Фабрис Колен
Он бежит к деревне, где живут его родители. Он несется быстрее ветра, и сердце его исполнено радости. Ишвен: небо — твоя родина, земля — твой дом, а в жилах твоих течет сок жизни. Солнце опустилось за линию красно-оранжевых скал, и безоблачное небо постепенно окрашивается во все более и более яркие тона. Этот мир называется «Архан» — камень и кровь. Природа, окружающая мальчика, излучает радость жизни. Он держит в руках птенчика и бежит к деревне.
Склонившиеся над рекой женщины разгибают спины, смотрят, как он бежит, и делают ему приветственные знаки. Они улыбаются, и он улыбается им в ответ. Кажется, что эта весна никогда не кончится. Столб пыли, шафрановый мираж. Мальчик стремглав проносится по деревне, огибая шатры, расположившиеся под сенью высоких деревьев, и останавливается лишь на берегу реки, у последнего шатра, принадлежащего его родителям.
Он медленно отводит шершавую ткань и входит в полумрак шатра. На ложе возлежит его мать; у нее по лбу струится пот. Глаза ее лучатся от счастья. В ее чреве трепещет новая жизнь. Она жестом велит сыну подойти.
— Смотри, мама.
Он осторожно кладет птенца ей на грудь.
Мать улыбается и приподнимается на локте.
— Где ты его нашел?
— Под деревом.
— Он, наверное, выпал из гнезда.
— Можно мне его оставить?
Она проводит рукой по его волосам: в этом жесте — вся нежность мира.
— Если хочешь, да. Но тебе придется каждый день кормить его и ухаживать за ним. Он ведь остался без родителей, верно? У него никого нет, кроме тебя.
Ребенок улыбается ей в ответ, берет птенчика на руки и осторожно гладит его по головке.
— Мама.
— Что?
— А ты никогда меня не покинешь?
— Никогда, милый. Никогда.
Она нежно касается его щеки и медленно опускается на свое ложе, утирая пот со лба. «Еще три луны, — думает она сквозь туман усталости и счастья. — Еще три луны, и на свет появится ребенок. Вечное чудо рождения».
— Где твой отец?
Мальчик хочет ответить, но не успевает. Снаружи доносится громкий свист. Мать и сын переглядываются. Тишина, потом снова свист. Три коротких свистка, один длинный. Тревога. Глаза молодой женщины сужаются. Мальчик инстинктивно подходит к ней ближе. Он по-прежнему держит в руках птенца. Снаружи слышны громкий шум, шаги, ругательства.
— Что происходит, мама?
Внезапно шатер распахивается и перед мальчиком вырастает массивная фигура мужчины.
— Папа!
Улыбка на мгновение появляется на лице воина и тут же исчезает. Его лицо мрачнеет.
— Любимый, что происходит?
— Сентаи, — отвечает мужчина сквозь зубы. — Сентаи наступают.
— Что?
Ей вдруг становится трудно дышать.
— Ты слышала.
Сентаи. Сентаи. О нет, только не это. Неправда, не может же все так разом кончиться. О Анархан, молю тебя, пошли нам любые испытания, только не это.
— Хенукем… Хенукем мог ошибиться.
— Хенукем мертв, — говорит человек и падает на колени подле своей жены. — Им удалось пройти. Не знаю как, но удалось. Азенатский посланник поклялся, что Шествие Теней под надежной охраной. Но он солгал.
Он крепко сжимает в объятиях жену и единственного сына. Мальчик выглядывает наружу. Сентаи. Как и все, он слышал об этих ужасных существах. Кровожадные чудовища, которые приходят с востока, разрушая все на своем пути. Но ведь это всего лишь легенда. И потом, разве отец не сможет их защитить? Отец… Мальчик медленно высвобождается из отцовских объятий. По его щекам текут слезы, а он и сам точно не понимает, почему. Он видит, как отец в полутьме прижимает его мать к себе.
— Да будут прокляты азенаты, — закусив губу, стонет он. — О, моя красавица. Ты не представляешь, какое это для меня горе.
Между тем деревня охвачена паникой. Люди мечутся туда-сюда, кричат, и крики застревают у них в горле. Повсюду царит смятение.
— Любимый, — плачет женщина. — Скажи, что это всего лишь дурной сон. Скажи, что это не конец.
Мужчина сжимает ее в объятиях так сильно, что кажется, еще немного, и у нее хрустнут кости. Потом он бережно опускает ее на ложе и берется за меч. Сжав губы, он оборачивается к ней, полный решимости.
— Я защищу вас, — говорит он. — Вас никто не тронет. Я не позволю им причинить вам зло.
В деревне, между тем, царит полное смятение. Ребенок не видит, но ему достаточно и того, что он слышит. Остальное нетрудно домыслить. Мужчины деревни хватаются за оружие. Женщины спешат в шатры, прижимая к себе детей. Губы шепотом взывают к невидимым духам предков. Объятия. Не волнуйся. Жди меня тут. Обещания, которые невозможно выполнить.
