— Это Тереза Перальта, — начала Терри, — адвокат из Сан-Франциско. Наша юридическая контора представляет интересы Марии Карелли.

Она представила себе женщину, застывшую над телефонным аппаратом в недоумении (кто это звонит?) и готовую в любую минуту в раздражении бросить трубку.

— Наверное, глупо уверять, что мне очень неудобно беспокоить вас по такому неприятному делу, а потом просить перезвонить мне. Но я все же прошу об этом, поскольку в тяжелейшем положении оказалась Мария Карелли. Я должна помочь этой женщине разобраться в ситуации, помочь оценить ее и с точки зрения морали, и с точки зрения законности. Возможно, сейчас вы думаете о том, что ничем не сможете помочь или что вам просто не хочется это делать. Единственное, о чем я вас прошу, — выслушать меня до конца. Я расскажу вам все, что — со слов Марии — знаю о поведении в той ужасной ситуации Марка Ренсома.

Терри вновь представилась женщина, которая стоит у телефонного аппарата, колеблясь между стремлением узнать и желанием, чтобы ее оставили в покое.

— Можете выслушать, — продолжала она, — и не отвечать. Но если захотите что-то сказать мне, все останется между нами, пока вы не распорядитесь иначе. Я не журналистка и не считаю, что чужая судьба может быть предметом праздного любопытства — ваша судьба, Марии, Марка Ренсома. Мой рабочий телефон: (415) 939-27-07, домашний: (415) 232-54-55. Спасибо за внимание.

Терри медленно опустила трубку.

Посмотрела на часы — без четверти полдень, на ленч решила не ходить, чтобы не пропустить телефонный звонок. Есть почему-то совсем не хотелось.

Звонка не было. К половине третьего, когда у нее подвело живот и понизился уровень сахара в крови, она стала подумывать, не попросить ли секретаря сходить за сандвичем.

В Манхэттене уже ночь, отметила про себя Терри.

Когда зазвонил телефон, Терри была уверена, что это Ричи.

— Терри Перальта.

— Здравствуйте. — Это был тот бесстрастный голос с магнитофонной ленты. — Это звонит Мелисса Раппапорт.

Терри инстинктивно выпрямилась.

— Я так рада, что вы позвонили, — воскликнула она. — Я вам искренне благодарна.

— А я так же искренне скажу, — ответил голос, — что не знаю, зачем это сделала.

Это был голос женщины, перешагнувшей сорокалетний рубеж, интеллигентной и очень осторожной. Вовлеки ее в разговор, думала Терри, не дай ему погаснуть.

— Я обещала рассказать вам, что произошло, — с этой фразы она решила начать.

Молчание.

— Может быть, — спросила Терри, — мне лучше приехать в Нью-Йорк?

— Лишь для того, чтобы удовлетворить мое любопытство? — Голос снова смолк на мгновение. — Что вы хотите?

Терри невидящим взглядом смотрела на залив, представляла себе Мелиссу Раппапорт в сумеречной спальне: за день ее утомили бесчисленные звонки, на которые она не отвечала; с Терри ее связывает лишь непрочная нить — она легко может оборвать ее, повесив трубку.

— Меня, в частности, интересует, — ответила Терри, — Марк Ренсом в описании Марии — это именно тот человек, которого вы знали?

— А если это так?

— Тогда, по крайней мере, я смогу сказать Марии Карелли, что не только она имеет представление о том, как может вести себя ваш бывший муж. Женщина, обвиняющая в попытке изнасилования, чувствует себя ужасно одиноко.

Молчание.

— Другими словами, — проговорила наконец Мелисса Раппапорт, — не применял ли Марк силу и раньше?

— Да, как раз об этом я и хотела спросить.

— Нет, — сказала она без выражения. — Он никогда не применял силу.

Терри вслушалась в эти слова, такие неодушевленные и сухие.

— Может быть, вы хотите что-нибудь добавить?

— Разумеется. — В голосе отчетливо слышалось раздражение. — Вы обещали рассказать мне, что произошло. Или, точнее, что говорила об этом Мария Карелли.

Терри почувствовала вдруг, что уверенность покинула ее.

— С чего начать?

