Путешествие на \"Брендане\"

1. Шторм



Говорят, седьмая волна самая опасная, самая разрушительная, когда беснуется океан. Современные океанографы знают, что это чистое суеверие на то есть сложные теории о чередовании волн и законы волновой механики. Тем не менее, понятие о седьмой волне живет, и, цепляясь за руль открытой лодчонки на изрытой штормом поверхности Атлантики, ты волей неволей считаешь волны. Ум ищет какой-то намек на упорядоченность в буйном хаосе, открывающемся взгляду всякий раз, когда лодка взмывает вверх на гребне могучего вала. До самого горизонта простирается устрашающая мрачная панорама, высятся гряда за грядой бурлящие валы, каждый из которых способен захлестнуть, сокрушить, опрокинуть суденышко. И всякий раз в короткое мгновение, перед тем как лодке скатиться в ложбину, глаз силится рассмотреть седьмые волны, подлинные или воображаемые чудовища, что грозно, вскидывают голову над соседями, ломая строй, даже меняя линию горизонта, прежде чем свалиться вниз и притаиться в засаде.

В тот истерзанный ветром вечер в конце мая 1976 года моему усталому сознанию представилось, что волновой спектр изменился. Как будто вместо седьмой волны теперь океан сосредоточил свою мощь в случайных комбинациях из трех волн. Вот первая из них надвигается на нас, с каждой секундой все круче и круче, наконец, равновесие нарушается, гребень опрокидывается и скользит вниз по переднему скату самопроизвольной лавиной пены и освободившейся энергии. Удар Лодка вздрагивает и рыскает. Рулевое весло резко поворачивается в моей руке, потом начинает болтаться, и нас вместе с лодкой бросает вперед, в объятия белого кипения. В эту опасную минуту ветер впускает в нас свои когти, норовя развернуть лодку боком, параллельно наступающим гребням. Случись так, нам крышка. Второй или третий могучий вал накроет уязвимый корпус во всю длину. И это будет последняя волна в моей жизни и в жизни моих товарищей.

Некому было научить нас, как управлять такой лодкой в бурю. За последнюю тысячу лет море не видывало ничего подобного нашей конструкции. Сторонний наблюдатель мог бы усмотреть в ней сходство с бананом: длинный и стройный корпус, заостренный нос и корма слегка загнуты вверх. Но самая необычная черта становилась явной только при ближайшем рассмотрении — лодка была кожаная. Сорок девять бычьих кож сшиты вместе наподобие лоскутного одеяла и натянуты на деревянный каркас. Тонкая, чуть больше полусантиметра, оболочка, которая растягивалась и сжималась в лад движениям лодки, словно кожа на грудной клетке человека, — вот и все, что ограждало нас от ярости Атлантического океана. Глядя на волны, я вспоминал мрачное предстартовое предупреждение одного видного специалиста по кожам.

— Бычья шкура, — деловито объяснял он менторским тоном, — очень богата белками. Если хотите, ее можно сравнить с куском мяса. Она так же будет разлагаться, быстро или медленно, в зависимости от различных факторов, таких, как температура, качество дубления, нагрузки, которым она подвергается.

— А если кожа пропитается морской водой? — спросил я.

— Ну, тут я точно не берусь ответить, — сказал он. — Нам никогда не поручали таких испытаний. Обычно мокрая кожа разлагается быстрее, хотя соль в морской воде, возможно, будет производить консервирующее действие. Право, не знаю…

— Так, а что же в итоге?

— В итоге то же самое, как если вы положите мясо на тарелку и оставите на воздухе. Через какое то время оно превратится в безобразное, дурно пахнущее желе. То же будет с гниющей бычьей кожей.

Опасность того, что корпус лодки превратится в желе, сейчас заботила меня в меньшей степени. Ветер заметно крепчал, волны становились все выше и все яростнее колошматили нас. Если корпус окажется недостаточно прочным, соединяющие его нитки просто-напросто прорежут раскисшие кожи, и они осыплются с каркаса, как лепестки с увядшего цветка. Впрочем, я сомневался, что до этого дойдет. Скорее всего, мы опрокинемся. У нас ведь нет киля, придающего устойчивость судну. Если обрушившийся гребень застигнет лодку врасплох, она полетит кувырком и вывалит команду в воду. И никаких надежд на спасение.

Так какого же дьявола я со своей командой болтаюсь в море на таком немыслимом судне, несмотря на крепнущий шторм? Ответ заключался в названии нашей диковинной лодки, нареченной \"Брендан\" в честь великого ирландского миссионера Брендана, жившего в V веке. Согласно преданию, святой Брендан доходил до Америки, причем это поразительное заявление не фантастический вымысел, оно подтверждается подлинными и основательно изученными латинскими текстами, которые датируются, по меньшей мере, 800 годом. В текстах рассказывается, что святой Брендан вместе с другими монахами плавал в заморскую страну на лодке из бычьих кож. Но если это верно, то Брендан достиг Америки почти за тысячу лет до Колумба и за четыреста лет до норманнов. Скептики называли это вздором. Предположить, что кто-то пересек Атлантику на лодке из кож, — фантастика, бред, абсурд, сам материал это исключает. Однако латинские тексты решительно утверждали, что лодка была кожаная, даже описывали, как именно святой Брендан и его команда строили свое суденышко. Простейшим способом проверить удивительную историю было построить такую же лодку и посмотреть, одолеет ли она Атлантику. И вот я со своими товарищами проверяю, мог ли Брендан со своими монахами совершить трансокеанское плавание на кожаной лодке.

Шторм разразился совсем не вовремя. Наше плавание только что началось, мы еще толком не знаем мореходных качеств лодки, и до родины святого Брендана — скалистых атлантических берегов Ирландии справа по борту — каких-нибудь тридцать миль. Слишком мало, чтобы чувствовать себя спокойно. Моряки относятся к этим берегам с величайшим почтением. Круглый год их таранят юго-западные ветры. Сколько парусников нашли здесь свою гибель. Обрастут в океане водорослями так, что, подобно \"Брендану\", не могут уйти лакировкой в море, и прибивает их к берегу. На этих самых скалах разбилось не меньше двух десятков галеонов из великой испанской армады, а наш \"Брендан\" — жалкий недомерок перед испанским галеоном. Идти против ветра мы не могли, так что, сместись шторм к западу, и понесет нас, будто древесный листок, прямо на твердые скалы и рифы, отражающие упорный натиск могучих океанских валов, которые с шипением катили мимо лодки, завершая долгое путешествие через всю Атлантику. При таком ветре и таком волнении даже современной яхте было бы не просто держаться носом к ветру. А нам с нашей средневековой скорлупкой оставалось лишь повернуть кругом и под маленьким прямым парусом вприпрыжку мчаться по волнам, как на бобслее.

Я посмотрел на свою команду. Что они думают о нашей ситуации? Джордж то вполне сознавал, что нам грозит. Он один из лучших мастеров парусного спорта, каких я когда-либо знал. Сотни миль пройдены нами вместе на малых судах. Недаром на \"Брендане\" на него возложены обязанности штурмана — человека, призванного выжимать максимум из лодки, когда она идет под парусом. Ролф тоже отдавал себе отчет в сложности обстановки. Норвежец, он обычно проводит лето, странствуя вдоль родных берегов на грузной яхте, построенной в конце прошлого столетия. А вот Питер, наш кинооператор, меня беспокоил. Не так давно он прошел в одиночку на собственной яхте от Англии до Греции, зеленым новичком его не назовешь, но уж больно мрачно выглядел он сейчас. Отчасти, надо думать, потому, что его тревожило наше положение, но еще больше сказывалась боль в мышцах, которые он растянул два дня назад, когда мы шли на веслах. Питер посерел, и было видно, что непрерывная тряска ему совсем не по душе.

Артур, самый младший член команды, не сознавал опасности по той простой причине, что его доконала морская болезнь. Редко доводилось мне видеть такие страдания. \"Брендан\" вел себя на волне очень своеобразно, похоже скорее на плот, чем на обычное судно. То взмоет вверх, переваливаясь с бока на бок, то скатится вниз тем же манером, выматывая душу из Артура. Зажмурив глаза, он лежал мешком у планширя, и соленые брызги то и дело поливали его лицо и дождевое платье. Лишь когда наставал его черед заступать на вахту, Артур вновь проявлял интерес к окружающему. Взяв себя в руки, он с трудом садился, пристегивался спасательным концом и тащился к рулю. Мысленно я аплодировал его порыву, но было очевидно, что из пяти человек команды только трое будут в состоянии управляться с \"Бренданом\", если шторм еще прибавит.

Одна из трудностей заключалась в том, что мы были лишены возможности толком отдохнуть между вахтами. \"Брендан\" почти во всю длину был открыт ветру и брызгам. Сразу за куцей грот мачтой помещалось подобие палатки, где могли улечься валетом трое человек. Но здесь мы хранили также сменную одежду, съемочную аппаратуру, спальные мешки и все навигационные приборы. И к тому же, когда корму захлестывала волна, она нахально устремлялась вперед и забрасывала десант в наше убежище. На носу перед коротенькой фок мачтой — вторая палаточка, чуть побольше хорошей собачьей конуры, предназначенная для двух остальных членов команды. Здесь было еще хуже. Каждый раз, когда волны разбивались о нос \"Брендана\", они окатывали обитателей палатки каскадом холодной воды.

Передав руль сменщику, я полез в главное укрытие, втиснулся на свою койку и предался тревожным размышлениям. Всего неделя, как вышли в плавание, а уже попали в такой переплет, что еще неизвестно, выдержит ли лодка. Лежа в спальном мешке и упираясь ступнями и головой в переборки под банками, я чувствовал, как они ерзают от качки. Больше всего меня беспокоило, что переборки движутся в разные стороны. Жуткое ощущение. Лодка вела себя словно животное, что-нибудь вроде кита, и я лежал между ребрами наподобие Ионы, чувствуя, как суденышко изгибается, борясь с чудовищным напором морской стихии. Дерево и кожа скрипели и стонали со всех сторон. Нагрузки достигали огромной силы. Бока лодки медленно сжимались и раздавались, как будто \"Брендан\" дышал. Я пытался мыслить трезво, говорил себе, что ладьи норманнов строились по тому же принципу. Известно, что они приноравливались к волне и это прибавляло им ход. Но суда норманнов были сплошь деревянные, и никто не ведал, может ли кожа вынести такое испытание. Сколько продержится наша конструкция? Поди угадай. И мало утешения от мысли, что мы для того и вышли на \"Брендане\", чтобы на практике познать истину.

Только я закрыл глаза, как чувство равновесия сообщило мне, что амплитуда качки возросла. Было ясно, что лодку настигла группа из трех волн. Вздыбилась первая волна, \"Брендан\" пополз по скату вверх, вверх, и казалось, время замедлило ход и никогда не перевалить нам через гребень. Но вот мучительная пауза: лодка покачивается на грани, половина корпуса повисла в воздухе, того и гляди \"Брендан\" разломится посередине… В этом положении начинается стремительный серфинг — катание на волне, мы всецело во власти бурлящего гребня, и рулевой силится не дать летящему по ветру \"Брендану\" развернуться боком, и лихорадочно крутящийся лаг загоняет стрелку на максимум — двенадцать узлов. Проходит целая вечность, прежде чем гребень, уйдя вперед, отпускает \"Брендан\" и небрежно сбрасывает его в ложбину, но тут же все повторяется, вторая и третья огромные волны одна за другой подхватывают лодку и швыряют ее как игрушку.

Во время вахты Джорджа коварная волна застигла его врасплох и развернула \"Брендан\" кругом.

— Помогите — заорал Джордж. — Помогите же Мы идем задом наперед

Мы с Питером налегке выскочили из рубки и тотчас промокли насквозь. Спеша укротить парус, прижатый ветром к мачте, метнулись вперед и силком развернули его. С влажным хлопком парус наполнился ветром и заработал, выволакивая лодку из беды. Медленно, очень медленно \"Брендан\" поворачивался кормой к ветру. Затаив дыхание мы смотрели, как уязвимый кожаный борт принимает на себя один вал, второй… Оба прокатились под нами, не причинив вреда, и \"Брендан\", кренясь, снова пошел вперед.

Наступила ночь. Отвратительная черная ночь с хлещущим дождем, который ограничивал видимость несколькими метрами. Только и видно, что белые гривы на гребнях да вспышки далеких молний. Возвращаясь в палатку, я от усталости не придал особого значения словам заступившего на рулевую вахту Питера, что слева по борту вдали как будто мелькнули крохотные точки судовых огней, — только буркнул ему, чтобы следил за ними и вызвал меня, если они приблизятся. После чего забрался в спальный мешок и закрыл глаза, совершенно обессиленный.

