— Воды нет, — покачал головой Том. Тут его осенила идея. — Есть бренди. Ну, коньяк, понимаешь? — По-испански «коньяк», вспомнил он, звучит так же, как по-французски. Он вынул большую серебряную фляжку, когда-то принадлежавшую его деду, и поводил у нее перед лицом, одаривая ее самой теплой и шикарной из своих улыбок. — Хочешь? Тебе станет получше.

Улыбка — или перспектива выпить — сработала, и Иоланда медленно кивнула.

— Минуту. Мне здесь ничего не видно.

Том отошел к самому берегу канала, оглянулся, открутил колпачок, извлек из внутреннего кармана плаща маленький пластиковый пузырек и опрокинул все его содержимое во фляжку. Позорище, конечно, портить отменное бренди, но другого способа нет. К счастью, ГГБ не имеет вкуса. Вернувшись, Том присел рядом с Иоландой на корточки, снял овальную чашку со дна фляги и щедро плеснул бренди. Бережно поднес бренди к ее губам. От первого глотка Иоланда поперхнулась, закашлялась и вскрикнула. Бренди огнем обожгло ей рот. Но, похоже, пришлось по вкусу: взяв чашку в руки, она в несколько глотков осушила ее.

— Еще?

Девушка покачала головой, вцепившись в чашку, как будто вся ее жизнь зависела от этой посудины. Том осторожно отлепил от чашки ее пальцы и вытряхнул оставшиеся капли на землю. На чашке остались ее отпечатки, не забыть бы как следует вымыть ее, когда вернется домой. А пока что он обтер чашку носовым платком и приладил на дно фляжки, а фляжку засунул в карман. Пора действовать. Он проделывал несколько экспериментов с ГГБ на себе и знал: если принять его в соединении с крепким алкоголем, эффект наступает очень быстро, а уж у такой маленькой и тощей девушки, как Иоланда, тем более.

Она наклонилась к нему, и запах ее соленого, потного, сладкого, как розы, тела, ощущение ее упругой кожи снова свели его с ума.

Она поцеловала его.

– Нам надо быть поосторожнее, но, господи, идет война, и жизнь так коротка. – На ее лице играли блики отраженных от воды лучей закатного солнца. – Тем более это было так здорово. Ведь правда, здорово?

– Еще бы. – Он сел, застенчиво улыбаясь, и принялся шарить в кармане пиджака. – Вот. Хочешь сигарету?

– Нет, спасибо, – сказала Джулия, натягивая платье через голову – пружинки ее упругих волос выскочили оттуда первыми. Она втискивалась в сандалии, а он вдруг подумал, насколько же нелепо все это одевание-раздевание, и как естественно быть голыми, как они пять минут назад, лежать на ней, раскрывшей свое естество для него одного, убирающей волосы с глаз и сдвигающейся чуть ниже, чтобы он втолкнул себя в нее, и они в унисон выдохнули: «Как приятно».

Все вышло совсем не так, как он себе это представлял, – все получилось нежным, милым и трогательным… Джулия, несмотря на всю свою тягу к драме и напыщенности, вела себя совершенно естественно.

– Не уходи. Останься ненадолго. Прошу тебя, – сказал он.

Ее пальцы ловко застегивали ремешки сандалий.

– Было бы ужасно романтично сидеть с тобой здесь, наблюдая за последним закатом, но я обещала отцу сварить репу. Проще пареной репы – это, кажется каламбур? Мы проходили в последнем семестре, но я забыла. – Она надела свою соломенную шляпку и подмигнула ему. – Сегодня мне все ужасно понравилось. До завтра?

Энтони обхватил пальцами ее лодыжку и кивнул:

– До завтра.

– Великолепно, – ответила Джулия, и ее улыбка была сногсшибательна. – Лето будет что надо.

Глава 27

Лондон, август 1990 года

О, какой замечательный новый ковер! И шторы тоже новые, с узором павлиньего пера в сиреневом, бирюзовом и бледно-зеленом цветах, на великолепном шелковом полотне. Корд купила их в универмаге «Либерти» на гонорар от альбома, стоили они страшно дорого, но она могла себе это позволить. В свете, льющемся из широких окон ее прекрасной новой квартиры, обновки смотрелись просто шикарно.

– Эти шторы – последние, что вы покупаете в своей жизни, – заявил ей установщик, закончив работу. – Гарантирую, вы будете закрывать ими окна, даже когда вам стукнет семьдесят.

Корд позабавило, что он так думал. Неужели он считает, что она будет жить все в той же квартире и с теми же шторами еще сорок пять лет? Впрочем, осмотрев дом вечером накануне отъезда в Боски, она была вынуждена признать, что ей нравится эта идея – она искренне любила свое гнездышко, где жила уже полгода, и, уехав, с нетерпением ждала возвращения. Ей хотелось вдоволь наиграться в дочки-матери: побыть взрослой, послушать (новенький глянцевый стерео) приемник в своем (новеньком синего бархата) халате, распахнуть французское окно и насладиться свежестью воздуха и едва заметным вкусным ароматом свежей краски.

До того как в квартиру въехала Корд, в ней сделали серьезный ремонт. Раньше здесь много лет жила старушка, и здесь же она и умерла. Корд оставила некоторые декоративные элементы: витражные окна со шпингалетами, украшенными завитушками, изогнутые дверные ручки, плитку с подсолнухами на камине, но избавилась от всего остального, что ассоциировалось с предыдущим владельцем. Она перекрасила стены в светлые цвета оттенков бежевого, голубого и желтого. Она хотела, чтобы квартира стала солнечной, теплой и безопасной, такой же, как Боски для нее в детстве, с одной лишь разницей: это – ее и только ее квартира, и заработала она на нее сама.

Ее подруга Аманда, тоже певица, увидев квартиру, сказала:

– Корд, тебе нужно начинать карьеру дизайнера интерьеров.

– О, мне очень понравилось. – Корд потерла руки и улыбнулась. – Если с пением не сложится, то начну.

– Ха-ха, – сухо сказала Аманда, лишь недавно вернувшаяся с очередного неуспешного прослушивания. – У Корделии Уайлд наступили тяжелые времена, и она стала дизайнером интерьеров. Звучит вполне правдоподобно.

