Миллз Марк

Офицер по вопросам информации

Кэролайн, Гасу и Рози
Вы убили прелестную девушку, и смерть ее дорого обойдется вам. Уильям Шекспир. Много шума из ничего
ЛОНДОН

Май 1951



Марио пребывал в хорошем настроении.

Для этого не обязательно требовались особые причины — хорошее настроение часто посещало его. Такой склад характера достался ему в наследство от отца — простого трудолюбивого человека, который внушал своим детям необходимость ежедневно возносить благодарность Всевышнему за то, что многие считали само собой разумеющимся.

Марио обвел взглядом ресторан. Прекрасное заведение, расположенное в броске камня от «Ритца», которое за последние четыре года обрело репутацию самого лучшего в городе. Неплохо для сына сапожника из маленькой деревушки в Северной Италии. Совсем неплохо.

Зал был пуст, если не считать одинокого посетителя у стойки бара, но через час тут соберется полно народу, даже в эти суровые времена. Он просмотрел книгу заказов, сопоставляя данные с расположением столиков. Как обычно, пробежал взглядом список посетителей, запоминая, кто и где предпочитает сидеть. Учитывать их желания было самым трудным в его работе.

Первым делом Марио обратил внимание на столик номер семь. Его память не сохранила лица этого посетителя — одного из компании, которая являлась сюда отмечать юбилеи или дни рождения, — однако он помнил, что тот не скупится на чаевые. На этом мужчине был хорошо сшитый пиджак, чей покрой говорил о том, что он вышел из рук одного из модных портных с Севилл-Роу. Он сообщил Марио, что его жена придет позже, и заказал сухой мартини, чтобы скоротать время.

Жена этого мужчины явно была натурой романтической, потому что еще днем сделала специальный заказ — на столе сюрпризом должна была появиться бутылка вина. Это белое вино из небольшой французской винокурни доставили на такси вместе с письменной инструкцией и щедрыми чаевыми, прикрепленными к горлышку.

Бутылка ожидала во льду за стойкой бара. Марио подмигнул Грегори, прежде чем укрыться за развесистой пальмой, чтобы наблюдать за реакцией клиента.

Мужчина улыбнулся при виде ведерка со льдом, но, когда Грегори показал ему бутылку, застыл на месте, и от лица его отхлынула кровь. Он молча посмотрел на Грегори и потрясенно оглядел ресторан. Взгляд его остановился на другом посетителе — мужчине, сидящем у бара. Прежде тот располагался спиной к седьмому столику, но тут развернулся на стуле.

Было невозможно понять, о чем говорят взгляды, которыми обменялись эти двое, но они были полны напряжения. Бедняга Грегори был сбит с толку. Он предложил разлить вино в бокалы, но на него не обратили внимания, и он благоразумно предпочел отступить, когда джентльмен у стойки бара поднялся с места, держа в руке коктейль. Мужчина был высок, лыс и двигался с ленивой грацией.

Другим свойством характера, которым Марио гордился, была его предельная осмотрительность, но этот разговор он решил подслушать и направился к столику номер десять. Тот был скрыт за высокой спинкой дивана, однако Марио прикинул, что оттуда все будет хорошо слышно.

Тем временем лысый мужчина сел.

— У тебя такой вид, словно ты увидел привидение.

Говорил он с легким, но безошибочно узнаваемым американским акцентом.

— Где моя жена? — спросил другой мужчина.

— Не беспокойся, с ней все в порядке.

— Где она?

— Дома. Она решила, что мы должны поговорить.

— Я тебе не верю.

— Это правильно. Позвони ей, если хочешь. Сигарету?

— У меня свои.

— Попробуй эти — они русские.

Марио услышал, как раскурили сигарету, и затем лысый сказал:

— Что у тебя за тайна?

— Тайна?

— Ты заметно постарел за десять лет.

— За девять.

— Мне казалось, что прошло куда больше времени.

— В самом деле?

— Я скучаю по Мальте.

— Сомневаюсь.

— Похоже, ты не очень мне рад.

— А чего ты ждал? Когда мы виделись в последний раз, ты пытался убить меня.

Марио чуть не уронил стакан с вином на десятый столик.

— Именно так тебе и рассказали?

— Им не надо было рассказывать. Я сам там был. Помнишь?

— Ты не прав. Я мог убить тебя. Вероятно, я и должен был это сделать. Но предпочел воздержаться.