— Пожалуй, — отвечала Мелисса Раппапорт, — для начала — как получилось, что мисс Карелли оказалась в номере Марка?

Терри помедлила, стараясь вспомнить все, что рассказывал Пэйджит.

— Он хотел поговорить с ней. Относительно интервью.

— Она, надо полагать, знала его.

— Нет.

— Тогда почему же Марк позвонил ей?

Мгновение длилась пауза. Терри замешкалась, боясь сбиться во время такого сурового допроса.

— Вначале он сказал Марии, — ответила она, — что любит смотреть ее по телевизору.

Молчание на том конце провода длилось гораздо дольше, голос стал немного глуше.

— Смотреть ее по телевизору…

— Да.

— Вот как. А мне думалось, что она не в его вкусе, несколько смугловата. Впрочем, я уже несколько лет не видела его.

— А какой у него был вкус? В то время, когда вы его знали.

Молчание на этот раз было совсем уж долгим; Терри замерла — кажется, она зашла слишком далеко.

— Извините, — пробормотала Мелисса Раппапорт. — Не обращайте внимания на мое последнее замечание. Еще и двух дней не прошло после смерти Ренсома. Мне надо сжиться с этим, обрести хоть какое-то душевное равновесие.

Терри почувствовала, что далекий женский голос проникает в ее душу. И она смогла убедиться: жесткий самоконтроль способен обуздать чувства.

— Это вы меня извините, — тихо произнесла Терри.

— Пустяки. Пока еще не установлен этикет для такого разговора. — Снова пауза. — Скажите мне, как Марк перешел, выражаясь деликатно, к сексуальной теме.

— Он предложил ей переспать с ним за интервью.

— За интервью? — Безрадостный смех Мелиссы Раппапорт, донесенный с огромного расстояния, прозвучал жутковато. — Он же не кинозвезда! Марк Ренсом вряд ли был так недоступен. И если разговор с Марком стоит ночи с ним, и при этом его еще приходится уговаривать, тогда это не он, а ведущий телепрограмм Реджис Филби.

Терри смутилась.

— Он сказал, выражаясь неделикатно, что любит трахать женщин, которых видел на экране.

Лишь после того, как слова были произнесены, она уловила язвительность собственного тона. И последовавшее за этим молчание собеседницы представилось ей немедленной расплатой за язвительность. Господи, подумала Терри, она собирается повесить трубку.

Ровным голосом Мелисса Раппапорт сказала:

— Какая прелесть!

— Нашей клиентке так не показалось.

— Ну, конечно. Наверное, ей так не показалось. Но история выглядит неправдоподобной из-за того, что Марк якобы сам выражал готовность показаться по телевидению, даже ради удовлетворения своих сексуальных домогательств.

Терри помолчала в нерешительности.

— Не показаться. Он собирался рассказать о своей новой книге.

— А это еще менее правдоподобно. Мы, те, кто составляет так называемые «литературные круги», и то посчитали бы это скучным, а делать новый роман темой популярнейшей телепередачи?.. Даже если это роман Марка.

Терри снова уловила подавляемое душевное волнение и едва заметную горечь потери.

— Думаю, — ответила она с деланным спокойствием, — что это была бы книга совершенно особого рода.

— Особого? Должна признаться, не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. — Раппапорт помедлила и продолжала уже спокойнее: — Видите ли, кроме всего прочего, я редактировала его романы.

Терри послышался в ее голосе отзвук былой интимности.

— Речь шла не о романе, — пояснила она, — речь шла о биографии.

— О биографии? — Раппапорт была явно удивлена. — Не автобиографии? Это нечто из ряда вон выходящее. Кто же это, кого Марк удостоил такого отличия?

— Лаура Чейз.

Ответом было молчание. Подождав немного, Терри решила заговорить первой:

— У него была кассета. Лаура Чейз исповедуется своему психотерапевту. Он хотел, чтобы Мария прослушала запись.

— Понимаю. — Тон собеседницы был странно спокоен. — Что рассказывала Лаура Чейз?

Терри молчала в нерешительности. От Пэйджита она получила строжайшее указание не обсуждать без крайней необходимости с кем бы то ни было содержание кассеты: оно способно вызвать скандал, оскорбительный для семьи Джеймса Кольта и всех тех, кто продолжает любить его.

