ГОЛЛАНДСКИЙ БЕЗ ПРОБЛЕМ

Я выучил голландский, когда мне шёл девятый год. В то время у меня был папа — классный тип вроде меня, — который хотел, чтобы его дети преуспели в жизни. Сам он не очень хорошо учился в школе, что, однако, не мешало ему каждое лето покупать нам с моей сестрой Кристиной «летние дневники». Кристина их просто обожала. За вечер понедельника она умудрялась заполнить свой дневник аж до четверга. А я свой так ни разу и не смог закончить.

В том году папа объявил нам:

— Мы едем в кемпинг за границу.

И повернулся к маме:

— Я подумал, что детям будет полезно, если мы поедем в Германию. Они целыми днями будут слышать немецкую речь. Как говорится, «погрузятся в языковую среду».

Я же мечтал о погружении в море. Я спросил:

— А зачем нам «погружаться в языковую среду»?

Папа прямо вскинулся:

— Черт возьми, Жан-Шарль! К концу месяца ты заговоришь по-немецки! Чтобы чего-нибудь добиться в жизни, обязательно нужно владеть иностранным языком.

Я спросил:

— А ты знаешь немецкий?

Папа закашлялся и ответил: «Немного». Это была наглая ложь.



И вот, в августе мы, засунув между спасательными кругами и плавками свои «летние дневники», отправились в Германию изучать немецкий.

Проблемы начались уже на границе. Немецкий таможенник что-то нам твердил, рисуя в воздухе маленькие прямоугольники. Мы не понимали ни слова. Папа открыл багажник, чемоданы, свой портфель и уже собирался вывернуть карманы, но тут я ему сказал:

— Кажется, он хочет увидеть наши паспорта.

Так оно и было. Папа для важности надулся и принялся объяснять:

— Немецкий — очень трудный язык. Очень красивый, но очень трудный.



Ситуация усложнилась, когда мы добрались до кемпинга. Сторож оказался таким же разговорчивым, как и таможенник, а за день пути на автомобиле мы не очень продвинулись в нашем немецком. В итоге папа вытирал пот со лба, а мама повторяла:

— Ну чего он от нас хочет?

Сторож все говорил и говорил, показывая в воздухе треугольнички. Я сказал папе:

— Он хочет, чтобы мы шли ставить палатку.

Так оно и было. Сторож кивнул мне в знак благодарности, а папа произнес:

— У тебя явные способности к немецкому, Жан-Шарль!



За ужином папа объяснил мне, как я должен погружаться в языковую среду:

— Знакомишься с мальчиком твоего возраста. Вы вместе играете, он говорит по-немецки, а ты повторяешь. И все получается само собой.

Я буркнул:

— Да не хочу я играть с немцем!

Мама возмутилась:

— Немецкие дети ничем не хуже французских!

— Нет, они глупые, — сказал я.

Папа снова сделал необычайно серьёзный вид:

— Жан-Шарль, ты меня расстраиваешь. Дети все одинаковые, будь они чёрные или белые, испанцы или немцы…

Я тихо повторил:

— Они глупые.

Но очень тихо, чтобы не вызвать бурю. Как раз в это время мимо палатки прошли женщина и мальчик с одинаковыми светлыми волосами. Они несли в тазиках грязную посуду. Женщина взглянула на нас, улыбнулась и что-то сказала.

— Добрый вечер! — отозвались хором папа с мамой.

Мальчик тоже посмотрел в нашу сторону. Это был мой ровесник, возможно, немец, и их палатка стояла в двух шагах от нашей.

— Обрати внимание, — сказал папа, — он помогает своей маме мыть посуду.

— Предложи ему поиграть в мяч, — добавила мама.

На меня уставились родители, на меня уставилась сестра, на меня уставились соседи по кемпингу и даже собака сторожа. Вся земля ждала момента, когда я пойду играть в мяч с маленьким немцем. Я пожал плечами, поддал мяч ногой и, недовольно бурча, направился к соседней палатке.

По тому, с каким вызывающим видом стоял мальчишка, я понял, что он меня ждет. Я ударил по мячу. Он его с лёгкостью остановил. Совершенно точно, он идиот, но неуклюжим его не назовёшь. Матч начался.

Через десять минут я забыл о «погружении в языковую среду» и получал удовольствие от игры. Светловолосый мальчик вдруг задержал мяч ногой, ударил себя в грудь и крикнул:

— Никлаус!

