– Нам нужна помощь, – сказал Рубен.
Кто-то нажал кнопку музыкального ящика, и новая пластинка упала на проигрыватель.
– Я сказал, нам нужна помощь. У нас придавило человека на Банке Грэпплера. Нужна лебедка. Кто-нибудь из вас знает, где ее можно достать?
Его слова почти целиком заглушал гром из музыкального ящика. Молодые люди повернулись к нему спиной и пританцовывали в такт музыке. Грузчики уткнулись взглядом в бокалы. Шлюхи смотрели друг на друга.
Анжелина выругалась вслух и направилась туда, где стоял музыкальный ящик. Он был включен в розетку, расположенную на высоте человеческой груди на стене, к которой его приставили. Анжелина, не останавливаясь, схватила шнур и выдернула вилку из гнезда. Музыка дернулась и со скрежетом умолкла. Один из мужчин с копной жгутов на голове попробовал схватить Анжелину за руку. Она посмотрела на него так, что он остановился, как вкопанный.
– Этот человек сказал, что нам нужна помощь, – заявила она голосом, не терпящим возражений. – Мы только что пришли с Банки Грэпплера. Нам нужно вернуться туда, чтобы спасти человека, которого придавило на дне. Нам некогда валять дурака с вами. Итак, к кому нам обратиться?
Наступило долгое молчание. Затем один из грузчиков заговорил:
– Никто не пойдет в море сегодня. Ваш человек мертвый. Оставьте его, как есть, леди. Сегодня будет плохая ночь.
– Что значит плохая?
Грузчик покачал головой.
– Плохая, леди. Очень плохая. А потом будет еще хуже. – Он замолчал и посмотрел ей прямо в лицо. У него были красные глаза и влажные от рома губы. – Вы что, радио не слушаете? Ураган идет. Сегодня будет здесь.
60
Снаружи шторм набирал силу, становясь с каждой минутой все неистовей и злее. Провожаемый глазами своих компаньонов, уже не смеющимися, грузчик повел Рубена и Анжелину к двери и показал направо, где сквозь пелену дождя виднелся рядок огней.
– Это, – сказал он, – окна экспедиционной службы порта на Бридж-стрит. Возможно, там кто-то сможет помочь вам, по крайней мере, рассказать подробнее об урагане.
Полубегом, подгоняемые крутящимися порывами ветра и проливным дождем, который хлестал их на всем протяжении пути, они заторопились в указанном направлении. Рядом с ними что-то тяжелое с грохотом обрушилось на землю. Бетон под ногами был коварно скользким, весь в пятнах машинного масла, поверх которых несся стремительный злобный поток дождевой воды. Ничего не видя и не слыша, они бежали через этот водоворот, держась за руки, как дети, не столько для равновесия, сколько для того, чтобы как-то ободрить себя.
Экспедиционная служба представляла собой низкую деревянную хибару, соединенную единственным проводом с ближайшим телефонным столбом. Рубен торкнулся в дверь. Она была заперта. Он физически чувствовал, как секунды утекают сквозь пальцы, минуты торопятся, пропадая из вида. Он забарабанил кулаком по тонким деревянным панелям. Ответа не последовало. Он поднял руку и забарабанил снова. И снова.
– Эй, приятель, ты чего это колотишь тут, а? Не видишь что ли, я занят?
Рубен опять яростно застучал кулаком по двери. Дверь распахнулась.
У входа, в ореоле желтого света, стоял маленький человечек лет пятидесяти, одетый в брюки и рубашку.
– Ты чего, не видишь, что я работаю, приятель? У меня тут дел по горло. Чего тебе нужно, что ты тут колотишь, как этот, прямо?
Рубен не стал тратить время на объяснения. Он протолкнулся внутрь мимо хозяина, затащив с собой в хибару половину всего дождя на Ямайке. Анжелина вошла следом, принеся вторую половину.
– Эй, приятель, да ты кто такой, что вот так врываешься сюда, как этот, прямо? Если нужно дождь переждать, так поищи другое место.
Возмущение человека, как сразу заметил Рубен, было, вероятно, связано не столько с дождевой водой, которая текла с них на пол в три ручья, сколько с присутствием в углу хорошенькой девушки с большими глазами и еще большей грудью. Она сидела перед пишущей машинкой за шатким деревянным столом, но, судя по состоянию ее блузки, села она туда совсем недавно.
Рубен резко обернулся:
– Пожалуйста, выслушайте.
Из внутреннего кармана своей морской куртки он вытащил бумажник и достал оттуда пачку долларов. После всех этих полицейских обысков и пропавшего пистолета ему не слишком хотелось оставлять столько наличных в доме Мамы Вижины.
– Вы можете получить все это, – сказал он. – Вы можете получить что угодно. Все, что нам нужно, – это ваша помощь.
