Памела Трэверс
С днем рождения, Мэри Поппинс
Глава первая. Не всякий гусь — лебедь
Был тихий и жаркий летний день. Вишнёвые деревья неподвижно замерли вдоль улицы, словно прислушиваясь к тому, как постепенно созревают их плоды — от мелкой зелёной ягодки до жёлтой, а потом и алой, играющей соком вишни.
В гуще пыльных садов дремали дома, прикрыв глаза окон плотными ставнями. «Не тревожьте нас! — казалось, говорят они. — У нас послеполуденный отдых!»
Скворцы, рассевшись на каминных трубах и спрятав голову под крыло, чутко подрёмывали.
Над парком повисло слепящее облако света, густое и вязкое, будто сироп. Ни ветерка, ни шелеста листьев. Цветы, обратив к солнцу венчики лепестков, застыли в неподвижности, словно выкованные из металла.
Скамейки вокруг пруда были пусты. Людей, обычно сидевших здесь, прогнала домой жара. Нелей, маленький мраморный мальчик, задумчиво смотрел в остекленевшую воду. Ни одна золотая рыбка ни разу не взволновала её легким ударом хвоста. Все они попрятались под широкими листьями лилий, прикрывшись ими, как зонтиками.
Солнечные лужайки лежали неподвижными зелёными коврами.
Если бы не лениво передвигавшаяся от дерева к дереву одинокая фигура, можно было бы подумать, что это не живой парк, а нарисованная художником картина. Приглядевшись к этой медлительной фигуре, мы бы сразу узнали паркового сторожа. Он бродяг туда-сюда, накалывая на остриё палки мусор и стряхивая его в мусорную корзину.
Мимо пробежали две собаки. Сторож остановился и неприязненно посмотрел им вслед. Не было никакого сомнения, что они пожаловали сюда из Вишнёвого переулка. Именно оттуда доносился призывный крик мисс Ларк:
— Эдуард! Варфоломей!
[1] Вернитесь! Не смейте купаться в этом грязном пруду! Я приготовлю вам холодного чаю!
Эдуард и Варфоломей переглянулись, перемигнулись и спокойно потрусили дальше. Но, пробегая мимо большой магнолии, они резко притормозили и остановились. Потом разом плюхнулись на траву и, высунув длинные розовые языки, тяжело задышали.
Мэри Поппинс, опрятная, пахнущая свежестью и чистотой, в своей синей юбке и новой шляпке с тёмно-красным тюльпаном, взглянула на собак поверх вязания. Она сидела неподалёку на клетчатом пледе, выпрямив спину и высоко держа голову. Рядом лежала её ковровая сумка, а на ветке висел зонтик с ручкой в виде головы попугая.
Мельком взглянув на два виляющих хвоста, она недовольно хмыкнула:
— Подберите свои языки и сядьте прямо! Вы не волки!
Обе собаки тотчас вскочили и смущённо потупились. Джейн, раскинувшаяся на травке, видела, как они старательно пытались спрятать языки.
— И если вы всё-таки соберётесь поплавать, — продолжала Мэри Поппинс, — хорошенько отряхнитесь, выйдя из воды. Только не забрызгайте нас!
Эдуард и Варфоломей укоризненно посмотрели на неё.
«Ах, Мэри Поппинс! Да мы и помыслить не могли о таком безобразии!» — говорили, казалось, они всем своим видом.
— Ладно! Гуляйте!
Собаки сорвались с места и пулей понеслись прочь.
— Вернитесь! — встревоженно кричала им вслед мисс Ларк.
Но никто даже внимания не обратил на её зов.
— А почему мне нельзя искупаться? — вяло спросил Майкл.
Он ничком лежал в траве, внимательно наблюдая за муравьями.
— Потому что ты не собака! — напомнила ему Мэри Поппинс.
— Я знаю. Но вот если бы я был ею…
Он лежал, зарывшись лицом в траву, и лениво бубнил себе под нос.
— Ну и что бы ты сделал? — фыркнула Мэри Поппинс.
О, будь он собакой, делал бы всё, что в голову придёт, ни у кого не спрашивая разрешения! Захотел купаться — пожалуйста! Нет настроения — валяйся себе на травке! Но попробуй скажи это Мэри Поппинс! «Лучше промолчать», — решил Майкл.
— А, забудьте, Мэри Поппинс, — кротко ответил он. — Слишком жарко сегодня, чтобы спорить.
— Было бы что помнить! — фыркнула она, пренебрежительно тряхнув головой, но шляпка с тюльпаном при этом даже не шелохнулась. — И учти: я не спорю, а разговариваю.
Да уж, её действительно не переспоришь. Последнее слово всегда оставалось за ней.
Солнечные лучи, сквозившие между широкими листьями магнолии, поблёскивали на её вязальных спицах. Джон и Барбара бессильно склонились друг другу на плечи и тщетно боролись со сном, то вздрагивая и просыпаясь, то снова погружаясь в дремоту. Аннабел сладко спала рядом с Мэри Поппинс.