Или что-то типа того. Я понял, что это он знакомится. Я тоже ударил себя в грудь и в шутку крикнул:

— Я — Тарзан!

Мой новый товарищ был серьёзным ребёнком. Он повторил:

— Ятазан.

Он явно собирался погрузиться в языковую среду. Он второй раз повторил: «Ятазан». Мне не так уж и нравилось мое имя, и я решил, что «Ятазан» вполне сойдёт на август вместо «Жан-Шарля».

Мы сели на траву. Мне в голову пришла мысль, что трудно дружить с кем-то, кто ни слова не понимает на том языке, на котором говоришь ты. Мой друг Никлаус сорвал цветок и сказал что-то типа «флур» или «флаур» или даже «флавер». Из вежливости я повторил. Он рассмеялся. Наверняка я не так произнёс. Он сделал мне знак назвать цветок на моем языке.

Что произошло в этот момент в моей голове? Мне вдруг показалось глупым назвать цветок «цветком», хоть я и знал, что он именно так и называется. И я сказал:

— Шпрут!

Никлаус повторил:

— Шпрут.

Он наверняка хорошо учился в школе. Я покачал головой, показывая, что он произносит неверно. И исправил;

— Шпру-ут!

Никлаус повторил. Внезапно охваченный каким-то помешательством, я показал дерево:

— Трабён!

— Трабён, — сказал Никлаус.

Затем, чтобы лучше усвоить новые слова, он повторил:

— Шпруут, трабён.

Я одобрительно похлопал в ладоши. И указал в сторону палатки:

— Шрапати.

— Шрапати, — как примерный ученик, откликнулся Никлаус.

К десятому слову я испугался, что всё перепутаю, у Никлауса-то была феноменальная память. Я рванул к палатке, выкрикнув:

— Ятазан шрапати… — что, понятно, обозначало, что я на секунду сбегаю в палатку. Никлаус отлично меня понял.

Я вбежал в палатку.

— Ну, как отдыхается? — спросили родители.

— Супер! Я хочу записать слова в тетрадку.

Я схватил вышеупомянутый летний дневник.

— Немецкие слова? — с надеждой спросил папа.

— Нет, — крикнул я, убегая, — голландские! Никлаус из Голландии!

Я был рад, что в последний момент мне в голову пришла именно эта идея.



К вечеру следующего дня я уже исписал шесть листов дневника франко-голландской лексикой. Так как я был хорошим учителем, Никлаус очень быстро продвигался. К концу дня мы уже немного могли разговаривать. Я говорил:

— Ятазан габум шруйас.

Что значило:

— Ятазан любить море.

Никлаус с жаром отвечал:

— Никлаус габум шруйас.

Мой друг был уверен, что изучает французский, и, я думаю, время от времени он говорил пару французских слов своим родителям.

Вечером папа строго спросил меня:

— Ты заполняешь свой дневник?

В этот момент вмешалась мама, как всегда найдя для меня достойное объяснение:

— Послушай, он же целыми днями учит голландский. Он ведь должен отдыхать.

Я сразу же сделал измученный вид. Папа потрепал меня по голове:

— Ну, и как будет «здравствуйте» по-голландски?

Я ещё не думал об этом. Сказал первое, что пришло в голову:

— Это будет «улай!»

Папа со смехом сказал маме:

— Послушай, какой смешной язык: «улай!»

Естественно, когда следующим утром папа увидел маму Никлауса, он поднял руку и громко произнёс: «Улай!» Женщина в нерешительности остановилась, а затем улыбнулась и ответила:

— Улай!

Так она узнала, как будет «здравствуйте» по-французски. Да, моё изобретение осчастливило многих.



К несчастью, мой отец был человеком, любившим порядок. Так как я не заполнял свой летний дневник, я должен был запоминать минимум по десять голландских слов в день. Мой отец перечислил всё, что я должен знать:

— Одежда, еда, части тела, времена года, цифры…

Это была катастрофа. Смогу ли я выдумывать каждый день по десять слов?

Никлаус был ещё опаснее, чем мой отец. Он выучивал мои списки слов в один момент и должен был бы уже знать французский лучше меня!

Вечером, сидя под газовой лампой на складном стуле, я отчитывался перед папой. Он говорил:

— Носок?

Я отвечал:

— «Трамиль». «Трамилес» во множественном числе.