Человек пристально посмотрел на деньги, потом на Рубена. Затем он перевел взгляд на Анжелину и, наконец, снова на деньги.
– Давайте-ка присядем, – предложил он.
Потребовалась минута, чтобы все ему объяснить. Когда Рубен закончил, человек нахмурился.
– Послушай меня, приятель, – сказал он. – Даже сам Иисус Христос, даже сам Джа не пройдет по воде сегодня ночью, ты понимаешь, что я говорю тебе? Тут целый ураган сюда идет, и идет быстро.
– Как быстро?
Человек подробно объяснил. Зарождавшийся ураган был сначала замечен в Карибском море южнее Доминиканской Республики два дня тому назад. С тех пор он неуклонно двигался на запад, набирая по дороге силу, со скоростью примерно десять миль в час. По всем расчетам он должен был пройти чуть южнее Ямайки, между самим островом и Педро Кэ. В северной части Ямайки и в море до Гаити и гораздо дальше ожидались шквалы до ста миль в час. Предполагаемое время прибытия – три-четыре часа от настоящего момента.
Рубен повернулся к Анжелине:
– Что скажешь? Будет у нас хоть какой-то шанс?
Она долго раздумывала, прежде чем ответить.
– Нет, не слишком большой. Даже на суше ураган сметает все. В море же... ничего подобного ты в жизни не видел. Но можно и уцелеть. Если не наскочить на риф или если тебя не погонит ни скалы, если помпы в порядке и ты не черпнешь воды больше, чем твой корабль в состоянии переварить, то да, есть возможность продраться сквозь него. Линдстрем смог бы это сделать. Он бы провел свой катер через что угодно. Но ты, я, Август...
– Если мы останемся, он умрет.
– Знаю. Но он может умереть и так. Нам, возможно, удастся спасти его только затем, чтобы он прошел через ад и утонул вместе с нами.
– Я намерен пойти на этот риск. Ты останешься здесь с Августом. Нет никакого смысла погибать всем нам.
– Черта с два. Одному тебе с катером не справиться. И уж, конечно, ты никак не сможешь одновременно погружаться и следить за «Фаншеттой».Август может остаться здесь. Я отправлюсь с тобой.
Рубен открыл рот, чтобы возразить, но передумал. Он повернулся к хозяину лачуги, который наблюдал за ними, не веря своим глазам.
– Вы хотите заработать эти деньги?
– Я не пойду ни на каком катере, приятель. Даже если ты посулишь мне миллион долларов.
– Я не прошу вас отправляться вместе с нами. Я хочу, чтобы вы отвели меня туда, где я могу раздобыть лебедку. Мне нужно поднять этот якорь.
Ямаец поднял брови:
– Лебедку? Сегодня ночью? Не-е, ты точнорехнулся.
– Я найму, куплю или украду ее. Время уходит. Вы должны знать кого-нибудь поблизости.
Человек задумался.
– А нужна обязательно лебедка? – спросил он наконец.
– Не знаю. А что еще вы предлагаете?
– Как насчет домкрата, приятель? Большой домкрат помощнее – это как раз то, что тебе нужно. Подымешь с него этот якорь, как соломину.
Рубен кивнул:
– Я должен был сообразить. Где мы можем достать такой домкрат?
Человек широко ухмыльнулся и направился к двери:
– Пошли покажу.
Завеса воды скрыла огни Порт-Антонио, словно их и не существовало на свете. Маяк мигнул в последний раз и исчез в ночи за кормой. Темнота, окружавшая их, была абсолютной, Рубен еще никогда не видел такой. Она была живой от дождя, ветра и глубокого, гулкого биения стонущего моря.
Рубен понимал, что их шансы вновь найти Линдстрема были ничтожны. Им потребуется все их умение и удача только для того, чтобы найти хотя бы Банку Грэпплера. Если их не снесет безнадежно с курса, если фонарь не отвязался от спасательного круга, если сам круг еще не оторвало от морского дна, они едва-едва могли надеяться добраться туда в конце концов. Слишком много «если». И совсем нет места для ошибки.
Им не удалось отправить Августа на берег. Ни угрозами, ни уговорами им не удалось подорвать в мальчике его абсолютную преданность Линдстрему, которого он называл «le Capitain».Он сидел теперь в задней части маленькой рулевой рубки, держа на руках Сэма, дрожа от холода, борясь со страхом перед гигантскими волнами, которые обрушивались на катер.