Неслышно подошёл парковый сторож. Пятна света и тени зарябили на его лице, когда он, кряхтя, нагибался, чтобы поднять обрывок газеты.
— Мусор бросать в урны! Соблюдайте чистоту! — строго сказал он.
Мэри Поппинс смерила его с ног до головы таким испепеляющим взглядом, который мог бы разом спалить и цветущий дуб.
— Это не мой мусор, — холодно бросила она.
— Ой ли? — недоверчиво поджал губы сторож.
— Именно! — фыркнула она, не желая больше объясняться.
— Но кто-то бросил эту газету! — настаивал сторож. — Не могла же она вырасти сама собой, как цветок!
Сдвинув на лоб свою форменную фуражку, он почесал в затылке.
Жара и холодный тон Мэри Поппинс наводили на него тоску. Не зная, то ли уйти, то ли дожидаться ответа, сторож нерешительно переминался с ноги на ногу.
— Ну и погодка нынче! — примирительно промямлил он и, словно провинившийся пёс, захлопал глазами.
— Макушка лета, что же вы хотите!
Мэри Поппинс, уткнувшись в вязанье, размеренно позвякивала спицами.
Сторож растерянно помолчал и попытался ещё раз.
— Я вижу, вы не расстаётесь со своим попугаем, — сказал он, кивая вверх.
— Вы имеете в виду мой зонтик с ручкой в виде головы попугая? — надменно уточнила она.
— Неужели вы думаете, что будет дождь? При такой-то жаре! — нервно хихикнул сторож.
— Я не думаю, я знаю, — заявила Мэри Поппинс. — Будь я парковым сторожем, — добавила она, — не стала бы тратить время на пустую болтовню, как некоторые! Вон там апельсиновая корка. Почему бы вам её не подобрать? — Она ткнула остриём спицы в ту сторону и не опускала её до тех пор, пока сторож не поднял корку и не отправил её в урну.
«Будь она и впрямь на моём месте, — размышлял сторож, обмахивая фуражкой пылавшее от жары лицо, — от парка осталась бы чистенько выметенная пустыня!»
— А не будь я сторожем, — проговорил он вслух, — давно бы уже открыл Северный полюс и посиживал с полярными медведями на льдине. Там хоть не так жарко.
Он глубоко вздохнул, опёрся на палку и умолк, разморённый жарой и охваченный полудрёмой.
— Хм! — громко хмыкнула Мэри Поппинс.
Голубь в ветвях дерева над её головой, всфтнутый этим восклицанием, шумно захлопал крыльями. В воздухе закружилось, медленно снижаясь, лёгкое пёрышко. Джейн протянула руку и поймала его.
— Какое оно щекотное! — поёжилась она. Потом повязала на лоб ленту и воткнула сбоку перо. — Я дочь индейского вождя Минне-ха-ха, что означает «Смеющаяся Вода, Струящаяся По Камням»!
— Ой-ой, не выдумывай, пожалуйста, — поморщился Майкл. — Джейн Кэролайн Бэнкс — вот ты кто!
— Это только снаружи, — настаивала Джейн. — А внутри я совсем другая.
— Съела бы за завтраком побольше булочек, вот и было бы у тебя внутри совсем по-другому! И потом, наш папа никакой не вождь. Значит, и ты не дочь индейского вождя Минне-ха-ха!
Майкла так и тянуло с кем-нибудь поспорить.
Но вдруг он и сам встрепенулся, встал на четвереньки и замер, устремив взгляд в заросли травы.
— Он близко! — дико вскрикнул Майкл, рухнул на живот и пополз, неуклюже дрыгая ногами.
— Вот уж спасибо, Майкл! Ловко ты меня лягнул! — сердито фыркнула Мэри Поппинс. — Кто ты сейчас? Цирковая лошадь?
— Не лошадь, Мэри Поппинс! Я следопыт, иду по следу в джунглях!
— Хе, джунгли! — усмехнулся сторож. — По мне бы, оказаться сейчас в снегах, на Северном полюсе.
— Если ты не перестанешь елозить животом по земле, Майкл, то след приведёт тебя прямиком в постель. Надо же, заполучить сразу двух глупых детей! И одного взрослого под стать им! — кивнула она на сторожа. — Всё время пытаетесь быть не теми, кто вы есть на самом деле! Один покоритель Севера, другой следопыт, третья Мини… ха-ха-ха — или как там тебя? Вы напоминаете мне ту самую Пастушку с её гусями и Свинопаса.
— Но это не гуси и не свиньи какие-нибудь! — обиделся Майкл. — Я охочусь на льва! Снаружи он, может быть, и муравей, а внутри настоящий лев!.. Ага! Я поймал этого пожирателя людей!
Майкл перевернулся и торжествующе поднял вверх нечто крохотное, зажатое между пальцами.
— Джейн… — начал было он и осёкся.
Джейн усиленно подавала ему знаки, указывая на Мэри Поппинс.
