой встречи. Неожиданная и, уж конечно, досадная истома, учитывая, сколько дел ей предстояло уладить до своего скорого отъезда. Ба... Лучше всего было от нее избавиться, не придавать ей значения, и Од знала, как это осуществить.

Она направилась к мосту Ангела, соединявшему берега Тибра. Сообщница ночь уже опускалась на город. Од устремилась в лабиринт улиц, которые хоть и не считались разбойничьим притоном, но все же были не тем местом, где можно встретить знатную женщину в любое время суток. Холод наступающей ночи немного смягчил невыносимые запахи человеческой плоти, грязи, отбросов, которыми, казалось, дышали одноэтажные лачуги. Од, разумеется, привлекала к себе внимание. К ней подошел мужчина. Она внимательно посмотрела на него. Он был уродливым, грязным, слишком старым. Что касается его гнилых зубов, которые обнажила улыбка, они были отвратительными. Од жестом прогнала его. А вот мускулистый юноша, которого Од заметила в нескольких шагах от лестницы, ведущей к таверне с дурной славой на улице Бьянка Донна, заинтересовал ее. Од поравнялась с ним. Он был красивым, очень красивым. Несомненно, ему не было и двадцати. Он бросил на нее игривый взгляд и отпустил откровенно непристойный комплимент.

Од ответила на прекрасном итальянском:

— Ради бога, помолчи. Ты испортишь мне желание.

Она вытащила из сумочки две золотые монеты и добавила:

— Все будет так, как я хочу. Ни больше и ни меньше.

Мгновенно протрезвев, молодой человек положил деньги

в карман и кивнул в знак согласия.

Когда Од поднялась с кровати в комнатенке лупанария, замаскированного под таверну, она тут же едва не упала на нее снова от изнеможения. Она чувствовала запах мужчины на своей коже, в данное мгновение еще приятный. Но через несколько минут он станет невыносимым. Она могла бы избавиться от него, приняв ванну с цветами мальвы и лаванды. Спящий юноша потянулся всем телом, и Од впервые внимательно рассмотрела его. Он действительно был красивым — с темными волосами, матовой кожей. Колючие волосы покрывали его тело от шеи до лобка. Он был сильным, неспособным на нежность, как она и рассчитывала. Од охотно допускала, что ее откровенная тяга к грубым мужикам была вызвана упоительным желанием подчинить их себе, заставить слушаться. По сути, полученное удовольствие стоило этого. Хорошенькое дельце! Кто заинтересуется этими безмозглыми увальнями, которые каждый день мрут как мухи?

Грубый голос заставил ее вздрогнуть:

— Это... Дамы — это намного лучше, чем нищенки и шлюхи... Впрочем, ты могла бы поучить их. Шлюх, я хочу сказать.

Запах стал невыносимым, Она оделась и знаком велела ему зашнуровать ее платье. Он встал, попытался лизнуть ее шею, уперся напряженным членом ей в спину. Она обернулась и смерила его испепеляющим взглядом. Он проворчал:

— Ладно... — Недовольство сменилось ребяческим смехом. — Если бы я знал... Когда я увидел, как ты входила в папский дворец... Да, это невероятно, не так ли? Я был там и видел тебя. Не так уж часто им наносят визиты дамы. Говорят, порой это проститутки, одетые как знатные женщины, но чаще всего это шпионки. Ты шпионка? Ты могла бы быть ею, для этого у тебя есть все, что нужно.

— Жаль, — прошептала Од, на этот раз по-французски, прежде чем одарить его лукавой улыбкой

— А, я знал, что ты хочешь еще. Не каждый день встречается такой жеребец, как я!

Он грубо притянул Од к себе, буквально приклеившись к ней, и толкнул ее на циновку.

Его глаза расширились. Он открыл рот, пытаясь крикнуть, возможно, запротестовать. Красная струя обагрила его зубы, а потом полилась по подбородку. Од резко вонзила кинжал еще глубже. Он упал животом на пол. Она наклонилась, чтобы вытащить кинжал из его спины, и отступила назад. Брызги крови запятнали ее платье. Од вздохнула с облегчением. Судьба была на ее стороне: никто не заметит алого пятна на карминовом платье. Она постояла еще несколько минут, скривившись от отвращения, ожидая, когда прекратятся конвульсии, вызванные агонией. Боже, как же она ненавидела смотреть на умирающих, даже когда сама являлась причиной смерти!

Алансон, Перш, декабрь 1304 года



Наступила ночь, когда Аньян, секретарь покойного Никола Флорена, вышел из дома инквизиции. С момента смерти сеньора инквизитора, погибшего от удара кинжалом, который нанес ему случайно встреченный пьяница, прошло две недели. Тщедушный и бледный молодой человек мог бы поклясться, что это были самые прекрасные недели в его жизни. Он также был готов дать голову на отсечение, что видел, как в мгновение ока произошло чудо. По мнению Аньяна, возмездие было неминуемым и оказалось настолько справедливым, что в его божественной сущности не оставалось сомнений. Разумеется, Аньян не был настолько суеверен или глуп, чтобы поверить, будто сам ангел пронзил своим клинком этого красивого негодяя. Напротив, Аньян все больше убеждался в том, что Франческо де Леоне, этот рыцарь по справедливости и по заслугам3, приехал, чтобы с оружием в руках защитить агнцев Божьих. Ведь для защиты агнцев от хищников должны существовать другие хищники. Как иначе объяснить, что госпитальер вмешался, когда сеньор инквизитор начал пытать женщину, так очаровавшую молодого клирика?