— Дело не подлежит разглашению, — замялась она. — И я не думаю, что кто-то захочет этого.

И сама почувствовала в собственных словах неуверенность и возможность уступки.

— Вы не думаете, — сухо заявила Раппапорт, — но именно я хочу этого.

Терри ощутила, что нить, связующая их, была готова вот-вот оборваться.

— Это о Лауре Чейз и сенаторе Кольте, — наконец произнесла она. — Уик-энд в Палм-Спрингс как раз накануне ее гибели, тогда она слишком много выпила и приняла много наркотиков.

Терри сделала паузу.

— Кольт привел двух друзей. На кассете Лаура Чейз рассказывает, что они проделывали с ней.

Опять последовало долгое молчание. Потом Раппапорт спокойно спросила:

— Марк действительно слушал ее?

— Да. — Уловив напряжение в своем голосе, Терри тоже сделала паузу. — Мария говорит, что это возбуждало его. Он и насиловать ее пытался, когда звучала запись.

Молчание в трубке длилось и длилось. Уже не секундами исчислялось оно, счет подошел к минуте, и лишь тогда снова раздался голос Мелиссы Раппапорт:

— Думаю, нам надо поговорить. С глазу на глаз.



Пэйджит взял телефонную трубку. Она спросила без предисловий:

— Как Карло?

Мгновение Пэйджит молчал. Пала тьма, ярко горели огни города, совсем как тогда, — а было это лишь прошлым вечером, перед тем ее телефонным звонком, изменившим все и вся.

— Потрясающе, — холодно ответил он. — Не только его родители снова знамениты. Когда сегодня утром он пошел в школу, на улице его поджидали репортеры. Так что одиночество ему не грозит.

Мария игнорировала его тон.

— Друзья Карло знают обо мне?

— Пока нет. Но представь себе, какая карьера ждет нашего сына. Мне, пожалуй, даже понравилось бы лицо Карло на обложке «Пипл» на фоне его свидетельства о рождении.

— Зачем ты паясничаешь?

— О, я действительно мечтаю об этом. — Взгляд Пэйджита был устремлен в окно. — Кто-то как-то сказал мне, что сарказм — спасительная замена гневу. Воспитание не позволяет мне давать волю гневу в столь трудный для тебя момент. Перефразируя то, что я говорил вчера вечером нашим друзьям-телевизионщикам, можно сказать: те, кто близко знаком с тобой, попытаются проявить к тебе такое же сострадание, как и те, кто знает тебя лишь по телепередачам.

Пэйджит скорее почувствовал, чем услышал раздраженное дыхание.

— Знаешь, Крис, ты в самом деле ублюдок.

Странно, подумал он, в ее словах до сих пор прежняя обида.

— Ты мне это уже говорила. В тот вечер, когда окончательно развеялись иллюзии, это было пятнадцать лет назад.

Мария помолчала.

— Ну, хорошо, — подвела она итог. — Извини мою назойливость и позволь мне вернуться к теме, которая меня волнует больше всего. Как Карло?

Пэйджит поймал себя на том, что смотрит на фотографию сына.

— Карло? — повторил он. — Карло в замешательстве, терзается. У него душа болит не только о тебе — о нас, о нашем прошлом, о нашем настоящем. Ему открылось многое из того, что — и ты, и я это знаем — лучше бы предать забвению.

И снова молчание. Он понял: за этим молчанием нечто, о чем Мария решила не говорить.

— Ты не поверишь мне, — наконец вымолвила она, — но, если бы я могла сделать что-то, что не позволило бы Марку Ренсому причинить нам всем такое зло — даже если бы пришлось прыгнуть с двадцать третьего этажа отеля, — я бы сделала это.

Пэйджит откинулся на спинку стула:

— Ну, потеря была бы невелика. Конечно, Карло относится к тебе с симпатией, хотя, наверное, ты считаешь, что одной симпатии мало. Да, по-видимому, и сам Карло так считает.

— Что он говорит?

— Очень мало. Но, имея дело с Карло, надо читать между строк. Вероятно, он предпочел бы, чтобы я проявлял к тебе больше сочувствия, чтобы мы вели себя как его родители, а не как два совершенно посторонних человека. — Пэйджит не отрываясь смотрел на портрет: Карло, на год моложе, улыбался из времени, которое притворялось невинным. — Думаю, хотим мы того или нет, но где-то в глубине души каждого из нас есть определенные стереотипные образы. Например, образы матери и отца.