С Мэри Поппинс и впрямь происходило что-то странное. Вязание упало на плед, руки её лежали на коленях, а глаза были устремлены куда-то в неведомую даль — дальше парка, дальше Вишнёвого переулка и ещё дальше — может быть, за горизонт.
Осторожно, чтобы не побеспокоить её, дети подползли поближе. Парковый сторож плюхнулся на плед и, не мигая, уставился на застывшую Мэри Поппинс.
— Мэри Поппинс! — деликатно подёргала её за рукав Джейн. — Расскажите нам о той самой Пастушке.
Майкл доверчиво прижался к ней, чувствуя прохладу льняной юбки, и приготовился слушать. Мэри Поппинс мельком взглянула на детей и снова устремила свой взгляд в далёкую даль. Густая тень от шляпки падала ей на лицо, и не разобрать было, улыбнулась она или недовольно поморщилась.
— Да-а, день за днём… — раздумчиво начала Мэри Поппинс, и в непривычно мягком, тёплом голосе её не было ни одной стальной нотки. — День за днём сидела она на лугу в окружении своих гусей, от нечего делать расплетая и заплетая косу. Иногда она срывала ветку папоротника и обмахивалась им, как веером, воображая себя женой Лорд-канцлера, а то и вовсе принцессой.
Она сплетала из цветов венок, надевала его на голову и любовалась собой, глядя в зеркальную воду ручья. «Ах, — радовалась Пастушка, — глазки мои синие-пресиние — куда там луговым колокольчикам! А щёчки розовые, словно пёрышки малиновки! А уж ротик и носик — их и сравнить не с чем, такие они красивые!»
— Она прямо как вы, Мэри Поппинс! — воскликнул Майкл, опрометчиво оборвав её на полуслове. — Любуется собой…
Мечтательный взгляд Мэри Поппинс отвердел, и она свирепо посмотрела на наглеца.
— Я хотел сказать, Мэри Поппинс… — испуганно запнулся Майкл. — То есть я имел в виду, — заюлил он, — что ваши щёки розовые, как леденцы, а глаза… так и вовсе синее всяких там колокольчиков!
Взгляд её смягчился, на губах промелькнула довольная улыбка. Майкл облегчённо вздохнул, а Мэри Поппинс продолжала:
— Каждый раз, глядя на своё отражение, гусиная Пастушка жалела всех тех, кто был лишён этого прекрасного зрелища. Особенно ей было жаль пригожего Пастуха, который пас свиней по ту сторону ручья.
«Ах, почему я только снаружи простая пастушка? — сетовала она. — Была бы я на самом деле тем, чем кажусь, позвала бы Свинопаса. Но, увы, в душе я настоящая принцесса, и пастух мне не пара!»
И она с сожалением отвернулась. Вот удивилась бы она, если бы знала, о чём думает Свинопас!
А он тем временем тоже смотрелся в чистую воду ручья, любуясь своими смоляными кудрями, безупречным овалом лица и аккуратными ушками. Он искренне жалел каждого, кто не может полюбоваться на его отражение. Особенно жаль было ему гусиную Пастушку, которая и не ведала, что рядом с нею настоящий принц!
«Наверняка эта миленькая Пастушка просто умирает от одиночества», — думал Свинопас. Он исподтишка разглядывал её простенькое платьице, золотистую косу и вздыхал: «Она действительно прелестна. Если бы я на самом деле был тем, чем кажусь, то непременно заговорил бы с нею».
И он с сожалением отворачивался.
«Удивительное совпадение!» — скажете вы. Но это ещё пустяки. Так думали не только девочка-Пастушка и Свинопас, но и все обитатели этой страны.
Гуси, щипавшие не просто травку, а цветы лютики и оставлявшие на песке следы своих перепончатых лап, похожие на звёздочки, были убеждены, что они вовсе и не гуси, а кое-кто поважнее.
А попробовали бы вы намекнуть свиньям, что они всего-навсего свиньи! Да они бы вас на смех подняли!
То же самое было и с серым Ослом, который возил повозку Свинопаса на рынок. Не уступала ему и Жаба, жившая в ручье под гладким камнем. А уж что воображал о себе тот босоногий Мальчишка с игрушечной обезьянкой, вы и представить себе не сможете!
Каждый из них верил, что невооружённым глазом не заметить, какие они особенные и, может быть, даже великие!
Мохнатый и толстобокий Осёл полагал, будто он роскошный, изысканный и стройный скакун с блестящими боками и лаковыми копытами.
Жаба была уверена, что она маленькая, зелёненькая и весёленькая квакушка, но не простая, а настоящая царевна-лягушка. Она могла часами глядеться в прозрачную воду, нисколько не огорчаясь при виде своей безобразной внешности, выпученных глаз и сморщенной, бородавчатой морды.
— Такая я только снаружи, — толковала она.