Ребенок смотрит в глаза отцу. И в этот момент понимает, что все кончено. Все знают, что сентаи всегда нападают большими отрядами. Они сжигают все на своем пути. Убивают мужчин самыми жестокими способами. А женщин…
Мать приподнимается в глубине шатра.
— Любимый.
Мужчина поворачивается к ней. В своих мыслях он уже сражается. Он чувствует, как в его плоть входит вражеский клинок. Спрашивает себя, долго ли ему придется страдать, и что будет потом.
— Ты не оставишь меня им на поругание? Ты ведь поклялся.
— Знаю.
— Что не позволишь никакому другому мужчине прикоснуться ко мне. Никогда.
— Знаю.
Женщина разрывает свою тунику, обнажая молочно-белую грудь.
— Тогда сделай это.
— Что?
— Убей меня, теперь же. Ради нашей любви.
Слезы отчаяния текут по их лицам.
Они сливаются в поцелуе со страстью юных влюбленных. Слезы их, как две реки, сливаются в один океан.
— Я так тебя люблю, — шепчет отец.
Он медленно распрямляется. Снаружи доносятся ужасающие крики. Сентаи приближаются. Страшный галоп бешеных, ощетинившихся железом тварей под ними — чудовищ из, казалось бы, забытого прошлого. И их крики — такие пронзительные, что проникают тебе в самое сердце, впиваются в тебя, как осы.
— Любимый!
Не обращая внимания на мольбы жены, как завороженный, мужчина выходит с мечом в руке. Его маленький сын следует за ним. Со всех сторон приближаются сентаи. Как быстро! Стремительная атака, враги налетают, как рой шершней. А для отца все происходит медленно, ему все кажется нереальным. Он делает несколько шагов вперед. А вот и первый атакующий.
Существо с белой кожей и длинными черными как ночь волосами, восседающее на отвратительном монстре темного цвета — гигантском полуящере-полунасекомом, — останавливается на почтительном расстоянии от шатра. У него необычайно длинные конечности; оно улыбается улыбкой, лишенной всякой радости.
— Там внутри женщина. Я это знаю.
Мужчина не шевелится, только сильнее сжимает в руке оружие. Сентай натягивает поводья, не позволяя своему монстру встать на дыбы.
— Там женщина, — повторяет он, облизывая губы. — Твоя женщина. Рассказать, что я собираюсь с ней сделать?
Не помня себя от ярости, отец бросается на врага с мечом.
Остальное происходит столь быстро, что мальчик ничего не успевает понять. Сентай достает из-за спины арбалет и направляет его на напавшего. Из него вылетает мощная стрела, которая попадает мужчине прямо в грудь. Он издает странный звук и падает замертво. Это даже не стрела, скорее что-то вроде витого дротика. Острая боль. Ишвен истекает кровью. Его сын, оцепенев от страха, медленно приближается к нему. Он по-прежнему сжимает в руках птенца.
Сентай подъезжает ближе и останавливается совсем рядом с телом своей жертвы. Зверь поворачивает к ребенку свою отвратительную морду. У него черная кожа, блестящая, будто металлическая. Мальчик видит огромные, покрытые слюной клыки. Эти чудовища — не порождение ночного кошмара. Они и есть ночной кошмар.
— Сейчас я овладею твоей женой, — спокойно говорит сентай. — Одновременно я буду вырывать ей внутренности, так что она и сама не поймет, от боли кричит или от наслаждения. Я разрежу ей кожу…
Не поднимаясь с земли, отец мальчика поворачивает к победителю залитое кровью и покрытое пылью лицо. Он только что обмочился и дрожит всеми членами. Он закрывает глаза.
— Не делайте ей больно, — умоляет он. — Она ждет ребенка.
— Ммм, — вновь улыбается сентай, облизываясь (мальчик видит черный раздвоенный язык, похожий на змеиный). — Так будет даже интереснее.
— Умоляю вас, — стонет отец. — Она ждет реб…
— Я слышал, — сквозь зубы роняет сентай.
В смятенном сознании ишвена проносятся страшные образы. Он видит перед собой посланника азенатов, его умиротворяющие обещания, спокойные жесты. «Захватчики никогда не осмелятся ступить на ваши земли. Даем вам честное слово. Честное слово».
— Встань, — приказывает сентай.
— Не-е-ет! — кричит мальчик, бросаясь к отцу и сжимая его в объятиях. — Не делайте ему больно! Не делайте ему больно!
Он разжал руки, и птенец выпал из них на землю и больше не шевелится.
