ПЕРЕЛОМ В ХОДЕ ВОЙНЫ НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ И НЕМЕЦКОЕ ОБЩЕСТВО
Вторая летняя кампания вермахта на Восточном фронте
Заняла война полсвета. Стон стоит второе лето. Опоясал фронт страну. Где-то Ладога. А где-то Дон — и то же на Дону. Где-то бомбы топчут город, Тонут на море суда… Где-то танки лезут в горы, К Волге двинулась беда.
(А. Твардовский)
После зимнего краха вермахта под Москвой зимой 1941–1942 гг. на блицкриге можно было поставить крест. Военным профессионалам и дипломатам вскоре стало понятно, что с блицкригом проиграна и война. Так, в ноябре 1942 г., после начала высадки англо-американцев в Африке Риббентроп заявил Гитлеру: «Я прошу немедленно предоставить мне полномочия для начала мирных переговоров с Россией через мадам Коллонтай в Стокгольме даже при условии возвращения большей части оккупированных на Востоке земель». Гитлер побагровел, вскочил и приказал Риббентропу даже не заикаться об этом{1}. По всей видимости, с этого момента звезда Риббентропа начала закатываться. Еще раньше — в ноябре 1941 г. — к Гитлеру с подобными предложениями обращался командующий армией резерва генерал Фридрих Фромм, считавший положение безвыходным уже к осени 1941 г.{2} Такие же мысли в отношении перспектив войны на Востоке высказывал Гитлеру Фриц Тодт, которого фюрер очень ценил, но поскольку Гитлер возвел в строгую систему жесткое разделение полномочий отдельных ведомств, обращаться к нему с политическими вопросами, которые прямо не относились к собственной сфере его оппонента, было совершенно бесполезно. Повлиять на политические решения Гитлера было практически невозможно, как невозможно было понять его логику, ибо, как в мемуарах писал Редер, «Гитлер был великим мастером как диалектики, так и блефа»{3}.
Слухи о трудностях войны на Восточном фронте, основывавшиеся на письмах фронтовиков, быстро распространялись по Германии, определяя настроения немецкого народа. Впервые с начала войны стало ясно, что личные впечатления солдат более действенны, чем пропаганда. При первых же трудностях Гитлер обнаружил полное непонимание природы военных затруднений и неспособность проявить эластичность перед лицом неумолимых фактов. Так, генерал Ганс фон Шпонек за отвод войск из Крыма 29 декабря 1941 г. (он спасал войска от окружения) офицерским судом во главе с Герингом — как высшим по званию офицером армии — был приговорен к смертной казни{4}. Казнь была заменена, впрочем, 7 годами тюрьмы. После 20 июля 1944 г. по приказу Гиммлера Шпонека расстреляли.
Также тяжелым испытанием для вермахта стал случай, имевший место на отрезке группы армий «Север».
12 января 1942 г. фельдмаршал фон Лееб обратился к Гитлеру с просьбой отвести от Демянска II корпус генерала Вальтера фон Брокдорф-Алленфельдта, которому угрожало окружение. Гитлер отказал, и 8 февраля
1942 г., после того как подмерзли болота и мелкие речки, препятствовавшие на флангах свободному передвижению немецких войск, советские войска замкнули кольцо окружения — 100 000 немецких солдат оказались в котле, а Лееб, чувствуя свою вину в том, что не настоял на своем, подал в отставку, которая и была принята. Окруженных в Демянском котле немецких солдат удавалось снабжать всем необходимым с воздуха вплоть до момента деблокировки, в которой главную роль сыграли войска Ваффен-СС. Советские войска держали блокаду Демянского котла с 8 февраля 1942 г. по 24 апреля 1942 г. Впервые в военной истории корпус из шести дивизий численностью около 100 тысяч человек — почти армия — успешно снабжался по воздуху. Около 100 самолетов ежедневно прилетали в котел и улетали обратно{5}. Бои за Демянск шли больше года — вплоть до весны 1943 г. Шесть немецких пехотных дивизий 2-го корпуса под командованием генерала графа Брокдорф-Алленфельдта не позволили Красной армии прорваться от озера Ильмень на юг и на запад и таким образом спасли группу армий «Север» от уничтожения{6}. Лишь в январе 1943 г. начался планомерный отвод войск 16-й армии из Демянского котла. Командующему 16-й армией Эрнсту Бушу удалось вывести войска без существенных материальных потерь — в качестве трофеев советские войска взяли только две французские гаубицы. За успешные действия Гитлер повысил Буша — 12 октября 1943 г. он стал командующим группы армий «Центр» вместо раненого фон Клюге. 21 октября генерал-фельдмаршал Буш стал 274-м солдатом вермахта, награжденным Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту{7}. Под впечатлением этого успеха 25 апреля 1943 г. Гитлер учредил нагрудный знак «Демянский щит», который стал весьма престижной наградой. Соответственно, когда под Сталинградом блокировали 6-ю армию, Гитлер был уверен, что опыт Демянска удастся повторить. И все же организационная победа Люфтваффе под Демянском была пирровой — потери самолетов, которые были так нужны на других участках фронта, были чрезвычайно велики{8}.
Весной 1942 г. Гитлер сказал: «Мы избежали участи Наполеона, обманув судьбу, мы сделали то, что не смог сделать Наполеон 130 лет назад»{9}. 26 апреля 1942 г. в рейхстаге Гитлер заявил, что Наполеон сражался в России при 25 градусах мороза, а он, полководец Гитлер, при —45°, а однажды даже при —52°.{10} Немецкие солдаты тяжело страдали от сложностей русской зимы, особенно в третью для немцев военную зиму: до 20 февраля 1942 г. было отмечено около 50 тысяч случаев обморожений. Не случайно немецкую медаль «За зимнюю кампанию 1941 г.» (черный металлический крест с алой лентой) немецкие солдаты называли «мороженое мясо».
До широкой немецкой общественности первоначально не доходило, что война на Востоке приобрела иной характер; немцев насторожили только два события: смена руководства сухопутными войсками и начало сбора зимних вещей для фронта. Дело в том, что еще 18 ноября 1941 г. Геббельс заявил, что теплые вещи для солдат на Восточном фронте приготовлены к отправке и уже грузятся в вагоны. При этом он жаловался лишь на нерасторопность транспортников и на нехватку подвижного состава. И вдруг, неожиданно для всех, 21 декабря Геббельс объявляет, что для фронтовиков следует собирать теплые вещи и рождественские подарки. С этого момента письмам фронтовиков о недостатках снабжения немцы стали придавать большее значение{11}. Отставка Браухича[1] с поста начальника ОКХ немецкой прессой никак не комментировалась, но немцы усмотрели неладное в том, что имя его не упоминается, и что Гитлер не поблагодарил его за службу. Многие немцы, как передавала СД, даже увидели связь между сбором теплых вещей и отставкой Браухича, который якобы не смог по-настоящему обеспечить вермахт всем необходимым. Доверие к Гитлеру, однако, пока было полным, и вскоре недоумение, вызванное переменами, улеглось{12}, а в рабочей среде (среди бывших коммунистов и социал-демократов), как передавала СД, царило убеждение, что смещение «реакционных» генералов является несомненным прогрессом. Иными словами, Гитлер смог отыскать козлов отпущения и даже заслужить при этом сочувствие народа. Впрочем, в другом донесении СД говорилось о том, что немцы все-таки ожидают от Гитлера объяснения по поводу зимних перебоев в снабжении и причин смещения генералов{13}. Но Гитлер, осыпав отставленных генералов подарками, по поводу причин отставок никак не высказался. Также немецких обывателей смутило то, что на похоронах Рейхенау в январе 1942 г. фюрер дружески беседовал с генералами Рундштедтом и фон Боком — неясно было, кто, собственно, виноват в немецких неудачах на Восточном фронте?{14}
15 марта 1942 г. — в праздник Памяти Героев — Гитлер выступил по радио; СД передавала, что наибольшее впечатление на слушателей произвел следующий пассаж фюрера: «Сегодня мы уже с полной определенностью знаем: большевистские орды, которые мы не смогли сломить прошлой зимой, будут уничтожены грядущим летом»{15}. Немцы сочли, что если бы фюрер не был уверен в своих словах, он никогда не рискнул бы высказаться подобным образом{16}.
У солдат вермахта на Восточном фронте некоторое улучшение настроений отмечалось, когда наступила весна и начало прибывать пополнение. Потеплело, дни стали длиннее; вроде бы замаячил конец тяжелых испытаний вермахта. Вообще, после суровой зимы удивительно быстро произошло восстановление боевого Духа вермахта. СД передавала, что в высших военных кругах распространилось мнение, что «если бы нас больше слушали, то военной катастрофы не было бы». Отставку же некоторых генералов в войсках восприняли положительно: «слава Богу, что Гитлер прогнал бездарных генералов, которые виноваты в наших бедах» — эта мысль повторялась во многих письмах с фронта. СД также доносила, что всякая критика военного руководства пасовала перед персоной Гитлера — это было подсознательное табу для солдат и для всех немцев, ибо в противном случае нужно было бы признать ошибочность выбора Германии и неоправданность жертв{17}. Это подкреплялось еще и тем, что советское наступление на широком фронте в феврале 1942 г. было крайне неудачным: оно не было подготовлено материально; советские войска понесли немыслимые потери: до апреля 1942 г. Красная армия потеряла 1,8 миллиона солдат{18}. По мере ослабления темпов наступления советское командование вернулось к прежней неуклюжей тактике фронтальных ударов против оперативных очагов обороны, так что к концу зимы Красная армия оказалась почти в таком же тяжелом положении, что и армия врага, но у немцев ресурсов вооружений и подготовленных солдат было больше. Знаток истории войны Н.Г. Павленко отмечал, что к началу мая 1942 г. силы воюющих сторон на Восточном фронте были приблизительно одинаковыми{19}.
К 1942 г. вермахт имел три слабых места.
Во-первых, ему нужно было восполнить потери. Это можно было сделать, поскольку в Германии было еще 5 миллионов военнообязанных мужчин. Гитлер, однако, не разрешил их призывать: он считал, что в Германии не хватает рабочих, а не солдат. В Люфтваффе были явные излишки личного состава, но передачи их сухопутным войскам добиться не удалось. Вместо этого в конце лета 1942 г. было сформировано двадцать дивизий Люфтваффе для наземных действий, но они не имели достаточного боевого опыта, и их боевая ценность была значительно ниже, чем у пехотных дивизий вермахта. Создание этих нелепых формирований было уступкой претензиям Геринга, стремившегося к расширению собственных компетенций; он жаждал руководства не только авиацией, но и наземными войсками. Как писал генерал Меллентин, эти части были укомплектованы хорошим личным составом и прекрасно вооружены, но их подготовка была совершенно недостаточной. Офицеры Люфтваффе не понимали принципов ведения наземного боя и не имели соответствующего опыта. Создание полевых соединений Люфтваффе было абсолютно бессмысленным. За эту бессмыслицу солдаты расплачивались жизнями, поскольку потери в этих частях были значительными{20}. Если в начале Восточного похода вермахт имел 3,2 миллиона солдат, то на 1 июля 1942 г. в вермахте было уже 2,8 миллиона{21}. На главном (в летнюю кампанию 1942 г.) направлении ударная группировка вермахта насчитывала 900 тысяч солдат против Брянского, Юго-западного и Южного фронтов общей численностью в 1,7 миллиона солдат{22}.
Во-вторых, вермахту не хватало оружия и возможности бесперебойно снабжать войска. Хотя к середине 1942 г. на Восточном фронте у немцев было около 3 тысяч танков, этого было недостаточно для комплектования 24 танковых дивизий (первоначально Гитлер настаивал на формировании 36 дивизий тем же количеством танков). К тому же каждая моторизованная дивизия по штатному расписанию должна была иметь танковое подразделение. Не хватало грузовиков, подвод, лошадей — в 1941 г. вермахт на Восточном фронте был более мобилен, чем в 1942 г. К летней кампании 1942 г. группа армий «Юг» располагала девятью новыми танковыми дивизиями, семью моторизованными и 52 пехотными дивизиями, — но это за счет войск групп армий «Центр» и «Север», практически годных только к позиционной войне. Да и для нее эти войска были слабо оснащены, и их было мало. В десяти танковых дивизиях этих групп армий танков было едва ли не треть от штатного числа, а «моторизованные» дивизии были оснащены подчас только велосипедами. Что же касается обычных пехотных дивизий обеих групп армий, то им недоставало оружия и солдат; они только наполовину достигали штатного расписания.
В-третьих, все более тревожным становилось положение с боеприпасами и с материальным обеспечением. В ОКХ подсчитали, что топлива на Восточном фронте хватит только до сентября 1942 г., а принимая во внимание расстояния и состояние дорог, этот кризис мог наступить и раньше{23}.
Чтобы полностью оценить значение второй немецкой летней кампании в России, необходимо вспомнить цели первой кампании. Они заключались не в завоевании всего Советского Союза, а в истреблении его защитников. Стратегическая цель заключалась в тактическом истреблении. Эта стратегия потерпела крах, так как скорость продвижения была невелика, а пространство было огромным, сопротивление — также, а готовность советского руководства жертвовать своими солдатами — безмерной. Если стратегия уничтожения не возымела успеха в благоприятных для немцев условиях 1941 г., то разве смогла бы она иметь успех в менее благоприятных условиях 1942 г.? Гитлер это понимал, поэтому вместо стратегии сокрушения применил стратегию экономического истощения, ударив по материальной основе мощи советских вооруженных сил. Нужно было лишить Советский Союз донецкого промышленного района, кубанского зерна и кавказской нефти{24}.
Весной 1942 г. Гитлер имел совершенно ясные намерения разгромить Красную армию раз и навсегда, уничтожив советские войска на юге, а затем решать, повернуть ли вермахт в направлении восточнее Москвы или направить к нефтяным месторождениям Баку. Продолжать войну в тех же масштабах, что ив 1941 г., Гитлер не мог, поскольку Германия испытывала огромные трудности, поддерживая величину своей армии на уровне 7–8 миллионов солдат. В это же время Советский Союз, несмотря на огромные потери 1941 г., к 1942 г увеличил вооруженные силы почти на 50% (с 7 до 11 миллионов). К моменту начала советского наступления зимой 1942 г. немцы практически не имели резервов для прикрытия южного участка Восточного фронта. Советский Союз, напротив, оказался способен подготовить для операции под Сталинградом силы в количестве 90 дивизий. Большинство из них были свежими и полностью оснащенными соединениями{25}.
К апрелю была разработана схема, предусматривавшая захват Донецкого бассейна, в свете чего Сталинград представлял собой важную стратегическую цель. Но для Гитлера Сталинград являлся только первым шагом — в дальнейшем он хотел повернуть на север и перерезать коммуникации советских войск, оборонявших Москву. Одновременно он предусматривал направление «разведывательных групп» далее на восток, к Уралу. При этом он признавал, что операция такого масштаба возможна только в том случае, если Красная армия понесет поражение еще более крупное, чем прошлым летом. Гальдер утверждал, что во всей полноте эти планы не были известны ОКХ; на его картах рубеж проходил по Волге у Сталинграда{26}.
Что касается боевого духа вермахта, то он находился на том же уровне, что и в предшествующем году. Однако никакая армия не могла бы пережить ужасную зиму, не понеся непоправимого морального ущерба.
Один из немецких ветеранов Восточного фронта писал в дневнике накануне кампании 1942 г.: «О, конечно, мы были героями. Дома для нас все было самым лучшим, все газеты были переполнены рассказами о нас. Восточный фронт! Было что-то такое в этих словах, когда вы говорили, что направляетесь туда… как будто вы признавались, что у вас смертельная болезнь. Вас окружало такое дружелюбие, такая вынужденная жизнерадостность, но в глазах было то особое выражение, то животное любопытство, с каким глядят на обреченных… И в глубине души многие из нас верили в это. Вечерами мы часто говорили о смерти. Каждого из нас ждал какой-нибудь узкоглазый монгол-снайпер. Иногда единственно важным казалось, чтобы наши тела доставили в рейх, чтобы наши дети смогли приходить на могилу»{27}.
Среди факторов, подтачивавших боевую мораль вермахта, было отсутствие новых вооружений, сравнимых с новыми модификациями Т-34 или многоствольной реактивной установкой «катюша». Германская пехота шла в бой, вооруженная почти так же, как прошлым летом, только увеличилось количество автоматчиков в ротах.
Для германских танковых дивизий самым важным изменением было включение в их состав батальонов 88-мм орудий[2]. Он назывался «противовоздушный батальон», но был введен в штат благодаря противотанковому потенциалу знаменитого универсального орудия. Мотоциклетный батальон был ликвидирован, но иногда пехотные батальоны оснащались бронетранспортерами на полугусеничном ходу. Стрелки в них получили название «панцергренадеры» (Panzergrenadier); затем это название распространилось на всю пехоту, приданную танковым дивизиям. В танках Т-IV была установлена более мощная 75-мм пушка, что позволяло им на равных бороться с Т-34{28}. Интересно отметить, что не только немцы, но и наши западные союзники в танкостроении отставали от СССР. По этому поводу английский историк Джеффри Хоскинг остроумно заметил: «Плановая экономика лучше работает в условиях импровизации, чем в условиях самого планирования»{29}. В первые месяцы 1942 г. по лендлизу поступали американские и английские танки, но западное танкостроение по всем стандартам настолько отставало от советского и немецкого, что эти танки распределяли по тем местам, где боевые действия не велись. Более или менее подходящий для Восточного фронта американский танк «шерман» стал поступать туда осенью 1942 г., когда превосходящий его Т-34 выпускался 18 месяцев, а «тигр» был уже готов к запуску в серийное производство. Некоторое количество английских танков «матильда» и «Черчилль» использовались в бригадах, действовавших для поддержки пехоты; там они прижились из-за очень толстой лобовой брони. Клейст отметил, что на Кавказе его солдаты видели на советской стороне несколько «хани» — американских легких быстроходных танков с 37-мм пушкой{30}.
Что касается развития военной ситуации в 1942 г., то в апреле началась распутица, и все военные действия прекратились. Только в Крыму 11-я армия Манштейна потеснила советские войска в районе Керчи и стала готовиться к штурму Севастополя.
Самая критическая ситуация для вермахта складывалась под Харьковом, где с середины января не утихали тяжелые бои. Советское командование любой ценой стремилось двусторонним охватом с севера и с юга вырвать Харьков у противника. Этот маневр был довольно рискованным. В процессе наступления северный клин советских войск застрял у Белгорода и Волчанска, а южный (57-я советская армия) смог на ширину в 80 км прорвать немецкий фронт на Донце и угрожал Днепропетровску, центру снабжения группы армий «Юг». 257-я пехотная дивизия из Берлина и 44-я пехотная дивизия из Вены (бывший полк австрийской гвардии Hoch- und Deutschmeister) из последних сил удерживали Славянск и Балаклею; от них, по существу, зависела судьба группы армий «Юг». Начальник Генштаба Гальдер постоянно интересовался сводками именно с участка 44-й дивизии{31}. На участке протяженностью в 100 км 44-я дивизия удерживала наступление целого советского корпуса, наступавшего при поддержке танков и батарей реактивных установок. Бои носили исключительно ожесточенный характер еще и по той причине, что обладание населенным пунктом с теплой хатой и печкой при сильных морозах было вопросом жизни и смерти. Еще важнее было то, что если бы немцы потеряли позиции около Балаклеи, то войска Тимошенко смогли бы обеспечить крупномасштабный прорыв на Харьков. В боях под Балаклеей погиб оберлейтенант фон Хаммерштейн, племянник генерала Хаммерштейна, бывшего начальника отдела личного состава немецкого Генштаба{32}, уволенного Гитлером за антинацистские убеждения.
Все успешные оборонительные сражения, которые вел вермахт зимой и весной 1942 г., выигрывались благодаря стойкости немецких солдат. В то время немецкие солдаты превосходили советских солдат и опытом и боевым духом. К началу марта советское наступление на Харьков начало выдыхаться. Для немецкого руководства встал вопрос: не лучше ли сделать паузу в боевых действиях на всем Восточном фронте, включая и участок группы армий «Юг», — пусть Красная армия атакует, изматываясь и постепенно истощая резервы. Начальник оперативного управления ОКХ генерал Гейзингер считал, что подобный подход повлечет за собой утрату инициативы, а также потерю времени, работающего на противника. Начальник Генштаба Гальдер соглашался с таким подходом и предлагал нацелить главный удар на Москву. Гитлер же возражал против этого направления: похоже, он боялся укрепленных позиций советских войск перед Москвой. Он хотел найти решение на юге, лишив Советский Союз кавказской нефти. Определенная роль в этом отводилась и Роммелю, который после разгрома английских войск в Газале и Тобруке должен был продвигаться к Персидскому заливу, чтобы перекрыть самый важный сухопутный мост поставок по ленд-лизу, а также прервать (по крайней мере, с юга) поставки нефти в СССР. Именно поэтому летняя кампания 1942 г. началась с большого немецкого наступления на южном участке Восточного фронта.
Летом 1942 г. первоначально планировался разгром войск Тимошенко в излучине Дона с тем, чтобы создать трамплин для последующего наступления на Сталинград и на Кавказ — не ранее 1943 г.{33} Но в ходе разработки планов аппетиты немецких стратегов (включая Гитлера) стали расти.
План на летнюю (1942 г.) кампанию вермахта был представлен Гитлеру Гальдером в конце марта 1942 г. и носил кодовое название «Блау» («Синий план»); по нему схема действий заключалась в занятии четырехугольника Воронеж — Саратов — Сталинград — Ростов наступлением по двум параллельным прямым на севере по линии Курск — Саратов, а на юге — по линии Таганрог — Сталинград. Под таким прикрытием Гитлер планировал перейти через Кавказ на Баку{34}. Одна группа армий наступала от Курска, а другая от Таганрога; затем оба клина должны были соединиться западнее Сталинграда, окружив советские войска между Доном и Донцом. Вторая часть плана «Блау» предусматривала (после завершения первой) наступление на Кавказ к нефтяным месторождениям СССР. 4 апреля 1942 г.
генерал-полковник Йодль представил Гитлеру проект директивы по плану «Блау». Он начинался с краткого обзора обстановки, перечисления отдельных оперативных задач и предоставлял значительную свободу действий командующему группой армий «Юг» генерал-фельдмаршалу Боку в том, что касалось практической реализации гигантской по масштабам операции. Но после кризиса зимы 1941 г. Гитлер утратил веру в лояльность генералов и отказался подписывать проект, заявив, что военные приказы должны содержать большую определенность{35}.
Йодль стал возражать, но Гитлер забрал у него бумаги, сказав, что все сделает сам. На следующий день появилась директива № 41 от 5 апреля 1942 г. Она стала вторым по важности документом (после плана «Барбаросса»), определившим ход войны. В этой директиве целью операции «Блау» было названо уничтожение сил противника в излучине Дона с последующим захватом нефтяных ресурсов Кавказа и преодолением этого горного барьера. Сталинград по этому плану был промежуточной целью, а главной считался Кавказ. На юге для осуществления грандиозных планов было сосредоточено около 100 дивизий стран «оси». Им противостояло 120–140 советских дивизий. Советский стратегический резерв концентрировался между Москвой и Воронежем, где Сталин ожидал главного удара; эти ожидания были ошибочными. Советское командование не разгадало намерений немцев и считало, что наступление на Сталинград — это попытка отрезать фланг московского направления. Слишком много советских солдат было сконцентрировано на Центральном фронте и слишком мало — на юге.
Директива в окончательном виде представляла собой нечто среднее между боевым приказом, основополагающим решением, регламентом практического выполнения задач и мерами обеспечения безопасности.
В преамбуле к директиве Гитлер сделал смелое заявление: «Зимняя битва в России близится к завершению. Враг понес очень значительные потери в живой силе и технике. Стремясь развить то, что на первых порах казалось успехом, он в ходе зимы истратил большинство резервов, предназначенных для дальнейших операций. Как только позволят погода и условия местности, германские войска, имея превосходство над противником, должны вновь захватить инициативу, чтобы диктовать свою волю неприятелю. Цель состоит в том, чтобы уничтожить живую силу, оставшуюся в распоряжении Советов для продолжения сопротивления и, насколько возможно, лишить их жизненно важного военно-экономического потенциала». Исходя из этой задачи, Гитлер предлагал: «Продолжая придерживаться первоначальной главной линии в кампании на Востоке, в центре фронта нам нужно временно избрать тактику сдерживания… в то же время сосредоточив все имеющиеся силы для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожения противника на Дону, впоследствии овладеть нефтяными месторождениями Кавказского региона и перейти Кавказ»{36}.
Ключевой проблемой этой крупной операции был растянутый вдоль Дона левый фланг. Чтобы устранить коренящуюся в этом угрозу, Гитлер принял решение, предопределившее гибель 6-й армии под Сталинградом — он приказал привлечь на позиции венгерские, итальянские и румынские армии, которые не были достаточно хорошо снаряжены для подобных операций. Большой проблемой было и то, что 11-я армия Манштейна не могла сразу принять участие в наступлении на Волгу и Кавказ, поскольку была связана Севастополем: три советские армии — 47-я, 51-я и 44-я — блокировали выход из Крыма к Керченскому полуострову. Операция по прорыву 11-й армии в Керчь называлась «Охота на дроф»; она началась 8 мая 1942 г.
Перед 11-й армией на Керченском направлении был противник, вдвое превосходящий ее по численности; к тому же советские войска закрепились на хорошо продуманных оборонительных позициях. 8 мая 1942 г. Манштейн нанес удар по Крымскому фронту на Керченском полуострове. Оборонялись 296 тысяч красноармейцев против 150 тысяч наступавших немцев и румын. В итоге, немцы захватили в плен 170 тысяч красноармейцев, а также большие трофеи — 1133 пушки, 258 танков и 323 самолета. Вермахт потерял 7500 человек{37}.