Линдстрем, скупой на деньги, когда дело касалось покраски, полировки или новомодных приборов, которые, как он знал, ему никогда не понадобятся, потратил все деньги, какие заработал в свое время, на один-два по-настоящему нужных и ценных прибора. Одним из них был превосходный компас фирмы «Аква Метр», из тех, чья стрелка остается неколебимой, как скала, в любых условиях, кроме, разве что, самых безнадежных. В таком бурном море было невозможно вернуться по прямой к тому месту, где они оставили Линдстрема. По мере того как ветер будет меняться и поворачивать, им придется изменять курс, чтобы боковые волны не перевернули их. Их курс поэтому будет представлять из себя ломаную со множеством поворотов. Им повезет, если они выйдут на цель в радиусе двадцати миль.
Маленькое судно, как плуг, врезалось в крутой вал, который иногда вздымался перед ним, словно стена из металла, или отступал, открывая перед ним глубокую пропасть, в которую катер устремлялся, как неуправляемый вагончик на американских горках. Поразительно было уже то, что они вообще продвигались вперед. Плавание назад к Банке Грэпплера займет гораздо больше времени, чем они первоначально рассчитывали.
В Порт-Антонио они взяли дополнительный груз топлива, вместе с домкратом на тележке из гаража на Рэд Хассл Лейн, которым заведовал человек по имени Уинстон, друг чиновника из экспедиционной службы. Помимо платы за топливо и домкрат, больше никакие деньги не перешли из рук в руки. Как только люди поняли, что Рубен и Анжелина действительно намерены вернуться на банку в надежде спасти друга, они сделали все, что было в их силах, чтобы помочь. Семья Уинстона пришла на причал вместе с ними. Экспедитор, которого звали Байрон, разыскал пару рыбаков, которые помогли перевезти топливо и домкрат на «Фаншетту».Рубену и Анжелине совали в руки еду. Им обещали молиться за них в приходской церкви. Никто не знал, где можно было вовремя разыскать приемопередающую радиостанцию.
Сейчас все это было позади. Они остались одни, и никто не мог прийти им на помощь. Запертые в рубке, как заключенные в камере, они держались, сжав зубы. Каждого несколько раз рвало, пока не осталось ничего, кроме сухой отрыжки, оставившей их измученными и дрожащими. Всякий раз, когда катер взлетал на гребень волны, они, внутренне сжавшись, ждали безумного падения в пропасть, которое приходило вслед за этим. И всякий раз, когда они обрушивались вниз, им казалось, что это падение никогда не остановится, что они уйдут в самые глубины. Слова были бесполезны. Ветер, дождь и волны разрывали их в клочья, едва они успевали срываться с губ.
Рубен посмотрел на хронометр. 02.11.03. Воздуха у Линдстрема оставалось на четыре часа. Прошло уже два часа с тех пор, как они снова вышли в море. Борясь с ветром, который, казалось, налетал сразу с нескольких сторон, они потратят еще по меньшей мере три, чтобы добраться до места. Крепко вцепившись в поручни, они смотрели, как стена за стеной воды обрушиваются с ревом на нос их катера.
Казалось, этому не будет конца. Ветер, как пощечины гигантской руки, дождь, как второй океан, тяжелые волны, как дома, сухая муть под ложечкой, в животе так и крутит, животный страх, боязнь утонуть, боязнь наскочить на риф, боязнь темноты, головная боль, будто удары молота позади ноющих глаз, дрожащие пальцы и руки, какие-то дюймы толстого стекла между ними и самыми дальними уголками ада.
Прошли почти пять часов после их отплытия из Порт-Антонио, когда они увидели свет фонаря, белый проблеск вдали, по левому борту. В следующее мгновение он пропал за высокими валами. Все трое столпились около узкого окна, напряженно вглядываясь в темноту, чтобы не пропустить его возвращения, малейшего намека на него. Сэм остался на месте, пережидая бурю. Минуты тянулись, как часы. За окном было только море, только непроницаемая тьма шторма.
Внезапно тяжелый вал поднял их над волнами, и они увидели его: белый фонарь на спасательном круге у южной оконечности банки. Если круг не оторвался, их сейчас разделяли мили полторы в северо-западном направлении. Все, что им нужно было сделать, – это добраться туда. Воздуха в баллонах у Линдстрема оставалось примерно на час.
В этот миг ветер спал, словно переводя дыхание. Рубен примерно вычислил курс. Анжелина взглянула на экран гидролокатора и ободряюще улыбнулась. Они были над банкой.
Двадцать минут спустя они увидели его: красный свет, стиснутый со всех сторон невообразимой тьмой. Вопрос был в том, как близко им удастся к нему подобраться. Если они окажутся слишком далеко, Рубен ни за что не успеет вовремя отыскать останки корабля. Они изменили курс, направляясь к тому месту, где, по их мнению, они видели свет в последний раз. Когда через десять минут они увидели его снова, он был так же далеко и сзади по левому борту. Еще через десять минут он переместился на правый борт. До него все еще оставалась миля, может быть больше. Будь у них время и терпение, они вышли бы на фонарь. Сейчас у них не было ни того, ни другого.