— Уходи, — шепчет человек на ухо сыну; изо рта его каплет кровь. — Иди, беги, спасайся, я…
Мальчик поднимается. Он не сводит глаз с сентая, чувствуя, как у него странно сжимается сердце. Он понимает, что, если он не послушается, сердце у него разорвется. Нечего ждать пощады от этого чудовища. Оно убивает ради удовольствия и ничего больше. Он медленно отстраняется от отца. У него кружится голова. Пошатываясь, он делает несколько шагов назад, продолжая смотреть на странное существо. Внезапно он чувствует, как у него под ногой что-то хрустнуло, и до крови закусывает губу. Это тот самый птенец.
— Хорошо, — говорит сентай.
Монстр под ним открывает пасть и изрыгает какое-то вещество в сторону отца мальчика.
Струя попадает ему прямо в лицо. Огненная жидкость. Пламя в мгновение ока распространяется по всему его телу, и ишвен превращается в живой факел. Он встает на ноги со стрелой в груди, машет руками и кричит, но не умирает — не сразу. В воздухе распространяется ужасающий запах. Вокруг к небу повсюду возносятся клубы черного дыма и слышатся крики боли. Мужчины кричат, потом крики смолкают. Женщины бегут и падают лицом в пыль. Они живы, но лучше было бы, если бы они были мертвы.
Мальчику кажется, что земля разверзлась у него под ногами. Он надеется, что она его поглотит, но этого не происходит. Он медленно поднимает глаза. Вдалеке на скале за побоищем наблюдают люди верхом на конях. По оружию мальчик узнает азенатов. Потом он оборачивается и видит, как из шатра выходит его мать и бросается к факелу, в который превратился ее муж. Неизвестно откуда взявшаяся стрела попадает ей в бедро, и она падает, будучи не в силах идти дальше. Человек, которого она любила, на ее глазах сгорает дотла, а она даже не может быть с ним вместе.
В отчаянии она протягивает дрожащую руку к своему сыну.
— Убей меня, — стонет она. — Убей меня.
Позади них догорает отец мальчика. Это невыносимое зрелище. Он еще бьется в конвульсиях, призывает смерть, но смерть не спешит.
— Убей меня! — кричит мать. — Убей меня, убей меня, убей меня.
Ее последние слова тонут в отчаянных рыданиях.
Мальчик непонимающим взглядом обводит все вокруг. Все смешалось. Неужели это конец? Этот запах, эти рыдания, эти страдания и бессилие что-либо изменить, — вот так и заканчивается жизнь?
Словно в ответ сентай разражается таким пронзительным смехом, что мальчику кажется, будто у него разорвутся барабанные перепонки. Сентай спешивается, хватает женщину за плечи и впивается ей в губы страстным поцелуем. Она кричит. Она до крови кусает его, но он снова ее целует и слизывает слезы у нее со щек. Потом он уводит ее в шатер, и вскоре крики женщины смолкают.
Оставшись один, мальчик медленно опускается на колени.
Книга первая
Акт I
Память как сито: просыпавшийся песок так же важен, как и оставшиеся на дне куски породы.
Он проснулся рывком, и сердце у него билось так, будто хотело выскочить из груди. Шум приближающихся шагов. Он приподнялся на соломенной подстилке, и в тот же миг дверь его камеры распахнулась. Ему пришлось прикрыть глаза рукой, чтобы не ослепнуть от яркого света.
— Встать, Тириус Бархан.
Вперед выступил один тюремщик, за ним другой.
— Ну и вонь, Святое сердце!
Тириус попытался встать, но цепи на запястьях помешали ему. Он смотрел в пол, не разгибая спины, и старался ни о чем не думать.
— Ну что, Бархан, настал великий день?
Тюремщик приблизил свое лицо к его лицу. Он был плохо выбрит, от него несло дешевым вином. Он вынул из висевшей у него на поясе связки один ключ и слегка дрожащими руками освободил узника.
— Все молчишь?
Тириус не ответил. Он растер затекшие запястья и рывком распрямился. Двое других по сравнению с ним казались детьми. Первый сплюнул на пыльный пол.
— Ну и громила. Сразу видно, дикарь.
Узник молчал. Он хорошо помнил, как его учили: «Что бы ни случилось, молчи. Тебя будут провоцировать, оскорблять, даже пытаться делать тебе больно — будь готов ко всему. Они хотят заставить тебя умолять о пощаде, но ты должен быть тверд как камень».
— Идем, — вздохнул второй тюремщик, прикрепляя к наручникам на запястьях узника другую цепь. — Пора.
Тириус Бархан, не оборачиваясь, вышел из своей камеры. Три дня и три ночи он провел в этой зловонной каморке, на пропитанной мочой соломе, которую не навещали даже крысы. Три дня и три ночи, но сам он об этом не знал: он потерял счет времени. Неверной походкой он вышел в коридор. Первый тюремщик — тот, что его не любил — шел за ним по пятам с хлыстом наготове. Другой тащил его вперед; казалось, ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось.
Трое мужчин вступили в темный лабиринт коридоров с покрытыми плесенью стенами. Высоко висящие факелы отбрасывали на идущих похожие на привидения тени. Время от времени замыкавший шествие стражник щелкал хлыстом. Его злобный монолог в этом подземелье был похож на надгробную речь.