Манштейн готовил прорыв на южном фланге, чтобы выйти в тыл обороняющимся советским войскам — это был очень смелый план: пять пехотных и одна танковая дивизия против трех советских армий. Но даже при этом соотношении сил он смог добиться успеха. Один из участников Керченского сражения писал: «Я был на Керченском полуострове в 1942 г. Мне ясна причина позорнейшего поражения. Полное недоверие командующим армиями и фронтом, самодурство и дикий произвол Мехлиса, неграмотного в военном деле. Запретил рыть окопы, чтобы не подрывать наступательного духа. Выдвинул тяжелую артиллерию и штабы армии на самую передовую. Три армии стояли на фронте в 16 км, дивизии занимали по фронту 600–700 м; нигде и никогда я не видел потом такой насыщенности войсками. И все это смешалось в кровавую кашу, было сброшено в море, погибло только потому, что фронтом командовал не полководец, а безумец»{38}. 8 мая немцы прорвали позиции на левом крыле Крымского фронта. 10 мая прорыв с юга завершился полным успехом — 22-я танковая дивизия вермахта вышла в тыл советской 51-й армии, а 11 мая она отрезала и 47-ю советскую армию. В котле оказалось десять советских дивизий, эвакуировать их с Керченского полуострова не удалось. В плен попало 170 тысяч советских солдат.
Утром 17 мая 1942 г. Манштейн был в Керчи. Он вышел на берег. Перед ним лежало море — Керченский пролив, — а за ним Тамань — подступы к Азии, ворота Кавказа{39}.
Летом 1942 г. советское руководство очень переоценило свои возможности — Сталин планировал одновременно три операции: вытеснение немцев из Крыма (9 апреля началось советское наступление на Керченском полуострове), деблокирование Ленинграда (2-я ударная армия Власова начала наступление в мае) и захват Харькова (операция началась 12 мая). В результате потерпели неудачу все три замысла; везде были огромные потери. У картографов отрезанной вермахтом 2-й ударной армии Власова немцам удалось добыть важнейший картографический материал — за всю войну им больше не удалось получить такого количества топографических карт территории Советского Союза от западных границ до Урала. Добычу отправили в Берлин, и вскоре командиры фронтовых частей вермахта получили свежие подробные советские карты{40}.
Самым важным замыслом, требовавшим применения практически всего танкового резерва, было наступление Тимошенко на Харьков. Военный историк Н.Г. Павленко охарактеризовал приказ Сталина провести наступательную операцию с целью овладения Харьковом как авантюру, против которой не возражали, стремясь угодить диктатору, С.К. Тимошенко, Н.С. Хрущев и И.X. Баграмян{41}. Так получилось, что именно под Харьковом с наступлением весны немцы и хотели начать свою летнюю кампанию. План командующего группой армий «Юг» фон Бока был прост — 6-я армия с севера, 17-я армия и 1-я танковая армия должны были отрезать советские войска на Изюмском выступе. Операция получила кодовое название «Фридрих». Войска Тимошенко, напротив, имели целью развить зимние успехи и пятью армиями отбить у немцев Харьков, Днепропетровск и Запорожье. В случае захвата советскими войсками Харькова немцы лишились бы огромной базы снабжения — базы, на которой скопилось колоссальное количество грузов. Кроме того, через Днепропетровск и Запорожье пролегали железнодорожная и автомобильная дороги к низовьям Днепра — до Черного моря больше переправ не было.
Немцы наметили наступление на 18 мая, но Тимошенко их опередил — 12 мая он начал операцию по охвату 6-й армии Паулюса под Харьковом с севера и с юга. Северный клин советского наступления составляла 28-я армия, насчитывавшая в своем составе шестнадцать стрелковых и кавалерийских дивизий, три танковые и две механизированные бригады. Северному клину противостояли только шесть немецких дивизий (XVII-й и LI-й армейские корпуса генералов Карла Холлидта и фон Зейдлпц-Курцбаха. Южный клин советского наступления в обход Харькова составляли 6-я и 57-я советские армии. На этом направлении полдюжины немецких и румынских пехотных дивизий, не имевших танков, оказались под натиском значительно превосходящих сил Красной армии{42}. Слабая боеспособность румын, о которой ходили слухи в советской армии, на самом деле была мифом — и Манштейн и другие немецкие офицеры скептически относились к профессиональным качествам румынских офицеров, к вооружению румын, но о румынских солдатах отзывались как о выносливых и стойких в бою{43}.
Северный советский клин генерал Паулюс смог остановить в 20 км от Харькова, но южный (с Изюмского выступа) сметал все на своем пути. 16 мая советская кавалерия приблизилась к Полтаве, где располагался штаб фон Бока. Катастрофа немецкой обороны казалась неминуемой. В этой тяжелой ситуации фон Бок решился на очень рискованный шаг — он приказал начать операцию «Фридрих», но «с одной рукой», одним клином, поскольку армия Паулюса была втянута в жестокие оборонительные бои на севере. 17 мая армейская группа фон Клейста начала атаку из района южнее Изюма, «подрезая» продвигающийся вперед советский южный клин. В тот момент, когда 17 мая ударная группировка танковой группы Клейста перешла в наступление против советских войск 57-й и 9-й армии, следовало немедленно прекратить наступление советских войск на Харьков, но Сталин отверг это предложение{44}. Даже 19 мая, когда Клейст взял Изюм и советские войска оказались в полуокружении, командование Юго-западным фронтом — С.К. Тимошенко, И.С. Хрущев и И.X. Баграмян — просто констатировали этот факт в боевом донесении Сталину и ничего не предлагали, хотя было очевидно, что войска нужно развернуть и попытаться вывести из окружения. Это было убедительным доказательством того что командование фронтом смирилось с приближающейся катастрофой{45}. После того как немецкие танки прорвали оборону Южного фронта и начали отрезать советские войска, Тимошенко — вместо того, чтобы бросить против немцев свой танковый резерв — направил его на усиление наступающих частей, которые сами шли в «котел». 23 мая кольцо окружения замкнулось (части немецких 6-й армии и 14-й танковой дивизии соединились); в плену оказалось 240 тысяч солдат, трофеи были также велики — 2026 орудий и 1249 танков. Немцы потеряли около 20 тысяч убитыми и ранеными{46}.
Под Харьковом советским войскам не повезло — они начали наступление против немецкой группировки, которая находилась в полной стадии готовности и ожидала наступления противника. Теперь у Тимошенко не было иного выбора, кроме как развернуть свои войска и прорываться на восток. Смогут ли тонкие стенки немецкого котла сдержать натиск советских дивизий? Началась решающая стадия операции; войскам Тимошенко нужно было прорваться любой ценой — Донецкий фронт находился всего лишь в 40 км{47}. Начались упорные бои с целью вырваться из немецкого окружения, но на третий день натиск советских войск стал спадать. К тому времени командующие 6-й и 57-й армиями (генералы А.М. Городнянский и К.П. Подлас) погибли на Барвенковском плацдарме. В Харьковском котле солдаты Красной армии, в основном атакуя по ночам, почти неделю пытались прорвать кольцо окружения. Но кольцо захлопнулось прочно, и красноармейцы тысячами гибли в свете немецких осветительных ракет. Возле германских окопов возникли целые валы из мертвых тел. Спастись удалось лишь одному из 10 красноармейцев 6-й и 57-й армий, попавших в «Барвенковскую мышеловку». Паулюс стал героем нацистской прессы. Фюрер наградил его Рыцарским крестом и отправил ему поздравление, в котором выражал «восхищение успехом 6-й армии, сумевшей разгромить численно превосходившего противника»{48}.
Такой победы немцы еще не одерживали — находясь на грани поражения, они в течение нескольких дней достигли громадного успеха. В ушах немецких солдат звучали победные реляции — Керчь и Харьков, две битвы на окружение и две победы. Немецкая армия на Востоке опять доказала свое безусловное превосходство над противником. Теперь вермахт стремился отбить у Красной армии Ростов-на-Дону. Моральный дух вермахта был очень высок, чему способствовали его успехи, хорошая погода и поступление в войска новых видов вооружений. Ужасы прошлой зимы на время забылись. «Мы все страдали от раздвоения личности, — вспоминал граф Клеменс фон Кагенек, лейтенант 3-й танковой дивизии, вскоре получивший Рыцарский крест с Дубовыми листьями. — Мы стремительно и даже радостно двигались вперед, но в то же время знали, что зимой враг вновь перейдет в контрнаступление». Немцы почти забыли, что Россия с ее необъятными просторами, суровым климатом и плохими дорогами способна перемолоть всю их современную технику и заставить маневренную армию вернуться к тактике времен Первой мировой войны. В письме домой генерал Штрекер описывал русские просторы как «океан, способный поглотить любого, кто осмелится в него войти»{49}.
В майских событиях под Харьковом в еще большей степени, чем в операциях 1941 г., проявились некомпетентность Сталина, рабская покорность командования Юго-западным фронтом и безволие начальника Генштаба А.М. Василевского. При несомненном оперативном таланте, он смертельно боялся противоречить Сталину{50}. В целом созданная в СССР в начале войны Ставка Верховного Главнокомандования и ее промежуточные органы в виде главных командований направлений почти на всем протяжении первого периода войны действовали крайне некомпетентно. Боязнь инициативы и ответственности довлела над советскими командирами всех звеньев, а высокие морально-политические качества и личная храбрость не могли заменить оперативного мастерства и способности быстро принимать правильные решения. Естественно, что при таких условиях процветало очковтирательство: свои потери советские командиры всех рангов принижали, немецкие преувеличивали; высшие штабы не обладали объективной информацией и ставили перед войсками невыполнимые задачи.
Жуков четко определил положение военной власти в СССР в годы войны: «Ставка — это Сталин, ГКО — это Сталин, Политбюро — это Сталин». Члены Ставки никогда не собирались, с членами Ставки Сталин не считался. Ставка была фикцией коллегиального руководства. Так, Василевский, находясь на посту начальника Генштаба, не был членом Ставки{51}.
В военном искусстве выдающимися считаются победы, которые добыты малой кровью и умением, а не числом. В основе такого подхода лежит справедливое убеждение в том, что человеческая жизнь, — несмотря даже на войну, — это высшая ценность. В противном случае и война теряет смысл… Военный историк Н.Г. Павленко отмечал, что превосходство обычно рассматривается с двух сторон: количества и качества. Каждая из сторон в известной мере компенсирует другую. Так, плохое вооружение компенсируется его большим, чем у противника, количеством, слабость подготовки войск — их численностью. Если же одна из сторон превосходит другую по многим качественным показателям (подготовка войск, уровень командования, качество боевой техники), то даже значительное численное превосходство другой стороны в силах и средствах не даст желаемого результата. До конца 1942 г. борьба на советско-германском фронте обычно развертывалась при качественном превосходстве противника. Если в чем-то Красная армия и превосходила противника (например, танк Т-34), то это преимущество часто сводилось на нет низким уровнем подготовки танковых экипажей и недостатками в управлении войсками. Танковые соединения Красной армии готовились в такой спешке, что практика вождения у многих водителей исчислялась несколькими часами. Они не умели исправлять в танках даже малейшие технические неисправности, поэтому уже на подходе к полю боя терялось много машин{52}. С другой стороны, генерал-лейтенант вермахта Эрих Шнейдер отмечал, что в Красной армии весьма искусно использовали минометные вооружения — 122-мм миномет принял на себя основную часть тактических задач, которые в вермахте обычно решались дивизионной артиллерией. По советскому образцу в 1944 г. немцы создали минометные батальоны, которые стали настоящим кошмаром для союзников после открытия Второго фронта{53}.
Еще одним доказательством качественного военного превосходства немцев стала начавшаяся 5 июня 1942 г. великая, длившаяся 27 дней, битва за Севастополь. План Манштейна предусматривал пятидневную артиллерийскую подготовку; никогда больше во время Второй мировой войны немцы не применяли столь массированной артподготовки. Кроме обычной и реактивной артиллерии, в Севастополе немцы использовали три гигантских орудия особого назначения — «Гамму» (420 мм, вес снаряда 923 кг), «Тор» (600 мм, вес снаряда 2200 кг) и «Дору» (800 мм, вес снаряда 4800 кг), которые и создавались для разрушения крепостей. «Дора» могла делать до трех выстрелов в час. Она стояла на двух двойных рельсах, и охраняли ее два дивизиона ПВО. Всего в обслуживании «Доры» было занято 4120 человек. Управление огнем и боевую работу осуществлял один генерал-майор, один полковник и еще 1500 военнослужащих{54}. Особенно большую роль в штурме Севастополя сыграли 88-мм пушки 18-го зенитного полка; их огонь был весьма результативен. Батареи этого полка в ходе боев за Севастополь сделали 18 787 выстрелов.
Севастополь обороняли семь стрелковых дивизий, одна спешившаяся кавалерийская дивизия, две стрелковые бригады, три морские бригады, два полка морской пехоты, а также танковые батальоны — всего 101 тысяча человек. Защитники Севастополя располагали 600 артиллерийскими стволами и 2000 минометов. В знаменитых казематах крепости стояло сорок тяжелых морских орудий. Манштейн располагал семью немецкими и двумя румынскими дивизиями. При третьем штурме немцам удалось установить эффективную блокаду Севастополя с моря при помощи авиации. Ни один советский транспорт, отправлявшийся с грузами для осажденного города, не вернулся обратно. Советский флот оказался беспомощным против самолетов и, по сути, бросил город на произвол судьбы{55}.
3 июля 1942 г. 11-я армия Манштейна взяла Севастополь; в плен попало 90 тысяч человек. Крым стал немецким. В дальнейшем Манштейну приходилось занимать и более высокие должности, но командование 11-й армией стало вершиной его карьеры. Операции 11-й армии в Крыму вошли в историю военного искусства и заслуженно считаются примерами разгрома численно превосходящего противника исключительно за счет умелого управления войсками. Успехи 11-й армии оказали влияние на развитие событий на Восточном фронте: летнее наступление вермахта в 1942 г. не состоялось бы, если бы 11-я армия не прикрыла левый фланг наступавшего к Волге вермахта{56}.
После Севастополя 11-я армия Манштейна могла принять участие в осуществлении грандиозного плана — в наступлении на Сталинград и Кавказ, но неожиданным приказом Гитлера 11-я армия была переведена под Ленинград. Перевод армии вместе с осадной артиллерией на 2 тысячи километров занял два месяца.
По прибытии 11-я армия была вовлечена в тяжелые бои с перешедшими в наступление на Волховском фронте советскими войсками. В таких условиях немцам нечего было и думать о захвате Ленинграда{57}.
Несмотря на отмеченные успехи вермахта (Керчь, Севастополь, Харьков), среди немецкой общественности распространялся скепсис — войне, кажется, не будет конца. Информаторы СД передавали, что даже политические анекдоты начали терять последние остатки юмора: они стали злобными{58}. С другой стороны — по данным той же СД, — после успехов группы армий «А» в излучине Дона число немцев, верящих в гибель Советского Союза до конца года, увеличилось. Эти чрезмерно большие ожидания обеспокоили Гитлера и Геббельса. Геббельс распорядился, чтобы пропагандисты и газетчики не опережали развития событий{59}. Гитлер же уверился в том, что к концу лета 1942 г. Красная армия оказалась окончательно истощена и обескровлена. Потери советской стороны на самом деле были ужасными: на южном фланге немцы взяли в плен около 500 тысяч советских солдат; только в июле Красная армия потеряла 4 тысячи танков{60}. Но Гитлер ошибался — советские ресурсы отнюдь не были исчерпаны.
28 июня началось наступление фон Бока: три немецкие армии (2-я Вейхса, 4-я танковая Гота и 6-я Паулюса) разгромили советский фронт по обе стороны Курска. Советские войска с самого начала уступали немецким по численности; нехватка танков делала невозможным организовать даже местные контратаки. Из четырех армий, противостоявших германскому натиску, 40-я армия, по которой пришелся главный удар танковой армии Гота, рассыпалась в 48 часов. 13-я армия Брянского фронта была поспешно отведена на север. Две другие советские армии — 21-я и 28-я — в полном беспорядке отходили на восток. В довершение всех бед, на южном фланге Восточного фронта не было болот и лесов, в битве под Москвой позволявших даже небольшим группам советских бойцов задержать врага. В этот триумфальный для вермахта период достигло пика нацистское отношение к славянству. В Германии вышел журнал «Недочеловек», состоявший из фотографий, демонстрировавших отталкивающий вид восточного врага; общий заголовок гласил: «Под татарами, Петром или Сталиным — этот народ рожден для ярма»{61}.
1 июня 1942 г. на совещании в Полтаве Гитлер почти не упоминал о Сталинграде. В первую очередь его интересовали нефтяные месторождения Кавказа. «Если мы не захватим Майкоп и Грозный, — заявил он, — мне придется прекратить войну»{62}. На этом этапе Сталинград интересовал Гитлера лишь постольку, поскольку требовалось разрушить находившиеся там военные заводы и закрепиться на Волге. Операция «Блау» должна была начаться со взятия Воронежа. Затем планировалось окружение советских войск западнее Дона, после чего 6-я армия, развивая наступление на Сталинград, обеспечила бы безопасность северо-восточного фланга. Предполагалось, что Кавказ оккупируют 1-я танковая армия и 17-я армия.
28 июня 1942 г. армейская группа фон Вейхса начала наступление на Воронеж. Гитлер не сказал фон Боку, что группа армий «Юг» должна обойти Воронеж, он сказал ему только, что не настаивает на взятии города. Фон Бок колебался, не зная, в какой последовательности действовать. Он ошибся в оценке советских сил в Воронеже: он был наводнен войсками{63}. Немецкое радио поспешило сообщить о взятии Воронежа 7 июля (в этот день танки и мотопехота Вейхса подошли к городу). Сражение за Воронеж стало боевым крещением для 24-й танковой дивизии вермахта, которая еще год назад была единственной кавалерийской дивизией в германской армии. Ее «панцергренадеры» 3 июля вышли к Дону и захватили плацдарм на другом берегу реки. Фон Боку Гитлер оставил один танковый корпус, а остальные танковые соединения направил на юг, в армию Гота. В результате оставшиеся у Воронежа немецкие войска потеряли главную ударную силу, которая позволила бы им добиться быстрой победы. Защитники города смогли навязать немцам уличные бои, которые шли еще десять дней{64}.
31 июля 1942 г. ОКВ сообщало: «Германские, румынские и словацкие части форсировали нижнее течение Дона на фронте протяженностью в 250 км и разгромили оборонявшиеся на этом участке войска противника. Моторизованные части и передовые отряды пехотных и горно-егерских дивизий по пятам преследуют отступающего в полном беспорядке противника и параллельным преследованием уже преградили путь к отступлению. Число пленных и трофеев непрерывно растет, но при столь быстром продвижении еще не поддается учету»{65}.
В это время советское командование находилось в полной растерянности; Красная армия понесла огромные потери. Командующий 1-й танковой армией фон Клейст после войны уверял, что Сталинград можно было взять в июле. Он говорил английскому историку Лидделу Гарту: «4-я танковая армия наступала левее моей армии. Она могла бы без боев овладеть Сталинградом в конце июля, но была повернута на юг, чтобы помочь моим войскам форсировать Дон. Мне не нужна была эта помощь: части 4-й армии лишь забили дороги, по которым мы передвигались. Когда спустя две недели 4-я армия вновь повернула на север, русские уже сосредоточили под Сталинградом достаточное количество сил, чтобы приостановить ее продвижение»{66}.
Только после взятия Сталинграда планировалось возобновление наступления на Саратов. Это решение имело настолько далекоидущие последствия, что его можно считать решающим для исхода кампании. Вместо четырехугольника Ростов — Сталинград — Саратов — Воронеж (как предусматривалось) был создан треугольник Воронеж — Сталинград — Ростов, а советское командование с помощью московского железнодорожного узла получило полную свободу передвижения для своих армий: железная дорога шла через Саратов и по левому берегу Волги к Сталинграду и Астрахани. Кроме того, северная сторона клина Воронеж — Сталинград — Ростов оказалась открытой для советского наступления. Джон Фуллер писал, что именно отказ от захвата Москвы летом 1941 г. и от наступления на Саратов летом 1942 г. лишили обе летние кампании стратегического смысла. Саратов давал возможность советской стороне маневрировать ресурсами — он был связан железной дорогой с Москвой, с Уралом, с Астраханью и с Оренбургом, вблизи которого проходил трубопровод от каспийских нефтяных месторождений{67}.
В соответствии с изменившимися планами, войска фон Вейхса окопались у Воронежа, а для защиты левого стратегического фланга вдоль западного берега Дона были использованы венгерские, румынские и итальянские дивизии{68}. Между тем, немецкое наступление южнее Воронежа развивалось с огромной быстротой…
Если бы фон Боку позволили делать то, что он хочет, можно не сомневаться — ход летней кампании 1942 г. (и всей войны) был бы совершенно иным. Однако его сняли с командования после спора с Гитлером; суть их разногласий до сих пор неясна. Гитлер, по всей видимости, был недоволен тем, что фон Бок «мешкал» с Воронежем, а тот протестовал против дробления сил южного фланга Восточного фронта.
Подтверждением опасений фон Бока и первым тревожным знаком для немцев стало то обстоятельство, что от Воронежа советские войска отступали в полном порядке, и крупных окружений не было. Когда Гитлер понял, что операция по окружению противника на Среднем Дону из-за быстрого отхода советских войск неосуществима, он решил перехватить, окружить и уничтожить те войска, которые были сосредоточены в нижнем течении Дона. Для этого он отказался от главной составляющей своего плана — быстрого броска всех сил к Сталинграду с целью отрезать низовья Волги.
Для этого в распоряжении Гитлера было две танковые армии. Немецкие войска в короткий срок могли выйти к Сталинграду. Но Гитлер пребывал в плену заблуждения, что силы противника на исходе. Он рассматривал отступление советских войск как бегство, тогда как на самом деле они осуществляли запланированный отход. Гитлер считал, что сможет одновременно взять Сталинград и вести широкомасштабное наступление в низовьях Дона с Ростовом в центре, не учитывая при этом то обстоятельство, что фронт растягивался с 800 км до 4100 км{69}. Он остановил продвижение 4-й танковой армии по Дону на Сталинград и повернул ее на юг. Аналогичным образом — в начале осени 1941 г. — он приостановил наступление на Москву, направив подвижные части Гудериана на Киев. 6-я армия, лишенная подвижных частей 40-го танкового корпуса, который был переброшен к Ростову, в одиночку продолжила наступление на Сталинград. В день принятия Гитлером решения об этом фон Бок подал в отставку: он возражал против дробления группы армий «Юг». Группа армий «А» генерал-фельдмаршала Листа (ей была отдана 4-я танковая армия) неофициально называлась «Кавказский фронт». Она наступала на Кавказ. Группа армий «В» состояла из 6-й армии и венгерской 2-й армии. Командование группой армий «В» — после отстранения фон Бока — принял генерал-полковник фон Вейхс. Эта группа армий и выполняла первоначальный план — она наступала на Сталинград.
В июле 1942 г. Гитлер верил, что сможет одновременно достигнуть двух главных стратегических целей летнего наступления за счет разделения сил.
20 июля он сказал Гальдеру: «С русскими покончено». Ответ обычно сдержанного Гальдера — «похоже на то» — отразил эйфорию, охватившую и ОКВ, и ОКХ. Была изменена директива № 41: первоначально Гот должен был вести 4-ю армию до Сталинграда, а затем передать «блокаду» 6-й армии, отойдя в мобильный резерв. Но в конце июля немецкому руководству показалось, что Паулюс и сам возьмет Сталинград, и Гота направили на Кавказ{70}.
В конце августа вермахт осуществил быстрое и успешное продвижение вперед, захватив Донецкий бассейн и значительную часть Кубани, и устремился к Сталинграду и Кавказу. Так же, как и летом 1941 г., у германского командования началось «головокружение от успехов»: в течение июля и августа 1942 г. германские войска пленили 625 тысяч красноармейцев, захватив или уничтожив 7 тысяч танков, 6 тысяч артиллерийских орудий и более 400 самолетов.
Потери Красной армии были очень велики, но все-таки они были меньше миллионных потерь 1941 г. Причина была проста: советские войска отступали, а не удерживали безнадежных позиций, как это было в 1941 г. Поэтому крупных котлов окружения немцы добиться не смогли{71}. Тимошенко последовательно выводил свои войска из района между Донцом и Доном, а 40-й танковый корпус Гейра не имел возможности создать рубеж для перехвата советских войск на Нижнем Дону. 20 июля, после серии тяжелых боев, корпус Гейра вышел к низовьям Дона и создал плацдармы на восточном берегу реки. Величавостью и красотой Дон очаровал немецких солдат. Многие из них после окончания войны мечтали основать здесь фермы…{72}
В то же время 1-я танковая армия вермахта форсировала Донец и начала продвижение к Ростову, который советские войска защищали особенно упорно: это был ключевой плацдарм на Дону. Ростов был окружен мощными оборонительными линиями с тремя кольцами минных полей и противотанковыми рвами. Немцам понадобилось 50 часов упорных боев, чтобы к 25 июля 1942 г. взять Ростов. В отчете об операции генерал Рейнгардт писал: «Сражение за центр Ростова велось беспощадно. Защитники его не желали сдаваться в плен, они дрались до последнего вздоха, и если их обходили, не заметив, даже раненые вели огонь из укрытий до тех пор, пока не погибали. Наших раненых нам приходилось прятать в бронетранспортеры и выставлять охрану, иначе мы находили их зарезанными или забитыми до смерти»{73}.