Рубен облачился в неопреновый костюм и пристегнул единственный оставшийся баллон. Он посмотрел на Анжелину. Пора.
Дверца рубки открылась в безумный кошмар. Рубен стиснул зубы и шагнул наружу, волоча домкрат за собой. Ветер вцепился в него, грозя бросить всем телом на поручни. Анжелина вышла следом. Они кое-как добрались до фальшборта, держась за веревку, чтобы устоять под порывами ветра. Вода неслась по палубе нескончаемым потоком, хватая их за ноги, норовя повалить. Анжелина ухватилась за пиллерс и привязала к нему вторую веревку, которая состояла из нескольких кусков, прочно связанных вместе. Если она оборвется или развяжется, у Рубена будет мало надежды вернуться к лодке.
Привязывая линь к его поясу, она подалась вперед и коротко поцеловала его в губы. У них был соленый вкус. Все вокруг имело вкус соли. Ей хотелось обнять его, но она не осмеливалась отпустить пиллерс.
– Удачи, – прокричала она; ее слова унесло прежде, чем они смогли достичь Рубена.
Он кивнул, сел сверху на фальшборт, кувыркнулся назад и, исчез. Она посмотрела на то место, где он упал в воду, но там не было ничего, даже расходящихся кругов.
61
Он почувствовал, что быстро идет ко дну, целиком во власти сил, которыми не мог управлять. В считанные секунды рев урагана превратился в воспоминание, но даже здесь, на глубине, его толкало и швыряло, как пробку.
Ближе ко дну эта круговерть утихла, но море оставалось в состоянии непрерывного движения. Он ощутил, как его подняло и бросило на упругой тошнотворной волне, прокатившейся назад и вперед по глубине. Раздался глухой толчок: это ударился о дно отпущенный им домкрат. Приподняв его снова, он воспользовался резервным «осьминогом», чтобы подкачать воздух в жилет. Теперь он обрел достаточную плавучесть, чтобы оторвать домкрат от дна и плыть с ним, прицепив его за шею.
Прежде чем нырнуть, Рубен примерно определил направление на фонарь, и сейчас, глядя на компас своего комбинированного прибора, развернулся в ту сторону. Несмотря на воздух в жилете, домкрат тянул его книзу, затрудняя движения. Он продвигался в основном за счет ласт, нагнув голову, вытянув ноги на всю длину и энергично работая ими, напрягая все силы в темной океанской глубине; сплющенные пузырьки воздуха, тугие и готовые разорваться, натужно поднимались вверх, прочь от него, назад к ужасной поверхности и шторму.
Он включил фонарь. Под ним во все стороны тянулось морское дно, неровное и безразличное. Тяжелые рыбины неуклюже проплывали мимо, их жутковатые плавники мелькали, рты открывались и закрывались, – настороженные, печальные создания. В нескольких футах от него проскользнул серый бок одинокой барракуды. Рубен продолжал работать ногами, молясь про себя, чтобы поблизости не оказалось акул мако.
Он заметил свет спустя много времени после того, как потерял всякую надежду, – едва различимый белый проблеск слева, тусклый, но тем не менее узнаваемый. Это был неистощимый фонарь – «светляк», который он прикрепил к якорю перед тем, как покинуть Линдстрема. Круто повернув, он быстро заработал ластами, ощущая всем телом прилив новых сил. Может быть, он все же успеет вовремя.
Луч его фонаря нашарил якорь, потом Линдстрема, лежавшего там, где Рубен оставил его. Пузырьки воздуха не поднимались вверх. Линдстрем не подавал никаких признаков жизни.
Рубен опустился рядом с другом на колени. Он все-таки опоздал. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что швед умер не потому, что у него кончился воздух. Он, должно быть, покончил с собой, оторвав воздушную трубку от маски.
И тогда он вгляделся еще внимательнее. Трубка не была вырвана. Ее аккуратно перерезали пополам. Рубен опустил глаза, ища нож Линдстрема. Его нигде не было. Копошась в грязи и иле, он обшарил все вокруг, но так ничего и не нашел. И тут он посмотрел на голень Линдстрема, выступавшую из-под якоря. Нож как был, так и торчал в ножнах. И не только это – Линдстрем, придавленный якорем, просто не смог бы дотянуться до него.
Линдстрем не лишал себя жизни. Кто-то другой сделал это за него.
62
Рубен расстегнул пряжку, и домкрат упал на дно. Резким движением он дернул за клапан, который выпустил воздух из его жилета. Поднимать якорь было теперь пустой тратой времени. Он оставит старого моряка здесь, с «Галлифаксом»,в его родной стихии, вместе с рыбами и другими безымянными мертвецами. Погребение в море – швед не желал бы для себя иной судьбы.