— Сукин сын со своими дикарскими лапами. Отсечение головы — я считаю, это еще слишком мягко. Думал, тебе можно спать с белой женщиной? И с какой женщиной — с императрицей! Грязный дикарь, паршивый ублюдок. Ты и вправду думал, что это тебе сойдет с рук? Как бы не так! Думал, достаточно пробраться к ней в постель? Но за кого, Святое Сердце, вы, туземцы, нас принимаете? Подумай-ка — тебе отрубят голову. Подумай, что никогда больше ты не сможешь коснуться женщины. Твоя жизнь закончится — раз! одним махом. И можешь еще считать, что тебе повезло. Я бы на их месте приговорил тебя к пыткам. Эй, Армхен, почему его не приговорили к пыткам?
Армхен пожал плечами вместо ответа. Он тоже старался ни о чем не думать. До него дошли кое-какие слухи из высших кругов власти — слухи, которые совершенно не были предназначены для его ушей. И он знал, что Тириус Бархан невиновен.
Но знал он и то, что Тириусу предстоит умереть.
— Так или иначе, — продолжал первый тюремщик, щелкая хлыстом по стенам, — одним станет меньше. Проклятое отродье! Тьфу!
Тириус Бархан почувствовал, как у него по спине сползает плевок. На нем не было ничего кроме набедренной повязки; длинные, распущенные черные волосы спускались ему на спину между лопаток. За долгие годы жизни в городе он нисколько не растерял мощь своих мускулов. Он поступил на службу к Полонию, брату Императора, в шестнадцать лет. Десять лет промелькнули как сон.
— Шевелись, собака!
Кнут щелкнул по ступеньке лестницы совсем рядом с его ступнями. Тириус мог бы развернуться, вырвать хлыст из рук стражника, а потом разбить себе голову о стену. Но к чему?
Ишвен сглотнул. Через несколько минут он будет на свободе. Его высочество пообещал ему.
«Это просто инсценировка, друг мой. Мы разыграем твою казнь, и я лично разработаю план твоего спасения. Ничего не предпринимай. Не делай ничего, что могло бы вызвать у них подозрения. Мы появимся в самый последний момент. Тебе останется лишь следовать нашим указаниям».
Вскоре они оказались на самом верху лестницы. Перед ними был нескончаемый коридор, по обе стороны которого были камеры, а в конце — ослепительный свет. Ишвен хотел было остановиться, но тюремщик ткнул его в спину.
— Что, боишься? Тебе есть чего бояться. Шевелись, собака.
Тириус повиновался. По мере того, как свет становился ближе, а нетерпеливые крики толпы — громче, он все яснее и яснее видел лицо своего учителя. Все было решено в мгновение ока! На какой-то миг в его сердце закралось сомнение, а по спине пробежал холодок. А если Полоний не сдержит слова? Ведь ничто не заставляет его это делать — ничто, кроме дружбы, которой он связан со своим слугой. Это и много, и очень мало. Двадцать лет Тириус провел в Дат-Лахане, но так и не смог полностью избавиться от инстинктивного недоверия к азенатам. Для всех равнинных племен они были захватчиками и навсегда останутся ими. Однако он должен был верить своему учителю. У него просто не было выбора.
Они подошли к концу коридора.
Армхен вытащил ключ из своей связки и открыл ворота. Выход. Арена. От яркого света Тириус сощурился. Стражник обернулся и виновато улыбнулся ему.
— Молись, — посоветовал он.
Ему подтолкнули сзади.
Он моргнул, немного потоптался на месте. Толпа ответила оглушительным взрывом негодования. Жажда крови. Посреди площади был выстроен простой деревянный помост, в центре которого возвышалась плаха. Слегка оглушенный, Тириус двинулся к ней под градом летевших в него предметов. Ему в спину и в голову попали несколько десятков гнилых плодов, а также несколько трупов мелких животных, которые, падая на землю, лопались, будто были наполнены водой. Толпа скандировала его имя. Требовала его смерти. Позади него тюремщик, от которого несло винным перегаром, продолжал бессмысленно щелкать кнутом.
Ишвен по ступенькам взошел на помост и огляделся. Толпа вокруг него на разные голоса обвиняла его во всех смертных грехах.
«Умри! Презренный сукин сын». Под ослепляющими лучами солнца толпа казалась одним многоликим чудищем. Чудищем с тысячей лиц и одним голосом. «Пришла тебе пора сдохнуть, дикарь». Искаженные яростью лица, выкрикивающие приговор:
— Смерть! Смерть!
Тириус Бархан закрыл глаза.
Это люди, которых он научился любить. Этот народ не был его народом, но он долгое время считал себя его сыном. Эти мужчины, женщины и дети, которые теперь содрогались от негодования, все эти люди, которые не знают его, но так жаждут его смерти. Бессмыслица. «Дело не в тебе, — пытался убедить себя ишвен. — Не в тебе».