Квартира выглядела словно чистый холст. Теперь Корд предстояло превратить это место в свой дом. Она уже думала, как станет проводить здесь музыкальные вечера, как завесит все стены фотографиями, заставит книгами полки. Она пригласит всю семью: мамин ситком уже закончился, и она сможет приехать, и они вместе сходят в галерею и вернутся сюда на чай. А для Мадс и детей Бена, если они, конечно, когда-нибудь появятся, это место должно стать вторым домом. В коридоре в прелестном шкафу с вырезанным на дверце сердечком лежал ее новенький чемодан, ожидающий поездок за границу. Крючки для верхней одежды тоже были в форме сердечек. Над столиком начала века, на котором стоял телефон, висело прекрасное зеркало в стиле ар-нуво, найденное на распродаже частной коллекции в Глазго в доме, построенном Чарлзом Ренни Макинтошем[205]. В холодильнике она всегда хранила бутылку шампанского, а в кухонном шкафу лежали консервные банки с паштетом и упаковки печенья. На свежепокрашенной каминной полке Корд оставила лишь одну открытку – поздравление с новосельем от Бена. Фотография Агнеты в шелковых спортивных шортах, вырезанная то ли из газеты, то ли из книги, была приклеена к открытке.

«Дорогая Корди, мой Супер Трупер[206], – написал Бен в открытке своим неразборчивым почерком. – Желаю тебе прожить много счастливых лет в твоей прекрасной новой квартире. С любовью, БиМ». Марка на открытке была из Лос-Анджелеса.

Уже собранный чемодан стоял у двери, но в этот раз она уезжала в Боски. Она не могла дождаться завтрашнего утра, на которое запланировала отъезд. Лето в городе, даже в ее тихом зеленом районе Западный Хэмпстед, все равно казалось пыткой, особенно для нее, в детстве каждый год проводившей июль и август у моря. Недавно она заметила, что впервые начала уставать после выступлений, и усталость сопровождалась болью в горле. В свои двадцать шесть последние шесть лет она без перерыва выступала. Ее график был расписан до 1993 года и охватывал концертные залы и оперные театры по всему миру. На прошлой неделе она в сороковой раз пела в роли графини Альмавивы[207] – каждое свое выступление она записывала в блокнот с черной кожаной обложкой, верная старой-доброй Корди, любившей списки и организованность. Она не скучала – ей никогда не смогло бы наскучить пение. Но с недавних пор начала хандрить от самой себя. Ей наскучило постоянно говорить только о себе, постоянно думать о своем голосе. Статус звезды раздувал самооценку. Она подумала, что хорошо бы съездить в Боски и для разнообразия побыть обычным человеком. Повидаться с Мадс, поговорить с ней без спешки, узнать об ее делах. Последний раз, когда они виделись, что случилось очень давно, Корд выяснила, что у той не все гладко.

Корд шла на кухню, чтобы побаловать себя бокалом вина, когда зазвонил телефон. Она ответила, гадая, кто бы это мог быть – на часах половина десятого, поздновато для телефонных звонков.

– Алло?

– Бен? – сказал голос. – Алло, это Мадс?

Ответ последовал сразу же, и Корд почувствовала, что насторожилась.

– Кто это? – спросила она, взяв в руку телефонный провод и разглядывая себя в зеркале. Она к нему еще не привыкла, и виделась себе незнакомкой: в кои-то веки без сценического грима, высокие скулы залиты румянцем, рот приоткрыт от удивления, а темные, непослушные, густые волосы ниспадают на плечи и спину. «Я худая, – непроизвольно подумала она. – Я больше не коренастая десятилетка. Я и есть та стройная девушка в зеркале».

– Полагаю, вам дали номер не того Уайлда. Это не Бен…

Последовала пауза.

– О, боже. Корд. Прости. Конечно, я знаю, что ты – не твой брат. Я нашел этот номер в телефонном справочнике – должно быть, набрал тебе по ошибке.

– Все нормально, – ответила она.

– Ты меня узнала?

– Да, Хэмиш, – сказала она, пытаясь изобразить оживление. – Конечно, я тебя узнала.

– Прекрасно. – Голос его был теплым, мягким, мелодичным. Она прижала трубку ближе к уху. – Как ты, Корди?

Зазвонил домофон, и она быстро нажала на кнопку.

– Все замечательно. Отлично, – дополнила она. – Я только что переехала. Наслаждаюсь летом. Стараюсь не простудиться и, конечно, не заболеть коровьим бешенством… Купила новые шлепки. Эм… – Она залилась краской.

– Все еще поешь? – последовала тишина. – Господи, какой глупый вопрос. Прости. Я взволнован. Ты меня взволновала, Корделия, но так было всегда, ты это знаешь.

Она не могла не засмеяться.

Интересно, он все еще блондин? С россыпью веснушек и бледно-серыми глазами? С ямочкой на подбородке и с улыбкой… О, эта улыбка… С лестницы послышались шаги, и Корд откашлялась.

– О, да ты флиртуешь. – Но это было нечестно: он никогда не флиртовал и не гонялся за женщинами. – Как ты? Как… ее же зовут Санита?

– Да, все верно. Она в порядке, спасибо. Мы вернулись в Британию. Нашей дочери почти годик, Корди.

– Ах, – сказала она. – Как мило. Как ее зовут?

– Амабель, – ответил он.

– Аннабель?

– Амаб. Амабель.

– Я слышала. Аннабель. Очень милое имя.

– Нет. А-ма, «м» как «мама». Амабель. Амабель Хестер Чадри-Лоутер.

Корд почти обрадовалась такому нелепому имени. Ей хотелось засмеяться в трубку: «Что за имя такое Амабель?» Она хотела видеть Хэмиша глупым, смешным, совершенно чуждым ей человеком, несмотря на то что раньше он был для нее лучше всех.

– Эм… очень мило, – глуповато ответила она и отвернулась от зеркала.

– Ее… Санита выбрала имя, ей хотелось шотландского колорита.

– Амабель – прекрасное имя.

– Да. Корди… – Он осекся. – Зачем мы повторяем «Амабель» снова и снова? Теперь оно звучит абсолютно бессмысленно. Из-за тебя имя моей дочери потеряло всякое значение! Боже милостивый!

– Дорогая? – раздался громкий, глубокий голос за ее спиной. – Я принес фиш-н-чипс. Все правильно? Купил в кафе рядом с Марилебон[208]. Тот парень, что там работает, налил туда уксуса, хотя я говорил ему, что не уверен. Но он налил, и…

Джей, прекрасный и запыхавшийся после четырех лестничных пролетов, стоял перед ней, держа в вытянутых руках белый полиэтиленовый пакет с едой навынос. Он поморщился, увидев, что она говорит по телефону, и прошептал:

– Я подожду здесь.

– Спасибо, – сказала Корд одними губами.

– Без проблем, – ответил он.

Корд вернулась к телефону. Он подошел к ней сзади, обнял за талию и поцеловал в шею. Она видела их отражение в зеркале, видела, как его темная кожа касается ее бледного тела.

– Мне нужно идти, – сказала Корд в трубку, пока Джей продолжал целовать ее шею.