Избавившись от тяжелого груза, он сразу подумал о том, зачем убийцам Линдстрема вообще понадобилось появляться здесь. Ему, разумеется, надо будет самому все осмотреть и убедиться. Линдстрема убили не забавы ради. Он не представлял для них опасности – но, возможно, он видел что-то, или кого-то...
Было очевидно, что кто-то шел следом за «Фаншеттой»от самого Порт-о-Пренса, держась все время за пределами видимости, пока не узнал или не догадался, что они нашли останки затонувшей шнявы. Должно быть, девять часов назад эти люди видели, как «Фаншетта»уходит, подошли на место ее стоянки и обнаружили спасательный круг. Далее события развивались естественным путем.
Привязав свой линь к якорю, Рубен налегке поплыл сквозь движущуюся толщу воды к останкам корабля. Все было как прежде. Здесь на изменения уходили десятилетия, века. Он пробрался внутрь через отверстие на юте и скользнул в колодец, где когда-то была лестница, потом через кают-компанию проник в комнату скелетов.
Сундук исчез, как он и думал. Кости были потревожены, другие предметы отброшены в сторону, некоторые, насколько он мог судить, были унесены вместе с сундуком. Видимо, эти люди знали, что искали. Анжелине было известно о сундуке, и Рубен не мог поверить, чтобы Седьмой Орден не знал о его существовании.
Сейчас убийцы должны быть на пути в Порт-о-Пренс, захваченные, как и «Фаншетта»,ураганом. К завтрашнему утру сундук вполне мог снова оказаться на дне моря, погребенный гораздо глубже, чем когда-либо, ставший навсегда недосягаемым для людей. Что хранилось в нем помимо золотых предметов из Тали-Ниангары? Сокровища из Европы? Золото и драгоценные камни, кольца и серьги, нитки роскошного белого жемчуга, лаковый миниатюрный портрет давно умершей возлюбленной? Обычные реликвии отверженных?
Рубен поплыл назад через изъеденный морем корабль, подавленный, одинокий грешник; чувство вины тяжко давило на плечи, как воздух в баллоне на спине, который прижимал его ко дну, пусть даже и поддерживая в нем жизнь. Неужели его отец и мать умерли из-за этого, из-за пригоршни безделушек с Золотого Берега, ржавого сундука, белокурого локона возлюбленной? В углу кают-компании мурена шевелила своим длинным гибким телом. Рубен устремился вверх и выплыл в пустоту бездны и зеленое море.
* * *
Подняться назад на «Фаншетту»оказалось самой опасной частью всей операции. Катер ходил кругами, держась как можно ближе к спасательному кругу. Он подплыл к нему под водой, ориентируясь на его огни. Но чтобы подняться на борт, ему было нужно выплыть на поверхность, а обстановка наверху быстро ухудшалась.
Снова надув воздухом свой жилет, он расстегнул ремни и отправил ненужный теперь баллон с его хитросплетением трубок и клапанов на дно. Он достаточно хорошо мог дышать через трубку, прикрепленную к маске. Проблема заключалась в том, чтобы подняться на борт танцующего катера при волнах в девять и двенадцать метров раньше, чем силы покинут его и он отправится на морское дно вслед за баллоном.
Снова и снова гигантские волны подхватывали его и с размаха швыряли о борт лодки. Он был весь в синяках и быстро терял силы – глубокая усталость последних дней наконец-то брала свое. Руки соскальзывали, когда он пытался ухватиться за лестницу, которую спустила через борт Анжелина. Он уже потерял счет безуспешным попыткам, тому количеству раз, когда его исцарапанные в кровь пальцы хватались за перекладину только затем, чтобы его тут же отрывало от нее, оставляя барахтаться в нескольких шагах от раскачивающегося борта.
Он быстро слабел, каждая новая попытка изматывала его все больше, превращая следующую в поистине циклопическую задачу. Еще одна или две – и все, конец. Отчаянно молотя по воде руками и ногами, он подтягивался через бушующие волны к спасению. И как раз когда он протянул руку к лестнице, волна, выше и мощнее предыдущих, бросила его о борт, выбив изо рта трубку. Борясь за глоток воздуха, он увидел, как «Фаншетта»отдаляется от него. Он был побежден. Мечась, глотая воду, задыхаясь, он начал тонуть.
Вдруг что-то ударилось о воду в полутора метрах от него. Анжелина наконец увидела его и выбежала на палубу, рискуя жизнью, чтобы бросить ему второй спасательный круг на лине. Круг вынырнул и выровнялся, мигая ему, как маяком, своей крошечной лампочкой. Рубен начал грести к нему, сражаясь с подводным течением, которое засасывало, тащило его в глубину. И он добрался до него, твердого и безукоризненно ровного под пальцами, как граненый алмаз, ободрав кожу с костяшек. Он добрался до него и не собирался отпускать.