Он снова открыл глаза. Вокруг него тянулись к небу башенки города, белые крыши отражали лучи солнца. Площадь Бойни. Как же она называлась на самом деле? Прямо перед ним высилась башня здания тюрьмы. Казалось, крепость высечена из одной каменной глыбы. Тириус стал думать, откуда придет спасение.
Нетерпение толпы нарастало. Раскаленный воздух оглашался яростными возгласами, кто-то то и дело кидал в сторону помоста еще что-нибудь: дохлых цыплят, из которых вываливались внутренности, перезревшие фрукты, липкую требуху. Вдруг по толпе прокатился гул. Из угла к центру площади двигался странный человек, и люди тянули руки из-за специально установленных загородок, чтобы прикоснуться к нему. Человек медленно продвигался к помосту, наслаждаясь своим триумфом. Лицо его было скрыто под черным как смоль капюшоном с прорезями для глаз. Он был обнажен до пояса.
Палач Фрейдер.
Фрейдер с висящим на поясе топором и намазанными маслом мускулистыми руками.
Фрейдер был самым знаменитым палачом в истории этого города. Без малого шестьсот раз он заносил руку и обрушивал топор на плаху, перерубая мышцы, кости и сухожилия. Всегда с одного удара.
Приближаясь к помосту, где его ожидал Тириус с двумя стражниками, человек-гора достал из-за пояса топор и крутанул его в воздухе. Толпа стала громко скандировать его имя. Фрей-дер! Фрей-дер!
Палач скривился в улыбке под своим капюшоном. Ради таких моментов стоило жить. За шестнадцать лет службы его рука не дрогнула ни разу. За шестнадцать лет ни единого укола совести, ни единого сожаления, ни единого мига сострадания. Только совершенный, механический удар. И чувство, которое всякий раз следовало за ударом: всемогущество. Кровь, стекающая по помосту. За долгие годы его сапоги почернели от нее. Он никогда их не чистил.
Он медленно взошел на помост и поднял топор к небу. Захлебывающееся ликование толпы. Затем раздался звук фанфар, и все обернулись к башне тюрьмы. На балконе верхнего этажа только что появился еще один человек. На нем была длинная пурпурная с золотом судейская мантия. Он добился тишины с помощью одного жеста. Все опустили головы. Все, кроме Тириуса. Судья развернул свиток, который держал в руке, и начал читать.
— Тириус Бархан. Сегодня, двенадцатого дня месяца орла девятьсот семнадцатого года после Изгнания, мы, судья, облеченный доверием нашего великого Императора Недема Второго…
— Хвала Единственному! — пронеслось по толпе.
— Сегодня мы объявляем тебя, Тириуса Бархана, виновным в прелюбодеянии с ее величеством императрицей, и приговариваем тебя к смертной казни через отсечение головы. Приговор обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно, согласно приказу Императора.
Человек сделал небольшую паузу, как будто хотел удостовериться в том, что его слова услышаны. Он обвел долгим взглядом собравшуюся у его ног необозримую толпу, после чего скрылся в полумраке башни. Зрители робко подняли головы. Тириус Бархан повернулся к своему палачу. Творилось что-то не то.
— Вперед, — прошептал голос позади него.
Ишвен сделал шаг к плахе. Его толкали в спину. Горло свело кислой отрыжкой. Где же его спаситель? Никого, никого, кто бы мог его спасти, толпа скандирует его имя и требует его смерти, и все это похоже на длинный, липкий кошмар. «Когда же я проснусь?» — спросил себя ишвен, опуская на помост одно колено.
Он поднял глаза на стражника и склонился над плахой. Стоя на коленях перед толпой, он почувствовал, как чья-то рука схватила его за волосы и резким движением рассекла их. Отрезанная косичка полетела куда-то в первые ряды зрителей. Потом ему связали щиколотки. Наступила тишина. Палач Фрейдер попробовал лезвие топора кончиком пальца. Приподнял капюшон и поднес палец к губам, наслаждаясь вкусом крови. После этого он повернулся к своей жертве.
Однажды он был на ее месте. В тот момент, когда ему уже должны были нанести удар, он разорвал путы и одним прыжком распрямился. И убил своего палача. И занял его место, ибо таков был обычай. Возможно, когда-то настанет день, когда кто-то займет его место. Каждый раз он думал об этом, и каждый раз страх тут же покидал его. Ведь он же Фрейдер — никто не сможет его убить.
— Давай, — услышал Тириус голос стражника. Час настал. Ишвен покорно положил голову на плаху. Мир завертелся вокруг него. Когда топор опустится на его шею, он не почувствует ничего, ровным счетом ничего. Это будет как вспышка молнии, а потом настанет иное , и все будет очень просто.
Крики толпы становились все громче: одна глотка на всех, один крик бессмысленной ненависти — так было и так будет всегда. «Этого не может быть, — подумал Тириус, закрывая глаза. — Не может быть».