Но хоть Жаба и верила, что она прекрасна, всё же быстра пряталась, когда на мостик являлся босоногий Мальчишка. Стоило ему заметить лишь край лапки несчастной Жабы, как он принимался свирепо выкрикивать:
— Готовьсь! По правому борту враг! Бутылку рому — и о-го-го тому, кто распорет ему брюхо!
Вы уже, конечно, догадались, что и Мальчишка считал себя не просто маленьким мальчиком. В глубине души он был настоящим пиратом, который тысячу раз бороздил моря и океаны, знает Магелланов пролив как свои пять пальцев, а имя и громкая слава о его жутких подвигах заставляют бледнеть самых бывалых моряков. За одно утро он мог ограбить дюжину кораблей и так ловко и хитро припрятать сокровища, что найти их не сумел бы никто на свете.
Человеку постороннему, случайному могло показаться, что у Мальчишки, как обычно, два глаза. Но сам-то он считал себя одноглазым, потерявшим один глаз в рукопашной схватке где-то в Гибралтаре. Когда Мальчишку окликали его обычным детским именем, он только ухмылялся.
«Знали бы они, кто я на самом деле, — думал он, — поостереглись бы иметь со мной дело».
Да и его облезлая обезьянка была не просто игрушкой.
«Это моя старая добрая шуба, — говаривал он. — Она согревает меня в самые лютые холода!»
Вот так и сидели они однажды, каждый сам по себе, витая в мечтах о воображаемой жизни. Жаркое солнце пекло и парило, как накрытый полотенцем чайник с кипятком. Луговые цветы застыли в неподвижности, точно фарфоровые. В небе, как заведённые, пели и пели жаворонки, будто ничего другого делать не умели.
Гусиная Пастушка сидела со своими гусями, Свинопас — в окружении своих свиней. Осёл пасся на лугу, а Жаба дремала под камнем в ручье. Мальчишка лежал на мосту, обсуждая со своей обезьянкой планы будущих сражений.
Вдруг Осёл фыркнул и насторожённо повёл длинными ушами. Всё, казалось, было как обычно. Жаворонки щебетали над головой, ручей журчал у ног. И всё же к этим привычным звукам примешивалось эхо незнакомых шагов.
И верно! Вскоре на тропинке, ведущей к ручью, показался человек, одетый в такие лохмотья, что и живого места на них не найти — заплата на заплате, дыра на дыре. Из-под полей его шляпы свисали седые пряди, а лицо было бурым от солнца. Он легко шёл, припадая на одну ногу. Мнимая хромота его объяснялась очень просто: на правую ногу был напялен изодранный башмак, а другая шлёпала в дырявой тапочке. Да, такого оборванца ещё поискать!
Но убогий вид не смущал его нисколько. Наоборот, незнакомец будто гордился своими обносками. С беспечной улыбкой, весело насвистывая, он грыз на ходу чёрствую корку и заедал её маринованной луковицей.
Завидев собравшуюся на лугу компанию, человек остановился. И мелодия, что он насвистывал, разом оборвалась на самой высокой нотке.
— Отличный денёк! — вежливо обратился он к Пастушке, сняв шляпу и раскланиваясь.
Она смерила его высокомерным взглядом и не удостоила ответом. Но Бродягу это не смутило.
— Вы что, поссорились? — спросил он, кивая на Свинопаса.
— Поссорились? Какие глупости! Я даже не знаю его! — с негодованием воскликнула Пастушка.
— Пустяки! — весело улыбнулся Бродяга. — Да я вас мигом познакомлю!
— Ни за что! — замотала она головой. — Я и Свинопас? Вы не думайте, на самом деле я принцесса!
— Вот так штука! — изумился Бродяга. — В таком случае не смею задерживать! У вас во дворце, наверное, работы невпроворот!
— Какой ещё работы? — не поняла Пастушка.
Теперь настала её очередь удивляться. Она была уверена, что принцессы целыми днями валяются на подушках в окружении слуг, готовых тотчас выполнить любое их желание.
— А как же! Терпеливо вышивать с утра до вечера! Соблюдать этикет! Благосклонно принимать ухаживания надоедливых кавалеров. В сотый и тысячный раз выслушивать три загадки Короля, одна ovnee другой! Не всякая принцесса может выкроить минутку, чтобы от так беззаботно посидеть на солнышке с гусями.
— А жемчужная корона? А танцы с прекрасным сыном заморского Султана? — не унималась Пастушка.
— Жемчужная корона? Танцы? Ха-ха-ха! Ой, уморила! — корчился от смеха Бродяга. — Все эти короны тяжелы, как свинцовые. На лбу от них остаются рубцы да мозоли. А про танцы и говорить нечего. Уж вам-то должно быть хорошо известно, что принцесса обязана сначала танцевать со старыми друзьями Короля-отца. Потом с Камергером двора его величества. Потом с Лорд-канцлером и, конечно же с Хранителем Королевской Печати. Когда наконец дойдёт очередь до сына Султана, ему пора будет отправляться домой.