Она подтянула его к катеру, сидя на палубе и упираясь ногами в фальшборт, пока Август обвязывал ее веревкой и намертво прикреплял другой конец к пиллерсу. Рубен добрался до лестницы, ухватился за первую ступеньку и начал подниматься из воды.
Никто не произнес ни слова, когда он перевалился через борт на палубу и пополз к рубке. Он вернулся один, и это было все, что им нужно было знать. Они последовали за ним, захлопнув дверь от шторма, и смотрели, как он без сил повалился у штурвала. Палуба нырнула в одну сторону, потом в другую, потом весь мир накренился и покатился куда-то.
Он стоял на коленях, его рвало соленой водой, выворачивая наизнанку, горло нестерпимо горело. Потом несколько мучительных позывов, когда рвать было уже нечем, потом кашель. Он кашлял и кашлял и никак не мог остановиться, и ему казалось, что сейчас умрет. Подняв глаза, он увидел, что Анжелина и Август смотрят на него, и постарался сказать им, что ему очень жаль, но из горла вырывался только глухой, надрывный кашель; потом он опять поднял голову и увидел Свена: его белые волосы шевелились, колеблемые движениями воды, потом подводное течение подхватило его и увлекло вниз, в темные безмолвные глубины, где все начиналось с начала.
63
Вашингтон, округ Колумбия, воскресенье, 18 октября, 9.30 утра
Никогда еще Вашингтон не выглядел таким негостеприимным. Бури прошли, оставив землю измученной, а небо – опустошенным. Потомак был все еще грязным и разбухшим от тяжелых потоков дождевой воды, стекавшей с Аллеган. Салли протерла запотевшее ветровое стекло своего автомобиля; город кувырком проносился мимо. Она уже забыла, как здесь может быть одиноко.
Пришла пора серьезных решений. АНКД более было не в состоянии сдерживать деятельность Седьмого Ордена своими силами. Была созвана встреча избранных людей из разведки, людей, которых они знали и которым могли доверять. Каждый получил приглашение в строго конфиденциальной форме: никто из приглашенных не знал, что другие тоже будут там.
Встреча должна была пройти дома у Сазерленда Крессуэлла, вашингтонского директора АНКД. Сазерленд с самого начала получил полную информацию об Ордене, но, основываясь на последних событиях, принял решение обратиться за помощью к другим правительственным органам.
Выбор тех, кому можно было раскрыть эти секреты, представлял собой нелегкую задачу. Никто не знал точно, как глубоко удалось Смиту / Форбсу и его боссам проникнуть в разведывательную сеть и другие правительственные учреждения. АНКД располагало списком из двадцати восьми человек, о которых было известно, что они являлись членами Ордена или были поставлены им на влиятельные должности. Другой список содержал пятьдесят три имени подозреваемых членов. Одиннадцать человек с полной определенностью находились под влиянием Ордена. Крессуэлл был относительно уверен, что у Форбса имелся компромат и на других людей, чьи сексуальные, финансовые или политические безрассудства позволяли оказывать на них давление.
В итоге АНКД составило короткий список лиц, лично известных Крессуэллу, Салли и нью-йоркской группе. Этот список был тщательно рассмотрен каждым из них по очереди, потом пропущен через компьютер для удаления любого, кто имел отношения, выходящие за рамки строго официальных, хотя бы с одним действительным или подозреваемым членом Ордена как внутри собственных агентств, так и вне их. Итоговый список включал в себя всего пять имен: Майк Фордхэм, руководящий работник разведывательного директора ЦРУ; Джоэль Гаррисон, секретарь Национального разведывательного совета; Грейс Сала из Агентства национальной безопасности; Крис Маркопулос из оперативного директората ЦРУ и Кевин Мак-Намара из ФБР.
Встреча должна была выглядеть как можно менее официальной. Сазерленд Крессуэлл жил в большом доме за городом, по дороге в Аннаполис. Он предложил воскресенье, потому что этот день гарантировал присутствие каждого из приглашенных и заставил бы их – и всех остальных – думать, что это самая что ни на есть обычная встреча друзей на уик-энде. На обед было запланировано мясо на углях, если погода не подведет. Жена и дети Крессуэлла тоже будут там. Майк Фордхэм и Хастингс Донован собирались привезти своих детей, которые были примерно одних лет с детьми Крессуэлла. Джоэль Гаррисон и Кевин Мак-Намара обещали взять с собой жен.
Салли прибыла одной из последних. Подъездная дорожка была вся уставлена машинами. Сазерленд встречал прибывающих гостей на пороге дома. Дом стоял на некотором удалении от дороги, среди багряных и золотых деревьев, в центре огромного ковра из осенних листьев, который становился толще с каждой минутой. Время от времени откуда-нибудь из-за дерева появлялась фигура, зябко дула на руки или бормотала что-то в радиопередатчик и снова исчезала. Безопасность была на уровне.