Солнце отражалось в стальном лезвии топора. Зрители затаили дыхание. Стражники держали жертву за плечи. Палач Фрейдер почувствовал нарастающее возбуждение, и довольная усмешка искривила его потрескавшиеся губы. В шестисотый раз он поднял топор.
Затем — удар.
Ужасающий.
Раненный в плечо, палач упал на спину с искаженным болью лицом.
Стражники ослабили хватку.
Чудо. Не думать.
Тириус собрал все силы и сумел высвободить одну ногу. Один прыжок, и он на ногах. Люди принялись кричать; стражники, обнажив мечи, уже пробирались сквозь толпу, отодвигая зрителей. Ишвен огляделся. Палач лежал на земле со стрелой в плече. Раздался щелчок хлыста. Полоска кожи, как змея, обвилась вокруг его руки, но он сомкнул пальцы и дернул. Нападавший покачнулся вперед. Тириус ударил его скованными кулаками, раздробив ему челюсть. В следующий миг он наклонился, подобрал топор своего палача и направился ко второму стражнику, который закрыл лицо руками.
— Нет!
Фрейдер попытался подняться. Тириус ударил его ногой в лицо, и палач упал навзничь. Второй стражник отступил назад. В мгновение ока ишвен бросился на него и нанес ему яростный удар. Лезвие вошло в грудь, ломая ребра, раздирая легкие. Кровь хлынула на помост. Варвар поднял голову. К нему бежали другие стражники, а таинственного спасителя и след простыл: Тириус даже не знал, с какой стороны была выпущена стрела.
Освобождать руки было некогда. Тириус спрыгнул с помоста. Один из солдат бросился ему наперерез. Ишвен скрючился, а потом, как дикий кот, бросился на стражника и одним ударом отрубил тому голову. Убийство превратилось в необходимость. Убийство ради спасения собственной жизни.
Все происходило с невероятной быстротой.
Зрители окаменели. Гвардейцы Императора заряжали арбалеты.
Тириус бросился бежать. Сам не зная почему, он не стал убивать Фрейдера.
Перед ним вырос другой солдат. В его глазах читался страх. Он уже видел, как ишвен умеет убивать. Зачем ему умирать? В последний момент он отступил в сторону и повалился на бок. Топор дикаря просвистел в миллиметре от него.
Толпа была в полном смятении. Зрители в панике расступались, давая дорогу беглецу. Тириус сумел быстро пробраться сквозь толпу. За несколько дней в заточении он нисколько не растерял свою силу и свою ловкость. А страх в его сердце уступил место ярости.
Однако нужно было спешить. Ишвен бросился в первую попавшуюся улицу — переулок Потайных ходов. Люди по-прежнему расступались перед ним. Несколько вооруженных арбалетами гвардейцев бросились за ним, но стрелять не решались, чтобы не попасть в случайного прохожего. Обернувшись, Тириус с размаху налетел на лоток торговца фруктами, но тут же поднялся. Он вдруг вспомнил о Полонии. Где он теперь, помнит ли о своем обещании?
Ишвен продолжал бежать. Теперь путь был свободен. Совсем рядом просвистела стрела и вонзилась в ставню, в нескольких шагах от него. Послышались ругательства. Игравший в ручье ребенок при виде его упал на спину. Какая-то женщина перевернула амфору. Тириус отпрыгнул в сторону и помчался еще быстрее.
Вскоре он выбежал на другую площадь. С того места, где он очутился, открывался роскошный вид. Бриллиантовые воды озера Меланхолии переливались под солнцем, а вдалеке до самого горизонта тянулся лабиринт каньонов — симфония охры и зелени.
Тириус бегом пересек площадь и исчез в лабиринте переулков, который уходил влево, к верхней части города — туда, где начинались богатые кварталы. Он бросился в тупик, перемахнул через невысокий каменный парапет и оказался на террасе богатого купеческого дома. Он так запыхался, что упал на землю. Совсем рядом с домом послышался звук шагов его преследователей, потом все стихло. Ишвен вздохнул с облегчением. Прямо перед ним тихо журчала вода в небольшом изящном фонтане, украшенном фигурами весталок.
— Кто вы?
Из полумрака вышел человек в длинной кремовой тоге. По его аккуратно приглаженным полуседым волосам было видно, что он уже не молод. В руке у него была кочерга.
— Вас кто-то преследует, — сказал он, глядя на варвара.
— Я… я сейчас уйду, — ответил Тириус.
— Вы бежали из тюрьмы? Нет, — продолжал тот, качая головой, — значит… Наверное, за вашу голову назначена награда.
Тириус Бархан вскочил на ноги. Он был на голову выше хозяина дома.
— Я не причиню вам вреда, — сказал он. — Меня обвиняют в преступлении, которого я не совершал. Я не прошу вас поверить мне. Только дайте мне спокойно уйти.