Очень смутили Пастушку слова Бродяги. А вдруг он говорит равду? Конечно, в сказках все пастушки оказывались заколдованными принцессами. Но ведь ни в какой сказке не сказано, что у принцесс есть ещё и такие трудные обязанности! Да, Камергер или Лорд-канцлер не гуси. На них не прикрикнешь: «Кыш, негодные!» А какой-то этикет? А терпение и благосклонность ко всякому надоеде? Может быть, лучше уж оставаться простой пастушкой, чем мучиться, как эти несчастные принцессы?
— Что же вы тут сидите? Поспешайте во дворец! — поторапливал её Бродяга. — У принцесс время дорого! Вы согласны? — обратился он к Свинопасу, который, стоя по другую сторону ручья, ловил каждое словечко Бродяги, хотя и делал вид, что его это не касается.
— Согласен с кем? — спросил он, притворяясь равнодушным. — Не ристало мне обращать внимание на всяких бродяг и пастушек! Ведь я на самом деле принц!
— Вот уж повезло мне! — восторженно воскликнул Бродяга. — А что вы здесь делаете? Поджидаете дракона, чтобы с ним сразиться?
Свинопас побледнел.
— Какого дракона? — прошептал он сдавленным голосом.
— Того, который, наверное, прилетит сюда с минуты на минуту. Всякому известно, что каждый принц непременно должен убить хотя бы одного дракона, — пожал плечами Бродяга.
— Двухголового? — задохнулся Свинопас.
— Не смешите меня! — замахал руками Бродяга. — Двухголовые драконы давно вымерли. Вам достанется семиголовый!
У Свинопаса душа ушла в пятки. В сказках, конечно, говорится, что принц побеждает дракона. А вдруг всё выйдет наоборот и дракон убьёт принца? Свинопас, доложу вам, не был трусом, но и погибать ни за что ни про что не желал. «Пусть уж лучше я останусь простым Свинопасом», — подумал он.
— Отличные у вас свиньи! — толковал между тем Бродяга. — Жирненькие, гладенькие, просто загляденье!
Свиньи возмущённо захрюкали. Подумать только, бездомный Бродяга обзывает их свиньями!
— Самый последний глупец и тот сразу видит, что перед ним не свиньи, а кудрявые овечки! — недовольно перехрюкивались они.
— Ох, бедняжки! — покачал головой Бродяга. — Мне жаль вас, друзья мои!
— С какой стати он жалеет нас? — недоумевали свиньи, вертя пятачками и покручивая хвостиками.
— И они ещё спрашивают! — хмыкнул Бродяга. — Свинок откармливают. Каждый день ставят перед ними корытце с вкуснейшими помоями. А овечки? Им ведь и глоточка помоев не достаётся! Ходят-бродят всё лето с утра до вечера по полям да лугам и щиплют тощую травку. Что они зимой делают, я уж и не знаю. Вдобавок ко всем бедам их ещё и стригут догола. Несчастные создания!
Он выудил из лохмотьев огрызок сливового пирога и принялся с аппетитом жевать.
Свиньи в ужасе переглядывались. Ни глоточка свежих помоев! Ходить всю зиму голышом и самим отыскивать себе пропитание? Нет уж, лучше оставаться свиньями!
А Бродяга обернулся к гусиному стаду и, покрошив остатки сливового пирога, крикнул:
— Эй, гуси! Налетай!
Гуси, все как один, подняли головы, вытянули шеи и угрожающе зашипели.
— Мы — лебеди! — хором загоготали они. И, подозревая, что этот глупец так ничего и не понял, добавили: — Заколдованные!
— Ах, вот в чём дело! — понимающе протянул Бродяга. — Тогда недолго вам здесь резвиться. Все лебеди, а это всякому известно, принадлежат Королю. Как же вас угораздило родиться лебедями, дорогие мои? Вам придётся распрощаться с просторным лужком и с заросшим сочной травой бережком. Отныне вы будете плавать в искусственном пруду за высокой оградой, а чтобы вы не улетели, королевские слуги подрежут вам крылышки золотыми ножницами. Каждое утро вам будут подавать на серебряном блюде до отвращения сладкий клубничный джем. Впрочем, забот у вас никаких не будет. Даже яйца не нужно будет высиживать. Король их обычно съедает ка завтрак.
— Какая га-га-гадость! Надо же, клубничный джем! — залопотали пси. — А полакомиться червячками? А повысиживать гусят?
— Об этом и не мечтайте! — хмыкнул Бродяга. — Но зато какая честь! Королевские лебеди!
Гуси так и замерли. Это что же получается? Железная ограда! Подрезанные крылья! О гусятах и думать не смей! Может, они ошиблись, возомнив себя лебедями? Пожалуй, стоит побыть пока простыми гусями!
Бродяга повернулся и тут же уткнулся в мохнатый бок Осла. Он покопался в своих немыслимых лохмотьях, достал румяное яблоко и откусил кусок.
— Простите, друг, — извинился Бродяга. — Я бы поделился с вами яблоком, но вы в этом не нуждаетесь. В вашем распоряжении целый луг, усеянный лютиками.