Солдаты полка «Бранденбург» во взаимодействии с 13-й танковой дивизией открыли вермахту «ворота на Кавказ»: они взяли мост через Дон с 6 км дамбы, проложенной через заболоченную местность и служившей продолжением моста в направлении на Батайск. За Батайском лежала равнина — дорога для наступления на юг, к Кавказу{74}.
23 июля 1942 г. на совещании в ставке Гитлера начальник Генштаба Гальдер сказал, что русские систематически уклоняются от боевых столкновений и отходят вглубь страны. Немецкие войска не смогли завершить окружения под Миллерово и Старым Осколом; войска и тяжелые вооружения Тимошенко смог отвести к Сталинграду. Гитлер же заявил, что «русским конец», а котел не удался по той причине, что фон Бок слишком долго топтался под Воронежем. Он приказал задействовать подвижные части южнее Ростова с тем, чтобы окружить и уничтожить советские войска на подступах к Кавказу. 6-й армии была поставлена задача нанести последний удар по советским войскам в районе Сталинграда. Напрасно Гальдер пытался уговорить фюрера не разделять силы и не наносить удара по Кавказу ранее, чем будет взят Сталинград, и немецкий тыл и фланг на Дону, а также между Доном и Волгой не будут надежно обеспечены. Гитлер по-прежнему пребывал в уверенности, что Красная армия разгромлена: пять дивизий 11-й армии Манштейна он перебросил под Ленинград{75}, а отменно укомплектованную и снаряженную мотопехотную дивизию Ваффен-СС «Лейбштандарт» отправил во Францию на отдых и переформирование.
23 июля появилась «Директива фюрера № 45» (в войсках ее получили 25 июля). В противоречии с «Директивой фюрера № 41» (основой плана «Блау»), по которой первоначально предполагалось выйти к Сталинграду, а затем развернуть наступление на Кавказ с целью выхода к нефтяным месторождениям, в новом приказе группе армий «А» ставилась задача уничтожения советских войск южнее Ростова, овладения всем восточным берегом Черного моря и разгромом Черноморского флота. Другой группе предстояло овладеть районом Грозного и перерезать Осетинскую и Грузинскую военные дороги. Впоследствии этой группе предстояло наступать вдоль Каспия на Баку. Группа армий «Б» должна была атаковать Сталинград и перерезать междуречье Волги и Дона. Этот приказ означал большое расширение стратегических планов. Собственно, с этой целью Гитлер и создал две «новые» группы армий из одной прежней, но сил и возможностей от этого у вермахта, разумеется, не прибавилось. Это отмечал ирландский историк Джеффри Робертс: «По общему мнению, «Директива фюрера № 45» стала его фатальной ошибкой». Дело в том, что вермахт не был настолько силен, чтобы выполнить одновременно две задачи: захват нефтеносных месторождений и оккупацию Сталинграда. Если бы германские войска сконцентрировали силы, они без труда взяли бы Сталинград.
Но одна 6-я армия была не в состоянии преодолеть сопротивление защитников Сталинграда. Атаковать Сталинград нужно было до того, как советское командование организует оборону и через Саратов перебросит к городу резервы, ранее предназначавшиеся для защиты Москвы{76}.
В преддверии Сталинграда советское военное руководство изменило тактику — оно стало применять маневренную оборону и стремилось не допускать больших окружений войск, умело отводя их в тыл. Упорное сопротивление советские войска оказали только при попытке немцев форсировать Дон и наступать дальше на север.
Немецкое командование не разобралось в новой советской тактике. Находясь под впечатлением оптимистических докладов, которые поступали из штабов наступавших соединений, и видя, как быстро продвигаются немецкие войска, руководство вермахта сочло, что противник полностью деморализован.
Гитлер опасался, что, бросив основные силы на Сталинград, он нанесет удар по пустому месту и потеряет драгоценное летнее время. Он решил, что для взятия Сталинграда хватит гораздо меньше предусмотренных планом сил и что параллельно с достижением первой цели можно достичь и второй, более важной — овладеть нефтяными районами Кавказа{77}.
Когда 25 июля 1942 г. курьер вручил командующему группой армий «А» Листу пакет с «Директивой фюрера № 45», тот был огорошен. Впоследствии, уже находясь в плену, он заметил, что только уверенность, что Верховное командование располагает исключительной и достоверной информацией о положении дел у противника, заставила его и начальника штаба группы армий «А» генерала фон Грайфенберга примириться с новым планом. Учитывая те силы, которыми он располагал, генерал-фельдмаршал Лист сумел переработать «Директиву фюрера № 45» в довольно сносный план. Группе Руоффа (усиленная 17-я армия) предстояло совершить фронтальный натиск из района Ростова в направлении Краснодара. 1-й танковой армии Клейста, а затем и 4-й танковой армии Гота предстояло наступать на Майкоп, образуя внешний клин охватного маневра. Таким образом, при взаимодействии не слишком подвижных частей Руоффа и подвижных танковых колонн Клейста, группа армий «А» собиралась окружить и уничтожить врага, предположительно скопившегося южнее Ростова. Южнее Дона немецким войскам пришлось сражаться в новых условиях. Впереди лежало 500 км степей, за которым и начинался Кавказ. Как только Клейст оказался в степях за Доном, темпы его наступления сильно выросли. 29 июля он овладел Пролетарской (первоначальный рубеж остановки по директиве № 41); через два дня он выступил из долины Маныча и вступил в Сальск, выслав одну колонну вдоль железной дороги на Краснодар, чтобы прикрыть левый фланг 17-й армии, а вторую колонну послал через степь к Ставрополю, который пал 5 августа. Армавир был взят 7 августа, а Майкоп, от которого были уже видны вышки на нефтяных месторождениях, 9 августа. По Кумо-Манычской впадине, представляющей собой систему рек, водохранилищ и Кумо-Манычского канала проходит условная граница между Европой и Азией. Первыми в Азию предстояло перебраться вестфальской 16-й моторизованной дивизии и берлинско-бранденбургской 3-й танковой дивизии{78}. 3 августа, после переправы через Маныч, немецкие войска сражались уже в Азии.
Красная армия, в отличие от северного участка Восточного фронта, на Кавказе первоначально оказывала слабое сопротивление. Часть танковых сил немцев овладела Пятигорском, расположенным в северных отрогах Кавказских гор, и оттуда повернула к нефтяным полям Грозного. Для обеспечения левого фланга группы армий «А» небольшая группа подвижных войск была выдвинута в калмыцкие степи. Слабые силы противника оказывали незначительное сопротивление, но при этом тыловые коммуникации немцев сильно растянулись, что стало отражаться на боеспособности частей вермахта. Несмотря на все срочно принятые меры, подвести в далекие районы горючее и боеприпасы не удавалось. Поэтому наступление пришлось временно приостановить. Войска группы армий «А» не смогли овладеть ни нефтяным районом Грозного, ни перевалами через Кавказ, несмотря на то что они почти не были защищены. Вынужденная пауза позволила советским войскам пополнить свои силы и подготовить оборону кавказских перевалов и Грозного.
Немцы на Кавказе в течение полугода держали прижатыми к горам пять (47-я, 56-я, 18-я, 46-я, 37-я) советских армий. Наградой солдатам за эти многомесячные страдания стала медаль «За оборону Кавказа», учрежденная 1 мая 1943 г. Один из ветеранов войны, Александр Захарович Лебединцев, отмечал, что этот участок фронта был примечателен огромным количеством перемещений командующих. Будущий министр обороны СССР А.А. Гречко за пять месяцев успел покомандовать 12-й, 47-й, 18-й, 56-й армиями. В 9-й армии сменилось за год семь командиров. В более мелких подразделениях командиры также менялись очень часто: так, в 11-м гвардейском стрелковом корпусе сменилось пять командиров, в 3-м, 10-м и 16-м стрелковых корпусах — по четыре. Еще чаще сменялись командиры дивизий. Командование меняли не из-за боевых потерь, а вследствие невыполнения боевых задач{79}. В советском Генштабе за два с половиной года (с 1940 по 1942 гг.) десять раз менялись начальники управлений, особенно не везло в этом отношении ведущему управлению Генштаба — Оперативному{80}. Напротив, в ОКХ оперативный отдел почти до самого конца войны возглавлял один офицер — Адольф Хойзингер. Кадровая чехарда не свидетельствовала о высоком боевом духе Красной армии и оперативном мастерстве командования.
На правом фланге 17-й армии боевые группы немцев захватили Новороссийск и вышли по берегу Черного моря к Туапсе. Однако немецким горно-егерским частям прорваться через кавказские перевалы и соединиться с основными силами 17-й армии на северо-западных склонах Кавказского хребта не удалось. Наступательный порыв вермахта был на исходе. Немцы больше не имели сил, чтобы выйти на оперативный простор, преодолеть кавказские перевалы, овладев предварительно нефтяными месторождениями Грозного. Сопротивление Красной армии все время росло, и сломить его немцы просто не могли. Для 17-й армии невозможность продолжения наступления была просто счастьем, поскольку даже при полном успехе ее наступления ей не удалось бы повлиять на развитие событий под Сталинградом. Счастьем по той причине, что если бы она на Кавказе зашла бы достаточно далеко, то после Сталинграда не смогла бы своевременно вернуться к Ростову или в Крым и была бы отрезана.
У 6-й армии Паулюса дела шли не так хорошо, как первоначально у 17-й армии: сопротивление советских войск было довольно слабым, но колоссальные расстояния способствовали тому, что армия сильно растянулась. В случае, если бы немцам встретилось серьезное сопротивление, они едва ли смогли бы с ходу провести атаку. Тем более что в 6-й армии было только одно по-настоящему мобильное соединение — танковый корпус Виттерсгейма. 12 июля приказом Сталина был создан Сталинградский фронт, который стали пополнять дивизиями из московского резерва, насколько позволяла скорость перевозок по железной дороге от Саратова. В течение трех недель шла гонка за выигрыш времени между атакующими колоннами немцев и срочно сосредоточивающимися резервами защитников города. В этой гонке долгое время все висело на волоске, и предсказать, как все сложится, было невозможно{81}. Тем более что и для 6-й армии очень много зависело от снабжения — решение Гитлера об одновременном наступлении на Сталинград и на Кавказ означало также и разделение снабжения. А поскольку войскам на юге приходилось преодолевать огромные расстояния, начальник Главного управления тыла ОКХ генерал Вагнер в снабжении отдавал приоритет Кавказскому фронту. Многие механизированные колонны снабжения, первоначально предназначенные для 6-й армии, переадресовывались на Кавказский фронт. Вследствие этого 6-ю армию постепенно начинал охватывать паралич, вызванный нехваткой топлива и боеприпасов. Советская 4-я танковая армия начала серьезно теснить танковый корпус Виттерсгейма из состава 6-й армии Паулюса. Также в затруднительную ситуацию попал другой подчиненный Паулюса — командир 51-го армейского корпуса генерал фон Зейдлиц-Курцбах. Между 25 и 29 июля 1942 г. 6-я армия пыталась внезапным штурмом овладеть Сталинградом — слабое сопротивление советских войск побудило Паулюса вводить свои войска в бой по мере их подхода вместо того чтобы дать им передохнуть. Немецкие и советские подкрепления вводились в бой примерно одинаковыми темпами. После долгих беспорядочных сражений советские войска постепенно были выдавлены из излучины Дона. Но и 6-я армия была так сильно помята, что уже не имела достаточно сил, чтобы сразу форсировать реку. Немцам не удалось вытеснить советские войска из петли Дона у Клетской; эта оплошность имела для них катастрофические последствия{82}. Отсюда советские войска предприняли позднее важное наступление.
Обстановка на южном фланге Восточного фронта в летнюю кампанию 1942 г.
К 31 июля Гитлер осознал, что его прежний оптимизм ни на чем не основан. Он больше не мог закрывать глаза на то, что сил 6-й армии, да еще и испытывающей нехватку снабжения, совершенно недостаточно для взятия Сталинграда в условиях сильного советского противодействия. Поэтому Гитлер приказал снять с Кавказского фронта 4-ю танковую армию, хотя и без 40-го танкового корпуса, и перебросить ее на Сталинград для удара во фланг советским войскам у Калача. Само по себе это решение было правильным, но время было уже упущено. Самым существенным было то, что рассеивания сил Гитлеру избежать не удалось — две одинаковые по силам группы армий продолжали движение, расходясь друг от друга под прямым углом. Проблема снабжения в этих условиях становилась неразрешимой из-за того, что операция не имела четкого приоритета главного удара{83}.
31 июля операции «Эдельвейс» на Кавказском фронте предстояло вступить во вторую фазу — должен был осуществиться захват побережья Черного моря. Сначала все шло в соответствии с планом, причем с необыкновенной точностью. Вечером 9 августа 13-я танковая дивизия генерал-майора Герра захватила город нефтяников Майкоп.
На протяжении первых дней августа 1942 г. подвижные соединения группы армий «А» стремительно наступали по всему фронту через Кубань и калмыцкие степи с тем, чтобы не позволить отступающему противнику уйти в горы. Август был черным временем для Красной армии — прилив немецкого наступления перерастал в наводнение. Подобно эсминцам на море, немецкие танковые части маневрировали в океане степей, сражаясь за выгодные позиции атаки, загоняя противника в угол, закрепляясь на некоторое время в деревнях, вновь вырываясь оттуда, поворачивая назад и снова преследуя противника. Как вода, немецкое наступление искало самые слабые каналы, неумолимо продвигаясь на восток. 6-я армия очистила изгиб Дона, форсировала реку и продвигалась к Волге. На Кавказе немецкие танковые части вышли к отрогам гор — 21 августа альпинисты из 1-й и 4-й немецких горнострелковых дивизий водрузили флаг со свастикой на Эльбрусе (5642 м). За два дня до этого в Дьеппе англичане и канадцы были разгромлены немцами при попытке десанта{84}.
С переходом через Кубань для армейской группы Руоффа осталась позади последняя водная преграда перед захватом Новороссийска, Туапсе, Сухуми, Батуми и Сочи. Овладение этими городами лишило бы советский Черноморский флот последних баз. К 10 сентября немцы взяли Новороссийск. Следующим объектом для боевой группы генерала Руоффа был Туапсе, которому суждено было стать поворотным пунктом в судьбе группы армий «А»{85}.
30 августа 394-й мотопехотный полк из Гамбурга выполнил прыжок через Терек, ширина которого у переправы достигала 275 м{86}. Этот полк целых пять дней держал оборону на дальнем берегу Терека. Он сражался южнее 44-й параллели. Единственной немецкой частью, действовавшей еще южнее, была 1-я горно-стрелковая дивизия в Клычской долине — это была самая южная точка (43°20\' ю. ш.), которой смогли достичь немецкие войска в ходе операции «Барбаросса». Правда, вскоре 394-й полк вынужден был отступить с плацдарма, но к тому времени 111-я и 370-я дивизии успешно переправились через Терек у Моздока. Но в Моздоке немецким войскам не хватило сил продолжать наступление. Советская оборона окрепла, а немцы были слишком малочисленны и измотаны боями. Последний шанс овладеть нефтяными месторождениями Баку так и остался нереализованным. Так же, как и в западных предгорьях Кавказа и на Черноморском побережье, операции застопорились, и на Тереке фронт замер. Терек стал границей немецких завоеваний. Группа армий «А» завязла на Кавказе. Долины, ведущие вниз на Черноморское побережье, а в особенности к Туапсе, прочно закрыли советские части. Командиры дивизий доносили Гитлеру, что не могут пробиться. 7 сентября Гитлер отправил к Листу в Сталино начальника ОКХ Йодля для того чтобы тот лично выяснил, почему нет продвижения на Туапсе. По возвращении в Ставку Йодль принял сторону Листа и доложил о том, что для выполнения задачи нужны пополнения. Как и Лист, Йодль настаивал на перегруппировке всего фронта. Гитлер был в бешенстве от неповиновения и сместил Гальдера и Листа, пост которого он занял сам. Первоначально Гитлер хотел сместить еще Кейтеля и Йодля и заменить их Кессельрингом и Паулюсом, но потом передумал{87}. С сентября до ноября 1942 г. Гитлер занимал одновременно три поста — командующего группой армий «А», командующего немецкими сухопутными войсками и командующего немецкими вооруженными силами.
Примерно в середине ноября резкое изменение погоды положило конец всем попыткам прорваться на Тбилиси и Баку. Немецкие планы провалились вследствие новой советской тактики гибкого отхода; это же сорвало планы операций по окружению советских войск между Доном и Донцом. За четыре месяца летней кампании 1942 г. (с 1 июля по 30 октября) советские потери убитыми и пропавшими без вести составили 1,3 миллиона человек, а немецкие — 170 тысяч человек{88}.
Однако и колоссальным пространствам приходит конец: когда немцы захватили нефтяные скважины в Майкопе, Люфтваффе бомбили нефтяные вышки в Грозном, но в Баку нефть не прекратили добывать, однако везти ее через Казахстан было затруднительно, и гибкую тактику отступления Сталин сменил тактикой «ни шагу назад». Гитлер надеялся путем захвата источников нефти в кратчайший срок закончить войну; это сильно рассеяло силу удара по Сталинграду. В итоге, обе группы армий не выполнили своих задач, что стало ясно к сентябрю 1942 г., но Гитлер вместо того чтобы признать ошибку и отвести войска, продолжал придерживаться своей старой тактики «держаться во что бы то ни стало» (ausharren). Он на всю жизнь остался под гипнозом опыта Первой мировой войны: тогдашнее состояние военной техники давало большие преимущества обороне перед наступлением{89}. Между тем, во Вторую мировую войну ситуация была обратной… Манштейн писал, что, полагаясь на нерушимость обороны, Гитлер хватался за всякую заманчивую цель, а результатом было то, что он дробил немецкие силы между несколькими целями одновременно или между различными театрами военных действий. Решающим фактором, который составил у Гитлера основу руководства, была переоценка силы воздействия его воли, которой якобы было достаточно, чтобы обеспечить успех. Сильная воля полководца является, разумеется, одним из существенных условий победы. Иногда сражение бывает проигранным, а успех упущенным только потому, что в решающий момент воля командира оказывается парализованной. Но Гитлер был убежден, что его воля может преодолеть действительность. Он, как считал Манштейн, был лишен ощущения реальности{90}.
«Вести из рейха» летом и осенью 1942 г. были заняты общественными реакциями на усиливающиеся бомбежки англичан, на проблемы продовольственного снабжения, а также на застопорившееся на южной Украине и на Кавказе наступление вермахта. «Вести» констатировали сильные колебания общественного мнения: от «полного упадка настроений» (Tiefstand der Stimmung) или «оцепенения» (Besturzung) до напряженной нервозности (gespannter Nervositat) или «выжидательной позиции» (abwartende Haltung){91}. 9 июля 1942 г. «Вести» отмечали прирост зловещих слухов (Flustreparolen) и зловредных политических анекдотов; 30 июля была отмечена «усиливающаяся усталость от войны» (aufkommende Kriegsmudigkeit), a 3 сентября «Вести» доносили о «значительно усилившемся разочаровании» (vielfach eine gewisse Resignation){92}. Этот «глас народа» подтвердил справедливость поговорки, что дыма без огня не бывает: вскоре грянул Сталинград…
Немецкий филолог Виктор Клемперер отмечал в своем дневнике 11 сентября 1942 г., что его знакомый немец, настроенный критически по отношению к режиму, сказал: 90% немцев понимают, что победа на Восточном фронте недостижима, и что с этим правительством никто из противников Германии на мировую не пойдет. «Недовольны даже маленькие бонзы — все эти блокварты. Оголодавший народ в конце концов прогонит это правительство. Вопрос только в том, когда это произойдет»{93}. Слухи о скором установлении военной диктатуры и сепаратном мире с СССР распространялись с большой интенсивностью — Клемперер отмечал это в своем дневнике 23 августа 1943 г. Но война продолжалась; казалось, она будет бесконечной — 31 октября Клемперер записал: «Ощущение бескрайности войны; русские победы, но не радикальные и окончательные; все развивается в «черепашьем темпе» (Schneckentempo), не только на Восточном фронте русские наступают вяло, но и в Италии англичане едва шевелятся. Communus opinio, и арийское, и еврейское, гласит, что все это может продлиться еще год»{94}. В этом, однако, «глас народа» ошибся.
Перелом в настроениях немецких солдат и немецкой общественности. Сталинградское сражение и его последствия
«Да, это великий народ. Я говорю о немцах, а не о русских. Так далеко зайти!»
(Генерал Шарль де Голль, на развалинах Сталинграда в 1944 г.){95}
Выше уже отмечалось, что Сталинград отнюдь не был главной целью операции «Блау» — наступления на юге России, начавшегося в июне 1942 г. Германское продвижение к городу преследовало, прежде всего, задачу уничтожения советских армий, находившихся в междуречье Волги и Дона. Но к августу 1942 г. захват Сталинграда стал для вермахта ключом к победе на Востоке. Захватив Сталинград и организовав на Волге рубеж обороны, германское командование получило бы возможность перебросить на Кавказ значительные силы. Кроме того, выход германских войск к Волге перерезал бы важнейшие линии снабжения советских войск (47-я, 56-я, 18-я, 46-я, 37-я армии), продолжавших оборонять Кавказский хребет{96}.
По существу, в борьбе за Сталинград Гитлер летом 1942 г. затеял гигантскую битву на уничтожение. Расчет был такой же, как у начальника немецкого Генштаба Фалькенхайна в 1915 г. — принудить противника к решающей битве на одном участке фронта. Таким образом Гитлер стремился решительно обескровить Красную армию. Немецкие генералы сопротивлялись этому рискованному предприятию; в ОКХ считали этот план чрезвычайно опасным, поскольку с началом Восточной кампании вермахт уже потерял 44% своего первоначального состава. К тому же сопротивление Красной армии росло изо дня в день: 4-я танковая армия Гота с большим трудом взяла Ростов, который советские войска защищали отчаянно — каждый дом был превращен в укрепленный пункт. Для того чтобы усилить эффект боев внутри города, в Сталинграде советские власти оставили гражданское население — 180 тысяч сталинградцев рыли окопы, работали на заводах города; были созданы рабочие «истребительные батальоны», насчитывавшие 11 тысяч человек.
Советское руководство решило город не сдавать ни при каких обстоятельствах — об этом свидетельствовал приказ № 227 народного комиссара обороны от 29 июля («Ни шагу назад!»). В отличие от других приказов, он не был опубликован — предписано было прочитать его в войсках. Приказы, запрещавшие отступление, выходили и ранее. Так, летом 1941 г., когда число советских военнопленных стало исчисляться миллионами, Сталин распорядился издать серию жесточайших директив, угрожавших суровыми наказаниями «дезертирам и трусам». В августе 1941 г. было объявлено, что семьи военнослужащих, самовольно покинувших поле боя или сдавшихся врагу, должны лишаться пособий и иной государственной поддержки. В приказе «Ни шагу назад!» не было ничего нового. Более того, жесточайший дисциплинарный режим не являлся чем-то необычным для советского режима и соответствовал той смертельной опасности, в которой оказался Советский Союз. Но детализация наказаний в приказе № 227 для «неустойчивых» военнослужащих очень примечательна — и не только потому, что эта мера укрепляла дисциплину в войсках, а прежде всего потому, что поддерживала тех, кто воевал геройски. В борьбе не на жизнь, а на смерть не оставалось места снисходительности к тому, кто пытался оставить поле боя{97}. Для предотвращения отступлений в приказе перечислялись конкретные меры: предавать суду командиров соединений, без приказа покинувших позиции, сформировать на каждом фронте до трех штрафных батальонов по 800 человек. Сталинским приказом, помимо штрафных подразделений, предписывалось в каждой армии иметь от трех до пяти заградотрядов (по 200 человек в каждом). Отряды следовало разворачивать в тылу неустойчивых дивизий. Им надлежало в случае паники расстреливать на месте паникеров и трусов и тем самым помочь честным бойцам дивизии исполнить свой долг перед Родиной{98}.
В штрафные батальоны направлялись средние и старшие командиры, проявившие трусость или нерешительность. Каждый военнослужащий, попавший в такой батальон, должен был искупить вину кровью. В каждой армии надлежало иметь до десяти штрафных рот для наказания рядовых и младших командиров. Им также надлежало искупать свою вину кровью. По этому приказу во время Сталинградской битвы было расстреляно около 13 500 солдат (почти полная стрелковая дивизия){99}. Один советский ветеран Великой Отечественной войны заметил, что никто из его соотечественников не обманывался насчет той цены, которую придется заплатить за победу, никто не питал ни малейших иллюзий в отношении войны с Германией. Однако это не сказывалось на храбрости солдат. Относительно немногие не смогли выдержать напряжения битвы. Этому немало способствовала жестокость советского командования. Чуйков говорил: «В горящем городе мы не можем позволить себе гауптвахту для трусов»{100}. В условиях тотальной войны подверглось пересмотру само понятие о ценности человеческой жизни. Немцы и в преддверии Сталинградской битвы не переставали удивляться тому, с каким пренебрежением относились советские командиры к жизням своих солдат. Яркий пример тому — оборонительные бои к западу от Дона. Всего три батальона без оружия и даже без сухого пайка были посланы против 16-й танковой дивизии. Командир одного из этих батальонов, сдавшийся в плен, сообщил немцам, что его пьяный начальник приказал немедленно и без рассуждений поднимать людей в атаку. Последствия этого «сражения» были ужасны: в живых осталось семь человек{101}. Такие инциденты коллективного жертвоприношения — иногда добровольного, чаще принудительного — принесли, тем не менее, весьма впечатляющие результаты в плане психического воздействия на немецких солдат.