— Господи, а этот откуда явился? — разбудил меня испуганный вопль Питера.

Что-то неладно. Выкатившись из палатки, я увидел, что Питер изо всех сил налегает на рулевое весло, а Ролф таращится в ночь сквозь струйки дождя на очках. Оттуда, куда он смотрел, в каких-нибудь ста метрах от \"Брендана\", прямо на нас, сверкая огнями, шел рыбообрабатывающий траулер. Нос траулера дубасил волны, разбрасывая брызги весь корпус лихо раскачивался. В такую темень нечего было и думать, что нас заметят. После мне довелось убедиться, что радары почти не реагируют на кожаный корпус \"Брендана\". Сейчас к тому же высокие волны заслоняли металлический отражатель, так что \"Брендан\" был невидимкой для других судов.

— Сигнальную ракету — крикнул я Питеру. — Зажги белую ракету

— А если посветить фонариком на парус? — спросил Ролф.

— Ничего не даст — перекричал я воющий ветер. — Наш парус слишком мал, какой из него отражатель. К тому же он полотняный, плохо отражает свет

И вообще было уже поздно. Кто-то выхватил ракету из набора спасательных принадлежностей, но застывшие пальцы не гнулись, не поспевали вовремя сорвать обертку и зажечь сигнал. Питер нажимал на руль, силясь отвести \"Брендан\" в сторону, но ветер упрямо держал нас на курсе, ведущем к столкновению. В несколько секунд обтекаемый черный корпус траулера очутился рядом с нами, мы различали даже сварочные швы на скользящей мимо в каких то метрах стальной стене. Озаряемые светом из иллюминатов ров, мы с ужасом смотрели на высоченную громадину. Когда мы поравнялись с кормой траулера, она вильнула, и казалось, еще мгновение — и нашу крошку \"Брендан\" затянет на широкий слив, по которому выбирают сети.

— Держись. Сейчас попадем в кильватерную струю

Вода кругом кипела, вспененная винтами корабля, а траулер уже пропал в ночной свистопляске, и никто на нем не подозревал, что они чуть не подмяли нас. Какой парадокс, подумал я, главная угроза для нас — человек, а не стихия. Таких опасностей святой Брендан не ведал… Разве мог кто-нибудь на траулере нас рассмотреть? А если бы вахтенный и рассмотрел — что доложить капитану? Что ветер гонит в океане суденышко из другого тысячелетия, с прямым парусом, на котором алеет кельтский крест, и с командой из пяти насквозь мокрых отчаянных моряков? Разбуди вахтенный среди ночи в Атлантике своего шкипера таким докладом, его списали бы с корабля за злоупотребление спиртным или как психически больного.

Под утро ветер еще прибавил, приближаясь к жестокому шторму. Он срывал гребни с валов, и летящие чуть ли не горизонтально вместе с дождем соленые струи принуждали нас регулярно откачивать воду. Заступил на вахту — отработай пятьсот раз трюмным насосом, чтобы лодка не отяжелела. Шкоты совсем истрепались. Они были сделаны из льняного волокна, как в дни святого Брендана, и в чем-то мы просчитались. Стоило двум снастям, скрестившись, потереться друг о друга, как через несколько секунд они рвались. Снова и снова кому-то из нас, обычно Ролфу, приходилось, цепляясь за качающийся нос \"Брендана\", чинить шкоты, чтоб парус и лодка не вышли из повиновения. Ветер распотрошил мою сумку для карт, и в ту же минуту гребень шальной волны превратил карту в бумажное месиво. Одно утешение: шторм давно уже вынес нас за пределы этого листа, так что нам от него все равно было мало проку.

\"Брендан\" бешено мчался все дальше в океанские просторы. Чтобы притормозить, мы отдали с кормы петлю тяжелого троса, рассчитывая заодно сглаживать ею самые буйные волновые гребни. А еще за кормой болталось в море металлическое ведро. Двадцать четыре часа назад мы приготовили в нем отменное блюдо из ирландских крабов теперь оно жалобно звенело под ударами волн.

Бедняга Артур походил на дохлую овцу, облаченную в яркие штормовые брюки. Ветер сорвал с него капюшон, и влажные волосы прилипли к черепу. Питер распластался внутри главной палатки среди хаотического нагромождения линз, лоций, мокрой одежды и прочих причиндалов. Во время чреватой бедствием встречи с траулером он еще хуже растянул больную руку и к тому же здорово переволновался. Только Джордж и Ролф были в норме. Джорджу доводилось бывать в переделках почище этой, а Ролф снял очки, не желая созерцать разгулявшиеся волны.

Как это часто бывает, новый день принес улучшение погоды. По мере того как стихала буря, настроение команды поднималось. Морская вода испортила спички, но, порывшись в аварийных запасах, мы нашли водонепроницаемый коробок и разожгли примус. После горячего кофе и безымянной смеси из макарон и овощей команда \"Брендана\" стала проявлять более осмысленный интерес к окружающему. Джордж весьма кстати открыл, что работа рулевого намного облегчается, если стать спиной к носу и лицом к набегающим с кормы волнам. Необычная картина, на мы уже начали свыкаться с мыслью, что на борту \"Брендана\" необычного будет хоть отбавляй. Единственной публикой, которая могла оценить наш маленький триумф, были морские птицы, появившиеся сразу, как-только ветер малость улегся. Преобладали чайки — обыкновенные и серебристые иногда мимо деловито проносился тупик, часто-часто взмахивая короткими крылышками, и клоунское \"лицо\" с ярко раскрашенным клювом придавало ему удивительное сходство с детской заводной игрушкой. Высматривая пищу, величественно парили на широких — почти два метра в размахе — крыльях желтоголовые олуши, самые крупные морские птицы в этом районе земного шара. Приметят добычу — и пикируют на нее. А то плавно опустятся пониже и начинают отрабатывать фигуры высшего пилотажа на восходящих струях воздуха над вылепленными штормом могучими валами. Смотришь на их беззаботные пируэты, и бушующий океан кажется совсем не таким уж грозным, а чайки и вовсе преспокойно садились на воду и скользили с волны на волну.

И подумалось мне, что вот так и \"Брендан\" может одолеть океанскую стихию. Не в этом ли один из секретов, которые знал святой Брендан, выходя в плавание к землям на западе? Чтобы выяснить этот вопрос, нам еще предстояло пройти больше трех тысяч миль в водах, которые относят к самым коварным в мире, но я с удовлетворением говорил себе, что мы благополучно перенесли первый шторм и сделали еще несколько шагов к нашей цели.

2. Замысел



— Какой то он странный, этот текст о святом Брендане, — заметила однажды вечером моя жена Дороти.

Брошенные вскользь слова тотчас же привлекли мое внимание.

— Странный? Что ты хочешь этим сказать? — спросил я ее.

— Он плохо соотносится с большинством текстов той же поры. Как бы тебе объяснить — атмосфера совсем другая. Совсем особенная. Ну вот, например: речь идет о плавании святого, и естественно ожидать длинный перечень сотворенных им чудес. Но святой Брендан никаких чудес не творит. Единственное, что отличает его от других, — необычайная мудрость, которая граничит с ясновидением. Когда его команда просто озадачена или испугана, он совершенно точно знает, что происходит, и что еще произойдет на каждом этапе плавания. И, разумеется, он искренне верит, что бог их не покинет в конечном счете.

— А что еще необычного видишь ты в этом тексте? — продолжал я допытываться.

— Ну, я бы назвала удивительное обилие практических деталей, их куда больше, чем в большинстве текстов раннего средневековья. Описывается география мест, которые посещает Брендан. Подробно говорится о ходе плавания, с указанием времени и пройденного пути, и так далее. На мой взгляд, перед нами не столько легенда, сколько повесть, описывающая действительные события.

Критические суждения моей жены заслуживали того, чтобы к ним прислушаться. Специалист по литературе испанского средневековья, она вообще хорошо разбиралась в средневековых текстах. Кстати, и познакомились то мы с ней в библиотеке Гарвардского университета, где она подбирала материал для диссертации, а я изучал историю географических открытий. И оба мы еще старшекурсниками, каждый своим путем, вышли на повесть о святом Брендане.

— Что говорить, святой Брендан задал задачу специалистам по истории географических исследований, — заметил я. — Они никак не могут решить, было ли на самом деле плавание святого или это вымысел. Некоторые исследователи пытались доказать, что он и впрямь добрался до Америки, другие называют такое предположение чистейшей натяжкой.

— Что до меня, — твердо произнесла моя жена, — то я не вижу причин отвергать такую возможность.

— Я тоже. Мы с тобой знаем, что на малых судах вполне можно покрывать огромные расстояния. Сами это делали. Может быть, пришло время кому-нибудь проверить, мог или не мог святой Брендан совершить такое плавание. Но чистота эксперимента требует, чтобы конструкция судна и материалы были теми же, что в его времена.

Так зародился замысел путешествия на \"Брендане\". Родился во время послеобеденной беседы за кухонным столом в Кортмакшерри на юго-западе Ирландии, где мы проводили отпуск. Вспоминая эту беседу, я поражаюсь тому, как скрестились наши взгляды на текст о святом Брендане. Моей жене он казался \"странным\" в литературном плане мне повесть о святом Брендане представлялась такой же необычной с точки зрения истории географических открытий. Добавлю еще одно важное совпадение: мы с женой вместе плавали на нашем маленьком шлюпе \"Престер Джон\", ходили даже в Турцию и брали с собой в плавания трехлетнюю дочурку Иду. А потому мы знали, что теоретически святой Брендан вполне мог пройти на малом судне через Атлантику и обратно. Наши занятия литературой, историей и парусным спортом можно сравнить с тремя поляризованными линзами, которые теперь очутились на одной оси. И через них мы вдруг увидели возможное решение. Сидим в доме на западе Ирландии, недалеко от тех мест, где родился, жил, проповедовал и был предан земле святой Брендан. Среда, где все говорило о нем, сама настраивала на то, чтобы провести исследование, построить подобие лодки святого Брендана и проверить, не кроется ли истина в знаменитом предании.

Разумеется, до того как выступить с такой идеей, надо было проделать огромную работу. Прежде всего, я должен быть сам уверен в солидности научной основы моего проекта. Я твердо решил, что \"Путешествие \"Брендана\" (мысленно я уже остановился на этом названии) ни в коем случае не должно свестись к простому эксперименту на выживание. Я полностью отдавал себе отчет в том, что придется потратить много месяцев на кропотливую подготовку, плавания и что сам переход через Атлантику будет достаточно рискованным. Чтобы оправдать такие усилия и такой риск, экспедиция должна быть плодотворной. Она должна преследовать высокую цель, серьезность которой ни на миг не ставилась бы под сомнение.

Где начинать изыскания? Конечно же, в библиотеке Британского музея. И я не один месяц проработал там, тщательно вылавливая все наличные сведения о святом Брендане, о древних плаваниях через Атлантический океан и о самом исходном тексте — \"Навигация Санкти Брендани, Аббатис\" (\"Плавание Святого Брендана, Аббата\"), Много полезного почерпнул я из жизнеописания святого Брендана. Он был одним из самых важных ирландских святых и оказал глубокое влияние на кельтскую церковь. Точные время и место его рождения неизвестны, но, вероятнее всего, он родился около 489 года в районе озер Килларни, в графстве Керри на западе Ирландии. Крестил и воспитал его керрийский епископ Эрк следующим учителем Брендана был знаменитый святой Энда, и со временем он стал аббатом. В ту пору деятельность ирландской церкви была сосредоточена в разбросанных по всей стране монастырях, и многие из них были основаны Бренданом: Ардфертский монастырь в графстве Керри, Инишдадраум в графстве Клэр, Аннадаун в графстве Голуэй и Клонферт в том же графстве. Именно в Клонферте он был похоронен между 570 и 583 годами. Но больше всего в биографии святого Брендана меня заинтересовало то, что он по праву слыл путешественником. Снова и снова попадались ссылки на совершенные им путешествия. Он много раз плавал вдоль западного побережья Ирландии. Ходил на Западные острова у берегов Шотландии для важного совещания со святым Колумба, основателем большого монастыря на Айоне. Сообщалось также, что святой Брендан побывал в Уэльсе, где стал настоятелем Лланкарвонского монастыря и был наставником бретонского святого Мало. По другим, не столь надежно документированным данным, Брендан посетил Бретань, ходил на Оркнейские и Шетландские острова, даже на далекие Фареры. Все это были морские путешествия, так что действительно существовавший святой Брендан явно проводил немало времени в плаваниях на малых судах вдоль северо-западных окраин Европы. Короче говоря, Брендан был моряцким святым, и нет ничего удивительного в том, что он стал известен под именем Брендана Мореплавателя.

