Бестселлеры Голливуда

РОБОКОП III

Дэвид Джонсон

РОБОКОП III

Деловой квартал выглядел безжизненным, вялым и разомлевшим. Чуть ли не каждый житель этого квартала беспокойно метался во сне, а тем, кто не мог уснуть, оставалось только проклинать ночную духоту и бессонницу.

Луна скрылась. В деловом квартале резкий свет редких уличных фонарей оттеснял густые ночные тени к запертым магазинам, кинотеатру и безмолвной заправочной станции.

На перекрестке, там, где улица под прямым углом прорезала шоссе, в аптеке Сэма Грина продолжал работать кондиционер, и только его ровное мурлыканье нарушало тишину и спокойствие ночи.

У тротуара напротив стоял патрульный автомобиль, который полиция выслала на ночное дежурство.

Патрульный полицейский сержант Питер Джилмер сжимал в крепких пальцах шариковую ручку, заполняя листок рапорта. Он положил планшетку на руль и старательно выводил твердые четкие буквы, едва различимые при тусклом свете, проникавшем в автомобиль.

Сержант аккуратно занес в свой отчет, что, согласно инструкции, полностью завершил проверку основного жилого района и нашел все в полном порядке. Питер ощутил прилив гордости, ведь весь ритуал составления рапорта заставил его почувствовать, что в ночное время он самый значительный человек в городе, бодрствующий на своем нелегком посту.

Он осмотрел улицу. Повсюду — на столбах, на стенах домов пестрели рекламные афиши с изображенными на них улыбающимися лицами семейной парочки с детьми и надписью внизу: «Построим Дельта-Сити ради наших детей!».

Покончив с записями, он положил планшетку на соседнее сиденье и взглянул на часы. Было почти три часа ночи — самое время выпить чего-нибудь прохладительного в закусочной на шоссе.

Питер включил мотор и отъехал от бровки тротуара с ловкостью классного водителя. Автомобиль пересек пустынное шоссе и затрясся по неровной дороге. Притормозив на тряском железнодорожном переезде, он поехал вверх по улице, с обеих сторон зажатой домами. Сбросив газ, плавно завернул на стоянку возле ночной закусочной. Очень легко для такого крупного человека, сержант вылез из машины и направился к двери.

В закусочной было душно. Посреди комнаты возвышалась полукруглая стойка, покрытая красным пластиком. Места за столиками, отделенные друг от друга перегородками и не располагавшие к долгому рассиживанию или поиску особого уединения, в этот час были свободны.

Ночным барменом в закусочной работал худощавый девятнадцатилетний паренек с длинными руками. При появлении блюстителя порядка бармен мигом расправил узкие плечи, готовый предложить свои услуги, свое общество стражу города.

Когда Питер взобрался на один из стульев у стойки, парень потянулся к толстым кофейным чашкам.

— Только не кофе, Стив, и без того жарко, — остановил его Питер. — Дай лучше кока-колы. — Он снял форменную фуражку и вытер лоб.

Парень схватил шейкер, набитый колотым льдом, откупорил бутылку и наполнил стакан пенящейся жидкостью.

Когда пена осела, Питер опустошил стакан, поболтал кусочки льда и допил остатки кока-колы.

Со стен ночного бара улыбалась все та же счастливая семейная чета с детьми. Внизу пестрели огромные буквы: «Настал конец насилию и преступности!», «Вас ждут 2 миллиона новых, хорошо оплачиваемых мест! Это — мечта!», «Построим город Дельта-Сити, город будущего!». Корпорация «Оу-Си-Пи» обещала это выполнить.

— Иногда случается, что и мечта сбывается, — подумал полицейский.

Он повернулся к Стиву:

— Ты смотрел вечерние новости? Есть что новенького?

— Да, — промычал Стив и включил телевизор. — Я их записал.

Через несколько секунд появилось изображение и раздался вкрадчиво-бархатный голос диктора:

— Итак, уважаемые телезрители и телезрительницы, Вы смотрите свежие новости. Уделите нам три минуты, и мы покажем весь мир. Добрый вечер!

Сначала новости, которые касаются корпорации «Оу-Си-Пи». Стало известно, что эта корпорация заключила соглашение с Международной японской корпорацией Конамицу, по которому большая часть контрольного пакета акций «Оу-Си-Пи» переходит к корпорации Конамицу. Они договорились вместе строить Дельта-Сити — город будущего, город наших детей.

Этому мешает только одно: зона преступности в Детройте, так называемая зона войны.

Для очистки этой зоны создана группа реабилитации. Это офицеры полиции, которые состоят на службе в корпорации «Оу-Си-Пи» и выполняют определенные задания…

На экране выросло огромное здание главного управления корпорации «Оу-Си-Пи». Затем — улыбающееся лицо шефа группы реабилитации Пола Магдэгара.

— Мы здесь для того, чтобы помочь людям перебраться в реабилитационные центры, где их ждут новые рабочие места, — говорил Магдэгар, приветливо кивая головой и улыбаясь обступившим его людям.

— Разве вы можете заставить их сделать это? — последовал вопрос репортера. — По-моему, все выглядит совершенно иначе.

— Я не стану отрицать того, что есть небольшие группы недовольных, но мы здесь для того, чтобы помочь людям перебраться на новое место жительства. Мы — полицейские, и ничего большего в этом видеть нельзя.

— Ничего большего?

— Да. Мы не бездушные роботы, если вас это интересует.

Питер зло выругался и выключил телевизор. Возмущенный до предела, он наполнил стакан и вновь разом осушил его. Слегка отдышавшись, он снова включил новости.

Магдэгара бурлящим кольцом окружали многочисленные репортеры, обозреватели, хроникеры, телеоператоры, наперебой задававшие ему вопросы.