Осёл с отвращением оглядел цветущий луг.
— Для ослов это, может быть, и неплохо, — возразил он. — Только не воображайте, будто я такой осёл, каким, может быть, кажусь. Не верьте глазам своим, на самом деле перед вами прекрасный арабский скакун!
— Неужели? — с интересом поглядел на него Бродяга. — Как же наверное, скучаете по своей чудесной родине! Песчаные бури! Миражи! Безводные пустыни!
— Совсем-совсем безводные? — встревожился Осёл.
— Само собой разумеется, дружище! Но это же пустяки! Вы, арабские скакуны, удивительные создания — можете, не смыкая глаз, неделями скакать без воды и еды!
— А оазисы? Там-то есть трава!
— Не самая вкусная. Да и оазисы встречаются редко, — вздохнул Бродяга. — Но что мы всё о еде толкуем? Вы же знаете, меньше ешь — быстрее бежишь. Меньше пьёшь — легче становишься. Одним прыжком можешь заслонить хозяина от смертельной пули.
— Но тогда, — вскричал Осёл, — тогда она убьёт меня!
— Естественно, — спокойно сказал Бродяга. — Вот почему мы и восхищаемся вами, благородными арабскими скакунами. Вы готовы умереть в любую минуту!
Осёл смущённо почесал морду задней ногой. Готов ли он умереть в любую минуту? Скорее нет, чем да. Неделями ничего не есть! А здесь повсюду лютики и маргаритки. Хватит и на дюжину ослов! Пожалуй, не стоит пока становиться арабским скакуном. Разве что потом когда-нибудь… И он тряхнул лохматой головой, избавляясь от навязчивой идеи.
А Бродяга подошёл к самому берегу ручья и кинул под камень огрызок яблока.
— Угощайтесь, уважаемая Жаба! — сказал он.
— Не дразни меня жабой! — квакнула Жаба.
— Ну и как же тебя величать, дорогуша? — поинтересовался Бродяга.
— Толстая бурая шкура и бородавки — только видимость. На самом деле я лёгкая зелёная лягушка!
— О, завидная судьба родиться лягушкой! — воскликнул Бродяга. — Сиди себе на листике кувшинки и пой песни всю ночь напролёт!
— Всю ночь? Да я умру от холода!
— Знай лови пауков и мошек для своего избранника, — продолжал, не слушая её, Бродяга.
— Не для себя, а для кого-то? — удивилась Жаба.
— Любящая лягушка — а ты, надеюсь, именно такая — никогда не станет охотиться только для себя! — подтвердил Бродяга.
Жаба была жадна. Она вовсе не собиралась делить с кем-нибудь жирного паука, который как раз спускался на тонкой паутинке. И только она подумала, что, пожалуй, неплохо остаться жабой, как — плюх! — рядом с ней шлёпнулся в воду камень. Жаба поспешно нырнула в ручей.
— Кто кинул камень? — строго спросил Бродяга.
— Я, — раздался голос с мостика. — Просто так. Чтобы заставить её прыгнуть.
Бродяга поднял голову и увидел Мальчишку с Обезьянкой.
— Милый маленький мальчик! — усмехнулся он. — Ну конечно же такой добрый мальчик всё делает не со зла, а просто так.
— Не называйте меня маленьким мальчиком! На самом деле я…
— Стоп! — перебил его Бродяга. — Попробую сам догадаться.
Индеец? Нет, пират!
— Верно! — хрипло отозвался Мальчишка, кривя рот в пиратской ухмылке. — Я самый свирепый пират, по имени Одноглазый Карамбо.
— А где же твой абордажный крюк? — спросил Бродяга. — Где чёрный флаг с черепом и скрещёнными костями? А чёрная шёлковая повязка на глаз? На твоём месте я бы здесь не остался ни минуты. Этот ручей не для пиратского фрегата! Держи курс на юг, к Терра-дель-Фуэга!
— Я уже был там, — небрежно отмахнулся Мальчишка.
— Ну, тогда… — Бродяга понизил голос: — Были вы, досточтимый пират, в Лагуне Мертвецов?!
Мальчишка подпрыгнул.
— Вот это местечко для меня! — завопил он, подхватывая свою Обезьянку. — Сбегаю домой попрощаться с мамой — и в путь!
— Я не ослышался? — Бродяга приставил ладонь к уху. — Свирепый пират Одноглазый Карамбо бежит к мамочке? Предводитель пиратов тратит драгоценное время, чтобы сбегать домой? Непостижимо! — изумлённо развёл руками Бродяга.
Мальчишка заколебался. По правде говоря, он понятия не имел, что это за штука — Лагуна Мертвецов и сколько времени потребуется, чтобы до неё добраться. А пока туда сплаваешь да вернёшься обратно, можно и к ужину опоздать. Мама будет беспокоиться. Крове того, на ужин у них вкусные оладышки. Может, хотя бы сегодня стоит побыть самим собой? Карамбо может подождать и до завтра. Куда он денется?