Другой мужчина насмешливо фыркнул.

Затаившись в укрытии, Марио сожалел о своем решении подслушивать. Спасение пришло в виде большой компании, которая, громко разговаривая и смеясь, ввалилась в ресторан, чтобы пообедать.

— Не об этом ли тот актер всем рассказывал? — спросил лысый собеседника.

— Я, во всяком случае, так думаю.

— Не уверен, что шляпа-федора и плащ подходят такому коротышке. Он похож на ребенка, который изображает Зорро.

Эти явно за столик номер два, подумал Марио, выбираясь из своего убежища, чтобы встретить новых клиентов.

МАЛЬТА

Апрель 1942



Она хорошо знала это кладбище, — не только каждую могилу, надгробие и склеп, но и все целиком. Вне всяких сомнений, она изучила его досконально, чтобы уверенно двигаться по дорожкам даже в безлунную ночь, как эта. Прежде чем сгустились сумерки, ей помогало не сбиться с пути созвездие мерцающих свечей, но даже в самой глубокой темноте ее единственными спутниками были уверенность и цель, к которой она шла.

Теплый ночной бриз донес до нее густой аромат сосновой смолы. Однако сегодня ночью он смешался с запахами разложения. Две случайные немецкие бомбы — или, может быть, итальянские, поскольку эти макаронники вернулись, — накануне разнесли склон холма, перепахав семейные могилы и расшвыряв гробы. Повсюду валялись трупы в разных стадиях разложения. Жуткое зрелище напоминало иллюстрацию к Судному дню.

Отец Дельбоно вознес о них всех молитву на обедне, и за это внимание юное поколение прихода одобряло его, но стремление заигрывать с вечностью вызывало стойкое неприятие старшего поколения. Одни хмурили брови, другие неодобрительно цокали языком со своих мест.

И все-таки ее симпатии принадлежали отцу Дельбоно, а не старому греку и его сморщенной богобоязненной сестре, которые провели весь этот день при безжалостной жаре и нечеловеческой вони, стараясь, чтобы все трупы были найдены и перезахоронены с соответствующими почестями.

Судя по запаху, отец Дельбоно и небольшая команда его помощников не справятся со своей мрачной задачей до сумерек, и она несколько ускорила шаг при мысли о крысах, пирующих неподалеку. Она всегда ненавидела крыс, даже до войны, даже до того, как стали расходиться истории о том, чем промышляют крысы в развалинах рухнувших от бомбовых ударов зданий.

Кармела увидела впереди огонек. Дрожащее пламя, нечеткие контуры лица… человек прикурил сигарету. Затем снова наступила тьма.

Она пошла медленнее — больше из уважения, чем от страха. После того как кладбище превратилось в оживленное место, она не раз в утренние часы после работы проходила через него, полное тоскующих душ. Однажды в темноте она услышала глухие мужские рыдания и сняла обувь, чтобы несчастного не потревожили ее шаги по мощеной тропинке.

— Добрый вечер, — поравнявшись, тихо сказала она на мальтийском.

Он сидел на низкой каменной стенке справа от тропы и ответил на английском.

— Я думаю, ты согласишься, что уже утро, Кармела.

Она не знала этот голос или же не смогла узнать.

— Хорошо заработала вечером?

Мужчина не только был знаком с ней, но и знал, чем она занимается. Кармела порадовалась, что он не видит румянца, выступившего на ее лице.

— Да, неплохо.

— О, ты же знаешь, что так и должно быть.

Ее сердце забилось быстрее, и дело было не столько в словах, сколько в медленном легком акценте.

Его короткий смешок успокоил ее растущие опасения.

— Я всего лишь пошутил.

Он глубоко затянулся. В тусклом мерцании тлеющего табака она смогла разглядеть, что на нем военная форма цвета хаки: рубашка и шорты. Но это не помогло. Недавно все службы перешли на нее, и она не могла разглядеть знаки различия на плечах.

— Кто ты? — спросила она.

— О, теперь я оскорблен.

Это мог быть Гарри, или Бернард, или даже молодой Билл, которого все они называли Малышка Уилли (после чего обязательно разражались смехом). Но она не чувствовала желания смеяться, потому что это мог быть едва ли не любой из офицеров, которые по ночам проходили через «Синий попугай». И этот человек продолжал хранить молчание, наслаждаясь ее смущением, ее растерянностью, что было жестоко.