— Штаны?

— «Падпад».

— Шорты?

— «Пад».

Папа поворачивался к маме:

— Интересный язык. Шорты — это короткие штаны. Значит, если шорты — «пад», то штаны — «падпад». Логично. Гораздо больше логики, чем во французском.



Однажды днём, когда я зубрил свой голландский, я услышал, как мама пробормотала:

— Упс! Яиц для майонеза не осталось.

Она позвала меня:

— Жан-Шарль! Как сказать «яйцо» по-голландски?

Я машинально ответил:

— «Вруг».

Мы с Никлаусом уже успели выучить названия продуктов питания.

— «Вруг», — повторила мама и удалилась быстрым шагом. Я подскочил:

— Но, мама…

Слишком поздно. Мама направлялась к соседней шрапати. Сейчас она скажет «улай!» и попросит «вруг». Я ждал, грызя от беспокойства ногти. Мама вернулась расстроенная:

— Женщина дала мне уксус, — сказала она.

— У тебя плохое произношение, — объяснил я, — а в голландском произношение очень важно. Мама взглянула на меня:

— Ну, тогда сходи ты. Тебя поймут.

Она так в этом уверена! Я не хотел её разочаровывать. Я нехотя поплёлся к соседям. Как объяснить этой женщине, что мне нужно яйцо?

Когда я вошёл, мама Никлауса поздоровалась по-французски:

— Улай!

— Улай! — сказал я, всё больше теряя надежду… Тут вбежал Никлаус:

— Улай, Ятазан!

Я обрадовался. Никлаус ведь здесь! Всё просто. Мы же говорим на одном языке.

— Вруг, — сказал я.

Никлаус повернулся к маме и произнёс что-то типа «энэг». Женщина показала на пальцах: одно, два, три?

— Ню, двёш, триош? — спросил Никлаус.

Мы научились считать до двадцати.

— Ню, — сказал я, — ню вруг.

Я вернулся, с гордостью неся яйцо. Мама поздравила меня, а папа воспользовался моментом, чтобы поговорить со мной о практической пользе изучения иностранных языков. Вдруг мама забеспокоилась:

— А «спасибо» ты сказал?

За кого они меня принимают? Конечно, я сказал «спасибо». «Спретзуй» на голландском.



Кристина, моя младшая сестра, быстро обнаружила, что у моего друга Никлауса тоже есть сестра. К счастью, Кристина вовсе не стремилась выучить голландский. Она довольствовалась тем, что знала, что её подружку зовут Барбра, и играла с ней, зарываясь в песок.

Однажды родители Никлауса уехали на прогулку на паруснике, и из-за встречного ветра они долго не возвращались в порт. Никлаус немного волновался, но наши уроки его отвлекали. Вдруг появилась моя мать с криком:

— Вы не видели Кристину?

Ни Кристины, ни Барбры. Ни в зоне кемпинга, ни на диком пляже.

— Гуда Кристина? — спросил я у Никлауса.

«Гуда?» значило «где?»

— Гуда Барбра? — настаивал я.

Мой друг вскочил и сказал:

— Шрапати шруйас.

— Что он говорит? — спросила мама.

Я перевёл:

— Он говорит о палатке у моря. Там люди остановились на диком пляже. Он думает, что девочки там.

Мы побежали к морю. Никлаус мчался рядом со мной, и я понял, что младшую сестренку можно любить на любом языке.

Мы прибежали к палатке. Нашли большую яму в песке, но девочек в ней уже не было. Туристы смотрели на нас с удивлением. В спешке я спросил по-голландски:

— Гуда Кристина?

Они вытаращили глаза и поинтересовались:

— Что он хочет сказать этим «гуда»?

Я завопил от радости. Это французы! Они показали нам небольшой лесок: девочки были там. Я повернулся к Никлаусу:

— Трабён?

Он посмотрел на деревья и кинулся бежать, выкрикивая имя сестры. Кристина и Барбра были там — строили шалаш. Сестра получила оплеуху от мамы, а я — благодарность от папы. Без моего голландского мы бы потеряли Кристину.

Когда родители Никлауса наконец высадились на берег, мой друг сообщил им об ужасной опасности, которая угрожала их дочери. Мама Никлауса обняла меня и сказала:

— Брова!

Что, как всем известно, означает «браво» на французском.