Пол Магдэгар был массивным мужчиной очень высокого роста, плотным, но без лишнего жира. Ему было лет сорок с небольшим и, не будучи особо красивым, он, тем не менее, привлекал к себе внимание — от него веяло силой. Пол больше походил на банкира, чем на шефа всесильной организации. И все же он был хитрым и решительным директором организации, влияние и финансовое могущество которой было весьма значительным.

Питер Джилмер положил на стойку четверть доллара и быстро пошел к выходу. Он снова забрался в машину и коротко доложил по рации обстановку, прежде чем возвратиться в свой район. Готовясь к монотонному одиночеству, которое сулил остаток ночи, Питер поудобнее устроился на сиденье.

Машина набрала скорость, но выезжая на центральную улицу, Питер притормозил. Вокруг него было все так же пустынно, но он по привычке медленно пересек небольшой деловой центр. И в этот момент увидел за квартад впереди какие-то предметы посредине дороги.

Питер коснулся акселератора, и машина рванулась вперед. В световой дорожке от четырех фар непонятные предметы все увеличивались, пока Питер не затормозил посреди дороги в нескольких футах от них. Теперь он мог разглядеть — это были несколько человек, распростертые на мостовой.

Сержант включил красную полицейскую мигалку и стремительно выскочил из машины. Прежде, чем наклониться над лежащими, он быстро огляделся, готовый ко всяким неожиданностям. Рука его лежала на кобуре револьвера 38 калибра. Он ничего не увидел, кроме безмолвных домов и безлюдной бетонной мостовой. Успокоившись, Питер опустился на колено возле лежащих.

Те лежали кто на животе, кто на спине, обхватив головы руками, ноги были раскинуты, щеки некоторых прижаты к шершавому асфальту.

Питер подсунул руку под одного из них, чуть приподнял, стараясь уловить сердцебиение, но не смог ощутить никаких признаков жизни. Все они были мертвы.

Сержант торопливо вернулся к машине и схватил микрофон. Как только на его вызов откликнулись, он заговорил:

— Приблизительно на углу 34-й стрит и шоссе, посреди дороги лежат три человека, похоже, что все мертвы. Вокруг никого, и ни одной машины не было за последние несколько минут. Немедленно выезжайте и высылайте «скорую».

На мгновение замолчав, Питер подумал, достаточно ли ясно он все изложил.

— Оставайтесь на месте. Личность хотя бы одного из пострадавших установлена? — послышался голос дежурного полицейского.

— Нет, еще нет, — ответил Питер.

И тут взгляд его упал на знак, нарисованный на асфальте — рисунок изображал человеческий череп. Внутри у него похолодело.

— Это банда Плашера, — догадался сержант.

В ста ярдах от спокойного рабочего района находился Мелберри-парк. Это был самый опасный уголок Детройта. Он кишел нищими неграми, бездомными проститутками и прочим сбродом. По нескольку десятков мужчин, женщин и детей жили в одной комнате. Это было страшное место. Убийства случались там почти ежедневно, и многие дети годами не покидали своих комнат, боясь выйти в коридор, чтобы не стать жертвой какого-нибудь маньяка. В течение многих десятилетий все пороки и преступления огромного города исходили из этого места.

Особенно невыносимыми были дни и ночи, когда в городе бастовали полицейские. Об этом случае невозможно было вспоминать без содрогания, о нем рассказывали, словно о принудительном путешествии в ад.

Дело в том, что в последние годы город не славился деловой активностью, и это явилось причиной резкого сокращения муниципального бюджета и, соответственно, расходов на содержание городских служб. Сильнее других ощутила на себе экономию муниципальная полиция, служащие которой в большей степени чувствовали себя участниками театра военных действий, чем жителями мирного города.

Полиция не всегда успевала оперативно отреагировать на сообщения о перестрелках при разборках за сферы влияния банд, и зачастую служители порядка вынуждены были исполнять обязанности похоронной команды.

Впрочем, это было не самое страшное. Самое страшное случалось как раз тогда, когда полицейские вовремя успевали к месту происшествия и ввязывались в перестрелку. Если все оставались живы и невредимы — это был счастливый, но очень редкий случай.

Чтобы хоть как-то свести концы с концами, городские власти расформировали мелкие полицейские участки, а основные расходы по содержанию службы охраны порядка передали крупной промышленной компании «Оу-Си-Пи», которая тут же начала диктовать собственные условия муниципальной полиции. Это касалось и штатного расписания, и продолжительности дежурств, и социальных вопросов.

В конце концов вмешательства в работу городской полиции были настолько бесцеремонными, что профсоюз служащих полиции предложил провести забастовку.

И вот тогда в городе наступил настоящий ад. Толпы хулиганов, словно стаи голодных злых собак, бродили по городу, никого и ничего не боясь, круша все на своем пути. Камни летели в витрины магазинов, следом туда устремлялась с криками и свистом оголтелая толпа, разбивая и ломая все, что попадало под руку Мостовые были усыпаны осколками стекла, измятыми пивными банками, пустыми коробками. То там, то тут пылали подожженные автомобили.

Если до этого люди боялись выйти на улицы, то теперь они уже боялись и оставаться дома. На какое-то время слово «кража» исчезло из лексикона жителей города. Никто не крал. Просто, кто посильнее, сколачивал себе компанию, они врывались в квартиры, невзирая на то, есть там хозяева или нету, и брали все, что хотели. Если им пытались возражать, то обычно это были последние фразы в жизни хозяев квартиры.

Впрочем, чтобы получить пулю или несколько ударов, после которых уже невозможно было прийти в себя, не обязательно было возражать грабителям. Часто для этого было достаточно просто находиться в своей квартире.