— Я, пожалуй, пойду.

Он поднялся со стенки и схватил Кармелу за руку прежде, чем она сделала два шага.

— Куда ты спешишь?

Девушка попыталась высвободить руку, но хватка была крепкой. Тихонько вскрикнув, она дернулась, но через мгновение оказалась прижатой спиной к его груди.

Свободной рукой мужчина зажал ей рот.

— Тс-с-с-с… — предостерегающе прошипел он.

Выплюнув сигарету, приблизил рот к ее уху.

— Ты хочешь знать, кто я? Я последняя живая душа, на которую упадет твой взгляд.

Ей не нужно было знать все слова — она прекрасно поняла их смысл. И забилась отчаянно. Господи, ее дом, родители, братья, собака — все они так близко, стоит только подняться на холм!

Мужчина стремительно отреагировал на протест, заломив ее левую руку за спину — резко, до хруста в суставе. Боль пронзила ее, колени подогнулись, и Кармела едва не потеряла сознание. В отчаянии она попыталась укусить его руку, зажимавшую ей рот, но он успел убрать пальцы. Девушка уже не сопротивлялась, когда он сунул руку ей между ног, в развилку бедер, и снова теснее прижал к себе.

Его дыхание было на удивление спокойным, и Кармела каким-то образом поняла, что он улыбается.

А когда почувствовала его твердеющую плоть, заплакала.

День первый

— Чай или кофе?

— Что вы посоветуете?

— Первое отдает водой, в которой мыли посуду, а второе — просто помои.

— Что ж, попробую помои.

Официант, болтавшийся поблизости, который привлек внимание Макса, приземистый и чем-то напоминающий жабу, был новенький — видимо, кого-то из кухонного персонала призвали заменить Уго, чья жена была ранена во время бомбежки в уик-энд, когда она с подругами прогуливалась около Рабата. К счастью, пилот «Мессершмитта-109» заплатил за это злодеяние жизнью, «спитфайр» мгновением позже размазал его на скалах Дингли.

— Как себя чувствует жена Уго? — спросил Макс у официанта.

— Она умерла.

— Ох…

На тот случай, чтобы не оставалось сомнений, официант склонил голову набок и высунул толстый язык. Глаза его оставались открытыми и внимательными.

— Два кофе, пожалуйста.

— Два кофе.

— Да, спасибо.

Макс проводил взглядом официанта, который уходил вразвалку. Но мысли его были не здесь, а с Уго; он прикидывал, когда снова увидит его кривую улыбку.

Наконец он заставил себя сосредоточить внимание на молодом человеке, сидящем напротив него. Эдвард Пембертон с увлечением рассматривал помещение — высокие окна, тщательно выкрашенные стены, высокий потолок с балками — и явно был далек от мыслей о смерти.

— До чего красивое место.

— Это старинный «Оберж-де-Прованс».

В величественном здании в стиле барокко, некогда доме рыцарей госпитальеров, ныне размещался «Юнион-клаб», благословенное прибежище для офицеров от жестокой реальности войны. Здание, казалось, несло на себе следы прежней очаровательной жизни и, как ни странно, стояло совершенно нетронутым среди развалин Кингсуэй, старинной улицы Валлетты. Оно пропитано духом Сент-Джеймсского клуба для джентльменов, и не было лучше места, чтобы сообщить новости юному Пембертону. Обстановка поможет смягчить удар.

— Что за Уго?

Значит, он все же слушал.

— Старший официант.

— А что случилось с его женой?

Макс помедлил, прежде чем рассказать ему эту историю. Не стоит делать вид, что эти события не столь ужасны. По сути, это известие должно разжечь в нем чувство возмущения, хотя Пембертон мало что мог сказать по этому поводу. Ему не покинуть Мальту в ближайшее время; просто он этого еще не знал. Очередная перелетная птица, попавшая в силки осажденного гарнизона. Бедный неудачник.

Макс изложил все это с предельной мягкостью. Офис вице-губернатора уже был на связи с военными чинами в Гибралтаре, которые реалистично оценивали, что Мальта приперта спиной к стене. Если служба Пембертона требуется на острове, то быть посему. Он должен пригодиться — и все тут. Форс-мажор. Зато у вас будет полная картина.

— Я понимаю, — сказал Пембертон.

— В самом деле?

— Конечно, сэр. У меня нет возражений.