Месяц погружения в языковую среду, в море и в песок пролетел незаметно, и вот наступил день отъезда. Никлаус пожал мне руку — выглядел он при этом немного смущенным — и торжественно произнес:

— Никлаус габум Ятазан.

Нужно ли переводить? Это означает, что мы стали друзьями.

— Попроси у него адрес, — посоветовала мама.

Никлаус написал мне его. Так я выяснил, что его зовут Николас О\'Салливан и что живёт он в Дублине, в Ирландии. Я быстренько сунул бумажку в карман, а потом соврал, что карман дырявый…



После того лета в Германии в моей семье родилась легенда, что у меня необыкновенные способности к иностранным языкам. Именно из-за этой легенды я выучил немецкий и английский в лицее, а позже — русский, испанский, итальянский, китайский, арабский и японский. Я стал великим учёным — и всё это благодаря моим родителям.

И теперь я обещаю: дорогой папа, когда я выйду на пенсию, я выучу голландский!

МОЙ МАЛЫШ ЗА 210 ФРАНКОВ

Найме, которая точно знает, что её младших сестёр не купили в магазине.
1

На Рождество моя сестра попросила: белого кролика с большими ушами, скакалку — такую же, как та, что продаётся рядом с булочной, — кукольный сервиз с синими цветочками, книжку про Белоснежку и балетки.

— А, и игрушечную типографию, — добавила Люсиль.

Они с мамой писали письмо Деду Морозу.

— Тебе не кажется, что это уже чересчур? — спросила мама.

— Но тут только шесть подарков, — как обычно, захныкала Люсиль. — А Марианна попросила семь!

Я возмутилась:

— Седьмой не считается! Это куртка.

— Тогда балетки тоже не считаются!

Ну вот, она уже ревет.

Тогда мама сказала:

— Солнышко, в шесть лет уже не плачут из-за ерунды.

— А мне только пять с половиной…

Ну вот… Вообще-то я не люблю плакать, но тут я испугалась, что мама скажет вычеркнуть один подарок, чтобы у меня их было шесть, как у Люсиль. И, чтобы заплакать, я решила подумать о какой-нибудь несправедливости. Например, о том, что моя школьная подружка Кароль получит целых десять подарков на Рождество.

— А у Кароль будет кукла, похожая на настоящего младенца!

— Радость моя, — сказала мама, — тебе восемь лет…

— Больше! Ей больше! — завопила сестра.

— Да… Тебе восемь с половиной лет, — повторила мама, — ты уже вышла из того возраста, когда играют в куклы. И тем более, у тебя куча кукол в комнате: та, которая плачет, та, которая говорит «мама», тряпичная, негритянка, китаянка, купальщик, Доли, которую тебе подарила крёстная, Кристель…

— У неё рука отломана! — захныкала я. — А потом, я хочу малыша — такого, как Гийом.

Гийому три месяца. Это мой двоюродный брат. А я даже ни разу не давала ему соску. И только один раз держала на руках. Тётя Франсу боится, что я его уроню. Я столько раз упрашивала её:

— Ну а если я сяду?

Но она не хочет. Она ревнует, потому что Гийом всегда мне улыбается.

— А я его ни разу не держала! — кричала Люсиль.

Но это нормально. Ей-то всего пять лет.

— С половиной, с половиной! — закричала Люсиль.

— Сумасшедший дом! — вздохнула мама, закрыв уши руками. — Надоели мне ваши ссоры!



Итак, Люсиль написала Деду Морозу, что хочет игрушечную типографию и рюкзак (это чтобы подарков было семь, как у меня). А я оставила моего младенца.

— Но теперь, — пересчитала подарки сестра, — у неё восемь!

2

Каждый год на Рождество мама приглашает: тётю Кали, бабулю Мону, бабулю Альберту, дядю Робера с Мариеттой и Франсу с Жаном-Луи. Я поинтересовалась:

— А Гийом будет?

— Да. Его положат в вашей комнате.

— Чур, он спит на моей кровати! — закричала сестра.

— Нет, на моей!

Да в любом случае он будет лежать в переносной колыбельке.



Двадцать четвёртого декабря все приходят к нам с большими пакетами, которые быстренько убирают в тёмную комнату. Первой всегда приходит бабуля Мона со своей сестрой Альбертой. Они такие же сестры, как и мы с Люсиль, и точно так же ссорятся. Только они ссорятся не из-за игрушек. Они спорят из-за диет: бабуля Мона не ест соли и считает, что это лучше всего. Но бабуля Альберта не ест жирного и тоже считает, что это лучше всего.