Но конечным подтверждением его репутации явился уже упомянутый текст \"Навигацио Санкти Брендани, Аббатис\", более известный под названием \"Навигацио Брендани\" (\"Плавание Брендана\"). Тот самый латинский текст, который запечатлелся в моей памяти и в памяти моей жены еще в нашу бытность студентами. В нем рассказывается, как святого Брендана, жившего на западе Ирландии, посетил другой ирландский священник и поведал ему о прекрасной стране далеко за океаном на западе, где безраздельно властвует слово господне. Священник посоветовал Брендану лично посетить этот край, и Брендан построил лодку специально для такого плавания, обтянув деревянный каркас бычьими кожами. Взяв на борт обильные припасы, запасные кожи и жир для их смазки, он вместе с семнадцатью монахами вышел на поиски земли обетованной. Путешествие было долгим и многотрудным. Они плыли от одного острова к другому и пережили много приключений, в конце концов, добрались до цели и смогли исследовать берег обетованной земли, после чего направились обратно в Ирландию. Некоторые их приключения явно вымышлены. Так, они будто бы высадились на спину кита, приняв его за остров. Святые отцы развели костер, чтобы приготовить пищу, жар от костра разбудил кита, и монахи едва успели вскочить в лодку, прежде чем кит устремился вдаль, неся костер на спине наподобие маяка. Столь же невероятными кажутся другие эпизоды. В тексте описано, как Брендан и его спутники встретили плавающую на воде огромную хрустальную колонну. Потом за лодкой погналось морское чудище, извергающее пламя из ноздрей. У одного острова их забросали раскаленными камнями на другом они обнаружили монастырь с ирландскими монахами, давшими обет молчания. И так далее. Некоторые ученые называли \"Плавание Брендана\" плодом буйной фантазии, великолепным собранием морских небылиц, одна другой краше.

Нашлись, однако, крупные авторитеты, которые судили иначе. Они подчеркивали, что эпизоды плавания Брендана, если взглянуть под другим углом зрения, поразительно согласуются с географическими фактами. Плавающая колонна из хрусталя вполне могла быть айсбергом, встреченным мореплавателями в океане. Морское чудовище — возможно, злобный кит или морж. Раскаленные камни, которыми их забросали, — вероятно, лава, выброшенная при вулканическом извержении в Исландии или на Азорских островах, известных своими вулканами. Что до монахов молчунов, то давно известно, что группы святых отцов из Ирландии учредили религиозные колонии на дальних островах вокруг Британии. Вот только одна, весьма серьезная, загвоздка: как мог святой Брендан со своими спутниками совершить такое долгое путешествие, занявшее, согласно тексту, целых семь лет, на лодке из подверженных порче бычьих кож? Всем известно, что кожа разлагается в морской воде. Выйти на несколько месяцев в море на кожаной лодке? С таким же успехом можно просто постоять в морской воде в хорошей кожаной обуви. В том и другом случае результат будет плачевным.

Обложившись современными атласами и морскими картами, я попытался сопоставить приведенные выше гипотезы с реальностями Северной Атлантики. Путевые описания святого Брендана и впрямь удивительно точно подходили к различным атлантическим островам. Единичную аналогию — скажем, эпизод с раскаленными камнями и вулканы Исландии — можно отнести в разряд совпадений. Однако пришлось бы допустить сплошную вереницу совпадений, чтобы объяснить совокупность других аналогий — от очень похожих на Фарерские Овечьих островов, которые Брендан посетил в начале своего плавания, вплоть до густого белого облака, встреченного им у берегов обетованной земли и наводящего на мысль о пресловутой зоне туманов у Большой Ньюфаундлендской банки. По собственному опыту я знал, как затруднительно идти под парусом напрямик от Ирландии до Северной Америки. На этом пути вас ждут характерные для Атлантики преобладающие юго-западные и западные ветры. Возвратиться из обетованной земли в Ирландию на лодке из бычьих кож с попутным ветром было бы совсем несложно. А вот путь от родных берегов на запад сулил святому Брендану серьезные трудности. Если исключить возможность на редкость благоприятного ветра, он должен был огибать зону западных ветров либо с севера, либо с юга. Но и тут ему пришлось бы испытать большие трудности, пробиваясь на запад по этапам от острова к острову.

С волнением изучал я навигационные карты, на которых обозначены ветры и течения Северной Атлантики. Логический маршрут напрашивался сам собой. Используя преобладающие юго-западные ветры, можно пройти от Ирландии на север до Гебридских островов. Затем с боковыми западными ветрами опять на север до Фарерских островов. Оттуда — довольно сложный переход до Исландии, зато потом попутные течения благоприятствуют плаванию к Южной Гренландии и вдоль берегов Лабрадора на юг, к Ньюфаундленду и далее. На карте этот маршрут выглядит кружным, но он только кажется таким из-за плоской проекции. На самом деле это едва ли не кратчайший путь от Северной Европы в Северную Америку, известный как \"ступенчатый маршрут\", которым пользовались первые авиаторы на аэропланах с малой дальностью полета, задолго до них — норманны, а еще раньше… быть может, ирландцы.

Я почувствовал, что предстоящая экспедиция будет сродни детективной повести. Ключи передо мной, в \"Плавании Брендана\". Один за другим они могут подвести к ответу, если знать, как ими пользоваться. Вот именно — как? Ответ опять таки напрашивался сам собой: при помощи такого же судна, на каком плыл святой Брендан. Плывя на нем, я пройду через пункты \"ступенчатого маршрута\", которые могут оказаться тождественными местам, описанным в \"Плавании Брендана\". Одновременно выяснится, может ли такое судно выдержать плавание через Атлантику. Но что именно подразумевает \"Плавание\", говоря о лодке из бычьих кож на деревянном каркасе? Под силу ли подобной конструкции пересечь океан? \"Ступенчатый маршрут\" относительно короток, но он печально известен своими штормами. Немногие отважатся идти северным путем на современной яхте, а плыть по нему в открытой лодке и вовсе пахнет самоубийством. Для такого маршрута нужно прочное морское судно. А лодка из кож — уж очень это звучит ненадежно.

И вот в один мартовский день я спускаюсь по крутой тропе к тому месту, откуда, по преданию, святой Брендан вышел на поиски обетованной земли. Все здесь производило на меня глубокое впечатление. Родина святого Брендана, полуостров Дингл в графстве Керри, крайний выступ Ирландии в Атлантическом океане, где череда зеленых холмов и вересковых пустошей встречается со свинцовой гладью и воздух так прозрачен, что вид спадающей к горизонту тверди вызывает чувство, близкое к головокружению. Память о святом Брендане закреплена здесь чуть ли не в каждом природном образовании. Его имя пишется по старинке \"Брандон\", и тут есть мыс Брандон, залив Брандон, коса Брандон, селение Брандон, есть и гора Брандон, на вершину которой в день святого Брендана совершается паломничество в его честь. В прошлом сильные молодые люди в знак поклонения несли туда на своих плечах алтарный престол.

В северной части полуострова Дингл находится Брандон Крик — узкая расщелина в гряде могучих скал, защищающих приморье. Путь туда лежит через заболоченные земли с выложенными для сушки бурыми горками торфа и разрозненными клочками пашни в ограде из каменных плит. Нелюдимый край правда, в конце дороги, на краю расщелины, я увидел два дома, по одному с каждой стороны. Второй дом был словно вырезан из художественной открытки. Стены из дикого камня аккуратно побелены рядом с полуоткрытой дверью торчала колонка: в кадках росли цветы аккуратную соломенную крышу охраняло от жестоких порывов зимнего ветра переплетение веревок с подвешенными к концам овальными морскими голышами, которым белая краска придавала сходство с бусинами в ожерелье.

Сразу за этим домом и начинался Брандон Крик, и на дне крутого обрыва колыхались и бурлили стиснутые скалами волны Атлантики. Даже в безветренный день гул прибоя громко отдавался в гротах у выхода из эстуария.

День был незабываемый. Яркое солнце чередовалось с типичными для западноирландской погоды хлесткими ливнями, и прозрачные сине-зеленые воды Брандон Крика вполне могли бы украсить какой-нибудь тропический остров. Переведя взгляд с эстуария в дали на северо-западе, я еще сильнее ощутил головокружение. Где-то там за морями лежит Северная Америка… Традиции живучи, и коли здесь, по преданию, начиналось плавание святого Брендана, то и моя лодка выйдет отсюда.

Я пошел вниз по тропе за домом под соломенной крышей. Она вела меня, петляя, к началу эстуария, где маленькая речушка отдавала заливу воды, собранные ею на склонах возвышающейся над нами горы Брандоиа. Внезапно меня пронзило волнение: рядом с тропой лежали четыре странных черных предмета — четыре лодки, опрокинутые днищем вверх. Типичные для Западной Ирландии лодки с брезентовой обшивкой, известные под названием карра, каких не делают больше нигде на свете. Этот пережиток каменного века числят в ряду последних отпрысков одной из древнейших в мире конструкций — кожаной лодки. Здесь, на берегу Брандон Крика, впервые моим глазам предстали наследники судна, на котором, по преданию, плавал святой Брендан.

Присев на корточки, я заглянул под одну карру, чтобы рассмотреть, как она сделана, и увидел изящное переплетение тонких реек, хрупкое на взгляд, но способное выдержать изрядную нагрузку. Каркас был туго обтянут брезентом, просмоленным с обеих сторон для водонепроницаемости. После я узнал, что в некоторых местах этот брезент, сменивший первоначальную кожаную обшивку, по прежнему называют \"кожей\". Под лодками лежали весла незнакомого мне типа. Длиной около девяти футов и такие узкие, что лопасть практически отсутствовала на вальке укреплен какой то диковинный треугольный брусок с отверстием для опорного шипа. Судя по малым размерам этих карр, они годились только для прибрежного плавания, сама же конструкция выглядела безупречной, изысканные обводы ласкали глаз. Выбравшись наверх из расщелины, я обернулся, чтобы еще раз полюбоваться лодками. Очередной ливень омыл черные корпуса, и вся четверка блестела и переливалась на солнце, напоминая скользящих по волнам лоснящихся дельфинов.

Мне страстно захотелось выйти в море на карре — не столько для исследования, сколько потому, что меня пленили эти лодки. Жизнерадостная обитательница дома под соломенной крышей посоветовала мне наведаться в селение Данквин, где я найду лодочников — скорее всего в баре, поскольку сильное волнение на море сегодня не позволяет выходить на карре за рыбой. Доехав до селения, я обратился к бармену, и он показал на трех пожилых мужчин, сидевших в углу его заведения.

— Любой из них мог бы взять вас с собой, — сказал он. — Да только море сегодня неподходящее, чересчур разгулялось.

Я подошел к троице в углу. Каждому не меньше пятидесяти лет, одинаково одеты в мятые твидовые пиджаки и потертые брюки. Костистые, узловатые руки, массивные, обветренные, румяные лица с крупными носами.

— Хочу немного пройтись на карре, — сказал я. — Из вас кто-нибудь не возьмется меня прокатить?

Они недоуменно воззрились на меня.

— На карре, одной из ваших брезентовых лодок, — повторил я.

— А, вы про каноэ говорите, — отозвался один из них. Повернулся к своим товарищам, пробормотал что-то на ирландском языке, который по-прежнему в ходу на полуострове Дингл, потом снова обратился ко мне: — Есть у нас каноэ, это точно. Вот только погода для прогулок неподходящая. И вообще, выходить в море на каноэ можно, когда ты знаешь, что это такое. Опасно это для несведущего человека.

— Само собой, я заплачу вам за хлопоты, и риск меня не пугает, — не сдавался я.

— Нет-нет, — сказал мой собеседник, — сегодня слишком опасно. Мы все угробимся. Может быть, завтра.

— А если по три фунта каждому за короткую прогулку?

— Тогда что ж. Тогда другое дело

И мы отправились к их \"каноэ\". Наша маленькая необычная процессия то и дело останавливалась и снова трогалась в путь, меняя на ходу свой состав. Один рыбак постарше отделился, на его место позвали другого, который трудился на своем поле. Четвертого участника, возрастом помоложе, в шляпе, украшенной ярким желтым цветком, завербовали уже на краю скалы, откуда крутая тропа вела вниз к причалу здесь у самой воды лежало на подпорках около десятка опрокинутых карр. Мои спутники разговаривали между собой по-ирландски, так что я нуждался в переводчике. К счастью, по пути нам встретился, молодой человек, судя по всему, один из тех педагогов практикантов, которых направляют па несколько месяцев на полуостров Дингл, чтобы они совершенствовались в знании ирландского языка, прежде чем приступить к работе.