В этой связи следует отметить, что в вермахте в этот же период также было некое подобие штрафных батальонов. 2 октября 1942 г. вышло распоряжение общего отдела Генштаба (AHA — Allgemeine Heeresamt) о том, что «условно пригодные к военной службе» bedingt wehrwurdig) 1908 г. рождения и более молодые будут проходить военную службу в «усиленной африканской бригаде 999», в своего рода испытательном подразделении. Эта Afrika-Brigade в феврале 1943 г. превратилась в Afrika-Division 999 (16 тысяч солдат). В этой воинской части служили политически неблагонадежные, получившие тюремные или лагерные сроки, среди них было много коммунистов и социал-демократов. В заключительной стадии войны эта дивизия воевала в Греции{102}.
Советская пропаганда, между тем, продолжала нагнетать ненависть к врагу, внося таким образом свою лепту в напряженность боев под Сталинградом. 13 августа 1942 г. в газете «Красная Звезда» появилась статья Эренбурга «Убей немца», в которой были такие строки: «Мы скажем утром “убей немца” и ночью “убей немца”. Немцы заслонили от нас жизнь. Мы хотим жить. И мы должны убить немцев… Мы их перебьем, это всякий понимает. Но нужно их перебить скорее, не то они разорят всю Россию, замучают еще миллионы людей …»{103} С тем чтобы максимально мобилизовать ненависть к врагу, в Сталинграде было оставлено гражданское население. 25 августа городские власти Сталинграда объявили город на военном положении. Как раз в этот день Гитлер переехал в новую ставку в Виннице, где он оставался на протяжении всего 1942 г. В этом городе осенью 1941 г. опергруппы полиции безопасности и СД провели массовые казни евреев. Винница не впервые стала ареной массовых казней. В 1938 г. НКВД уничтожил здесь 10 тысяч украинцев. По иронии судьбы братские могилы расстрелянных были обнаружены именно немцами в 1943 г.{104}
Почти в тот же момент, когда Гитлер переехал ближе к фронту, Сталин признал, что центр тяжести войны сместился к югу. Верным знаком этого было то, что Тимошенко без шума был снят и переведен на Северо-западный фронт, а в Сталинград была направлена та же «пожарная команда», которая создала успешный план контрнаступления под Москвой: артиллерист Н.Н. Воронов, командующий ВВС А.А. Новиков и Г.К. Жуков.
Гитлер противопоставил лучшим силам Красной армии свои лучшие силы — немецкая 6-я армия была одним из наиболее подготовленных и укомплектованных соединений вермахта. При разумном и взвешенном руководстве это было очень эффективное средство ведения войны. По своему оперативному мастерству немецкое командование, бесспорно, продолжало превосходить всех своих соперников. Другое дело, что немецкое Верховное командование все более удалялось от реальности. Если Сталин в ходе войны научился уступать военным, и его руководство становилось со временем все более грамотным, Гитлер, наоборот, во второй половине войны все более напоминал Сталина первого периода войны, когда вся его руководящая деятельность сводилась к одному — к приказам «держаться во что бы то ни стало». Шпеер отмечал в мемуарах, что с началом войны произошли значительные изменения в характере Гитлера, которые объяснялись все возрастающими нагрузками на его организм. Если раньше Гитлер после определенного периода бурной деятельности мог позволить себе расслабиться и надолго впасть в апатию, то после начала русской кампании он вынужден был ежедневно выполнять огромный объем работы, и если в прежние годы он превосходно умел заставить других трудиться на себя, то теперь бремя забот делалось все более тяжелым, и ему приходилось самому вникать во все подробности. Гитлер заставил себя придерживаться строгого распорядка дня, но чуждая его натуре дисциплина отнюдь не способствовала принятию им разумных и взвешенных решений. Любопытно отметить, что на последнем этапе борьбы за власть, в начале 30-х гг., Гитлер взвалил на себя не менее тяжелую ношу, чем в самый разгар войны. Но тогда, даже изнуренный и измученный, он, выступая на митингах, не столько растрачивал силы, сколько сам черпал в людях мужество и вдохновение. После этого он становился более подтянутым и молодцеватым и обретал все большую уверенность в себе{105}. В Ставке же он был лишен этой подпитки, да и в те моменты, когда он встречался с народом, прежнего эффекта уже не было — он терял веру в себя… Гитлер, как и Сталин, жил в спартанских условиях. Чиано был в ужасе от бытовых условий в Ставке Гитлера; он назвал ее обитателей «троглодитами, свыкшимися с тяжелым запахом кухни, униформы и сапог»{106}. По словам Чиано, обстановка в гитлеровской ставке напоминала монастырь-храм Эскориал без его дворцового великолепия — Гитлер на самом деле начал напоминать Филиппа II своим одиночеством и изоляцией, своей решительностью и особенно «картоманией»: он проводил много часов за географическими картами, издавая приказы о взятии тех или иных пунктов часто воображаемыми солдатами.
Немецкий историк Пауль Карель отмечал, что всех, кто занимался историей Сталинграда, удивляет тот факт, что город этот не фигурировал в числе главных целей летнего наступления 1942 г. По плану операции «Блау», Сталинград предстояло «взять под военный контроль», иными словами, уничтожить как центр военной индустрии и порт на Волге. В соответствии с генеральным стратегическим планом, задачей 6-й армии являлось прикрытие левого фланга Кавказского фронта. Для достижения этой задачи овладение Сталинградом было желательно, но не обязательно. Но именно Сталинград оказался в центре внимания — это показывает, насколько сильно случайности и ошибки способны влиять на ход войны{107}. Немецкий фельдмаршал фон Клейст указывал, что после того, как попытка взять Сталинград с ходу окончилась неудачей, лучше было бы оставить у города заслон; Гитлер же, бросив все силы против одного крупного города и начав осаду, играл тем самым на руку советскому командованию. В уличных боях немцы теряли свое преимущество в маневре, в то время как недостаточно хорошо обученная, но необычайно стойкая и многочисленная советская пехота могла наносить им большие потери{108}. Как отмечал офицер вермахта Гельмут Вельц, атаки тактических целей в Сталинграде мелкими штурмовыми группами не приносили успеха, поскольку не хватало сил смять грамотно построенную оборону. Крупные же силы не могли развернуться на узком пространстве, и их уничтожали по частям{109}.
Сталин с неохотой разрешил отступление от Донца и Дона, но на Волге он приказал бороться до последнего солдата. Здесь он хотел выиграть время, чтобы собрать и подтянуть резервы, а также построить оборонительные рубежи на северных подступах к городу вдоль выгодной линии господствующих высот, протянувшихся к югу от Сталинграда до калмыцкой степи.
Сталинград и Волга представляли собой для немецкого командования самые восточные точки на линии, где немецкое командование планировало завершить войну. По замыслам Гитлера, здесь должна была подойти к победной черте операция «Барбаросса»{110}.
Утром 23 августа 1942 г. головные части 16-й танковой дивизии генерала Хубе пошли на приступ окраин Сталинграда, а к вечеру первый немецкий танк вышел на высокий западный берег Волги около пригорода Сталинграда — у Рынка. Немцы с удивлением смотрели на великую реку: еще сутки назад они были на Дону, и вот Волга. Как и другие командиры, капитан Лорингофен, стоя на башне танка, разглядывал в бинокль Волгу. С более высокого западного берега вид был необычайно живописный. «Мы смотрели на простиравшуюся за Волгой степь, — писал он в дневнике. — Отсюда лежал прямой путь в Азию, и я был потрясен». Пилоты эскадрильи «Удет», совершая облет Волги севернее Сталинграда, увидели внизу немецкие танки и, как писал в дневнике один из летчиков Курт Эбенер, «нас охватило невыразимое чувство радости за своих боевых товарищей на земле». Совершив над колонной несколько фигур пилотажа, летчики вернулись на базу{111}.
До 30 августа 16-я танковая дивизия находилась в круговой обороне, со всех сторон отражая атаки советских войск. 51-й корпус генерала артиллерии фон Зейдлиц-Курцбаха в конце августа пробился к 16-й дивизии и начал фронтальные атаки на позиции советской 62-й армии. Первой целью стал Гумрак, аэропорт Сталинграда. Советские войска сдерживали атаки немецкой пехоты до 2 сентября, а потом сдали внутренний и последний рубеж обороны Сталинграда{112}. Причиной поспешного отступления советских войск было то, что 4-я танковая армия Гота, снятая Гитлером с Кавказского фронта, 29 августа ударила во фланг советской 64-й армии. Возникла угроза окружения двух советских армии, оборонявших Сталинград — 62-й и 64-й. При такой угрозе Еременко приказал Чуйкову отвести армию с заранее приготовленных позиций. Он сознательно пожертвовал опорными пунктами, проволочными заграждениями и окопами ради спасения дивизий обеих армий. Когда немецкая пехота 3 сентября соединилась с танками Гота и крышка котла захлопнулась, в ней никого уже не было. В этих условиях немецкое командование приказало Паулюсу и Готу как можно быстрее взять город. Последние верили, что это вполне возможно и выполнимо. Даже опытные советские командиры (например, генерал А.И. Лопатин, отстраненный командующий 62-й армий) считали, что удержать Сталинград будет невозможно{113}.
В сентябре 1942 г., когда операции на основных направлениях (на Кавказе и Тереке) застопорились, в Ставку фюрера пришли обнадеживающие новости со Сталинградского фронта. 10 сентября 62-я армия Чуйкова с боями отошла в город. Когда 29-я моторизованная дивизия немцев прорвалась к Волге, войска 62-й армии оказались отрезанными от 64-й советской армии, державшей оборону южнее Сталинграда. 13 сентября из 6-й армии пришло донесение, что нижнесаксонская 71-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта фон Хортмана из 52-го корпуса генерала фон Зейдлиц-Курцбаха штурмом овладела господствующими высотами в центре города, преодолев эшелонированную оборону на подступах к городу. Такой впечатляющий успех вернул надежду немцам, что Волго-Донскую операцию удастся победоносно завершить до наступления зимы. За месяц до прорыва 71-й немецкой дивизии в Сталинград, 16-я и 24-я немецкие танковые дивизии окружили под Калачом девять советских стрелковых дивизий, две моторизованные и семь танковых бригад. Это было первое удачное для немцев окружение с начала лета 1942 г., когда они окружили крупную советскую группировку под Харьковом, но и последнее в операции «Барбаросса». В боях под Калачом (в 65 км от Волги) солдаты и офицеры 6-й армии Паулюса вновь продемонстрировали свое бесспорное преимущество в ведении мобильных операций над численно значительно превосходящим их противником. Вновь стало очевидно, что при условии достаточного тылового обеспечения и при таком соотношении численности живой силы и техники немецкие войска были в состоянии преодолевать сопротивление{114}.
Наступление немцев на Сталинград было затруднено тем, что город стоял на правом берегу Волги, которая довольно широка в этом месте и, следовательно, трудна для форсирования. Город нельзя было полностью окружить, не форсировав реку. Джон Фуллер указывал, что перед немцами прежде всего стояла проблема закрепиться на левом берегу Волги. Тогда сравнительно небольшая армия могла остановить все движение по реке и блокадой вынудить защитников Сталинграда к сдаче. Но немцы даже не пытались переправиться через Волгу, сделав ставку на прямой удар по городу{115}. Высокое плато, на котором был построен город, разделяло семь замусоренных оврагов, которые ограничивали мобильность военных частей{116}. Сталин запретил эвакуировать станки и минировать заводы в Сталинграде: действия, которые можно было принять за негласное решение сдать Сталинград. Город было приказано защищать до последнего. Танки прямо с конвейера Тракторного завода шли в бой. Они не оснащались прицелом и могли вести стрельбу только в упор, причем заряжающий следил за положением ствола, в то время как стрелок поворачивал башню{117}.
С середины сентября, в течение целого месяца, атака следовала за атакой. Город — не крепость, но до тех пор, пока гарнизон стойко держится и его линии снабжения действуют, превратить город в груду развалин — это значит создать препятствие, которое во много раз сильнее любой крепости. Генерал Ганс Дерр, воевавший в Сталинграде, так изображал характер войны в городе: «Начавшийся в середине сентября период боев за Сталинградский промышленный район можно назвать позиционной или «крепостной» войной. Время для проведения крупных операций окончательно миновало. Из просторов степей война перешла на изрезанные оврагами приволжские высоты с перелесками и балками, в фабричный район Сталинграда, расположенный на неровной, изрытой, пересеченной местности, застроенной зданиями из железа, бетона, камня. Километр как мера длины был заменен метром. За каждый дом, цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за каждую кучу развалин велась ожесточенная борьба… Расстояние между нашими войсками и противником было предельно малым. Несмотря на массированные действия авиации и артиллерии, выйти за рамки ближнего боя было невозможно…»{118} Немецкие солдаты и офицеры, подразделения которых были расположены в степи под Сталинградом, были прекрасно осведомлены о характере боев и жадно ловили каждое сообщение о происходящем в городе{119}.
14 сентября положение армии Чуйкова в городе стало критическим: в резерве у него была только одна танковая бригада из девятнадцати танков Т-34. В этот день на помощь защитникам порта с левого берега была переброшена дивизия Родимцева. Ночью 14 сентября весь фронт защитников города трещал по швам: дивизию Александра Ильича Родимцева пришлось посылать в бой по одному батальону. В результате они оказались рассредоточены по обширному участку, многие вскоре были отрезаны и утром увидели вокруг себя незнакомую местность — пустыню, полную дыма и развалин. Но для этих солдат был характерен упорный отказ от сдачи, их решимость и привела в итоге немецкое наступление в расстройство{120}. 15 сентября одна из ключевых позиций обороны города — Мамаев курган — был взят немцами, но 16 сентября его отбили обратно. Кровопролитные бои продолжались и на Мамаевом кургане, и в районе железнодорожного вокзала. 17 сентября Чуйков преодолел еще один кризис с помощью переброшенных с другого берега бригады морской пехоты и танковой бригады. В конце сентября по приказу Чуйкова участились беспокоящие ночные атаки советских войск. Особенно германские пехотинцы опасались стрелков из 28-й сибирской дивизии полковника Н.Ф. Батюка. В ее состав входили охотники-таежники. «Теперь я знаю, что такое ужас, — писал домой немецкий солдат. — Заслышав малейший шорох, я вскидываю автомат и стреляю, пока он не раскалится». Таким образом, немцы только за сентябрь израсходовали более 25 миллионов патронов{121}. Советская авиация (в ней воевали и женщины — хорошо известен женский авиационный полк под командованием Марины Расковой), днем избегавшая «мессершмиттов», ночью наносила по немецким позициям жестокие удары. Все это оказывало сильное моральное давление на немецкую армию.
В период между 15 сентября и 3 октября Чуйков получал одну дивизию за другой — всего шесть свежих, хорошо укомплектованных пехотных дивизий, две из них гвардейские. К 1 октября Чуйков располагал уже одиннадцатью дивизиями и девятью бригадами, то есть примерно пятнадцатью дивизиями, не считая рабочей гвардии и ополченцев. Немецкая сторона ни на одном этапе боев за город не имела более десяти дивизий. Существовал единственный способ удержать Сталинград — оплатить его защиту жизнями советских солдат. Как выразился впоследствии Чуйков, «время — это кровь»{122}. К 16 сентября 1942 г. Сталинград находился в основном в немецких руках. Волга как водная магистраль не могла более использоваться советской стороной. Промышленные предприятия Сталинграда были эвакуированы, разрушены или находились в зоне обстрела немецкой артиллерии и не могли работать. Продолжение немецкого наступления на Сталинград ничего больше не могло дать немцам. Гитлер же хотел завершить сражение за Сталинград, очистив всю территорию города от красноармейцев. Эта задача носила чисто тактический характер, но пропаганда с обеих сторон сделала ее стратегической. Дело в том, что до тех пор, пока РККА сражалась западнее Волги, Сталин мог утверждать, что героическая оборона города продолжается. Гитлер не хотел этого допустить — политика и пропаганда взяли верх{123}.
В сентябре взятие Сталинграда стало первостепенной задачей вермахта. Фюрер был буквально одержим Сталинградом и в то же время не забывал провала немецкого наступления на Кавказ. После своих военных триумфов Гитлер стал с презрением относиться к таким обыденным требованиям, как поставка топлива или нехватка продовольствия. К тому же его психическое состояние было крайне неустойчивым. Постоянные вспышки гнева по малейшему поводу приводили офицеров Ставки в ужас. Генерал Варлимонт, вернувшийся после недельного отсутствия, был потрясен остановившимся взглядом фюрера, наполненным такой горячей ненавистью, что он невольно подумал: «Этот человек посрамлен. Он потерял лицо и осознал, что его фатальной игре пришел конец. Он понял, что Россию не сломить»{124}. Гитлер, вероятно, понял, что неудача на Кавказе означает конец войны. И в то же время он никак не хотел с этим смириться. Ему во что бы то ни стало хотелось захватить Сталинград, как будто взятие этого города могло что-то изменить в положении Германии.
К середине октября немцы овладели вершиной Малахова кургана, а также северным и южным склонами, а восточный склон с 28 сентября 1942 г. по 26 января 1943 г. обороняла 284-я стрелковая дивизия Н.Ф. Батюка.
С конца сентября бои велись преимущественно в северной части города, где находились рабочие поселки и промышленные предприятия. Названия их вошли не только в военную, но и в мировую историю: завод по производству артиллерийских орудий «Баррикада», металлургический комбинат «Красный Октябрь», тракторный завод имени Дзержинского, химкомбинат «Лазурь» со своей известной всем участникам боев «теннисной ракеткой», как из-за своей формы назывались подъездные железнодорожные пути предприятия.
Бои в северной части города превосходили своей ожесточенностью и кровопролитием все сражения войны. По решимости, с которой бились солдаты, по плотности войск, сосредоточенных на сравнительно маленькой территории, по концентрации огня ближайшей параллелью Сталинградской битве было Верденское сражение, где в 1916 г. за полгода погибло полмиллиона немецких и французских солдат. Английский историк Алан Кларк отмечал, что развернувшееся под Сталинградом сражение имело существенное отличие: под Верденом сражавшиеся не видели друг друга в лицо, их разрывали в клочья артиллерийские снаряды или косило пулеметным огнем на большой дистанции. Под Сталинградом каждое сражение превращалось в схватку между отдельными людьми. Солдаты осыпали бранью противника на другой стороне улицы; они часто слышали дыхание врага в соседнем помещении, пока перезаряжали оружие; в густом дыму и кирпичной пыли шли рукопашные схватки на ножах и лопатах, с кирпичами и прутьями арматуры{125}. С начала ноября немцы стали закрывать окна в домах, где им удалось закрепиться, проволочными решетками. Решетки должны были предохранять от гранат. Справиться с этим препятствием могла только малокалиберная артиллерия, а ее в 62-й армии как раз не хватало. Вскоре красноармейцы нашли выход — они стали приделывать к гранатам крючки, которыми гранаты цеплялись за проволочные решетки{126}. Немецкий генерал Дерр вспоминал: «За каждый дом, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, погреб, каждую кучу развалин шел ожесточенный бой, который нельзя было даже сравнить с Первой мировой войной по трате боеприпасов. Расстояние между армией противника и нашей было минимальным. Несмотря на сильную активность авиации и артиллерии, было невозможно выбраться из района ближнего боя. Русские превосходили немцев в умении использовать местность и маскироваться и были опытнее в баррикадных боях за отдельные здания»{127}. Со своей стороны, даже В.И. Чуйков отмечал в своих мемуарах: «Мы видели и храбрость, и героизм противника, хотя и бессмысленные; отвагу, хотя и неуместную; умение организовать наступление в городских условиях и упорство в достижении цели»{128}.
Наверное, на самом деле, как считают иные военные историки, 4-я танковая армия вместе с 6-й армией без труда взяли бы Сталинград в июле{129}, но к осени с защитниками Сталинграда уже вообще никто на свете не справился бы — фронт 62-й армии В.И. Чуйкова[3]будто окаменел, поскольку резервы с восточного берега Волги шли непрерывно. Советские тыловики беспрестанно доставляли через Волгу все необходимое для обороняющихся. Свежие части все время притекали в город из-за Волги. За крутым обрывом западного берега Волги, куда не долетали снаряды немецкой артиллерии, располагались советские штабы, полевые госпитали, склады боеприпасов. Если у боев в Сталинграде и был тактический смысл, то он концентрировался вокруг волжских переправ — этой спасительной артерии для защитников города, по которой по ночам шла помощь. Немцам было крайне трудно организовать ведение артиллерийского огня по переправам вследствие изгиба реки и многочисленных островков. Немцы не сразу поняли значение переправ и вместо того, чтобы направить все силы в атаки на фланги оборонявшихся защитников и продвигаться вверх и вниз по берегу, направляли свои усилия против различных точек города, применяя крайне расточительную тактику разрушения одного квартала за другим. Каждое из трех «главных» наступлений немцев было нацелено на то, чтобы перерезать тонкую полоску земли, удерживаемую 62-й советской армией, и достичь Волги в максимально большем количестве мест. В результате, если даже немцы и достигали своей цели, они оказывались в сети вражеских огневых точек, а отбитые проходы были слишком узкими, в них немецкие солдаты превращались в удобную мишень. Советские войска проявляли все больше умения и гибкости в применении своей тактики по мере развития битвы. Немцев же поставила в тупик новая ситуация, которой доселе не было в их военной практике — они реагировали на нее своим привычным способом, применяя грубую силу во все больших масштабах. Это ошеломление было характерно для всех — от старших командиров до рядовых; оно изменялось от недоверия и презрения к противнику до страха и пессимизма{130}. Самые тяжелые потери германская армия несла среди офицеров и младшего командного состава. Настоящих боевых командиров оставалось все меньше. Старые фронтовики, как немцы, так и русские, утверждали, что первыми всегда погибают самые лучшие и самые храбрые{131}. Немецкий офицер Гельмут Вельц вспоминал, что война в разрушенном городе, беспрерывные бои и колоссальные потери изменили людей. Их общей чертой стало отвращение к приказам, требующим новых жертв. Одни офицеры достаточно огрубели, чтобы не задумываясь отдавать и выполнять любые приказы, а другие прикладываются к бутылке, чтобы хоть на время заглушить свою совесть. Такие офицеры после неудачного наступления совершенно теряются, а первые с видимым безразличием переходят к текущим делам{132}.
Напряжение боев было колоссальным, а в таких условиях на первый план выступает потребность в простых и ясных чувствах. Эта потребность выразилась в знаменитой песенке «Лили Марлен», приобретшей популярность как раз в эти дни.
Стоя под фонарем У ворот казармы, Любимая, я вспоминаю, Как ты умела ждать… Как нежно ты шептала, Что любишь меня, навсегда Моя Лили — Лили Марлен.
Простая и наивная песня, сладкий голос молодой женщины, очаровательные слова и мелодия этой песни в войну очаровывала многие миллионы солдат. Ныне можно критиковать эту песню за безвкусицу, но это несправедливо по отношению к многим миллионам солдат, для которых эта незатейливая песенка олицетворяла все самое дорогое — то, что осталось дома. Боль, страдания войны отступали на миг перед ее очарованием. Очевидцы передают, что не только немецкие солдаты слушали эту песню, но и британские солдаты в Северной Африке настраивались на волну немецкой радиовещательной станции в Белграде и слушали «Лили Марлен». Песня не требовала перевода. Британские офицеры даже запрещали солдатам напевать песню или насвистывать ее, а также слушать немецкие передатчики. Песню Вилли Шефферса «Лили Марлен» пела Лале Андерсен («немецкая Эдит Пиаф»). Песня была впервые исполнена в 1938 г. — «чушь», таков был приговор публики, но впоследствии она стала неотъемлемой частью истории войны{133}. Интересно отметить, что эту песенку пели даже в Красной армии — ветеран войны Александр Захарович Лебединцев вспоминал, что связистка полка, в котором он служил, пела «Лили Марлен» на трех языках: на немецком, украинском и русском{134}. Голливудская звезда Марлен Дитрих принесла ее в американскую армию: в 1944 г. был снят фильм «Лили Марлен», в котором Дитрих исполнила эту песню. Среди «джи-ай» песенка также имела неслыханный успех{135}.
Похожую судьбу имела и советская версия песни «Лили Марлен», с нежной, проникновенной мелодией. Эта песня Алексея Александровича Суркова поначалу расценивалась как идеологически невыдержанная, отдающая пессимизмом. Однако «Землянку» так полюбили на фронте, что начальство сменило гнев на милость.
Бьется в тесной печурке огонь. На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза.
Ход сражения в самом Сталинграде имел четыре фазы. В течение первой фазы, которая началась 13 сентября, основные боевые действия развернулись в южных и центральных районах города. К 26 сентября Паулюс смог доложить, что южные и центральные районы заняты. Немцы держали под огнем сооружения центральной пристани, но не смогли полностью взять их под свой контроль. На какое-то время немцы взяли Мамаев курган, но затем подверглись сильным контратакам.
Во второй фазе сражения за Сталинград — с 21 сентября по 7 октября — бои за Мамаев курган продолжались, но центр противоборства сместился на север города в заводской район. Немецким войскам удалось оккупировать большую территорию, расположенную по соседству с заводскими постройками, но сами предприятия они не смогли взять, как и полоску волжского берега, на которую прибывало пополнение для 62-й армии Чуйкова.
14 октября началась третья фаза боев — немцы возобновили атаки на заводской район. К концу октября немцы смогли захватить тракторный завод имени Дзержинского, завод «Баррикады» и большую часть предприятия «Красный Октябрь». Войска Чуйкова оказались зажатыми на узкой полоске западного берега Волги.
