– Могли бы просто позвонить, полицейский Феликс. – Она больше не улыбалась, но в тоне прозвучал намёк на иронию.
С другой стороны, советская военная доктрина уже в начале своего формирования предусматривала переход Красной армии в решительное наступление и оказание помощи революционным движениям в других странах. Это обстоятельство и позволило спекулянтам всякого рода утверждать, что гитлеровская агрессия имела превентивный характер. В конечном счете такую точку зрения легко свести к оправданию гекатомб сталинизма подготовкой СССР к войне с Гитлером.
– В следующий раз – обязательно.
Сами нацисты использовали в пропагандистских целях массовые убийства, учиненные чекистами во Львове в самом начале войны. Как указывал Иоахим Гофман (первым из историков подхвативший тезис о превентивной войне), именно эти убийства были причиной превращения войны на Восточном фронте в «войну на уничтожение» (Vernichtungskrieg). Однако истинным автором «теории превентивной войны» является не Гофман и не Виктор Резун (В. Суворов), а Геббельс, который 1 октября 1941 г. писал: «Если бы фюрер в самый последний момент не отдал приказ об упреждающем ударе по Советам, то большевистские орды затопили бы Европу, грабя и уничтожая все на своем пути. Это означало бы конец европейской цивилизации»
{324}.
– Прекрасно. В таком случае…
Стержневая идея Гофмана — это то, что Советский Союз, так же, как и Германия, вел войну на уничтожение. Война эта была основана на ненависти к целому народу и соответствовала характеру тоталитарной идеологии как с одной, так и с другой стороны
{325}. Но советская сторона была вынуждена действовать таким образом, о чем Сталин и объявил в речи от 6 ноября 1941 г. Он сказал, что если оккупанты хотят вести войну на уничтожение против народов СССР, они получат такую же войну и против них самих. Но вермахт был грозной силой, поэтому почти все операции советских стратегов в 1941–1945 гг. выглядели истреблением собственного народа и издевательством над военным искусством. Об этом неопровержимо свидетельствует соотношение потерь: 2,8 миллиона немецких солдат и 19,5 миллиона советских
{326}. Столь же убийственной была и тактика: ни в коем случае не принимать генерального сражения — отступать по огромным территориям страны, сжигая за собой все, что можно (по выражению одного из западных историков — «спасать страну путем ее уничтожения»).
– Как получилось, что Абедалониум выбрал вас на роль куратора?
– Разве мы не закончили?
Благодаря тезису о «превентивной войне», воспроизведенному автором «Ледокола» В. Суворовым и И. Гофманом, Гитлера можно было представить гуманистом, стремившимся избавить человечество от беды большевизма. Это, конечно, чепуха: Гитлер исходил из собственной геополитики, и не будь пресловутой советской наступательной доктрины или зверств чекистов во Львове, Виннице или еще где-нибудь, он придумал бы что-нибудь другое для оправдания своих действий; что именно — не имело никакого значения… Нацистам еще повезло: чекисты оставили массу следов. Обер-лейтенант вермахта Гетц Дорнбах, воевавший на Восточном фронте, вспоминал, что о преступлениях сталинского режима немецкие солдаты знали не только от геббельсовской пропаганды, — они часто сами сталкивались со свидетелями и свидетельствами этих преступлений и были в ужасе от жестокости НКВД
{327}.
– В любое мгновение по вашему желанию.
Он едва заметно пошевелил авторучкой, показав, что готов записать ответ. Или убрать авторучку и записную книжку. Несколько мгновений Лидия внимательно изучала Феликса, а затем уточнила:
– Особо важные дела?
Клаузевиц, участник Отечественной войны 1812 г., писал, что Россия может быть завоевана только при помощи самих русских. В этой связи американский историк Алберт Ситон указывал, что нацисты в 1941 г. имели уникальный шанс представить свой восточный поход как освободительную войну против преступного террористического большевистского режима. Но как раз это не входило в планы Гитлера: он хотел, чтобы победа на Востоке была достигнута исключительно военными средствами. Ситон передает содержание беседы, состоявшейся в мае 1941 г., когда начальник отдела абвера «Иностранные армии. Восток» полковник Кинцель собрал бывших русских офицеров царской армии из среды белой эмиграции, чтобы обсудить вопрос об обеспечении вермахта переводчиками с русского. Интересно, что один из русских генералов потребовал за свои услуги такую же оплату, как у немецких генералов его ранга. Эмигранты настойчиво советовали Кинцелю поднять вопрос о том, чтобы немецким войскам было дано распоряжение вести себя по отношению к местному населению в СССР подчеркнуто корректно: это составило бы контраст с поведением представителей большевистской власти и многих привлекло бы на сторону немцев. Что касается комиссаров, то, к удивлению полковника Кинцеля, эмигранты также советовали относиться к ним уважительно, поскольку большинство из них обладает в войсках куда более сильным влиянием, чем запуганные сталинскими чистками командиры. По словам эмигрантов, большинство комиссаров перешли к большевикам из карьерных соображений: это наиболее энергичные и целеустремленные люди, стремившиеся устроиться в жизни. При соответствующих условиях именно они помогут настроить советских солдат против Сталина и его руководства. На самом деле, советское общество не забыло сталинских репрессий и не оправилось от потрясений массовой коллективизации начала 30-х гг. (Фактически советское общество пребывало в морально-политическом кризисе; можно сказать, что война и зверства немецких оккупантов стали причиной сплочения народа и мобилизации советского общества.) Кинцель аккуратно записал эти пожелания, но предпринимать ничего не стал; он знал, что «приказ о комиссарах» уже утвержден
{328}. Иными словами, в большинстве случаев в тоталитарной машинерии преобладали политические решения. Советские «герои» Катыни со шпалами и кубарями на воротниках гимнастерок по своему цинизму не уступали немецким «героям» Бабьего Яра, облаченным в эсэсовские мундиры с рунами. А ведь именно по этим «героям» немцы зачастую судили о русских, а русские — о немцах. Подлинными преступниками были руководители Третьего Рейха и Советского Союза, отдававшие жестокие приказы, а миллионы людей сделались вольными или невольными соучастниками и жертвами преступлений
{329}.
– Да, – негромко подтвердил Вербин. – Они.
– Чем же этот Чувашин столь важен, что москвичи прислали такого волка?
Она не льстила, она сделала вывод.
Для Гитлера завоевание огромной территории на Востоке было обычной колониальной войной, а не освобождением советского народа от ига или борьбой с большевизмом. Кроме того, советско-финская война показала всему миру слабость РККА: миллионная армия Тимошенко долгое время ничего не могла поделать с маленькой финской армией и несла огромные потери (в ходе финской войны общие потери наших войск составили 281 192 человека, а потери финской стороны — 23 500 солдат
{330}). Знаток истории РККА Николай Григорьевич Павленко указывал, что репрессии 1937–1938 гг. серьезно снизили и без того невысокую боеспособность РККА: наблюдалось небывалое падение дисциплины, командиры находились в растерянности. Репрессии в отношении командных кадров РККА продолжались и в ходе войны, и почти целое десятилетие после ее окончания
{331}. Самым слабым местом Красной армии с конца 20-х гг. до начала 40-х являлось неуклонное снижение морального состояния войск. Красная армия изначально создавалась не как военная организация государства, а как инструмент большевистской партии. Для этого в армии была создана разветвленная система политических органов, главной функцией которых была слежка за деятельностью военачальников. Власть политработников прямо или косвенно распространялась на многие сферы: на войска, на кадровую политику, на трибуналы, на особистов, на снабженческие органы. Некоторые политработники, понимая бесполезность своей работы, переходили на командирские и другие посты. Так было с маршалом И. С. Коневым, маршалом П. С. Рыбалко, генералом А. В. Хрулевым, генералом И. Т. Коровниковым. Обладая огромной властью, политработники почти ни за что не несли никакой ответственности. Например, в июле 1941 г. по приговору трибунала были осуждены и расстреляны четыре генерала — командующий фронтом Д. Г. Павлов, начальник штаба фронта В. Е. Климовских, начальник связи фронта А. Т. Григорьев, командующий 4-й армией А. А. Коробов. Члену же Военного совета фронта А. В. Фоминых Мехлис, руководивший по поручению Сталина этой расправой, приказал «уйти с глаз и больше в штабе фронта не появляться»
{332}.
– Чуваев.
– Непринципиально.
Представить себе такую армию (не в Отечественной), а в агрессивной, наступательной войне, требующей инициативности и оперативного мастерства, было абсолютно невозможно; Сталина трудно обвинить в безрассудстве: он все-таки был прагматиком власти, а не авантюристом, как Гитлер.
– Мы стараемся расследовать все совершённые преступления.
– Похвально.
Между тем, к 24 июня Манштейн вклинился на 100 км; 26 июня он был уже в Двинске (Даугавпилс), мост через Двину был захвачен — это было выдающимся достижением. Теперь коридор шириной в 100 км у входа вел прямо к Ленинграду. За пять дней немцы прошли половину пути, который отделял их от «колыбели революции». 27 июня советские войска были окружены под Минском; приграничное сражение оказалось проиграно Западным фронтом на пятый день войны. Характерно развивались события под Барановичами, которые обороняли остатки советских 121-й и 155-й стрелковых дивизий; там на 30 тысяч солдат было 10 тысяч винтовок. Для обороны города привлекли формируемый в этом районе 17-й мехкорпус, который был укомплектован рядовым составом, располагал артиллерией и 63 танками. Правда, личный состав мехкорпуса не имел необходимой подготовки, в дивизиях не было штабов и отсутствовали средства связи и артиллерийские снаряды. Штаб фронта потерял всякое управление корпусом. Справедливо считая соединение небоеспособным, задач ему не ставили, но в тыл для доукомплектования отвести забыли. И вот 26 июня практически безоружные красноармейцы попали под гусеницы танков Гудериана, элитной части вермахта: в один день 17-й мехкорпус Красной армии перестал существовать
{333}. Этот эпизод был типичен для всего развития событий в этот период войны. Приблизительно за восемь дней было полностью разгромлено шесть советских армий.
– Как давно вы знаете Абедалониума?
– Как все мы – четырнадцать лет.
Еще во время боев в районе Минска высвободившиеся части обеих танковых групп были сведены в 4-ю танковую армию, которая начала наступление на Смоленск. 10 июня немецкие войска вышли к Днепру в районе Рогачева, Могилева и Орши и начали готовиться к форсированию реки. Сюда же, по мере выполнения задач по ликвидации окруженных в районе Минска войск противника, подтягивались пехотные дивизии. Казалось, успех достигнут, и теперь нужно просто подтянуть тылы и достаточное количество резервов. Если говорить о масштабах захваченной территории, то итоги пограничных сражений в Советском Союзе можно признать в оперативном отношении выдающимися; в части же уничтожения живой силы противника они заслуживают более скромной оценки. Хотя группа армий «Центр» в результате двух сражений (за Белосток и Минск) добилась побед, приведших к уничтожению основной массы войск противника, две другие группы армий попросту гнали противника перед собой, не имея возможности навязать ему решающее сражение
{334}. Вследствие такого развития событий на флангах Восточного фронта генерал Бутлар в аналитическом обзоре ставил вопрос, нельзя ли (как предлагали в немецком Генштабе) сосредоточить севернее Припятских болот еще более крупную группировку немецких войск за счет ослабления групп армий «Север» и «Юг» и ограничения их целей и задач, — с тем чтобы нанести в центре более мощный удар? Такая расстановка сил позволила бы не только лучше использовать создавшуюся в ходе пограничных сражений благоприятную оперативную обстановку, но и создала бы все возможности для того чтобы выйти на оперативный простор и, безостановочно продвигаясь на восток, в кратчайшее время овладеть ничем не защищенной Москвой, тем самым нанеся Красной армии решающее поражение и серьезно нарушив всю ее систему управления и снабжения. Бутлар считал весьма сомнительным, что Буденный или Ворошилов смогут быстро и достаточными силами ударить по глубокоэшелонированным флангам огромной массы наступающих на Москву немецких войск.
– Где вы познакомились?
Кроме того, Бутлар указывал на еще одну возможность для решительного усиления группы армий «Центр»: в 1941 г. Англия была еще не в состоянии крупными силами осуществить вторжение на континент, поэтому можно было, пойдя на некоторый риск, снять 2/3 войск вермахта с Запада и за их счет усилить группу армий «Центр». Это позволило бы накопить в тылу этой группы армий достаточные резервы для наращивания силы удара. Если Гитлер действительно хотел победить Советский Союз в блицкриге, то нужно было идти на этот риск. Эти силы явились бы для центральной немецкой группировки тем резервом, который дал бы возможность быстро решить исход всей кампании. А на Запад можно было перебросить некоторое количество сил из армии резерва, а также запасные части Люфтваффе
{335}.
– Полагаю, вы имели в виду: знаю как художника? Лично мы не знакомы. – Лидия непритворно вздохнула. Или она была великолепной актрисой. – А из-за… ужасного скандала мне приходится повторять эти слова едва ли не каждые десять минут.
По всей видимости, Гитлер, как и большая часть высших офицеров, был загипнотизирован первоначальным превосходством вермахта. На самом деле, гибкость и оперативность управления немецкими войсками со стороны командиров всех степеней, отличная боевая выучка и опыт помогали одерживать верх над противником, хотя он часто имел превосходство и в людях и в боевой технике. Однако в результате упорного сопротивления РККА, уже в первые дни боев немецкие войска понесли потери, которые были значительно выше потерь в Польше и во Франции. Стало очевидным, что способ ведения боевых действий и боевой дух противника, равно как и географические условия страны, были совсем не похожими на те, с которыми немцы столкнулись в западном «блицкриге».
– Простите, но я должен был уточнить.
Германское командование надеялось, что после Минска танковые части смогут с ходу форсировать Западную Двину и Днепр и развить наступление на Смоленск с целью ликвидации оставшихся советских войск и открытия пути к Москве. Однако немцев ждало разочарование: из глубин страны в это время выдвигались семь свежих советских армий второго стратегического эшелона. В них было 77 дивизий, около миллиона солдат, более 3000 танков. Буквально на глазах вместо одного разгромленного фронта возникал другой
{336}. Это не укладывалось ни в какие расчеты.
– Конечно.
Вначале у немцев был восторг: они считали количество убитых и пленных, измеряли пройденные расстояния. Затем настало время недоверия: такая безрассудная трата живой силы не может продолжаться долго — русские блефуют, они вскоре выдохнутся. Затем появилась тревога: чем же вызвано бесконечное бесцельное повторение контратак и стремление отдать десять русских жизней за одну немецкую? До немцев стало доходить, какие необъятные территории открываются за этими пасмурными горизонтами… Полковник Бернд фон Клейст писал в дневнике: «Германская армия, сражающаяся в России, подобна слону, напавшему на армию муравьев. Слон затопчет тысячи, может быть даже миллионы муравьев, но в конце концов их количество его одолеет, и он будет обглодан до костей»
{337}.
– Почему Абедалониум настоял на вашей кандидатуре?
Потери Красной армии на 10 июля 1941 г. были, по меркам любой европейской армии, просто катастрофическими — 815 700 солдат, 21 500 орудий и минометов, 4013 самолетов и 11 783 танка. Когда командующий 2-м воздушным флотом Альбрехт Кессельринг доложил Герингу, что за первые два дня операции на земле и в воздухе уничтожено 2500 советских самолетов, Геринг не поверил в эту цифру… Проверка, однако, эти данные подтвердила. Кессельринг писал в мемуарах, что советские ВВС позволяли Люфтваффе беспрепятственно атаковать тихоходные бомбардировщики, передвигавшиеся «в тактически совершенно невозможных построениях». Это даже немецкому фельдмаршалу казалось преступлением. По словам Кессельринга, происходило самое настоящее избиение младенцев
{338}. Вследствие беспомощности советских ВВС в первые недели войны, уже через несколько дней после нападения на Советский Союз фельдмаршал Кессельринг на своем «Фокке-Вульф-189» беспрепятственно летал над территорией, занимаемой РККА.