— Да. — Голос Марии был совершенно бесстрастен. — Матери и отца. И мы снова пришли к тому же: что я или мы можем сделать сейчас для Карло.

— Это просто. Расскажи мне, что произошло.

— Лучше что-нибудь другое, не это, — спокойно ответила она.

Пэйджит ощутил приступ раздражения:

— Тогда непонятно, почему ты вообще о чем-то спрашиваешь. Прочитала где-то, что проявлять заботу — это правило хорошего тона?

По ее молчанию чувствовалось: у нее зрел резкий ответ, но она сдержала себя.

— У меня есть свои причины. И это касается только меня.

Он непроизвольно сузил глаза.

— Ну конечно. Никто никогда не вправе был касаться того, чем тебе руководствоваться в своих действиях.

Послышался короткий нервный вздох.

— Речь о нас никоим образом не идет. Я спрашиваю о Карло, не о тебе.

Пэйджит снова почувствовал приступ гнева, но справился с собой.

— Хорошо, — проговорил он. — Тогда давай притворяться. Я могу предложить только одно: хотя бы на короткое время ты должна внушить ему уверенность, что у тебя все в порядке, что ты даже, как и говорила во время своего неожиданного приезда, немного заботишься о нем.

Мария снова помолчала.

— Ты приглашал меня на обед, — сухо напомнила она. — Наверное, я приму твое приглашение. И ты, и я сможем немного полицедействовать, чтобы Карло не считал нас аддамсовой[12] семьей.

Пэйджит медлил в нерешительности: лучше репортер вне дома, чем Мария внутри, слишком тяжелым будет для него это притворство. Но уже ничего нельзя было сделать. Единственное, что его волновало, — как на это будет реагировать Карло.

— Приходи в пятницу, — наконец отозвался он. — К тому времени я побываю у Брукса. Если представится возможность поговорить наедине, обсудим то, что выявилось за последнее время, и тебе не придется тащиться в офис.

— Прекрасно, — живо ответила она. — Мне не хотелось бы лишний раз вторгаться на вашу территорию. А, кстати, что еще выявилось?

Пэйджит только теперь с удивлением осознал, что она, убив вчера человека, до сих пор говорила исключительно о сыне.

— Моя помощница едет на Восток, чтобы встретиться с бывшей женой Ренсома. Терри полагает, что там что-то может быть, но вопрос, что именно: то ли факты, действительно нужные нам, то ли просто эмоции?

— И ты посылаешь туда помощницу, какую-то Терри, вместо того чтобы самому ехать. Сколько ей лет?

— Двадцать девять. — И он мягко добавил: — Столько же было тебе, когда закончилось дело Ласко.

Ровным голосом Мария произнесла:

— Это ничего не значит.

— Ты хотела, чтобы я представлял твои интересы, и добилась своего. Но ты должна доверять мне, как доверяла бы любому юристу, с которым рискнула иметь дело.

— А ты доверяешь мне, Крис?

— Нет. — Пэйджит смотрел в окно. — Просто так я никому не доверяю. В том, что клиент достоин доверия, меня может убедить только достаточно долгий опыт.

Мария не отвечала. Что-то в ее молчании говорило Пэйджиту, что он жесток, и ему стало жаль ее.

— Пресса досаждает? — спросил он.

Она, казалось, размышляла, отвечать ли.

— Не очень. Охранники их и близко не подпускают. И коридорные оказались выше моих ожиданий.

Каково-то ей приходится, подумал Пэйджит, узнице в казенной комнате отеля?

— Еще несколько дней, и мы увезем тебя из города. И не разговаривай с журналистами, пока не условимся, о чем можно говорить.

— Тогда надо сделать это. — Тон ее был снова деловым. — Возможно, в следующее воскресенье я буду в «60 минутах».

— Ты уже договорилась с ними об этом? На следующий день после гибели Ренсома?

— Не я, — холодно возразила она. — Мой агент. Ты же сам сказал, что теперь все зависит от общественного мнения. А он может влиять на него, я же за себя пока говорить не в состоянии.