— Как насчет того, чтобы прокатиться на лодке? — крикнул я ему. — Заодно поможете мне с переводом.

— Согласен — весело отозвался он, и спустя десять минут бедняга нервно вздрагивал, сидя рядом со мной на задней банке карры, подпрыгивающей в облачке соленых брызг.

— Вам когда-нибудь приходилось плавать на малых судах? — спросил я его.

— Нет, — ответил он, испуганно цепляясь за планширь. — А это надолго?

Вылазка была увлекательная. Чтобы отнести лодку к воде, рыбаки залезли под одну из опрокинутых карр, присели, уперлись плечами в банки и выпрямились, так что лодка взметнулась вверх, уподобившись диковинному черному жуку, который встал на четыре пары ног и зашагал к слипу. Здесь быстрым движением карру спустили на землю, перевернули, и нахлынувшая волна легко подхватила ее, развернув словно игрушку. Один за другим мы попрыгали в лодку, следя за тем, чтобы не пропороть ногой тонкий брезент. Гребцы заняли свои места, налегли на весла, и карра заскользила по волнам быстрее любого известного мне весельного судна. Миг — и мы уже в заливе совершаем лихие курбеты на волнах. Главное — сохранять равновесие. Пока лодка лежала ровно на воде, она легко неслась по волнам, оставаясь почти сухой внутри.

Через переводчика я обрушил на команду град вопросов.

— Сколько карр сейчас насчитывается в районе Дингла?

— Около сотни.

— Для чего их используют?

— Ставить верши на омаров и сети на лосося.

— А по настоящему сильное волнение они могут выдержать?

— Могут, если знаешь, как ими управлять.

— А если карра опрокинется?

— Так и будет лежать вверх дном, а вы утонете.

— Может лодка нести тяжелый груз? — продолжал я расспрашивать.

— Конечно, может, — отозвался один из гребцов. — Весной мы возим на каноэ скот на пастбища на других островах.

Товарищ говорившего добавил что-то, от чего все рассмеялись.

— Что он сказал? — спросил я моего переводчика.

— Сказал, что с коровами меньше хлопот. Не задают столько вопросов.

Когда пришло время возвращаться к слипу, я попросил лодочников провести небольшой, но важный эксперимент — описать восьмерку, чтобы проверить, как карра всходит на волну под разными углами. Я уже заметил, что до этого момента гребцы старались идти под прямым углом к волнам Моя просьба вызвала замешательство. Они ворчали себе под нос, отрицательно качая головой. Однако я продолжал настаивать, в конце концов, они согласились и осторожно приступили к выполнению маневра. Все получилось как нельзя лучше. Карра заскользила через гребни и ложбины, послушно разворачиваясь на бурлящей волне. Моя команда сияла от удовольствия, и я тоже сиял. Теперь я точно знал, что лодки родины Брендана не были предназначены исключительно для прибрежного плавания. Они вели себя как настоящие морские суда. Планируемая экспедиция приблизилась на один шаг.

На берегу я рассчитался с гребцами, явно довольными столь легким заработком, и спросил, кто мог бы еще рассказать мне про их \"каноэ\". Они единодушно назвали мне Джона Гудвина из Махэри. Никто, уверяли они, не знает и не строит каноэ так хорошо, как он. Я непременно должен повидать Джона Гудвина.

Так состоялось мое знакомство с лодочным мастером из Махэри, чьи советы затем сыграли важнейшую роль при строительстве моей карры. Семидесятивосьмилетний Джон Гудвин был последним на полуострове Дингл профессиональным строителем карр, единственным оставшимся членом сословия, которое некогда было представлено в каждом приморском селении. Многие здешние фермеры способны при желании за зиму построить карру в своем сарайчике, но Джон Гудвин кормился этой профессией. Больше того, он любил эти лодки и всю жизнь собирал сведения о них. Молодым парнем эмигрировал в Америку, но вскоре вернулся на Дингл, чтобы продолжить дело отца и деда. И пользовался при этом унаследованным инструментом. Несколько ручных дрелей, стамески, нож и молоток… Да еще набор реек с делениями. А большего Джону и не требовалось, чтобы измерять заготовки и собирать изящные сложные конструкции, прославившие его во всей округе.

Не менее важным для меня было то, что Джон любил рассказывать о каррах. Часами потчевал он меня историями о них, об их строительстве, о той поре, когда в каждом крике и расщелине в приморье роились сотнями эти маленькие лодки, а скумбрия водилась в таком изобилии, что уроженцы полуострова Дингл ежегодно летом возвращались на несколько недель из Америки на родину, чтобы собрать морской урожай. С гордостью показывал он мне фотографию, на которой сам Джон и его три брата сидели, вытянувшись в струнку, в гоночной карре, принесшей им звание чемпионов графства. Проходя мимо вереницы опрокинутых карр, он останавливался, чтобы обратить мое внимание на едва заметные различия между лодками, большинство которых было творением его рук. Как-то я предъявил ему снятую в тридцатых годах выцветшую фотокарточку с изображением каркаса карры, и Джон не задумываясь назвал мне имя мастера, делавшего лодку. В другой раз я задал ему вопрос, касающийся тех времен, когда владельцы карр ходили не только на веслах, но и под парусами. Поразмыслив несколько секунд, Джон порылся между стропилами просмоленного сарая, где помещалась его мастерская, и вытащил старый парус. Пока я измерял этот музейный экспонат и делал чертежи, Джон около получаса объяснял мне, как лучше оснащать карру и ходить на ней под парусом. Его советы очень пригодились мне потом.

Особенно запомнилась одна история. Зимним днем в начале века, говорил Джон, жестокий шторм загнал один пароход в здешний залив. Судну грозила серьезная опасность, но команде удалось отдать якорь и приостановить снос. Капитан пустил сигнальные ракеты, чтобы из Фенита прислали спасательный катер, пока не лопнула якорная цепь. Но шторм был настолько силен, что катер не смог пробиться из гавани в море и вернулся с повреждениями. Тогда два местных лодочника решили прийти на помощь. Отнесли на береговые камни хрупкую карру, спустили ее на беснующиеся волны и смело пошли на веслах к пароходу. Один из гребцов взобрался на палубу, убедил капитана поднять якорь и провел судно между отмелями и подводными камнями в безопасное место.

— Каноэ любую погоду выдержит, — подытожил Джон. — Лишь бы команда знала, как с ним управляться, и хоть один человек еще мог грести.

Я спросил Джона, не возьмется ли он собрать для меня карру и показать, как это делается. Вместе мы потрудились полдня на жаре, просмаливая и натягивая брезент на каркас, и я стал владельцем собственной двухместной карры, построенной в точном соответствии с традиционными образцами, даже место для мачты было предусмотрено. Принимая готовую лодку, я задал Джону вопрос:

— Как по твоему, большое каноэ смогло бы дойти до Америки?

Он ухмыльнулся по-стариковски:

— А чего, лодка то дойдет, была бы добрая команда.

Я решил назвать свою маленькую карру \"Финбар\", в честь покровителя провинции Манстер святого Финбара, который, по преданию, указал святому Брендану путь в обетованную землю. Надеясь, что моя лодчонка выполнит для меня ту же миссию, я к досаде жены, присвоил гардины из нашей столовой для паруса, каковой и сшил самолично, потратив на это весь первый день рождества. После чего походил по узкому морскому рукаву перед нашим домом, проверяя, как поведет себя лодка. Я изрядно намаялся с ней, но мои труды не пропали даром. Хотя \"Финбар\" немилосердно рыскал и не желал идти против ветра, к концу рождественских праздников я окончательно утвердился во мнении, что эта конструкция и ее предки были созданы для плавания под парусом.

Приблизительно в это время я открыл для себя любопытное явление, которое не назовешь иначе, как \"брендановым везением\". В самом деле: снова и снова в моих приготовлениях к плаванию мне улыбалась фортуна. Мой проект явно можно было назвать счастливым. Встреча с Джоном Гудвином — один пример \"бренданова везения\" необычные обстоятельства рождения самого замысла — другой третьим примером явилось мое открытие, что основополагающее исследование об ирландской карре написано тем самым человеком, который фактически положил начало изучению старинных судов, — специалистом по истории мореходства Джеймсом Хорнеллом. На страницах его труда была изложена вся история карры, включая времена святого Брендана и более раннюю пору, когда Юлий Цезарь и другие античные авторы описывали обтянутые кожей лодки аборигенов Британии. Воины Цезаря даже скопировали эту конструкцию и обтягивали кожей десантные суда для форсирования рек. Но, пожалуй, всего удивительнее мне повезло, когда я попробовал выяснить, как святой Брендан мог оснастить свою океанскую карру.

Я считал, что такое длинное стройное судно должно было нести две мачты, но в ходе моих исследований мне ни разу не встречались изображения судов раннего средневековья с таким количеством мачт. Все они, даже ладьи викингов, оснащались одной мачтой. И вот однажды в подвалах Лондонской библиотеки, рыская по стеллажам в поисках совсем других материалов, не имеющих никакого отношения к планируемой экспедиции, я забрел в малопосещаемый уголок книгохранилища. Внезапно мой взгляд остановился на одной книге, которая стояла на стеллаже неправильно — корешком внутрь, а не наружу. Осторожно вытащив ее, чтобы поставить правильно, я обратил внимание на название. Длинное ученое название на немецком языке, что-то вроде \"Свод иллюстраций судов от древнейших времен до средневековья\". Любопытно. Раскрываю книгу наудачу — сразу бросается в глаза одна иллюстрация. Я затаил дыхание — двухмачтовое судно. Притом несомненно средневековое. Поспешно обращаюсь к предметному указателю, чтобы выяснить, где следует искать оригинал иллюстрации. И с изумлением читаю, что она скопирована с рисунка из находящейся в частном владении книги, описывающей различных животных. И уж совсем удивительно, что двухмачтовое судно значилось под литерой \"Б\": по латыни кит называется \"балена\", а рисунок изображал лодку святого Брендана на спине кита Я никогда не считал себя суеверным, и все же взял на себя труд посчитать, сколько всего иллюстраций помещено в этом томе. Оказалось, около пяти тысяч. И только одна изображала двухмачтовое судно. Та самая, что предстала моим глазам, как-только я открыл книгу, случайно привлекшую мое внимание…

В библиотеках мне вновь и вновь встречалось важное имя: Джон Уотерер. Его перу принадлежало большинство книг и статей о применении кож в былые времена. Предмет первостепенного значения для моего замысла, а потому я связался с Джоном Уотерером и получил приглашение встретиться с ним. Встреча состоялась не где-нибудь, а под сводами Садлерз Холла в центре Лондона, где находится штаб квартира одной из старинных гильдий. Джон Уотерер оказался таким же горячим энтузиастом, как Джон Гудвин. Глядя на этого энергичного коротыша, никто не дал бы ему его восьмидесяти трех лет. Ушастый, с блестящими глазами, он сновал взад вперед в своем помещении, набитом седлами и уздечками, кожаными панелями и переплетами, даже кружками и кувшинами из кожи, — ни дать ни взять хлопотливый гном из \"Белоснежки\". Лучшего советчика я не мог себе пожелать. Джон Уотерер прилежно посвящал меня в тонкости кожевенного дела и историю этого промысла. Рассказал о различных способах превращения шкур в кожу при помощи дубления и дальнейшей выделки. Объяснил, как и где впервые был применен тот или иной способ, чем один вид кожи отличается от другого в зависимости от обработки или исходного сырья: была ли то шкура быка или теленка, козы или овцы, а может быть, такого экзотического животного, как американский лось или бизон. Я восхищался глубиной его познаний. Он не кончал никаких университетов, карьеру в кожевенном деле начал чемоданщиком. Подобно лодочному мастеру Джону Гудвину, постепенно увлекся своим ремеслом и стал изучать его историю. Теперь Джон Уотерер считался признанным авторитетом в этой области, с ним консультировались археологи и музейные работники. Я не мог пожелать себе лучшего проводника в сокровенном мире кожевенного дела.

Две недели спустя меня приняли в дирекции Британского института кожи. Джон Уотерер написал заведующему институтским отделом информации Джону Биби письмо, в котором объяснил, что я нуждаюсь в содействии.

— Я собираюсь построить кожаную лодку, чтобы пройти на ней через Атлантику, — сообщил я Джону Биби.