Пребывая в эйфории, которую было трудно сдержать, Аньян, сам того не замечая, ускорил шаг. Люди старались на него не смотреть, настолько коробило его уродство. Маленькие, близко посаженные глаза, узкий длинный нос, выступающий подбородок, который его обезображивал и делал похожим на хитрого пройдоху, внушали недоверие, если не отвращение. Но это лучезарное существо, эта женщина прикоснулась к нему! Она смотрела на него, разглядывала, словно ей удалось заглянуть за эту обманчивую плоть, за маскарад внешнего вида. Душа прекрасной женщины, твердая как алмаз, ласкала душу Аньяна, которая навсегда сохранит в памяти ее облик. Какое счастье, какое невыразимое счастье, что ему выпала возможность приблизиться к совершенству!

Вдруг у него мелькнула забавная мысль, и он удивился, почему раньше это не приходило ему в голову: у них были почти одинаковые имена. Аньес, Аньян. И пусть эта общность была ничтожной и незначительной, Аньян все же обрадовался.

Аньян дрожал от холода, но даже не подумал надеть капюшон. Мелкий холодный снежок засыпал мостовые и хрустел под его деревянными подошвами. Сырой туман цеплялся за стены, обволакивая нереальным молчанием дома и закрытые лавки. На губах молодого человека играла улыбка. Он больше не чувствовал обжигающего холода, несмотря на убогую рясу и слишком тонкий плащ. Он принимал участие в спасении мадам де Суарси. Жалкий дар в виде куска сала и яиц, которые он украл на кухне, чтобы тайком принести в застенок, придал ей немного сил, и она сумела выстоять на подлом процессе. Рыцарь Франческо де Леоне, которого он провел к ней и предупредил о неминуемом приходе этого прекрасного чудовища, инквизитора, спас женщину Света. Он почувствовал, как его лицо постепенно розовеет от смущения. Не становится ли он чересчур спесивым, претендуя на роль, пусть даже ничтожную, в спасении Аньес де Суарси? И все же ему сейчас было необходимо верить, что слабый муравей, каким он представлял себя, работал со всем своим упрямством, с полнейшей самоотдачей, несмотря на ужас, который внушал ему зверь — Флорен.

Погруженный в свои взбалмошные и вместе с тем меланхоличные мысли, Аньян не слышал и не видел, как за ним на некотором расстоянии кралась тень. Он свернул на улицу Поаль-Персе, добрался до площади Этап-о-Вэн и не спеша направился к церкви Святого Эньяна. Чтобы срезать путь, Аньян пошел по узкому проулку, разделявшему два ряда деревянных и саманных домов с крышами из дранки. Внезапно ему в голову пришла мысль, что ночь очень темная и никто не бросится ему на помощь, если на него нападут разбойники. Аньян пожал плечами. Да какой глупец или безумец нападет на бедного клирика, у которого нет иного имущества, кроме одежды, ничуть не более роскошной и теплой, чем одежда местных жителей?

Аньян мыслил вполне трезво. Он возвращался к встрече с Аньес де Суарси, перебирал воспоминания, искал мельчайшие подробности только для того, чтобы обнаружить признак, который мог бы помочь ему. Разрываясь между надеждой и страхом, что его ждет разочарование, Аньян искал знак, который указал бы ему, что его роль в спасении мадам де Суарси, пусть незначительная, была предопределена и, возможно, еще не закончилась.

Аньян замедлил шаг, вдруг устыдившись. Что за дерзость, что за претензии! Как, он уже начал строить из себя героя, главного исполнителя замысла, который был ему непонятен?

И только теперь Аньян услышал приглушенный шум шагов, которые приближались к нему в зловонной темноте проулка. Он остановился как вкопанный, прислушался, пытаясь проникнуть в тайну окружавшей его ночи. Очень скоро тревога уступила место страху, сжимавшему сердце. Он не был способен драться, оказывать сопротивление. Ему хотелось убежать, броситься прямо вперед, чтобы добраться до площади, в центре которой возвышалась церковь Святого Энья-на. Несмотря на пронизывающий холод, лоб Аньяна покрылся потом, стекавшим по бледным щекам. Он сделал глубокий вдох, борясь с удушающим страхом. Бежать, найти в себе мужество двигаться! Но ноги не слушались Аньяна. На него напал столбняк, словно на зайца, который видит, как раскрываются челюсти хищника, но реагировать не может. Высокая фигура неторопливо приближалась к нему. Теперь она стала более различимой в ночном тумане. Аньян ясно видел складки на длинном темном плаще, окутывавшем фигуру, заметил, как сверкнул меч, постукивавший о сапог из толстой кожи. У него кружилась голова, его душили беззвучные рыдания. Аньян прислонился к стене дома. У него не было сил кричать, звать на помощь.

Человек поравнялся с Аньяном, наклонился и положил руку ему на плечо. Аньян был настолько изумлен, что с трудом, еле слышно прошептал:

— Вы... рыцарь...

— Успокойтесь. Что с вами случилось?

— Я боялся... Я боялся неприятной встречи...

В ответ рыцарь улыбнулся, потом сказал:

— Все же вам не хватает элементарной осторожности, раз вы рискуете бродить ночью по этим проулкам.

— Понимаете... Понимаете, я об этом не подумал,

— Я провожу вас. Куда вы идете?

— В церковь Святого Эньяна, хочу помолиться на филип-повках4.

Они шли молча. Леоне колебался, ища предлог, чтобы задать вопрос, который мучил его многие недели, многие годы. Аньян размышлял: стоит ли рискнуть и попытаться развеять свои сомнения, чтобы у него отлегло от сердца? Почему он уверовал в этого рыцаря, который покорил его и одновременно внушал страх? Впрочем, потребность выяснить, не поддался ли он обману с самого начала, взяла верх. Аньян торопливо произнес, не поворачиваясь к госпитальеру:

— Вы... Мсье, это вы...

— Убил, вернее, казнил Флорена? Да, но я прошу вас хранить это в секрете. Другого выхода не было. Он не оставил мне выбора. Честно говоря, я хотел, чтобы он так поступил.

— Я всегда буду обязан вам за... за этот поступок. Я догадываюсь, чего он вам стоил. Исчезновение этого зловредного существа подарило нам чуть больше света. В этом мире не так уж много света, чтобы мы стали скорбеть о кончине Флорена.