Невероятная смесь иронии и искренности вызвала в Пэйджите чувство, похожее на стыд.

— Как ты? — спросил он.

— Прекрасно. А ты, видимо, нет?

— Нет.

— Тогда тем более ты должен восхищаться мною, — сказала она и повесила трубку.



— Почему Нью-Йорк? — возмущался Ричи. — Я думал, на этой работе не будет командировок.

Приведя Елену из детского сада, она застала его в спальне за компьютером. Он сосредоточенно выписывал сложный график — значит, опять очередное начинание. Как по-разному, подумала Терри, смотрят они на одно и то же: Ричи, глядя на компьютер, представляет, как его идеи превращаются в деньги; она, Терри, вспоминает, сколько денег пришлось заплатить за этот компьютер. Сорок пять сотен долларов.

Два дня они спорили, пока Ричи наконец не уговорил ее. Потом, окрыленный, он три дня таскал Елену, Терри и ее кредитную карточку по компьютерным магазинам и терзал продавцов расспросами. В конце концов Терри измучилась в магазинах с Еленой, а Ричи получил лазерный принтер и новейшее, совершеннейшее графическое устройство.

— Я говорила лишь, что командировок будет немного, — возразила она. — Почти каждому юристу приходится бывать в каких-то командировках.

— Но почему ты? — спросил он. — Ведь это его подружка.

И снова Терри порадовалась тому, что не рассказала Ричи о сыне Пэйджита; степень ее доверия к мужу менялась по какому-то странному закону — то возрастая, то убывая в минуты, когда она чувствовала себя обиженной.

— Не подружка, а старый друг. И мне приятно, что Крис доверил мне это.

— Ну вот, теперь уже и «Крис»! — Ричи картинно пожал плечами. — Тогда, конечно… о чем бы «Крис» ни попросил…

— Не будь ослом, Ричи. Что же мне, называть его «мистер Пэйджит», как Мари Тэйлор Мур зовет своего босса «мистер Грант»?

По тому, как муж смотрел на нее, она поняла, что сейчас он смягчит тон.

— Что же это? У меня планы, обеды с людьми, которые могут вложить средства в мои исследования. Я не могу быть нянькой у Елены.

— Нянькой? — повторила Терри. — Какой нянькой? Ты имеешь в виду тех тинэйджеров, которые сидят с чужими детьми, пока нет своих?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — огрызнулся Ричи. — Я связан по рукам и ногам.

— Может быть, с ними можно поговорить в рабочее время?

— Нельзя. Они заняты работой.

Терри искала в его лице признаки иронии, но напрасно.

— Да, — вздохнула она. — Удивительно, сколько людей заняты работой.

Ричи вспыхнул:

— Это оскорбительно, Тер. Как я могу делиться с тобой своими планами, если при этом ты насмехаешься надо мной?

Терри поймала себя на том, что внимательно разглядывает его. Худой, жилистый, с вьющимися каштановыми волосами и такими горящими черными глазами, что постоянно казался поглощенным видениями, открывавшимися его внутреннему взору. Когда она впервые увидела Рикардо Ариаса, ему было только двадцать два. Но он поразительно отличался от всех, кого она встречала до этого, — полон идей, всегда в движении, в стремлении воплотить в жизнь свои лучшие мечты. Между те́м Ричи и Ричи теперешним были диплом юриста, и компьютер, который она ему купила, и три работы, на которых он не смог удержаться, и бесконечные метания, кажется, еще более бессмысленные, чем движения заводной игрушки, вроде той, что Терри поставила перед Еленой в гостиной, чтобы та не мешала их разговору.

— Извини, — ответила она. Отчасти своим воспоминаниям, отчасти ему.

— О\'кей, — с напускным спокойствием произнес Ричи. — Наверное, ты и сама не представляешь, каким тоном разговариваешь со мной.

Слова были бессмысленными. Не мерещится ли ей, подумала Терри, торжество в его глазах при всяком ее отступлении, и не измучил ли он ее до такой степени, что она тоже начинает верить: только боль, причиненная другому, помогает утверждению собственного «я».

— Наверное, это из-за того, что меня очень беспокоят расходы на ресторан, — наконец сказала она. — Наш кредит почти исчерпан.