– Да, я слышу, что к тебе кто-то пришел. Судя по звукам, кто-то голодный, – сказал Хэмиш.

Корд улыбнулась его словам и почувствовала, как заныло ее сердце. Она перенесла вес с одной ноги на другую, оттеснив Джея.

– Передать что-нибудь Бену? Я увижусь с ним завтра.

– Я хотел поговорить с ним насчет сценария. Передай ему, что я не уверен, что смогу забраться на строительные леса на каблуках. – Последовала пауза. – Шучу.

– О… я… прости, – извинилась Корд. – Я…

– Я нервничаю, – сказал он. – Это так глупо.

Оба замолчали – никто из них не знал, что сказать дальше. На кухне, доставая еду из пакета, насвистывал Джей. Она наблюдала, как работают мускулы под его кожей, пока он открывает шкафчики и достает тарелки. Позже они с Джеем лягут в новую кровать с сине-желтым стеганым покрывалом, и она будет слой за слоем медленно снимать с него одежду, наслаждаться его телом, его руками, его такой непохожестью на нее. А утром она оставит его в кровати и уедет в Боски, не имея ни малейшего понятия, когда в следующий раз увидится с ним. Так все было устроено.

– Мне пора, – сказала она тихо. – Хэмиш, было очень приятно снова с тобой поболтать.

На заднем плане в телефонной трубке слышался тонкий голосок, щебечущий что-то про щенка. Она напряглась и попыталась расслышать получше, но он уже прощался:

– Прости, что снова тебя побеспокоил. Береги себя, милая, – сказал он.

В трубке зазвучали короткие гудки.

– Эй, иди поешь, – позвал Джей. Корд не ответила, и он несколько раз повторил приглашение, каждый раз громче, пока она, наконец, не встряхнулась и не улыбнулась ему.

– Прости.

Они встречались от случая к случаю уже больше двух лет, познакомившись в Чикаго, где вместе пели в «Травиате»[209]. Вечно пессимистичный профессор Мацци просил ее не связываться с ним: «Только не Джей Вашингтон! Нет! Он затмит тебя», но ее агент и чикагская опера были очень заинтересованы их совместным выступлением и оказались правы. А вот профессор Мацци ошибся, и она получила неподдельное удовольствие от того, что может проигнорировать его слова, сказать: «Я знаю, что делаю, и, пожалуйста, хоть раз в жизни не лезьте не в свое дело». Мацци всегда считал, что лучше всех знает, как поступить, и временами это очень ее раздражало.

Между Корд и Джеем сразу же проскочила искра, и это помогло вдохнуть новую жизнь в старую, признанную всеми критиками постановку. Джей был родом из Детройта, и сочетание местного паренька и английской звезды сразило всех наповал. Очередь за билетами растянулась на целый квартал.

Джей походил на нее: ему не нужно было ничего, кроме секса. Плюс оба получали побочную выгоду в виде человеческой близости. Он заезжал, когда бывал в Европе, а она летала к нему, когда ей этого хотелось, и ее не напрягали ни перелеты, ни постоянное нахождение вне дома. Но так было до того, как у нее появилась новая квартира. Вероятность того, что рядом с ней на диване спустя десять лет будет сидеть Джей, казалось ей не более реальной, чем присутствие на упомянутом месте принца Уэльского. Она и Джей, смотрят телевизор или толкают тележку в Уэйтроуз[210]? Нет, невообразимо.

Корд наблюдала, как Джей напевает что-то себе под нос – он постоянно пел, так же как и она сама. Джей не был знаком ни с кем из ее семьи, а о его семье она знала лишь то, что где-то в Окленде живет его сестра, а мать, которой он каждый месяц отправляет деньги, пока остается в Детройте и, по словам Джея, обещает умереть на месте, если тот приведет домой белую девушку. Еще Корд знала, что в пять лет Джей потерял отца в аварии, что он любил стейки на ужин, смотрел английский футбол, предпочитал гулять в парках и вообще на открытых пространствах. Где бы они ни были, он тащил ее за собой в местный парк, так что в Риме они бродили по Вилле Боргезе[211], в Сиднее, где они вдвоем пели в «Тоске»[212], по Гайд-парку, но больше всего он любил Риджентс-парк[213]. «Господи, насколько же он английский! Я сейчас умру от смеха от этой британскости. Эй, тут Мэри Поппинс не проходила?» – каждый раз Джей отпускал подобные комментарии, и каждый раз Корд бесилась, а он смеялся над ней.

Джей посмотрел на Корд, потом на новые шторы, слегка колеблющиеся от ветра.

– Все в порядке?

– Да. Прости. Это был… – Она осеклась.

– Бывший бойфренд, я прав?

– Вообще-то да, именно он. – Она вошла на кухню и поставила на стол тарелки.

– Ха! – Джей хлопнул в ладоши. – Я так и знал. Уверен, он бывал в твоем доме на побережье, ты знакомила его с родителями, а потом вы там трахались.

Она с улыбкой качнула головой.

– Он друг моего отца. Я познакомилась с ним именно там. И да, там мы и трахались.

– Ого. – Джей восхищался ее семьей и тем фактом, что ее отцом был сам сэр Энтони Уайлд. Он достал рыбу из бумажного свертка. – Вот это да.

– Папа пригласил его погостить. Им нравилось подбирать людей и вводить их в круг общения. Невеста Хэмиша с кем-то сбежала, и папа пожалел его.

Джей пожал плечами.

– Парень просто рохля.

– Это не так. – Она улыбнулась. – Он милый. Самый милый из тех, кого я когда-либо знала.

– Чертовски грубо заявлять такое мне, – невозмутимо сказал Джей. Она улыбнулась ему. Он отправил в рот горсть жареной картошки. – Ваша британская картошка-фри отвратительна, но в то же время просто невероятна. У вас очень странные предпочтения в еде: вы готовите что-то, что называется «гороховый пудинг», и выглядит это, как желтый понос, но зато делаете такую картошку. Восхитительно. Так что у вас пошло не так? Я имею в виду тебя и рохлю.

– Он хотел сделать меня счастливой, – сказала Корд, обращаясь больше к себе. – Вот что пошло не так. Он хотел заботиться обо мне, но я была слишком молода, а он взрослым, и это неправильно.

Она села за маленький обеденный стол и налила им обоим вина. Джей покачал головой и отодвинул свой бокал, но она все равно выпила, чувствуя, что от алкоголя притупилась боль в голосовых связках.

– Это отговорка, милая, – сказал Джей, с жадностью поедая рыбу. – Он тебе не подходил, вот и все.

Корд смотрела в окно.

– Нет, это я ему не подходила.

Глава 28

– Ха-ха! Вы добродетельны?