– Потому что на него произвели впечатление мои работы.
Красной армией были уничтожены или оставлены противнику гигантские запасы военной амуниции, снаряжения, боеприпасов, горючего и боевой техники. В Лиепае немцам досталось 3/4 запасов топлива Балтийского флота. Уже на десятый день войны треть расходов горючего немецкая армия стала покрывать за счет трофеев. В начальный период войны Красная армия потеряла 500 тысяч тонн снарядов! В приграничных округах вермахт захватил от 8 до 10 миллионов винтовок. Это и привело к тому, что многие советские бойцы имели одну винтовку на троих. А ведь Мольтке-старший еще в середине XIX в. предупреждал, что только профан будет размещать тыловые базы вблизи войск. Впрочем, начальник тыла РККА генерал А. В. Хрулев и предлагал разместить запасы материальных средств за Волгой, но его не послушали. Сталин предпочитал рецепты политработника Мехлиса
{339}.
– Он так сказал?
Немцам было на что употребить трофейные боеприпасы. Особенно специалистам вермахта понравилась 76,2-мм дивизионная пушка Ф-22 — в вермахте она считалась превосходным противотанковым орудием. Этой пушкой немцы снаряжали самоходку «Мардер-2»
{340}.
– Он так написал: и мне, и организаторам.
Спустя много лет после войны в разговоре с советским журналистом Львом Безыменским о боях лета — осени 1941 г. бывший немецкий генштабист Вальтер Варлимонт сказал: «Я просто обезумел. Такие успехи, такие успехи! Это настроение охватило тогда всех нас, включая тех, кто скептически относился к замыслу операции на Востоке…» Даже сверхосторожный начальник Генштаба Гальдер к 3 июля уже считал, что задача плана «Барбаросса» — уничтожить основные силы Красной армии — выполнена
{341}.
– Письмо у вас?
Сталин, разумеется, собственные ошибки в руководстве РККА возложил на других. Вслед за расстрелом группы генерала Павлова, были объявлены «изменниками» и генералы, которые попали в плен, либо числились без вести пропавшими. Среди них были П. Г. Понеделин, Н. К. Кириллов, В. Я. Качалов. Как потом оказалось, в конце июля 1941 г. генерал Качалов погиб смертью героя у Рославля. Генералы Понеделин и Кириллов возвратились из плена в 1945 г., и в 1950 г. как изменники Родины были повешены по приговору советского суда. Только в 1956 г. Верховный суд СССР прекратил эти дела из-за отсутствия состава преступления. Семьи генералов также подвергались репрессиям. Например, жена генерала Климовских была отправлена в Саратовскую тюрьму, а два его сына-подростка — в исправительно-трудовой лагерь
{342}.
– Не здесь. Но, разумеется, я его сохранила: получить подобное признание от самого Абедалониума – большая честь. И очень громкое шипение за спиной. – Она снова улыбнулась. Причём улыбнулась так, словно происходящее её забавляло. – О письмах быстро стало известно, поэтому не удивляйтесь, услышав, что я – любовница Абедалониума.
– Вы прекрасно держитесь.
Первоначально вместо целеустремленного движения вперед Гитлер поставил целью окружение советских войск, что и выполнялось с относительным успехом: чего стоили только окружения под Вязьмой, Брянском, Киевом, Смоленском, Харьковом (во всех случаях вследствие крайне неудачного — в линию — построения советского фронта). Только под Вязьмой и Брянском было окружено 6 советских армий. В первые дни боев на Восточном фронте немецкие танковые войска покрывали ежедневно не менее 60–70 км в день: такими темпами советские войска были поставлены в весьма затруднительное положение и несли беспрецедентные в военной истории потери. Например, немецкий историк Пауль Карель считал сражения за Вязьму и Брянск самыми значительными операциями по окружению во всей военной истории: с 30 сентября по 17 октября войска группы армий «Центр» фельдмаршала Федора фон Бока окружили в двух «котлах» 80 советских дивизий — 660 000 солдат
{343}. В целом историки расценивают соотношение советских и немецких потерь в разбросе от 5:1 до 17:1, что, безусловно, является беспрецедентным случаем — в итоге вермахт просто утопили в крови советских солдат, и в первую очередь это относится к начальному периоду войны. 16 июля 1941 г. начальник немецкого Генштаба Гальдер писал об особенностях советского командования: «Без артиллерийской поддержки русские гонят своих людей в атаку; до двенадцати волн, одна за другой. Это необученные рекруты, которые, переговариваясь между собой, закинув ружье за спину, мчатся на наши пулеметы, гонимые страхом перед комиссарами и начальниками. Неисчерпаемые людские ресурсы всегда были преимуществом России, и советское военное руководство принуждает нас убивать этих людей, так как они не уходят с нашего пути»
{344}.
– Такова жизнь, полицейский Феликс: либо у тебя толстая шкура, либо приходится лебезить, чтобы получить то… что тебе сочтут нужным дать за услужливость и верность.
Элитное подразделение Ваффен-СС «Лейбштандарт» 1 июля 1941 г. впервые вступило в бой около Ровно. Гитлеровские гвардейцы были удивлены примитивной тактикой советских войск. Один из очевидцев писал: «Советская контратака началась, когда мы переводили дыхание. Их пехота двигалась на грузовиках, болтавшихся из стороны в сторону… Снаряды разбивали грузовики, убивали людей, но оставшиеся в живых спрыгивали через борта и бросались на нас,… не ища прикрытия. У них не было шансов дойти до нас, но они шли вперед». Несмотря на примитивную тактику советских войск, за три недели боев «Лейбштандарт» потерял 683 человека убитыми и ранеными, а также около сотни машин. Один из эсэсовцев так оценил красноармейцев: «Они были лучшими солдатами из всех, каких мы когда-либо встречали»
{345}.
– Вам это не нравится?
Одну из типичных советских фронтальных (или сквозных) атак (37-й армии Власова, под Киевом, в августе 1941 г.) немецкий офицер описывал в письме к родным: «С расстояния в 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей побежали на нас. С их приближением доносилось раскатистое нестройное: «Ура-аа!»… Первые три волны были уничтожены нашим огнем… Натиск четвертой волны был более медленным: люди прокладывали путь по ковру трупов… Пулеметы раскалились от непрерывной стрельбы, и для замены стволов часто приходилось прекращать огонь… Количество, продолжительность и ярость этих атак истощили нас… Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать даже незначительные результаты нашего наступления, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»
{346} Другой немецкий ветеран писал, что в первый год войны советские командиры нижнего и среднего звена использовали только тактику фронтальных лобовых атак, совершенно не обращаясь к обходным маневрам и фланговым атакам. Это облегчало задачу солдатам вермахта
{347}. Советский ветеран войны А. З. Лебединцев отмечал, что немецкие офицеры даже не учили свою пехоту штыковой атаке. Завершением атаки считался выход на рубеж, с которого пехотинец был в состоянии поразить противника имеющимся оружием. Советские офицеры до конца войны венцом атаки считали удар штыком. Это объясняет, почему наши войска, наступая во второй половине войны, потеряли убитыми больше, чем в период отступления
{348}.
– Я могу себе позволить толстую шкуру. А ещё я очень люблю творчество Абедалониума и сделала всё, чтобы представить его работы в самом выгодном свете.
– Что вы думаете о скандале?
26 июля 1941 г. начальник Генштаба Франц Гальдер зафиксировал в своем дневнике загадочное высказывание Гитлера: «Русского не разбить оперативными достижениями, поскольку он их просто не признает. Поэтому его следует постепенно сломить при помощи маленьких, скорее тактических охватов». По существу, это было косвенное признание Гитлера, что стратегический план войны был нарушен буквально месяц спустя после начала войны. Вскоре, однако, выяснилось, что и при помощи — пусть весьма и весьма успешных — тактических охватов «русского» на колени не поставить. 6 ноября министр иностранных дел Италии Галеаццо Чиано отмечал в своем дневнике: по словам его информированного доверенного лица в немецком Генштабе, среди немецкого военного руководства все более распространяется убеждение, что война превращается в безумие, силы немецкой армии и ее резервы тают на глазах, что обратного пути нет и что Гитлер ведет страну к катастрофе
{349}. Сил же для стратегического успеха явно не хватало…
– Из-за него в «Манеже» толпы, а из-за толп многие наши решения потерялись и полотна не производят того впечатления, какое должны производить.
События на Восточном фронте развивались совершенно не так, как в Польше или Франции. Внешне «блицкриг» протекал успешно, но, как ни странно, за этим никакой паники и никаких предложений о сдаче не следовало. Уже 29 июня ФБ писала: «Русский солдат превосходит нашего противника на Западе своим презрением к смерти. Выдержка и фатализм заставляют его держаться до тех пор, пока он не убит в окопе или не падает замертво в рукопашной схватке». 6 июля другая немецкая газета отмечала то же самое: «Психологический паралич, который обычно следовал за молниеносными германскими прорывами на Западе, совершенно не наблюдается на Востоке; в большинстве случаев противник не только не теряет способности к действию, но в свою очередь пытается охватить германские клещи»
{350}. Это было совершенно новым для немцев в восприятии войны, до них никак не доходило, что в советской тоталитарной системе жизнь человека ничего не значила.
– Э-э…
15 ноября 1941 г. в полосе 16-й армии Рокоссовского под Москвой была брошена в бой только что переданная этой армии 58-я танковая дивизия. Командиры не успели произвести разведку местности и расположения противника, но, несмотря на это, дивизию бросили во фронтальный удар прямо через болото. Много танков завязло и вышло из строя, остальные были расстреляны немцами с замаскированных артиллерийских позиций. В атаке дивизия потеряла 157 танков из 198. Рокоссовский, естественно, не смел противоречить нелепому приказу Жукова немедленно отправить танкистов в бой, а командир дивизии А. А. Котляров не протестовал из опасений быть заподозренным в предательстве и застрелился… В тот же день Рокоссовский послал в атаку на окопавшуюся немецкую пехоту и танки 17-ю и 44-ю кавалерийские дивизии из Средней Азии. Описание этого боя сохранилось в журнале боевых действий 4-й танковой группы Гепнера: «…Не верилось, что противник намерен атаковать нас на этом широком поле, предназначенном разве что для парадов… Но вот три шеренги всадников двинулись на нас. По освещенному ярким солнцем пространству всадники с блестящими клинками, пригнувшись к гривам лошадей, неслись в атаку… Первые снаряды разорвались в гуще атакующих… В воздух взлетали разорванные на куски люди и лошади… В этом аду носились обезумевшие лошади. Немногие уцелевшие всадники были добиты огнем артиллерии и пулеметов»
{351}. За первой волной последовала вторая волна, участь которой была решена еще быстрее, поскольку немцы уже пристреляли местность.
Ответ получился, мягко говоря, неожиданным. Лидия это знала и после короткой паузы добавила:
– Если вы спрашивали о моём личном отношении к гибели несчастных мальчиков, то я потрясена, полицейский Феликс. Потрясена и шокирована. Но разве вы сами этого не понимаете?
Еще более жуткое впечатление оставляет описание советского «способа» разминирования минных полей, которое запечатлел немецкий солдат в письме домой: «Большие плотные массы людей маршировали плечом к плечу по минным полям, которые мы только что выставили. Люди в гражданском и бойцы штрафных батальонов двигались вперед, как автоматы. Бреши в их рядах появлялись только тогда, когда кого-нибудь убивало или ранило разрывом мины. Казалось, эти люди не испытывают страха или замешательства. Мы заметили, что тех, кто упал, пристреливали комиссары или офицеры, которые следовали сзади, очень близко от жертв наказания. Неизвестно, что совершили эти люди, чтобы подвергнуться такому обращению, но среди пленных были офицеры, не сумевшие выполнить поставленной задачи, старшины, потерявшие в бою пулемет, и солдаты, чье преступление состояло в том, что они оставили строй на марше… И все же почти никто из них не жаловался на подобное обращение… Никто не был готов признать, что поставленная задача могла быть невыполнимой, а приговор — несправедливым»
{352}. В какой-либо западной армии солдаты просто отказались бы идти на минные поля и добились бы судебного разбирательства по этому поводу, а в советской армии знали, что жаловаться на начальство — гиблое дело. Что значит рядовой боец в армии, где маршалы бьют по лицу генералов, генералы — полковников, а командиров дивизий расстреливают без суда перед строем. Конев предпочитал вразумлять подчиненных палкой. Нельзя себе представить, чтобы Эйзенхауэр дал в ухо Патону, а Манштеин расквасил нос своему начальнику штаба Буссе (как это сделал Конев начальнику штаба Калининского фронта, будущему маршалу М. В. Захарову)
{353}.
Ответ прозвучал настолько искренне, что Вербину нечего было добавить. Лишь молча кивнуть, сопроводив кивок грустным взглядом.
– Лидия, я могу как-нибудь взглянуть на ваши работы?
Естественно, что если рукоприкладство имело место среди высших командиров, оно было и в армии. Офицер советского Генштаба Н. Г. Павленко признавал, что «поскольку в низших звеньях командования Красной армии было много командиров с низкой культурой и столь же низкими профессиональными качествами, то плохо понятые требования Дисциплинарного устава стали вырождаться в частое рукоприкладство. Этой позорной болезнью заразились даже старший и высший командный состав»
{354}.
– Хотите сравнить, насколько ваш вкус совпадает со вкусом гения?
– В том числе.
Генерал Александр Васильевич Горбатов, командир 226-й стрелковой дивизии, вошедшей в состав 38-й армии генерала К. С. Москаленко, вспоминал, что бои на Северном Донце были исключительно тяжелыми. В день наступления, 4 марта 1942 г., была необычайно сильная по тем южным местам пурга, в двадцати шагах ничего не было видно. Командиры взводов не видели своих людей, роты и батальоны были неуправляемы, поэтому наступление захлебнулось. Командарм Москаленко не нашел ничего лучшего, как обвинить Горбатова в предательстве, спросив его, не Гитлеру ли тот служит
{355}. Визиты руководства Генштаба к Сталину в кризисных ситуациях были крайне тягостными. А. М. Василевский вспоминал, что не успевали они переступить порог кабинета Сталина, как тот разражался гневными и грубыми упреками в адрес Генштаба. После таких грубых нападок никакого доклада не получалось
{356}.
– Почему нет? – Она протянула Вербину визитную карточку. – Позвоните, я скажу, куда подъехать. – И подняла брови. – На этом всё?
– Да.
– Рада была познакомиться.
Ради давления на генералов Сталин прибегал к уловкам: вызывал перед большими совещаниями младших офицеров Генштаба и уточнял с ними положение на фронтах, запоминал некоторые детали и названия деревень. Затем при встречах с командующими фронтов и армий он удивлял их своей осведомленностью, спрашивая о том, кем занята та или иная деревня — иногда офицеры этого не знали; это доставляло Сталину возможность упрекать их в незнании положения дел. На такую удочку мог попасться и Жуков, который, временами руководя двумя фронтами, мог и не знать, кем занята та или иная деревня
{357}. Сталин даже специально сталкивал своих командиров, чтобы лучше контролировать ситуацию. Для этого был создан весьма странный институт представителей Ставки на фронтах. Эти представители часто руководили операциями за командующих фронтами. К этой неопределенности Рокоссовский, к примеру, относился неодобрительно
{358}.
– Взаимно. – Он поднялся на ноги. – Увидимся.
Всё прошло почти идеально.