— Ничего не поделаешь. В рабочее время они не могут уделить мне внимание. Кроме того, за обедом проще расположить людей к себе.

Терри промолчала. Ричи считает, что только роскошный ресторан, а не их скромная квартира может дать представление о том, кто он такой. И, кажется, одна только Терри знает, что стол в их столовой никогда не принадлежал им, что последняя покупка Ричи была пустой тратой денег, что у Елены слишком редко бывают обновы. Вечером накануне их последнего переезда, когда укладывались вещи, она задумчиво смотрела в пустой упаковочный ящик и думала о том, что единственный итог их супружества — старые университетские календари да два свадебных альбома с красивыми надписями, сделанными как будто бы совсем другой женщиной.

— Мамочка, — раздался голос Елены, — я хочу макароны с сыром.

Дочь стояла в дверях, держа в руках заводную утку.

Прекрасное пятилетнее существо с глазами Ричи. Вот истинный плод их супружества.

— Конечно, Лени.

Ричи сгреб Елену в охапку.

— Мамочка сейчас приготовит нам. Папочка тоже любит макароны с сыром.

Терри пошла в кухню. Елена и Ричи щебетали за ее спиной.

Ночью она не спала. На следующее утро оставила деньги на приходящую няню, отвела Елену в детский сад и успела на рейс в восемь тридцать до Нью-Йорка.

2

Мелисса Раппапорт ждала ее в дверях своей квартиры.

Для Терри это было неожиданностью. И облик Раппапорт был необычен: фигурка подростка, тонкое личико и глаза мартышки, излучающие живой ум. Косметикой она почти не пользовалась, а для укрощения буйных черных волос и придания им суровой простоты они были коротко острижены. И одежда ее подтверждала, что перед вами человек слишком серьезный, чтобы заботиться о своей красоте, — серые слаксы, свитер с высоким воротом, унылые черные туфли-лодочки и никаких украшений. Даже серый шерстяной костюм Терри и ее белая блузка казались здесь вызывающе нарядными.

Протянутая Терри рука Мелиссы оставляла впечатление чего-то хрупкого.

— Вы такой путь проделали, — сказала она. — Марк был бы польщен.

— Я признательна вам за то, что вы пошли навстречу моей просьбе.

— Да? — Сомнение звучало в этом слове, как будто Раппапорт забыла, что сама пригласила Терри. — Хорошо, пожалуйста, заходите.

Они прошли через холл, миновали библиотеку с книжными полками от пола до потолка, вошли в гостиную.

Комната была просторной, ее украшали конструктивистские железные скульптуры и абстрактные эстампы. Деревянный пол был отбелен, мебель обита белой итальянской кожей; однообразная белизна создавала ощущение, что здесь обитает человек, избегающий эмоций.

— Могу я предложить вам кофе? — спросила Раппапорт. Терри почувствовала, что для хозяйки любое занятие предпочтительнее разговора; в ней ощущались равнодушие и легкая досада человека, в мир раздумий которого вторглись с не очень важным визитом.

— С удовольствием выпью, только без молока, пожалуйста, — ответила Терри, и Мелисса покинула комнату.

Стеклянный прямоугольник окна занимал практически всю наружную стену. Зимний Центральный парк сквозь него выглядел лунным пейзажем — газоны под снежным покровом, тропинки без пешеходов, ледяное зеркало пруда. Облака скрывали отдаленные небоскребы Ист-Сайда, бросали тень деревья без крон, их голые ветви напоминали Терри скульптуры в самой комнате. Глядя на парк, она думала о том, как может редактор «на вольных хлебах» уживаться с таким пейзажем.

Как бы в ответ Раппапорт произнесла за ее спиной:

— Ренсом любил эту квартиру. Конечно, мебель теперь другая.

Терри кивнула; ей показалось, что обстановка мало соответствует духу Ренсома, каким он представлялся ей.

— Прекрасный вид, — улыбнулась она.

— Спасибо. — Хозяйка протянула Терри чашку и блюдце китайского фарфора, указала рукой на диван.

— Садитесь, пожалуйста. Если не возражаете, я буду стоять — целыми днями приходится сидеть.

— Конечно.