Четвертая фаза боев началась 11 ноября немецкими атаками на заводской район. Немецким войскам удалось разрезать оборону Чуйкова на три части. Однако через несколько дней Чуйков смог организовать контратаку и почти в прежнем виде восстановил позиции. В итоге, к середине ноября немцы оккупировали 90% территории города, но 62-я армия продолжала удерживать свой клочок волжского берега{136}. Согласно некоторым оценкам, только за вторую половину октября немцы уничтожили в Сталинграде советские силы, эквивалентные семи дивизиям, то есть 75% от общего количества войск, имевшихся в распоряжении генерала Чуйкова. Однако им так и не удалось сломить дух сопротивления 62-й армии. Как отмечал американский историк Ричард Овери, вопрос о том, как Красной армии удалось выжить в Сталинграде, не поддается объяснению{137}.
Немцы так и не смогли ничего поделать с защитниками Сталинграда, и объяснить этот феномен можно только средствами художественного текста, что, впрочем, уже сделали своими бессмертными романами Виктор Некрасов и Василий Гроссман[4]. Гроссман в своем знаменитом романе «Жизнь и судьба» отмечал, что душой обороны Сталинграда была свобода, которая являлась источником самоотверженности советских солдат (а не только жесткие приказы). И немецкие солдаты в Сталинграде обрели свободу от идеологических пут. Так, офицер Гельмут Вельц передавал, что его товарищи в пылу дискуссии пришли к выводу, что военные цели Гитлера являются совершенно бредовыми: «Гигантские цели и жалкие кучки солдат, которых не хватает ни на фронте, ни в тылу. Гитлер просто зарвался. Что нам начальные успехи, если мы не можем удержать захваченное? И тут встает главный вопрос, а нужно ли вообще было начинать войну?»{138}
К началу октября в руках немцев находилось около 4/5 территории Сталинграда, а к концу этого месяца, после отхода советских войск от пригорода Спартаковки, немцы стали контролировать 9/10 территории города. В начале ноября в руках Чуйкова оставалась только одна десятая территории города — несколько заводских зданий и несколько километров берега Волги{139}. Постепенно дело дошло до того, что тактические задачи уличных боев в Сталинграде обсуждались на самом высоком уровне: о том, как сломить сопротивление защитников «дома сержанта Павлова» думал сам Гитлер. В конце сентября взвод автоматчиков из 42-го гвардейского полка овладел четырехэтажным домом в 300 м от Волги. После того как командир взвода был ранен, командование взял на себя сержант Яков Федорович Павлов. Здание стало важным пунктом в системе обороны 13-й гвардейской стрелковой дивизии и удерживалось солдатами Павлова до ликвидации немецких войск в Сталинграде. «Дом Павлова» перекрывал подступы к ключевой площади города Имени 9 января (впрочем, «ключевой» можно было тогда назвать любую точку города); эта площадь была заминирована, в самом доме засело около 50 солдат с тяжелыми пулеметами и минометами, а сверху развалин Павлов разместил снайперов, контролировавших все движение вокруг: немцы так и не смогли перейти площадь, а защитники этого дома покрыли себя заслуженной славой и уважением не только потомков, но и врага.
Между тем положение немецких войск на Кавказе ухудшалось — первый план овладения нефтеносными районами был изменен, и ОКВ приказало Листу преодолеть Западный Кавказ и овладеть Туапсе. Если бы наступление Листа удалось, немцы прорвались бы через Кавказ в самой нижней его точке и, захватив Батуми, интернировали бы Черноморский флот, обеспечили бы безопасность Крыма и дружественный нейтралитет Турции. Но наделе одна трудность громоздилась на другую, советское сопротивление крепло, условия местности были неблагоприятны для атакующих. Вследствие этих неудач Лист и был отстранен от командования. Затем настала очередь Гальдера.
Отношения Гитлера и Гальдера стали непрерывно ухудшаться после ухода с поста руководителя ОКХ гибкого Вальтера фон Браухича, который служил буфером между неистовством Гитлера и сухой жесткостью Гальдера. Манштейн, побывавший в штабе перед тем как направиться к новому месту службы под Ленинград и видевший их в августе вместе, был «потрясен», осознав, насколько плохи их отношения. Гитлер сыпал оскорблениями, Гальдер был упрям и педантичен. Гитлер делал колкие намеки на то, что у Гальдера нет того боевого опыта, который Гитлер получил на фронте в Первую мировую войну. Гальдер бурчал себе под нос о разнице в суждениях профессионала и «необразованного» человека{140}.
После визита в 6-ю армию адъютанта Гитлера Шмундта, который намекнул Паулюсу, что Гитлер подыскивает офицера на место Гальдера, командующий армией с энтузиазмом окунулся в подготовку к четвертому наступлению. На этот раз Паулюс решил нанести лобовой удар против самого сильного пункта противника — трех гигантских зданий Сталинградского тракторного завода, «Баррикады» и «Красного Октября», находящихся в северной части города. Это стало самым жестоким и долгим из пяти сражений в разрушенном городе. Оно началось 4 октября и продолжалось почти три недели.
Паулюс получил в свое распоряжение ряд специальных войск, включая батальоны полиции и саперов, подготовленных для ведения уличных боев и подрывных работ. Но хотя советские солдаты подчас были в меньшинстве, они оставались непревзойденными мастерами в тактике борьбы за каждый дом. Они усовершенствовали применение «штурмовых групп» — небольших отрядов с различным вооружением: легкими и тяжелыми пулеметами, автоматами, гранатами, противотанковыми пушками. Они оказывали друг другу поддержку в молниеносных контратаках. Они разработали создание «мертвых зон» — заминированных домов и площадей, к которым защитники знали все подходы и к которым направлялись с целью захвата немцы. Медленно, колоссальной ценой пробивались немцы через цеха разрушенных заводов, мимо замерших станков, через литейки, сборочные цеха, заводоуправление. «Господи, зачем ты нас бросил? — писал лейтенант из 24-й танковой дивизии. — Мы сражались за единственный дом целых пятнадцать дней, используя минометы, гранаты, пулеметы и штыки. Уже к третьему дню 54 немецких трупа лежали в подвалах, на лестнице и на площадках. Фронт — это коридор между выгоревшими комнатами; это тонкий потолок между двумя этажами. Помощь приходит из соседних домов через пожарные лестницы и дымоходы. Все время идет бой с полудня до ночи. От этажа к этажу, с почерневшими от пота лицами мы забрасываем друг друга гранатами посреди взрывов, туч дыма и пыли, куч штукатурки, потоков крови, обломков мебели и человеческих останков. Спросите любого солдата, что такое полчаса рукопашной борьбы в бою. И представьте себе Сталинград: 80 дней и ночей рукопашных боев. Улица измеряется не метрами, а трупами…»{141} Офицер вермахта Гельмут Вельц отмечал, что «в Сталинграде участки, занимаемые дивизиями, имеют протяженность всего километр. В ротах от 10 до 30 активных штыков. При атаках на каждые пять метров приходится орудие. Расход боеприпасов возрос десятикратно. Так называемой нейтральной полосы вообще нет. Вместо нее тонкая кирпичная стена. Иногда линия фронта проходит даже вертикально, когда мы, к примеру, засели в подвале, а противник — на первом этаже, или наоборот. Захват небольшого цеха — дневная задача целой дивизии и равнозначна выигранному сражению»{142}.
В начале Сталинградской операции Красной армии по окружению немцев войска Чуйкова контролировали несколько километров берега Волги и заводские руины на севере города. Начальник штаба группы армий «В» Георг фон Зоденштерн считал миссию 6-й армии выполненной, поскольку Сталинград как промышленный центр перестал существовать, судоходство по Волге было прекращено, а с ним и американские поставки по ленд-лизу через Иран. Благоразумным было бы спрямить Сталинградский выступ, поскольку в условиях отсутствия резервов на немецком фронте возможности маневра у немцев не было. Солдаты 6-й армии были измотаны бесконечными боями и нуждались в отдыхе, приближалась зима — поэтому немецкое руководство до ее наступления решило покончить со Сталинградом, вытеснив 62-ю армию Чуйкова из города, значительная часть которого была уже захвачена немцами. С 14 по 29 октября 1942 г. немцы бросили на солдат Чуйкова пять дивизий с 300 танками. Натиск был очень сильным, жертвы с обеих сторон огромными; к концу октября у Чуйкова оставалось только 1/10 территории города — 2 км берега в длину и 100 м в глубину фронта.
К концу октября советские позиции в Сталинграде уменьшились до нескольких каменных островков, примыкавших к правому берегу Волги: «Красный Октябрь» был немцами взят, «Баррикады» наполовину (борьба продолжалась в заводской литейке), а защитники Тракторного завода оказались расколоты на три группы. Но эти последние островки сопротивления, закаленные в горниле непрерывных атак, были непобедимы. 6-я армия просто не в состоянии была что-то с ними сделать, новое наступление было немыслимо… В таком положении у 6-й армии было два возможных решения. Первое — немедленный отход: сразу уменьшатся потери, будет занят сокращенный глубокий «зимний рубеж» по реке Чир, а может даже по Миусу. Второе решение сводилось к «урокам» Ватерлоо и Марны, когда «последний батальон» решил исход дела. Немцы, видевшие, как неделя за неделей их солдат всасывает в себя эта адская воронка, не могли не думать, что советские войска несут такие же ужасающие потери…
Кроме того, под Сталинградом на карту была поставлена не только воля РККА, но и мировая оценка мощи Германии. Отступить с поля боя значило признать поражение. Оно могло быть приемлемо для хладнокровного и объективно мыслящего военного специалиста, но не для Гитлера. Может быть, отношение Гитлера к проблеме изменилось бы, если бы он получил точные разведывательные данные. Из понятного желания оправдать свои требования подкреплений и подчеркнуть тяжесть своих задач 6-я армия обычно сообщала о советских дивизиях там, где находились только полки или даже батальоны советской пехоты. Это приводило к пятикратному превышению оценочной численности советских войск и заставляло немцев верить, что они уничтожают русских быстрее, чем те их; в советское контрнаступление никто не верил{143}. Большинство офицеров в штабе 6-й армий были заняты подготовкой «последнего броска» на Сталинград. Немцы, несомненно, перестали бы придерживаться мнения о «трудном положении» Красной армии, если бы знали, что советская сторона смогла сосредоточить более полумиллиона пехоты, 900 новых танков Т-34, 230 полков полевой артиллерии и 115 полков «Катюш» на небольшом фронте наступления по обеим сторонам Сталинграда{144}.
Командующий 6-й армией Паулюс и новый начальник Генштаба Цайтцлер настаивали на прекращении штурма Сталинграда, но Гитлер был непреклонен. По его мнению, существовала настоятельная военно-экономическая потребность в Сталинграде, но на самом деле — это был вопрос престижа. Гитлер неоднократно повторял, что если он не получит нефть Майкопа и Грозного, то войну следует вообще прекратить. Эта цель была практически достигнута: ведь вермахт севернее Сталинграда вышел к Волге и перекрыл для СССР связь с югом. Вопреки этому очевидному положению вещей, Гитлер продолжал настаивать на своем — 8 ноября в речи по случаю годовщины «Пивного путча» он указал на огромное значение Сталинграда как транзитного пункта для вывоза пшеницы с Кубани и Украины{145}.
Надо отметить, что 6-я армия считалась одной из лучших в вермахте (она одержала ряд побед в Польше, Бельгии, Франции, на Восточном фронте в 1941 г.), но назначение командующим генерала танковых войск Фридриха Паулюса (вместо умершего от сердечного приступа во время утренней пробежки в январе 1942 г. фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау) нельзя было признать удачным, ибо, по мнению многих командиров вермахта, Паулюс не дорос до этого назначения. Действительно, Паулюс получил свое назначение, несмотря на полное отсутствие опыта; он перешагнул через командование полком, дивизией, корпусом, у него для командования армией не было ни темперамента, ни характера, но зато он свято верил в гениальность фюрера, что и стало решающим фактором. Бесцветный армейский аппаратчик, привыкший к конторской работе, Паулюс был «чистюлей»: он всегда носил перчатки, принимал ванну и менял одежду дважды в сутки. С другой стороны, о его интеллигентности и смелости свидетельствует то, что Паулюс отказался от всякого сотрудничества с СС и отменил в своей армии «приказ о комиссарах» (при Рейхенау в полосе действий 6-й армии эсэсовцами были уничтожены тысячи евреев){146}. Отец Паулюса был простым бюргером, который сделал удачную карьеру и стал министром финансов в правительстве Гессен-Нассау. У Паулюса было любопытное хобби — он рисовал подробнейшие масштабные карты похода Наполеона на Россию. Как позже говорил его племянник, служивший в 3-й танковой дивизии, «он был похож на ученого, а не на генерала». Надменными манерами Паулюс производил впечатление чопорного человека, но на самом деле он заботился о своих солдатах больше, чем другие генералы{147}. Начальником штаба (Iа) у Паулюса был типичный пруссак, генерал-лейтенант Шмидт. Один из немецких ветеранов Сталинградской битвы Гельмут Вельц характеризовал Шмидта как «само олицетворение германского Генштаба старой школы». Вельц писал: «Во всем чувствуется его бездушие, его нежелание считаться с чем-либо, его резкость, о которой говорят все. Его боятся, его называют злым духом армии. На передовой его никогда не увидишь: для этого есть командиры дивизий и корпусов»{148}.
Паулюсу повезло в том отношении, что у него были хорошие командиры корпусов: XIV танковым корпусом командовал генерал фон Витершейм (он гораздо больше Паул юса подходил на должность командующего армией, но Гитлер его не любил), затем его сменил однорукий генерал Ганс Хубе — весьма компетентный офицер. Хубе зарекомендовал себя выдающимся танковым командиром, он был награжден Рыцарским крестом с Дубовыми листьями, солдаты называли его «человек» (der Mensch). В январе 1943 г. Гитлер приказал Хубе покинуть Сталинград, но Хубе категорически отказался, заявив, что сам привел солдат в Сталинград и приказал им сражаться до последнего патрона, а теперь он намерен показать им, как это нужно делать. Тогда Гитлер прислал в Сталинград четырех своих телохранителей, которые и вывезли Хубе{149}. IV-м корпусом командовал фон Швельдер (он прохладно относился к нацистам), VIII корпус возглавлял генерал Вальтер Гейтц, XVII корпус — генерал Карл Штрекер, LI корпус, взявший 13 сентября Мамаев курган — генерал Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах (потомок легендарного прусского генерала кавалерии, который командовал конницей Фридриха Великого в Семилетнюю войну).
В 6-й армии была возможность сохранить собственную независимость, не жертвуя карьерой. Так, генерал Карл Штрекер, командир XVII корпуса 6-й армии, никогда не скрывал своего отношения к режиму. Его приказы по корпусу содержали слова: «Вперед с богом! Победа — наша вера. Ура, мои храбрые солдаты!» Но, что более важно, он лично запретил выполнять «преступные приказы сверху», и однажды даже специально проехал по войскам, чтобы убедиться, что все офицеры это уразумели. Начальником штаба он назначил полковника Гроскурта, будущего участника Сопротивления. Интересно отметить, что именно они вдвоем руководили в Сталинграде последним очагом сопротивления окруженной 6-й армии, сохранив при этом верность воинскому долгу, а не фюреру{150}.
Об атмосфере в армии осталось весьма любопытное свидетельство: эмоциональное письмо майора Генштаба графа Клауса фон Штауффенберга, в котором он благодарил Паулюса за теплый прием, оказанный ему в штабе 6-й армии. «Это подобно глотку свежего воздуха, — писал Штауффенберг. — Так приятно было вырваться из этой удушающей атмосферы туда, где люди проявляют свои лучшие качества и жертвуют своими жизнями без малейших колебаний. Какой разительный контраст между фронтовиками и нашими вождями, которые в это самое время вместо того, чтобы подавать нам всем пример, интригуют и заботятся только о собственном престиже. Они даже не имеют достаточной смелости, чтобы откровенно высказаться по вопросам, от которых зависит жизнь тысяч их сограждан»{151}.
9 ноября Гитлеру впервые доложили о концентрации советских войск на флангах 6-й армии, которые прикрывали румынские армии. Румынские дивизии совершенно не годились для самостоятельных фронтовых операций против Красной армии. Они были организованы по типу французской дивизии Первой мировой войны и имели французские вооружения, захваченные немцами в 1940 г. В каждой дивизии была только одна противотанковая рота, оснащенная устаревшей 37-мм противотанковой пушкой на конной тяге. Эти пушки красноармейцы называли «пушки-колотушки», потому что их снаряды не могли повредить броню танков{152}. Только после неоднократных просьб румынского генерала Думитреску немцы в октябре передали ему 75-мм орудия, но только по шесть на дивизию… У румын не хватало боеприпасов всех видов, плохо было с зимним обмундированием и питанием. На направлении советского удара севернее Сталинграда находилась 3-я румынская армия (100 тысяч солдат), а южнее Сталинграда — 4-я румынская армия (70 тысяч солдат). Советские войска превосходили румынские по количеству личного состава и вооружениям в три-четыре раза. К тому же румыны занимали позиции в открытой степи, не имея существенных фортификационных сооружений{153}.
Несмотря на сохранившуюся у Гитлера тенденцию недооценивать советские войска, он сразу понял опасность и потребовал от Паулюса быстрых действий по окончательному овладению Сталинградом. Гитлер хотел быстрее покончить с ситуацией, в которой столько дивизий со стратегической точки зрения совершенно бесполезно топтались на одном месте; он хотел обрести оперативный простор. По его мнению, момент установки льда на Волге являлся самым подходящим для окончательного штурма Сталинграда, поскольку дрейфующий лед будет препятствовать переправе, а, следовательно, и поступлению помощи защитникам Сталинграда. Атака Паулюса, начатая 11 ноября, была непродуманна и так же безнадежна, как и последнее зимнее наступление группы армий «Центр» год назад. Многим небольшим немецким группам удалось пройти к Волге, но едва они подходили к воде, как оказывались отрезанными русскими. Еще четыре дня вспыхивали и замирали эти невероятно ожесточенные схватки между изолированными группами. Пленных больше не брали, и у самих бойцов было мало надежды выжить. Налитые алкоголем и подхлестываемые бензедрином, заросшие, измотанные бессонными ночами и отсутствием помощи, немецкие солдаты потеряли всякое представление о мотивах и цели борьбы, кроме одержимости близкого боя, где живо было только одно желание — добраться до горла противника.
16 ноября в Сталинграде выпал первый снег.
К 18 ноября полное измождение и нехватка боеприпасов привели к затишью. Ночью смолк треск стрелкового оружия и глухие звуки минометов, каждая сторона начала собирать раненых. На рассвете же возник новый звук — гром огневого вала двух тысяч орудий советской артиллерии севернее Сталинграда. Ничего хорошего немцам этот звук не сулил, поскольку на следующее утро, 19 ноября, в 150 км к северу началось наступление Юго-Западного фронта Н.Ф. Ватутина на позиции румынской 3-й армии генерал-полковника Думитреску, который вспоминал впоследствии, что соотношение сил на отрезке подчиненного ему 4-го армейского корпуса было 6:1, а на участке 2-го румынского корпуса — 5:1 в пользу советских войск. При таком соотношении сил румыны были обречены, им не удалось удержать позиции, поскольку потери были очень большие. Так, 13-я пехотная дивизия румын потеряла в первый же день советского наступления 115 офицеров и 3658 солдат, 14-я пехотная дивизия — 98 офицеров и 2163 солдата{154}. Думитреску констатировал, что к утру 20 ноября фронт его армии распался — из четырех армейских корпусов два сдали свои позиции, а остальные вскоре тоже отступили. Южнее Сталинграда позиции удерживала 4-я румынская армия. Она также не смогла удержать мощного прорыва Сталинградского фронта А.И. Еременко. Во время советского прорыва часть румынских войск была оттеснена к Сталинграду и осталась внутри котла. 4-й румынской армией командовал генерал-полковник Константин Константинеску-Кляпс. После войны в социалистической Румынии он был осужден и посажен в тюрьму. Интересно, что генерал де Голль был однокашником Константинеску-Кляпса по французской академии Генштаба, и Чаушеску по просьбе французского президента освободил генерала. Еще более интересна судьба командующего 5-м румынским корпусом генерала Михаила Ласкара (Lascar), который во главе корпуса до последнего патрона защищал позиции у Распопинской, но его корпус был окружен, а он сдался в плен. За упорство Гитлер заочно наградил его Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. В плену кавалер высшей немецкой воинской награды возглавил дивизию румынских добровольцев из военнопленных (Horia, Closcasi Crisan) и воевал против немцев. После войны, в 1946–1947 гг., он был министром обороны Румынии; Ласкар умер в Бухаресте 26 июля 1959 г.{155}
Целые дивизии румынской армии под ударами советских войск рассыпались в прах, началось их паническое бегство. Для проведения наступательной операции в районе Сталинграда привлекались три фронта, имевшие почти такое же количество бойцов, что и противник, но по танкам и артиллерии советские войска превосходили врага в полтора-два раза{156}. По иронии судьбы, для советских солдат в самом Сталинграде момент триумфа Красной армии над захватчиками был сопряжен с максимальной опасностью и огромным расходом сил. С конца октября по 17 декабря (когда Волга стала) уровень воды в реке поднялся, образовались обширные поля тяжелого плавающего льда, понтонные мосты были сметены, а всякая переправа была очень сложной, долгой и опасной.
23 ноября 1942 г. наступавшие навстречу друг другу танковые группировки советских войск вышли в район Калача, где и завершилось окружение 6-й армии. Вначале предполагалось, что ликвидация окруженного противника будет осуществляться без всякой паузы. Но этот расчет не оправдался главным образом потому, что советская разведка просчиталась в оценке сил противника. По ее данным в кольце окружения оказалось 80–90 тысяч немецких солдат, а фактически их было значительно больше[5], что затянуло сроки завершения операции{157}. Двадцать дивизий 6-й армии под Сталинградом были окружены примерно шестьюдесятью советскими дивизиями{158}.
Когда советские войска начали давить на окруженную немецкую группировку, командованию 6-й армии пришлось бросить часть сил на запад и на юг для создания круговой обороны. Резервов у Паулюса для этого почти не было, поэтому наскоро формировали подразделения из обозов, тыловых частей, штабов и т.п. Окруженные войска занимали район, который имел протяженность до 40 км с востока на запад и до 20 км с севера на юг. В центре располагался аэродром, имевший решающее значение для снабжения войск. В первое время аэродром был почти недосягаем для огня советской артиллерии. Тактическая обстановка в «котле», несмотря на отдельные осложнения, была довольно сносной, но со снабжением дела обстояли совсем плохо{159}.
До сего дня ведутся дискуссии, сколько же точно немецких солдат оказалось в котле под Сталинградом. 195 тысяч, 232 тысячи, 236 тысяч или 380 тысяч? Еще более неясно, сколько в котле было «хивис» («добровольные помощники»; так назывались советские военнопленные, выполнявшие в вермахте различные вспомогательные работы), сколько их выжило, сколько погибло. 25 тысяч солдат 6-й армии вывезли на самолетах — это были раненые и особо ценные специалисты{160}. Румынских солдат попало в окружение между 5000 и 12 600 человек. Еще в окружении оказалось несколько сотен итальянских солдат и несколько десятков хорватов. Южнее Сталинграда, на Дону, сражалась 2-я венгерская армия; она была недостаточно хорошо вооружена и плохо снабжалась, как и румынские части. 12 января на позиции 2-й венгерской армии началось наступление — за двенадцать дней боев погибло 105 тысяч венгерских солдат. Это была самая большая военная катастрофа венгров со времен турецкого ига{161}.
Причиной окружения 6-й армии была эмоциональная одержимость Гитлера захватом Сталинграда, втянувшая острие клина наступления 6-й армии в сеть уличных боев, а всю армию — в статический процесс бесконечного износа собственных сил, который был несравненно тяжелее для нее, чем для противника, и к которому она была менее приспособлена{162}. Хотя Жуков строго ограничивал свою задачу окружением 6-й армии, но на деле удар был нанесен с такой силой, что германский фронт был разбит. Паулюс был вынужден оборонять Сталинград как оперативный очаг обороны. Вместе с тем такое ограничение целей Жуковым дало Гитлеру время организовать деблокирующую армию, которую возглавил Манштейн.
Прорыв под Сталинградом был осуществлен советскими войсками на участках обороны союзников Германии. Первоначально войска союзников Германии на Восточном фронте состояли в основном из небольших отрядов — отборных частей, входивших в состав соединений вермахта, а с 1942 г. из них стали формировать корпуса и даже армии, воевавшие на огромном расстоянии от родины. Было совершенно очевидно, что такие соединения могли поставить под угрозу весь Восточный фронт, но Гитлер был опьянен цифрами и на своей карте видел только количество дивизий. На опасность использования этих соединений указывал Гитлеру Цайтцлер{163}.
После того как ловушка для 6-й армии захлопнулась, самым правильным решением для 6-й армии было — 19–22 ноября покинуть позиции в Сталинграде и пробиваться из окружения. Совершить такой шаг командование 6-й армии по собственному почину не могло, а Гитлер 24 ноября запретил всякие попытки прорваться из котла: «Там, где ступит нога немецкого солдата, он останется. Можете быть уверены, что никто и никогда не выбьет нас из Сталинграда»{164}. После войны Паулюс справедливо отмечал, что если бы 6-я армия взяла инициативу в свои руки, то этот факт вызвал бы кризис в системе руководства войсками, который привел бы к самым плачевным результатам{165}. Гитлер упорно настаивал на овладении Сталинградом, и ослабленная 6-я армия вгрызалась в советскую оборону в городе. Чем дольше продолжались бои, тем больше захват последних метров земли в Сталинграде превращался для Гитлера в вопрос престижа, особенно в свете неудач в Африке и на Кавказе. Престиж, а не соображения стратегии, диктовал необходимость овладения развалинами города{166}.