Георгий Владимов в романе «Генерал и его армия» показал, насколько разным было положение офицеров в Советской армии и вермахте; в первом случае существовала постоянная угроза со стороны стукачей и неусыпный контроль властей в мелочах. Одного из героев Владимова, советского генерала Фотия Ивановича Кобрисова (командующего армией), за его смелость и частые выезды на фронт СМЕРШ заподозрил в политической неблагонадежности. Адъютанта Кобрисова майора Донского и личного шофера генерала принудили доносить на него «куда следует». Непосредственное руководство генерала Кобрина (в частности, маршал Жуков) могло, игнорируя элементарное уважение к профессиональной компетентности, вмешиваться в любые вопросы. Это невозможно представить себе в вермахте, в котором за неуважение или вмешательство в компетенции другого офицера можно было натолкнуться на решительный протест или даже получить вызов на дуэль. У Владимова эта разница раскрыта на примере взаимоотношений Гудериана и его непосредственного начальника — фельдмаршала Федора фон Бока. В этих отношениях иерархия, безусловно, имела значение, поскольку речь все-таки шла об армии, но она отступала перед стремлением к эффективности.
Почти. Потому что Феликс не сомневался в том, что Лидия намеренно исказила фамилию Чуваева.
* * *
Один из ветеранов Великой Отечественной войны Александр Захарович Лебединцев задается вопросом, почему так много внимания обращают только на глупость Верховного командования Красной армии? Но ведь сколько миллионов солдат было потеряно из-за тупости и подлости остальных «отцов-командиров»
{359}. Это справедливо — сталинская тоталитарная система одинаково разлагающе действовала на всех уровнях власти. В некоторых художественных произведениях эта сторона войны нашла свое отражение — так, герои повести Василя Быкова «Мертвым не больно» говорят о «дурне Сарафьянове», который «за два дня всю роту уложил». Тот же Лебединцев вспоминает, что советские командиры подчас были беспощадны не только к врагу, но и к своим солдатам, когда посылали их на неминуемую смерть, так и не подавив огневых средств врага. Практически на каждом участке фронта были свои «долины смерти», где лежали горы трупов наших солдат, посланных в атаку из-за страха командиров перед вышестоящим начальством
{360}. Этот страх отражался и на моральном состоянии офицеров. Лебединцев же передавал, что на офицерских курсах «Выстрел» (в ноябре 1944 г.) после церемонии вручения наград у заместителя наркома обороны по кадрам генерал-полковника Ф. И. Голикова украли папаху. На курсы за это был наложен жестокий карантин. Но ничего не помогало. Крали даже сапоги и обмундирование. Поэтому на ночь поднимали ножки кроватей и под них подставляли хромовые сапоги, а обмундирование прятали под подушку
{361}.
Лифт – это ловушка.
Самым страшным преступлением в Красной армии было невыполнение приказа (даже заведомо невыполнимого) вышестоящего начальника. Ослушнику грозил немедленный расстрел или, — что почти то же самое, — штрафной батальон. Свой начальник был страшнее противника. Именно поэтому, по оценке немецкого генерала Фридриха фон Меллентина, «командиры младшего и нередко среднего звена страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения — из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений и лишались инициативы и самостоятельности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат был настолько велик, что отдельный солдат всегда стремится слиться с «толпой»… Русские солдаты и младшие командиры инстинктивно сознавали, что если они будут предоставлены сами себе, они погибнут. В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования»
{362}.
Именно по этим причинам в 1941 г. советские людские потери были в 10 раз больше, чем немецкие. Не меньшими были потери и техники: 28 тысяч танков против 3730 у немцев и 10 тысяч самолетов — против 4643 у немцев. Более катастрофический результат трудно себе представить, а ведь вермахт вел наступательную войну, в которой потери обычно раза в три выше, чем в оборонительной.
Железный ящик, в котором легко остаться навсегда, и поэтому было время, когда Урмас Кукк отчаянно их боялся. Нет, виной тому были не клаустрофобия или детская травма, а приверженность нормам безопасности. Лифт – это ловушка. Его нетрудно остановить на нужном этаже, открыть дверцы и расстрелять всех, кто находится в кабине. Или бросить гранату. Или устроить аварию. И даже если лифт останавливается там, куда ехал, где гарантия, что на площадке не поджидают убийцы? Было время, когда Урмас Кукк ходил по очень тонкому краю и жил в постоянном ожидании удара. Не дождался, к счастью, без потерь вошёл в «цивилизованную» эпоху, когда стали предпочитать договариваться и надобность в вооружённом сопровождении отпала.
Самым важным фактором советского сопротивления была готовность Сталина и его генералов заваливать противника трупами красноармейцев. В бой бросали всех мужчин, способных носить оружие, а их место в тылу занимали женщины и дети. В вермахте всю войну упор делался на хорошую подготовку пополнений, а в СССР в бой бросали не только необученных, но даже и невооруженных (!) новобранцев. Зачастую толпу призывников гнали в бой, даже не выдав им форму и оружие, о последнем говорили, что его нужно добыть в бою. В 1943 г. Красная армия стала пополняться призывниками с оккупированных территорий — этих несчастных гнали, как скот на бойню. «Черная пехота» появлялась, когда вслед за красноармейцами в села входили полевые военкоматы, которые собирали мужиков, выдавали им винтовки и отправляли с наступающей пехотой
{363}. Расчет был на то, что «черная пехота» измотает немцев и заставит израсходовать часть боеприпасов, чтобы потом свежие части смогли выбить противника с занимаемых позиций. Зачем тратить оружие и обмундирование на тех, кто погибнет в первом же бою? Лишь единицам таких призывников суждено было уцелеть и стать солдатами, получив форму и оружие
{364}. Фронтовик Александр Захарович Лебединцев вспоминает, что 14 ноября 1943 г. на Украине в его полк призвали 72 человека из небольшого села Долина. Необученными призывниками, которых загнали в армию, в полку было укомплектовано два батальона. Некоторые из призванных по месяцу и более оставались в своих кожухах, свитках, треухах. Некоторые погибли в десяти километрах от своего дома
{365}. Сведения о «черной пехоте» (на этот раз с Западной Украины) есть и в повести Виктора Астафьева «Веселый солдат»
{366}. «Черная пехота» использовалась советской стороной до конца войны. Несмотря на уверенность большинства фронтовиков в близкой победе, дезертирство из Красной армии продолжалось. Перед штурмом Берлина его масштабы возросли. Большинство из тех, кто покидал части, были недавно призванными солдатами — поляками, украинцами, румынами. Увеличение числа дезертиров означало рост бандитизма, грабежи и насилие по отношению к местному населению
{367}.
И вот, страх вернулся.
Один немецкий солдат летом 1943 г. писал домой: «На вновь занимаемой территории Красная армия призывала все население, мужчин и женщин. Сформированные из них трудовые батальоны использовались для увеличения атакующей массы. Не имело значения, что эти призывники не обучены, большинство из них без оружия, а многие — без сапог. Взятые нами пленные говорили, что безоружные рассчитывают взять винтовки у павших. Эти невооруженные люди, вынужденные идти в атаку, подозревались в сотрудничестве с нами и своими жизнями платили за подозрение». Другие информанты, эмигранты Иосиф Дугас и Федор Черон — сами бывшие, пленные — вспоминали: «Как правило, освободив от немцев определенную территорию, советское командование собирало всех военнообязанных мужчин и, часто без оружия и военной формы, гнало их в бой. Так, например, было в харьковском наступлении в мае 1942 г. Солдаты называли наспех мобилизованных “воронами” (по темной гражданской одежде). В наступлении “вороны” могли быть вооружены лопатой, штыком, в редких случаях винтовкой, из которой стрелять они не умели. Немцы поступали так: “ворону” с наголо остриженной головой или же с винтовкой отправляли в плен. Иногда немцы просто прогоняли “ворон”»
{368}. Этим срочно мобилизованным и штрафникам не полагалась даже звездочка на пилотке. Шансов выжить у штрафников и срочно мобилизованных практически не было. Отношение к жизни солдат в советской армии не изменилось до самого конца войны. Так, немецкая мемуаристка Габриэлла Лич-Аннах передавала, что в 1945 г. при похоронах солдат, убитых в бою недалеко от пригорода Берлина Бабельсберга, она обратила внимание, что на убитых немецких солдатах были медальоны для опознания, а на советских — нет
{369}.
Не связанный с деловыми разборками, но от того не менее сильный – ведь Урмас мог потерять абсолютно всё. Страх надвигающейся катастрофы обволакивал душу и почему-то, ведь на то не было никаких оснований, проявился в самой яркой фобии из прошлого: Кукк снова стал бояться лифтов. Так бояться, что, вернувшись в офис, он почти минуту стоял в холле, раздумывая, не подняться ли на пятый этаж по лестнице? Ведь всего-то пятый этаж. Потом понял, как глупо будет выглядеть, поехал на лифте, но дрожал всё то время, пока кабина шла вверх. А зайдя в кабинет, налил коньяка и жадно выпил.
В Красной армии потребность в пополнении на фронте была столь велика, что в конце марта вышло специальное постановление ГКО, которое регламентировало отправку на фронт заключенных. Сейчас трудно сказать, насколько охотно заключенные шли в войска… Пятеро бывших зэков стали Героями Советского Союза. В эту пятерку входил и знаменитый Александр Матросов, бросившийся на амбразуру вражеского дота
{370}.
«Проклятье!»
Дисциплина, основанная на страхе, — вот главный козырь советской сталинской системы, движущая сила армии; она явилась решающим фактором и в достижении огромных политических и военных успехов Сталина. Потери Красной армии в 1941 г. не были последними — впереди были неудачная Ржевско-Вяземская операция, катастрофы под Харьковом и на Дону, трагедия 2-й ударной армии, огромные и ничем не оправданные жертвы в многочисленных наступательных операциях и бестолковых фронтальных атаках. Из-за чудовищных потерь в Красной армии почти не оставалось опытных солдат, которые помогли бы новобранцам освоиться в боевой обстановке. Весьма недолго оставались в строю командиры рот и взводов. Советские сухопутные войска за четыре года войны потеряли около двух миллионов офицеров! Именно поэтому немецкие танки в среднем ходили в атаку одиннадцать раз, а советские — три, именно поэтому в советской армии не могло быть такого танкового аса, как Михаэль Витман, уничтоживший за три года 138 танков и 132 артиллерийских орудия
{371}.
Разразившийся скандал стал для Урмаса ледяным душем. Он искренне считал, что все следы «развлечений» надёжно скрыты и никогда не всплывут. И у Кукка были все основания так думать – ведь сколько лет прошло! И все эти годы было тихо. Никто не искал ни Костю Кочергина, ни других мальчиков. Точнее, перестали искать. Ещё точнее, Урмас понятия не имел, искали ли других мальчиков и откуда их вообще брали, а вот с Костей вышла промашка: исчезновение ребёнка чуть ли не в центре города наделало много шума и заставило их компанию понервничать. Чуть-чуть понервничать, потому что они не сомневались в том, что всё уляжется. И улеглось. И восемь лет было тихо… и вот – бабахнуло.
Трагический парадокс Великой Отечественной войны заключается в том, что советские солдаты, бросаясь в лобовые атаки со словами «За Родину, за Сталина!», гибли с верой в грядущую победу. На самом же деле такие атаки не приближали, а отдаляли победу над нацистской Германией, поскольку, используй советское руководство подавляющее численное и техническое превосходство более рационально, заботься оно о сохранении жизни и здоровья солдат, — победы, быть может, удалось бы достичь еще в конце 1942 г., и уж во всяком случае — в 1943 г.
{372}
Урмас отдавал себе отчёт в том, что если поднятая волна до него докатится, то сметёт. Сметёт обязательно. Не помогут ни связи, ни деньги. А самое главное, там, где второе гражданство, тоже могут возникнуть проблемы. От него отвернутся, потому что есть вещи, узнав о которых даже самый подлый и циничный человек покачает головой и скажет: «Это за гранью», – и постарается пнуть того, кто эту грань перешёл. Поэтому нужно сделать всё, чтобы волна не докатилась и не накрыла с головой. Нужно обезопасить себя. А начать следует со свидетелей, с тех, кто может подтвердить: «Да, Урмас это делал!» И вот тут у Кукка возникла загвоздка, поскольку свидетелей, как таковых, не было. Был организатор, который, в том числе, чистил следы, и были те, кто «развлекался». Шесть человек. Илья Ферапонтов, он же организатор, умер; Леонид Орлик, он же Сказочник, умер; ещё двое живут за границей и возвращаться не планируют. А значит, под ударом лишь они с Селиверстовым.
Жорес Медведев, призванный в армию в феврале 1943 г. (перед своим первым боем под Новороссийском в мае 1943 г. он ни разу не стрелял из трехлинейной винтовки, да и гранатами пользоваться не умел), рассказывал жуткие вещи, свидетельствовавшие о полной некомпетентности командования: «Ну, скажем, у нас была очень популярна тактика мощной артподготовки перед началом наступления. У немцев под Новороссийском были две линии обороны, отлично укрепленные в глубину примерно на три километра. Считалось, что артподготовка очень эффективна, но мне кажется, что немцы довольно быстро к ней приспособились. Заметив, что сосредоточивается техника и начинается мощная стрельба, они уходили на вторую линию, оставив на передовой лишь несколько пулеметчиков. Уходили и с таким же интересом, как и мы, наблюдали весь этот шум и дым. Потом нам приказывали идти вперед. Мы шли, подрывались на минах и занимали окопы — уже почти пустые, лишь два-три трупа валялось там. Тогда давался приказ — атаковать вторую линию. Тут-то и погибало до 80% наступавших — немцы ведь сидели в отлично укрепленных сооружениях и расстреливали всех нас чуть ли не в упор. В течение одного дня от роты, в которой я воевал, осталось 37 человек. А ведь это был май 1943 г., когда советская армия имела уже большой опыт… Когда обнаруживалось, что взять немецкую линию невозможно, давался приказ — окапываться! И вот результат: у немцев — прекрасно оборудованная линия с колючей проволокой, а мы рыли индивидуальные окопчики и пытались в них противостоять немцам. Через пару дней они, понятно, отбрасывали нас обратно. На мое счастье, сила контрудара после очередного нашего наступления пришлась немного в сторону от окопчиков, где мы лежали. Оттуда я видел, как шли танки, как героически оборонялись наши солдаты. Это особенно трудно, когда нет сплошной линии окопов, нет артиллерии, расположение войск беспорядочно, командование не знает толком, где какой полк… Я убедился, что рядовой пехотинец в активной фронтовой обстановке выжить практически не мог. Я видел просто горы трупов — после таких бессмысленных с точки зрения военной науки бросков….Потом, уже после Курска, артиллерийский вал стали использовать таким образом, что он все же защищал пехоту, но весной 1943 г. еще не разработали такую тактику, и много народу погибало бессмысленно»
{373}.
– И ты, Федя, наверняка сейчас думаешь о том же самом: что делать со свидетелем? – пробормотал Кукк, наливая себе ещё коньяка. – И надеюсь, ты пришёл к такому же выводу, как и я.
Во-первых, о сделке со следствием можно забыть: преступление резонансное и ни Следственный комитет, ни Прокуратура на сделку не пойдут. Во-вторых, тот факт, что полицейские целенаправленно искали Орлика по какой-то старой фотографии, говорит о том, что у них есть видео. И если так, если Ферапонтов в самом деле собирал на участников «развлечений» компромат, то наличие свидетелей не будет иметь значения.
Утешало одно: к ним с Селиверстовым пока не пришли. Но это не повод сидеть сложа руки.
За первые четыре военных месяца советские потери были в 15 раз (!) больше потерь противника. В последний военный год наши потери были больше немецких в 2,8 раза — это самое благоприятное для нас соотношение за всю войну
{374}. Сталин об этих жутких и непропорциональных потерях прекрасно знал, время от времени призывая воевать не числом, а умением. Но это противоречило тоталитарной системе беспрекословного подчинения, в которой всякая инициатива была нежелательна. К тому же сам Сталин слал своим командирам приказы с настойчивыми призывами «с жертвами не считаться». Советская сверхцентрализация привела к большим потерям, к истощению людских ресурсов страны и, в конце концов, к затягиванию боевых действий на два года
{375}. В рамках сталинской тоталитарной системы по-другому вести войну просто было нельзя, но, с другой стороны, — в этом и заключался трагизм положения — иначе вермахта было не одолеть…
Кукк посмотрел на бокал, решил, что коньяка в нём достаточно, уселся в кресло и прикрыл глаза. Нужно будет позвонить. Не со своего телефона, конечно, а с того, что купил по дороге, ещё не зарегистрировал сим-карту, не подключил батарейку и держит в защитном чехле – на всякий случай. Нужно будет выйти из офиса «на прогулку», пройти пару кварталов и позвонить человеку, который не станет задавать лишних вопросов, а сделает всё, что он скажет.