— Будем рассуждать здраво, — улыбнулся человек в тоге, осторожно прислоняя кочергу к бортику фонтана. — Вы успеете отправить меня на тот свет раньше, чем я успею закричать. А умирать мне совсем не хочется. В чем вас обвиняют?
В голосе этого человека было что-то странным образом успокаивающее. Тириус решил довериться ему — в конце концов, терять ему было нечего.
— В прелюбодеянии.
— Ах вот как.
— С женой Императора. Но я невиновен.
Губы человека тронула чуть заметная улыбка.
— Значит, это вы.
— Что?
— Я слышал об этом. Вы — козел отпущения.
— Я…
— Идите за мной.
Человек знаком велел Тириусу следовать за ним. Сначала ишвен заколебался, затем повиновался. Хозяин дома явно что-то знал.
— Идите же, — повторил он.
Тириус пошел за хозяином. Терраса шла вокруг всего дома, и вскоре взору Тириуса открылся другой вид. Теперь он смотрел на юг и видел почти весь город — кишащую людьми громаду, мираж, выросший из ничего по воле человека. Налево — величественная арка Золотого Моста, маленькие бойницы, грохот разбивающейся об него воды. Дальше — другие мосты, приютившиеся на склонах холмов виллы с охровыми и светло-серыми крышами. Направо — клочки тумана, плывущие над пастбищами, и могучие горы с покрытыми снегом вершинами — Вечные горы, преграда, которую еще никому не удавалось преодолеть.
— Красивый вид, правда?
Тириус молча кивнул. Вдалеке к небесам тянулись золоченые шпили императорского дворца, внушительная глыба донжона, своды и колокольни, а еще дальше виднелись массивные ворота города и окружающая его двойная стена с зубцами и высокими сторожевыми башнями.
Человек указал на большое полукруглое здание.
— Сенат, — сказал он просто. — Я там работаю.
Крепко держась за парапет, Тириус посмотрел на хозяина со смесью недоверия и восхищения.
— Вы сенатор?
Тот покачал головой.
— Нет, я всего лишь скриб, — ответил он.
— Всего лишь скриб, — повторил ишвен, который знал, какими привилегиями пользуются представители этой профессии в столице.
— Меня зовут Андроний, — объявил человек в тоге, улыбаясь солнцу. — Я слышал о вас. Собственно, мне известно, что вы невиновны. Не знаю, как вам удалось убежать, но считайте, что вам очень повезло. Я состою в партии противников императорского режима — то есть нынешнего режима. Противников Императора и всей его клики.
Тириус Бархан судорожно сглотнул. Что он мог ответить — он, верой и правдой десять лет служивший Полонию? Конечно же, он не мог не знать, какой чудовищной репутацией пользовались члены императорской фамилии — жестокие и порочные прожигатели жизни, которые много веков правили этим городом, и никто кроме одиноких сестер монастыря Скорбящей Матери не осмеливался оспорить их право на власть. Был ли Полоний лучше других? Ишвену хотелось так думать. Особенно теперь.
— Идемте, — сказал Андроний. — Пойдемте в дом, там вы мне все расскажете.
Тириус вслед за хозяином вошел в дом. Роскошный мрамор, дорогие ткани, обшитые ценными породами дерева стены — дом богатого человека, каких в этой части города было еще множество.
Скриб предложил ишвену занять место на обитом темным шелком диване. Налил ему чаю. Тириусу было не по себе. За все эти годы он так и не смог привыкнуть к азенатскому уюту. Напряженно выпрямив спину, даже не утерев пыль со лба, он с тревогой смотрел вокруг себя. В ушах у него до сих пор стоял шум погони. Он чудом избежал смерти, и теперь его, наверное, ищут все стражники города: многие десятки посланников несутся по городу, выкрикивая его приметы. Он знал, что уйти из города ему не дадут. Как же ему выбраться из Дат-Лахана?
— О чем вы думаете?
— О том, что мне нужно как можно скорее отсюда уйти. Но я не знаю, как это сделать.
— Уйти? Но куда?
— Не знаю. За пределами города я никого не знаю.
— А ваш клан?
Тириус грустно покачал головой.
— Тогда оставайтесь тут.
— Это невозможно, — ответил ишвен.
— Почему?
— Если меня найдут, меня тут же убьют.
Азенат вздохнул и сделал маленький глоток чая.
— Я знаю, что вы невиновны.
— Вы это уже говорили.
— Так вы больше ничего не расскажете?
Ишвен покачал головой. Он обещал своему господину никому не рассказывать об их тайне, и даже смерть не заставила бы его изменить этой клятве.
— Хорошо, не буду настаивать.
Мужчины поднялись.
— Вы спасли мне жизнь, — сказал ишвен, пристально глядя на хозяина дома. — Я буду вам благодарен всю жизнь.
— Не говорите глупостей. Я просто впустил вас в мой дом, вот и все. Кто знает? При других обстоятельствах, возможно, я бы вас выдал.