Она стояла, сунув руки в карманы. Поза ее являла собой нетерпение, как будто в любой момент, поддавшись настроению, она могла уйти прочь. Терри решила пока молчать.

— Ваш телефонный звонок, — наконец заговорила та, — буквально потряс меня.

Тон ее был совершенно нейтрален, как будто она говорила о потрясении, испытанном кем-то другим.

— Извините, — тихо проговорила Терри.

— Мы прожили вместе почти шесть лет. Говорят, легче разводиться, если нет детей… — Пожав плечами, женщина смолкла, не договорив.

— Как вы познакомились? — спросила Терри.

Не то гримаса, не то улыбка тронула губы Раппапорт.

— Я была его редактором. В «Даблдей»[13].

— Должно быть, это очень интересно.

— Трудно сказать. Но у Марка такой талантище — он был как вулкан, извергающий слова. На каждой странице — жизнь. Каждую фразу он любил, как родного ребенка, что-то сократить для него все равно что резать по живому. — Она говорила напряженным отрывистым стаккато, которого Терри раньше не слышала у нее. — Мне кажется, я дала ему ту структуру, в какой он нуждался: смысл там, где был избыток страсти.

— Это важно, — подхватила Терри. — Наверное, и завершенную книгу можно в какой-то степени доработать.

Раппапорт посмотрела на Терри более внимательно:

— Вы читали что-нибудь Марка?

— Главным образом романы. — Она умолчала о том, что один из романов перечитывала в самолете, освежая в памяти.

— И что вы о них думаете?

Терри потягивала кофе, собираясь с мыслями.

— Мне нравится, что он пишет живым, сочным языком, хотя у другого писателя это выглядело бы как витиеватость стиля; Марк Ренсом погружает вас в особый мир, и не спешишь перевернуть страницу. К тому же он показывает мужской характер изнутри, даже характер отрицательного героя, так что появляется ощущение, что это реальные человеческие существа, а не литературные типы.

Взгляд Раппапорт оживился, в нем мелькнул интерес.

— А еще?

Терри посмотрела ей в глаза.

— А еще, — медленно проговорила она, — мне становится не по себе от того, как он пишет о женщинах.

Странная полуулыбка снова появилась на лице собеседницы, как будто речь зашла о вещах интимных.

— А если точнее?

— Он никогда не описывает события, глядя на них глазами героини. Героиню он всегда видит со стороны — либо как богиню, либо как награду в поединке двух мужчин. Секс завоевывается. — Терри помолчала. — У меня нет ощущения, что Марк Ренсом любил женщин, вот и все.

— Когда я только познакомилась с ним, мне так не показалось. — Было похоже, что Мелисса продолжает давний спор с кем-то другим, не с Терри. — Писателю необходимо понимание явлений; трудно понять то, чего боишься. Марк глубоко понимал множество вещей, но не женщин — он их очень боялся.

— Но почему?

Она пожала плечами:

— Думаю, у Марка была та же причина, что и у других подобных ему мужчин, которых я знала, — его мать. Я ни разу не встречалась с Шивон Ренсом, но у меня такое чувство, что во времена его отрочества она управляла его сердцем и разумом, как жестокий завоеватель хозяйничает в поверженной стране, — ничего своего, сокровенного, постоянное ощущение неполноценности, никакого проявления мужского начала в поведении, ужасная необходимость все время оправдывать ее ожидания, иначе немедленная расплата — ее нелюбовь. А отец его был ничтожеством. — Женщина отвернулась к окну. — Знаете, Марк был стерилен. Он не мог иметь детей.

— Нет. Я не знала.

— Об этом никто не догадывался. Он сильно переживал… — Она задумалась. — Мне часто приходила мысль, что Марк считал: это его мать каким-то образом лишила его мужской способности. И что за сексуальностью Марка скрывается гнев, порожденный страхом.

Терри кивнула:

— Вчера вечером по телевизору показывали старую видеозапись, предвыборную кампанию. Он пытался быть ироничным, но чувствовалось, что он раздражен. И не абортами, а женщинами, которые добиваются права на аборты.