— О его убийстве, — поправил Леоне. — Вы слишком великодушно употребили слово «кончина», такое неопределенное и естественное. Тем не менее речь идет именно об убийстве. Я пронзил его кинжалом, хотя знал, что он безоружен. Я поступил бы недостойно, если бы стал отрицать свою ответственность.

— Паразитов не убивают. Их выводят, — заявил клирик непреклонным тоном.

— При всем моем дружеском отношении, вам не подоба

ет меня судить. Один Бог может это делать, и я смиренно приму его приговор. — Леоне вздохнул и продолжил: — Кем был Флорен? Ошибкой природы или одним из тех испытаний, которыми усеяны наши дороги, чтобы мы никогда не забывали, что балансируем между величием и невыносимым падением? Признаюсь вам, что если бы ставкой в этой игре не была жизнь мадам де Суарси, я не стал бы обагрять руки кровью инквизитора.

Аньян впервые с момента их странной встречи в проулке пристально посмотрел на рыцаря и растерянно поджал губы.

— О... Вы правы. Вот уже несколько дней у меня такая путаница в мыслях, что... — Отбросив осторожность, он выпалил: — Кто на самом деле мадам де Суарси? Вы знаете ее, рыцарь? Я... Я был уверен, что произойдет нечто из ряда вон выходящее для нашего мира...

— О нет! Я не слишком сильно ошибусь, если скажу, что это вполне присуще нашему миру... — Заставив замолчать свою подозрительность, свою осмотрительность, Леоне сказал голосом, который волнение изменило до неузнаваемости: — Вы видели ее кровь?

Аньян напрягся и спросил, ничего не понимая:

— Прошу прощения, рыцарь?

— Вы... Вы обратили внимание на кровь мадам де Суарси?

Этот мужчина, спаситель, ратник, не мог расспрашивать

о таких мрачных деталях, чтобы посмаковать их! Аньян ответил срывающимся от рыданий голосом:

— Ах, мсье! Разумеется, я видел ее кровь и предпочел бы, чтобы пролилась моя, только бы не врачевать несчастную истерзанную плоть. Он... Он сыпал соль на раны, чтобы усилить ее страдания, чтобы она не смогла выздороветь. Этот демон не догадывался, что я знаю тайну серого порошка, который он хранил в красивом серебряном флаконе. Она тщательно промыла раны, нанесенные кнутом. Я смазал иссеченную плоть мазью. Потом меня сменил брат-врачеватель, — добавил он, совершенно расстроенный,

— Вы видели ее кровь? — настаивал Леоне, с трудом сдерживавший нервозность.

— Она текла по ее спине, пачкала бока, окрашивала волосы в красный цвет. Кровь обагрила мои руки, рыцарь, и я целовал ее.

— Как... — От волнения у госпитальера перехватило дыхание, и он закончил вопрос, сделав над собой колоссальное усилие: — Как она выглядела?

— Прошу прощения?

— Я хочу сказать... Была ли она похожа на кровь других осужденных или жертв? Не заметили ли вы каких-нибудь особенностей?

Аньян тщетно искал причину настойчивости своего спутника. Он пробормотал:

— Я немного теряюсь... Она была ярко-красной, полной жизни... У меня сжалось сердце. Я видел, как кровь смешивалась с водой, окрашивая ее в восхитительный алый цвет... Признаюсь вам, мне вдруг стало холодно. Ведь вы это хотели знать?

— Да, — согласился Леоне, плохо скрывая внезапно охватившую его панику.

Когда они дошли до ворот церкви Святого Эньяна и госпитальер расстался с Аньяном, чтобы продолжить дальше свой путь, его снедала тревога, с трудом поддающаяся описанию.

От огня, который так испугал монахинь несколько дней назад, но был быстро потушен, лишь слегка почернели стены дортуаров гостеприимного дома. Аббатиса Элевсия де Бофор молча заканчивала очередную инспекцию. Она шла в сопровождении Аннелеты Бопре, сестры-больничной. Тибода де Гартамп, сестра-гостиничная1, причитала, повторяя дрожащим голосом:

— Умоляю вас, матушка. Это бедствие было вызвано вовсе не моей небрежностью. Я не понимаю, как огонь мог вспыхнуть посреди помещения, вдали от очага, и перекинуться на соломенные тюфяки...

Аннелета пристально посмотрела на аббатису, но та лишь сдержанно покачала головой. Затем Элевсия успокоила свою духовную дочь, приведя аргументы, которые показались той убедительными, несмотря на нелогичность:

— Дорогая Тибода, огонь порой ведет себя непредсказуемо... Искра могла взлететь и упасть на соломенный тюфяк, а тот загорелся. В конце концов, было больше дыма, чем огня, больше страха, чем зла, а это главное.

Обе женщины вскоре расстались с сестрой-гостиничной, которая при помощи нескольких служанок-мирянок начала наводить порядок и уничтожать следы диверсии.

Они дошли до рабочего кабинета аббатисы, не вымолвив ни единого слова. Аннелета почувствовала, что Элевсия де Бофор воспользовалась этим молчанием, чтобы взвесить все «за» и «против», прежде чем решиться на откровенные признания. Их матушка хранила опасную тайну. Сестра-больничная давно об этом подозревала, хотя и не знала, о чем именно пойдет речь. Вслед за аббатисой она вошла в ледяной кабинет и остановилась. Скрестив руки на груди, она терпеливо ждала.

Элевсия обошла массивный дубовый письменный стол и тяжело опустилась в кресло. На мгновение она закрыла глаза, вздохнула и только потом прошептала:

— Я совершила большую ошибку. Меня одолевали сильные сомнения, и поэтому мои позиции ослабли. Я сама открыла дверь, через которую проникло это зловредное существо...

Аббатиса резко выпрямилась и с силой ударила кулаком по столу, процедив сквозь зубы:

— Но я еще не сказала последнего слова!