— Джон Уотерер считает это возможным? — спросил он.

— Да.

— Что ж, тогда мы постараемся вам помочь. Я приглашу несколько специалистов.

Замечательно \"Бренданово везение\" не оставляло меня, и через два дня я уже делился своим замыслом в том же институте с тремя специалистами, чьи знания могли способствовать осуществлению моей мечты. Пользующийся международным авторитетом руководитель исследовательской группы Британского кожевенного объединения доктор Роберт Сайке, трезвый педант, поначалу слушал меня не без скепсиса. Рядом с ним сидел Карл Послиз, директор кожевенного завода фирмы \"Ричардсон\" в Дерби, семейного предприятия, с XV века выпускающего шорные изделия и другую высококачественную продукцию. Третьим был Гарольд Биркин, дородный мужчина, с которым я в последующие месяцы сблизился и к которому проникся глубоким восхищением. Гарольд являл собой прямую противоположность ученому доктору. Он всей душой был предан своему делу — производству кожаных изделий особого назначения. Маленький кожевенный завод в очаровательном городе Честерфилде с торчащим над домами причудливым шпилем церкви Св. Марии поставлял необычные изделия покупателям во всех концах света. Продукция Гарольда использовалась для воздушных насосов в угольных шахтах глубоко под землей и для собачьей упряжи на снежных просторах Антарктики. Гарольд был живым справочником по применению кожи в любых отраслях. Он знал, какая именно кожа лучше всего подходит для пожарного рукава на судне, для приводного ремня швейной машины, для защитных рукавиц на производстве. Одним из его обожаемых предметов был украшавший рабочий стол Гарольда кусок моржовой кожи пятисантиметровой толщины, похожий на обломок осиного гнезда. И он же мог изготовить кожу для тонких — всего восемь десятых миллиметра — прокладок, применяемых в портативных шинных манометрах.

— Согласно преданиям, святой Брендан использовал для своей лодки кожу, дубленную в экстракте дубовой коры, — говорил я этим специалистам. — Как по-вашему, можно верить этим сведениям и могла ли такая кожа выдержать трансокеанское плавание?

— Дубление в экстракте дубовой коры — известный способ, — ответил доктор Сайке. — Вплоть до последнего столетия в Западной Европе было принято дубить кожи экстрактами растительных веществ, обычно дубовой коры, если она имелась в наличии, и длился этот процесс до года.

— Фирма \"Ричардсон\" и теперь использует растительные дубящие вещества, — добавил Карл Послиз, — но только не дубовую кору. Ее слишком трудно достать, и процесс чересчур долгий.

— А как насчет смазки? — спросил Гарольд. — Мне представляется, что надлежащая обработка кожаного корпуса не менее важна, чем качество самого материала.

— В \"Плавании\" сказано только, что монахи натерли кожи какой-то смазкой или жиром, прежде чем спускать лодку на воду, — ответил я. — Латинское слово, которым названа смазка, не указывает на ее состав. Еще в тексте говорится, что святой Брендан взял с собой запас жира, чтобы смазывать кожи во время плавания.

— Звучит вполне разумно, — заметил Гарольд и повернулся к доктору Сайксу. — Как по-твоему, Боб, какие жиры они могли использовать?

— Свиное или овечье сало, пчелиный воск, может быть, тресковый жир, а для водонепроницаемости… — Сайке поразмыслил, потом продолжал: — Возможно, воск с овечьей шерсти, это ведь практически сырой ланолин, он известен со времен Плиния. До недавнего времени им смазывали обувь, чтобы не промокала.

Мы потратили около часа на обсуждение этого вопроса и договорились, что Карл и Гарольд пришлют доктору Сайксу образцы всех пригодных для такого дела разновидностей кожи, какие есть на их заводах, а он проверит эти образцы в своих лабораториях. Вымочит в морской воде, раскатает и высушит, измерит и взвесит, испытает па эластичность и натяжение.

— А как все-таки насчет дубового экстракта? — поинтересовался я. — Надо бы проверить и такие образцы.

— Конечно, — согласился доктор Сайке. — Но это в наши дни большая редкость. Лично я знаю только два, может быть, три завода, где применяют экстракт дубовой коры. Один из них находится в Корнуолле, совсем по старинке работает, это даже не столько завод, сколько ферма. Он поставил Британскому музею кожу, дубленную в экстракте дубовой коры, для реставрации кожаного щита, который был найден на погребальной ладье в Саттон Ху. Я закажу там образцы, и мы испытаем их вместе с другими.

И началась чудесная пора совместной работы. Британские кожевники приняли мой проект близко к сердцу, и я убедился, что это замечательные люди. Дружеское соперничество и любовь к коже связывали представителей этой узкой специальности. Пока доктор Сайке и его сотрудники подвергали всевозможным испытаниям различные образцы, я посещал кожевенные заводы, шорников и тех чемоданщиков, которые еще работали с кожей. На заводе Ричардсонов в Дерби я увидел даже кружки из кожи, а еще мне бросились в глаза стоящие на подоконниках банки и блюдца с плавающими в воде обрезками кожи.

— А это для чего? — спросил я Карла.

— Ну как же, рабочие прослышали о твоей безумной идее насчет святого Брендана, и теперь каждый проверяет кожу на плавучесть.

— Ну и что?

— От силы четыре дня плавает, — ухмыльнулся он. — Придется тебе брать с собой спасательный плот.

Наконец после двух с половиной месяцев лабораторных испытаний доктор Сайке сообщил мне по телефону важную новость.

— Кажется, мы нашли кожу для вашего корпуса, — сказал он. — Вы были правы. Лучше всего кожа, дубленная в дубовом экстракте.

— Как вы это установили? — спросил я.

— Мы проделали все эксперименты, какие только можно было поставить за это время. В частности, помещали образцы в машину для проверки кожаных подметок. Эта машина прокатывает образец взад вперед на влажной сетке, имитируя ногу, шагающую по мокрой дороге, и мы определяем, сколько воды впитывает кожа.

— И что же оказалось? — спросил я.

— По первому впечатлению кожа, дубленная в дубовом экстракте, уступала другим. Целый ряд других сортов намного превосходил ее. Но после смазки и всесторонних испытаний остальные сорта начали сдавать, многие пропитывались водой до того, что становились похожи на мокрые тряпки. А \"дубовая\" кожа почти не изменилась. К концу испытаний она по водонепроницаемости в два три раза превосходила любые другие образцы. Если вы не передумали строить свою кожаную лодку, берите кожу, дубленную в экстракте из дубовой коры,

Торжествуя, я положил трубку. Ещё в одном вопросе подтвердилась фактическая точность \"Плавания\", и на сей раз ее признал видный ученый.

Оставалось найти \"дубовую\" кожу. И мне вновь повезло. На ярмарке кожаных изделий в Лондоне Джон Биби устроил мне встречу с Биллом Кроггоном, представителем той самой консервативной корнуэльской фирмы \"Джоусайе Кроггон и сын\", которая занималась дублением кож в дубовом экстракте.

— Почти три столетия они обрабатывают кожи одним и тем же способом, на одном и том же заводике, — говорил Джон. — Сколько раз им советовали перейти на более современную методику — не хотят. Право, не знаю, как они отнесутся к твоей идее насчет кожаной лодки. Попробуй, может быть, сумеешь их уговорить, чтобы поставили тебе нужную кожу.

Когда я объяснил Биллу Кроггону, что мне нужны обработанные дубовым экстрактом бычьи кожи в таком количестве, чтобы хватило на обшивку средневековой лодки, он призадумался.

— Я должен потолковать об этом с братом, — ответил он наконец. — И учтите: выделка дубовой кожи — дело очень долгое. На каждый кусок уходит около года, так что мы можем не поспеть к сроку. Когда вы хотели бы получить кожи?

— Вообще то, я собирался поднять паруса в день святого Брендана.

— Это когда?

— Шестнадцатого мая.

— Надо же, какое совпадение — день рождения моей жены — воскликнул Билл, и я почувствовал, что могу рассчитывать на содействие Кроггонов.

Так оно и вышло. Прибыв на кожевенный завод в маленьком корнуэльском городке Грэмпаунде, я познакомился с семьями братьев Кроггон, с их бабушкой и целым выводком сыновей и внуков. На редкость доброжелательные и гостеприимные люди, они не меньше моего увлеклись идеей экспедиции по следам Брендана. Меня провели по заводу, начиная с ям, где шкуры освобождались в известковом растворе от волос. С удивлением я увидел, как рабочий соскребает волосы вручную. Наклонившись над колодой, он орудовал двуручным скребком — в точности как кожевник на виденной мной гравюре четырехсотлетней давности. Пройдя через поле, мимо вереницы уток, мы очутились перед рядами вырытых в земле дубильных ям. Густая смесь воды и стертой в порошок дубовой коры, похожая на темное пенистое пиво, источала тошнотворный сладкий запах. В этой \"дубовой настойке\" купались бычьи кожи, медленно пропитываясь таннином. В результате образующихся при этом химических связей между волокнами недолговечного голья и дубящим веществом получались кожи самого высокого качества.

— Вряд ли этот способ заметно изменился со времен святого Брендана, — сказал Джон Кроггон. — Здесь нужны хорошие бычьи шкуры, правильный состав дубильного раствора и время — уйма времени. Конечно, сейчас многие твердят, что этот способ давно устарел. Однако на лучшую обувь ручной работы охотно ставят подметки из нашей кожи, а ортопедические клиники в ряде случаев специально заказывают \"дубовую\" кожу, потому что она такая чистая, что почти не вызывает раздражения.

— А вы сумеете найти для меня достаточно бычьих шкур нужного размера? Во времена святого Брендана скот был не такой крупный, как теперь. Для полной достоверности опыта мне нужны небольшие кожи толщиной примерно в четверть дюйма, и не меньше пятидесяти штук.

— Вам повезло. Именно такие кожи как раз сейчас дубятся в наших ямах. Разумеется, вы получите самые лучшие. Вы ведь вверяете им свою жизнь.

Лишь много времени спустя я узнал, как беззаветно трудились для меня братья Кроггон. Вместе с рабочими они лично отбирали материал, вытаскивая мокрые кожи из дубильных ям. Каждая штука тщательно проверялась на возможные пороки: царапины от колючей проволоки, дырочки от подкожных оводов, порезы от небрежной обработки ножом. Надо думать, на это ушел не один день изнурительного труда — все без моего ведома. В итоге Кроггоны поставили мне пятьдесят семь \"дубовых\" кож наивысшего качества. Шорник, которому я показал эту кипу, тихо присвистнул в знак одобрения.

— В жизни не видел подобного товара, — сказал он. — Слыхал я, что бывает такая кожа, но никогда не думал увидеть столько сразу. В нашей мастерской это великая редкость.

— Это потому, что они предназначены для кожаной лодки, — поддразнил я его.

С завода Кроггонов кожи были доставлены для смазки к Гарольду Биркину. Лабораторные опыты показали, что лучше всего для этой кожи подходит животный воск. Один мой друг, связанный с шерстяным производством, дал мне телефон фабрики в Йоркшире, которая могла оказать содействие. Я позвонил в дирекцию.

— Скажите, вы не могли бы поставить мне шерстяного воска?

— Конечно, можем. А сколько вам надо?

— Мне надо примерно три четверти тонны. Мой собеседник даже онемел от удивления.

У сочетания животного воска с кожей один серьезный изъян: жуткий запах. Моя жена уверяла, что от самих кож разит неисправной канализацией, а тут еще к этому аромату добавился запах прогорклого жира. Даже рабочие завода Гарольда Биркина — а кожевенные заводы известны своим зловонием — жаловались на смрад, уверяя, что слышат его чуть ли не за километр от заводских ворот.

Под строгим наблюдением Гарольда каждую бычью кожу складывали вдоль линии хребта и погружали в котел с горячим животным воском. Вынув первую кожу и дав воску стечь, ее расстелили на земле, полили расплавленным воском и накрыли сверху второй. Когда все пятьдесят семь кож прошли такую обработку, получился огромный липкий многослойный бутерброд, медленно пропитывающийся спасительной смазкой.

Итак, приготовления развернулись полным ходом. Однако мне все еще недоставало чрезвычайно нужного эксперта — человека, который мог бы разработать надлежащий проект моей средневековой карры, включая комплект рабочих чертежей. В одном лице должен был сочетаться историк с квалифицированным инженером кораблестроителем, и я провел полдня в библиотеке Королевского географического общества, сочиняя письма во все известные мне морские музеи с просьбой порекомендовать такого специалиста. Ответы были учтивыми, но отрицательными. Правда, в одном музее мне посоветовали обратиться к секретарю Королевского общества навигации, лично знающему большинство специалистов в интересующей меня области. Я отыскал адрес института — он помещался в том же здании, что Королевское географическое общество. Сочиняя свои запросы, я сидел этажом ниже человека, который мог мне помочь Я поднялся к нему, и он не задумываясь назвал Колина Мьюди.