Паулюс не был бунтарем, а вот Рейхенау, Гудериан или Гепнер, возможно, повели бы себя иначе. В Сталинграде находился один человек, мнение которого отличалось от мнения Паулюса, — генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, командир LI корпуса. Он убеждал Паулюса не подчиняться приказу фюрера и требовал на свой страх и риск осуществлять прорыв из котла{167}. Было бы заблуждением думать, что в эпоху раций и телетайпов какой-то генерал мог бы действовать, как комендант крепости в эпоху Фридриха Великого, принимая решения, противоречащие воле командования. Не прошло бы и часа, как эти намерения открылись бы и его тотчас отстранили бы от командования. Как и Зейдлиц, некоторые командиры корпусов, дивизий и штабные офицеры действительно были полны решимости вырваться из котла, но полковые и батальонные командиры вовсе к этому не стремились. Их войска окопались и не хотели покидать теплые землянки ради рискованного марша через глубокие снега. Солдаты не хотели трогаться с места еще и потому, что верили обещанию Гитлера массированным ударом извне прорвать окружение. Лозунгом тех дней стали слова Паулюса: «Держитесь! Фюрер спешит вам на помощь!»{168} Боевой дух 6-й армии продолжал оставаться на высоте. Молодые немецкие солдаты, возмужавшие при тоталитарном режиме, вовсе не задавались вопросом, почему они оказались в таком бедственном положении. Одного слова Гитлера для них было достаточно — они искренне верили, что фюрер не оставит их в беде.
После Сталинграда Гитлер выбрал двух человек на роль архитекторов обновления — Манштейна и Гудериана. Эти блестящие полководцы независимо друг от друга сформулировали принципы ведения войны — возвращение к активной обороне на широком фронте, к маневренной войне, где противника «выманивают» вперед, окружают и уничтожают, на манер Танненбергской битвы в августе 1914 г.
27 ноября 1942 г. генерал-фельдмаршал Манштейн взял на себя командование вновь созданной группой армий «Дон». Первым делом Манштейн поставил цель: удержать фронт на Дону-Чире — иначе будет потеряна не только 6-я армия, но и вся группа армий «А» на Кавказе, а там около миллиона немецких солдат. Участок Дон-Чир удерживала оперативная группа генерала Карла Холлидта{169}. Что касается Гудериана, то он в качестве генерал-инспектора танковых войск получил полномочия и старшинство над командующими; контроль всех бронетанковых и мобильных сил в сухопутных войсках; прямую связь с артиллерийско-техническим управлением и министерством вооружений и — самая поразительная из всех уступок Гитлера — равные полномочия в руководстве танковыми силами, приданными или укомплектованными личным составом Ваффен-СС и Люфтваффе{170}.
После того как 6-я армия была отрезана, Манштейн 9 декабря бодро обещал деблокировать ее к 17 декабря, но обещание свое исполнить не смог, хотя довольно близко продвинулся к кольцу советского окружения. Не сдержал слова и Геринг, который надеялся на то, что, как и под Демянском в 1942 г., окруженных удастся обеспечить всем необходимым с воздуха. В порыве преданности фюреру он безответственно обещал Гитлеру, что 6-ю армию можно будет снабдить по воздуху. Хотя даже без учета плохих погодных условий, изношенности самолетов и противодействия авиации противника это обещание совершенно невозможно было выполнить{171}. Организовывая снабжение 6-й армии по воздуху, 4-й воздушный флот потерял 550 машин — это треть действовавших самолетов. В среднем с 25 ноября по 11 января тоннаж перевозок составлял 104,7 тонн. За этот период было эвакуировано 24 910 раненых{172}. Немецкий ветеран Сталинградской битвы Гельмут Вельц вспоминал, что он со своими солдатами часто видел, как немецкие самолеты снабжения летели за Волгу и назад не возвращались. Запеленгованные противником и ложно наводимые им, они, вероятно, приземлялись в плохую погоду на советских аэродромах. Последствия этого были ясны…{173}
12 декабря 1942 г. Гитлер запретил самостоятельный выход 6-й армии, обосновывая, среди прочего, свой приказ тем, что тогда придется оставить артиллерию на конной тяге, ибо лошади ослабели от бескормицы. «Если бы это были не лошади, — сказал Гитлер, — а русские, я бы сказал, что русский съест другого русского и таким образом подкрепится. О лошадях я такого сказать не могу — они не будут есть друг друга»{174}. 21 декабря Манштейн по прямой линии говорил с Растенбургом, в последний раз убеждая Гитлера, что 6-я армия должна свертывать лагерь и пробиваться на юг. «Я не могу понять, о чем вы говорите, — сказал Гитлер. — У Паулюса бензина не хватит и на 15 км. Он сам говорил, что теперь не сможет вырваться»{175}. Офицер-сапер Гельмут Вельц риторически вопрошал, разве не связала бы 6-я армия еще большие силы РККА, если бы начала отход на запад? Он писал: «Тогда Красная армия, не зная наших намерений, оказалась бы вынужденной не только бросить навстречу нашим войскам сильные дивизии и преследовать нас моторизованными частями; ей пришлось бы выслать параллельно нашему движению сильные охранения, чтобы иметь возможность парировать всякие неожиданные отклонения»{176}.
Внутри кольца численность 6-й армии постоянно сокращалась. Между 22 ноября и 7 января она лишилась более 50 тысяч солдат. Кто-то погиб в бою, но многие умерли от голода, болезней или обморожений. Полковник Динглер из 3-й моторизованной дивизии вспоминал: «В первых числах декабря погода была терпимая. Однако затем пошел снег, и стало ужасно холодно. Жизнь превратилась в одно сплошное страдание… Нам не хватало самого необходимого. Нам не хватало хлеба. Но хуже было то, что нам не хватало артиллерийских снарядов, и совсем плохо — что мы лишились горючего. Горючее означало для нас все. Пока мы имели горючее, мы могли греться… До Рождества дневной рацион хлеба на одного человека составлял 100 граммов. После Рождества этот рацион уменьшился до 50 граммов. В дальнейшем лишь тот, кто находился на передовой, получал 50 граммов в день. Тем, кто служил в штабе полка и выше, хлеб вовсе не полагался. Они получали лишь суп, который мы заправляли костями мертвых лошадей, выкопанных из земли. В качестве рождественского угощения армии позволили забить 4 тысячи лошадей»{177}. Если Геринг так и не умерил свой аппетит и все прибавлял в весе, то начальник ОКХ генерал Цейтцлер, видимо, в знак солидарности с голодающими в Сталинграде, урезал свое потребление пищи до размеров их пайка. По словам Шпеера, за две недели он похудел на 12 кг. Когда Гитлер узнал об этой диете, он категорически приказал Цейтцлеру немедленно вернуться к нормальному питанию, но в «честь героев Сталинграда» запретил распивать в Ставке коньяк и шампанское{178}.
Между тем 23 декабря, когда три танковые дивизии Гота рвались к Сталинграду, где их с нетерпением ждали солдаты 6-й армии, неожиданно последовал мощный советский прорыв позиций слабых итальянских войск на Среднем Дону. Таким образом, фланг группы генерала Холлидта оголялся, и Манштейну ничего не оставалось, как приказать Готу снять одну из трех танковых дивизий, которые рвались к Сталинграду. Оставшись с двумя измотанными дивизиями, Гот пришел к выводу о невозможности продолжения наступления на Сталинград для деблокирования 6-й армии{179}.
Кольцо окружения 6-й армии охраняло семь советских армий, в состав которых входило 94 дивизии. Внутри кольца оказалось, по утверждениям немецкой стороны, 20 дивизий 6-й армии и 4-й танковой армии, две румынские дивизии и хорватский полк. Среди окруженных частей было много «хивис» (20–50 тысяч) из числа советских военнопленных — те из них, кто пережил окружение, были расстреляны{180}. 1 января Гитлер еще раз заверил 6-ю армию, что не бросит ее на произвол судьбы. Немецкий ветеран Сталинградского сражения вспоминал, что солдаты горько иронизировали над теми, кто не скупился на безответственные обещания. О Манштейне говорили, что деблокировать он не может и думает: дай бог мне самому спастись. О Фибиге, командире 8-го авиакорпуса, сложили каламбур: «Fluchtrichtung beliebig, gezeichnet Fibieg» (приказ: беги, куда глаза глядят; подписал Фибиг){181}.
Получив отказ на ультиматум сдаться, 10 января советские войска начали наступление всеми силами.
На протяжении ночи советская артиллерия разбивала внутреннее кольцо обороны 6-й армии, а на рассвете начала прорыв. В этот момент большинство немецких солдат разделяли мнение полковника Зелле: «над нами опустилась могильная плита». Среди немецких солдат прошел слух, что, — поскольку Паулюс отверг сдачу, — Жуков приказал пленных не брать, поэтому многие немецкие подразделения сражались до последнего патрона и затем совершали массовые самоубийства. Самоубийства вообще стали так часты, что Паулюс в специальном приказе объявил их «недостойными»{182}. Командир 71-й дивизии генерал Гартман и его начальник штаба были против продолжения бесперспективной борьбы и предпочли запрещенное Паулюсом самоубийство — они в полный рост вышли на передовую и погибли. Немецкий мемуарист передавал, что на следующий день радио Берлина захлебывалось от восторга — «Германский генерал погиб за фюрера, народ и Рейх на передовой с винтовкой в руках!»{183} Голодающие, плохо экипированные немецкие войска, отрезанные от своих коммуникаций, противостояли численно превосходящему противнику, но дрались они яростно. Вместе с тем, ветеран 6-й армии, переживший плен, писал, что в немецкой армии в Сталинграде были и дезертиры. Однажды, подыскивая со своим адъютантом место для размещения своего батальона, он нашел целый подвал, забитый дезертирами, которые отказывались выполнять приказы и в оцепенении от холода жались в этом подвале. Когда офицер пытался привести их в чувство, они напали на него и его адъютанта, пытаясь сорвать с них одежду — тем едва удалось вырваться из подвала. Вельц писал: «Это могила погребенных заживо. Это солдаты, которые когда-то вышли на войну, солдаты, которые побеждали в Польше, Норвегии, Франции, на Балканах, а в начале и здесь. Они больше не верят, что нам удастся выбраться отсюда; они уже покончили счеты с жизнью — мужчины от двадцати до сорока, которых дома ждут их семьи»{184}.
Впрочем, в большинстве своем до самого последнего момента голодным, изможденным, разочарованным и ожесточившимся войскам 6-й армии удалось сохранить воинскую дисциплину. Те немногие подразделения, которые еще оставались боеспособными, сохраняли свой высокий боевой дух. Чтобы разрезать оборону немецких войск, Красная армия нанесла удар в глубину кольца. К 16 января советские войска захватили Питомник — главный аэродром 6-й армии, другой немецкий аэродром — Гумрак — пал 23 января. Сжатые на небольшом пространстве, раздробленные на отдельные группы остатки 6-й армии закончили свое существование в последних числах января{185}. 24 января начальник оперативного отдела 6-й армии послал Манштейну донесение, что последний бой будет дан на окраинах города в южной его части 25 января, а Тракторный завод, возможно, продержится дольше. В донесении говорилось о 20 тысячах раненых, лишенных всякой помощи. Советские войска теснили 6-ю армию к железному барьеру 62-й армии Чуйкова, стоявшей в руинах самого города. 23 января советские войска захватили взлетно-посадочную полосу Гумрака, и у немцев оборвался последний контакт с внешним миром. Сражение тянулось еще неделю — теперь снова в городе, в разрушенных зданиях, в подземных катакомбах, где шли сентябрьские бои, на «Красном Октябре» и Мамаевом кургане. Паулюс так и не отдал общего приказа по армии о сдаче и 30 января отправился в плен только с личным составом своего штаба. Различные командиры отдельных участков обороны договаривались о сдаче сами. Фактом является то, что командование 6-й армии формально так и не объявило о капитуляции. Ведение переговоров о сдаче фактически было оставлено младшим офицерам вермахта. Даже после того, как Паулюс попал в плен, он отказался подписать или издать приказ, предписывающий солдатам сложить оружие. Советским офицерам он объяснил, что не имеет права издавать такой приказ, поскольку находится на положении военнопленного{186}.
В конечном счете германские части были вынуждены отойти в развалины самого Сталинграда. 26 января остатки 6-й армии были расчленены на две части, затем на три. Они оказались примерно в такой ситуации, в какой была советская 62-я армия незадолго до этого. В окружении оказалось 20 тысяч раненых, которые были обречены…{187} В центре Сталинграда бои закончились 31 января. На Тракторном заводе и на заводе «Баррикады» бои продолжались и 1 февраля{188}. 6-я армия, учитывая ее физическое состояние и нехватку техники и боеприпасов, оказала советским войскам удивительно упорное сопротивление. Об этом со всей уверенностью можно судить по количеству потерь в советских войсках за первые три дня наступления. Почти половина советских танков была уничтожена, а потери в личном составе превысили 20 тысяч человек. Наступавшие цепью пехотинцы были прекрасной целью для засевших в окопах немцев, но советское командование это мало заботило. Свой гнев за смерть товарищей советские солдаты и офицеры вымещали на взятых в плен, исхудавших и заеденных вшами немцах. Некоторых убивали на месте, другие погибали по пути в лагерь{189}.
Альберт Ситон писал о марше в плен оставшихся в живых солдат 6-й армии: «Время от времени на колонны военнопленных совершались набеги с целью приобретения их личных вещей. Иногда этим занимались бойцы Красной армии, но чаще мирные жители. Колонны военнопленных сопровождались лишь небольшим числом охранников, но многие из пленных, которые падали от усталости или болезни, попадали в руки вооруженных банд мародеров, состоявших из гражданских лиц. Последние неотступно следовали за хвостом колонны. Отставших военнопленных больше уже никто никогда не видел. В конце концов, пленных грузили в поезда и отправляли через Саратов, Оренбург и Энгельс в направлении Ташкента и северного Афганистана. На каждой остановке из товарных вагонов выгружали мертвых, до места добралась половина»{190}. Хотя официальная советская политика декларировала гуманное отношение к военнопленным, но на практике случались ужасные вещи. Один из самых страшных случаев произошел в районе Сталинграда в феврале 1943 г., когда советские солдаты уничтожили в Красноармейском и Гришино 600 немецких и румынских военнопленных и гражданских лиц. Общие потери Германии и ее союзников за время Сталинградской битвы составили 1,5 миллиона человек. В развалинах Сталинграда осталось лежать 150 тысяч немецких солдат{191}.
Командующий Сталинградским фронтом А.И. Еременко считал, что операция по уничтожению немецких войск в окружении является вредной, поскольку она унесла жизни многих советских солдат: после провала попыток деблокирования 6-й армии нужно было оставить небольшие заслоны против окруженных войск. Окруженная группировка, испытывая острый недостаток всего необходимого, без всяких ударов Красной армии пошла бы на капитуляцию через пару недель. Маршал К.К. Рокоссовский также считал, что операция «Кольцо» породила у многих военачальников бездумное подражание в проведении «уничтожающих» боев и «штурмов» городов и населенных пунктов в лобовых атаках. Нередко потери при таких атаках превосходили людские потери в войсках противника. Многодневный штурм Берлина и лобовые атаки его укреплений подтверждали, что советское командование до конца войны так и не избавилось от расточительных способов ведения боев. Поэтому советские потери в личном составе во много раз превосходили потери противника{192}. Эти жертвы, однако, нельзя считать совершенно напрасными, поскольку, как писал немецкий историк Герд Юбершер, «Сталинград дал людям предвкушение жестокой, бессмысленной борьбы, которая будет продолжаться до самого конца — до горького поражения, ставшего фактом в 1945 г.»{193}.
6 февраля 1943 г. Манштейн встретился с Гитлером в Сталино; во время этой встречи Гитлер откровенно раскаялся в своих действиях по руководству 6-й армией: «Ответственность за трагический конец 6-й армии лежит только на мне». Манштейн писал: «У меня создалось впечатление, что он глубоко переживает эту трагедию, и не только потому, что она означала явный провал его собственного руководства, но и потому, что он глубоко опечален судьбой солдат, которые, веря ему, сражались до последнего с такой храбростью и преданностью долгу»{194}. Камердинер Гитлера Линге писал, что в начале ноября 1942 г. Гитлер (после прочтения очередного выпуска «Вестей из рейха» СД, в котором говорилось о негативной реакции немецкой общественности на Сталинград) был очень огорчен и даже говорил, что он сам во всем виноват, что, в общем, соответствовало действительности. Правда, через мгновение раздумий, Гитлер язвительно заметил, что баварцы могут возмущаться плохим качеством пива (об этом также доносила СД), когда сотни тысяч солдат в жутких условиях борются за будущее страны{195}.
Ни одно крупное сражение прошлого, включая Седан и Верден, не повлияло на настроения немецкого народа так, как Сталинградское. В принципе, немецкие войска на Восточном фронте постоянно чувствовали себя во враждебном окружении — партизаны, примитивные условия жизни, отсутствие транспорта или бездорожье… Но 6-я армия была поглощена не пространством, а в результате осознанной и целеустремленной операции советских войск, операции в стиле немецкого Генштаба. По словам израильского историка Иегуды Валлаха, прусские генералы со времен Клаузевица были одержимы мыслью об охватах, окружении и уничтожении врага. Прорывы на флангах, движение в тылы противника, закрытие путей к отступлению, сужение кольца окружения, уничтожение или пленение противника — в современной войне такое удавалось только немцам: сражение под Танненбергом и окружение 1-й армии генерала Самсонова в 1914 г., окружение под Вязьмой в 1941 г. и другие окружения того же времени… А теперь это же сделала Красная армия; для немцев это был настоящий шок, ведь они чувствовали себя «монополистами» на эту стратегию. В развалинах Тракторного завода в Сталинграде разыгралась битва на уничтожение, которая затмила знаменитую «Верденскую мясорубку» 1915–1916 гг.: за десять недель Сталинградской операции Красной армии группа армий «В» понесла такие же потери, как за десять месяцев Верденского сражения{196}.
Ради справедливости, однако, следует отметить, что этот успех для самого советского командования был скорее сюрпризом, нежели результатом запланированной операции. Сталин утвердил целую серию операций, которые назывались именами планет в том порядке, в каком эти планеты удалены от Солнца, а операции — от Москвы. Операция по окружению немецких войск под Сталинградом называлась «Уран», но она была только незначительной частью первоначального «наполеоновского» планирования советского командования. Самое главное советское наступление началось 25 ноября — это была операция «Марс» (окружение 9-й немецкой армии в районе Ржевского выступа). Но операция «Марс» не удалась, и советские военные историки ее «забыли».
В операции «Марс», зная о благоприятном для советской стороны соотношении сил, Жуков сделал основной упор на центральном секторе Восточного фронта. Бои развернулись на центральном направлении, на фронте перед Москвой. Эта операция изначально считалась самой важной из-за близости к Москве немецких войск именно на этом участке. Удар под Сталинградом первоначально рассматривался как вспомогательный, отвлекающий. В качестве отвлекающего он и был нанесен раньше: наступление под Москвой началось 24 ноября, а контрнаступление под Сталинградом — 19 ноября. Это указывает на то, что — вопреки последующим утверждениям советских военных мемуаристов и историков о намерении советского руководства нанести основной удар под Сталинградом — его планировалось нанести с целью «срезать» Ржевский выступ. Этого сделать, однако, не удалось по той причине, что выступ обороняли немцы (9-я армия Моделя), а не румыны… Советские потери в центре в последнем квартале 1942 г. не составляли даже и половины потерь на юге{197}, отсюда и вывод о первоначальном приоритете операции «Марс». Немцы и после войны продолжали считать, что зимой 1942–1943 гг. Ржевский выступ был краеугольным камнем обороны Восточного фронта. Гитлер ни за что не соглашался его сократить из-за близости к Москве — оставить выступ для него означало оставить надежду на захват Москвы, до которой было всего 150 км: это не дистанция для танковой атаки. Кроме того, операция «Марс» казалась более простой, чем отсечение всего южного фланга вермахта («Сатурн»). Да и проводить глубокие операции прорывов не нужно было — масштабы не такие большие, как на юге, где даже если бы и удалось отсечь немецкие силы на Кавказе, их еще нужно было удержать… Поэтому предпочтение было отдано операции «Марс»: против группы армий «Центр» советское командование выставило 1,9 миллиона солдат, около 25 тысяч артиллерийских орудий, почти 3,5 тысяч танков и более 1000 самолетов. Против группы армий «Б», являвшейся основным фронтом советских войск в операции «Уран», советское командование приготовило 1,1 миллион солдат, 15,5 тысяч орудий, 1500 танков и не менее 1000 самолетов. В центре Восточного фронта, по сравнению с южным флангом, соотношение сил было чуть менее благоприятным для Красной армии (1,9:1 против 2:1). К тому же в центре было мало частей союзников Германии. Напротив, на юге огромный 400-километровый отрезок по течению Дона от Воронежа до Сталинграда обороняли румыны, венгры и итальянцы. Но на Ржевском выступе Красная армия угодила в ужасающую мясорубку и не смогла продвинуться — Модель, один из самых жестких и энергичных генералов Гитлера, отбил все атаки. О первоначальном приоритете московского направления свидетельствует и то, что советское командование выделило для операции «Марс» большее количество войск, чем для операции «Уран». Очевидно, что Жукова «Марс» интересовал больше, поскольку «Марс» давал ему возможность добиться того, чего ему не удалось осуществить предыдущей зимой во время битвы за Москву — нанести решительное поражение группе армий «Центр». В случае своего успеха операция «Марс» должна была перерасти в операцию «Юпитер» — амбициозный план окружения всей центральной группировки немецких войск{198}. Свидетельством первоначального приоритета московского направления было то, что из 20 танковых корпусов РККА для операции «Марс» было сосредоточено 8 корпусов, а на юге — лишь 5. Калининский фронт имел три механизированных корпуса, а на юге их было 2.{199}
После провала под Ржевом советская Ставка решила, что вслед за Сталинградом следует обратиться к операции «Сатурн», которая по своему замыслу являлась южным эквивалентом планируемого гигантского окружения немецких войск в ходе операции «Юпитер». «Сатурн», который должен был последовать вслед за «Ураном», предусматривал молниеносный удар советских войск в направлении Ростова-на-Дону и создание ловушки для всей группы армий «А» на Кавказе. С этой целью к Сталинграду через Саратов усиленно стали перебрасывать войска, которые и должны были отрезать на Кавказе немецкие войска, выйдя к Ростову. Время, однако, было упущено, поскольку Манштейн энергично пробивался к 6-й армии. Если бы сразу после окружения в Сталинграде все советские танковые резервы были брошены в атаку на Ростов-на-Дону, война бы закончилась в 1943 г., но эти резервы были на центральном участке — их нужно было еще перебросить на юг. Из-за этой задержки Донской фронт приступил к ликвидации 6-й армии только 10 января, после того как получил подкрепление. Воронежский фронт по этой же причине задержался с наступлением до 12 января.
Время было упущено, поэтому Сталин ограничился «Малым Сатурном», то есть созданием угрозы тылам Манштейна. Эта операция в советской историографии называется «Среднедонская» — в среднем течении Дона с 16 декабря советские войска буквально раздавили итальянскую оборону. Манштейн был вынужден отнять часть сил у своего авангарда, спешившего на помощь 6-й армии. Сталинградский «котел» советским войскам удалось сохранить, но операция «Сатурн» провалилась. Ко всему прочему, советская разведка неправильно оценила численность врага под Сталинградом. Даже в январе 1943 г. разведчики докладывали, что в «котле» в три раза меньше солдат, чем было на самом деле{200}.
В целом к концу зимней кампании 1942–1943 гг. картина была не такая радужная, как ее рисовали в советской историографии: операция «Марс» закончилась неудачно и стоила Красной армии порядка 350 тысяч человек, включая 100 тысяч погибших: группа армий «Центр» удержала свои позиции. О еще более амбициозной операции «Юпитер» вовсе пришлось забыть. Операция «Уран» блестяще удалась, но замысел предусматривал дальнейшее наступление на Ростов-на-Дону (операция «Сатурн»), Это не удалось осуществить, и новая операция называлась «Малый Сатурн»; она была направлена на пресечение деблокирования 6-й армии. В ретроспективе все советские неудачи искупил ошеломляющий успех операции «Уран». Впоследствии советские генералы писали, что все произошло так, как и было задумано — подобное отношение к успехам характерно для всех политиков. С тех пор имеет хождение популярная история о том, что советские войска специально заманили немцев под Сталинград, окружили, а затем уничтожили. Другая история Сталинграда — это советская неудача выиграть великую битву — ту, которую действительно хотели выиграть: изгнать в 1943 г. все германские армии из центральной и южной России{201}. Иными словами, после окружения 6-й армии под Сталинградом только опыт и оперативное мастерство Манштейна и Гота спасло от той же участи немецкие армии на Кавказе и весь немецкий южный фланг. Манштейн позже говорил, что упорное сопротивление 6-й армии в окружении, а также упорство 4-й танковой армии связало так много советских сил, что позволило спасти немецкие войска в Крыму, на Кавказе и на Украине. В начале 1943 г. перед Манш-тейном стояла исключительно сложная задача, но он сумел ее решить. С присущим ему хладнокровием и рассудительностью, он мастерски руководил боевыми действиями, вовремя идя на риск и умело перебрасывая, в зависимости от обстановки, свои небольшие резервы с одного участка на другой. Примером такого рода оборонительной стратегии могут служить действия главнокомандующего армией южан генерала Роберта Ли в Гражданскую войну в США, в Виргинии летом 1864 г.{202}
Гибкая тактика Манштейна и его мастерство более чем на полгода отодвинули освобождение Левобережной Украины. Ошибка советского командования при выборе направления главного удара (Ржевский выступ) и чрезвычайно медленная реакция на изменение обстановки стали причиной затягивания войны и неоправданно высоких людских потерь.