Аннелета стояла молча, ожидая продолжения.

— Вы правы, Аннелета. Этот пожар, хотя и небольшой, был всего лишь попыткой увести нас в другое место, чтобы развязать себе руки здесь. Вы также были правы, когда доверились мне, когда открылись... Мне кажется, что с тех пор прошла вечность. Но я сама слишком поздно безоговорочно доверилась вам и поэтому сегодня кусаю локти. Я солгала вам из страха, что отнюдь не извиняет мою оплошность, нет, хуже, мое заблуждение.

Не сказав ни слова, Аннелета опустила голову. Сейчас она даже боялась узнать всю правду.

— По приезде в Клэре я обнаружила... нечто такое, что сначала приняла за малопонятное совпадение, и даже нарушила клятву — хотя это слово не совсем подходит, — не поставив в известность Рим. Бонифаций VIII*, наш святой отец в то время, не был нашим союзником. Но я сообщила об этом Бенедикту XI* сразу же после его избрания. Скажу вам откровенно, реакция Бенедикта удивила меня. У меня возникло мимолетное ощущение, что эта находка не была для него... Ах, я сама себя раздражаю! Опять говорю намеками, но ведь сейчас не время! — Элевсия поспешно продолжила: — В нашем аббатстве есть тайная библиотека. В надежном месте — по крайней мере оно было надежным до вчерашнего дня — спрятаны произведения... такие смущающие, такие опасные, что они ни в коем случае не должны попасть в плохие или алчные руки.

— В аббатстве? Тайная библиотека? — повторила ошеломленная Аннелета, — Где?

Элевсия взглядом показала на ковер, висевший за ее столом, и ограничилась одним словом:

— Там.

— Я должна была догадаться. Эта длинная внешняя стена без окон и дверей, продолжающая ваши покои,..

— Если судить по планам, начертанным на древнем пергаменте\', который хранится в моем шкафу, наличие библиотеки предусматривалось еще до начала строительства, столетие назад.

— Значит, убийца хотела завладеть этим пергаментом, а не вашей печатью. Наконец ее действия стали мне понятны.

Ошеломление, вызванное признаниями аббатисы, сменилось любопытством и лихорадочным возбуждением. Аннелета спросила скороговоркой:

— Есть ли в библиотеке... научные труды, например?

— Разумеется, причем очень опасные. Они подрывают основы всего, что мы считаем установленным раз и навсегда, незыблемым.

— Могла бы я... Я едва осмеливаюсь покорнейше просить, чтобы вы разрешили мне посмотреть некоторые книги, если..,

\' Пергамент — кожа, выделанная в Пергаме. Даже после того, как бумага получила широкое распространение, пергамент продолжали использовать. Вплоть

до XVI века на нем писали дворянские грамоты и некоторые официальные

документы. (Примеч. автора.)

Видите ли... Полученные нами объяснения кажутся недостаточными, если не сказать бессмысленными.

Элевсию вновь охватили сомнения. Что, если она опять совершила грубую ошибку, доверившись этой женщине? В конце концов, о порядочности Аннелеты она могла судить только по признаниям самой сестры-больничной. А вдруг Аннелета была шпионкой на службе у ее врагов? Если именно она была отравительницей, как утверждала Иоланда де Флери, столько выстрадавшая милая сестра-лабазница, незадолго до того как умерла от яда?

— Приказ Бенедикта, нашего покойного святого отца, был предельно четким. Никто, кроме меня, не должен входить в библиотеку ни под каким предлогом.

Некрасивое лицо сестры-больничной стало непроницаемым. Элевсия боролась с внезапно охватившей ее горечью.

— Сейчас не время для подобных разговоров, хуже того, болтовни, — решительно заявила аббатиса. — То, о чем я собираюсь вам поведать, настолько неотложно и ужасно, что ваши капризы сейчас совершенно неуместны.

Аннелета посмотрела на аббатису, и улыбка раскаяния озарила ее лицо.

— Вы правы, матушка. Простите меня, прошу вас. Извинением мне служит то, что я многое отдала бы, чтобы сделать еще несколько шагов вперед на пути познания.

— Порой этот путь опасен, — возразила Элевсия.

— Нет. Опасно то, что люди смогут постичь, продвигаясь по нему. Если мы будем использовать наши знания анатомии для того, чтобы изощреннее пытать, а не лечить с большей пользой, наука в этом не виновата.

Неожиданная нежность озарила лицо аббатисы. Она сказала:

— Когда я вас слушаю, мне порой кажется, что я беседую с племянником. Мне так хочется, чтобы он поскорее вернулся. Я так одинока... Ну вот, я опять горько жалуюсь! — Элев-сия собралась с духом и решительно продолжила: — В последние дни я провела тщательную инвентаризацию. Из-за этой диверсии из тайной библиотеки были похищены три манускрипта. Их названия не вызывают у меня удивления и доказывают, что поджигатель знал, что искать. Меня удивило лишь то, что он был одет в монашескую рясу, а капюшон был надвинут так низко, что я не рассмотрела его лица. Я попыталась отнять рукописи, но напрасно.

— Именно поэтому вы приказали запереть все ворота на засовы и тщательно обыскивать самих сестер, их поклажу и повозки?

— Да. Я не удивлю вас, если скажу, что «он» был «ею». Удар, который она нанесла мне, был сильным, но не имел ничего общего с мужской жестокостью. Рукописи не могли покинуть Клэре. Нам непременно следует разыскать их как можно скорее.