Это имя показалось мне знакомым, и, поразмыслив, я вспомнил: в пятидесятых годах Колин Мьюди вместе с Патриком Элэмом пересек Атлантику на крохотной яхте \"Сопранино\". Он же сконструировал для перелета по тому же маршруту необычный воздушный шар, гондола которого послужила воздухоплавателям лодкой после того, как они, побив рекорд продолжительности полета, были вынуждены приводниться из-за шторма. Колин Мьюди прославился необычными изобретениями. Для него не было неразрешимых задач. Полярники шли к нему со своими санями, чтобы он приспособил их для движения по воде он конструировал гоночные суда, змейковые аэростаты для радиоантенн, создал даже яхту, которая могла ходить под водой с торчащей наружу мачтой. Вместе с тем ему же было поручено разработать конструкцию учебного парусника для мореходного училища, он сконструировал выпускаемые тысячами серийные лодки и был избран на почетную должность председателя Группы малых судов при Королевском обществе инженеров кораблестроителей.

Человек, открывший мне дверь в доме Колина Мьюди, совсем не отвечал моим представлениям. Я ожидал увидеть грубоватого морского волка с окладистой бородой, а меня приветствовал тщедушный живой коротыш с гривой длинных волос и проницательными серо голубыми глазами. Моргая, будто стерегущая добычу голодная сова, он пригласил меня в свой кабинет.

За два часа, что длилась наша беседа, я вполне понял, почему Колин Мьюди пользуется таким уважением. Сидя у рабочего стола и внимательно слушая мой рассказ, он рассеянно рисовал что-то в блокноте. Я присмотрелся: на бумаге возникали кораблики, неясные фигурки, части весел и мачт, волны, деревянные конструкции. Искусный рисовальщик, Колин Мьюди мыслил образами. Когда я кончил рассказывать, он поднял взгляд на меня и сказал:

— В том, что вы задумали — я говорю о кожаной лодке и о вашем плавании, — нет ничего невозможного. Я готов разработать для вас конструкцию, а затем, если вы пожелаете, сделаю рабочие чертежи для верфи. Но есть вопрос, в котором ни я, ни кто-либо другой не в состоянии вам помочь: как управлять такой лодкой в море? Это искусство давно утрачено. Вам надлежит открыть его заново. Не забывайте, что вы идете по стопам людей, вооруженных мореходным опытом поколений. Вот где кроется неизвестный фактор вашего предприятия.

Два месяца понадобилось Колину, чтобы свести воедино все данные об ирландских кожаных лодках, какие мне удалось собрать по крупицам в библиотеках и на полуострове Дингл. Дважды он звонил мне. Один раз, чтобы сообщить, что он, похоже, догадался, почему на динглских каррах делают двойные планшири, один над другим. Видимо, это пережиток того времени, когда кожаную обшивку натягивали на планширь, как на обод барабана. Этот способ требовал от остова большой прочности, особенно на сжатие, и двойной планширь был идеальным решением. При втором телефонном разговоре Колин подтвердил мою догадку, что древние кожаные карры оснащались двумя мачтами. Согласно его расчетам, место для мачты, предусмотренное Джоном Гудвином на моей маленькой карре, подходило в самый раз для фок-мачты. А в таком случае естественно предположить, что в былые времена для баланса ставили также и грот мачту. Но Колин не ограничивался теоретическими изысканиями. Он решил проверить действие морской воды на \"дубовую\" кожу. В итоге раз в две недели персонал, обслуживающий лаймиштонский паром, мог наблюдать диковинный спектакль: стоя на пристани, знаменитый инженер кораблестроитель сосредоточенно извлекал из воды куски зловонной кожи на длинных веревочках. Наверное, кто-нибудь из персонала заподозрил, что он помешался, однако вскоре распространился слух, что Колин изобретает непромокаемую обувь. И никто из них не поверил бы, скажи им, что на самом деле он работает над конструкцией кожаной лодки.

Наконец чертежи готовы — четыре больших листа испещрены цифрами и линиями, которые начертили тонкие руки Колина. Эти листы являли собой конечный продукт моих трудов на данной стадии, и, зажав их под мышкой и захватив с собой пятьдесят семь смердящих животным воском, скользких, жирных бычьих кож, я взял курс на Ирландию.

Пришла пора начинать строительство лодки.

3. Строительство



— Что это у вас тут? — спросил ирландский таможенник. Распахнув дверцу моего фургона, он сунул голову внутрь и тотчас отпрянул, морща нос от едкого запаха.

— Бычьи кожи, — ответил я. — Для лодки, которую я строю и на которой надеюсь дойти до Америки.

— Ага, выходит, они предназначены для реэкспорта. Слава богу Чем скорее вы избавите нас от таких запахов, тем лучше. — Он рассмеялся и захлопнул дверцу.

Я мог следовать дальше на верфь в графстве Корк, где должна была строиться лодка. Начинался новый важный этап моего проекта.

Еще недавно я ломал голову над тем, где найти верфь, которая взялась бы выполнить мой заказ. Что ни говори, не так уж часто современным верфям заказывают средневековые конструкции. Однако я напрасно беспокоился. Только в Ирландии можно зайти на ближайшую верфь, разложить на столе чертеж и спросить небрежным тоном:

— Вы не могли бы помочь мне с постройкой такого судна? Это конструкция шестого века, и я сам обошью корпус бычьими кожами, но мне нужен специалист, чтобы собрать деревянный каркас.

Директор верфи поднял брови на полсантиметра, задумчиво попыхтел трубкой, наконец, пробурчал:

— Не вижу в этом ничего затруднительного. Я справлюсь у главного инженера, есть ли место.

Правда, это была не какая- нибудь заурядная верфь. Фирме \"Кроссхэвен\" поручен капитальный ремонт ирландских спасательных лодок на этой верфи сэр Фрэнсис Чичестер построил свою знаменитую яхту \"Джипси мот V\" и здесь я услышал, что фирма не любит строить дважды суда одной конструкции — слишком скучно. Верфь \"Кроссхэвен\" работала по старинке: никакого стекловолокна, почти никакого металла, зато великое обилие лесоматериалов и мажорная уверенность в своей способности собрать любую плавучую конструкций. И в довершение всего никто не возражал против того, чтобы я привез на верфь зловонные бычьи кожи и привел затем кучу шорников, кожевников, студентов и других помощников плюс пса в роли талисмана.

Должность главного инженера занимал Пат Лэйк. Румяное лицо и очки делали его похожим скорее на сельского врача, чем на кораблестроителя. Когда Пат принимался за дело, оно горело у него в руках в графстве Корк таких людей называют фляерами (фляер — резвая лошадка). К моей радости, Пат взялся сам, с участием двух избранных помощников, собрать каркас в свободные вечерние часы.

— Пат, — сказал я ему, — от тебя мне нужно получить деревянный набор в соответствии с чертежами Колина Мьюди. Ты можешь собрать его на временных креплениях? Затем, когда остов будет готов, я заменю их старинными креплениями, какими скреплял набор святой Брендан,

— А те из чего были сделаны? — спросил он.

— Скорее всего, набор связывали кожаными ремнями. В те времена металл был слишком дорог, чтобы расходовать его там, где с таким же успехом можно было применить другие материалы. К тому же мне кажется, что корпус лодки будет эластичнее, если мы свяжем его наподобие плетеной корзины.

— А какой лесоматериал ты хочешь, чтобы я использовал?

— Дуб для двойных планширей, ясень для шпангоутов и стрингеров. Анализ золы из очагов показал, что во времена святого Брендана эти породы росли в Ирландии.

— Дуб — это хорошо, — заметил Пат. — На нашем складе как раз есть дуб, восемь десять лет сушился, твердый, как железо. А вот ясень меня смущает. Не очень это подходящий материал для судостроения. Когда ясень намокает в морской воде и потом высыхает, он начинает гнить. Не успеешь оглянуться, как можно пальцем насквозь проткнуть.

— Я уверен, что ясень годится, — настаивал я. — В средние века в Ирландии не было другого материала такой гибкости, какая нужна для гнутых частей набора.

— Ладно. Вот только трудно будет найти ясеневый брус нужной нам длины.

Нежданная загвоздка Оказалось, что в наши дни лесопромышленники очень редко заготавливают ясень. Если где и свалят несколько деревьев, то распиливают на короткие колоды, чтобы легче было вывезти из леса. Мне же для моей карры нужны были бревна десятиметровой длины и совсем без свилей. А такой товар был большой редкостью. Похоже, придется опять затевать долгие поиски средневекового строительного материала… Хватит ли на это времени?

Но я забыл про \"бренданово везение\". Мне назвали имя одного эксперта консультанта по лесоматериалам, и я направился в его контору. К этому времени я уже привык начинать беседу с пространного рассказа о проекте строительства кожаной лодки. Сделав глубокий вдох, я приступил:

— Вам это может показаться странным, но я задумал построить лодку средневековой конструкции из…

Эксперт поднял руку, прерывая меня.

— Однажды к нам обратился человек по фамилии Хейердал, — сказал он. — Пришел за консультацией насчет бальсовой древесины. Помнится, нам удалось что-то найти для него. Скажите, какой именно лес нужен, и мы постараемся вам помочь.

Его указания привели меня на принадлежащий семейству Гленнон лесосклад в графстве Лонгфорд, в сердце Ирландии. Если бы не плоский ирландский ландшафт и ярко выраженный ирландский акцент, можно было подумать, что я вновь очутился у кожевников Кроггонов в Корнуолле, — так много было общего. В обоих случаях — небольшая семейная фирма, специализирующаяся на традиционном материале. Ирландскую фирму возглавлял Пэди Гленнон, и помогали ему братья Гленнон, дети Гленнон и другие Гленноны. И судьба опять свела меня с семейством, которое восприняло мой проект с великим энтузиазмом, какого ни за какие деньги не купишь. Гленноны провели меня по своему лесоскладу, сопровождая экскурсию комментариями не хуже любителя искусства, показывающего гостю свое собрание картин. В частности, я увидел ствол дуба, специально отобранный на киль для нового деревянного траулера. Могучий гигант простоял в лесу около четырехсот лет.

— И не жалко вам валить таких красавцев? — спросил я.

— Да нет. Видите черное пятно вот тут, у комля? Гниль. Дерево состарилось и заболело. Со временем весь ствол прогнил бы насквозь и погиб.

— Как вы думаете, удастся нам найти хорошие, большие стволы ясеня для моей лодки?

— Как раз сейчас мы валим лес в одном поместье по соседству, — сказал Пэди. — Там есть превосходные ясени. Думается, это то самое, что вам надо.

Итак, я нашел нужный мне ясень. А заодно услышал увлекательный рассказ эксперта о высококачественной древесине. \"Сердцевина дуба, заболонь ясеня\" — гласил один из девизов Пэди Гленнона. Он посоветовал мне для планширей использовать дуб, но прочнее всего, говорил он, чистая белая заболонь ясеня. Причем из ясеней лучший — горный, дескать, он должен \"цепляться за жизнь\", а потому вырастает крепкий и легкий. Когда настало время отобрать подходящий материал для мачты и весел, Пэди лично повел меня на разведку. Мы шлепали по сырой земле от ясеня к ясеню, пока не нашли то, что требовалось: высокое прямое дерево в самом расцвете, приблизительно восьмидесятилетнего возраста.

— Вот его и срубим, — сказал Пэди. И я сам прослежу, чтобы брус для мачты взяли на северной стороне ствола, где древесина лучше всего. Более крепкого ясеня для твоих целей не найти.

Случайно я обронил, что Пат Лэйк не очень верит в ясень как материал для лодки.

— Постой, — ответил Пэди Гленнон, — сдается мне, на нашем лесоскладе есть человек, который может тебе помочь. Раньше, когда лесопильня работала на водной энергии, инструмент, которым пользовались рабочие, то и дело намокал, потом опять высыхал. Может быть, они знали способ предохранять дерево.

Мы вернулись на лесопильню, и Пэд, наведя справки, сказал мне:

— Похоже, старики пропитывали деревянный инструмент растительным или животным жиром, и эта пропитка защищала дерево. Как тебе такое объяснение?