Из парка позади дома доносились крики игравших там детей. Из невысокой кирпичной трубы поднимался сизый дым. Где-то неподалеку гремели хлопушки. Когда Салли выходила из машины, запах сжигаемых листьев оживил в ней воспоминания о детстве, проведенном в Нью-Гемпшире. Она не заметила короткого солнечного блика на стеклах мощного бинокля на холме, возвышавшемся над домом.
Атмосфера уюта и блаженной расслабленности исчезла, едва она только вошла в дом. Сазерленд решил устроить встречу в своей берлоге – большой, с бесчисленными книжными шкафами вдоль стен комнате на верхнем этаже. Большинство людей, собравшихся там, были незнакомы Салли и, более того, незнакомы друг с другом. Маленькая группа работников АНКД собралась тесным кружком в одном углу. Разговаривали мало.
Сегодня утром, до приезда гостей, Крессуэлл обследовал весь дом сверху донизу на предмет подслушивающих устройств, использовав для этого людей, которые сейчас охраняли территорию его дома. Все они были выбраны Сазерлендом лично. Он сам прошел вместе с ними по всему дому, чтобы убедиться, что они ничего не пропустили.
Последними прибыли супруги Мак-Намара. Кевин проследовал за Крессуэллом в его кабинет и был озадачен – как и все, за исключением людей АНКД, – увидев там столько народа. Крессуэлл был неразговорчив, на лице его застыло угрюмое выражение. Снаружи голоса детей сверлили осенний воздух – контрапункты к тем словам, которые уже складывались в его голове. «Возможно, это как раз к месту, – подумал он. – Ради кого же еще делается все это?»
Он прошел в переднюю часть комнаты и повернулся лицом к своей небольшой аудитории. Еще никогда за всю свою карьеру он так не нервничал. В течение следующего часа или около того будут приняты решения, которые окажут глубокое воздействие на судьбу его собственной страны и ряда других государств. Совершенно неизбежным \"результатом того, что решит эта небольшая группа людей, станут потерянные или загубленные жизни. Он чувствовал ужасный груз ответственности. И ужасный страх.
– Леди, джентльмены, – начал он. – Я должен извиниться за этот маленький обман и надуманный предлог, под которым я собрал вас здесь. Вы уже, наверное, догадались, что у меня были особые причины пригласить вас сюда сегодня и именно таким образом. Большинство из вас, я думаю, не знают друг друга в лицо, хотя в некоторых случаях имена, возможно, окажутся вам знакомыми. Поэтому прежде всего я бы хотел, чтобы вы представились, каждый по очереди.
Когда представления были закончены, Крессуэлл опять взял слово.
– Через несколько секунд, – сказал он, – мисс Салли Пил, директор АНКД по нью-йоркскому региону, объяснит вам причины этой встречи. Я хочу, чтобы вы очень внимательно выслушали все, что она скажет. Вся эта информация была проверена и перепроверена мною лично и горсткой в высшей степени надежных работников главного офиса АНКД здесь, в Вашингтоне. Я считаю, что сведения мисс Пил в массе своей достоверны. Я также считаю ее выводы крайне реалистичными. Пожалуйста, не спешите с их оценкой. Выслушайте ее до конца. После этого вы можете задавать любые вопросы. – Он замолчал и повернул голову. – Салли...
Она говорила больше часа, проведя свою аудиторию через все стадии: от неприкрытого скептицизма до ошеломленной убежденности в правоте ее слов. Она предоставила им факты, документы, фотографии, источники – материалом она владела безукоризненно. Используя слайды, подготовленные на «Эппл Цех», она показала им цифры, карты, линии связи, даты. Но ее слова и образы были лишь полированной поверхностью того, что лежало глубже, как толстый слой макияжа на лице трупа. В узкой комнате, залитой спокойным солнечным светом, под смех детей, растекавшийся волнами в напоенном осенними запахами воздухе, древнее зло, упрямо ворочаясь, возвращалось к жизни.
– Примерно год назад, – говорила Салли, – мы организовали небольшую группу наблюдения на Гаити. Всего у нас там было четырнадцать оперативных работников, в большинстве своем местные жители или гаитяно-американцы во втором поколении из Бруклина и Майами. Три недели назад двенадцать человек из них были убиты после серии отдельных, скоординированных между собой нападений в Порт-о-Пренсе, Кап-Аитьене и одном-двух городах поменьше. Одному из американцев удалось выбраться из страны живым. Четырнадцатый оперативник, известный нам под именем Макандал, был убит девять дней назад на церемонии вуду в пригороде Порт-о-Пренса.