— Аббатство такое большое... — начала сестра-больнич-ная, но Элевсия прервала ее, сделав ошеломляющее признание:

— Три тома... Дневник, принадлежащий рыцарю Эсташу де Риу и моему племяннику Франческо. Записи в дневнике отражали десятилетия не только наших поисков, успехов и неудач, но и поисков наших предшественников, тамплиеров. При штурме Сен-Жан-д’Акр, незадолго до кровавого убийства тридцати тысяч христианских душ, Эсташ де Риу и рыцарь Храма* попытались спрятать горстку женщин и детей в подземелье. Я точно не знаю, что произошло тогда, но тамплиер решил следовать за маленьким отрядом, пожелавшим сдаться врагу. Они все были уверены, что их пощадят. Прежде чем пойти на то, что вскоре превратилось в бойню, рыцарь отдал свой дневник Эсташу, умоляя его продолжить священную миссию, которую он и несколько его духовных братьев держали в тайне. В украденном дневнике Франческо указаны все следы, все признаки.

— Потеря дневника — это катастрофа, — выдохнула Ан-нелета, у которой от ужаса глаза буквально вылезли из орбит.

— Но вы еще не знаете, о чем повествуют другие произведения, — продолжала Элевсия. — Второй труд — это трактат по некромантии, написанный неким Юстусом. Я так и не решилась перелистать эти нечестивые страницы. Тем не менее я знаю, что в трактате речь шла не о возможности устанавливать связи с потусторонним миром, что было бы непростительно в глазах нашей Церкви. Цель этого трактата — подчинить души покойных, блуждающих в лимбе, закабалить их, чтобы добиться от них мерзкой помощи. Франческо купил трактат лишь для того, чтобы тот не попал в преступные руки. Но он никогда не спешил разжечь спасительный огонь, который превратил бы трактат в пепел. А теперь... Если наши враги прочтут его, воспользуются ужасными советами, приведенными там...

— Боже мой...

— Но это не все, поскольку худшее или самое тревожное еще впереди. Последнее произведение называется «Трактат Валломброзо»*. Он... — Элевсия не осмеливалась продолжать, уже опасаясь последствий ошеломительных откровений, которыми она поделилась с Аннелетой. — Он... говорит... Ну же, мне надо решиться. Он безоговорочно доказывает, что... Земля вращается вокруг Солнца. Она движется вокруг светила всегда по одному и тому же пути, словно ее удерживает на нем какая-то сила.

— Что?! Вы хотите сказать, что система, описанная Птолемеем5, в которой Земля застыла неподвижно в центре Вселенной, неверна?

— Полностью ошибочна. Вы, разумеется, понимаете, что если о нашем разговоре станет известно, нас обвинят в ереси.

Но ошеломленная сестра-больничная не услышала это предостережение. Погруженная в свои размышления, она, казалось, забыла обо всем, об убийствах монахинь, пожаре, краже, серьезной опасности, нависшей над поисками. Вдруг она воскликнула:

— Наконец все становится ясно... Какая же я глупая, тупая! Плохой ученый, какой стыд! Ведь к науке можно подходить только с критической точки зрения! Иначе как объяснить смену времен года, приливы, день, ночь и звезды, если Земля неподвижно стоит в центре небосвода? Какая честь, какое счастье! Огромное спасибо, матушка, за столь ценные сведения!

Элевсию вновь охватила горечь, и она властным тоном сказала:

— Вы будете радоваться потом, дочь моя. Если, конечно, мы останемся в живых.

Резкий упрек как рукой снял воодушевление Аннелеты. Она склонила голову, а аббатиса продолжала:

— По всей видимости, дух ученых мне недоступен! Монах, написавший этот трактат в монастыре Валломброзо, поплатился жизнью за свои открытия. Я спрашиваю себя, не стоит ли считать досадный «несчастный случай», когда монах сильно ударился головой о столб, делом рук наших врагов? Так или иначе, этот трактат позволяет прояснить две астральные темы, о существовании которых вы знаете, темы, открытые рыцарем-тамплиером, передавшим свои записи Эсташу. — Сдавленным голосом Элевсия подвела итог: — Теперь Тень знает все подробности, записанные в дневнике, и у нее есть трактат, необходимый для расшифровки тем. На протяжении нескольких столетий наши враги идут за нами по пятам. Единственное наше преимущество заключалось в их неповоротливости. Мы всегда опережали их на шаг. Я очень боюсь...

Аннелета, напряженная до предела, пыталась упорядочить всю эту информацию, внезапно обрушившуюся на нее. Ее охваты вали то упоительный восторг, то уныние. Упоительный восторг оттого, что они продвигались к Свету, несмотря на запутанность дорог, ведущих к нему. Уныние — потому что она так долго находилась в стороне от тайны, в центр которой неожиданно сейчас попала. Она постаралась упорядочить сумбур, царивший у нее в голове:

— Мы одни на борту терпящего бедствие корабля. Вокруг нас бушует буря. Бенедикта отравили, и никто не может сказать, на чью сторону встанет будущий понтифик: на нашу или на сторону наших врагов. Одним словом, в своем стремлении отыскать манускрипты и раздавить гадину, убившую наших сестер, мы можем рассчитывать только на собственные силы.

— Даю голову на отсечение, что воровка и убийца наших сестер — одна и та же женщина.

— Я тоже, матушка. Как бы там ни было, хотя я понимаю ваши сомнения в отношении меня, поскольку питаю такие же сомнения в отношении вас, мне не хватает подробностей, чтобы понять всю историю в целом. Заклинаю вас, просто скажите, хотите ли вы, чтобы мне удалось сориентироваться в этом лабиринте? Разумеется, мы не друзья. И это меня огорчает, поверьте. — Аннелета жестом прервала возражение, готовое вот-вот сорваться с уст аббатисы. — Тем не менее мы... две оставшиеся в живых, и над нами нависла грозная опасность.

Аннелета отогнала от себя так некстати появившуюся печаль. Впервые в жизни она пожалела, что у нее нет друзей. Конечно, уже поздно заводить дружбу, но тем хуже. Более твердым тоном она продолжила:

— Итак, две темы. Теория Валломброзо, в отличие от теории Птолемея, позволяет прояснить их. Верно?

— Да.