— Обезьянку с собой берёте, господин пират, на счастье? — спросил Бродяга, насмешливо глядя на игрушку.
В ответ раздался истошный визг.
— Не смейте называть меня обезьянкой! — тараторила Обезьянка. — Я такая только снаружи. А внутри я Маленький Мальчик!
— Мальчик?! — воскликнул Бродяга. — Тогда почему же ты не в школе?
— Школа? — забеспокоилась Обезьянка. — Вы имеете в виду то место, где толкуют о том, что дважды два то ли пять, то ли двадцать пять? И обо всякой другой чепухе?
— Именно, — серьёзно кивнул Бродяга. — И поторопись, пожалуйста. Не то хватятся, что тебя нет, и строго накажут.
Он порылся в лохмотьях, достал две шоколадки и протянул одну Обезьянке.
Но она отвернулась. Школа? Такое ей и в голову не приходило! Не-ет, лучше уж оставаться старой, изъеденной молью игрушкой. Она вдруг почувствовала прилив необыкновенной любви к своей потёртой шкурке, к стеклянным глазкам и верёвочному хвосту.
— Возьми тогда ты, Карамбо! — усмехнулся Бродяга. — Пираты, я слышал, большие сластёны.
Он протянул Мальчишке одну шоколадку, сунув другую себе в рот.
Мальчишка облизнулся.
— Ладно, — буркнул он. — Пора мне!
Он приветливо помахал остальным, собираясь отправиться домой.
— И мне пора, — сказал Бродяга.
На этот раз он добыл из лохмотьев ломоть хлеба с маслом, откусил добрую половину и зашагал через мостик.
Мальчишка задумчиво глядел ему вслед. Вдруг он вскинул вверх руку.
— Эй! — закричал Мальчишка.
Бродяга остановился.
— Как вас зовут? Вы нам так и не сказали! И вообще, кто вы?
— Да-да! Га-га! — подхватили остальные.
— Кто вы? — спрашивала Пастушка, и гуси вторили ей.
— Кто же вы? — добивался Свинопас, и наперебой хрюкали свиньи.
— Ну кто же вы? — выкрикивал Осёл.
И даже Жаба высунула голову из-под камня, тараща глаза.
— Я? — простодушно улыбнулся Бродяга. — Если вам и впрямь это интересно… — Он серьёзно оглядел всех, тряхнул своими лохмотьями и громко сообщил: — Я — Ангел.
И, помахав им на прощание, двинулся дальше.
— Ха-ха-ха! Га-га-га! Хрю-хрю-хрю! — неслось ему вслед.
А Мальчишка, тот прямо согнулся от смеха.
— А-ха-ха! О-хо-хо! — гоготал он во всё горло. — Этот старый оборванец — Ангел!
Но вдруг его смех резко оборвался. Мальчик выпучил глаза, потом крепко зажмурился, снова вытаращился и опять зажмурился.
Бродяга радостно скакал по дороге, взмахивал руками и подпрыгивал всё выше и выше. Он даже и не подпрыгивал уже, а взмывал в воздух, легко отрываясь от земли.
— Такого не бывает! — ахнул Мальчишка, то задирая голову вверх, то опуская её вслед за немыслимыми прыжками Бродяги.
А тот одним махом перелетел через луг, не примяв ни одной маргаритки, перемахнул на лету заросли кустов, поднялся над верхушками деревьев и устремился прямиком в небо. Омываемый солнечным светом, Бродяга распростёр руки и ещё быстрей стал ввинчиваться в небесный простор. Развевавшиеся на ветру лохмотья обернулись сильными крыльями, будто враз выросшими у него за спиной. Сильными взмахами серебристых, как у чайки, крыльев он носился всё дальше и дальше, пока не превратился в едва видимую точку. Ещё через мгновение он и вовсе пропал из виду. Всё свершить так быстро, что оставшиеся на лугу и опомниться не успели.
— О боже! — выдохнула Пастушка.
Она была в смятении. Бедняжка уже смирилась, что всю оставшеюся жизнь ей придётся пасти гусей. И вдруг — на тебе! — у обыкновенного Бродяги выросли крылья! Если он и вправду Ангел, то его же тогда она? Пастушка или всё же?..
Мысли совсем перепутались в её бедной головке. Чему же верить?
В замешательстве она озиралась по сторонам. Взгляд её упёрся в Свинопаса, сидевшего на другом берегу ручья. И тут она невольно улыбнулась.
Свинопас, не отрываясь, глядел в небо. Волосы у бедняги поднялись дыбом, а глаза стали размером с блюдце.
— Эй! — окликнула его Пастушка. — Вы всё ещё намерены сражаться с драконом?
Свинопас вздрогнул от неожиданности. Но, увидев милую улыбку Пастушки, он просиял, вскочил на ноги и единым махом перелетел через ручей.
— У тебя будет золотая корона, как у настоящей принцессы! — воскликнул он. — Я сам сделаю её для тебя!