Советские офицеры, боясь принимать решения, подменяли свою роль командиров передачей приказов сверху с бездумным требованием его обязательного исполнения «любой ценой». Такие приказы, особенно в начальный период войны, часто отдавал Жуков. Виктор Астафьев в своей последней повести «Веселый солдат» отмечал, что никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как маршал Жуков, лицемерно посвятивший свои мемуары простому солдату. В другом месте Астафьев назвал Жукова «браконьером русского народа»
{376}.
И ещё…
Спрашивается, какое, собственно, отношение имеет все это к вермахту? Как на нем могла отразиться «беззаветная» готовность советского руководства без предела жертвовать своими людьми? Со временем все начинают походить на своих врагов и проникаться их отношением к жизни, к себе, к окружающим, ибо для того, чтобы преодолеть врага, нужно встать с ним на одну почву и попасть во власть тех же ценностей, понятий и даже идеалов. На солдат вермахта огромное влияние оказали не только многочисленные свидетельства злодеяний НКВД, но и отношение советского руководства к собственным солдатам на фронте, к пленным красноармейцам, которые, по существу, были объявлены Сталиным вне закона. Легко теоретически допустить, что подобное отношение советской власти к солдатам стало образцом и для солдат вермахта… Разумеется, это ничуть не релятивирует вины вермахта, но учесть этот аспект нужно обязательно.
Урмас повертел телефон – свой телефон, раздумывая, не отложить ли неприятный разговор до возвращения домой? Поразмыслив, тихонько ругнулся и решил, что начать следует сейчас: первую реакцию жены предсказать несложно – она взбесится и наговорит разного. Бросит трубку. До вечера успокоится, обдумает предложение, когда он приедет, они поругаются, но уже не так сильно и довольно быстро о чём-нибудь договорятся. Если же отложить разговор на вечер, скандал затянется часов до трёх ночи, а Урмас не любил поздно ложиться.
Разумеется, оставалась и сфера, неподвластная идеологии, унификации, давлению, манипулированию — немецкие фронтовики постоянно отмечали необыкновенное упорство, неприхотливость (даже стоицизм) и изобретательность советских солдат. Так, Отто Скорцени в мемуарах приводит весьма любопытный факт: при переправе через Десну советские войска использовали гениальное инженерное сооружение — невидимые с воздуха фермы моста находились на глубине 30–40 см от поверхности воды, и увидеть этот мост с самолета было невозможно
{377}. Мостом пользовались только в ночное время…
«Да, нужно звонить сейчас».
Долгое время воевавший в России командир «Лейбштандарта» Зепп Дитрих высказывал неожиданное (для эсэсовца) мнение о русских: «Очень интеллигентный народ, здоровые по природе, легкоуправляемые и разбирающиеся в технических вопросах. В начале войны ими управляли плохо, но они быстро научились. Русские крестьяне весьма сообразительны. Их танки были лучшими, они были проще, легко управлялись. Казалось, что наши танки делали часовщики; они были более сложны и чувствительны». Впрочем, в другой раз, с почтением отзываясь о советской военной мощи, Дитрих сказал: «средний русский — почти ничтожество»
{378}.
Нужно. Но очень не хочется, потому что Лена…
ОКХ и ОКВ весь 1941 г. никак не могли понять причин непрекращающегося сопротивления Красной армии. Непонятные изгибы линии фронта, донесения о сопротивлении за их глубокими выступами, усиление партизанского движения — все это казалось непонятным и зловещим. Группа армий «Центр» была намного сильнее других, она должна была разрезать советских фронт надвое. Однако, несмотря на стремительное продвижение и блестящие операции по окружению, противник сохранял способность к взаимодействию и сопротивлялся так же упорно, как и в начале кампании. ФБ с похвалой писала: «Во время форсирования германскими войсками Буга первые волны атакующих в некоторых местах могли продвигаться вперед совершенно беспрепятственно, затем неожиданно смертоносный огонь открывался по следующим волнам наступавших, а первые волны подвергались обстрелу с тыла. Нельзя не отозваться с похвалой об отличной дисциплине оборонявшихся, которая давала возможность удерживать уже почти потерянные позиции»
{379}. Во всех немецких донесениях звучало удивление, что противник так долго сопротивляется. Так, в одном из них говорилось: «Русские не ограничивались тем, что сопротивлялись фронтальным атакам наших танковых дивизий. Они пытались найти каждый удобный случай, чтобы действовать против флангов наших моторизованных элементов, которые неизбежно становились растянутыми и относительно слабыми. Для этого они использовали свои танки, которых было так же много, как и наших. Они ставили себе целью отделить танковые части от следующей за ними пехоты. Часто оказывалось, что они в свою очередь попадали в ловушку и в окружение. Обстановка иногда была такой запутанной, что мы, с нашей стороны, не могли понять, мы ли выходим им во фланг или они обошли нас»
{380}.
Особенно сильно немецкая военная машина забуксовала в первые месяцы войны под Смоленском, где 14 июля была впервые применена ракетная установка «катюша» (немцы ее называли «Сталинский орган»). В ходе Смоленского сражения войска Резервного фронта Жукова провели первую наступательную операцию и освободили Ельню, а выступ возле этого города был ликвидирован. Гальдер отмечал в своем дневнике: «Общая обстановка все очевиднее показывает, что колосс России нами был недооценен. Это утверждение распространяется на все хозяйственные и организационные вопросы, на средства сообщения, и в особенности на чисто военный аспект»
{381}. По существу, именно Смоленское сражение, длившееся два месяца, и сорвало план блицкрига. Правда, и немецкие достижения были весьма внушительны: к декабрю 1941 г. от довоенной Красной армии (5,3 миллиона солдат) осталось 7%, советские войска потеряли 20 тысяч танков и 18 тысяч самолетов
{382}. Но и для немцев трудности войны быстро нарастали. Например, немецкие железнодорожные войска, в принципе, были готовы к замене колеи советских железных дорог на европейскую, но темп наступления был так высок, что они за ним не поспевали
{383}.
Потому что Елена Кукк, в девичестве – Тетерина, была не только матерью детей Урмаса, но и тем самым плавсредством, на котором Кукк выплыл из неспокойных девяностых, обрёл богатство и положение в обществе, поднялся на вершину, о которой даже мечтать не мог, покидая грязный ракверский хутор в поисках нормальной жизни. Это случилось незадолго до распада Советского Союза, и многие сверстники говорили Урмасу не делать ставку на умирающую империю, а ехать с ними в Европу или США, но Кукк, поразмыслив, отказался. «Мёртвый лев не сразу протухает, – сказал ему дед. – Можно успеть отрезать от него кусок». Однако для этого нужны не только подлость и хитрость, но и толика удачи. И она явилась к Урмасу в лице Леночки Тетериной, дочери одного из бывших руководителей городского исполкома, который сумел удержаться на плаву и влиться в команду победившей демократии. Познакомились в университете: Кукк учился на четвёртом курсе и промышлял мелким мошенничеством, а Леночка только поступила и влюбилась в обаятельного прибалта, намеренно сохранившего «иностранный» акцент. Папа связь не одобрил, но Леночка забеременела и твёрдо заявила, что будет рожать от любимого. Пришлось играть свадьбу, после которой дела Урмаса резко пошли в гору. Очень быстро пошли и в очень высокую гору.
Ну в каком, скажите, Нью-Йорке задрипанный мигрант мог надеяться стать зятем одного из высших чиновников мэрии? Ни в каком. И пока сверстники Кукка работали в Европе сантехниками или надрывались на северных рыбных фермах, он стал удачливым бизнесменом и разъезжал по городу в сопровождении охраны. Однако за всё приходится платить, и платой Урмаса стала избалованная Леночка. Постоянной платой, поскольку за прошедшие годы Кукк так и не сумел избавиться от зависимости от тестя. Точнее, тесть не позволил Урмасу выйти из-под контроля и позабыть, на ком держится семья. Нельзя сказать, что Кукк считался совсем бесполезным её членом, у него даже были удачные проекты, в том числе на стороне, но Урмас не мог себе позволить разрыв с Леночкой, за которым обязательно последовала бы месть со стороны её папы.
– Дорогая?
– Милый, говори быстрее, я как раз подъезжаю к клубу.
Перелом под Москвой
– Лена, как ты смотришь на то, чтобы отправиться в короткий отпуск?
«В России климат суров, но справедлив».
(В. В. Ерофеев)
– Только мы вдвоём? – заинтересовалась супруга.
– Только ты с детьми.
Английский историк Алан Кларк писал, что считать Гитлера дилетантом — не означает опорочить его. Он был храбрым солдатом, заслужившим Железный крест в Первую мировую войну. На протяжении всей жизни он изучал военные предметы. Его способность понимать чувства простого солдата и вдохновлять его на военные подвиги не вызывает сомнения. И в первые месяцы войны его энтузиазм, его склонность к риску, его «интуиция» принесли желанные плоды. Но через восемь недель после начала кампании на Востоке Гитлер и Генштаб решительно разошлись во мнениях — Генштаб был единодушен в своем желании усилить фон Бока (группа армий «Центр») и нанести удар в центре на узком фронте в направлении Москвы. Гитлер настаивал на ортодоксальном решении согласно Клаузевицу — методически уничтожать силы неприятеля на территории независимо от географических и политических целей. Еще 13 июля Гитлер заявил Браухичу: «Не так важно быстро наступать на Восток, как уничтожать живую силу противника»
{384}. Эта задача была проста в формулировке, но крайне сложна по существу. После первых успехов вермахт начал терять темп из-за проблем со снабжением. В тактическом же аспекте — детальные планы, разработанные Генштабом, были давно выполнены, и рассредоточение армий усиливалось с каждым днем по мере продвижения вдоль предписанных осей, с обходом очагов сопротивления и с использованием слабых сторон обороны противника. На огромных пространствах командующие армий, даже командиры дивизий, все чаще действовали по своей инициативе, причем более активные вели ряд совместных (но не обязательно согласованных) боевых действий глубоко в тылу советской армии, а их более флегматичные коллеги терпеливо держали кольцо вокруг окруженных частей Красной армии. При этом немецкие войска не могли и мечтать о том, чтобы хоть на короткое время передохнуть, они забыли о том, что такое нормальное снабжение.
– Что?! – Переход от ласкового мурлыкания к яростным воплям давался жене Кукка на удивление легко. – Что ты сказал?!
Во второй неделе августа немецкие танки вышли к смоленской дороге на Москву, по которой в свое время шел Наполеон. После короткой передышки войскам предстоял последний бросок на Москву — в ОКХ считали, что для взятия советской столицы до начала распутицы потребуется восемь недель (до начала октября; но распутица началась в ноябре). Гитлер медлил… Его смущал открытый южный фланг группы армий «Центр». Генералы вермахта в своих мемуарах почти единодушно писали, что они выиграли бы войну, если бы Гитлер не вмешивался в руководство военными действиями. Есть все основания сомневаться в этом утверждении. Маршал Жуков в частном разговоре отмечал, что стратегия Гитлера летом 1941 г. была совершенно правильной, в отличие от стратегии фронтального удара, на которой настаивал немецкий Генштаб
{385}. Жуков считал, что опасения Гитлера в отношении флангов были вполне оправданными, поскольку правый фланг немецкого фронта был открыт и сильно растянут. В Отечественную войну 1812 г. Кутузов также считал открытые фланги наполеоновской армии самым уязвимым ее местом. Впрочем, Клаузевиц указывал, что главной причиной поражения Наполеона было снабжение — единственная дорога, открытая для подвоза всего необходимого, подвергалась постоянным нападениям партизан. В условиях постоянного вражеского давления без подвоза боеприпасов, снаряжения и продовольствия наполеоновская армия просто не смогла бы пережить зиму. По всей видимости, Гитлер не хотел повторить ошибку Наполеона, который взял Москву, но войну проиграл. Генерал Блюментритт писал, что после того как Наполеон взял Москву, для русского народа война только началась: армия французов со всеми своими воинскими доблестями оказалась в этой войне совершенно беспомощной. В 1941 г. ситуация для немцев оказалась весьма схожей: тылом армии Кутузова была вся Россия, а для Красной армии — промышленный и сельскохозяйственный юг СССР (Украина, Донбасс, Кавказ). Гитлер решил Не повторять ошибки Наполеона и войти в Москву только после того, как Красная армия будет отрезана от своих главных ресурсов…
– На пару недель…
– Через две недели майские! Мы собирались провести их на островах!
– И проведём, любимая, всё будет, как запланировано, я хотел спросить, не хочешь ли ты поехать туда чуть раньше?
Кроме того, Клаузевиц писал, что если бы Наполеон до или после взятия Москвы разбил 120-тысячное русское войско, стоявшее на Калужской дороге, то тогда, скорее всего, последовал бы мирный договор, хотя огромные пространства России не были оккупированы. Клаузевиц указывал, что 7 сентября Наполеон не стал преследовать отступавшего после Бородино Кутузова, так как для него важнее было сохранить стремительно таявшую Grand Armée. Это свидетельствовало о том, что он осознал непомерность задачи, за которую взялся, и боялся потерять свою последнюю надежду — армию. Клаузевиц так и не смог сказать, как правильно должен был действовать Наполеон: по всей видимости, что бы он ни сделал, он все равно был обречен
{386}. Положение немцев в августе 1941 г. казалось более благоприятным, чем положение Наполеона в сентябре 1812 г. — они могли выбрать либо взятие Москвы, либо захват богатств юга СССР. Гитлер решил сделать и то и другое — это решение оказалось ошибочным.
– Одна с детьми? Ты не забыл, что они учатся? У них гимназия и всякие контрольные. Ты вообще о ком-то думаешь, кроме себя?
Существовало ли какое-либо правильное для немцев решение — сейчас сказать невозможно. Может быть, в самом деле, как отмечал немецкий генерал Меллентин, удар на Москву в августе принес бы решающий успех, поскольку Москва представляла собой центральное звено административной машины Сталина, важный промышленный район, центральный транспортный узел
{387}.
– Я…
К исходу лета 1941 г. отдельные неудачи групп армий «Юг» и «Север», а также мощные контрудары советских войск по войскам группы армий «Центр» вызвали среди Верховного главнокомандования сильное замешательство. ОКХ пришло к выводу, что военная мощь Советского Союза была недооценена, и что растянутость фронтов мешает группам армий концентрировать свои силы на главном направлении, а без этого вряд ли можно добиться серьезных успехов. Поэтому ОКХ сочло необходимым сосредоточить все свои силы для удара на Москву и разгромить там новые соединения противника. Эта точка зрения была пространно изложена Гитлеру в меморандуме. Однако Гитлер отклонил предложение ОКХ и принял решение продолжить операцию в соответствии с прежними замыслами
{388}. 21 августа 1941 г. Гитлер приказал направить войска от Москвы к Киеву с тем чтобы отрезать Москву от нефтяных месторождений Кавказа. Как уже говорилось, руководство немецкого Генштаба и группы армий «Центр» с этим решением Гитлера было не согласно, и 23 августа на совещании командования группы армий «Центр» офицеры договорились, что Гудериан вместе с Гальдером должен поехать в ставку Гитлера и убедить его сохранить московское направление в качестве главного. Гудериан был недоволен тем, что его танкистам предстояло пройти такой же путь, какой они уже прошли до Смоленска (полдороги до Москвы) и вернуться обратно, что было бы тяжелейшим испытанием для техники. Когда Гудериан прощался со своим начальником фон Боком, тот процитировал слова офицера стражи, сказанные 17 апреля 1521 г. Мартину Лютеру, когда Лютер намеревался объяснить суть своего учения императору Карлу V: «монашек, монашек, путь твой непрост»
{389}.