Макс хотел спросить Пембертона, понимает ли он, что его ждет: жара, от которой спирает дыхание, удушающая пыль, москиты, оводы, блохи, которые въедаются в плоть, бессонные ночи и скудный рацион. Ах да, и еще люфтваффе, которые вместе с региа аэронавтика стараются стереть остров с карты, разбомбив его в пыль.

— Я никогда не хотел отправляться в Гиб, — продолжил Пембертон. — Он никогда не казался мне… ну, настоящим местом, что ли, хочу я сказать.

Война как туризм, подумал Макс. Что ж, есть и такой путь попасть на нее, и, наверное, он не лучше и не хуже, чем любой другой.

— Мальта многое может предложить, — сказал он. — Когда будет окончательно дописана история войны, эта небольшая скальная шишка в середине Средиземного моря станет большой фигурой.

— Если вы взываете к моему тщеславию, это может сработать.

Макс издал короткий громкий смешок, который привлек взгляды артиллеристов за соседним столиком. Пембертон застенчиво улыбнулся, явив в широкой улыбке безукоризненные зубы. Любимец женщин и воплощение чувства юмора.

«Прекрасный объект для Розамунды, — подумал Макс. — Она никогда не простит мне, если я лишу ее права первой отказаться».

Пембертон объяснил (с тем уровнем откровенности, которой он скоро научится избегать), что ему надоело перемещаться с места на место, пользуясь покровительством своего дяди, большой величины в военном ведомстве.

— Я должен предупредить вас, что он будет отнюдь не в восторге.

— Тогда объясните ему, что Мальта уже спасла вам жизнь. Гидросамолет, на котором вы должны были вылетать прошлой ночью, пропал.

— Пропал?

— Мы думаем, был сбит рядом с Пантеллерией. Там располагается станция радиопеленгации и эскадрилья «сто девятых». Точно мы ничего не узнаем, пока не услышим, что скажет по этому поводу «Радио Рима». Конечно, они несут полно ерунды, но мы неплохо научились извлекать крупицы истины, полезные нам.

Пембертон долго смотрел на стоявшую перед ним чашку кофе, прежде чем поднять глаза.

— Вчера я обедал с одним пилотом. Познакомился с ним через Алекса. Это Дуглас Питт.

Макс никогда не слышал о Питте — ребята с гидропланов, находящихся в бухте Калафрана, держались особняком от других пилотов. Они постоянно были в полетах, покрывая две тысячи миль между Александрией и Гибралтаром по ту сторону Средиземного моря, с остановкой на Мальте — одиноком аванпосту союзников во враждебном море, которое контролировали нацисты.

— К этому придется привыкнуть.

Взгляд Пембертона остановился на Максе, требуя объяснений.

— Послушайте, я бы соврал, сказав, что сегодня потери относительно невелики. Люди… ну, сегодня они здесь, а назавтра их уже нет.

Когда Пембертон заговорил, в его голосе слышалась легкая нотка раздражения.

— Это не значит, что мы должны забывать их.

На самом деле так и есть, подумал Макс. Если вы все время будете думать о тех, с кем общались, то не сможете действовать. За первый год он написал четыре искренних письма семьям троих мужчин и одной женщины, которых хорошо знал. За минувший год он больше не написал ни одного такого письма.

— Да, ты, конечно, прав.

Пембертону придется искать свой собственный путь, предполагая, что он проживет достаточно долго, чтобы проложить его.

— Так вот, скажи мне, что ты знаешь о Мальте?

— Я знаю о Вере, Надежде и Любви.

— Все знают о Вере, Надежде и Любви; газеты у нас дома окружают славой в народном сознании имена трех Глостерских гладиаторов. Смысл этой истории в том, что отчаянию и бедствиям противопоставляется отвага, и читатели в своих домах возвращаются памятью к лету 1940 года. Когда Гитлер легко прошелся по Северной Европе, словно это была игровая площадка у его дома, маленький островок в Средиземном море с тремя устаревшими бипланами отважно выступил против всей мощи итальянской региа аэронавтика, а самолеты пилотировали летчики, едва научившиеся летать.

Вот так и рождается миф. Надо только немного помочь ему.

— На самом деле их было шестеро.

— Шестеро?

— Да, Глостерских гладиаторов было шестеро. И еще группа в резерве.

Пембертон нахмурился:

— Я не понимаю.

— В небе одновременно никогда не находилось больше трех самолетов, остальные были непригодны.