– Мой принц?

– Вы красивы?

– Что ваше высочество хочет сказать?

– То, что, если вы добродетельны и красивы, ваша добродетель не должна допускать собеседований с вашей красотой.

– Разве у красоты, мой принц, может быть лучшее общество, чем добродетель?

– Да, это правда…[214]

– Хм, Алтея.

– Да, дорогой? – спросила Алтея немного едким тоном. Тони положил ее руку ей на предплечье.

– Прекрасно, просто прекрасно.

– Но?…

– Немного пококетливей. Офелия – крепкий орешек.

– Гамлет доводит ее до безумия, Тони. Она не крепкий орешек.

Тони с серьезным видом кивал, пропуская все мимо ушей.

– Да, да. Попробуй по-моему…

Алтея коротко вздохнула.

– Я добавлю кокетства, если это кажется тебе правильным, но Дэлия должна сделать то же самое на репетиции…

Тони равнодушно кивнул и нагнулся, чтобы сделать заметку. Алтея не закончила фразы и бросила пьесу в бумажной обложке на кресло-качалку. Она провела ладонью по шее, по оранжево-черному платку, повязанному на ее блестящих волосах. Тони посмотрел на жену, и Корд уловила в его взгляде что-то, похожее на раздражение, а возможно даже и безразличие, словно он пригласил незнакомую женщину порепетировать с ним роль.

Все это так фальшиво. Черно-белые фотографии, которыми были увешаны стены в Боски, казалось, увеличились в размере с последнего ее визита. Они выглядели как части общего полотна, изображающего, как все когда-то было чудесно: молодые мама и папа держатся за руки на берегу моря, дети стоят на пороге пляжного домика, Оливия, Гай и Берти сидят на крыльце с бокалами мартини в руках, Мадс и Бен в день свадьбы – все выглядели такими расслабленными и непринужденными, что приходится очень пристально вглядываться, чтобы разглядеть мастерскую постановку. Уайлды всегда выглядели идеально: нет ни одной фотографии, где у Алтеи был бы неидеальный макияж среди бессонной ночи, или на которой Тони целовал бы учительницу пения, или где было бы заметно, что на руке Бена недостает пальцев… Гадко было сидеть здесь и притворяться, что все хорошо. Лицо Бена выглядело уставшим и ничего не выражало, а Мадс вела себя еще более странно, чем обычно, и с ней невозможно было вести осмысленный разговор.

Корд приехала после обеда. Мадлен утром съездила в Суонедж и привезла крабов. Вечером они съели их с домашним майонезом.

– Если вам интересно, то нет, – сказала она со своей обычной натянутой, грустной улыбкой.

Корд ничего не поняла.

– Что она имела в виду? – спросила она мать, когда они мыли посуду, Мадс с Тони беседовали о чем-то на крыльце, а Бен ушел спать.

– О… – Алтея оглянулась на открытую дверь. – Ей нельзя есть майонез и крабов. Плохо для… – она перешла на шепот. – Ребенка.

– Но ведь нет никакого ребенка, – сказала Корд, прикидываясь дурочкой.

Алтея с грустью посмотрела на нее.

– Нет, дорогая.

Корд обняла себя за плечи.

– Бедная Мадс. Ты говорила с ними об этом?

– Немного. Если честно, мне кажется, она слегка одержима всем этим. Не видит леса за деревьями.

– О чем ты?

– У нее есть Бен, который очень успешен: он только что подписал контракт на съемку сиквела той штуки про роботов… Ей больше не нужна ненавистная работа в Лондоне… Знаешь, учитывая ее детство, она многого добилась. Вряд ли мы когда-то узнаем, насколько ей было плохо, бедняжка никогда не говорит об этом…

Корд вспомнила, как однажды летом проснулась и увидела в соседней кровати маленькую Мадс, напряженную, дрожащую, вытянувшуюся, словно швабра. Она жевала пряди своих волос лунного цвета.

– Я просто лежу в кровати и думаю про всякое, это помогает мне заснуть, – сказал она тогда Корд.

Корд прилегла рядом с подружкой, обняла за дрожащие плечи и начала тихонько напевать ей.

– Я уже засыпаю, честно. Я очень хорошо сплю в вашем доме.

– Бедная Мадс, – с грустью сказала Корд. – Она хочет новую семью, не такую, как та, в которой выросла. Однажды у нее получится.

Мать слушала ее вполуха.

– О, дорогая, не падай духом. Ты тоже встретишь кого-нибудь.

Корд покачала головой и улыбнулась сама себе. Она подумала о Джее, попыталась представить его здесь, среди старых тарелок с синим узором в китайском стиле, у потертого ситцевого дивана, раскачивающимся в плетеном кресле или глядящим на море. Ему бы очень понравилась Алтея, а он – Бену. Да, здесь Джей почувствовал бы себя на своем месте.

В последнюю пару дней Корд все чаще задавалась вопросом: «Что со мной не так?» Уехав из квартиры, она наконец поняла, насколько пуста ее жизнь. «Почему я не хочу быть с кем-то рядом? – лихорадочно думала она. – Разве это нормально?»

Корд заметила кухонное полотенце с изображением руин замка Корф, пытаясь подсчитать в уме, сколько тарелок им вытерли. Уезжая, они забывали про множество вещей в этом доме – но лишь затем, чтобы вспомнить о них на следующий год: настольные игры, старые книги Джорджетт Хейер[215] и другие детективные издания «Пингвин букс» в книжном шкафу, салатница в форме листа латука, разделочная доска, на которой миссис Гейдж однажды отрезала себе небольшой кусок пальца… Бедная миссис Гейдж! Старушка умерла больше трех лет назад, и Корд пропустила похороны, потому что выступала на фестивале Баха в Лейпциге.

Сейчас Боски казался частью ее прошлого – таким же, как и черно-белые фотографии на его стенах. Она смотрела на тщательно подкрашенное лицо матери, на жирный слой подводки, окружавший ее когда-то светящиеся глаза, на ее беспокойные руки, постукивающие по кухонному столу. Увы, подумала Корд, ее мать завершила стадию превращения, так же как это происходит у бабочек. Она стала таким человеком, каким всегда боялась стать, и Корд опасалась, что ее ожидает такая же участь.



На следующий день Корд встала пораньше, туго повязала вокруг шеи шарф и отправилась прогуляться вдоль пляжа. После позднего завтрака родители продолжили репетировать, хотя Алтея и не участвовала в режиссерском дебюте Тони – новой постановке «Гамлета». Сама она вскоре должна была приступить к репетициям «Стеклянного зверинца» и считала постановочные идеи Тони ужасными. Мадс писала что-то в своей тетради-дневнике, с которым ни на минуту не расставалась. Корд не знала, что она записывает. Бен снова самоустранился, разговаривая по телефону с кем-то очень важным. Потом был обед, после которого все легли вздремнуть, а в начале вечера Мадс и Тони уехали развеять прах тети Джулии. Их не было довольно долго.