На ужин в этот сочельник приготовили: устриц, которых я не люблю, кровяную колбасу, которую я ненавижу, и «Полено» — рождественский рулет со сливочным кремом. Всё ели с удовольствием, особенно рулет. И тут моя сестра захотела сахарный грибок. И раз она самая младшая и всегда ревёт, грибок достался ей.

— Ну возьми гномика, — попытался утешить меня папа.

Меня это обидело:

— Он же пластмассовый! Ты хочешь, чтобы я ела пластмассу?



После ужина, который длился очень-очень долго, мы стали играть. Дядя Робер придумывал шарады, но это были те же самые, что в прошлом году. Тётя Франсу хотела показать нам новую игру. Но именно тогда, когда мы собирались начать, проснулся Гийом. И, как всегда, мне улыбнулся. Я призналась тёте Франсу:

— Я без ума от Гийома.

Тётя улыбнулась и шепнула:

— Попробуешь его покормить?

Я ушам своим не поверила. И лишь кивнула в ответ.

— Садись, — сказала Франсу.

У меня бешено колотилось сердце. Тётя дала мне Гийома и показала, как наклонить соску.

Малыши, они такие тёплые. И в тысячу раз лучше, чем куклы!

— Ты рада? — спросила Франсу.

Я ответила:

— Это самое лучшее Рождество… А ты сейчас его заберёшь, да?



В полночь все разошлись.

— Ну, а теперь в кровать! — сказал папа. — Нужно дать Деду Морозу время.

И подмигнул мне. Сказка про Деда Мороза — это для моей сестры.



Уже лёжа в кровати, я сказала Люсиль:

— Я очень нервничаю. Я не усну.

Но всё равно закрыла глаза. А когда я их от крыла, уже наступило утро.

3

И мы побежали к ёлке, в гостиную. Наши тапочки просто утонули в пакетах. На каждом свертке была этикетка с именем, чтобы мы не перепутали.

— Это мой. А это тебе! А этот, большой, для кого?..

Я получила свои восемь подарков: коньки, флейту, куртку, компьютерную игру маджонг, белую грифельную доску с фломастерами, Книгу рекордов, кварцевые часы и пупса, похожего на новорождённого. Последний подарок я хотела больше всего. Но меня ждало горькое разочарование. Это был не тот малыш. Он не был похож на Гийома. У него был глупый вид.

— Ну, ты довольна, зайка моя? — спросила мама.

Я чуть не расплакалась. Посмотрела на коньки и тихо-тихо ответила: «Да».

— А для кого этот чёрный с золотым пакет? — спросила сестра.

На нём не было этикетки.

— У тебя все восемь? — поинтересовалась Люсиль.

— Да, а у тебя?

У неё тоже. Это был девятый подарок. Папа взглянул на маму и сделал удивлённые глаза. Мама посмотрела на папу и пожала плечами. Они не знали, от кого это.

— Скорее всего, это общий, — сказала мама, — открывайте.

Мы бросились к пакету, разорвали упаковку… Ух ты!

— Автомат, — сказала сестра.

— Нет, это ружьё!

Это был карабин с резиновыми пулями.

— Что за мысль?! — воскликнула мама.

И посмотрела на папу:

— Это ты?..

Папа покачал головой:

— Нет, я…

Люсиль исподлобья посмотрела на родителей:

— Дед Мороз, наверное, дурак. Он думает, что мы мальчишки. Папа спросил:

— А это не Жан-Луи?..

— Нет, Жан-Луи принёс… — и мама кивнула в сторону одного из пакетов.



Мы хотели побыстрее отнести подарки в нашу комнату.

Но ходить пришлось несколько раз. Я услышала, как папа с мамой в коридоре говорили:

— Может, это шутка Робера?

— Ты же знаешь, что и у твоей тёти иногда бывают странные идеи…

— Или это Кали. В детстве говорили, что ей надо было родиться мальчишкой!

— Интересно… Вчера вечером я этого чёрного пакета не заметил.

Мы положили карабин на кровать, не решаясь к нему прикоснуться. Это было настоящее чудо. Я уже не верю в Деда Мороза, но кто же ещё мог его принести?

— Можно провести расследование, как по телевизору, — сказала сестра.