Истории о разбоях ходили по городу одна страшнее другой.

В одном доме трое неизвестных сначала изнасиловали женщину, а затем ее одиннадцатилетнюю дочь Когда мать бросилась ей на помощь, неизвестные задушили женщину, при этом выкололи ей глаза.

В другом доме семидесятилетнюю старушку, которая по причине своей глухоты решила переспросить у зашедших, что им надо в ее квартире, бережно взяли на руки и сбросили с балкона десятого этажа.

Преступники то ли были настолько разъяренные, то ли совершенно уверенные в своей безнаказанности, что часто даже не пытались скрыть свои следы.

Случайные группы со временем сколачивались в банды, а грабежи «ради собственного удовольствия» все больше принимали целенаправленный характер Это очень насторожило воротил подпольного бизнеса, и в городе каждый день были слышны перестрелки Новичков, которые только-только успели испытать вкус легкой наживы, все чаще можно было найти в подъездах, в квартирах, или прямо на тротуарах то с простреленной головой, то просто изрешеченных автоматной очередью, то сбитых пролетевшим на полной скорости автомобилем.

Дорого заплатили полицейские за свою забастовку, когда наконец опять приступили к исполнению своих непосредственных обязанностей. На каждом углу их поджидала смерть. О патрулировании в одиночку нечего было и думать. С одной стороны, преступники, уверовав, что зло может быть безнаказанным, изо всех сил противились восстановлению порядка. С другой стороны, жители города, до смерти напуганные массовыми разбоями, не торопились помогать полиции.

Стражи порядка буквально валились с ног, пытаясь обуздать преступников.

Особенно досаждала банда Плашера, которая орудовала в районе Кадиллак-Хайц. Необычность ее заключалась в том, что, наживая огромный капитал на производстве и продаже наркотиков, она привлекла в свои ряды малолетних детей, беспризорных мальчишек. Пристрастившись к употреблению наркотиков, они становились послушным орудием в руках главарей и приводили в бешенство полицейских — стрелять по детям у них не поднимались руки. Чего, кстати, нельзя было сказать о детях. На это и рассчитывал Плашер, в критические моменты используя их в качестве пуленепробиваемых жилетов.

В последнее время налеты банды Плашера на Кадиллак-Хайц особенно участились, и жители буквально стонали от этих подонков. У них был и свой особый знак, который они оставляли на месте преступления — нарисованный на чем попало человеческий череп.

Этим самым банда преследовала две цели: показать полиции, что она ее не боится, и этим самым ввергнуть в ужас население района, давая ему понять, кто здесь настоящий хозяин.

Питер Джилмер был опытным полицейским. Ему необязательно было знать личности убитых, чтобы определить, что же здесь произошло не более получаса назад.

Не вызывало сомнения, что произошла обыкновенная разборка. Трое молодых горячих «бизнесменов», которые не захотели платить налоги в «казну», очевидно, пришли на переговоры с представителями банды Плашера. Их ловко обманули, так как они даже не пытались достать оружие из внутренних карманов. Да, судя по всему, Плашер вовсе и не собирался иметь под боком у себя конкурентов, и поэтому разговор с ними был коротким.

Питер не чувствовал к убитым ни ненависти, ни сострадания. За последние годы он перевидал столько смертей, что, воспринимай он их так же болезненно, как воспринимал когда-то в детстве и даже в юности, он бы, пожалуй, давно покончил с собой от безысходности и тоски.

Ночное дежурство только начиналось, а в его рапорте уже фигурировало три трупа.

«Плохая примета, черт бы ее побрал», — подумал Питер, барабаня пальцами по капоту машины.

Эта примета родилась у полицейских несколько месяцев назад, в самый разгул бандитизма. Кому первому она пришла в голову, теперь вспомнить было трудно, но тогда она как-то сразу же прижилась. Да и не удивительно — несколько месяцев назад редкое ночное дежурство не начиналось с трупов и так же редко ими не заканчивалось.

— Ну, что, похоронная команда, готовы к выезду? — зло шутили тогда в дежурке. — Попа не забыли?

Так что убедиться в правильности этой приметы не составляло особого труда.

Правда, потом обстановка в городе потихоньку начала стабилизироваться, во всяком случае, ночное патрулирование можно было совершать в одиночку, но примета так и осталась жить. И когда все остальное время дежурства обходилось без особых происшествий, полицейские под утро вздыхали: «Фу, черт, пронесло, надо же!»

Но, как ни странно, это только доказывало им правильность приметы.

Питер затянулся «Президентом».

Похоже, к месту происшествия не сильно торопились ни «скорая», ни полиция, предпочитая, чтобы этим грязным делом занималась похоронная служба. Они, как и Питер, понимали, что, не успев завести это дело, они смело могли в нем на первой же странице ставить жирную точку.

Джилмер поднял голову и посмотрел на темные окна домов. Город спал. Лишь в нескольких окнах горел свет. Наверное, там маленькие дети, подумал сержант. А может, не спят влюбленные. Эта мысль добавила несколько минорных ноток в его настроение, поскольку у самого сержанта никогда не было детей, да и возлюбленной, пожалуй, тоже.

И тут его внимание неожиданно привлек шорох за спиной.

Стараясь не двигаться, сержант полез за пистолетом, пытаясь сообразить, что бы это значило. Возможно, за убитыми пришли их товарищи, что было мало вероятно, поскольку, скорее всего, в их команде и было только три человека. Возможно, к месту убийства возвратился кто-то из банды Плашера. Это было вполне вероятно.

Джилмер резко повернулся, отпрыгнул в сторону и вытянул вперед руку с пистолетом.