— Мы должны идти, — наклонился он над ней.

— Ты вызывать полицию, да?

Она снова привалилась к стене и, похоже, приготовилась остаться тут на всю ночь, если понадобится.

— Конечно. Но не сейчас. Здесь нельзя оставаться. Это опасно. Опасно!

Он повторил слово, надеясь внедрить в ее сознание всю важность быстрых действий.

— Думаешь, они вернутся?

С радостью отметив тревогу у нее в глазах, Том кивнул.

Он следил, как она медленно, с трудом, поднимается на ноги. Обхватив себя руками, Иоланда привалилась к стене, чтобы не упасть, закрыла глаза и застонала. Опасаясь, как бы она не грохнулась в обморок или ее не вырвало, Том отступил. Через минуту девушка собралась с силами, сделала несколько неуверенных шажков, ноги у нее тут же подкосились, и Иоланда упала, сильно стукнувшись коленками об асфальт. Том понял, что ей придется помогать; от одной мысли, что до нее придется дотронуться, его наизнанку выворачивало. Схватив девушку за руку, он рывком поднял ее на ноги:

— Шевелись же, Иоланда! Ты можешь!

— А куда мы идем?

— Обратно в паб.

— В паб?

— Ну да. Там тебе помогут.

Девушка кивнула, будто бы соглашаясь: да, это вполне разумно, — и тяжело уронила голову ему на плечо, доверяя Тому вывести себя на пешеходную дорожку. От нее воняло рвотой и бренди, но придется потерпеть.

Сотню метров они одолевали, как показалось Тому, целый час. Он взглянул на нее, когда они проходили под фонарем, и с отвращением увидел, что она обслюнявила ему весь рукав. Наверняка еще и кровью вымазала. Чертова маленькая сучка! Что она себе позволяет? Том попробовал освободиться, но Иоланда вцепилась в его руку намертво, наваливалась на него, хихикала. Начинал действовать ГГБ. Придется поддерживать ее, иначе она свалится в воду и загубит ему всю игру. Утром необходимо избавиться от верхней одежды, что крайне досадно. Да ладно, оно того стоит, убеждал он себя. Его игра стоит любых хлопот и затрат. Уж он постарается, чтоб так оно и было.

Когда они повернули, Том увидел паб, его освещенные окна отражались в черной воде. Оттуда совсем недалеко до машины, однако Том сомневался, что Иоланда сумеет одолеть даже такое расстояние. Она что-то бормотала себе под нос по-испански, глаза закрылись, голова моталась из стороны в сторону. Он крепко обхватил ее руками и все тащил вперед, не давая свалиться. Она висела на нем мертвым грузом, он уже устал. Видимо, нужно взять ее на руки и дотащить до машины. Если кто и увидит их, то решит, что девчонка пьяна или больна, а он помогает ей добраться до дому. Черт, сейчас по улицам слоняется чересчур много полицейских, и он не может позволить себе такой риск.

Том огляделся, прикидывая, как действовать дальше, и заметил на полпути к пабу небольшой пешеходный мост. Над водой он поднимается не слишком высоко, ну да ладно, сойдет. Все лучше, чем ничего. Когда он потянул девушку, понуждая шагать дальше, та выскользнула из его рук и свалилась на землю как куль с тряпьем, тихонько постанывая. Так, девка уже «улетела». Слишком быстро. В бешенстве Том понял: придется все-таки брать ее на руки и нести. Покрепче обернув ее бедра влажными лохмотьями юбки, он поднял девушку на руки и отправился в короткое путешествие до мостика. И чего это они всегда, черт их побери, такие тяжеленные? Помоги ему боже, если он столкнется еще и с девкой в шесть футов росту!

Том отшагал уже почти полпути, когда услышал звяканье и, обернувшись, увидел велосипедиста: он приближался к ним по дорожке. Нет, ну надо же! Только этого не хватало! Он поставил Иоланду на ноги, прислонив для устойчивости к железным перилам, крепко обнял и, наклонившись, поцеловал. Почувствовал на губах кровь и рвоту, и его затошнило. Том выжидал, прислушиваясь, и спустя, как ему показалось, целую вечность различил удаляющееся шуршание шин и тихий звук звоночка теперь уже далеко впереди: велосипедист стремительно удалялся от них.

Том выпрямился, сплюнул в воду и вытер рот рукавом. Все еще поддерживая Иоланду, посмотрел в небо. Только несколько небольших тучек, небо почти чистое, звездное. Кожу стало покалывать. Он уже совсем близко, этот момент… Хотелось потянуть время, запомнить предощущение… Луна стояла высоко в небе, и, когда она миновала реденькую завесу облака, свет ее ярко, театральным прожектором осветил мостик. Том посмотрел на Иоланду: глаза крепко закрыты, дыхание почти неразличимо. Она уже совершенно не понимает, что происходит вокруг. Лунный свет придал ее коже диковинный синевато-белый оттенок, девушка выглядела безжизненной куклой.

Кровь у него гудела, Том едва сдерживал себя. Он уже почти там. Почти. Осталось еще только одно. Том достал из кармана старые портновские ножницы своей бабки. Уложил голову Иоланды себе на плечо, будто убаюкивая ребенка, и одним движением срезал длинную густую прядь. Потом убрал вместе с ножницами в карман. Ну вот, он готов. Том приподнял девушку, усадил на перила лицом к себе, крепко удерживая за предплечья, чтоб не кувыркнулась раньше времени в воду. Голова у нее свалилась вперед, упали, закрывая лицо, волосы. Не так. Ему необходимо видеть ее лицо. Том уложил ее затылком себе на руку, откинул волосы и впился в нее взглядом, сдерживая себя из последних сил. Ему требуется запечатлеть этот образ у себя в мозгу. Она такая безмятежная и тихая, такая неподвижная. Как сама смерть.

Приливом нахлынуло возбуждение, он прикрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Мелькнуло мимолетное воспоминание: жара и сад в самом цвету. Острый сладкий аромат кружит голову. Левкой, или то была гардения? Аромат пьянил. Все как в тот, последний, раз. Том снова глубоко вздохнул в экстазе страстного томления. Через мгновение он приоткрыл глаза и снова взглянул на нее. Прилила кровь, волна жара опалила его. Медленно ослабляя хватку, он следил, как Иоланда опрокидывается через перила. Содрогнувшись, он судорожно набрал в грудь воздуха и снова закрыл глаза. Раздался всплеск.