— Но золото такое тяжёлое, — застенчиво потупилась Пастушка, спрятав зардевшееся лицо в ветку папоротника.
— Только не моё! — загадочно улыбнулся Свинопас.
Он набрал целую пригоршню жёлтых лютиков, сплёл из них венок и надел его на голову девушки.
И в этот момент исчезли, улетучились воображаемые принц и принцесса. На лугу сидели счастливые Свинопас и Пастушка и неотрывно глядели друг на друга, позабыв обо всём на свете.
А гуси, переваливаясь с боку на бок, протопали к ручью и насмешливо загоготали:
— Бедные свинки! Не видать вам больше корыта с помоями! Щипайте травку!
— Вот уж посмеёмся, когда вам пообрежут крылья! — не оставались в долгу свиньи.
Они ещё дразнили друг друга, но уже понимали, что Бродяга высмеял их похлеще.
Тут поднял голову старый Гусь.
— Гусем быть не так уж и плохо! — весело гоготнул он. — В конце концов, мы и выглядим как настоящие гуси.
— Верно заметили! — хрюкнула немолодая Свинья. — Быть похожим на самого себя — что может быть лучше?
И, словно заново родившись, они принялись радостно хрюкать и гоготать.
— Га-га-глупости! — не умолкали гуси.
— Хрю-хрю-хорошо! — веселились свиньи.
И жаворонки в небе откликались звонкими песнями.
— И-a! И-a! И-а-ха-ха! — прыгал по лугу Осёл.
— Ну, как там ваш пустынный оазис, уважаемый? — насмешливо квакнула Жаба.
— И-а-ха-ха! Каким же я был ослом, не понимая, что оазис здесь, у меня под копытами, на этом прекрасном лугу!
— Выходит, вы уже не арабский скакун? — ядовито заметила Жаба.
— Я бы не торопился отказываться… — задумался Осёл. — Но пока… пока я нравлюсь себе и в ослином обличье.
И он стал с жадностью поедать лютики, будто и впрямь целую неделю скакал по безжизненной и безводной пустыне.
Жаба смотрела на него, удивлённо выпучив глаза.
«Так лягушка я или жаба? — напряжённо размышляла она, как вдруг с ветки сорвался крупный орех, хлопнул её по голове и скатился в воду. — Будь я лягушкой, он прибил бы меня насмерть, — подумала она. — А мне хоть бы что! Нет, всё-таки лучше оставаться жабой!»
Она растянула в довольной улыбке свой и без того широкий рот и крикнула:
— Можешь кидать в меня камнями сколько угодно, противный Мальчишка! Моя толстая кожа покрепче любой брони!
Но маленький Мальчик не слышал её. Он прислонился к парапету моста и, задрав голову, неотрывно глядел в слепящую глубину неба, где всё ещё мелькала светящаяся точка — улетающий от них крылатый Бродяга. Он вовсе не удивился и не испугался, ему просто выло интересно.
Мальчик смотрел и смотрел, пока свет неба не померк и не замерцали первые звёзды. Тогда он отвёл глаза, опустил голову и печально вздохнул.
Нет, он по-прежнему оставался Одноглазым Карамбо. Глупо было бы в этом сомневаться. Но ему стало ясно и другое: он не только прат, но и кое-кто ещё. И этот КОЕ-КТО сейчас отправится домой есть мамины оладьи!
— Идём! — сказал Мальчик игрушечной Обезьянке.
Он сунул её под мышку, и оба неразлучных друга отправились домой.
Длинный день остался позади, присоединившись к бесконечной череде других, наполненных радостью и приключениями. Приближаясь к дому, Мальчик уже мысленно ощущал его тепло и уют, наполненную чудесными запахами кухню, слышал аппетитное шипение мадий на сковородке. Он представлял мамино лицо, разрумянившееся, слегка усталое, но, как солнышко, всегда излучающее свет и доброту.
С порога он кинулся к ней, прижался к мягкому клетчатому фартуку и быстро схватил ещё горячий оладышек.
— Ну, что ты делал? — ласково спросила мама.
— Ничего, — счастливо прошептал он.
Он знал, да и она тоже понимала, что «ничего» совсем не пустое саовечко. Оно только кажется таким. На самом деле оно может означать всё что угодно, всё-всё на свете…
Вот и кончилась история.
Мэри Поппинс умолкла.
Дети лежали рядом с ней тихо и неподвижно. Мэри Поппинс шё некоторое время задумчиво вглядывалась в далёкий горизонт. Наконец она перевела взгляд на затуманенные лица детей, искоса посмотрела на паркового сторожа, клевавшего носом в полудреме.
— Гм! — сердито фыркнула она. — Я стараюсь, рассказываю, а вы спите себе преспокойненько!
— Я не сплю! — запротестовала Джейн. — Просто думаю об этой истории.
— А я не пропустил ни одного словечка! — сказал Майкл, подавляя зевоту.
Парковый сторож раскачивался из стороны в сторону, будто загипнотизированный.