Возле одного из убитых стоял на коленях давно не бритый, в грязной, порванной одежде мужчина, по виду которого невозможно было определить возраст, но зато определить его профессию не составляло труда — это был безработный. И, по всей видимости, сейчас он собирался покопаться в карманах преступников.

— Ну, конечно, — обиженно сказал он, — убить человека вам ничего не стоит.

Вид направленного в его сторону пистолета нисколько не смутил оборванца.

— Это для вас привычное дело, конечно, — добавил он расстроено, недовольный тем, что не удалось проверить карманы убитых.

— Какого черта ты здесь шаришь?! — сержант опустил пистолет. Ведь он и правда мог выпустить в этого придурка целую обойму.

— Так ведь у каждого своя работа, — все так же расстроено сказал незнакомец. Возможно, у него только что был шанс заполучить деньги на пропитание на целую неделю, если не больше, и он не использовал его.

— Ночью, как ты говоришь, «работают» только воры да негодяи, которые должны сидеть в тюрьме.

— Но разве я вор или негодяй? Вот они — да, — он кивнул головой в сторону убитых. — А я всего лишь хотел взять то, что им не принадлежит и, по закону, никогда не принадлежало. Но, если разобраться, оно ведь сейчас ничейное, лишнее. А значит, я имею на него такое же право, как любой гражданин. Разве я не прав?

— Нет, — уже с интересом разглядывая этого нищего философа, сказал сержант.

— Почему?

— Потому, что ты хоть и гражданин, но твое законное место не здесь, а в тюрьме, и если сейчас отсюда не выберешься, то я тебе в два счета докажу это.

В это время вдали, наконец, послышалась сирена приближающейся полицейской машины.

— Что ж, в моей ситуации спорить было бы глупо, — быстро заговорил нищий. — Хотя, если разобраться, опутав себя всевозможными законами, разве не превратили мы свою жизнь в жизнь заключенных? Попав в тюрьму, человек не может, когда ему этого захочется, оставить ее. Оставаясь на свободе, я не могу перейти пустую дорогу только потому, что горит красный свет. Почему кто-то все время распоряжается моей жизнью?

В это время вой полицейской сирены слышался уже совсем близко, и несостоявшийся философ поспешил удалиться.

* * *

Гарри Грант, отставной офицер морского флота, когда-то непревзойденный бабник, известный на весь район, а сейчас дряхлый старик с обвисшими щеками и непредставительными, казалось, кем-то общипанными усами и бородой, поздним вечером в своей небольшой квартирке писал письмо возлюбленной, — шестидесятилетней мадам Лотак.

Уже шестой месяц безрезультатно добивался он руки своей соседки и, видя, что долгие разговоры с бесконечными прозрачными намеками ни к чему не приводят, решил прибегнуть к более испытанному способу завладеть женским сердцем.

То, чего нельзя было произнести вслух, вполне можно было доверить бумаге. Он находил такие слова, такие обороты, какие нынешняя молодежь никогда в жизни не слышала, а авторы любовных мелодрам с удовольствием платили бы ему по доллару за каждое слово, если бы прочитали хотя бы одну фразу из его послания.

Да что там современные писатели. Пожалуй, сам Шекспир поднялся бы из могилы, чтобы предстать перед ним в низком поклоне и тут же умереть от сознания своей второстепенности.

И лишь в благосклонности мадам Лотак Гарри Грант сомневался, и поэтому, волнуясь, уже в третий раз переписывая послание.

И в свои шестьдесят мадам Лотак выглядела вполне привлекательной, в отличие от него, старого дряхлого Гранта, который к тому же недавно сломал ногу, кубарем полетев с лестницы. Об этом знал весь дом, и в его нынешнем положении это был самый большой минус, поскольку, делая женщине предложение, он как бы брал обязательства оберегать ее, помогать ей, а тут получается, что за ним самим нужно ухаживать.

Гарри Грант спешил. Их старый дом собирались сносить, и кто знает, не сделай он сейчас предложения, сможет ли потом отыскать свою возлюбленную.

Старик ходил из угла в угол, громко стуча костылем

— Ваши глаза прячут в себе… прячут в себе… — Грант остановился, намотал на указательный палец бороду и несильно потянул за нее. — Ваши глаза скрывают в себе все прелести мира… Старик бросился к столу.

— … прелести мира, — с нежностью в голосе повторил он конец только что написанной фразы.

Костыль опять застучал по полу.

— Глядя на вас, понимаешь, что в вашем образе отразились мечты человечества о самом прекрасном…

В этот момент на улице послышался сильный грохот.

— Опять эти подонки черт знает что вытворяют, — со злостью произнес Грант.

Он крепко выругался и направился к окну.

Вдруг комната его содрогнулась, словно старая собачья будка, которую нечаянно задел пьяный хозяин фермы, возвращаясь поздно вечером домой. Окна задребезжали, стекла со звоном разбились об пол.

Гарри Грант оцепенел от ужаса…

* * *

Пастор Элф Флойд сегодня долго не мог уснуть. Кто бы мог подумать: его, священника, подчистую обобрали, словно какого-нибудь алкоголика или немощного старика. И кто?! Сопляки, можно сказать, дети, им-то еще вряд ли и по пятнадцать будет. И самое ужасное, что вместе с ними была и девчонка. Да еще и громче всех кричала:

— Снимай часы, зараза!

Пастор Элд Флойд тяжело вздохнул. Но сильнее всего его потряс даже не этот факт. Самое страшное для него было то, что эти малолетние грабители не полезли к нему драться, не схватили на дороге какой-нибудь камень или кусок железа.

Нет, они достали обыкновенный пистолет, самый настоящий, и равнодушно направили его в сторону Флойда, готовые в любой момент всадить в него пулю.