– Почему я должна уехать?
– Понимаешь…
Пауль Карель писал, что главным и самым важным аргументом Гудериана был тот, что после захвата главного транспортного узла СССР, каковым является Москва, индустриальные районы Украины и Прибалтика сами упадут в руки немцам: у Сталина больше не будет возможности перебрасывать свои резервы из Сибири на север и на юг. Свой монолог Гудериан закончил так: «Мой фюрер, плацдарм для наступления на Москву до сих пор в наших руках. Планы развертывания войск и боевые приказы — все готово. Схемы движения транспортных средств и все инструкции соответствующим частям для наступления на Москву предоставлены. Во многих местах даже указатели заготовлены: такой-то и такой пункт — столько-то и столько километров до Москвы. Если вы отдадите приказ, уже сегодня ночью танковые войска могут выступить и прорваться через мощные сосредоточения войск Тимошенко под Ельней. Мне надо только позвонить в штаб и произнести кодовое слово. Давайте же наступать на Москву, мы возьмем ее». Гитлер терпеливо выслушал генерала, но не принял его точку зрения, аргументируя отказ экономическими интересами рейха, а в этой сфере компетентен был только он… Гудериан промолчал
{390}. Экономические мотивы считал самыми существенными и бывший офицер немецкого Генштаба Вальтер Варлимонт, который через много лет после войны в разговоре с советским журналистом Львом Безыменским сказал: «В августе 1941 г. основные силы Красной армии находились у Москвы. Гитлер же преследовал экономическую цель: он хотел захватить Украину. Тем самым противник получил передышку и подтянул резервы — тогда и была предрешена наша неудача под Москвой…»
{391} Английский историк Алан Кларк справедливо писал, что бросок на Москву в июле был бы огромным риском, о котором можно сказать только одно: он положил бы конец войне — в пользу тех или других
{392}. По всей видимости, Гитлер не хотел рисковать.
– Чтобы не мешать тебе развлекаться со шлюхами?
– Дело не в этом.
Правда, и удар немцев на новом направлении вскоре увенчался успехом. Советский фронт на юге не выдержал давления в начале июля, когда Кирпонос не смог очистить ось Ровно — Дубно — Тернополь. 10 июля Сталин объединил южную и юго-западную группировки и подчинил их Буденному, который прибыл вместе со своим комиссаром Н. С. Хрущевым. Как и Тимошенко, Буденный совершенно не соответствовал занимаемой должности — первого в армии называли «дубовый маршал», а второго — «икона с усами»
{393}. Чудовищно некомпетентный офицер Буденный не обладал никакими полководческими качествами для ведения современной войны и стал крайне неудачным выбором Сталина. А ему противостояли один из самых хладнокровных умов немецкого Генштаба — Герд Рундштедт и один из самых энергичных танковых командиров — Эвальд фон Клейст. Правда, у Буденного было преимущество, а именно численное превосходство. Решение Сталина удержать Киев любой ценой обеспечивало первоочередность предоставления войск и вооружений южному сектору советской обороны, а более развитая сеть железных дорог на Украине ускорила их сосредоточение
{394}. Расположение железных дорог обусловило наличие двух районов советского сосредоточения — Киев и Умань (Черкасская область), между которыми Буденный расположил полтора миллиона солдат, то есть половину численности Красной Армии. При этом Рундштедт знал, что у Буденного не было достаточно танков, чтобы угрожать флангам.
Урмас добавил в голос металл, поэтому следующий вопрос Лена Кукк задала неожиданно спокойно, вновь резко поменяв тон:
– Во что ты опять влип?
Клейст занял Белую Церковь 18 июля — через два дня последовала советская контратака силами шести стрелковых и двух кавалерийских дивизий; она была организована и проведена крайне неумело. Было двенадцать последовательных волн атак советской пехоты. Зачастую атаковавшие танки сопровождали грузовики, набитые солдатами. Грузовики мчались прямо на немецкие позиции, пока не останавливались от прямого попадания. Советская контратака была ликвидирована в течение нескольких часов. За пять дней Клейст достиг Новоукраинки, а 30 июля Мантойфель взял Кировоград, который был далеко в тылу советской армии под Уманью. Германские части двигались по обе стороны железных дорог в тылу Буденного. Единственным шансом для Буденного был отход вниз по Бугу к Николаеву. Но в течение пяти дней советские войска ничего не предприняли, а время уходило. 3 августа вокруг всей Уманской группировки советских войск была наброшена петля. В день, когда Мантойфель овладел Днепропетровском, советские саперы взорвали запорожскую плотину. Этот отчаянный жест лишил источника энергии промышленные предприятия в излучине Днепра и понизил уровень воды в реке в верхнем течении, облегчив работу саперам Мантойфеля. Тем не менее сам факт разрушения огромной плотины говорил о двух вещах: о самоубийственной политике «выжженной земли» и о том, что советское руководство не надеялось быстро вернуть Донецкий бассейн.
– Почему опять?
В отличие от фон Бока, у Рундштедта не было цели, достижение которой могло бы закончить войну. Должен ли он остановиться на Донце? На Волге? У Каспия? Политическая или географическая цель отсутствовала. Рундштедту приходилось ограничиваться задачами исходной директивы «Барбаросса», где главной задачей было «предотвращение отхода боеспособных частей в обширные внутренние районы России». С этой целью Рундштедт направил танки группы армий «Юг» на северо-восток. Он знал, что Гудериан также изменил направление, устремив свой взор на крупную и самую желанную добычу — огромный гарнизон Киева (750 тысяч солдат), имевший приказ Сталина держаться любой ценой. Хотя Сталин отвечал за безобразное руководство Красной армией в первые месяцы войны, было бы неправильно возлагать всю ответственность только на него одного. Сталин предоставил Буденному почти миллион солдат и вправе был ожидать, что рубеж Днепра будет удержан, но Буденный ничего не предпринимал. Положение стало критическим, когда 12 сентября Клейст прорвался через позиции 38-й советской армии и атаковал со своих плацдармов в Черкассах и Кременчуге. 12 сентября (в этот же день Рейнхардт прорвал ленинградскую оборону) можно считать самым несчастливым днем для Красной армии на всем протяжении войны. Эренбург вспоминал, что, несмотря на подход немцев к самому Киеву, жители города не унывали: «Крещатик, как всегда многолюден и шумен. По утрам его поливают из шлангов, моют, скребут… Начались занятия в школах… Во всех переулках строят баррикады… Очередь у кассы цирка…»
{395} Через пару дней по улицам Киева уже маршировали немцы.
– Потому что ты уже влипал и отец тебя вытаскивал.
В киевской трагедии большую роль сыграли боязнь инициативы и ответственности, характерные не только для среднего звена Красной армии, но и для высших командиров. Дело в том, что в Киевском сражении в августе — сентябре 1941 г. из-за отсутствия полководческих навыков Сталин мог и не сознавать опасности, но Б. М. Шапошников (начальник Генштаба) не мог не видеть совершенно очевидную угрозу с Кременчугского плацдарма, куда переправились 1-я танковая группа Клейста и 17-я армия. Шапошников просто боялся разделить участь Д. Г. Павлова, расстрелянного в июле по обвинению в измене. Даже когда представитель Ставки С. К. Тимошенко разрешил командующему Юго-западным фронтом М. П. Кирпоносу отход из Киева, тот запросил у начальника своего штаба И. X. Баграмяна письменное распоряжение на этот счет. А Тимошенко не дал Баграмяну такой бумаги, потому что хотел играть беспроигрышно: если Сталин выступит против отвода войск, то от своего устного приказа Тимошенко открестится. А если Сталин спросит, почему войска вовремя не отвели, то Баграмян засвидетельствует, что приказ об отводе войск был… Таким образом, чисто шкурные расчеты стоили потери трети личного состава Красной армии за одну операцию…
{396}
– Сейчас он не поможет.
16 сентября окружение советских войск под Киевом завершилось. В Киевской битве была уничтожена почти треть Красной армии. После пятидневных кровопролитных боев начались первые сдачи в плен. При подсчете трофеев немцы старательно классифицировали и учитывали каждую вещь. Фотографы и художники толпами прибывали на поля сражений и оставили нам большое количество документальных свидетельств. Скопища изуродованных выгоревших грузовиков, обгоревших танков, громадные кучи стрелкового оружия, бесконечные ряды полевых орудий с вырванной последним выстрелом казенной частью
{397}.
– Ты уверен?
– К сожалению, да.
В численном выражении сражение за Киев выглядело следующим образом: 665 тысяч военнопленных и огромное количество оружия. Только один 48-й танковый корпус Кемпфа, три дивизии которого вели бои в центре, взял в плен 109 тысяч красноармейцев — больше русских солдат, чем было взято в плен в крупнейшем сражении под Танненбергом в Первую мировую войну. Победа под Киевом заставила многих офицеров немецкого Генштаба поверить, что еще один такой котел, и с русскими будет покончено, а они будут зимовать в Москве. Только Рундштедт, один из самых профессиональных военных руководителей вермахта, противился таким настроениям: предвидя новые трудности, он советовал оставить армию на Днепре до весны 1942 г. Его мнение, однако, не было услышано
{398} Поражение под Киевом стало одной из самых крупных советских неудач, вызвавших отчаяние, но в то же время и ожесточение. Английский историк Алан Кларк задавался вопросом: когда немцы видели бесконечные колонны советских военнопленных, тянувшиеся по дорогам, понимали ли они, что посеяли ветер?
{399} Вскоре после захвата Киева, в сентябре, эсэсовцы из оперкоманды полиции безопасности и СД расстреляли в Бабьем Яру 33 771 еврея — эта акция была проведена в зоне ответственности 6-й армии. Командующий армией Рейхенау отрядил солдат сгонять евреев в места сбора
{400}. Эти мотивированные нацистской расовой политикой зверства также способствовали ожесточению советской стороны.
– Почему?
Поражение под Киевом было следствием некомпетентности высшего советского руководства; когда Гуде-риан спросил пленного генерал-майора М. И. Потапова, командующего 5-й армией (генерал попал в плен тяжелораненым), почему он не эвакуировал свои дивизии из излучины Днепра, тот ответил, что командование фронтом уже издало соответствующий приказ, но из Ставки от Сталина пришел приказ принять бой и держаться до конца. Этот приказ стоил Советскому Союзу всей Украины и потери сотен тысяч солдат. Теперь перед наступающими открылась дорога в Крым и на Донбасс. В отличие от многократных попыток германского командования прорвать северный фланг советского фронта и принудить Ленинград к сдаче, операции на юге имели успех. Все цели, поставленные Гитлером в директиве № 33, были выполнены. Припятские болота были очищены от советских войск, район излучины Днепра оккупирован, Донецкий бассейн был взят и противник лишился промышленного комплекса Украины. И самое главное, Красная армия на юге была разбита в гигантской «битве на уничтожение», стоившей Советскому Союзу почти миллиона человеческих жизней. К сентябрю 1941 г. стратегические задачи, которые были поставлены перед вермахтом в начале кампании, были выполнены. Ленинград был осажден и нейтрализован; Украина открыта для германской экономики вплоть до Донца. На Бенделерштрассе, в военном министерстве, уже началась работа над изучением новых потребностей в войсках на оккупированной территории. Предусматривался отвод в Германию примерно 80 дивизий (половина из которых подлежала демобилизации). Планировалось, что военная администрация оставит в своем распоряжении лишь мобильные войска в крупных промышленных и транспортных центрах; каждая группа, кроме обычных оккупационных обязанностей, сможет выполнять отдельные задания по ликвидации попыток сопротивления
{401}.
Кукк понимал, что этот вопрос обязательно прозвучит, и заранее к нему подготовился.
– Появилась тема оторвать ещё один кусок от наследства Ферапонтова, – сообщил он. Это было правдой. – Но на него зарится Селиверстов. – Это было неправдой. – А он в последнее время не в себе…
Это планирование, однако, оказалось преждевременным по той причине, что последствия ошибок Сталина все-таки не стали фатальными, а быстрое развитие кампании окончательно утвердило Гитлера в его вере в то, что Красная армия не способна оказать сопротивление. После окружения семи советских армий под Киевом и овладения Крымом, 2 октября Гитлер объявил о начале операции «Тайфун» (захват Москвы). Он и ОКВ были убеждены, что после астрономических потерь Красная армия обескровлена и как военная сила перестала существовать. Гитлер, как в свое время и Наполеон, был очень удивлен, что со стороны русских до сих пор не последовало предложения о мире. После того как в Киеве (после вступления в город 6-й немецкой армии) советские саперы взорвали по радио несколько тысяч бомб
[17], Гитлер заявил, что русские прибегают к той же тактике, что и в Москве в 1812 г., поэтому следует ограничиться разгромом советских войск, защищающих столицу СССР, а вступать в город не следует во избежание ненужных жертв среди немецких солдат. Главной целью для Гитлера была Красная армия, а не Москва и даже не большевизм, который на востоке мог бы и дальше продолжать свое существование
{402}.
– Селиверстов по жизни не в себе, – произнесла Лена, мысленно соглашаясь с мужем: Фёдор Селиверстов славился жёстким нравом, но при этом входил в группу людей, с которыми её отец мог только договариваться. И не факт, что на выгодных для себя условиях. – Во сколько будешь дома?
– Часов в девять.
– Приедешь – поговорим.
К моменту наступления на Москву осенью 1941 г. немецкие войска понесли тяжелые потери, особенно в унтер-офицерах и офицерах, имевших боевой опыт. Техника была сильно потрепана. Однако наступательные возможности вермахта не иссякли, вера солдат в превосходство своих сил над противником не была подорвана. Правда, советские солдаты оказались очень упорным и выносливым противником, располагавшим значительными резервами. Но было видно, что войска, которые вводились в бой советским командованием, являлись уже далеко не такими полноценными, как раньше, в особенности в отношении боевой подготовки; они не всегда имели нужное количество вооружений. Поэтому немцам представлялось вполне возможным достичь окончательного успеха на всем Восточном фронте путем нового наступления на Москву. Для этого наступления были привлечены все средства и возможности Восточного фронта, но использовать в этом наступлении резервы, имевшиеся на Западе, Гитлер не рискнул. Между тем за два года до этого Гитлер двинул против Польши все имевшиеся силы, оставив на Западе лишь слабый заслон. Правда, по сравнению с Польской кампанией, война на Восточном фронте была несравненно масштабнее.
– Хорошо.
В целях более полного ограничения свободы действий противника, одновременно с нанесением удара по Москве, — несмотря на передачу части сил группе армий «Центр», — группа армий «Юг» должна была захватить Крым, выйти к Донецкому бассейну и отрезать Москву от кавказской нефти. Группа армий «Север» с той же целью должна была выйти к Свири и соединиться с финнами. Это были очень сложные задачи. Возможно, наступление и достигло бы своей цели, если бы на юге немцы ограничились блокированием Крыма с суши и направили бы свои войска под Москву. Вместо этого 11-я армия получила приказ взять Крым и Севастополь. Эта задача была выполнена наполовину: к середине ноября Крым был взят (за исключением Севастополя, который был блокирован).
Урмас отключил телефон, долго, почти две минуты, смотрел на прячущуюся под письменным столом картонную коробку, в которой лежала авторская копия «Демона скучающего», затем одним глотком допил коньяк и крепко выругался.
Наличные силы вермахта совершенно не соответствовали тем огромным задачам, которые были перед ним поставлены. Этот недостаток не могли компенсировать ни высокий боевой дух войск, ни их храбрость, ни мастерство командования. Давали о себе знать необъятные просторы России и огромные людские и материальные ресурсы Советского Союза, руководство которого с величайшей энергией мобилизовывало все силы для ведения тотальной войны в масштабах, которые были неизвестны немцам и на которые они просто не в состоянии были решиться.