Эти имена были вычеканены, а затем тихо стерты предшественником Макса, и потом поддерживались только горячим католицизмом мальтийцев.

— Это часть того, что мы делаем в информационном отделе.

— Это не те слова, которые нам хотелось бы употреблять. Я говорил вам, что вы совершенно независимы.

— Ну да. Как бы не так.

Макс заметил тревожный блеск в искреннем взгляде молодого человека. Шесть месяцев назад он легко отступил бы и дал Пембертону возможность делать выводы самому, но сейчас, когда крепость Мальты висела на волоске, он не мог позволить себе такой роскоши. Ему было нужно, чтобы Пембертон с первого же дня крепко сидел в седле.

— Послушайте, никто из нас не пытается подавить дух народа. На этом рынке активно действуют гунны и итальяшки. — Он сконструировал улыбку, на которую Пембертон вежливо ответил. — Вы блестящий молодой человек, так что я собираюсь какое-то время поберечь вас и объяснить вам, каким образом это произойдет.

Он начал с урока истории отчасти потому, что в досье Пембертона упоминалось, что тот получил уважаемую вторую степень по этой теме в Вустерском колледже в Оксфорде.

Лучше всего, объяснил Макс, воспринимать данные в отечественных газетах о «верной маленькой Мальте» с некоторой осмотрительностью. Когда в июне 1940 года сложились враждебные отношения с Италией и дутый цезарь протянул руку Гитлеру, Мальта была куда более разделенным островом, чем это старалась представить британская пресса. Мальта предложила себя в распоряжение Британской империи в 1800 году, но полтора столетия спустя многие хотели разорвать эти отношения, потому что всем сердцем жаждали обрести независимость от метрополии. За столом в правительственном совете напротив националистов сидели конституционалисты, защитники своеобразного колониализма. Их не только было численно больше, но они еще и ощущали поддержку семьи Стрикленд, которая эффективно контролировала мальтийскую прессу, выпуская два ежедневника: «Таймс оф Мальта» и ее независимого двойника «Ил-Берга».

И когда первые итальянские бомбы посыпались на остров, нанеся серьезный урон той близости, которую многие мальтийцы испытывали к своим ближайшим соседям — до них было рукой подать к северу через синие воды Средиземного моря, — они стали чувствовать ложь за сто шагов, и многих обеспокоила трепотня Стрикленда, потому что они знали: их тянут к британскому истеблишменту.

Посему информационный отдел стал предлагать для потребления читателям в «Дейли ситуэйшн рипорт» и еженедельном бюллетене коктейль из холодных, строгих и практически беспристрастных фактов. В сущности «Дейли ситуэйшн рипорт» представлял собой ведомость, в которой выставлялись оценки. Сколько их бомб нашли свои цели? И сколько самолетов потеряли мы и они во время ежедневных налетов? Тут, конечно, были и конфликтные ситуации, когда цель приписывали себе и артиллерия, и авиация. В дикой сумятице налетов на Гранд-Харбор кто мог с абсолютной уверенностью утверждать, был сбит врезавшийся в воду пикирующий бомбардировщик «Штука» зенитным огнем или «харрикейном», севшим ему на хвост?

Участие в таких диспутах испортило Максу много приятных вечеров — и все из-за «Лейт ситуэйшн рипорт», которые он выпускал в десять сорок пять, и они предшествовали пятичасовым отчетам. Он потерял счет случаям, когда его вызывали к телефону в середине приятного обеда, и ему приходилось выслушивать нудное блеяние из штаб-квартиры артиллерии или авиационной разведки — все они были полны желания получить драгоценный скальп.

Он подумал, что лучше всего держать эту информацию подальше от Пембертона. Он толком не мог объяснить основную причину, по которой поддерживал отношения с офисом вице-губернатора, занимаясь изданием отчетов о ежедневной ситуации. Дело было в том, что ему хотелось оставить собственные вечера нетронутыми, чтобы никто не вторгался в них, раздражая его.

Но вместо этого нес на себе тягостный груз, вникая во все детали работы информационного отдела: прослушивание станций вражеского радио на всем пространстве Средиземного моря; перевод передач Би-би-си и речей губернатора, обращенных к мальтийцам, а попутно — подбирал легкую музыку, которая перемежала новостные сообщения.

— Позолоченная пилюля, — рассеянно произнес Пембертон, когда Макс умолк.

— Хорошо сказано.

— Но не пропаганда.