— Господи, что делается на грешной земле! — опять вздохнул пастор.

Он пробовал молиться, но мысли его все время путались. Перед глазами то появлялось, то исчезало лицо девочки, которая кричала, брызгая слюной:

— Чего стоишь, как столб?! Ты что — оглох?

Флойду казалось, что приближается конец света.

Иначе, откуда в людях столько злобы, столько ненависти? Откуда вдруг появилось столько жулья, которые, никого не боясь, днем и ночью разгуливают по городу, размахивая оружием, будто веточкой дерева отмахиваясь от назойливых мух.

Это не может продолжаться бесконечно. Но, казалось, не существует на земле силы, которая бы могла обуздать преступность, остановить обезумевших людей, вырвать общество из этой грязи, в которой оказались даже старики и дети. И только Божья кара могла положить всему этому конец.

Сын очень набожных родителей, Элф Флойд с раннего детства много слышал о приближающемся конце света. Тогда ему казалось, что с его наступлением все вокруг должен укрыть черный туман. Падают деревья, рушатся дома, но не слышно ни звука. Обезумевшие люди бегают по улицам с перекошенными лицами, но ни крик, ни даже шепот не могут у них вырваться из уст.

Наконец все поглощает непроглядная тьма, а через день или два, когда туман начинает рассеиваться, оказывается, что вокруг уже нет ни поваленных деревьев, ни разрушенных домов, ни перевернутых машин, ни умерших людей. Ни асфальтовых дорог, ни бетонных тротуаров, ни травы в парках и скверах. Вокруг лишь желтый песок, как в пустыне.

Вот только Флойд никак не мог представить, что же тогда будет с ним. Он не верил, что он умрет и больше уже ничего не увидит.

Теперь же, по прошествии стольких лет, конец света представлялся ему совершенно другим.

Он понял, что все так и должно быть: насилие, убийства. По улицам, словно стаи волков, бродят люди и убивают всех, кто встречается им на пути. Сначала они будут разбивать стекла в домах, затем начнут поджигать и разрушать сами дома.

В это время действительно послышался звон разбитого стекла и дом вздрогнул, словно при землетрясении…

* * *

Давид Хелоран, молодой светловолосый человек с плоским, покрытым веснушками лицом и серыми глазами, пребывал в отвратительном настроении. Он сидел на диване и смотрел телевизор, с экрана которого диктор вещал о том, что ведется неустанная борьба с преступностью, что начались новые застройки квартала, в котором жила его семья, но Давид, казалось, ничего не слышал.

Давид Хелоран работал клерком на рыбоконсервном заводе. Несколько дней назад, без всякого предупреждения, служащие были распущены, а фирма ликвидирована. Все остались без работы.

Давид потратил сегодня много времени, обходя различные биржи и агентства, но удача не давалось ему в руки. Он знал, что отыскать работу очень трудно, но надеялся, что ему повезет найти хотя бы должность дворецкого.

В довершение к этому, пришло извещение о выселении его семьи из дома…

Он окинул взглядом квартиру. Она состояла из довольно большой гостиной, детской комнаты, крохотной кухоньки и ванной. Окно гостиной выходило на балкон. Оттуда доносились голоса и крики.

Давид услышал голос Кенко, жены, но смысл сказанного не доходил до него.

Он поднял голову и посмотрел на нее пустыми глазами.

— Я приготовлю ужин, — сказала она. Кенко ушла на кухню и принялась возиться у плиты.

На вид ей было лет 25. Она родилась в Токио от матери-американки и отца-японца. Отца своего Кенко не помнила, а мать умерла три года назад от сердечного приступа.

Кенко неплохо зарабатывала, выступая в ночном клубе. Правда, голос ее был довольно слабым, но микрофон отлично скрывал этот недостаток. К тому же у Кенко были определенные артистические способности, и она вкладывала в пение много эмоций, это очень нравилось публике.

Среднего роста, с фиалковыми глазами и волосами цвета вороного крыла, она была очень привлекательна.

Давид продолжал сидеть на диване, пока жена возилась на кухне. Он чувствовал себя слабым и никчемным. Аппетита не было, но он решил заставить себя съесть шницель, поджаренный Кенко.

— Все будет хорошо, Давид, — доброжелательно сказала ему Кенко.

Их семилетняя дочь Ника сидела целый вечер за компьютером и играла. Это было ее любимым занятием. Понимая, что родителям не до нее, она молчала.

— Ника, пожалуйста, иди спать, — ласково обратилась Кенко к дочери.

Вздохнув, девочка нехотя выключила компьютер, собрала все принадлежности и поплелась к себе.

Ее крохотная комнатка напоминала кабину космического корабля в миниатюре. Вместо игрушек, какие бывают обычно у детей ее возраста, Ника предпочитала иметь дело только с компьютером и электронными играми. Поэтому вся комната ее была оснащена именно этим оборудованием, а на стенах висели различные схемы и чертежи. Она часами просиживала за клавиатурой дисплея, над разработкой стратегии новой игры или собирала на экране нового робота.

Давид открыл дверь в комнату дочери. Она еще не спала, но глаза ее были закрыты. Он, было, собрался уйти, но Ника позвала:

— Эй, папа!..

Давид остановился.

— Ты уже, вроде, спать должна, — он посмотрел на часы.

— Скажи, это правда, что я слышала из новостей?

— Что именно?

— Что там, на улице, идет война. — Ника приподнялась.

Давид опешил. Ему было удивительно, что ребенок понимает ту ситуацию, которая сложилась.

— Нечего слушать, что там говорят. Все это чепуха. Не обращай внимания.