24

Тарталья вылез из машины и стал наблюдать, как Уайтмен, двигаясь по-черепашьи, втискивает «мондео» на немыслимо крохотный пятачок свободного пространства у перил, над каналом. День клонился к вечеру, скоро стемнеет. К счастью, дождь лить перестал, но в воздухе густо висела влага, и начал набирать силу ветер. Последний раз Тарталья приходил сюда много лет назад, в самый разгар жаркого лета, когда впервые приехал в Лондон. Он прошел с гидом по пешеходной тропе вдоль всего Риджентс-канала, от Маленькой Венеции до Кэмденского шлюза.

Тарталья смотрел через перила: единственно, что изменилось, — сейчас на горизонте высились сверкающие высотки офисных зданий, выросшие в районе Паддингтона. Под ними — полоска общественных садов, примыкающая вплотную к пешеходной дорожке и каналу. Позади темнел большой треугольник воды, там сходились три канала, и называлось это место — пруд Браунинга, в честь поэта Роберта Браунинга, некогда жившего напротив него. По одну сторону пруд окружала несообразная мешанина домов в стиле семидесятых, а по другую, над каналом, красовались ряды нежно-кремовых вилл в неоклассическом стиле, ценой во много миллионов фунтов, их обрамляли изысканно постриженные живые изгороди. Жильцы такого шикарного квартала вряд ли ожидают обнаружить на пороге своего дома труп. Тарталья заметил в окнах нескольких человек: они наблюдали за суетой внизу.

К Тарталье присоединился Уайтмен, и они направились к огороженной части дороги, рядом с которой была припаркована труповозка. Показали удостоверения констеблю из местного полицейского участка и спустились по крутым скользким ступеням к пешеходной тропе и каналу.

Внизу лестницы Тарталья остановился, оглядел воду и прислушался. Кроме шума ветра, свистящего между ветвями деревьев, ему было слышно только гоготанье гусей, доносящееся с маленького островка, расположенного посередине пруда. Даже летом вода в пруду была тревожно-непрозрачная, коричнево-зеленая. А сейчас, под темнеющим небом, да еще вблизи, она смотрелась настоящей отравой, и Марк посочувствовал ныряльщикам, которым пришлось выуживать труп.

У берега на якоре стояли две длинные узкие лодки, одна — плавучий кукольный театр, а другая — жилой дом. Сразу за ними тропа была перегорожена, там, рядом с пустым туристическим катером, установили небольшую палатку судмедэкспертов. У палатки, сбившись группкой, болтали полицейские, водитель фургона и его напарник прихлебывали то ли кофе, то ли чай из дымящихся чашек. Полицейские, как предположил Тарталья, — офицеры из местного отдела расследования убийств. Когда Тарталья с Уайтменом подошли, от группы отделился молодой полицейский в коротком темном плаще и назвался:

— Детектив-сержант Грант, сэр. Мы выудили труп, сэр, несколько часов назад. Из-под речного трамвая.

Он указал на туристический катер.

— Это молодая девушка? — спросил Тарталья.

Грант кивнул:

– Мы поднялись на Биллз-Пойнт, развеяли большую часть праха, а порывистый ветер подхватил его и донес до самого моря, и это было так странно, – радостно рассказывала Мадс. – А еще там гнездились сапсаны. Ей бы это очень понравилось.

— Ее винтом зацепило. — Он указал на корму катера. — Труп, видимо, пробыл в воде недолго. С ним сейчас работает доктор Блейк.

– Ей там действительно нравилось, – сказал папа, пристально оглядывая всех собравшихся за столом. Корд показалось, что он делает так оттого, что не понимает, где находится.

Удачно, что на вызов приехала Блейк. И Тарталья был благодарен ей, что она подсуетилась, чтобы на место преступления вызвали именно его. Он поднырнул под полог палатки, оставив Уайтиена с Грантом снаружи.

– Кто здесь? – сказал он. – Ладно, давайте выпьем.

Тело лежало уже прикрытое простыней, готовое к отправке в морг. Блейк стояла на коленях рядом, что-то диктовала в микрофон. Подняв глаза, она улыбнулась Тарталье:

Он открыл шампанское, которое заранее охладил в ведерке со льдом, и разлил в пять бокалов, как всегда одной рукой, держа бутылку у основания – дети раньше находили это крайне впечатляющим. Они произнесли: «За Джулию». Тони и Мадс чокнулись первыми, улыбаясь друг другу. Потом чокнулись все, и Алтея закатила глаза, но ничего не сказала.

— Рада, что ты уже приехал. Я как раз заканчиваю.

– Ей бы все это понравилось, Тони, – сказала Мадс и поцеловала в щеку сначала его, потом Бена. – Она была бы очень рада, если бы видела нас сейчас.

— Я получил твое сообщение, что и у этого трупа срезана прядь волос.

Но отец Корд смотрел на море и, похоже, не слышал ее.

Блейк кивнула и медленно, точно от стояния на коленях у нее задеревенели ноги, поднялась:

— В точности так же, как и у двух последних. Вот почему я настояла, чтобы сразу же вызвали тебя. Правда, есть существенное отличие. Девушка избита и, насколько я могу судить без досконального осмотра, изнасилована. К тому же зверски.

На ужин подали рыбный пирог и еще вина. Алтея пила и почти не говорила, Тони тоже молчал и часто подливал себе в бокал: произошедшее днем не шло у него из головы. Мадс выглядела грустной и подавленной. Только Корд и Бен поддерживали оживление за столом. Бен рассказывал про знакомых голливудских знаменитостей, про актера боевиков (выпивали вместе) – он носил парик, который наполовину съехал с его головы во время съемок, и никто ему ничего не сказал. Бен обнимал себя, когда смеялся, и иногда потирал лицо тем же милым движением, что и всегда. От его историй смеялась и Корд, в ответ рассказывая о своих путешествиях – не то что бы они были примечательны, но Бен хотел узнать о них, пусть даже Алтея почти сразу заскучала. «Мы в порядке, мама, – хотела сказать Корд. – Посмотри на своих детей, мы неплохо справляемся. Совсем неплохо».

— Изнасилована? Действительно, прежде он никогда…

Придя после ужина в спальню, она легла на свою половину кровати и лежала очень тихо, прислушиваясь, как ресницы шуршат о подушку и как стук сердца отдается в матрасе. Она представляла, что бы сказал Джей, если бы увидел их всех вместе. Вот бы кто-то чужой смог оценить все увиденное и услышанное, потому что у нее самой это больше не получалось. В тишине своих мыслей Корд поняла, что, как и в прошлую ночь, слышит из соседней комнаты Бена и Мадс. Ритмичный скрип кровати сменился вздохом облегчения, изданным ее братом, и взволнованным бормотанием Мадс. Потом стало тихо.