Более всего поражение под Сталинградом ударило по престижу Геринга, который не смог повторить опыта Демянска, когда немецкие части, окруженные у озера Ильмень, почти два месяца снабжались по воздуху, а потом с боями вышли из окружения. Для снабжения окруженной 6-й армии Геринг обязался поставлять ежедневно 500 тонн грузов. Воздушный мост начал работу уже 25 ноября, но по причине плохой погоды за первые два дня доставили только 65 тонн, на третий день 6-я армия не получила ничего, и лишь на шестой день удалось доставить 100 тонн грузов. В начале января 1943 г. только трехмоторных Ю-52 под Сталинградом было 240 единиц, Хе-130 — 130 единиц, но все усилия Люфтваффе были напрасны — не удалось даже достичь показателя в 300 тонн ежедневно{203}. Из-за возможного выхода из войны Италии Гитлер, казалось, был больше озабочен положением дел у Роммеля, чем судьбой 6-й армии — до такой степени он полагался на Геринга и его летчиков, которые все-таки вывезли из Сталинграда 25 тысяч раненых и 10 тысяч ценных специалистов{204} (для сравнения — около 100 тысяч погибло в боях{205}), доставили в Сталинград 8350 тонн грузов (160 тонн ежедневно), но потеряли при этом 266 Ю-52, 165 бомбардировщиков Хе-111, 42 бомбардировщика Ю-86 и 9 четырехмоторных бомбардировщиков Фоккевульф-200. Один только в середине декабря прорвавшийся через боевые порядки итальянской 8-й армии советский танковый корпус генерала В.М. Баданова уничтожил на аэродроме Тацинский 72 Ю-52. Эти потери в целом соответствовали гибели целого авиакорпуса, и от них Люфтваффе уже не смог оправиться до самого конца войны; господство в воздухе перешло к советским и союзническим ВВС, которые получили возможность оказывать непрерывное давление на немецкий фронт. На переднем крае и вблизи него каждый из немецких солдат должен был все время следить за воздухом, готовый одним прыжком укрыться в убежище при появлении вражеского самолета. Такой пристально устремленный в небо взгляд солдаты иронически называли «немецким взглядом» deutsche Blick), по аналогии с «немецким салютом» (der deutsche Gruß), нацистским приветствием…{206}
После Сталинградского сражения немецкое армейское руководство и Гитлер пересмотрели свое отношение к Красной армии, но было уже поздно. На общественное мнение в Германии Сталинград произвел сильнейшее впечатление по той причине, что до Сталинграда вермахт потерял убитыми 371 000 солдат, а в одной Сталинградской битве — 108 000. Поражение под Сталинградом повергло в ужас немецкий народ — никогда прежде за всю историю Германии не было случая гибели такого количества войск. Несмотря на то что кроме 6-й армии были разгромлены также итальянская, венгерская и румынская армии, немецкому командованию удалось стабилизировать фронт и предотвратить прорыв советских войск на стратегическую глубину. В результате блестящей операции, проведенной фельдмаршалом Манштейном, был даже отбит Харьков. Но брешь, образовавшуюся вследствие потери 20 лучших дивизий 6-й армии, так и не удалось закрыть. Манштейн указывал, что с начала декабря 6-я армия приковывала к себе шесть крупных советских соединений. Если бы в начале января Паулюс сдался, ситуация для групп армий «Дон» и «Кавказ» могла обернуться катастрофой{207}. Важно отметить, что советские войска, занятые ликвидацией 6-й армии, не имели возможности воспрепятствовать отводу немецких войск с Кавказа. Может быть, в этом и был смысл борьбы 6-й армии в безнадежных условиях? С 10 января по 2 февраля, то есть более трех недель, остатки 6-й армии вели бой с превосходящими силами Красной армии — это уже внушительное достижение. Начальник немецкого Генштаба Курт Цайтцлер с восхищением писал, что если иметь в виду физическое напряжение войск, их психическое состояние, а также климатические условия, в которых они сражались, их достижения можно было бы удвоить и даже утроить{208}.
С приближением новой военной зимы 1943 г. германскую армию стало охватывать чувство угрюмого отчаяния, растущей уверенности, что война проиграна, но конца ее при этом не видно. Солдаты вермахта все еще находились в глубине России. В отличие от зимы 1944–1945 гг., когда они были охвачены героическим безумием, сейчас они медленно отступали по враждебной им земле, все время находясь в численном меньшинстве, постоянно нуждаясь в горючем и боеприпасах, пересиливая себя и эксплуатируя технику за пределами допустимого. Особенно всех угнетала наступающая зима с ее морозами и неустроенностью. Майор-артиллерист Густав Кройц из 182-й дивизии писал в ноябре 1942 г.: «К концу месяца мы получили пополнение, новые самоходные пушки численностью до батальона. Их обслуживали совсем молодые юноши с несколькими офицерами и унтер-офицерами, которые участвовали в боевых действиях в Италии. Они тут же стали жаловаться на холод. Они жгли костры днем и ночью и ломали на дрова деревянные строения, которые могли бы еще пригодиться. Как-то мне пришлось резко поговорить с ними об этом, и один из них ответил, что термометр опустился ниже десяти, и что разве это не чрезвычайный случай? Я ответил, что скоро термометр покажет не десять, а двадцать пять ниже нуля, и что в январе будет и сорок. Это доконало беднягу и он зарыдал»{209}.
Пересмотр Гитлером своего отношения к советской армии выразился в речи перед гауляйтерами 6 мая 1943 г., в которой он сказал, что война началась как столкновение между революционными и буржуазными государствами, причем буржуазные государства легко были побеждены. Он сказал, что, в отличие от Запада, на Востоке идет борьба с таким же мировоззренческим, как и Германия, государством, там идет война идеологий. «Советские солдаты, проникнутые еврейско-большевистской идеологией, ведут войну с такой энергией и таким высоким боевым духом, которые сравнимы только с боевой моралью войск СС». Гитлер сказал, что он пришел к убеждению, что большие чистки офицеров до войны не ослабили, а, наоборот, усилили Красную армию{210}. Эти озарения Гитлера явно носили запоздалый характер. Со своей стороны, у солдат после Сталинграда снизилось доверие к военному руководству: анализ сталинградских писем, проведенный информационным отделом минпропа, показал, что лишь 2,1% авторов позитивно высказывались по отношению к военному руководству, 4,4% высказывались неопределенно, 57,1% высказывались отрицательно. Водном из писем из Сталинграда были такие строки: «Нам говорили, что мы боремся за Германию, но теперь здесь осталось очень немного тех, кто продолжает верить в то, что наши жертвы были не напрасны». Или в другом письме: «Мы остались одни, Гитлер нас бросил»{211}. «Я не трус, — писал третий солдат, — но жаль, что мне некому сказать, что я свой долг выполнил до конца, жаль только, что погибать пришлось за преступное дело»{212}. Настроения армии начали постепенно распространяться и на гражданское общество, которое все более стало сомневаться в режиме. СД в этот период передавала, что в центре внимания после Сталинграда оказалась длительность войны… Стали слышны голоса тех, кто сравнивал Положение в 1943 г. с тем, что сложилось в Германии осенью 1918 г.{213}
Означало ли это, что Гитлер утерял доверие и расположение армии? Нет, ибо основная масса фронтовиков, прежде всего на Восточном фронте, по-прежнему оставалась верна руководству. Однако гитлеровское оперативное упрямство, его приказы держаться любой ценой привели к катастрофе в Сталинграде, что вызвало желание у немецких генералов (и не только на Восточном фронте) ввести должность единого начальника Генштаба, генералиссимуса, который соединил бы все нити военного руководства или, по крайней мере, взял бы на себя руководство на Восточном фронте (Гитлер вряд ли отказался бы от общего военного руководства). По мнению Г.К. Жукова, став командующим сухопутными войсками, Гитлер существенно ограничил инициативу немецкого Генштаба: «Шедшие теперь от Гитлера приказы стали непререкаемыми в большей степени, чем этого требовали интересы дела. Существовавший в вермахте уровень самостоятельности в решении оперативных вопросов снизился»{214}.
Для преодоления такого положения 6 февраля 1943 г. фельдмаршал фон Манштейн предложил Гитлеру ввести самостоятельное командование Восточным фронтом; то же советовали фельдмаршал Мильх и генерал-полковник Гудериан, но Гитлер пропустил эти предложения мимо ушей. Разумеется, эти попытки не означали какой-либо военной оппозиции по отношению к Гитлеру со стороны высшего руководства вермахта, а только желание генералов в будущем избежать роковых ошибок. Только небольшая группа молодых офицеров на Восточном фронте во главе с офицером Генштаба полковником X. фон Тресковым пыталась действовать и организовала покушение на Гитлера, но 13 марта 1943 г. тот невредимым покинул самолет — взрывное устройство, подложенное заговорщиками, не сработало.
Как упоминалось выше, после Сталинградской победы на южном участке Восточного фронта зимой 1942–1943 гг. Сталин хотел большего, нежели окружение одной армии — он хотел отрезать около одного миллиона немецких солдат группы «А» на Кавказе. Тщательно и долгое время готовившийся, оплаченный огромными жертвами, потерей колоссальной территории и реальной угрозой поражения в войне, великий удар, наконец, должен был быть нанесен — здесь, у Волги, в центре матушки-России. Настало время мощного контрудара, подобно контрудару по Наполеону в 1812 г. Задействовав восемь ударных армий в направлении на Ростов и на нижнее течение Днепра, Сталин хотел отрезать, а затем уничтожить весь левый фланг немецкого фронта; это семь армий, то есть должно было состояться семь Сталинградов разом. Бесспорно, это означало бы окончание войны уже к лету 1943 г. Когда 6-я армия была надежно зажата под Сталинградом, для последней атаки с целью ее уничтожения советским войскам потребовалось 23 дня. Такое наступление не было необходимым; фактически оно, вероятно, помешало более крупному триумфу Красной армии. 6-ю армию можно было оставить погибать в окружении; если бы основные советские силы были брошены против Манштейна, удерживавшего ростовские ворота, они могли бы захлопнуться перед Клейстом, и СССР одержал бы двойную победу. Немецкий генерал Фри-до фон Зенгер унд Эттерлин указывал: «Только слабые силы должны были удерживать окруженную немецкую армию, в то время как сильные части нужно было освободить для преследования и осуществления многих других заманчивых стратегических задач». Советские войска при развитии своего успеха были медлительны и слишком негибки, чтобы воспользоваться появившимися возможностями; их стратегия оказалась далеко не блестящей; они просто медленно и тяжело разрабатывали ошибки немцев{215}.
Упоминавшийся выше 24-й (позже 2-й) танковый корпус генерал-лейтенанта Василия Михайловича Баданова, составлявший авангард 1-й гвардейской армии, прорвал фронт 8-й итальянской армии и 23 декабря 1942 г. приблизился к станице Тацинской, важному центру снабжения Сталинграда и важному передовому аэродрому. Тацинская находилась в 240 км позади разбитого итальянского фронта. Корпус прошел это расстояние за пять дней — это сопоставимо со знаменитым рейдом Манштейна на Двинск в первую неделю войны (56-й танковый корпус Манштейна прошел 270 км за четыре дня){216}. Потеря Тацинской была страшным ударом для немцев, поскольку от Тацинской до Ростова Баданову оставалось каких-то 130 км. Генерал-фельдмаршал Манштейн (командующий группой армий «Дон») знал, что целеустремленный танковый командир сможет преодолеть это расстояние в три дня и отрезать огромные немецкие силы на Кавказе. Опасность для немцев росла не по дням, а по часам. Манштейн это сознавал больше, чем кто-либо другой. Когда он просил у Гитлера подкрепления, тот отвечал, что ничего нет, а когда предлагал стратегически неизбежное отступление, Гитлер начинал говорить о кавказской нефти… Манштейн оказался в очень тяжелом положении, ему приходилось сражаться и со Ставкой Гитлера и удерживать фронт. Любой другой командир опустил бы руки, но Манштейн нашел выход. Он прибег к хитроумной системе стратегических уверток{217}. Манштейн собрал в Новочеркасске совещание, на котором попросил командира 4-й танковой армии Гота передать ему одну дивизию для ликвидации прорыва Баданова. Это было серьезное решение, ибо с передачей самой сильной 6-й танковой дивизии генерала Рауса Гот терял последнюю надежду на возможность удержать свои позиции в 50 км от Сталинграда и возобновить деблокирование 6-й армии. Дивизия Рауса вскоре перешла в подчинение группы генерала Карла Холлидта, где полковник Вальтер Венк, энергичный импровизатор, построил из разнородных соединений первую слабую линию обороны. 23 декабря 11-я танковая дивизия генерала Вильгельма Балька из оперативной группы Холлидта вместе с 6-й танковой дивизией также была брошена против Баданова{218}.
В широкой заснеженной степи между Калитвой и Чиром немецкие танковые полки продемонстрировали современную танковую тактику — уже к 24 декабря передовой отряд 6-й танковой дивизии Рауса вышел в район севернее Тацинской; таким образом, советские войска были взяты в клещи. На освобождение Баданова Ватутин направил все имеющиеся в его распоряжении силы, но они не смогли пробиться, и в тяжелом ночном бою корпус Баданова был уничтожен. К 28 декабря все было кончено. Отдельные советские части прорвались к своим. Корпус Баданова, который в самое Рождество так обнадеживающе начал наступление на Ростов, перестал существовать. Советское командование отметило доблестное сопротивление танкистов Баданова, и его танковый корпус был вновь сформирован, получив название «2-й Тацинский», а сам Василий Михайлович Баданов стал первым советским офицером, награжденным орденом Суворова (2-й степени). Совершенно ясно, что образцом для операции Баданова послужила немецкая тактика танковых прорывов крупными силами. Успех не был развит по той причине, что немецкие танковые командиры все еще превосходили советских в мастерстве. Об этом свидетельствует судьба советского 25-го танкового корпуса, который попал в ловушку и был разгромлен танкистами генерала Рауса (6-я танковая дивизия){219}. Потери советского корпуса составили 90 танков Т-34, а Раус потерял 23 танка. Поскольку последние остались на немецкой территории, то ремонтные роты быстро поставили большинство из них в строй.
Столь же опасным было наступление на Донец советских 6-й и 1-й гвардейских армий на северном фланге группы «Дон». Оперативная группа Фреттер-Пико справилась со своей задачей у Миллерово. К отражению атаки советских войск были привлечены учебные полки и новобранцы. Группа Фреттер-Пико благодаря своей гибкой тактике смогла стать надежной преградой советскому продвижению между Доном и Донцом.
С уничтожением двух советских танковых групп на северном фланге группы армий «Дон», Манштейн ликвидировал непосредственную угрозу Ростову. Успешные немецкие оборонительные бои между Доном и Донцом сохранили открытой дверь для находившихся на Кавказе немецких войск и предотвратили их окружение советскими войсками. На Маныче (южный фланг группы армий «Дон», линия ослабленной 4-й танковой армии Гота) Манштейну, однако, катастрофически не хватало сил для преодоления кризиса. Гот медленно отводил свои войска с одной отсечной полосы к другой, сознавая свою ответственность за дальнейший ход сражения — он должен предотвратить прорыв советских войск к Ростову с юга, как это сделали оперативные группы Холлидта и Фреттер-Пико с севера.
Лишь в последних числах декабря Гитлер дал санкцию на отвод войск с Кавказа — в этот момент части немецкой 1-й танковой армии стояли на Тереке в 650 км от Ростова. Карта обстановки на южном фланге Восточного фронта выглядела для немцев устрашающе — повсюду были красные стрелы, обозначавшие направления советских ударов, и тонкие линии немецкой обороны тонули в этом красном море. Между соединениями Гота и оперативной группой Холлидта на Дону усилиями советских 2-й гвардейской и 51-й армий (Южный фронт А.И. Еременко) образовалась новая опасная брешь в 40 км. Красная армия настойчиво наступала на Ростов. В авангарде этого наступления шел 7-й (с апреля 1943 г. — 3-й) гвардейский танковый корпус генерала П.А. Ротмистрова, прославленное в боях под Сталинградом соединение. Масштабы напора советских танковых сил были таковы, что в штабе группы армий «Дон» в Новочеркасске начали сомневаться, сможет ли группа армий «А» генерал-фельдмаршала Листа проскользнуть в Ростов через узкую щелку{220}. Был эпизод, когда советские танки прорвались прямо к штабу Манштейна, и он лично организовывал штабной персонал для отпора — этот эпизод весьма характерен для той драматической для немцев ситуации. В этот момент было достаточно одного танкового полка под командованием целеустремленного человека: Ростов бы пал, и война закончилась бы в начале 1943 г. Но советские танковые части также растянули свои пути снабжения и стали испытывать трудности, к началу января 1943 г. они были истощены. Несмотря на грозные и настойчивые приказы Сталина взять Ростов, ничего не получалось… Только 20 января передовые части Южного фронта Еременко форсировали Маныч — в этот момент трем немецким армиям с Кавказа оставалось пройти до Ростова 30 км. Всего лишь 30 км, и будет решено, состоится новый Сталинград для почти миллиона немецких солдат, или нет. Для того чтобы устранить угрозу с Манычского плацдарма советской армии, Манштейн вернул Готу 11-ю танковую дивизию Балька, которая была отобрана у него для ликвидации прорыва Баданова{221}.
На самых близких подступах к Батайску (рядом с Ростовом), у деревни Самодуровка батальон лейтенанта Клаппиха смог удержать танки Ротмистрова до подхода 11-й танковой дивизии Балька (23 января){222}. Клаппих за этот подвиг был удостоен Рыцарского креста с Дубовыми листьями. Эффект от удара дивизии Балька (по степени одаренности и энергичности этого офицера сравнивали с Роммелем) был полный, поэтому потери у корпуса Ротмистрова были так велики, что ни о каких активных действиях в ближайшее время не могло быть и речи, о чем он и сообщил Малиновскому, командующему 2-й гвардейской армией. У 2-й гвардейской армии к концу января было 29 танков и 11 противотанковых орудий, поэтому, несмотря на категорический приказ Сталина, взять Ростов не удалось.
Немецкий исход с Терека занял тридцать дней. Ночными маршами к Ростову шли 3-я берлинская танковая дивизия, моторизованная дивизия Ваффен-СС «Викинг», бранденбургский, нижнесаксонский, саксонский, силезский, ангальтский и австрийский полки 13-й танковой дивизии, 111-й, 370-й и 50-й полки пехотных дивизий, 5-й полевой дивизии Люфтваффе. Кроме того, вместе с немцами отступали эскадроны казаков с семьями, батальоны добровольцев из горных народов Кавказа и части 2-й румынской горной дивизии{223}.
Схематическое изображение «Донецкого чуда» Манштейна, когда зимой 1942–1943 гг. ему удалось предотвратить крах всего южного участка Восточного фронта, а, возможно, и всего фронта
В начале 1943 г., при наступлении с левого берега Дона, советские войска вернулись к методам, которые они использовали прошлой зимой — к наступлению на широком фронте, поддержанию постоянного давления ценой разбавления концентрации, которая могла обеспечить глубокое вклинивание. Когда Манштейн держал свою группу армий «Дон» близко к Сталинграду, эта тактика производила эффект, но как только 6-ю армию бросили на произвол судьбы, Манштейн смог воспользоваться пространством в излучине Дона для маневра, и советское наступление удалось удерживать при относительно небольших потерях. Ирония судьбы для 6-й армии заключалась в том, что она сыграла решающую роль в возвращении успеха своим боевым товарищам в тот момент, когда сама уже перестала надеяться на помощь и спасение. В конце осады в районе Сталинграда оставалось свыше половины советской пехоты и треть артиллерии{224}. Все немецкие полки вышли с Кавказа во многом благодаря смертельной битве 6-й армии под Сталинградом, которая связывала своими действиями советские армии, удерживала их на Волге и не позволяла ввязаться в решающую битву за Ростов. Кроме того, действия 6-й армии блокировали три основные железнодорожные линии из Сталинграда на запад, что сильно затрудняло снабжение советских армий на ростовском направлении. К 31 января, когда силы 6-й армии были практически исчерпаны, мосты в Ростове переходили последние части немецкой 4-й танковой армии. Захлопнуть крышку котла советским войскам не удалось{225}. 6 февраля в 22.00 последняя немецкая часть пересекла мосты Батайска и прошла через Ростов. Мосты за ней были взорваны. Работа была завершена:
1-я танковая армия прошла с Терека на Дон 600 км, а 4-я танковая армия благополучно отошла от Сталинграда через Маныч.
После «донецкого чуда» Манштейна немцы оставили на восточном берегу Азовского и Черного морей
17-ю армию генерала Руоффа, занимавшую позиции от Кубани до Новороссийска. Снабжение армии Руоффа осуществлялось через Крым. Эта армия занимала весьма выгодные позиции и угрожала тылам всего южного фланга РККА, поэтому приковывала к себе большие силы. Советское командование не раз бросало в лобовые атаки красноармейцев с тем, чтобы выбить немцев с кавказского плацдарма, но успехи были мизерные. В начале 1943 г. Гитлер не предусматривал полного отвода войск с Кавказа — он думал только о сокращении линии фронта с оставлением плацдарма, с которого можно будет в дальнейшем начать операцию против района советских нефтяных месторождений. Гитлер считал, что важнее всего удержать Новороссийск, оставив советскому Черноморскому флоту только один порт — Батуми; так что даже в случае падения Ростова Клейста все равно можно будет снабжать через пролив из Крыма, а присутствие немецких войск на Кубани и в Керчи закупорит Азовское море. В начале кампании 1942 г. Гитлер говорил: «Если к осени мы не захватим нефтяные запасы на Кавказе, тогда я стану перед фактом, что мы не сможем выиграть эту войну»{226}. Поэтому Гитлер в 1943 г. и настаивал на сохранении плацдарма, который давал ему шанс для еще одного броска к месторождениям нефти.
На Западном Кавказе оставалась 17-я армия вермахта, которая добралась до Эльбруса и Майкопа. План отступления предписывал 17-й армии оставаться на Кубани — там Гитлер задумал создать стартовую площадку для повторного броска 400 тысяч солдат в Азию в 1943 г. Базой этого плацдарма должен был стать Крым{227}. Первоначально Гитлер хотел перебросить на Кубань и 1-ю танковую армию; только энергичные протесты полевых командиров заставили его отказаться от этой абсурдной идеи и передать основную часть этой армии Манштейну, отправив на Кубань только ее 52-й танковый корпус и 13-ю танковую дивизию.
17-я армия также вела изнурительную борьбу со временем и с противником. В основном, это были пехотные части, горные подразделения и артиллерия на конной тяге, которые за четыре недели прошли 400 км без машин, располагая только вьючными животными, чтобы тащить орудия и снабженческие подводы. Они спускались с гор в Кубанскую степь, на Таманский полуостров, где Гитлер и предполагал создать плацдарм. Планы Гитлера были очевидны, и советское командование решило отрезать пути отступления 17-й армии на Таманский полуостров.
Сталин планировал взять Новороссийск совместной операцией с моря и с суши. Десант должен был создать в удобной точке плацдарм и наступать на соединение с 47-й армией, которая должна была наступать севернее Новороссийска. Таким образом, 17-я немецкая армия должна быть отрезана от Тамани и от Крыма. В окружение должны были попасть силы вдвое большие, чем 6-я армия в Сталинградском котле. Первоначально десант планировали совместить с фронтальным прорывом сухопутного фронта. Но, поскольку прорыв так и не был осуществлен, советское командование решилось на рискованную атаку на немецкие позиции с юга.
4 февраля 1943 г. главные силы десанта под командованием контр-адмирала Н.Е. Басистого высаживались у поселка Южная Озереика. Для его прикрытия с моря и артиллерийской поддержки выделялся отряд крейсеров и эсминцев вице-адмирала Л.А. Владимирского. Отвлекающие (вспомогательные) десанты высаживались: морской (под командой вице-адмирала Г.Н. Холостякова) прямо у Новороссийска, в Цемесской бухте у поселка Станичка (около 900 человек — добровольцы во главе с майором Цезарем Львовичем Куниковым), а воздушный — в глубине побережья у поселка Васильевка.
Артподготовку флот провел неточно и не вовремя (на полтора часа раньше прибытия десанта), по существу предупредив немцев о готовящемся десанте. К тому же отряду Басистого не повезло — он начал высадку в самом центре обороны противника, которую держала немецкая зенитная батарея (4 орудия) и 53-й пехотный румынский полк. Как только первые советские моряки высадились на пляж, он сразу был освещен прожекторами и начался ураганный огонь. Почти сразу погиб диспетчер высадки, и управление боем было потеряно. Вслед за штурмовыми отрядами к берегу стали подходить наиболее уязвимые цели — тихоходные баржи с танками. Баржи были уничтожены, но несколько танков все же сошло на берег. Те, кто успел высадиться, продолжали бой и после сигнала на отход, который дал Басистый, увидев, что положение безнадежное. Шестерым морякам даже удалось в итоге прорваться к своим. На месте боя немцы насчитали 630 трупов советских солдат, еще 542 человека оказалось в плену, остальные утонули в холодном февральском море{228}.