— Гоните эту мысль. Еще до конца недели мне придется предстать перед Финансовым комитетом и воевать с ним, оправдывая дополнительные расходы на департамент Эдварда Пембертона.

Он не врал. Ему придется это сделать, пусть даже представители Мальты подвесят его над углями, но потом им придется согласиться с его требованиями. Для него это был предсказуемый маленький театр, который повторялся с утомительной регулярностью, обнажая одну из основных тем колониальной администрации: позволь их стороне высказаться, а затем скажи, что им следует говорить.

— Думаю, картина мне ясна.

— Прекрасно. Кстати, где вы остановились?

— У Осборна.

— Нужно найти вам более постоянное убежище. Вечерами там устраивают пьянки, и вам придется расплачиваться, чтобы заявить о себе. Мы подберем что-нибудь для вас.

— Звучит обнадеживающе.

— Если вы не против заднего сиденья, я мог бы подхватить вас около пяти.

— У вас есть мотоцикл?

— Технически это три мотоцикла, скрепленные проволокой и силой воли.

Пембертон просиял улыбкой кинозвезды.

Да, подумал Макс, Розамунда будет очень рада неожиданному гостю.



Так и случилось.

Встретив их в дверях, она поправила прическу, чего никогда не делала для Макса.

Дом располагался недалеко от дороги Принца Уэльского в Слиме, примостившись рядом с полицейским участком. Это был типичный мальтийский дом, и его скромный фасад не давал никакого представления о сокровищах, которые хранились за ним. Деревянная входная дверь располагалась между двумя окнами, и еще три были на верхнем этаже, объединенные каменным балконом, который нависал над улицей. Симметричный фасад дома не имел никаких украшений, если не считать медной пластины с названием «Вилла Мария», вделанной в белую штукатурку, и небольшой застекленной терракотовой ниши над входом с изображением безутешной Богоматери, прижимающей к себе ребенка.

На Розамунде было длинное атласное вечернее перламутрово-серое платье, и, как только она выверенным жестом поправила рыжеватые локоны, Макс представил спутника. Розамунда протянула хрупкую руку и, когда они пожали ее, увлекла Пембертона внутрь, бросив из-за плеча одобрительный взгляд на Макса.

Холл был просторный и прохладный, безукоризненно обставленный старинной мебелью. Под их ногами лежал персидский ковер, а стены украшали разноцветные импрессионистические картины. Пембертон был слегка удивлен.

— Скажите, Эдвард, вы, случайно, не в родстве с Адрианом Пембертоном?

— Если он живет в Чепстоу, то, боюсь, он мой кузен.

— Почему вы должны бояться?

— Вы явно ничего не слышали.

— Нет, а потому не могу дождаться вашего рассказа.

Розамунда взяла Эдварда под руку и через гостиную повела к большому, обнесенному стеной саду позади дома.

— Он сделал что-то ужасное? Я думаю, именно так он и поступил. В таком случае будут оправданы все мои подозрения на его счет.

Макс бросил свою туго набитую кожаную сумку на диван и последовал за ними.



У Розамунды было три правила, которых следовало придерживаться во время ее «маленьких вечеринок». Первое заключалось в том, что она лично встречала каждого гостя у дверей. Второе — считалось непростительной грубостью рассуждать об источнике обильных запасов спиртного, когда на острове с трудом удавалось раздобыть бутылку пива. Третье правило гласило просто и ясно: после первого часа «парламентская говорильня» прекращалась, о чем в назначенное время сообщал маленький ручной колокольчик.



— Всю неделю не слышала от Хьюго ни о чем, кроме налетов, «бофоров» и «Юнкерсов-88». Так что несколько часов я хотела бы поболтать о чем-то еще, и уверена, вы тоже.

Хьюго, ее муж, был подполковником частей Королевской артиллерии. Перед войной он был известным математиком, и ему принадлежали сложные расчеты для координации огневого вала над Гранд-Харбором — это было впечатляющее зрелище, и Хьюго уже видели на посту старшего офицера в штаб-квартире Королевской артиллерии. В свои сорок с небольшим он выглядел значительно старше, что способствовало его горячему увлечению — театру — и давало возможность играть роли возрастных героев, за которые он охотно брался всякий раз, когда любительский драматический клуб Мальты ставил одну из пьес. Он вечно старался привлечь Макса к прослушиванию, чтобы дать ему какую-нибудь роль: буфетчика, шофера, немногословного гостя.