Удивленный Тарталья поскреб подбородок.

Корд попыталась уснуть, но очень долго ей это не удавалось.

Как правило, убийцы действуют примерно по одному сценарию. Бывает, конечно, что жестокость преступлений идет по нарастающей, как было, например, у Майкла Бартона. Преступник начинает совершать ошибки, а в результате следует арест. Однако Марк никогда не слышал, чтобы образ действия преступника — его модус операнди — менялся так внезапно и круто. В случае с другими жертвами Тома не было и намека на подобную жестокость, не говоря уж о каких-то формах сексуального надругательства. Тарталья пришел в полное недоумение.

К концу третьего дня в Боски Корд почувствовала, что в ней снова нарастает злость. Алтея терпеливо продолжала репетировать «Гамлета», но Тони, казалось, не желал понимать, что она не участвует в его постановке. Когда она в очередной раз говорила: «Тебе следует сказать об этом Дэлии на репетиции», он пропускал ее слова мимо ушей и отвечал: «Давай-ка повторим эту сцену с начала». Впервые в жизни Корд увидела свою мать такой – сдавшейся, смирившейся, идущей по пути наименьшего сопротивления, и зрелище ей не понравилось.

— Как думаешь, — вопросительно взглянула на него Фиона, — может, тут действовал имитатор?

– Ну все, хватит на сегодня, мой принц, – заявила Алтея, когда пришло время пить чай, и посмотрелась в маленькое зеркало, висящее на одной из деревянных перекладин. Корд заметила, что зеркала теперь развесили повсюду. – Сегодня я успела побывать и Офелией, и Гертрудой, а это слишком для любой женщины. Давайте выпьем!

Тарталья покачал головой:

– Я бы очень хотел прогуляться, пока не стемнело, – сказал Тони, откладывая в сторону текст пьесы и потирая затылок. Корд заметила, что он совсем недавно постригся. От постоянных потираний волосы на его затылке растрепались, напоминая собой серо-коричневый утиный хвост, что было почти забавно.

— Об отрезанных прядях волос никто не знает. Это одна из немногих деталей, которая не просочилась в прессу. Как по-твоему, долго девушка пробыла в воде?

– Дорогой, стемнеет с минуты на минуту. К тому же скоро вернутся Бен и Мадс, и тогда мы поужинаем, – возразила Алтея. Корд знала, что на самом деле мать имеет в виду, что сможет беспрепятственно напиться. – Прошу, не уходи.

— Не очень долго. Определенно меньше суток. Часов примерно около двенадцати.

– О, ради всего святого, Алтея! – воскликнул Тони, распаляясь. – Я знаю! Вчера я был на улице с Джулией, и все прошло нормально. Пожалуйста, оставь меня в покое. Если хочешь выпить – выпей, кто тебе мешает. Мне нужно прогуляться, прочистить голову. – Через мгновение его голос смягчился: – Прости, старушка! Выпей, если хочешь. Скоро увидимся.

— Она была уже мертва, когда упала в воду?

Он зашагал к морю сквозь надвигающуюся тьму. Корд заметила, как Алтея вздохнула, снова посмотревшись в зеркало, и взглянула вслед отцу с болью в сердце. Ей захотелось погнаться за ним, как делала она когда-то, догнать и попросить: «Папа, можно прогуляться с тобой?», и его лицо просияло бы в ответ, потому что она была для него всем: «Конечно, Корди».

— Точно пока сказать не могу. Надо проверить, сколько воды у нее в легких. А вот досталось ей здорово, и я надеюсь, учитывая, сколько на теле повреждений, нам удастся заполучить ДНК преступника.

– Сегодня годовщина, – тихо сказала мать за ее спиной. – В этот день он всегда плох. Но хоть раз он мог бы… а, к черту его.

— Кольцо на пальце есть? — спросил Тарталья, вспомнив детали убийства других девушек.

Корд повернулась к ней.

— Только золотой крестик на шее. Больше никаких драгоценностей на ней не было.

– Какая годовщина?

Тарталья опустил глаза на труп, от всей души жалея, что мертвые не могут говорить. Вероятно, кольцо слетело во время борьбы или соскользнуло уже потом, в воде. Возможно также, что никакого кольца вообще не было. Может быть, убийца все же не Том? Что-то тут не стыкуется…

– Со дня ухода его тети. Семнадцатое августа.

— А ты уверена, что волосы срезали специально? Может, их каким-то образом, случайно срезало винтом?

– Тети Дины?

Блейк покачала головой:

– Он однажды рассказал мне, что чуть не умер в ночь, когда погибла его мать, но Дина вернула его к жизни. Когда она его оставила, часть его умерла навсегда…

— Некоторые повреждения на теле действительно посмертные и нанесены винтом. Но на голове повреждений нет, только на лице несколько синяков от ударов, полученных жертвой незадолго до смерти.

Корд нахмурилась.

Тарталья помолчал, пытаясь разгадать шараду. Блейк, понимая, что не убедила его, добавила:

— Если б волосы за что-то зацепились, их вырвало бы с корнем. Но их срезали. Острым лезвием. В точности так же, как и у тех двоих, которых я осматривала. Иначе я и вызывать бы тебя не стала. Хочешь убедиться?

– Что случилось, мама?

Тарталья покачал головой:

– Она ушла. – Ее мать пожала плечами, словно речь шла о пустяке. – Это теперь не новость. Много лет назад, когда я начала приезжать сюда с ним, кто-то из местных жителей рассказал мне, что она сама накликала на себя беду. Но папа никогда не говорит о ней.

— Верю на слово. Значит, тут все же орудовал Том… Как-то все загадочно и странно. Другим своим жертвам он не наносил никаких увечий. С чего вдруг теперь сотворил такое? С психологической точки зрения это абсолютно непонятно.

– И он никогда больше ее не видел?

— Это уж тебе голову ломать, — пожала плечами Фиона. — Я могу отвечать только за то, что обнаружила. Позвоню тебе, как только проведу тщательный осмотр тела.

– Не знаю. Иногда я сама задаюсь этим вопросом.

Тарталья кивнул и уже собрался уходить, как Фиона тронула его за руку.

Корд почесала щеку. Глаз ее задергался.

— Марк, погоди! — попросила она, стягивая перчатки. — Я вот что хочу сказать… Ты был вчера прав. Когда говорил про меня, я имею в виду. Мне нужно во всем разобраться, и требовался хороший пинок под зад, чтобы до меня дошло. — Поколебавшись, она добавила: — Спасибо, что был честен.

– Она что, просто растворилась в воздухе? Никогда с ним не связывалась? Она разве… разве она его не любила?