Тириус Бархан прищурился. Два пылающих сапфира…
— Шучу, — улыбнулся азенат. — Уж этого можете не бояться.
Ишвен немного расслабился.
— Я должен уехать из города.
— Вам виднее.
— Вы и так уже много для меня сделали, — продолжал Тириус.
— Буду с вами откровенен, — ответил скриб. — Я ни капельки не верю в вашу историю. Я хочу сказать: я знаю, что вы сбежали, и знаю, что вы тот, за кого себя выдаете. Но я уверен, что вы что-то от меня скрываете. На вас хотели возложить ответственность за преступление, которое совершил кто-то другой. И вы знаете, кто этот другой. Я неправ?
Ишвен не ответил.
Андроний был прав. Но Тириус ни за что бы не предал своего господина. Он пожертвовал собой ради Полония, потому что Полоний был братом Императора и он должен был во всем ему подчиняться. Он сделал это, потому что полностью доверял ему. «Будет суд, тебя признают виновным, — объяснял ему Полоний. — Но я устрою тебе побег. Император болен, он протянет недолго. Когда он умрет, на трон взойду я. После этого ты сможешь вернуться. И клянусь тебе всем самым святым, Тириус: я озолочу тебя».
— Да уж, — пожимая плечами, вздохнул скриб. — Упорное молчание туземцев.
— Андроний.
— Да?
— Можно мне остаться у вас до темноты?
— Разумеется. Можете оставаться, сколько хотите. И взгляните на меня хорошенько: вы можете мне довериться.
Тириус грустно покачал головой.
Хозяин дома с разочарованным видом поправил волосы, вернулся на террасу и стал смотреть вдаль. В кулуарах сената много говорили об этом деле. Жена Императора рядом с каким-то ишвеном! Да кто в это поверит? И вот главный герой этой истории перелезает через ограду его виллы и оказывается в его доме. Странные штуки порой выкидывает судьба, подумал скриб. Ишвен наверняка хранит секреты невероятной важности. Андроний мог бы попробовать выведать их у него, он мог бы его шантажировать или просто подкупить. Раньше, наверное, он бы попытался. Но теперь он знал, что не сделает ничего подобного. В свои пятьдесят семь лет он чувствовал себя все более и более усталым, и хитросплетения борьбы за власть давно уже перестали его интересовать.
Вернувшись в дом, Андроний увидел, что молодой ишвен задремал. Напряжение последних часов разом спало. Пожав плечами, азенат направился в погреб, положил в большую керамическую чашу фруктов, а на блюдо три больших куска копченого мяса и поставил все это на пол перед спящим беглецом. «У тебя впереди вся жизнь, — подумал он. — Ты прав. Уходи, беги из этого города. Тебе здесь больше не место».
Через час Тириус резко проснулся. Азенат сидел перед ним в широком плетеном кресле и смотрел в потолок.
— О, Великий Дух, — пробормотал ишвен. — Я, кажется, задремал. Сколько я проспал?
— Меньше, чем нужно.
Тириус встал и увидел еду.
— Ешь, — сказал скриб. — Тебе нужно набраться сил.
Он стал называть его на «ты». Ишвен кивнул и впился зубами в кусок мяса. Он проглотил половину фруктов и вытер губы тыльной стороной ладони. Андроний принес ему воды. Тириус посмотрел на него с благодарностью.
— Зачем вы все это делаете?
— А почему мне этого не делать? — ответил азенат. — Ты, похоже, честный малый. В твоем положении большинство людей пошли бы на убийство.
— Мне приходилось убивать, — простодушно ответил Тириус.
— Из страха или из необходимости?
— Из необходимости. Наверное.
— Это не одно и то же.
Они беседовали еще долго. Он говорили о своей жизни и о своих верованиях. Говорили об Изгнании, о смерти Единственного, о его воскресении и о том, что заставляет людей брать свою судьбу в свои руки.
— Вы действительно думаете, что ваш бог до сих пор жив? — спросил ишвен. — Вы думаете, что Император — ваш бог?
— Я так не думаю, — сказал Андроний. — Император такой же человек, как и другие. Он смертен. Он совершает ошибки. Но он тайна, неподвластная нашему пониманию.
Тириус Бархан провел рукой себе по затылку, по тому месту, где еще недавно была его косичка. Бог азенатов: убитый своим народом, но воскресший и вернувшийся под видом человека. По крайней мере, так они говорили. Ишвену было трудно это понять: он сам верил в Анархана, сына мира, Великого Духа, к которому после смерти отправляются души людей. Но никогда в жизни ему бы не пришло в голову, что бога можно потрогать.
— Может, монахини и правы, — сказал Андроний. — Иногда мне кажется, что это так. Они чтят лишь память о нашем боге.
— Скорбящая Матерь, — прошептал Тириус.
— Да, Скорбящая Матерь. Душа Единственного. Для них человек — это всего лишь человек.