— Эти темы касаются фактов или людей. Готова спорить, что одна из них связана с мадам де Суарси. Я права?

— Мы так полагаем. Мадам Аньес родилась 25 декабря, а эта дата указана в одной из тем, уточняющей, что человек, которого мы ищем, пришел в наш мир во время затмения. Но в тот вечер, когда она родилась, затмение было лишь частичным.

— Необходимо, чтобы затмение было полным?

— Мы не знаем.

— Теперь ясно, почему инквизиция ополчилась на нее, — размышляла вслух Аннелета. — Аньес де Суарси внушает нашим врагам страх и поэтому должна умереть. Не так ли?

— Мы тоже так думаем.

— Почему?

— Дорогая Аннелета, если бы мы знали хотя бы начало ответа на этот вопрос, до Света было бы рукой подать.

— Тем не менее, по вашим словам, в основе подлых интриг, приведших к аресту мадам Аньес, лежали низменные инстинкты Эда де Ларне, ее сводного брата?

— Да, это так. Тем не менее я убеждена — и мой племянник Франческо придерживается такого же мнения, — что в его тени действовал кто-то более коварный и опасный, да так ловко, что этот подлый фат де Ларне ничего не заметил. Ординарный барончик — не орел. Впрочем, я не удивлюсь, если Никола Флорен тоже стал жертвой более изворотливого человека, чем он сам. За это он поплатился жизнью. Прекрасная развязка!

— Вы полагаете, что мадам де Суарси все еще находится в смертельной опасности?

— Если мои предположения верны, это не вызывает сомнений. Если честно, я чуть ли не сожалею о смерти сеньора инквизитора...

Аннелета закончила ее мысль:

— .. .потому что мы хотя бы знали, с кем быть бдительными.

— Совершенно верно. Теперь же мы блуждаем в густом тумане, не зная, кто и когда попытается напасть на мадам Аньес.

— Вы догадываетесь, кто отдал приказ?

— У меня есть одно предположение, — ответила Элевсия после недолгого молчания. — Тот, кто дергает за веревочки, прячась за занавесом, есть не кто иной, как отравитель Бенедикта. Так считает Франческо.

— Проклятый! — выдохнула Аннелета.

— Сомневаюсь, что это слово подходит к нему. Он хитрый, очень умный, и, что самое худшее, дочь моя, он не ищет для себя славы. Чтобы знать о приезде эмиссаров Папы в Клэре, произвести такое сильное впечатление на Флорена, позволить своему подручному столь близко подойти к нашему покойному Папе, он должен обладать колоссальной властью в Ватикане.

Аннелета, приоткрыв рот, пристально смотрела на аббатису. Постепенно в ее мозгу складывалась мозаика. Вдруг она прошептала:

— Он? Камерленго Гонорий Бенедетти?

— А кто же еще?

— Тогда мы погибли.

— Почему?

Теперь заколебалась Аннелета. Она входила в окружение Бенедикта XI, когда тот был еще Никола Бокказини, епископом Остии, и поэтому понимала, как действовал механизм епископской, вернее, архиепископской политики. Если аббатиса, ослепленная своей безоговорочной верой, видела в назначениях и выборах лишь проявление верховной небесной власти, она глубоко ошибалась. В принципе, сестра-больнич-ная даже завидовала этому ангельскому простодушию, которое не сумели поколебать недавние чудовищные события. Аннелета решилась:

— После смерти Бонифация VIII пошли слухи, что архиепископ Бенедетти стремится занять Святой престол. Признаюсь вам, все были крайне удивлены, что выбор пал на Бенедикта. Все относились к камерленго как к новому Папе.

— Но тогда как получилось, что его отстранили?

— Мне хотелось бы вам ответить, что нам помогло чудо, но на самом деле причина носит сугубо политический характер. Я вот спрашиваю себя: что, если большинство кардиналов, собравшихся на конклав... — Аннелета в замешательстве закрыла глаза и покачала головой. — Гонорий Бенедетти внушает страх. Он такой напористый, его невозможно провести, он такой непреклонный! Полагаю, что его ложная преданность Бонифацию VIII тоже внушала страх. И напрасно, поскольку Бенедетти никогда не был служителем. Он стратег, мыслитель. Речь шла скорее о замечательном сотрудничестве двух людей, поскольку я сомневаюсь, что Бенедетти питал дружбу к властному Бонифацию. Понимаете, я считаю, что камерленго не жаждет власти для себя. Временные преимущества его не интересуют. К тому же сомнительная репутация Бонифация6, его властный характер, подавляющий всех, утомили некоторых кардиналов. Они проголосовали за Никола Бокказини, введенные в заблуждение его доброжелательностью и мягкостью. Возможно, они надеялись, что его будет легко контролировать. Но они ошиблись. Бесконечная доброта, внешняя мягкость Бенедикта сделали его безупречным, несгибаемым человеком.

— Боже мой... Вы намекаете, что архиепископ Бенедетти может стать нашим будущим Папой?

— Я этого опасаюсь. И, каким бы странным вам ни показалось мое признание, я все же надеюсь на вмешательство короля Франции в ход будущих выборов, на испытываемую им необходимость иметь Папу, который был бы к нему благосклонен, поскольку тогда Бенедетти будет отстранен. Филипп Французский* — вовсе не безумец, не говоря уже о его советнике Гийоме де Ногаре*. Гонорий Бенедетти принадлежит к той человеческой породе, которую невозможно прельстить привилегиями, лаской или угрозой. Никто не пытается его одурачить или соблазнить, поскольку он сам непревзойденный магистр обмана. Если вы все правильно рассчитали, а я придерживаюсь именно этого мнения, он во что бы то ни стало пойдет до конца, постаравшись исполнить возложенную на него миссию. Да... Я надеюсь на избрание Папы короля.

Лицо Элевсии исказилось от ужаса. Она пробормотала:

— Да вы... вы оскорбляете Церковь, дочь моя!