Тарталья улыбнулся, ему стало легче. Слава богу, она не сердится.

– О, дорогая, эта Дина была сущей катастрофой. Ей нельзя было доверять ребенка. Рассказы про нее звучат очаровательно, но она безнадежна. Повсюду бардак, приводила странных друзей, очень туманное прошлое… Она забросила отца в пансион и была такова, и это лучшее, что она могла сделать. Но он ее очень любил. И день ее ухода здорово его подкосил…

— Извини, если чересчур резко высказался.

– Вот уж не думала, что тетя Дина сбежала. – От мысли о том, что папа сейчас один гуляет по пляжу, заперев себя в клетке молчания, которую сам же и построил, у Корд разрывалось сердце. Она встала и надела шлепанцы. – Я догоню его, пройдемся немного.

С унылой улыбкой Фиона покачала головой:

– О, как мило с твоей стороны. Убеди его побыстрее вернуться, а я пока накрою на стол. – Алтея начала напевать себе под нос.

— Заслужила. Мы по-прежнему друзья?

Корд быстрым шагом спустилась по лестнице и прошла мимо первого ряда пляжных домиков. Она увидела одинокую фигуру на пляже, бредущую на юго-запад в сторону Биллз-Пойнт и заката. У нее возникло ощущение, что она пытается догнать прошлое, догнать человека, каким он когда-то был.

Он кивнул, хотя эти «друзья» опять резанули ему ухо своей фальшью. Не понимает он этого эвфемизма. Да ладно, что бы Фиона ни подразумевала, он решил не держать на нее зла. И чтобы не брякнуть ничего лишнего, о чем позже придется пожалеть, Тарталья выскочил из палатки и направился к Уайтмену и Гранту, занятым разговором на пешеходной дорожке.

Несколько минут она шла за ним, прищуриваясь в попытке понять, один он или кто-то идет рядом, но было слишком далеко, чтобы сказать наверняка. Она обхватила себя руками, прокручивая в голове последние дни, размышляя о том, как странно снова находиться здесь. С каждой проходящей минутой сумрак все больше скрывал ее.

— Известно, кто она? — спросил он у Гранта.

Чувствовал ли он себя так только раз в году или носил в себе это постоянно? Что случилось с его двоюродной бабушкой? Корд ломала голову, пытаясь вспомнить, что же она слышала о загадочной тете Дине и почему от мыслей о той у нее оставалось такое странное послевкусие – словно от прустовских «мадленок»[216], но с привкусом бухты Уорт? Что она знала и забыла?

— Есть версия, что девушка — испанка по имени Иоланда Гарсиа. Работала прислугой в семье Эверетт в Паддингтоне. Они сообщили о ее исчезновении, когда она вчера вечером не вернулась домой. Описание внешности сходится.

Корд вдруг поняла, что потеряла фигуру отца из виду – та растворилась в сгущающихся сумерках. Раздумывая, стоит ли идти дальше, она остановилась в нерешительности. До дома было довольно далеко, и она повернула назад, ступая по собственным следам. Солнце почти скрылось за Биллз-Пойнт, и горизонт приобрел янтарно-золотой, переходящий в латунно-серый оттенок. Добравшись до пляжного домика, Корд по старой привычке взглянула на него. «Цветы и камни», – подумала она. Пойду туда и освежу в голове старые правила, завтра нам предстоит играть. Будет весело. Старые добрые детские забавы…

— Вчера? Время прекрасно увязывается с тем, что мне только что сообщила доктор Блейк, — заметил Тарталья. Он повернулся к Уайтмену. — Позвони Сэм. Пусть сейчас же встретится с семьей. Соберет о девушке информацию и точно установит ее личность. Если убитая жила в Паддингтоне, то далеко ехать ей не пришлось. И еще: подскажи Сэм, пусть проверит, не оставила ли девушка предсмертной записки. — Когда Уайтмен ушел выполнять поручение, Тарталья повернулся к Гранту. — У нас есть информация, куда она заходила? — Насколько он помнил, этот канал тянется почти на две мили.

Она заметила свет из-за приоткрытой двери и удивилась. Корд пошла к лестнице, не задумываясь, стоит ли это делать. В ее голове всплывали истории из прошлого: детство отца, его странная тетя, пугающее ощущение, что они где-то встречались, эти мурашки по коже, когда мама описывала Дину. Корд подошла ко входу в домик. Ей не хотелось возвращаться в Боски. Возможно, ее брат…

Какой смысл тратить время и заставлять людей прочесывать весь берег, стучаться в каждую дверь, разыскивая свидетелей, пока не известно, где произошло убийство?

Внутри кто-то был. Уже открыв рот, чтобы спросить, кто здесь, и взявшись за дверную ручку, она услышала шум, а потом против собственной воли увидела, что происходит внутри.

Грант отрицательно покачал головой:

— Течения тут почти нет. Так что, полагаю, это случилось где-то неподалеку. Поговорите с капитаном катера. Он прямо-таки ходячая энциклопедия по всем этим каналам.

Сначала увиденное сквозь пятисантиметровую щель показалось ей логичным, хотя она и отшатнулась в смущении. «Ой, – подумала Корд, увидев фигуры на диване и туфли Мадс на потертом деревянном полу. – Здесь Бен и Мадс». Здесь они впервые поцеловались, сюда же тайно наведывались по вечерам вдвоем, без нее. Несколько секунд ее переполняли воспоминания о тех прошедших летних днях. Она хорошо слышала разговоры в домике, и голос Мадс зазвучал громче. Она что-то торопливо отвечала.

— А записи с видеокамер есть?

Корд заглянула внутрь еще раз и увидела затылок и волосы. Короткие, темные, с сединой. Торчащие, словно утиный хвост.

— Я уже переговорил с человеком из Управления водного транспорта. Они предоставят нам все материалы, что у них имеются. Правда, на этой части канала видеокамер не так уж много.

– Вот так… Вот так… – голос Мадс звучал низко, резко, исступленно. – Не останавливайся… Еще… Еще… О-о-о…

— Поступали сообщения о том, что вчера столкнули в воду человека?

Корд нахмурилась, ничего не понимая. Она почувствовала себя ужасно глупо. И только уловив движения на диване, она поняла, что происходит.

— Нет, — вновь покачал головой Грант, — такой удачи нам не подвалило. Вчера же холодно было, все попрятались по домам.

С Мадс был не Бен.

— А капитан где?

НЕ БЕН.

— Видел его недавно в плавучем кафе, вон там. Он пил чай с домашним кексом. — Грант мотнул головой в направлении баржи, стоявшей на приколе у берега канала. — Дико злился, что ему не разрешают увести катер и отправиться домой, пока мы все не закончим.