Он наклонился над дочкой, поправил на ней одеяло и поцеловал теплую нежную щечку:

— Малышка, не беспокойся, это наш дом, здесь мы в безопасности.

В этот момент он ощутил страшный удар, сотрясший квартиру. Что-то зазвенело, заскрежетало.

Давид, вскочив, зацепился за стул и упал на пол, больно ударившись о край кровати.

Казалось, началось многобалльное землетрясение.

Одна стена их квартиры раскололась и с грохотом рухнула, подняв невероятные клубы пыли. Потолок начал с хрустом оседать… Стекла брызнули на асфальт тысячами зловещих осколков.

Давид, не помня себя, схватил Нику на руки и выбежал в коридор. К нему бросилась Кенко. В ее глазах были растерянность и ужас.

— Бежим, — схватил ее за руку Давид. — Скорей, скорей, дорогая.

Они едва успели выскочить из квартиры, как дом сотряс еще один мощнейший удар многотонного молота. В их квартире рухнул потолок. Им показалось, что рушится весь мир, наполненный ужасным, нескончаемым грохотом. Застигнутые врасплох, Давид и Кенко оцепенели. Нестерпимый грохот не умолкал. Казалось, барабанные перепонки не вынесут этого. Огромные куски штукатурки и клубы меловой пыли вздымались до неба, заполняя всю Вселенную.

Понемногу они кое-как пришли в себя и пошли по улице, прочь от дома.

* * *

Там они увидели бегущих людей, выгнанных из своих квартир. Откуда-то доносился надрывный вой мегафона:

— Внимание, внимание всем гражданам! Офицеры реабилитационной службы здесь для того, чтобы помочь вам, граждане…

Вся улица начала постепенно наполняться истошным воплем — пронзительным, нескончаемым.

Окинув взглядом улицу, жителей квартала, все прибывающих полисменов с автоматами в руках, Давид Хелоран сразу понял, что все это значит, и его охватило мучительное, сводящее каждую мышцу, оцепенение.

Их подхватило общим потоком людей. Рядом с ними прихрамывал дряхлый дедушка Грант, который с необычайной силой то размахивал костылем, то громко стучал им по тротуару. Ветер вздувал ему до самых глаз длинную седую бороду и развевал волосы. Грант в эти минуты был похож на сказочного колдуна.

С мрачной решимостью ковыляла рядом с ним пожилая дама, ее звали мадам Лотак. Она нахлобучила на голову старомодную шляпу с большими полями для защиты от солнца, но забыла завязать ленты, и они болтались у нее на плечах. Старуха ужасно гордилась своей шляпой и любила в ней щеголять — именно в таких головных уборах разгуливали модницы прошлого века…

Следом шагал пастор Элф Флойд, на лице его застыла гримаса брезгливого осуждения, но он не мог не идти рядом со своими прихожанами.

Продребезжал древний «форд». К рулю пригнулся сумасбродный мальчишка Джимми; в машине было полно его приятелей, таких же сумасбродов. Они вопили, свистели, мяукали — словом, были рады случаю пошуметь.

В поток идущих еще и еще вливались жители квартала, наперегонки мчались дети и собаки. Люди шли не только по тротуару, но и по газонам перед домами, и прямо по мостовой.

На главной улице, перед муниципалитетом, все росла и росла толпа. Начали подъезжать автобусы, из которых выпрыгивали полисмены реабилитационной службы. Они начали заталкивать в автобус жителей квартала, сопротивляющихся укрощали с помощью дубинок и кулаков.

Подбежал Томас Брэд, мясник из магазина. Край его белого фартука был заткнут за пояс, а высокий плотный колпак съехал на ухо.

Берта Стивенсон, секретарша, взобралась на какой-то ящик посреди тротуара, чтобы лучше видеть, что творится вокруг.

Сильвестр Максвелл, хозяин заправочной станции, что находилась напротив муниципалитета, стоял у обочины и усердно тер куском ветоши перепачканные смазкой ладони, словно знал, что ему вовеки не оттереть их дочиста, но стараться он обязан.

Гарри Силк с размахом подкатил на фургончике желтого цвета к бензоколонке и заглушил мотор.

Какой-то толстый тип в полицейской форме ударил Давида Хелорана по затылку чем-то увесистым. Рубашка сразу пропиталась пятнами крови. Давид упал на четвереньки, ему показалось, что в черепной коробке разорвалась бомба.

Кенко бросилась к нему на помощь:

— Давид, ты можешь встать? Попробуй подняться, — сказала она и заплакала. Давид некоторое время лежал без движения, затем все же с помощью Кенко поднялся на ноги, тряся головой.

В этот момент какой-то верзила схватил Кенко за волосы. Подбежали еще двое и набросились на несчастных, как голодные хищники на добычу. Все завертелось в бешеном круговороте. Один из напавших ударил Кенко по ногам носком тяжелого ботинка. Молодая женщина рухнула, сильно ударившись об асфальт. Верзила, шипя от злобы, как гремучая змея, вытащил пистолет и направил на Кенко.

В дикой ярости Давид швырнул камень в полицейского, держащего его жену на прицеле. Тот в ответ выстрелил, но пуля попала в асфальт.

Верзила отпустил Кенко, сбил с ног Давида и навалился на него. Он скрутил ему руки, приподнял и швырнул в переполненный автобус, стоящий рядом.

— Мама, мамочка! — закричала Ника, но родители не могли ей помочь. Ребенка толпой отнесло дальше. Ника безудержно плакала. — Мама, папа, помогите! — умоляла испуганная происходящим девочка.

Ника с плачем вцепилась в обидчика-громилу и принялась колотить его своими маленькими кулачками. Полицейский отшвырнул ее, Ника, пролетев несколько метров, упала на мостовую, не переставая плакать и кричать.