* * *
Приказ о начале операции «Тайфун» был зачитан солдатам и офицерам на Восточном фронте. Он завершался обещанием Гитлера, что это будет последнее решительное сражение и оно приведет к полному поражению противника. В соответствии с этим приказом 2 октября группа армий «Центр», получив большое подкрепление, перешла силами трех полевых армий и трех танковых армий в наступление на Москву. Немецкий генерал Бутлар отмечал в воспоминаниях, что за действиями группы армий «Центр» с величайшими надеждами следило немецкое руководство и весь немецкий народ. Это наступление должно было полностью решить исход кампании. То, что было сделано немецким Верховным главнокомандованием, сегодня представляется недостаточным, хотя в состав группы армий «Центр» входило три танковые армии. Танковые и артиллерийские части и соединения были полностью доукомплектованы. Однако целиком восполнить огромные потери, понесенные в первые месяцы войны, немцам не удалось
{403}.
Расставшись с Лидией Дабре, Феликс попил кофе с обедающими сотрудниками «Манежа», попутно услышав несколько забавных историй о нынешней выставке, а затем вернулся в залы, решив наконец-то посмотреть самую знаменитую картину Абедалониума. Для которой выделили отдельный зал, пусть небольшой, но предназначенный исключительно для неё. До скандала эта работа пользовалась наибольшей популярностью, однако теперь публика перекочевала в зал с картинами из частной коллекции, и возле «Демона скучающего» стало свободнее. Чему Вербин был рад, поскольку дыхание, разговоры, пусть и негромкие, а главное – чужие плечи отвлекали от вдумчивого созерцания. Мешали вникнуть в главную работу Абедалониума. Толпа мешала. А вот организаторы постарались, создав в небольшом зале идеальную атмосферу, и всё, абсолютно всё в нём было сделано для правильного восприятия картины.
С точки зрения оснащения и подготовки, армии, развернутые для начала боевых действий в прологе битвы за Москву, были самыми слабыми из когда-либо выставленных Сталиным. Почти все бойцы были резервистами. То немногое, что они могли помнить из своей военной подготовки, очень отличалось от современных способов борьбы с танками. Правда, у советского руководства оставался еще один резерв, в котором числились лучшие части Красной армии — это 25 стрелковых дивизий и 9 танковых бригад генерала армии Иосифа Родионовича Апанасенко
{404}. Именно этот резерв и обеспечил достойный отпор врагу. Начальник штаба наступавшей на Москву 4-й армии генерал Блюментритт вспоминал: «Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск резко изменилось. С удивлением и разочарованием мы обнаружили, что разгромленные русские как военная сила вовсе не перестали существовать. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, а напряжение боев с каждым днем возрастало»
{405}.
И то, что Демон скучает, Феликс понял мгновенно.
Бывший член Военного совета МВО (с декабря 1941 г. — Московской зоны обороны) дивизионный комиссар К. Ф. Телегин указывал, что самым опасным моментом в боях за Москву были 5 и 6 октября, когда противник взял Юхнов
{406}. Поэтому именно 7 октября 1941 г. Сталин поручил Берии прозондировать почву для заключения сепаратного договора с Германией. Доверенные лица Берии обратились к болгарскому послу в СССР Стаменову с просьбой о посредничестве, но Гитлер отказался от переговоров, надеясь, что Москва вот-вот падет
{407}.
Но, наверное, не смог бы объяснить, почему понял. Безусловно, сыграло свою роль название, которое изначально задавало мыслям нужное направление, но главным, наверное, было то, как Абедалониум изобразил Демона, его выверенная и блестяще переданная поза. Поза казалась расслабленной, но в ней отчётливо ощущалась бешеная жажда действия. Делать что угодно, лишь бы не расслабляться, лишь бы сотворить что-то новое, или устроить что-то новое, но Демон ещё не выбрал что. Не знал, чего хочет, поэтому расслаблялся, развалившись в мягком, широком кресле. Или на мягком, не очень широком диване. На чём именно устроился Демон, было непонятно и не важно. Важно было то, что кресло – или диван? – стояло в пустыне, на которую падала тьма. Театральным занавесом – сверху вниз. Небо стало жгуче-чёрным, но песок виден, поскольку занавес ещё не опустился. Но скоро, очень скоро опустится – движение тьмы Абедалониум передал гениально. Её наступление улавливаешь. Её приближение ощущаешь так, словно ты действительно в пустыне. И неожиданно возникает понимание, что тьма пришедшая – не ночная, что это обволакивают мир замыслы Демона, пребывающего в поисках того, что способно разогнать скуку, которую Феликс прочитал по гениально переданной позе. Но не по лицу, потому что лицо Абедалониум скрыл, оставив лишь неясный контур, дающий понять, что лицо запоминающееся. И взгляд, который стал главной, после ощущения скуки, характеристикой Демона. Не просто горящие пятна на чёрном фоне, а глаза, смотрящие из тьмы. И то был именно взгляд, а не изображение его. Пугающий, пробирающий до костей взгляд, говорящий, что Демон выбрал именно тебя – чтобы разогнать скуку.
После 5 октября, вследствие трудностей с передвижением и со снабжением войск продуктами питания, Люфтваффе пришлось сбрасывать продовольствие некоторым частям 2-й танковой армии с воздуха. Командующий 2-м воздушным флотом Кессельринг писал в мемуарах: «Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. Учитывая это, я пришел к выводу, что стратегическая цель наступления стала недостижимой. Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. Состояние почвы было просто невероятным». Кессельринг отмечал, что Гепнеру и Гудериану не составило бы труда, бросив танки вперед, дойти до Москвы и даже дальше, но «боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими последними резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались самоотверженно и остановили наступление наших почти утерявших мобильность войск»
{408}.
Положение на Восточном фронте к началу Московской битвы
– Завораживает, правда? – негромко спросила девушка справа.
Она подошла не только что, но Вербин её не заметил. Или не обратил внимания. Он смотрел на «Демона». И ответил не сразу, потому что не сразу понял, что девушка обращается к нему. И почувствовал неудовольствие от того, что кто-то нарушил его свидание с картиной. Потом не услышал ответа на услышанную реплику, посмотрел налево, чуть повернув голову, увидел, что девушка одна и больше ей задать вопрос некому, и ответил:
После того как немцы передислоцировали танковые части на московское направление, их наступление развивалось довольно быстро. 13 октября пала Калуга, расположенная в 160 км к юго-западу от Москвы. 14 октября передовые части 1-й танковой дивизии Экингера взяли Калинин, перерезав железнодорожную ветку Москва — Ленинград, и захватили мост через Волгу. Этот мост был единственным мостом на великой русской реке, который достался вермахту целым. Небольшой плацдарм на восточном берегу Волги удерживали 1-я танковая дивизия и 900-я моторизованная учебная бригада
{409}. Таким образом, был выбит краеугольный камень в 300-километровой стене обороны советской столицы. Главным объектом этой линии являлся 100-километровый рубеж между Бородино и Можайском. 14 октября под Бородино (в 100 км от Москвы) позиции занимала дивизия Ваффен-СС «Рейх» (командир — генерал-лейтенант Хауссер) и части 10-й танковой дивизии. Им противостояли сибиряки, ранее стоявшие на маньчжурских границах и только в октябре переправленные под Москву. Два стрелковых полка сибиряков сразу вступили в бой с дивизией «Рейх» на Бородинском поле: окопы 17-го Краснознаменного полка 32-й стрелковой дивизии 5-й армии генерала Л. А. Говорова тянулись по самому Бородинскому полю. Гренадеры Ваффен-СС штурмовали в ходе этого боя легендарные Семеновские флеши (на их месте были окопы), взяли их и вышли к ключевому пункту — к дороге от Бородино к Можайску. В немецких частях у Бородино было четыре батальона французских добровольцев, которые, правда, не особенно успешно, сражались вместе с солдатами вермахта, взявшими в итоге Бородино
{410}. В бою у Бородино потери с обеих сторон были огромные, ожесточение достигло, казалось, мыслимых пределов, обе стороны забыли слово «пощада». В конце концов наступающим удалось пробить брешь в сильных позициях сибиряков — прорыв полков Ваффен-СС «Дойчланд» и «Фюрер» увенчался успехом. Стрелять времени не оставалось — в ход пошли винтовочные приклады, штыки, лопатки. Сибиряки дрались отчаянно; 32-я сибирская дивизия вся полегла у Бородино. 19 октября дивизия Ваффен-СС «Рейх» и 10-я танковая дивизия взяли Можайск, до Москвы оставалось 100 км. В городе началась паника… В конце октября казалось, что Москва обречена. Особенно опасной была ситуация на севере от Москвы, где 3-я танковая армия генерала Рейнгарта (изъятая Гитлером из-под Ленинграда) пыталась расширить плацдарм на восточном берегу Волги у Калинина. Свежие сибирские части сильно потеснили немцев к окраинам Калинина, но вермахт частями 6-й танковой дивизии, 14-й и 36-й моторизованных дивизий, 129-й пехотной дивизии удержал позиции под Калинином. В боях на плацдарме большую роль сыграл и 41-й танковый корпус генерала Моделя. На эти немецкие части 18 октября начали осуществлять систематические атаки батальоны 29-й (с декабря 1941 г. — 39-й) армии генерал-лейтенанта И. И. Масленникова.
– Интересная картина.
Когда 14 октября Жуков принял командование, ему, должно быть, казалось, что те два резервуара, из которых Советский Союз черпал свои ресурсы для своей защиты — пространство и люди — уже вычерпаны до дна. Но Жуков верил, что положение, хотя и крайне опасное, поддается контролю. Пока держатся фланги у Калинина и Мценска, слабый центр был меньшим злом, потому что угрожающие клещи Гота и Гудериана оставались разъединенными, и только танки Гепнера поддерживали прямое наступление 4-й и 9-й армий. Даже если бы фон Боку удалось покрыть расстояние до столицы, еще оставалась вероятность, что срок удержания города будет таким же недолговечным и непрочным, как и у Наполеона
{411}.
– Некоторые считают, что «Демон скучающий» – подражание знаменитому полотну Михаила Врубеля «Демон сидящий». Но это не так. Работы очень разные.
– Если я правильно помню, Врубеля демоны свели с ума?
Проблема, с октября 1941 г. стоявшая перед Жуковым и Ставкой, была очень сложной: сохранить какой-нибудь фронт до прихода зимы. Сопротивление должно было быть достаточно гибким, чтобы избежать окружения, но при этом сильным, чтобы удерживать вермахт. В лесистом центре России у немецких танковых частей было мало возможностей расходиться веером. Привыкшие к небольшим площадям Западной Европы, немцы были ошеломлены бесконечными лесами, в которых они день за днем кое-как продвигались. Глубокой осенью день сократился, и темнота продолжалась до 14 часов. Когда германские колонны останавливались на ночлег, по тропинкам за линией фронта пробиралась советская кавалерия, устанавливая мины и обстреливая из минометов обозы с продовольствием. Даже танковая группа Гота, которая уже прорвалась к Калинину, к концу октября продвигалась со скоростью пехоты
{412}. Как раз в это время начались сильные дожди. Наступило время осенней распутицы. В этих условиях, даже не ведя боя, продвигаться вперед было исключительно трудно.
– Вы помните правильно, – подтвердила девушка. – Но поскольку Абедалониум скрывается, никто не знает, насколько он здоров.
– А как думаете вы?
Основной натиск немцев начался с северо-запада по обеим сторонам Московского шоссе. Здесь самые ожесточенные бои вел 40-й танковый корпус генерала Штумме. 10-й танковой дивизии (генерал-майора Фишера) этого корпуса первой предстояло выйти к Красной площади. Но эта дивизия была остановлена в 80 км от Москвы непролазной грязью. Снабжение 10-й дивизии генерал Фишер организовал по пятнадцатикилометровой гати — по дороге из положенных на раскисшую почву бревен. По обеим сторонам гати стояли вросшие в грязь грузовики, танки, пушки. В баках танков не оставалось горючего. Артиллеристы получали всего по дюжине снарядов на орудие в день. В отличие от немецких танков, Т-34 сохранял маневренность даже на слабых грунтах. Дивизия медленно истекала кровью. Когда генерал Фишер доложил корпусному командиру Штумме о численности боеспособных солдат и готовой к применению боевой техники, тот воскликнул: «Боже мой, да ведь у вас всего лишь усиленный дозор разведки!»
{413} Большие потери в немецких войсках привели к тому, что на основных направлениях бои вели уже не дивизии и корпуса, а отдельные отряды, даже роты, поддержанные танками. Немецкое командование принимало энергичные меры, чтобы не допустить остановки наступления. Однако оно постепенно затухало то на одном, то на другом участке. Фельдмаршал фон Бок, переехав на свой передовой командный пункт, стал лично руководить сражениями передовых частей
{414}.
Вопрос стал для незнакомки неожиданным.
– Вам действительно интересно?
– Иначе бы не спросил.
Огромную роль в этой критической ситуации сыграли сибирские дивизии, отличавшиеся особенным упорством и цепкостью в обороне. Полковник Афанасий Павлантьевич Белобородов командовал сибирской 78-й стрелковой дивизией (с 27 ноября — 9-я гвардейская дивизия), оказавшей упорнейшее сопротивление танковой дивизии Ваффен-СС «Рейх» под командованием Битриха. Упорством сибиряков восхищался даже командующий 4-й танковой армией Гепнер. Битриху с огромным трудом и большими потерями удалось взять Истру, которую Белобородов же и отбил 11 декабря. Белобородов (ставший впоследствии командующим 43-й армией) потерял в боях под Москвой 90% своих солдат — из 9 стрелковых батальонов у него в декабре остался 1 батальон. Такой же героизм проявила в этих боях казахстанская 316-я стрелковая дивизия (с ноября 1941 г. — 8-я гвардейская дивизия) Ивана Васильевича Панфилова, который сам погиб в этих боях. Дивизия Панфилова не была кадровой: ее спешно укомплектовывали в Казахстане практически необученными людьми. Боевое крещение дивизия получила на северо-западном фронте под Малой Вишерой, а потом она была переброшена на западный фронт под Волоколамск.
Она хмыкнула. Он снова повернулся к картине, показывая, что раз так, то всё. Она поняла намёк и продолжила разговор:
Несмотря на то что дивизия не была кадровой ее героизм и самопожертвование послужили причиной того, что немцы все же были остановлены. Этот подвиг не нуждается в том, чтобы его приукрашивали выдумками и враньем — наподобие того, как это произошло с легендой о подвиге «двадцати восьми героев-панфиловцев», выдуманной пропагандистом из газеты «Красная Звезда». В 1947 г. Сталин приказал провести тщательное расследование истории обороны Дубосеково. На деле оказалось, что разъезд Дубосеково (117-й км Рижского направления Московской железной дороги) оборонял 1075-й полк (1534 солдата) под командой полковника И. В. Капрова. Когда 16 ноября немцы перешли в наступление, то удержать их не удалось, поскольку противотанковых средств (два противотанковых орудия и четыре противотанковых ружья) было недостаточно. Немцы смяли боевые порядки полка за 45 мин, и 1075-й полк как полноценная армейская единица перестал существовать. Командир полка и комиссар были отстранены, а остатки полка отвели на переформирование. Правда, после публикации материалов о панфиловцах в «Красной Звезде» Капров был восстановлен в должности
{415}.
– Абедалониум не сумасшедший. Не нормальный, в том смысле, как понимают нормальность обычные люди, но не сумасшедший.
– На каком основании вы сделали вывод?
Политрук Клычков на самом деле погиб на этом разъезде и там же был похоронен. «28 героев-панфиловцев» — это взвод из 1075-го стрелкового полка, который, как и тысячи других взводов Красной армии под Москвой, героически погиб 16 ноября 1941 г. при отражении атаки вражеских войск. «28 героям» приписали уничтожение десятков немецких танков, хотя весь 1075-й полк в тот день подбил едва ли 6 танков. Благодаря советским пропагандистам, из почти 800 погибших бойцов этого полка были прославлены и стали Героями Советского Союза (посмертно) именно эти 28 солдат. Главный редактор «Красной Звезды», расписывая подробности боя, так расстарался, что прославил и сержанта, перебежавшего к немцам, что раскрылось позже…
{416} Подобные пропагандистские выдумки только унижают память героев, которые и так совершили невозможное.