— О, Марк почему-то принимал все это близко к сердцу. — Хозяйка сцепила кисти рук; по мелким бесцельным жестам Терри поняла: она превозмогает желание закурить. — Я не пыталась разобраться в том, почему сама его раздражаю, я хотела понять, почему он стал таким.

Терри посмотрела на женщину с любопытством:

— Это было трудно?

— Да. — Раппапорт обернулась к ней. — Но я старалась. Ради Марка, ради того, что он писал.

— И вы почувствовали, что он стал писать лучше? Я имею в виду, вам удалось этого добиться?

— Я ничего не смогла изменить ни в его жизни, ни в его творчестве. — Голос был тих и горек. — К тому же не творчество его убило, верно ведь? Ваша клиентка. Потому-то вы здесь.

Терри молчала, встревоженная переменой в настроении собеседницы. Потом спросила:

— Марк когда-нибудь видел Марию Карелли? Говорил о ней?

— Нет. Конечно, нет.

— Почему «конечно, нет»?

— Потому что ее не назовешь ни интересной, ни привлекательной. — Мелисса нахмурила брови. — Я понимаю: она довольно красива, и люди смотрят ее интервью, но я считаю ее человеком поверхностным и расчетливым.

«А как считал он?» — подумала Терри.

— К тому же вы говорили, что она не в его вкусе.

— Подобное замечание — признак дурного тона или, скорее, следствие расстроенности чувств. — Хозяйка схватила с кофейного столика напротив Терри черную сумочку и вынула оттуда сигареты. — Я, должно быть, виновата перед вами… доставила вам беспокойство, связанное с приездом сюда. Вы позвонили в момент, когда я была выведена из душевного равновесия.

Ее тон говорил о том, что она хочет отделаться от собеседницы. Терри была близка к панике. Хозяйка дома, кажется, намеревалась удалиться; похоже, ее терпение было исчерпано.

По какому-то наитию Терри произнесла:

— Я думаю, это была ваша реакция на Лауру Чейз.

Сигарета замерла у губ Раппапорт.

— Из-за этого?

Вопрос был риторический.

— Да, — спокойно подтвердила Терри. — Я думаю, это из-за Лауры Чейз.

Мелисса Раппапорт осторожно подняла серебряную зажигалку, щелкнула — над зажигалкой заплясало пламя, сделала глубокую затяжку. Терри отметила, что она курит жадно, как мужчина.

Потом Терри прервала молчание:

— Марк когда-нибудь говорил о Лауре Чейз?

Женщина села на другой конец дивана и поставила на колени пепельницу. Она смотрела не на Терри, а на кафкианский эстамп — искривленные прямоугольники и ломаные линии.

— Марк, — наконец выдавила она, — помешался на Лауре.

— Помешался?

— Да, это самое подходящее слово. Марк читал все, что было написано о ней, у него был альбом, куда он вклеивал вырезки из газет и журналов с ее фотографиями, знал все о ее замужествах, о сотнях мужчин, с которыми она переспала, все легенды о Лауре и причинах ее смерти… Он так был озабочен всем, связанным с ней, что мне это казалось своего рода ментальной некрофилией. И, конечно, до него доходили слухи о Джеймсе Кольте. Мне кажется, он даже воображал себя Кольтом. А быть Кольтом в его понимании — это быть одним из самых могущественных людей Америки и владеть женщиной, которая, как однажды писал Марк, «занимала главное место в сердце любого мужчины — полубогиня, полурабыня». — Она грустно улыбнулась. — Марк даже заставлял меня смотреть фильмы с ее участием, снова и снова, пока я, как и он, не запомнила в них каждый эпизод, каждую реплику.

— Заставлял вас?

Мелисса едва заметно кивнула:

— Ну не буквально. Видите ли, мне самой хотелось смотреть, таким образом я могла понять, что происходит с ним. — Она сделала новую затяжку. — Мне было едва за тридцать, когда я познакомилась с Марком. И до него у меня было мало мужчин, я была неопытна.

— Что же вы хотели узнать?

— Конечно же, как быть женщиной. Я была более чем неуверенна в себе в этом плане — сексуальном. — Она сохраняла ироничность тона, но без тени улыбки на лице. — Я пыталась понять, что Марку нравилось в Лауре Чейз, а он был готов полюбить во мне то, чем я отличалась от нее. По крайней мере, я так думала.