Затем ее кто-то подхватил. Девочка боролась изо всех сил, брыкалась, кусалась, как пантера, пытаясь освободиться, но ее с легкостью удерживали.

Ника никогда не забудет то страшное, злобное лицо. Гигант держал обе ее руки своей одной и забавлялся тем, что с силой сжимал и разжимал тонкие пальчики.

Ника кричала от боли, напрасно пытаясь освободиться, изо всех сил пиная урода ногами.

— Мама, мамочка!.. — звала она на помощь. Слезы заливали лицо. Девочку охватили страх и ужас.

— Мама, папа… — слабеющим голосом звала насмерть перепуганная Ника.

Издевательство над ребенком увидел Большой Сэм. Он дико заорал и наклонился вперед, чтобы стряхнуть с себя трех полисменов, навалившихся на него и пытавшихся затолкнуть в автобус, где уже было много жителей квартала Кадиллак-Хайц.

Раздавая тумаки направо и налево, Большой Сэм не без труда выбрался из свалки. Он походил на огромного медведя, отбивающегося от злобной стаи волков. Еще какая-нибудь минута, и кулаки Сэма обрушатся на гиганта, как неудержимый горный камнепад…

Но, к несчастью, Большой Сэм споткнулся о чье-то тело, лежащее на асфальте, и распластался рядом.

Вдруг он услышал знакомый голос. Сэм повернул голову и увидел Берту Стивенсон.

Берта отчаянно кричала, размахивала руками, пытаясь привлечь к себе внимание:

— Не верьте им, не верьте! Они увозят вас в концентрационные лагеря! Вы больше никогда не вернетесь сюда, не увидите свободы! Я знаю, знаю, что нет никаких реабилитационных центров, с дубинками и револьверами туда бы не переселяли!

Глаза горели на ее темнокожем лице, искаженном неистовой яростью и ненавистью.

— Сумасшедшие, идиоты! Подонки! Будьте вы прокляты! Убирайтесь отсюда! — хрипела она.

На губах у Берты выступила пена. Она была страшна в своей отчаянной ненависти. Берта бросала в адрес полисменов из реабилитационных групп жестокие, унизительные ругательства.

— Ну, проклятая черномазая, считай, что ты уже допрыгалась! Сейчас я прикончу тебя, и тогда уж точно тебе не понадобится реабилитационный центр! — завизжал полисмен и, расталкивая ударами дубинки толпу, подскочил к Берте.

Губы Берты выпятились, она плюнула полисмену в лицо. Она даже не двинулась с места, когда тот вплотную подошел к ней. Только глаза горели бешенством, а маленькие руки сжались в кулаки. Как только полисмен протянул руку, чтобы схватить Берту, она вцепилась ногтями в ненавистную морду. Она царапала его, как кошка, и не вырвала ему глаза только потому, что он резко отклонил голову.

От ярости и боли полисмен ослеп. Он поднял руку, чтобы ударить Берту, но она с необыкновенной прытью метнулась в сторону, а его огромный кулак, минуя цель, с размаху врезался в стену. Полисмен заорал от нестерпимой боли и бессильной злобы.

Берта, воспользовавшись моментом, выхватила мегафон из его рук и бросилась бежать вдоль стены, к автобусам, пытаясь выбраться из этой свалки, но не успела. Дорогу ей загородил своим телом другой полицейский, отрезая путь к отступлению.

Женщина прижалась к стене, сложив руки за спиной, и следила за ним блестящими глазами.

На ее лице не было и тени страха, когда полисмен бросился на нее. Как только он изловчился, чтобы нанести Берте удар она, вскинув руку, хлестнула его по лицу собачьей плетью. Полисмен попытался завладеть орудием Берты, но она снова ударила его. Удар пришелся по лицу и обжег кожу так, будто к ней прикоснулось раскаленное докрасна железо. Полисмен закричал от боли и снова попытался выхватить плетку, но она, просвистев в воздухе, обрушилась на его голову. Берта с быстротой ящерицы метнулась в сторону, обернулась и снова ударила его плеткой по лицу. Одуревший от боли полисмен попятился назад.

Берта стала размеренно и методично хлестать плеткой по головам, спинам, шеям всех полисменов, попадавшихся ей в этой свалке. Им негде было скрыться от свистящей в воздухе плетки, которая снова и снова врезалась в кожу, оставляя на ней горящие огнем багровые вздувшиеся рубцы.

Вдруг внимание Берты привлек неистовый плач ребенка. Приглядевшись, она снова задохнулась от гнева: гигантский урод измывался над Никой. Одним прыжком Берта оказалась возле них, и ее хлыст впился прямо в глаз верзиле. Взревев от боли, он упал на колени. Возле них вдруг появился Большой Сэм. Берта вырвала малышку из рук негодяя и передала Сэму. Он взял малышку на руки и быстро втолкнул в желтый фургончик, стоящий неподалеку.

Берта, схватив мегафон, подбежала к автобусам, куда полисмены заталкивали людей.

— Слушайте меня, люди! — закричала она. — Нет никаких реабилитационных центров! Все, что они делают — незаконно! Они не имеют права выгонять вас из ваших собственных квартир и издеваться над вами.

Оставайтесь здесь, здесь — ваш дом! Если вы останетесь, никто не посмеет вас отсюда выселить!

К ней бросились несколько полисменов, кто-то из них сильно толкнул ее. Берта упала на тротуар.

— Что же ты, защитник, не умеешь с дамами обращаться? — издевалась она.

— Ах ты, наглая мразь, недолго тебе осталось орать! — несколько солдат бросились на нее.