— Нет. Я всего лишь надеюсь на такой ход событий, который спасет христианство и, главное, его послание, а они для меня бесценны, если не сказать — жизненно необходимы.

Воцарилось гнетущее молчание. Что-то смущало Аннеле-ту. Собрать воедино. Да, надо собрать воедино все детали, доверенные ей аббатисой, чтобы как можно лучше все понять. Наконец ее тревога оформилась.

— Значит, трактат Валломброзо, написанный монахом, которого, судя по всему, убили, при Бонифации VIII хранился в папской библиотеке. Что касается астральных тем, они были обнаружены тамплиером из Акры. Можно предположить, что ученые, к которым обратился за помощью Гонорий Бене-детти, так и не сумели прояснить их, иначе мадам де Суарси уже давно была бы мертва, если, конечно, она и есть главная ставка, указанная в одной из этих тем.

Элевсия посмотрела на Аннелету, пытаясь понять, куда та клонит. В знак согласия она кивнула головой. Аннелета продолжала:

— Но как объяснить, что подручные камерленго так быстро подобрались к ней, затеяли махинацию, которая должна была стремительно погубить ее, ведь у них не было астрологических знаков, позволявших ее идентифицировать?

Сформулированное таким образом противоречие было столь очевидным, что Элевсия остолбенела. Ей в голову тотчас пришла мысль, что надо немедленно найти способ поставить Франческо в известность о выводах Аннелеты, на которые и возразить-то было нечего. Она прошептала:

— Боже мой, Аннелета, вы правы! Неужели нами с самого начала манипулировали? Неужели среди нас есть шпион камерленго? Какая ужасающая перспектива...

В голове аббатисы замелькали лица, голоса, обрывки воспоминаний. Кто? Неужели в их маленькое войско посвященных затесался злоумышленник? Если это так, Бенедетти знает их имена, по крайней мере некоторые из них, в том числе Аньес. Когда он нанесет удар, их поиски окажутся под угрозой, если только она не найдет злоумышленника. Кто? В целях безопасности участники поисков не знакомились друг с другом.

— Мадам де Суарси догадывается о своей роли?

— Как она может догадываться, если мы продвигаемся в густом тумане? Мы знаем, что Аньес принадлежит решающая роль, но не знаем почему.

— Если только об этом не сказано в теме.

— В самом деле, — согласилась Элевсия.

— Матушка, вернемся к Эсташу де Риу.

— Это допрос? — вскинулась Элевсия, задыхавшаяся от тревоги.

Аннелета не дала заманить себя в ловушку. Внезапная отчужденность аббатисы доказывала, что та по-прежнему не доверяет ей.

— Ни в коем случае. Время поджимает. Вы сами это заметили. В нашем случае недоверие является роскошью. Тем более что... Взвесьте все, что я вам скажу. Взвесьте быстро. Если бы я была одной из них, теперь, когда бесценные манускрипты украдены, мне не оставалось бы ничего другого, как убить вас, чтобы сразу со всем покончить.

Столь стремительно, что Элевсия даже не успела ничего понять, Аннелета бросилась к ней и приставила к горлу кинжал, который прятала в складках рясы.

— О... святые небеса! — закричала аббатиса.

Аннелета отступила на шаг, спрятала кинжал в холщевые

ножны, пришитые к изнанке ее рясы, и с раздражением сказала:

— Умоляю вас, избавьте меня от проповеди о греховности насилия. Все равно я не стану подставлять шею, как новорожденный ягненок. Я должна продолжать выполнять свою миссию, а она заключается в том, чтобы защищать вас. Ею я обязана Господу и нашему славному покойному Бенедикту.

Аннелета ошибалась. У Элевсии не было ни малейшего желания пускаться в нравоучительные наставления. Тот факт, что одна из ее духовных дочерей прячет под одеждой кинжал, не возмутил ее, как это произошло бы еще несколько дней назад, а успокоил, и она злилась на себя за эту сделку с верой.

— Рыцарь-госпитальер Эсташ де Риу был крестным отцом по ордену моего племянника, Франческо де Леоне. Он был не только грозным воином, но и одним из выдающихся теологов ордена госпитальеров. Разве не поразительно, что тот тамплиер выбрал именно Эсташа в подземельях Акры непосредственно перед последним боем и кровавой резней, чтобы передать ему свои записи?

— Поразительно для нашего жалкого разумения, да. Но это служит новым свидетельством того, что все задуманное было планом, слишком сложным, чтобы вы могли понять его. О чем еще говорилось в записках тамплиера?

— Там была странная фраза: «Пять женщин, в центре шестая». А еще оракул и руны.

— Какие?

— Это были советы воину Света, который продолжит поиски. В данном случае — Франческо. Руны предостерегали его от могущественных врагов. От ошибок. Несомненно, от тех, что содержались в первых астрологических расчетах. Прежде чем броситься на помощь женщинам и детям, прятавшимся в подземельях цитадели Сен-Жан, и погибнуть, тамплиер упомянул о «папирусе на арамейском языке, купленном у бедуина», уточнив, что речь идет об. одном из священных текстов человечества.

— Мы знаем его содержание?

— Нет. Тамплиер спрятал этот свиток. В надежном месте, как он уточнил.

— Мы знаем где? — продолжала настаивать Аннелета голосом, срывавшимся от волнения.

Крайняя осторожность помешала Элевсии признаться, что в центре загадки находится командорство тамплиеров Арви-ля. Она довольствовалась тем, что отрицательно ответила на этот вопрос.

— Это все? Не надо ничего скрывать, матушка, время — это наш самый беспощадный враг.

— Я знаю только то, что расчеты, необходимые для прочтения древних тем, должны совпасть с астрономическими открытиями, сделанными в Валломброзо. Они такие трудные, такие длинные, что Франческо до сих пор не сумел добраться до их конца. Ибо — и сейчас в вас опять заговорит ученый — не только Земля вертится, но существуют и другие небесные сферы помимо тех, что были открыты до сих пор. Три1, чтобы быть точной, которые учтены только в расчетах монаха. Первые расчеты не принимали их во внимание и, следовательно, были ошибочными.