Пока Розамунда, забыв о первом правиле, водила по саду свою новую находку, Макс двинулся к столу с выпивкой под благодатной тенью одного из апельсиновых деревьев. Как и полагалось, тут никто не наливал. Слугам-мальтийцам не следовало знать, что позволяют себе их братья по оружию. Макс наливал виски с содовой, когда услышал из-за спины знакомый голос.

— «Ах ты, проклятый убивец!»

— «Генрих Четвертый», — не поворачиваясь, отреагировал Макс.

— Нехорошо, и ты это знаешь.

Макс развернулся к Хьюго, лоб которого, как всегда, был покрыт капельками пота. Это была старая и уже несколько надоевшая им игра. Хьюго любил иногда бросить ему какую-нибудь цитату, обычно из Шекспира, — но не всегда.

— «Генрих Четвертый». Вторая часть, — сказал Макс.

— Проклятье!

— Мистрис Куикли — Фальстафу. Я это учил еще в школе.

— Еще раз черт бы тебя побрал. Три раза подряд.

— Но только двадцать два из тридцати восьми.

Хьюго коротко хмыкнул.

— Рад убедиться, что я не единственный, кто ведет счет.

— Если речь идет о счете, скажи спасибо своему столетию.

— Да, разница всего в месяц… Двести сорок девятая эскадрилья засекла «Штуки» над Та-Куали.

Макс помедлил.

— То есть слухи справедливы.

— Что ты имеешь в виду, старина?

— Нам шлют другой отряд «спитфайров».

— Точно сказать не могу — это гриф «совершенно секретно».

— Тогда мне придется поспрашивать у Розамунды.

Хьюго рассмеялся. Его жена пользовалась репутацией человека, который знает все и вся. Ни одна новость, даже совершенно банальная, не проскакивала мимо сетей Розамунды. Учитывая ее связи в службах, вполне возможно, что она знала не меньше губернатора. Тот факт, что она поддерживала близкую дружбу с его сиятельством — или с Е. С., как она настоятельно требовала именовать его, — без сомнения, увеличивал набор ее сведений.

— Я сейчас вернусь, — сказал Хьюго, хватая бутылку. — Там у бугенвиллей дама в расстроенных чувствах. Лучшая половина Тревора Кимберли. Небольшого роста и симпатичная. И жаждущая.

— Нам нравится, когда они испытывают жажду.

— «Ты пронырливый мошенник смертоубийца».

— «Генрих Четвертый». Часть вторая.

— Перестань считать! — воскликнул Хьюго, исчезая с бутылкой.

Макс вернулся к столу и взял свой стакан. Хьюго прав. Апрель был тем еще месяцем — артиллерия смогла сбить больше сотни вражеских самолетов, но главным образом потому, что налеты были частые и беспорядочные. В апреле люфтваффе совершили на остров девять тысяч шестьсот налетов, примерно вдвое больше, чем в марте, что само по себе побило все прежние рекорды. Отсутствие толковых действий со стороны летчиков способствовало внушительному счету у артиллеристов. У многих пилотов насчитывалось не более нескольких часов боевых вылетов за месяц, потому что явно не хватало исправных «спитфайров» и «харрикейнов» — даже если собрать все ресурсы с аэродромов Та-Куали, Луги и Хал-Фар, их все равно было меньше десяти. На Мальте не имелось ничего иного, но вы редко слышали, чтобы пилоты жаловались, однако на что можно было надеяться, имея несколько залатанных, в боевых шрамах машин против массовых налетов «Юнкерсов-88» с прикрытием из шестидесяти истребителей?

Дела могли бы стать совсем плохи, если бы дней десять назад не сообщили о прибытии стремительных новых спитов. Они вылетели из Гринока в Шотландии и направлялись в Гибралтар. Американский авианосец «Уосп» видел их в полном порядке над водами Алжира, и полет шел без заминки, но все, кроме двух из группы, приземлились на Мальте, чтобы заправить топливные баки для долгого полета. Это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но так получилось. Фельдмаршал Кессельринг, который в безопасности сидел на Сицилии, явно был не дурак. До него, конечно, дошли слухи о прибытии воздушных сил подкрепления, и он решил подождать, пока все приземлятся, прежде чем самому приступать к действиям. Через три дня после прибытия примерно половина новых «спитфайров» была уничтожена, а остальные выведены из строя, потому что люфтваффе провели интенсивные ковровые бомбардировки аэродромов.