Берта едва успела проскользнуть за груду металлических бочек. На одну из них она пришлепнула магнитную бомбу с часовым механизмом.

— Бегите отсюда, люди, торопитесь! — закричала Берта, отбегая от бочек.

Через несколько минут раздался оглушительный взрыв, тела нескольких полицейских взлетели на воздух…

Пробежав несколько метров, Берта увидела желтый фургончик. Дверь перед ней отворилась, она запрыгнула в машину.

Ника продолжала плакать. Женщина ласково прижала девочку к груди.

— Не бойся, малышка, — нежно сказала Берта, вытирая слезы со щек ребенка. Ну, тише, тише. Все будет в порядке. Теперь ты с нами.

Девочка обняла ее за шею, уткнувшись носиком в мягкую грудь и успокоилась.

— Ведь я найду своих родителей, правда? — тихо спросила она.

— Конечно, найдешь. Мы все вместе их найдем, не волнуйся, девочка.

* * *

Переполненные автобусы один за другим трогались с места и уносились неизвестно куда по ночным улицам города. Но тут же подходили другие машины, и полицейские бесцеремонно заталкивали в них оставшихся жителей района.

Дэвид Блэк, на которого была возложена операция по вывозу людей, стоял немного в стороне, предпочитая не вмешиваться в эту переделку.

— Быстрее! — кричал он полицейским. — Какого черта вы медлите? Быстрее, неженки несчастные!

Он готов был сам броситься в этот людской поток и гнать всех взашей к автобусам. Главное, не дать им опомниться. Но, видя злые лица людей, он боялся, что тогда непременно сорвется и начнет в них стрелять. И это стало бы началом большой бойни, за которую его вряд ли поблагодарит начальство.

— Быстрее! — кричал Блэк.

Его злили неповоротливые полицейские, злили эти бестолковые гражданские, которые вопили, кричали, будто их собирались сажать на горячую сковородку.

Его злило, что, судя по всему, срывался е. го очередной отпуск, а он так хотел поскорее, хоть на пару недель, выбраться из этого кошмарного города, из этой кошмарной страны. Он хотел к морю, куда вчера утром отправилась его жена и теперь, наверное напрасно каждый день будет ждать его приезда.

Блэк посмотрел на небо. Понемногу начинало светать. Они не укладывались в отведенные сроки.

— Ну, что вы медлите, болваны! — снова закричал Блэк и зло плюнул себе под ноги.

* * *

Гарри Грант, стараясь сохранять спокойствие и находиться как можно ближе к мадам Лотак, мысленно проклинал все на свете. Ему были ненавистны эти каменные физиономии полицейских, на которых не было видно ни капли сострадания.

— Подумать только, что делается! — не выдержал он. — Нас выгнали, словно скот, из своих же квартир. Теперь никому нельзя верить. Вокруг обман и жестокость.

— Успокойтесь, мой друг, — мрачно сказала мадам Лотак, — мы все равно не в силах что-либо изменить.

— Я спокоен, я совершенно спокоен. Но я не понимаю: в чем мы провинились? Перед кем?

На лице Гранта появилось недоумение.

— Все образуется, поверьте. Я в своей жизни пережила и не такое.

— Однако вы все же придерживайтесь меня, — робко сказал Грант, глядя в сторону. — Мало ли что еще может случиться.

— Хорошо, мой друг.

Мадам Лотак взяла его под руку. Это необычайно окрылило Гарри Гранта. Он почувствовал в себе прилив сил и смелости, будто ему теперь снова было лет тридцать, и он находился на своем корабле, а вокруг бушевал шторм.

— Это же бесчеловечно! Должны же быть какие-то законы, в конце-концов. Мы же люди, а не муравьи, на которых наступил ногой — и нет их.

Грант хотел показать своей спутнице, что он ничего не боится, и, если что, она вполне может на него рассчитывать.

Мадам Лотак покрепче сжала локоть старика, очевидно, вполне разделяя его чувства.

— Мы же люди! — продолжал Грант. — И у нас тоже есть человеческое достоинство, и мы не позволим, чтобы нам прямо в лицо какие-то грязные подонки, безумные служаки вот так вот — тьфу! — плевали.

Плевок Гранта угодил прямо в полицейского. Тот принял это как вызов и тут же обрушил на старика целый град ударов дубинкой.

Грант выпустил костыль и, не удержавшись на ногах, полетел на землю.

Мадам Лотак пронзительно закричала, хотела помочь старику подняться, но ее грубо оттолкнули.

Несколько полицейских подхватили Гранта и потащили в ближайший автобус. Людским потоком мадам Лотак понесло к другому автобусу.

Костыль остался лежать на дороге. Его обходили, на него наступали, кто-то об него споткнулся и, крепко выругавшись, отбросил в сторону.

Мадам Лотак пыталась вырваться из толпы, она хотела быть вместе с Грантом, но один из полицейских грубо толкнул ее обратно в людской поток.

* * *

Пастор Флойд шагал вместе со всеми с высоко поднятой головой. Он не только совершенно успокоился, но, казалось, смотрел на происходящее с явным удовольствием.

— Молитесь, братья и сестры, — тихо говорил он, будто обращался к самому себе. — Молитесь, и будете спасены. Господь долго терпел это беззаконие, эти ужасы, но всему приходит конец. Пришел конец и его терпению.

Кто-то сильно толкнул его, но пастор не обратил на это никакого внимания.

— Молитесь, братья и сестры, ибо пришел конец света. Смотрите, как заходится сатана в предсмертных судорогах. Не бойтесь его криков. Он показывает свое жало, но оно уже не ядовито.

В это момент он заметил, как какая-то женщина бросилась за груду металлических бочек, которые находились недалеко от него.

Она тут же выскочила обратно.