Ощущение полного погружения в картину исчезло, теперь Феликс просто стоял в зале, отведённом для главной работы Абедалониума, и просто говорил с девушкой, которая вырвала его из облюбованной Демоном пустыни. Или – из падающей сверху тьмы.
– Абедалониум много пишет, и его работы не деградируют, остаются на очень высоком уровне, – произнесла незнакомка. – Недотягивают до «Демона», но действительно хороши – это признают даже недруги Абедалониума. «Демон» – его пик, какой бывает у каждого мастера. И в нём нет ничего болезненного.
К югу от 40-го танкового корпуса 78-я пехотная дивизия пробила 30-километровую брешь в обороне Красной армии, наступая от Рузы по дороге Звенигород — Москва. 195-й и 215-й полки смогли приблизиться к Москве на 65 км, но и их остановила грязь и растущее сопротивление Красной армии. Английский генерал Джон Фуллер писал: «Несовершенство немецкой тактики быстрых ударов было обусловлено, главным образом, недостатком транспорта высокой проходимости. Основную часть германских транспортных средств составляли колесные, а не гусеничные машины, поэтому немецкие транспортные колонны были привязаны к дорогам. Уже один этот ограничивающий фактор объясняет спад наступательного порыва в ноябре 1941 г., когда дороги стали раскисать. С полным основанием можно считать, что не сопротивление русских, каким бы значительным оно ни было, не влияние погоды на действия германской авиации, а грязь, в которой застрял немецкий транспорт за линией фронта, спасла Москву»
{417}.
– В мастере?
– В «Демоне». Его писал не сумасшедший, а великий художник, достигший вершины своего таланта.
Ответ прозвучал очень искренне и заставил Вербина уточнить:
Еще южнее, в зоне боевых действий 4-й армии Клюге, 7-я и 292-я пехотные дивизии овладели районом Крюкова, но и здесь продвижение немецких солдат было остановлено грязью. Первоначально Клюге пришлось отказаться от попыток штурмовать советские позиции на реке Нара. Однако, благодаря отчаянному броску 2-го батальона (479-го пехотного полка 258-й дивизии) майора Любке, 22 октября немцы взяли Наро-Фоминск на магистрали Рославль — Москва. Таким образом, вторая линия обороны Москвы была прорвана в 69 км от города. Южнее Наро-Фоминска был создан плацдарм шириной в 11 км. С захватом Наро-Фоминска и переходом вермахта через Нару последние рубежи советской обороны к юго-западу от Москвы оказались прорванными. Наступающим немецким частям, казалось, уже ничего не мешало, но погода резко ухудшилась, дожди усилились и превратили почву в трясину. Генерал-фельдмаршал фон Бок приказал войскам остановиться и ждать, пока земля затвердеет, чтобы продолжить движение. Немецкий историк Пауль Карель отмечал, что если бы у немцев в этот момент нашлось несколько тысяч путеукладчиков с широкими, как у Т-34, гусеницами, Москва бы пала
{418}. Еще важнее было то, что к уже к концу ноября 1941 г. от первоначальных 136 немецких дивизий на Восточном фронте фактически осталось 83 дивизии: боевая мощь пехотных дивизий снизилась на 65%, танковых — на 35%. 7 ноября ударил мороз, дороги подмерзли, и до первого крупного снегопада 20 ноября установилась ясная морозная погода — в этот период вермахт имел шанс обойти Москву и отрезать советские войска от тыла. Вермахт вновь мог двигаться вперед, но сил для последнего броска уже не было… На начало декабря 1941 г. группа армий «Центр» имела 30–40 полнокровных дивизий. На этот момент этим дивизиям группы армий «Центр» противостояло около 100 полнокровных советских подразделений (дивизий и бригад), а в целом на Восточном фронте, по данным немецкой разведки (они, в принципе, совпали с советскими данными), — 350 подразделений
{419}. Из этого следовало, что дальнейшее наступление не имеет никаких шансов. Вермахт «допобеждался» до смерти… Между 4 октября и 17 ноября 1941 г. Гальдер отмечал увеличение потерь в вермахте на Восточном фронте с 16,2% до 20,6%. Советская армия при своих потерях могла рассчитывать на огромные людские ресурсы, а вермахту уже в ноябре некем было возмещать потери офицеров
{420}.
– Вы искусствовед? Или экскурсовод?
На тульском направлении командир 4-й (с ноября 1941 г. — 1-й гвардейской) танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков, получив приказ задержать наступление Гудериана на Тулу, 6 октября нанес сильный удар по немецкой 4-й танковой дивизии и заставил ее «пережить несколько трудных часов и понести тяжелые потери». Гудериан отмечал, что «это был первый случай, когда огромное преимущество Т-34 перед нашими танками стало очевидным. От быстрого наступления на Тулу, которое мы планировали, пришлось отказаться»
{421}. Затем Катуков отошел назад, здраво рассудив, что сохранить свою группу гораздо важнее, чем предпринять самоубийственную атаку на целое соединение вермахта. Немецкая 4-я дивизия танкистами Катукова была практически уничтожена. Гудериан писал, что «нет ничего страшнее, чем танковое сражение против превосходящих сил противника. Не по численности — это было не валено для нас, мы привыкли к этому. Но против лучших машин — это ужасно… Вы гоняете двигатель, но он почти не слушает. Русские танки так проворны, на близких расстояниях они вскарабкиваются по склону или преодолевают болото быстрее, чем вы повернете башню. И сквозь шум и грохот вы все время слышите лязг снарядов по броне. Когда они попадают в наш танк, часто слышишь оглушительный взрыв и рев горящего топлива, слишком громкий, благодарение Богу, чтобы можно было разобрать предсмертные крики экипажа»
{422}.
– Мы, питерские, все немного и то и другое, – рассмеялась девушка. – В городе невозможно иначе.
– Надеюсь, это бесплатно?
К 23 октября танковая армия Гудериана также завязла в грязи в 90 км от Тулы. Дорога на Тулу не годилась для тяжелой техники. Покрытие не выдерживало, ямы, выбоины и лужи превратили дорогу в месиво. Грузовики со снабженческими грузами застревали в пути, топлива не было, боеприпасов не хватало. В результате у советской армии было достаточно времени для разрушения мостов и минирования дороги. Но Гудериан не хотел пасовать перед силами природы и принял характерное для него решение: он объединил бронетехнику 24-го корпуса, части 75-го артиллерийского полка и 3-й стрелковый полк, а также дивизию «Великая Германия» в авангардное соединение под началом энергичного полковника Эбербаха и приказал любой ценой взять Тулу. Оперативно-тактическая группа Эбербаха, скользя по грязи, тараном пробивалась вперед, и ей удалось взять Мценск и Чернь. 29 октября Эбербах был в 5 км от Тулы, индустриального центра с 300-тысячным населением. Но все его усилия по захвату Тулы ни к чему не привели — личный состав совершенно выдохся, а советское сопротивление с каждым часом усиливалось. Руководство Люфтваффе попыталось сбрасывать боеприпасы с небольшой (5–10 м) высоты, но в большинстве случаев боеприпасы взрывались от удара, и это не стало решением проблемы. К 31 октября наступление на Тулу окончательно захлебнулось
{423}. 2-я танковая армия, имевшая целью выйти к Оке между Рязанью и Коломной, не смогла овладеть Тулой. Ее наступление было остановлено, при этом Тула была почти полностью окружена
{424}.
– Обсудим позже. – Она поправила шапку. Но не кокетливо, а по необходимости – та слишком съехала на лоб. – Так что картина? Завораживает?
– Почему вы об этом спрашиваете?
Одним из многих парадоксов восточной кампании является то, что в тот момент, когда советские войска были наиболее слабы, в германской армии возникли первые сомнения. Блюментритт отмечал, что, несмотря на незначительное сопротивление, «наступление шло медленно, потому что грязь была ужасной и войска устали»
{425}. В последние три недели октября погодные условия — сильные дожди, снег, туманы — делали продвижение немцев невозможным. На северном фланге от Калинина до Можайска иногда весь день сохранялась минусовая температура, но иногда неожиданная оттепель путала все карты немцам. В такие дни одна-единственная советская батарея или поспешно установленное минное поле в дефиле между болотистыми перелесками могли задержать целый танковый корпус. Поредевшие немецкие части оказались просто не в состоянии продолжать наступление из-за истощения сил и крайней степени износа техники. Головные части 43-го пехотного корпуса генерала Хайнрици — по словам самого командира корпуса, докладывавшего обстановку Гудериану — не получали хлеба в течение последних 8 дней. Солдаты замерзали, голодали, у них не было патронов и снарядов. Моторизованные и танковые части танковой армии Гудериана почти в полном составе остались позади на раскисших дорогах, так что наступление велось исключительно пехотой. По всему 1000-километровому фронту группы армий «Центр» повторялась картина, знакомая немцам по Туле и Калинину ноября 1941 г. Не случайно английский историк Лиддел Гарт указывал, что если бы в Советском Союзе были такие же дороги, как в западных странах, Россия пала бы так же быстро, как и Франция
{426}. В условиях бездорожья кавалерия отнюдь не была анахронизмом и приносила огромную пользу. Рекрутируемая из казаков и калмыков, — людей, проводивших всю жизнь в седле, — она отличалась исключительной маневренностью. Лошадей использовали для переходов на огромные расстояния по бездорожью и для перевозки легкой артиллерии и минометов. Кавалеристы умели мастерски скрываться и рассеиваться. «Советская кавалерийская дивизия, — отмечал Манштейн, — может пройти сотню километров за ночь, да еще по касательной к оси коммуникации»
{427}. Им не было цены в условиях маневренных боев, а мохнатые низкорослые лошадки были крайне неприхотливы и выносливы.
– Вы стали покачиваться.
– Я напевал песню.
Немецкие дивизии стояли на приколе вдоль дорог, утопая по горло в грязи. Линии коммуникаций были не просто опасно растянуты, они едва действовали. Стремительные дивизии вермахта, привыкшие вести мобильную войну, стали медленными и неповоротливыми, как армия Наполеона в 1812 г. Советская сторона, напротив, получила преимущество и стремилась максимально его использовать: Сталин мог перебрасывать прибывавшие с востока воинские части и технику туда, где в данный момент были наибольшие трудности. В результате, как только штурмовые группы вермахта прорывали фронт советской обороны, они тотчас оказывались перед лицом превосходящих сил противника, обладавшим сильными резервами
{428}. В этих условиях советская сторона неожиданно получила преимущество в воздухе. Ветеран Красной армии Яков Терентьев вспоминал: «Удивительно было видеть — впервые за всю войну наша авиация стала хозяйкой в воздухе! Наши подмосковные аэродромы оказались рядом с местами боевых действий, а немецкие аэродромы — в глубоком тылу Приятно было видеть, как наши «пешки» (легкие бомбардировщики Пе-5) со сдвоенным хвостовым оперением на бреющем полете бомбили и расстреливали движущиеся по дорогам немецкие части»
{429}.
Обмануть не получилось. Но не потому, что Феликс плохо лгал, как раз это он делал хорошо, а потому что незнакомка знала правильный ответ.
– В этом зале многие начинают «напевать песни», – неожиданно серьёзно произнесла девушка. – И знаете, что интересно? С фотографиями не работает. С репродукциями не работает, даже с очень хорошими. Только с оригиналом.
Первый мороз ударил в ночь с 6 на 7 ноября, и по немецкому фронту прокатился вздох облегчения — грязь закончилась… Возобновились поставки, появились запчасти, танки стали возвращаться из передвижных полевых мастерских. Командующий группой армий «Центр» фон Бок стремился поскорее возобновить боевые действия, но войска были настолько измотаны, что нуждались в передышке. Поэтому первые дни морозов стали особенно напряженными для тылового обеспечения — на грузовиках, на санях и на телегах они доставляли все необходимое на передовую. 12 ноября температура опустилась до — 15°, а на следующий день было уже — 20°. В этот день в Орше состоялось секретное совещание, на которое начальник Генштаба Гальдер созвал высшее военное руководство вермахта на Восточном фронте; это стало одним из решающих моментов в истории немецкой армии. Решался вопрос, следует ли встать на зимние квартиры, дать отдых солдатам и не торопясь отремонтировать материальную часть, обдумывая следующий этап кампании? Или следовало пойти на риск последнего рывка к столице?
– Что именно не работает?
Гитлер сам обрисовал общую обстановку, сложившуюся на Восточном фронте, и, выслушав мнение офицеров, приказал продолжить наступление. При этом командование группы армий «Юг» (генерал-фельдмаршала Рундштедта представлял генерал Зоденштерн) настаивало на прекращении наступления и переходе к обороне, как это сделали немцы в 1914 г.; Зоденштерн предлагал закрепиться на позициях и встать на зимние квартиры. Такого же мнения было руководство группы армий «Север»; фон Лееба представлял генерал Бреннеке, который обрисовал незавидное положение этой группы войск, которая после вывода из ее состава всех танковых сил была настолько ослаблена, что ни о каком наступлении не могло быть и речи. Фактически на этом фронте немцы давно находились в обороне. Напротив, руководство группы армий «Центр» считало, что наступление следует продолжить, исходя из военной и психологической точки зрения. Фон Бок находил, что даже если овладеть столицей СССР не удастся, то это в любом случае будет не хуже, чем торчать в снегу и на морозе всего в 30 км от вожделенной цели.
– Вы знаете что. – Девушка задумчиво улыбнулась. – С этой картины началось восхождение Абедалониума. «Демон скучающий» заворожил всех и продолжает завораживать, стоит ему появиться на публике. Я понятия не имею, как получилось, что ему выделили отдельный зал, но знаю, что, находясь среди других картин, «Демон» не оказывает настолько сильного воздействия. Ну, как знаю – читала об этом. Оригинал я впервые увидела в день открытия выставки. – Она выдержала короткую паузу. – Так вот, все говорят, что когда картина находится в окружении других работ, то немного теряется. Чтобы бить по-настоящему, «Демону» нужно отдельное помещение. И, как видите, организаторы тщательно соблюли все необходимые условия… – Незнакомка резко повернулась к Феликсу: – Неужели вы ничего не почувствовали?
Гитлер, со своей стороны, считал, что русские находятся при последнем издыхании и нужен только последний решительный удар. Доводы фон Бока совпадали с мнением Гитлера, но в штабе группы армий «Центр» было иное мнение — начальник штаба генерал-майор фон Грайфенберг и начальник оперативного отдела штаба (1а) подполковник фон Тресков не разделяли подобного оптимизма. Они знали, в каком состоянии находятся войска, и понимали, что с наступлением настоящих холодов наступит тяжелый кризис. Руководство Генштаба во главе с Гальдером видело единственный шанс завершить кампанию в последнем броске. Тогда же, 13 ноября, Гальдер огласил амбициозные боевые приказы: Гальдер и его 2-я танковая армия должны были овладеть Тулой и наступать на Горький (Нижний Новгород), на севере 9-я армия должна была двигаться по каналу Москва-Волга вместе с 3-й танковой армией, образуя левый клин охвата. Фронтальную атаку должна была вести 4-я армия и 4-я танковая группа.
– Почувствовал, конечно, – признался Вербин. – Но меня легко шокировать: я человек чувствительный и восприимчивый.
Пауль Карель писал, что это были очень тяжелые задачи, но, с другой стороны, могла ли группа армий «Центр» закрепиться на завоеванных позициях, имея в резерве единственную пехотную дивизию, а в тылу — огромное количество партизан? Следовало ли уступать инициативу Красной армии, давая ей возможность перейти в наступление? Также несомненной ошибкой было допустить использование Сталиным Москвы в качестве идеального распределительного пункта, куда бы стягивались войска со всех концов СССР, чтобы ударить по тонкой линии обороны закоченевших солдат вермахта?