Мне оно показалось вполне разумным, и еще один кусочек мозаики лег на место. В \"Плавании\" говорится, что кожу смазывали жиром, — естественно, та же смазка годилась для деревянного набора, если его делали из ясеня. В самом деле: на плывущей по морю лодке дерево неизбежно натиралось жиром с кож. Элементарная логика: мы видим два материала, кожу и ясень, в обычных условиях разрушаемые морской водой, но сходная обработка одним и тем же веществом — животным воском — делает их пригодными для средневекового судна.

Первое посещение лесосклада Гленнонов завершилось разговором, которого я не забуду. После осмотра предприятия Пэди Гленнон пригласил меня к себе в дом, чтобы я познакомился с его женой и поужинал с ними. За ужином он подробно расспрашивал меня о моем проекте, допытывался, в чем смысл всей затеи. И когда я уже приготовился встать из-за стола, он вдруг сказал:

— Да, вот еще одно дело. Я подберу лес для твоей лодки и прослежу, чтобы он был распилен как положено, хотя бы пришлось самому стоять на пиле. Больше того, счёта от фирмы Гленнон не будет. Я хочу подарить тебе лесоматериал.

Я был потрясен. Такой щедрый подарок Я открыл рот, чтобы поблагодарить, но Пэди продолжал:

— Ты должен знать, почему я так решил. Дело в том, что я таким образом возвращаю долг. Ирландский лес кормит мою семью. Большинство других фирм делают ставку на импортный лес, но мы всегда торговали твердой древесиной, выросшей в этой стране, и наши дела идут хорошо. Раз ты задумал строить ирландскую лодку из ирландской древесины, хочу, чтобы это была древесина Гленнонов. Надо же хоть как-то возместить часть того, что дал нам местный лес. Но.. — Он ухмыльнулся: — Разве можно без \"но \" Если твоя древнехристианская лодка пересечет Атлантику, к тебе будет просьба: привези обратно кусочек нашей древесины, чтобы мы могли выставить его в конторе.

Пэди Гленнон сдержал слово. Через неделю к верфи \"Кроссхэвен\" подъехал грузовик с отменным ясенем, а затем прибыла еще одна партия длинного прямого ясеневого бруса для мачт и весел, которым мы вверяли свою жизнь, вырезанного из северной части могучего ствола.

Получив материал, Пат Лэйк и его плотники приступили к работе, пользуясь теми же методами, какие применял на полуострове Дингл Джон Гудвин, строя свои брезентовые \"каноэ\". Из твердого, как кремень, дуба сделали два планширя на деревянных штифтах, уложили друг на друга, придали им типичный для динглских карр \"банановый\" изгиб и перевернули, чтобы собирать остов вверх дном. Только ирландскую лодку, подумалось мне, возможно строить вот так, задом наперед, начиная с планширя и кончая килем.

Однако такой порядок был вполне оправдан. Один за другим аккуратно ставили на место легкие гнутые шпангоуты из белого ясеня, и получилось нечто похожее на вереницу опор под сети, которыми защищают клубничные грядки. Регулируя положение шпангоутов, Пат Лэйк добился нужного профиля, после чего стал укладывать вдоль длинные тонкие ясеневые брусы — стрингеры. Когда вся решетчатая конструкция набора была готова, он вбил по тонкому гвоздику в места пересечения шпангоутов с каждым стрингером. Готовый остов точно соответствовал чертежам Колина Мьюди.

Теперь настала моя очередь. Пока Пат собирал каркас, я экспериментировал с кожаными ремнями для скрепления набора. Доктор Сайке, в лабораториях которого исследовали кожи, считал, что для такого случая лучше всего подойдет кожа, выделанная с применением квасцов, — способ, известный со времен древних римлян. Карл Послиз прислал с кожевенного завода в Дерби две большие связки обработанных этим способом ремней, и я произвел практические испытания — связывал ремнями деревянные рейки и погружал в воду в приливно отливной зоне эстуария. Очень скоро выяснилось, что ремни нужно сперва вымачивать в морской воде и растягивать, после чего вязать узлы, пока кожа не высохла. Иначе ремни не держали. Одно плохо: связывать скользкие мокрые ремни было все равно что связывать двух змей. Узлы развязывались сами. Запомнилось одно веселое воскресное утро, когда я проверял в гараже новый вид узла. Привязав ремень к ввинченному в пол рым болту, я стал затягивать узел, вложив в это дело все силы внезапно ремень соскользнул, и я спиной вперед выскочил из дверей гаража на мостовую. И растянулся, махая мокрым ремнем перед носом у возвращавшихся из церкви прихожан.

— Вот до чего доводит образование, — пробурчал кто-то.

В конце концов, мне удалось найти узел, который вроде бы хорошо держал. Узел был весьма замысловатый и — удивительное дело — сильно смахивал на плетеные узоры, украшающие ирландские рукописи. Помогать мне в долгой процедуре связывания остова из Англии приехал Джордж.

Джордж всегда был первым кандидатом в члены моей команды. После службы в армии он отправился на Ближний Восток и обучал там солдат какого то шейха, разбогатевшего на нефти. На заработанные деньги решил года два попутешествовать в свое удовольствие. Прочел в одном журнале для яхтсменов объявление, приглашающее принять участие в плавании на малой яхте по Средиземному морю, и очутился на борту \"Престера Джона\" вместе со мной и моей женой. Длинноногий, рост сто восемьдесят сантиметров, возраст двадцать шесть лет, Джордж был прирожденным моряком. Я не знал более эффективного помощника он был готов без устали маневрировать рулем и парусами, выжимая максимум из яхты. А главное, на него можно было положиться в любом деле. За что ни возьмется — непременно выполнит. Взялся, например, помочь мне в выходные дни доставить Гарольду бычьи кожи, так в пятницу он погрузил их и в воскресенье привез, да еще в субботу успел обвенчаться

Теперь, оставив свою жену Джудит в Лондоне, где она преподавала в школе, Джордж прибыл в Ирландию, и вместе мы принялись связывать остов. Работа была трудоемкая, день за днем мы гнули спину под опрокинутым каркасом. Каждый гвоздик надо было вытащить и выбросить. Вместо него мы накладывали ремень, туго натягивали его и завязывали узел, оставляя конец для соединения со следующим ремнем. Дело продвигалось мучительно медленно: просовывай пальцы в просвет между шпангоутами, захватывай скользкие полоски кожи, затягивай узлы до боли в мышцах… Иногда к нам присоединялись друзья из селения, и с их помощью работа шла малость быстрее. Всего мы скрепили вручную 1600 стыков решетчатой конструкции, и на это ушло около трех километров кожаных ремней. Но мы нисколько не жалели о потраченных усилиях. Деревянный набор был схвачен аккуратной кожаной сеткой, настолько прочной, что дюжина человек могли прыгать по опрокинутому остову, и ни одна рейка не смещалась, даже не поскрипывала. В заключение мы для защиты ремней и древесины вылили на каркас несколько ведер кипящего животного воска и размазали по всей конструкции. Вид и запах был жуткий, но, как заметил Джордж, у животного воска был серьезный плюс: хотя мы почти месяц тянули и дергали ремни, ни у кого не было на руках водяных пузырей. Содержащийся в животном воске ланолин действовал как самый лучший крем.

В день завершения работы мы отправились в местную пивнушку отпраздновать это событие и навлекли на себя ярость хозяйского пса, учуявшего запах животного воска, который пропитал нашу одежду. Вечером мы торжественно сожгли наши робы в качестве первого (отнюдь не последнего) жертвоприношения на алтарь средневековых методов работы.

И вот наступил решающий этап всей реконструкции. Как обтягивать деревянный остов бычьими кожами? Какими нитками пользоваться? Как соединять кожи между собой? Какой шов лучше всего? Какой размер стежков предпочесть? Перед нами возникла бездна вопросов, и любая ошибка грозила тяжелыми последствиями. Например, станем делать слишком маленькие стежки — нитки прорежут кожу. А чересчур большие стежки могут привести к тому, что кожа между ними будет вспучиваться и швы пропустят воду.

Ирландский национальный музей в Дублине располагает превосходной коллекцией изделий раннехристианского периода, и я не один час изучал опыт ремесленников времен святого Брендана. Это были замечательные мастера Они так искусно работали по металлу, дереву и коже, что их изделия ничем не уступают лучшим современным образцам, а металлические и ювелирные украшения и вовсе остаются непревзойденными. Меня, естественно, больше занимали предметы повседневного обихода. Многие из них тоже были сделаны настолько хорошо, что мне стало ясно: речь пойдет не о том, чтобы упрощать нынешние методы, опускаясь до уровня средневековой техники, — дай бог подняться до такого мастерства. Если говорить о металле, то ремесленники раннехристианской поры отливали из бронзы прочные, острые, изящные рыболовные крючки, не уступающие лучшим современным образцам. Заклепки они выполняли так аккуратно и красиво, что вряд ли кто-нибудь с ними сравнится. Что до кожевенных изделий, то в музее выставлен редкий экземпляр — раннехристианская кожаная сумка для хранения библии. Сшивая эту сумку, средневековый мастер (возможно, это был монах) работал, засунув руку внутрь и проталкивая иглу в толще кожи, так что стежков совсем не видно. Сам Джон Уотерер, этот признанный авторитет, заявил, что в наше время найдется немного мастеров, которые взялись бы выполнить столь тонкую работу.

Ознакомить нас с Джорджем с приемами, которые могли быть использованы для изготовления обшивки, из Англии приехал опытный шорник со своим лучшим подмастерьем. Пронумеровав бычьи кожи, мы выдержали их под тяжелым грузом, чтобы по возможности разгладить морщины. Затем подрезали их острыми ножами, наложили на каркас и принялись поворачивать так и сяк, подгоняя к сложным кривым корпуса. Мы подогревали кожи, мочили их в воде, били кувалдами, чтобы придать им нужную форму. Испытывали все приемы, с какими я познакомился в музее, а также традиционные способы шитья консультировавшего нас шорника — шов \"за иголку\", сдвоенные стежки, слепой шов, скорняжный шов.

Случалось терпеть полный крах. Например, когда мы попытались сшивать кожи тонкими ремешками, ремешки лопались, как гнилая бечевка.

— Нам бы раздобыть ремешки из лошадиной кожи, они куда крепче, — сетовал шорник.

А одна кожа, которую мы вымочили в чересчур горячей воде, стала такой ломкой, что трескалась и рвалась, словно старый башмак. Глядя друг на друга, мы с Джорджем прикидывали в уме, что бы мы стали делать, обнаружив подобную промашку после выхода в океан… В конце концов, удалось все же разработать простой и надежный способ. Мы складывали кожи напуском от двух с половиной до пяти сантиметров и крепко накрепко соединяли их дратвой в два шва. Этот прием требовал от нас старания и терпения, зато он был нам вполне под силу, и швы получались очень прочными. Перед тем как возвращаться на работу в фирму, которая любезно одолжила его нам, шорник поглядел на длинный голый остов, потом на гору лежащих рядом кож наконец, повернулся к нам с Джорджем:

— Пожалуй, в нашем веке никому еще не доводилось сшивать за один раз столько кож. Если справитесь, сможете обучать шитью других.

Задача и впрямь была тяжелая. Я вполне отдавал себе отчет в том, что без постоянного контроля и советов специалиста мы с Джорджем и нашими неопытными помощниками рискуем все испортить. Сплошное расстройство Материалы есть, за энтузиазмом тоже дело не стало, нет только эксперта, чтобы руководить нами. Да и где его искать? Шорники такого класса принадлежали к вымирающей категории. Полвека назад в большинстве ирландских деревень был свой шорник, чинивший и изготовлявший сбрую седельники были чуть ли не в каждом провинциальном городе. Но, по мере того как перестал применяться рабочий скот, исчезали эти мастера. Осталось совсем немного, на всех Британских островах вряд ли наберется сотня опытных седельников. Спрос на их умение велик — они делают седла на экспорт и без работы не сидят. И даже если мне удастся найти седельника, располагающего свободным временем, откуда взять денег, чтобы ему заплатить?