После этого демонстрационный десант неожиданно для советского командования стал основным. Дело в том, что прикрывавшие берег у поселка Станичка части румынской 10-й дивизии были деморализованы неожиданной атакой десанта Куликова. После удачного прорыва Куликова советское и немецкое командование оказались перед совершенно неожиданной ситуацией. Командующий Черноморской группой войск Закавказского фронта генерал И.Е. Петров, до последнего момента угнетенный провалом операции в заливе Озерейка, был обрадован захватом плацдарма прямо у Новороссийска. В ночь на 5 февраля, под прикрытием очень метких советских береговых орудий на восточном берегу Цемесской бухты, Петров двинул на плацдарм Куникова целый воздушно-десантный полк на катерах и небольших десантных судах. В последующие две ночи на «Малую землю» были переправлены все те силы, которые предназначались для залива Озерейка — около 8 тысяч солдат. Береговой плацдарм четыре на три километра был набит войсками. Замполит 18-й советской армии полковник Л.И. Брежнев несколько раз был на «Малой земле», поднимая дух бойцов. Очень большой пользой от десанта было то, что наблюдатели на высоте Станички управляли артиллерийским огнем советских береговых батарей с холмов на восточной стороне{229}.
9 февраля Гитлер категорически приказал сбросить русский десант в море, но отборные немецкие части не смогли этого сделать. Бои за «Малую землю» бушевали 7 месяцев и были исключительно кровопролитными. В конечном счете на «Малую землю» было переправлено 78 тысяч советских солдат и 600 орудий, но им не удалось вырваться за пределы плацдарма и ударить по немцам с тыла. Поэтому плацдарм, созданный Куликовым, был, по сути, бесполезен и до середины осени 1943 г. приносил только потери в живой силе. Начальник оперативного отдела Генштаба Адольф Хойзингер отмечал в своем дневнике 8 октября 1943 г., что эвакуация с Кубанского плацдарма прошла безупречно{230}. 17-я армия генерала Руоффа беспрепятственно была переправлена в Крым и продолжала действовать до конца войны.
Таким образом, никаких тактических выгод, кроме оттягивания сил противника, «Малая земля» не принесла{231}. Но «Малая земля» постепенно стала для советской стороны делом престижа, она приобрела политический смысл и имела большое значение для поднятия боевого духа. Майор Куников погиб в бою. В его честь поселок Станичка называется Куниковка. Практически все советские морские пехотинцы первой волны полегли у горы Мысхако. Когда на Мысхако только разгорались первые тяжелые бои и советское командование продолжало надеяться совершить прорыв с «Малой земли», становилось все более очевидно, что советской 47-й армии не удастся, как предписывал Сталин, прорвать оборону 17-й немецкой армии севернее Новороссийска и соединиться с морским десантом. Генерал-полковник Руофф продолжал контролировать ситуацию и постепенно отходил к подготовленной «Голубой линии».
12 февраля Руофф оставил Краснодар, 14 февраля немцы сдали Ростов, и войска Южного фронта Р.Я. Малиновского (член Военного совета Н.С. Хрущев) вошли в город. Сталин был воодушевлен успехом и приказал взять Харьков, центр тяжелой промышленности Украины. Тем более что между Луганском и Белгородом позиции на фронте в 300 км занимали дезорганизованные союзники немцев — румыны, итальянцы, венгры. Со взятием Харькова для Советской армии открывалась возможность быстро выйти к Днепру и отсечь огромную группировку на южном фланге Восточного фронта (группа армий Клейста на Кубани и в Крыму, группа армий Манштейна в Донбассе){232}. Манштейн, оценивая ситуацию в этот момент, писал, что «катастрофа 6-й армии, как бы тяжела и печальна она сама по себе ни была, в целом не была решающим шагом к поражению Германии. Но разгром всего южного фланга Восточного фронта открыл бы путь к скорой победе над Германией{233}.
В этих совершенно экстраординарных условиях Гитлер санкционировал стратегическое отступление. Он согласился сдать Донецкую область до самой реки Миус, у Таганрога впадающей в Азовское море. На Миусе заняла фронт оперативная группа Карла Холлидта. На Средний Донец Манштейн перебросил 1-ю танковую армию под командованием генерала от кавалерии Эберхарда фон Макензена. 4-я танковая армия Гота пробивалась с Нижнего Дона на север в район между Донцом и излучиной Днепра.
Манштейн перенес свой командный пункт из Сталине (Донецк) в Запорожье; его группу армий 14 февраля переименовали из «Дона» в «Юг». Он был чрезвычайно обеспокоен развитием ситуации. Оперативная группа Кемпфа с трудом сдерживала советское наступление на Харьков. Манштейн прекрасно видел, что если после Харькова советские войска смогут форсировать Днепр у Кременчуга, тогда весь южный немецкий фланг (три армии и две оперативные группы) попадет в ловушку. В результате произойдет цепная реакция: группа армий «Центр», имеющая в своем составе пять армий, окажется в подвешенном состоянии и тоже не сможет устоять{234}. Несомненно, для советской стороны это был самый короткий путь к победе над агрессором. Манштейн разгадал замысел русских; он понял, что советское командование уверено в том, что ничто уже не сможет предотвратить немецкую катастрофу между реками Донец и Днепр. В соответствии с этой точкой зрения, какое-либо сопротивление немцев восточнее Днепра исключалось — так думал Сталин. Советское командование не верило в возможность сплошного немецкого фронта на Миусе. Одаренный стратег, командующий Юго-западным фронтом Н.Ф. Ватутин также разделял это мнение. Факт отхода оперативной группы Холлидта с Донца он счел доказательством полного немецкого отступления. Если же немцы отступают, значит, логично их отрезать. Но вопреки всем ожиданиям советского руководства, оперативная группа Холлидта осталась на Миусском рубеже и отступать к Днепру не собиралась{235}.
Ошибочные советские расчеты подкрепила неожиданно быстрая сдача немцами Харькова. Невыполнимая задача оборонять Харьков выпала на долю танкового корпуса Ваффен-СС Пауля Хауссера. В этот корпус входило две отборные дивизии — «Рейх» и «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Гитлер во что бы то ни стало хотел удержать промышленный и политический центр и столицу Украины. Манштейн же считал, что гораздо важнее восстановить немецкий фронт южнее Харькова и предотвратить прорыв советских войск на Днепр. Если зимой 1941 г. система «ежей» еще работала, потому, что подвижность советских войск была относительно низкой, то к осени 1942 г., вследствие роста мобильности советских войск, а также вследствие усиления артиллерии, — «ежи» себя уже не оправдывали… 13 февраля Гитлер повторил категорический приказ удержать Харьков. 14 февраля советские войска завершили окружение Харькова; пути снабжения корпуса Хауссера были отрезаны, и он вновь просил разрешения выйти из окружения: никакого смысла в удержании города он не видел{236}.
Пауль Хауссер был здравомыслящим командиром и искусным тактиком, к тому же он имел мужество критически воспринимать приказы вышестоящих начальников. Это в определенной мере опровергает легенду о том, что Ваффен-СС были чисто партийными формированиями, слепо подчинявшимися Гитлеру. 15 февраля, несмотря на грозные предупреждения начальства, Хауссер приказал выходить из Харькова, а через 24 часа его дивизии закончили прорыв. Гитлер, узнав о неповиновении, побелел от ярости, но прежде чем он решил наказать Хауссера, логика его поступка стала очевидной. Хауссер сохранил для решающей фазы оборонительной операции две совершенно необходимые, боеспособные и опытные танковые дивизии Ваффен-СС, а также моторизованную дивизию «Великая Германия» (это была элитная дивизия вермахта, которая вместо номера имела только название), прикрывавшую фланг корпуса Хауссера. Кроме того, контратака Хауссера позволила 320-й пехотной дивизии генерала Постеля соединиться с опергруппой Кемпфа. Таким образом, временная (как оказалось позже) сдача Харькова принесла, вопреки мнению Гитлера, оперативный выигрыш. Кроме того, освобождение Харькова, четвертого по величине города в СССР, еще более убедило советское командование в том, что Манштейн повсеместно отступает к Днепру{237}.
17 февраля 1943 г. Гитлер, напряженный и раздраженный, прибыл в штаб Манштейна в Запорожье. Манштейн доложил Гитлеру, что на Миусе оперативная группа Холлидта отражает мощные атаки трех советских армий. Вклинивание советского 4-го гвардейского мехкорпуса смято, и советские части окружены; весь личный состав взят в плен. Между оперативной группой Холлидта и Кемпфа имелась значительная брешь, в которую шла крупная танковая группа частей 10-й танковой армии генерала В.С. Попова, занявшая уже Красноармейское и устремившаяся к Мариуполю. По мнению Манштейна, Попова было чем встретить — туда уже выдвигался 40-й танковый корпус генерала Хайнрици из оперативной группы Холлидта.
Дальше на север положение немцев было еще хуже — советская 6-я армия генерал-лейтенанта Ф.М. Харитонова неудержимо двигалась к Днепру. Против 6-й армии Манштейн планировал использовать выбравшийся из Харькова танковый корпус Хауссера. В слепом упрямстве Гитлер запретил Манштейну использовать Хауссера для фланговой атаки{238}. Он требовал в первую очередь вернуть Харьков. Манштейн ужаснулся, но возражать не стал, поскольку это было бесполезно; он предложил подождать до следующего дня. На следующий день, 18 февраля, пришло подтверждение правоты Манштейна — во время дневного совещания пришло донесение, что советские войска отбросили итальянцев от Павлограда. Гитлер, стиснув зубы, смотрел на карту — признавать ошибки было не в его правилах. Итак, план Манштейна оказался единственно правильным, и Гитлер разрешил ему начать операцию отсечения 6-й советской армии и танков В.С. Попова.
Для выполнения этой задачи Манштейн снял с Миусского фронта все танковые части и бросил их против неприятеля на северо-западном фланге. Он сделал это, несмотря на то что на пять корпусов Холлидта наседало уже шесть советских армий. Опасность прорыва противником Миусского фронта была очень велика, но Манштейн заявил Гитлеру, что иного пути нет — это вынужденный риск. Будет гораздо хуже, если советские танки прорвутся к Днепру, и возникнет смертельная угроза для всего левого немецкого фланга. Гитлер растерялся{239}.
К тому же 19 февраля пришло известие, что передовой отряд советского 25-го танкового корпуса прорвался от Павлограда к железнодорожному узлу Синельниково, по которому осуществлялось снабжение оперативной группы Холлидта. Советские танки были уже в 60 км от Запорожья, где стоял штаб Манштейна — и между советскими танками и Гитлером не оставалось никаких значительных немецких соединений. Когда фюрер улетал в Винницу, его «Фокке-Вульф-200» отделяли от советских танков какие-то 10 км{240}. После отлета фюрера Манштейн получил свободу действий, и к 22 февраля 6-я армия Харитонова и группа Попова были отрезаны с севера танковым корпусом Хауссера, а с юга — оперативной группой Кемпфа.
К 27 февраля группа Попова перестала существовать; 6-ю армию постигла та же участь. Советские войска понесли тяжелые потери: шесть танковых корпусов, десять стрелковых дивизий и полдюжины отдельных бригад были ликвидированы или очень сильно потрепаны в боях. В целом было подбито 615 танков, захвачено или сожжено 400 орудий и 600 противотанковых ружей, погибло 23 тысячи советских солдат, 9 тысяч попали в плен. Небольшое количество пленных объяснялось тем, что морозная погода вынуждала немецкие войска проводить ночи в деревнях. Соответственно, было много неприкрытых проходов, через которые красноармейцы и уходили через замерзший Донец, правда, без орудий и без машин.
Это была фантастическая победа стратегического таланта Манштейна, который располагал значительно меньшими, чем противник, силами. Для всего немецкого фронта и тыла эта победа Манштейна была как глоток свежего воздуха. С ноября 1942 г., когда между Волгой и Доном началась Сталинградская битва, у немцев были только поражения и отступления. И вот они вновь ощутили дух побед. После ликвидации угрозы охвата немецкого южного фланга самой заманчивой стратегической целью стал Харьков{241}.
8 марта 1943 г. начались бои непосредственно за Харьков, а 15 марта советские войска в городе были окружены. Решающую роль во взятии Харькова сыграл тот же танковый корпус Хауссера, который незадолго до этого должен был покинуть город. Гитлер долго не мог простить Хауссеру его непослушания. В то время как генералы Хэмлайн и Постель, командиры дивизии «Великая Германия» и 820-й пехотной дивизии, были награждены Рыцарскими крестами с Дубовыми листьями, Пауль Хауссер получил такую награду только четыре месяца спустя за другую кровопролитную баталию. Советское поражение под Харьковом свело на нет сталинградскую победу. Произошла драматическая для советской стороны перемена ситуации. Южные фронты Красной армии приступили к перестраиванию своих боевых порядков за Донцом, на котором начал таять лед, и Манштейн вернул войска практически на те же позиции, с которых немецкие войска отступили прошлым летом.
Во Второй мировой войне мало было периодов, когда происходили более резкие и трагические перемены в ходе военных действий, чем это случилось в последнюю неделю февраля 1943 г. Казалось, немецкая армия совершила большее, чем просто продемонстрировала способность к возрождению — она доказала свое неоспоримое превосходство на тактическом уровне над самым грозным из своих противников. Она восстановила свой фронт, разбила надежды союзников и отрубила острие советского наступления. Прежде всего она вернула себе моральное превосходство — ОКХ снова начал планировать, а советское руководство — с опасением ожидать нового летнего наступления{242}. К середине марта 1943 г. немцы отбили Харьков (в третий раз за войну город переходил из рук в руки). К моменту, когда началась распутица, все военные действия прекратились и выяснилось, что немцы находятся именно на той линии, с которой они летом 1942 г. начинали операцию «Блау». Почти за год ожесточенной и кровопролитной войны немцы ничего не добились, но потеряли огромное количество дивизий и потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом. Потери немцев на Восточном фронте в осенне-зимнюю кампанию 1942–1943 гг. были следующими: сентябрь — 130 550 солдат, октябрь — 68 150, ноябрь — 46 900, декабрь — 83 665, январь 1943 г. — 81 124, февраль — 268 512, март — 121 485{243}.
Руководство вермахта, однако, не теряло оптимизма. Так, Манштейн отмечал: «Путь от Сталинграда до Донца потребовал от Красной армии больших жертв, в конце этой кампании она потерпела два тяжелых поражения. Красная армия не смогла добиться своей цели — окружения всего немецкого южного фланга. В конце зимней кампании 1943 г. инициатива вновь перешла к немецкой стороне. Во всех зимних боях немецкие войска и руководство показали свои высокие качества.
По подсчетам ОКХ, противник с начала войны потерял пленными, ранеными и убитыми 11 миллионов солдат (на самом деле, около 7 миллионов. — О.П.). Должны же, в конце концов, иссякнуть наступательные силы русских! Так, во всяком случае, мы рассматривали обстановку на Восточном фронте»{244}.
Немецкие войска вышли к Белгороду, что несло значительную угрозу тылам советского Центрального фронта. 18 марта немцы взяли Белгород. Крупные немецкие танковые силы глубоко вклинились во фланг советского Центрального фронта, который образовал огромный выступ в сторону запада (Курская дуга). Манштейн увидел в этом шанс и уже в начале марта предлагал Гитлеру окружить с юга и с севера Курский выступ. Условия такой операции были исключительно благоприятны для немецкой стороны, поскольку у Сталина в этот момент практически не было резервов. Планируемый Манштейном удар помешала осуществить весенняя распутица. Поэтому стремительное победоносное продвижение Манштейна с Днепра к Донцу не было использовано до конца. Центральный фронт, как писал немецкий историк Пауль Карель, спасло чудо, сравнимое с чудом на Марне в 1914 г.{245}И время на Курской дуге начало работать не на Гитлера, а на Сталина. Операция «Цитадель» против Курского выступа началась только через три месяца.
23 марта 1943 г. Манштейн издал приказ по группе армий «Юг», в котором он отмечал войска и боевых командиров. Достижения были налицо: восстановлена связь с группой армий «Центр», уголь Донбасса продолжал поступать в Германию, он спасал немецкую военную промышленность. Во время весенних боев между Доном и Донцом не только тактические, но и стратегические решения по большей части принимались в штабе Манштейна, а не фюрера. Манштейн пытался не допустить вмешательства в свои решения и действовал, исходя из требований момента. Кроме того, Гитлер в эти решающие дни был не в Растенбурге, а с небольшим штабом в Виннице. Большая часть личного состава немецкого Верховного командования находилась в Восточной Пруссии. После успехов на южном фланге Восточного фронта в 1943 г. фельдмаршал Манштейн пытался убедить Гитлера урегулировать вопрос о руководстве военными операциями, то есть добиться от него отказа от военного руководства в пользу начальника Генерального штаба. Гитлер заявил Манштейну, что не заинтересован в том, чтобы «играть роль полководца». Он верил только во власть и считал свою волю ее олицетворением{246}. Кроме того, в споре со своими военными партнерами Гитлер всегда бросал на чашу весов политические и экономические аргументы, которые последним нелегко было опровергнуть. Сфера политики была целиком зарезервирована за фюрером.
Что касается центрального участка Восточного фронта, то там с зимы 1941–1942 гг. ничего существенного не происходило. Единственная крупная перемена была связана с Ржевским выступом. С октября 1941 г. по март 1943 г. небольшой город в верховьях Волги — Ржев — был важнейшим пунктом Восточного фронта. Этот город в октябре 1941 г. взяли гренадеры восточнопрусской 206-й пехотной дивизии, которая первой вышла к Волге. В период советского зимнего контрнаступления немцы отстояли Ржев и превратили его в опорный пункт группы армий «Центр» на стратегически важных подступах к Москве, которая находилась всего лишь в 200 км. Именно в районе Ржева 9-я армия генерал-полковника Моделя смогла совершить перелом в ходе советского зимнего 1941 г. контрнаступления в центре Восточного фронта. Ржев стоял как скала — это было достижение офицеров и солдат 9-й армии. После немецкого краха под Сталинградом надежды на скорейшее наступление на Москву испарились, но Гитлер откладывал решение (точно также, как и в случае с Демянском) оставить этот уязвимый и поглощающий силы выступ длиной в 530 км{247}. Эвакуировать Ржевский выступ было для него особенно тяжело морально, ибо это означало бы забыть о надеждах на победу. Гитлер знал, что если его войска покинут Ржев, они туда уже никогда не вернутся. Однако общий кризис вермахта на Восточном фронте заставил Гитлера 6 февраля 1943 г. согласиться на отвод 9-й армии на отсечные позиции, которые были короче прежних на триста километров. Этой операции дали название «Движение буйвола»{248}. «Движение буйвола» стало следствием не только Сталинграда, но и жутких по масштабам потерь с советской стороны во время операции «Марс» в ноябре — декабре 1942 г. Жуков осуществил операцию «Марс» в характерной для него манере: массированные атаки, при проведении которых он не жалел ни людей, ни технику, не учитывал неблагоприятных условий местности и погоды. В силу прямолинейности таких действий, победы под Ржевом добиться не удалось — относительно небольшие немецкие «боевые группы» сдержали огромные мобильные советские части и не позволили им прорваться в свой оперативный тыл. Не поддаваясь панике в условиях огромного советского численного превосходства, командование 9-й армии постепенно собирало резервы, необходимые для контрударов, и 9-я армия выстояла под большим фронтальным давлением Красной армии. В своей обычной манере Жуков провел и фронтальную атаку на Зееловских высотах, правда, в условиях большего превосходства, но масштабы кровавой бани были такие же. Именно из-за жутких потерь амбициозная операция «Марс» (после «срезания» Ржевского выступа Жуков планировал отрезать всю группу армий «Центр») после войны замалчивалась. Данные о советских потерях потрясают: 20-я армия потеряла 58 524 бойца из 114 176, 8-й гвардейский стрелковый корпус за пять дней боев — 6058 солдат, к седьмому декабря в 26-й стрелковой дивизии осталось 47 солдат, а в 150-й стрелковой дивизии — 110. Танковые и механизированные корпуса были выкошены почти полностью: 6-й танковый корпус потерял два штатных состава; 1-й механизированный корпус был полностью уничтожен, 5-й танковый корпус, вступивший в бой без камуфляжной окраски танков, за 3 дня потерял все танки. Американский историк Дэвид Глантц оценивал советские потери в полмиллиона убитых красноармейцев и 1700 подбитых танков{249}. Немцы также понесли тяжелые потери, и Модель смог добиться у Гитлера разрешения спрямить выступ у Ржева — немцы не могли позволить себе нести и далее такие потери.
9-я армия и части 4-й армии генерала Хайнрици справились с задачей спрямления фронта — за 21 день войска были отведены на 160 км и заняли новый рубеж шириной в 200 км (прежний составлял 530 км). Интересно, что Гитлер сам руководил по телефону взрывом во Ржеве большого моста через Волгу… Советским войскам не удалось совершить не единого вклинения, не говоря уже об окружениях. Высвобождалась в резерв целая армия — для группы армий «Центр» это означало конец тяжелого периода без резервов, наступившего после сталинградской зимы{250}. После «добровольной» сдачи «Ржевского балкона» перед немцами встал вопрос, зачем маршал Жуков бессмысленно погубил здесь столько красноармейцев, упрямо бросая их в лобовые атаки, когда следовало развить успех, наметившийся под Сталинградом. Этот успех сразу бы изменил общую картину на Восточном фронте без чудовищного кровопролития. Бессмысленная кровавая бойня под Ржевом была прекращена только тогда, когда до Сталина и до Жукова к середине декабря дошло, что войска выдохлись и совершенно обескровлены.
Севернее Ржева немцы имели еще один «гриб» в конфигурации фронта — ножку этого «гриба» советские войска вполне могли «подрезать». В Демянском выступе, глубоко вклинившемся в советскую оборону, находилось 12 немецких дивизий, примерно 100 тысяч солдат. Демянский «гриб» вырос во время немецкого наступления в 1941 г., когда 2-й армейский корпус под командованием Брокдорфа-Алленфельдта достиг стратегически важной Валдайской возвышенности и перерезал железную дорогу Москва — Ленинград. Корпус всю зиму удерживал свой бастион, который был важен как идеальная стартовая площадка для наступления на Москву. 8 февраля 1942 г. корпус был окружен и продолжал бои уже в окружении, а снабжали его по воздуху. За 14 500 вылетов транспортные части Люфтваффе осуществили первый в истории успешный воздушный мост. В конце апреля 1942 г. по реке Ловать советский фронт был прорван и сообщение со 2-м корпусом восстановлено. Коридор между 16-й армией и 2-м корпусом был очень узким и потому опасным, но его удерживали ради стратегических целей. К тому же в этом месте было сковано пять советских армий. Однако весь 1942 г. существовала постоянная угроза, что советские войска подрежут ножку «гриба»; много месяцев 100 тысяч немецких солдат находились на грани катастрофы{251}. Для уничтожения Демянского выступа Тимошенко сосредоточил три армии: 11-я и 27-я армии должны были атаковать со стороны озера Ильмень, а 1-я ударная — с юга. Ширина ножки демянского «гриба» составляла всего 10 км. Наступление началось 28 ноября 1942 г., но усилия советских солдат были напрасными — за 46 дней три советские армии понесли тяжелые потери. Потери немцев были также большими. Оборонять дальше Демянский «гриб» становилось очень опасно, и после гибели в Сталинграде 6-й армии Гитлер принял решение отвести войска из «гриба». С 10 по 27 февраля Демянский плацдарм был эвакуирован. За десять дней немцы выполнили операцию, которую планировали осуществить за двадцать дней. Двенадцать дивизий — 100 тысяч человек — были спасены{252}.
Конфигурация Восточного фронта на участке группы армий «Север» была очень опасной для немцев
В 1942–1943 гг. в сражениях на южном участке Восточного фронта Красная армия потеряла 2,5 миллиона солдат — это была огромная цена, но, как писал ирландский историк Джеффри Роберте, «ни тогда, ни впоследствии никто не думал, что эти жертвы ради исторической победы под Сталинградом были напрасными»{253}. Только оборона Сталинграда стоила Советскому Союзу 650 тысяч солдат, половина из которых была убита или пропала без вести{254}. Между тем в советской историографии утвердилась версия, что в первый период войны (до конца 1942 г.) вермахт имел значительное людское и техническое превосходство, а позднее нес значительно большие потери, чем Красная армия. Это не так — Красная армия до конца войны несла огромные потери. Несмотря на непропорциональные советские потери, Сталинградская битва остается центральным событием истории Второй мировой войны. Поэтому она до сих пор гипнотизирует историков: в конце 90-х гг. книга Энтони Бивора «Сталинград» разошлась в США полумиллионным тиражом, а по мотивам книги Уильяма Крейга был снят художественный фильм о Сталинграде — «Враг у ворот»; в фильме рассказывалось о дуэли в руинах города (по всей видимости, вымышленной) немецкого и советского снайперов.
После поражения под Сталинградом, высадки англо-американских войск в Африке, а также первых побед американцев над Японией стало ясно, что бог войны отвернулся от Германии, и, таким образом, деятельность Гитлера как стратега завершилась. Военным советникам Гитлера не нужно было ему объяснять, что война безнадежно проиграна — он знал это гораздо лучше. Идти на какие-либо переговоры и перемирие Гитлер, по всей видимости, не хотел, да и союзники на конференции в Касабланке в 1942 г. приняли решение о войне до безоговорочной капитуляции. Нельзя было ожидать от Гитлера и нацистской верхушки человеческого и политического благородства: в этом случае они взяли бы на себя ответственность за поражение и сложили бы свои полномочия. Но Гитлер идентифицировал себя с немецким народом — если ему суждено погибнуть, то пусть и немецкий народ погибнет…