{430}
– Вы не производите впечатление восприимчивого человека.
Но существовало еще одно важное обстоятельство: руководство ОКХ во главе с Браухичем, командующий группой армий. «Центр» фон Бок и его подчиненный Гудериан еще под Смоленском добивались от Гитлера разрешения идти прямо на Москву, не отвлекаясь на Ленинград и на Киев. Гитлер принял половинчатую линию — он отказался от Ленинграда, но настоял на взятии Киева. А теперь он уступил генералам группы армий «Центр»: могли ли фон Бок, Гудериан, Браухич и Гальдер сказать Гитлеру, что в текущий момент нет никакой возможности взять Москву и что следует окопаться в 50 км от нее? Конечно, они не могли этого сказать…
– Это потому, что я сегодня не брился.
19 ноября дивизии вермахта начали наступление на Москву. Командиры отдельных частей — и крупных и малых — прекрасно знали, что поставлено на карту. Генерал-полковник Гепнер, за активное участие в антигитлеровском Сопротивлении закончивший жизнь на виселице, 17 ноября отдал высокопарный и напыщенный приказ о последнем бое: тогда даже он пребывал в уверенности, что Москву можно взять
{431}.
– Вы побрились.
В самом начале наступления еще была мягкая зимняя погода, но уже 19 ноября столбик термометра упал ниже —20°, выпал снег. Настоящая русская зима пришла чуть раньше, чем обычно. На немецкий фронт поступили первые скудные партии зимнего обмундирования; так, в 56-й танковой армии на один орудийный расчет приходилась одна шинель.
– Я пошутил.
Переброска советских войск с Дальнего Востока началась в первые дни ноября. К тому времени, когда началось новое наступление немцев, Жуков удвоил количество наших войск по сравнению с серединой октября. Однако мощь Красной армии оставалась меньшей по сравнению с вермахтом, поэтому Сталин хладнокровно шел на риск, постепенно забирая дивизии с других фронтов, где советские войска еще могли использовать «пространство». Под Ленинградом все местные (то есть не с Дальнего Востока) войска резерва были сведены в две армии — 4-ю и 52-ю. Они получили двойную задачу — открыть железную дорогу Ленинград — Тихвин — Москва и организовать энергичные действия для предотвращения пополнения группы армий «Центр» за счет войск фон Лееба
{432}.
– А-а. – Девушка не знала, как реагировать на странные замечания Феликса, поэтому продолжила говорить о картине: – Никто не знает, что именно Абедалониум вложил в полотно: то ли грусть, то ли тоску, то ли отчаяние или владеющий им ужас, но все понимают, что, работая над «Демоном», он находился в дичайшем эмоциональном состоянии. И сумел запечатлеть его в красках. Вы верите, что картины могут впитывать эмоции автора, а потом делиться ими со зрителями? Верите?
– Я видел «Мальчика нет».
Советские войска с конца октября получили помощь от союзника — лютой зимы, от холодов, которые трудно представить западноевропейцам. Русские же солдаты, привычные к холодам, были готовы и соответственно одеты. Однако только одного влияния зимы было бы недостаточно, чтобы измотанная и меньшая по численности Красная армия могла изменить ход событий в свою пользу. Избранным для этой цели инструментом стали закаленные бойцы сибирских дивизий. Для того чтобы удар сибиряков произвел максимальный эффект, нужно было держать их до последнего момента. Сибирские части не должны были перенапрягаться, блокируя германские бронетанковые войска; им нужно было дать Готу и Гепнеру на севере и Гудериану на юге развернуться и зайти флангом к Москве, разбиваясь о советские стрелковые дивизии, занявшие внутреннее кольцо обороны. Это была тонкая и опасная операция. 15–16 ноября группа армий фон Бока начала свой последний рывок к советской столице.
– И что?
– Я почувствовал ужас ребёнка.
Командующий 2-м воздушным флотом Кессельринг отмечал в мемуарах, что для него и после войны оставалось загадкой, как дальняя разведка Люфтваффе, сообщая об оживленном движении на дорогах к востоку от Москвы, в целом проворонила стягивание к фронту под Москвой частей и соединений из восточных районов СССР. Кессельринг считал, что приказ отвести войска на прежние рубежи должен был последовать самое позднее в середине ноября, когда отдельные командиры вермахта стали докладывать о прибытии на фронт сибиряков
{433}.
– В тот момент вы уже знали, что ребёнок в ужасе?
Вербин понял, что имеет в виду незнакомка, прищурился и согласился:
Немцы очень страдали от холода. Военный врач из 276-й дивизии сравнивал солдат двух армий: «Русский чувствует себя в лесу как дома. Дайте ему нож и топор, и через несколько часов он смастерит что угодно — сани, носилки, шалаш, сделает печку из пары старых канистр. Наши солдаты стоят с несчастным видом и жгут драгоценный бензин, чтобы согреться. Ночью они набиваются в те немногие деревянные дома, которые еще уцелели. Несколько раз мы обнаруживали наших часовых заснувшими… на самом деле они замерзли до смерти. Ночами вражеская артиллерия бомбила деревни, нанося большие потери, но солдаты не решались рассеяться из страха попасть в руки мародерствующих конников»
{434}. Автоматы немцев так промерзали, что стреляли только одиночными выстрелами (выяснилось, что, заходя в тепло, автоматы нужно оставлять на холоде — иначе они, отпотевая, вообще отказывали); 37-мм противотанковые снаряды — непригодные для стрельбы по Т-34 — приходилось очищать ото льда, прежде чем они входили в казенную часть: замерзала даже упаковочная смазка. Дрожащих от холода и практически беззащитных немецких солдат приводил в ужас вид сибиряков в белых полушубках, с ручными пулеметами и гранатами, несшихся с большой скоростью на «тридцатьчетверках».
– Вы правы.
Девушка оставила признание без комментария.
24 ноября 56-й танковый корпус генерала Шааля взял Клин, потом Рогачев. Два полка вермахта из 7-й танковой дивизии корпуса Рейнгардта во главе с полковником Хассо фон Мантойфелем 28 ноября вышли к каналу Москва — Волга, овладели мостом в Яхроме и создали плацдарм на восточном берегу канала. Эта танковая часть удерживала канал в течение 10 дней
{435}. 7-я дивизия состояла из тех же солдат, которые взломали оборону Ленинграда и от Дудергофских высот вышли к городу
{436}. Фон Бок несколько дней намеревался перебросить на плацдарм Мантойфеля основные силы своей группы: он считал, что тогда рухнет весь северо-восточный фронт обороны Москвы. 27 ноября Сталин приказал любой ценой ликвидировать плацдарм Мантойфеля, бросив туда 1-ю ударную армию, а южнее — на рубеж Крюкова — 20-ю армию
{437}. Как раз в этот день температура сильно понизилась, а у солдат Мантойфеля были только балаклавы (вязаные подшлемники), легкие короткие шинели и узкие сапоги. Во многих дивизиях вермахта обморожения на передовой доходили до 40%. Потери от обморожений значительно превышали боевые потери
{438}.
– Мы знаем про ребёнка, но ничего не знаем про Демона. Но мы чувствуем и его скуку, и его ярость. И нам…
– Неуютно.
При таком раскладе боевой группе Мантойфеля, несмотря на упорную борьбу, не удалось удержать Яхромской плацдарм. 29 ноября его заняли части советской 1-й ударной армии. Таким образом, первоначальный расчет немцев ударить по Москве с севера не оправдался. Именно 29 ноября фон Бок отметил в дневнике: «Если в ближайшие дни разгромить северо-западный фронт обороны Москвы не удастся, то наступление должно быть приостановлено. Оно приведет лишь к бессмысленному фронтальному столкновению с противником, который, видимо, еще располагает очень большими людскими и материальными резервами. Я не хочу создавать второй Верден»
{439}.
– Да. – Она чуть повела рукой. – Вы обратили внимание, как мало в зале людей? А ведь посетителей много.
– Все идут к «Мальчику».
Зато 1 декабря в 30 км южнее Яхромы немцы атаковали переправу через канал севернее Лобни и захватили село Озерное. Стоя под навесом на автобусной остановке в пригороде Москвы, немецкие солдаты на морозе в шутку ругали опаздывающий маршрутный автобус. До Москвы оставалось 38 км.
Однако у незнакомки было своё мнение на этот счёт:
– Здесь не задерживаются, потому что «Демона» тяжело воспринимать. Не заметишь, как начнёшь… – Она сделала очень короткую, но заметную паузу. – …Напевать песню.
Штурмовая команда 38-го танкового инженерно-саперного батальона пробралась на станцию Лобня и взорвала ее с целью не допустить подтягивания советских резервов. Оттуда до окраины столицы было 15 км.
Вербин рассмеялся, показав, что не обиделся, и это позволило девушке спокойно продолжить рассказ:
То, что в первые декабрьские дни на сорокаградусном морозе пришлось пережить солдатам вермахта, кажется невероятным. Немцы выли от холода и плакали от злости и беспомощности: находясь рядом с целью, они не могли подступиться к ней. В ночь с 5 на 6 декабря передовые дивизии получили приказ приостановить наступление. На тот момент 2-я танковая дивизия находилась в 16 км к северо-западу от Москвы.
– «Демон скучающий» настолько сильное полотно, что принялся обрастать легендами с того мгновения, как его явили публике. Я допускаю, что это был очень грамотный пиар-ход, что те случаи, когда люди падали в обморок или впадали в транс, сознательно раздували, но я думаю, что если среди них и были подставные, то не все.
– Достаточно начать, дальше начинает работать психология, – заметил Феликс. – Мнительным людям начинает казаться то, чего на самом деле нет.
8 декабря газеты и радио в Германии сообщили, что отныне ход войны в России будет зависеть от условий зимы. Что это означало, было не совсем понятно, но такое известие пробуждало беспокойство. Швед Арвид Фредборг, находившийся в то время в Берлине, писал: «Тревожные настроения нарастали. Пессимисты вспоминали войну Наполеона с Россией; книги о “Великой армии” стали вдруг пользоваться спросом. Гадалки изучали судьбу Наполеона, стала популярной астрология…»
{440}
– Скорее всего так и было, – согласилась незнакомка. – Но один человек действительно умер – сердце не выдержало, а сотрудники музея отказывались работать и даже входить в зал, где был выставлен «Демон». Так возник первый связанный с ним скандал. – Она повернулась и посмотрела Вербину в глаза. Разумеется, снизу вверх, поскольку ростом она была не больше метра восьмидесяти. Скорее, меньше. – Но об этом вы наверняка знаете.
В ту же ночь, с 5 на 6 декабря, на южном фланге фронта Гудериан, находясь в Ясной Поляне, принял решение прекратить атаки на Тулу и отвести передовые части на оборонительные позиции. Ему пришлось признать: «наступление на Москву провалилось, мы потерпели поражение»
{441}.
Девушке было лет двадцать пять, плюс-минус. На голове – чёрная трикотажная шапка-колпак, из-под которой на плечи падали длинные прямые волосы цвета горького шоколада – незнакомка была тёмной шатенкой. Глаза скрывают чёрные круглые очки, нос небольшой, чуть вздёрнутый, губы красивой классической формы, резко очерченные. Природой очерчены – макияжем девушка сегодня пренебрегла. Чёрная кожаная куртка, короткая, неспокойного кроя, под ней – чёрная футболка с серой надписью на английском. На поясе повязана тёплая клетчатая рубашка, чёрная с синим, видимо, сняла, когда вошла в «Манеж». Немного рваные джинсы и чёрные кроссовки. Завершали наряд браслеты и «фенечки» на запястьях и несколько цепочек с разными кулонами на груди.
«Гранж», как он есть.
Причины немецкого поражения под Москвой были очевидны: Красная армия несла несравненно большие потери, но и людские ресурсы СССР были велики, поэтому Сталин перебросил под Москву тридцать свежих стрелковых дивизий, тридцать три бригады и три кавалерийские дивизии. Вермахт же в декабре 1941 г. не получил ни одной свежей дивизии. Весьма важным обстоятельством было и то, что последний воздушный налет на Москву Люфтваффе совершил в ночь с 25 на 26 ноября восемью машинами, а в декабре проводились только беспокоящие рейды. Таким образом, в решающей стадии боев нервный центр оборонительной системы Москвы не подвергся воздушным ударам, а господство в воздухе было важнейшей составляющей эффективности действий вермахта. Командующий 2-м воздушным флотом Кессельринг отмечал, что результативность действий советской противовоздушной обороны под Москвой была великолепной: она производила впечатление даже на тех немецких пилотов, кому довелось летать над Англией
{442}.
– Не думал, что сейчас так носят.
– Сейчас носят так, как нравится, – ответила девушка. Поправила чёрный кожаный рюкзак и протянула руку: – Вероника.
У офицеров и солдат не хватало специального зимнего обмундирования, которое позволяло бы им воевать, оставаясь под открытым небом при весьма низкой температуре. В результате солдаты натягивали на себя все, что попадется под руку, но теплее от этого не становилось, а вот движения такое облачение затрудняло. Грязная пропотевшая одежда становилась питательной средой для вшей. Солдаты страдали не только от холода, но и от голода. Хлеб поступал твердый, как камень; он становился причиной желудочно-кишечных расстройств. Страдали от холода и лошади, они погибали тысячами. Поставки тормозились вследствие того, что имевшиеся в распоряжении паровозы тоже замерзали. Из 26 эшелонов, ежедневно потребных для снабжения группы армий «Центр», приходило только восемь-десять. Большинство транспортных самолетов тоже не могло подняться в воздух из-за холода и отсутствия ангаров
{443}.
– Очень приятно. Феликс. – Вербин улыбнулся. – Глаза покажете?
Вопрос сбил девушку с толку:
По существу, еще до начала активных действий советских войск силы ударных группировок вермахта выдохлись. На отдельных участках немцы начали отход, но не успели закрепиться. Как подчеркивал Г. К. Жуков, именно это создало предпосылки для контрударов советских войск, то есть для более активной обороны.
– Что?
– Глаза покажете? – спокойно повторил Феликс.
К 8–9 декабря контрудары переросли в контрнаступление. Иными словами, советское контрнаступление было продиктовано самим ходом событий, а не решениями Ставки. За месяц наступательных действий войска продвинулись на расстояние от 100 до 250 км — они не только разгромили фланговые армии группы армий «Центр», но и на некоторое время захватили инициативу. После этих несомненных успехов Сталин стал требовать наступления от всех фронтов. Впоследствии Жуков расценивал эти требования как «дилетантские и младенческие»; катастрофы не произошло только потому, что противник был в сильной степени ослаблен
{444}.
– А-а… – Она быстро взяла себя в руки. – Профессиональное. Понимаю. – Сдвинула очки к кончику носа и чуть опустила голову, продолжая смотреть на Вербина снизу вверх: – Достаточно?
Глаза тёмно-зелёные, внимательные, брови чёрные. Взгляд весёлый, слегка ироничный, на губах – лёгкая улыбка.
Ночью с 4 на 5 декабря советские войска северо-западного фронта перешли в наступление, и к 6 декабря группа армий «Центр» оказалась под сильным давлением. В течение нескольких дней все три группы войск фон Бока — танковые группы Гудериана, Гепнера и Клюге — потеряли контакт друг с другом, и стало казаться, что группа армий вот-вот развалится. Изолированные части вели местные бои, в то время как их машины стояли, стрелковое оружие промерзло (только гранаты оставались эффективным оружием), а половина солдат, обмороженных и страдающих от дизентерии, спасалась шнапсом. Отвод танковых частей оказался для немцев практически невозможным; сотни танков были брошены и занесены снегом, их экипажи ушли сражаться как пехотинцы, имея только личное оружие. Из четырех дивизий в группе Гепнера только в одной было больше 15 танков. В канун Рождества во всех частях Гудериана было менее 40 танков. Из более чем 100 тысяч обморожений не менее 14 357 — больше дивизии — были отнесены к категории тяжелых, требующих ампутаций
{445}.