С первых дней подготовки к экспедиции я посещал мастерские Лондона и Бирмингема, потом исколесил всю Ирландию, проверяя числившиеся в моем списке фирмы, и всюду спрашивал, нет ли свободного мастера, а если нет, то где его искать. Мне вежливо и твердо отказывали. Хороших седельников слишком мало, и все они заняты на работе. Единственное положительное, что я извлек из этих визитов, — очное знакомство с высокими образцами ремесла. Я знакомился с искусными мастерами, которые работали инструментом, не изменившимся за сотни лет: шилья и пробойники, клещи и разметочные пластинки, сердцевидные ножи, обжимные щипцы, шеверы. Наклонясь над рабочим столом, пропитавшимся запахами кожи и пчелиного воска, седельники в кожаных фартуках делали сильными руками стежок за стежком, и на плечах вздувались могучие мышцы, образовавшиеся за многие годы напряженного труда. Недаром хороший ручной шов, когда каждый сдвоенный стежок туго затянут мощным рывком, превосходит любые машинные швы. Я узнал, почему английские седла считаются лучшими в мире, почему скаковые конюшни Австралии готовы четыре года ждать легкое седло от классного мастера, узнал, что шах Ирана по случаю коронации заказал шесть комплектов сбруи из голубой кожи для своего парадного выезда. Узнал я также, что ведущая английская седельная фирма закрылась, когда умер ее владелец, и все мастера — шорники и седельники — разошлись по другим фирмам, а поставщиком королевского двора Англии стал главный конкурент покойного. Мир седельников был настолько тесен, что классные мастера могли опознать свою работу за десять шагов и назвать имена большинства других товарищей по ремеслу.

Не было седельника, которого я не просил бы порекомендовать мне кого-нибудь из своих коллег. И только один раз я получил положительный ответ. В той самой фирме, что получила королевский патент, один седельник назвал мне Джона О\'Коннела, ирландского шорника, который мастерил сбрую для королевских конюшен и славился быстротой и качеством своей работы. А потом оставил это ремесло, и никто не знает, куда он делся.

— Весельчак был, вечно смеялся, — рассказывал мне седельник. — Если найдете его, сразу узнаете. Что рост, что обхват — одна мера. Сложен как бочка. И большой любитель женского пола. Женился на ирландке и, видно, решил возвратиться на родину, и с тех пор о нем ничего не слышно. Найдите Джона О\'Коннела, и у вас будет один из лучших шорников во всей Ирландии.

Естественно, я справлялся о Джоне О\'Коннеле во всех ирландских фирмах, которые посещал. Однако никто не слыхал такого имени. И вот однажды, когда мы уже приступили к строительству в Кроссхэвене, я отправился в Корк потолковать с одним бывшим седельником. К сожалению, мой собеседник давно утратил свои профессиональные навыки, но мы долго говорили о седельном ремесле, и по какому то случаю он упомянул легендарную голубую сбрую, изготовленную для коронации шаха. Я тотчас насторожился.

— Вы участвовали в этой работе? — спросил я.

— Как же, участвовал, сбруя стоила не одну тысячу фунтов, и заказ был не простой. Организаторы церемонии до последней минуты не знали, будет шахская карета запряжена шестеркой или четверкой лошадей, а потому нам велели сделать такую сбрую, чтобы и на шестерку годилась и чтобы можно было разделить ее на две части — для четверки и для парной упряжки, которая повезет другую карету.

— Случайно, вы не знали человека по имени Джон О\'Коннел?

Он призадумался, наконец, ответил:

— Как же, знавал я Джона. Отличный мастер был.

— Мне говорили, что после женитьбы он вернулся в Ирландию. Может быть, вы знаете, где я мог бы его найти?

Не веря своим ушам, я услышал:

— Я не так давно связывался с Джоном О\'Коннелом. Мне нужен был человек, чтобы помог с одним заказом, и я написал Джону, но он не был заинтересован.

Меня распирало возбуждение, но я укротил его, сказав себе, что Джон О\'Коннел, наверно, живет в другом краю Ирландии.

— Вы не помните его адрес?

— Дайте подумать. — Еще одна томительная пауза. — Вроде бы он в Саммерстауне живет, где-то там. Чуть ли не на самой улице Саммерстаун Роуд.

— А где это — Саммерстаун?

Он удивленно воззрился на меня.

— Да здесь же, на окраине Корка.

Боясь поверить такому везению, я посидел еще несколько минут, потом бросился к своей машине и поехал прямиком в Саммерстаун. Найти Саммерстаун Роуд оказалось несложно, и я постучался в дверь первого же дома, уповая на то, что в Ирландии обычно каждый знает всех живущих на его улице.

— Извините, вы не можете сказать, живет ли тут поблизости человек по фамилии О\'Коннел? — спросил я.

— На этой улице живут три О\'Коннела, — ответила мне хозяйка. — Вам который нужен?

— Я ищу человека небольшого роста, очень сильного, с широкой пятерней и мощными руками.

Все это были классические приметы шорника. Ответ последовал немедленно:

— Это Джон О\'Коннел, он живет в доме семнадцать.

Я бегом пересек улицу и позвонил в дверь семнадцатого номера. Открыл человек, смахивающий на бочонок. Обветренное лицо труженика, привыкшего работать на свежем воздухе, могучие руки и плечи. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Вы Джон О\'Коннел… шорник?

— Верно, — удивился он. — Как вы меня разыскали?

Джон О\'Коннел, один из самых искусных мастеров шорного дела, возвратился в Ирландию, не нашел в Корке применения своему искусству и пошел работать на стройку. Каких-нибудь два десятка километров отделяли его дом от верфи, где мы трудились. И он сохранил старые навыки, время от времени чиня друзьям кожаную обувь и школьные сумки. Я спросил, сохранился ли его рабочий инструмент.

— Жена ворчит, что я никогда ничего не выбрасываю, — усмехнулся он. — Подождите минутку, сейчас поднимусь и принесу.

Вернувшись с потертым кожаным саквояжем, Джон О\'Коннел открыл его, и моим глазам предстал богатейший набор шорного инструмента, какой мне когда-либо доводилось видеть.

— Большая часть от отца досталась, — объяснил Джон О\'Коннел. — Он был мастер по хомутам. Теперь то, конечно, хомутов не делают. Я был у него подмастерьем, весь курс прошел, прежде чем отправился в Англию.

Итак, Джон О\'Коннел нашелся и согласился поработать с нами на верфи. Первое время он приезжал по вечерам, отработав положенные часы у себя на стройке. Потом мне удалось заполучить его на полный рабочий день, и я опять поражался, как благосклонна к нам фортуна. Джон был специалистом по хомутам — именно эта старинная ветвь шорного дела была ближе всего к нашей трудоемкой работе. И он принялся шаг за шагом обучать Джорджа, меня и набранных мной добровольцев. Мы учились сучить из кудели нитку в четырнадцать прядей. Все постигали с азов. Надев кожаные передники, складывали и сучили кудель, натирая ее дегтем в смеси с животным и пчелиным воском и скручивая на собственном бедре наподобие того, как скручивают сигары. Сперва получались какие то невообразимые клубки, которые невозможно было распутать, оставалось лишь выбросить в мусорный ящик. Джон О\'Коннел только ухмылялся, не выпуская изо рта очередную сигарету, и заставлял начинать все сначала. Мало помалу мы освоили эту премудрость и наловчились легким движением кисти предупреждать образование петель. Но до самого Джона нам было далеко. Его руки двигались с немыслимой скоростью, и Джону не надо было следить взглядом за ниткой — она тянулась ровно и аккуратно, словно из машины. Как ни старались мы с Джорджем — скрутим по нитке, а у Джона уже две готовы.

Затем он приступил к сшиванию кож. Первым делом показал нам простую сдвоенную строчку. Научил, как правильно продевать дратву в иглу. Как быстрым уколом шорного шила протыкать кожу сантиметровой толщины и, не давая краям отверстия сомкнуться, просовывать вслед вынимаемому шилу тупую иглу. Тут требовались зоркий глаз и верная рука. Замешкался на секунду — все, отверстия не найдешь. Долго нам казалось, что мы вообще никогда, не освоим приемов Джона. За четыре дня труда мы в среднем выдали каких-нибудь жалких пятнадцать сантиметров шитья в день, и это при том, что общая длина швов должна была составить три километра с гаком. Мы ломали иглы дюжинами, дратва рвалась и раскручивалась, кончики шильев обламывались, уколотые пальцы кровоточили. Наши руки были сплошь в порезах, и мы держали возле рабочего стола большую коробку с лейкопластырем. Руки Джона тоже кровоточили, но совсем по другой причине. Хотя он таскал кирпичи, кожа рук, отвыкшая за десять лет от шорного дела, стала слишком мягкой для этой работы. Натягивая рывком очередной стежок, он так резко напрягал могучие мышцы предплечья и плеча, что обмотанная вокруг кисти нить ножом врезалась в плоть. Но Джон только смеялся.

— Скоро заживет, — бурчал он при виде капель крови. — Через неделю руки войдут в норму, и уж тогда развернемся вовсю.

— А порезы не воспалятся? — спросил я его.

— Никогда. На вощеной дратве грязи нет. В старое время, бывало, за работой порежешься ножом — сразу воском замазываешь. И никаких тебе последствий.

Начали мы с того, что попроще: со средней части обшивки, сшивая кожи, как сшивают стеганое одеяло. Друзья и соседи из моего селения вызвались помочь, и мы увидели, что хороший стежок — результат не столько грубой силы, сколько сноровки. Одним это дело дается, другим нет. Нашим лучшим \"новобранцем\" оказалась худенькая девушка физической силы никакой, однако ее аккуратные тугие стежки не уступали прочностью сварному шву.

Когда мы освоили сдвоенный шов, Джон О\'Коннел показал нам более быстрый хотя и более сложный прием — двуручный шов. Две иглы с двух сторон кожи продевали каждая свою нитку в отверстие, проделанное шилом. Обычно шорник один работает таким способом, зажимая кожу между коленями. Но бычьи кожи были слишком велики — средний размер 105X120 сантиметров, одному человеку сразу с двух сторон не дотянуться. А потому приходилось работать попарно. Один человек стоял у наружной стороны и прокалывал кожу шилом. Скорченный под опрокинутым каркасом партнер проталкивал иглу в светящуюся дырочку, ему навстречу шла вторая игла. Затем оба выбирали слабину и, кряхтя, дружно затягивали стежок. Успех зависел от терпения, ловкости и чувства ритма. Если получалось плохо, звучала безжалостная команда Джона О\'Коннела:

— Распускай, распускай

Выхватит острый, как бритва, шорный нож и одним движением перечеркнет итоги целого дня напряженной работы.

Мало помалу дело двигалось. Две кожи на месте… четыре… шесть… И вот уже мы шьем второй слой. Джон одобрил качество работы, но меня тревожило наше отставание от графика. Нужны были еще люди, чтобы в намеченный срок спустить лодку на воду. Я уже прочесал свое и соседние селения, завербовал всех свободных друзей и домохозяек. Внезапно меня осенило. В Лондоне есть техническое училище, где, в частности, обучают седельному мастерству. Вот бы заполучить себе в помощь группу студентов Я не был знаком с преподавателем, знал только, что он некогда занимал должность мастера в фирме, делавшей седла для королевского двора. И я послал ему письмо, а затем позвонил по телефону.

— Здравствуйте, это Тим Северин. Я писал вам насчет средневековой лодки, которую сейчас строю. Как вы думаете, среди ваших студентов могут найтись желающие приехать и помочь нам? Это была бы для них хорошая практика, и я оплачу проезд.

Преподаватель явно колебался:

— Я уже говорил со студентами, они сразу загорелись. Но чему они научатся? Я не вижу смысла в том, чтобы они приобрели какие-нибудь никчемные навыки. И ведь им нужен руководитель.

— Я договорился с Джоном О\'Коннелом, он руководит работой на верфи, — произнес я с мольбой.

— Что? Шорник Джон О\'Коннел? — Мои слова явно произвели впечатление. — Лучшего мастера не найти. Я разрешу студентам поработать у вас неделю.

И в одно прекрасное утро рабочие судоверфи \"Кроссхэвен\" с удивлением увидели, как из побитого фургона высыпают девять студентов. Ребята привезли с собой транзисторы, спальные мешки и причудливый набор поношенной одежды — от молескиновых халатов до длинных шерстяных шарфов и полосатых спортивных рубашек. Они болтали, сыпали шутками и трудились на славу. В разгар работ у лодки толпились девять студентов, восемь местных добровольцев, сестра Джорджа Эллен, Джордж, я и Джон. А заглянув под опрокинутый остов, можно было увидеть наш талисман — собаку Джорджа по имени Бисквит, которая весь день сидела в этом убежище, норовя лизнуть в лицо тех, кто трудился внутри, и клянча бутерброды во время обеденного перерыва. Вечером мы, совершенно измотанные, катили обратно в селение, где у дверей моего дома стояли огромные кастрюли с тушеной бараниной, приготовленной добрыми соседями.

— Силы небесные, откуда такая гора? — воскликнул один студент при виде восемнадцатилитровой бадьи с тушеной бараниной, которую Эллен Молони с трудом внесла в комнату.