— Боже всемогущий... Другие планеты, неведомые самым великим ученым... Какая привилегия узнать об этих неслыханных открытиях!.. Как я вам благодарна, мадам, — произнесла Аннелета со слезами на глазах. Но вскоре она взяла себя в руки и настойчиво спросила: — А во второй теме говорится о событии или о человеке?

— Я рассказала вам обо всем, что мне известно. Правда. Если речь идет о человеке, почему столько людей умерло, чтобы сохранить его тайну? Франческо уверен, что объяснение или ключ надо искать в древнем тексте на арамейском языке. Возможно, он прав.

Аннелета встала и сказала угрожающим тоном:

— Если трактат и дневник покинут стены нашего аббатства, это главное существо, на которое указывают темы, об-речено на гибель. Они уничтожат его. Точно так же, если речь идет о великом событии, оно никогда не произойдет. Бене-детти проследит за этим. Одним словом, эти два тома не должны покинуть аббатство, чего бы это нам ни стоило.

Элевсия, охваченная яростью, потеряла над собой контроль и закричала:

— Неужели? Вы считаете, что я этого не понимаю, потому что я слишком старая или слишком глупая? А как вы собираетесь действовать? Перерыв сотни арпанов* земли аббатства?

— Ни в коем случае. Время поджимает.

— Тогда я жду вашего предложения.

— Боюсь, что оно вас совсем не удивит. Я согласна с вами, что воровка и убийца — одно и то же лицо. Нам не остается ничего другого, как найти ее.

— Со дня смерти нежной Аделаиды Кондо прошло слишком много долгих недель. С тех пор мы ищем ее, но безуспешно. ВЫ ищете ее безрезультатно, — заявила аббатиса обвинительным тоном.

— Да, — согласилась Аннелета, вновь став надменной. — Но если бы вы сразу же сообщили мне известные вам подробности, я знала бы, в каком направлении следует вести расследование. А так я блуждала в потемках. — Раздосадованная, она добавила: — Если бы я знала больше, возможно, Гедвига дю Тиле и Иоланда де Флери были бы сейчас среди нас!

Неимоверная печаль охватила Элевсию де Бофор. Она потупила взор, чтобы сестра-больничная не смогла заметить слез, блестевших на ее глазах. Потом едва слышно прошептала:

— Эта мысль преследует меня по ночам. Простите меня, простите великодушно. Нет, я не заслуживаю прощения. Меня невозможно простить.

Острая боль пронзила Аннелету. Она бросилась к расстроенной женщине, крепко обняла ее и прошептала на ухо:

— Нет, это вы простите меня, мадам. Мною двигали горечь, озлобленность. Мною двигало и сожаление о несостоявшейся дружбе, поскольку я до сих пор не верю, что вы наконец удостоите меня своей дружбой. Тише, ничего не говорите. Я... Я допустила серьезную ошибку, и я должна это признать. Я увлеклась мыслью о борьбе с этой гадиной. Мое высокомерие ослепило меня. Я хотела быть более изощренной, более умной. Я стремилась к изящным решениям, к пышной помпе, когда надо было действовать стремительно. Одним словом, я признаю, что мне доставляло удовольствие быть втянутой в эту смертельную схватку. Но я забыла главное: я должна была погубить убийцу.

С этими словами Аннелета выбежала из кабинета, пораженная масштабом своих ошибок.

Элевсия осталась одна, переполненная печалью, неспособная вымолвить хотя бы слово, хотя бы пошевелиться.

Юная послушница, принятая в монастырь несколько дней назад, выпрямилась и повернула голову, когда Аннелета Бопре выбежала из двери гостеприимного дома в аптекарский огород. Она видела, как крупная женщина остановилась и перевела дыхание, приложив руку к груди. Эскив д’Эстувиль терпеливо ждала момента, когда вновь сможет приступить к выполнению своей миссии. Она должна была защитить Аннелету и Элевсию де Бофор и во что бы то ни стало найти воровку до того, как та вынесет украденные манускрипты за территорию монастыря. Получить эту миссию Эскив позволили ее удивительные таланты не только отчаянной забияки, но и прирожденной обманщицы. Элевсия де Бофор, тетушка прекрасного архангела, которого она защитила своим клинком в лесу Мондубло, которого прижимала к себе, чтобы он, лежавший без сознания, не замерз... Это было два месяца назад. Вечность, как казалось ей.

Аннелета, боровшаяся с желанием разрыдаться, упасть на колени, чтобы вымолить прощение, продолжила свой путь. Ослепленная не только горечью, но и стыдом, она наткнулась на послушницу, которая, сидя на корточках, рыхлила землю. Молоденькая девушка встала, рассыпавшись в извинениях:

— Помилосердствуйте, сестра моя. Я не слышала, как вы подошли. Я рыхлила замерзшую землю.

Аннелета внимательно посмотрела на нее, покачав головой. Это очаровательное личико было ей незнакомо. Наверняка одна из новых послушниц. Возможно, облатка7. Послушница с наигранной робостью спросила, опустив глаза:

— А вы, должно быть, Аннелета, наша сестра-больничная, таланты которой заслуживают стольких похвал? Я еще путаю лица, обязанности, имена...

Аннелета сумела взять себя в руки и отрывисто ответить:

— Похвалы заслуживают лекарственные растения. Мой единственный талант заключается в том, что я умею составлять сборы. Кто вы?

Послушница подняла свои золотистые, почти желтые глаза.

— Я здесь новенькая. Меня зовут Эскив, но позднее, когда я с несказанной радостью стану одной из вас, я собираюсь взять имя в честь святой Елены.

— Достойная женщина. Настоящая святая. Вы сделали правильный выбор.</sup>