Люди Кессельринга, нанеся нокаут, были в приподнятом настроении. Он знал это, и они тоже все знали. Потому что без истребителей, которые способны бросить вызов воздушному превосходству люфтваффе, оставалось мало надежды, что к ним пробьется какой-нибудь конвой. И если этого не случится в ближайшее время, и пусть гунны хранят молчание, — остров будет голодать. А за этим неминуемо последует вторжение, угроза которого висела вот уже несколько месяцев.

Господи, этого и представлять не хотелось. Лучше всего вообще не думать об этом, сказал себе Макс, еще раз наполнив стакан и повернувшись, чтобы осмотреть сад.

Он оказался лицом к лицу с Митци.

Она незаметно подкралась к нему и сейчас серьезно смотрела заинтересованным взглядом; ее потрясающие зеленые глаза искали его взгляд, а в светлых волосах запутались лучи солнца. Не первый раз он почувствовал, что теряет дар речи при виде ее красоты.

— О чем вы думали?

— Да так, ничего серьезного.

— У вас были ссутуленные плечи. И выглядели вы так, словно… из вас выпустили воздух.

— Вашими стараниями.

— Льстец.

— Это правда.

— Если это правда, почему вы даже не смотрите на меня?

— Я смотрю.

— Я наблюдаю за вами с момента вашего появления.

— Вы болтали на скамейке с этим лысым типом из армейской службы безопасности.

— Ну, должна сказать, у вас прекрасное боковое зрение.

— Так говорил и мой тренер. Поэтому он ставил меня в середину игрового поля.

— Но вы же не собираетесь говорить со мной о футболе?

— Когда Розамунда позвонит в свой колокольчик, выбора у нас не будет.

По ее лицу медленно расплылась улыбка.

— Боже мой, как мне вас не хватало, — мягко и совершенно неожиданно сказала она.

В ее голосе явно чувствовалась радость, которая едва не резанула его по ушам.

— Вы нарушаете правила, — сказал Макс.

— К черту все правила.

— Вы забываете — вы же из тех, кто устанавливает правила.

— Вам не подходит жалеть самого себя, Макс.

— Это лучшее, что я могу сделать в данных обстоятельствах.

— Сейчас вы несете что-то невразумительное. — Она протянула ему стакан. — Смешайте мне еще порцию, хорошо?

— Напомните мне.

— Не будьте смешным.

— Бандиты за спиной, — прошептал он.

Макс заметил их приближение из-за ее плеча: Хьюго и Тревор Кимберли, за которым шла его смуглая красавица жена.

— Ох, я и не знаю, — многозначительно вздохнула Митци. — Опять джин с…

Макс принял ее стакан.

— Так, а где Лайонел? На патрулировании?

Теперь Хьюго был рядом.

— Будь осторожнее, старина, когда задаешь такие вопросы, — человек может не подняться с глубины.

— Здравствуй, Маргарет, — сказал Макс.

Маргарет Кимберли мягко кивнула. Кажется, она была слегка под хмельком.

— Нет, ты скажи, — настаивал Хьюго, — почему хочешь узнать, чем занимаются наши благородные подводники?

— А кроме того, у меня вряд ли стоит спрашивать, — улыбнулась Митци. — Лайонел мне ничего не рассказывает. Один день его нет, на другой день он возвращается — вот и все, что я знаю.

— Это все, что должен знать каждый из нас.

— И Тревор мне ничего не говорит, — хрипловато произнесла Маргарет.

Хьюго уставился на нее.

— Это, моя дорогая, потому, что твой Тревор большую часть времени ничего не делает. Так говорит офицер, который командует им.

— Знаешь, Хьюго, я как-то не могу воспринимать тебя в качестве командира, — звонко сказала Митци с игривым огоньком в глазах. — Может, ты гениален, может, слегка глуповат, но уж явно не командир.

Маргарет поднесла руку ко рту, чтобы скрыть смешок, который заставил Хьюго оскорбленно нахмуриться. Макс больше не смеялся.

Немного погодя женщины удалились в дальний конец сада. Макс с трудом заставил себя не обращать внимания на ленивое покачивание стройных бедер Митци под легким цветастым платьем.

— Между нами, — понизил голос Хьюго, отнюдь не смущенный этим видом, — все субмарины ушли на неделю или около того.

— В самом деле?