Уцелевшего человека зовут Феликс Саймон. Он сумел добраться до Майами и выйти с нами на связь вскоре после этого. К сожалению, он был серьезно ранен при нападении и сейчас находится в больнице, иначе он был бы здесь со мной и сам рассказал бы вам все, что ему известно. Я, однако, беседовала с ним два дня назад, и мне удалось воссоздать примерную картину того, что, по моему мнению, происходит на Гаити в данный момент.
Она прервалась и сделала глоток воды из стакана, который стоял на столе перед ней. Напряжение в комнате нарастало. Даже звуки ребячьей возни, казалось, отдалились куда-то.
– Как большинству из вас уже известно, ситуация на Гаити нестабильна больше, чем обычно, с тех пор, как генерал Цицерон пришел к власти. Оппозиционные группировки образовались во всех крупных городах. Деньги поступают с Кубы. Со временем, как мы полагаем, полномасштабная революция могла бы прочно утвердить Гаити в составе стран коммунистического лагеря. Я понимаю, многие из вас могут не согласиться с подобным анализом. К сожалению, это никак не повлияет на то, что там вот-вот произойдет.
Факт состоит в том, что Седьмой Орден считает коммунистическую революцию неизбежной, если ничего не будет сделано, чтобы предотвратить ее. Предпочитая не ждать, пока Цицерона свергнут и их собственные планы затормозятся на неопределенное время, они решили сделать упреждающий ход. У них есть свой кандидат на президентской пост, генерал Валрис, нынешний министр обороны.
– У нас есть... – Она подошла к самой трудной части. – У нас есть два человека, которые в данный момент выполняют наше задание в Порт-о-Пренсе. Оба не имеют никакой оперативной подготовки. Один из них является лейтенантом нью-йоркской полиции, другая – гаитянка, чей брат возглавляет национальную службу безопасности при Цицероне.
Лейтенант Абрамс и Анжелина Хаммел были направлены на Гаити в качестве... приманки. – Салли закрыла глаза. Она увидела черных рыб с рядами треугольных зубов, рыбы плавали в водной круговерти. Она не могла рассказать им всего, так было решено.
– Мы полагаем, что рыба, возможно, клюкнула. Вчера президент Цицерон ввел комендантский час.
Есть сообщения о появлении войск на улицах нескольких городов. Два главных аэропорта были закрыты. И мы потеряли всякую связь с нашими двумя агентами. Мы полагаем, что Уоррен Форбс также находится сейчас на Гаити. Лично я убеждена, что он просто ожидает приказа действовать. Нам необходимо принять меры быстро, и эти меры должны быть решительными. Вот почему вас пригласили сюда сегодня.
Салли села. Она чувствовала опустошенность внутри. Ее руки дрожали. Глаза всех присутствующих были устремлены на нее. Она взглянула на часы. Обед должен был начаться десять минут назад. Она удивилась, почему жена Сазерленда не позвонила ему в «берлогу», чтобы сказать, что все готово. Сазерленд, специально попросил ее об этом, чтобы не дать затянуться утреннему разговору. Было жизненно важно, чтобы каждый чувствовал себя свежим и готовым к самой трудной части сегодняшней программы – послеобеденной дискуссии.
Сазерленд тоже поглядывал на часы. У него появилось странное ощущение, что не все совсем в порядке. Он исподтишка оглядел комнату. Все выглядело так, как и должно было выглядеть. Салли снова встала, чтобы прояснить один-два момента, потребовавшие немедленного внимания. Сазерленд почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке. В чем дело? Почему он так разнервничался?
Салли села. Эмерик Йенсен предложил несколько комментариев. Кто-то задал вопрос. Сазерленд не слышал о чем, он был слишком занят прислушиваясь, очищая сознание. И вдруг со щелчком все встало на место. Дело было не в каком-то звуке, а в отсутствии звуков – тишина, которая привлекла его внимание. Дети играли снаружи, носились туда-сюда, кричали, смеялись. В какой-то момент все эти звуки прекратились.
Возможно, его жена увела, их в дом, чтобы приготовиться к обеду? Сазерленд прислушался. Внизу не было слышно ни детей, ни взрослых. Он знал этот дом, он прожил здесь с семьей пятнадцать лет, он знал его звуки.
Не говоря ни слова, он встал и подошел к боковому окну кабинета, которое открывалось на внутренний дворик и парк. Он посмотрел вниз.
Что-то случилось со временем. Оно остановилось, пустилось вскачь, остановилось снова. Он прислушался к ударам собственного сердца, и между каждым толчком проходили целые жизни. Он слышал голоса за спиной, но не понимал, что они говорят.
– Я спросила, с тобой все в порядке, Сазерленд? – Салли шагнула к нему. Он словно не слышал ее. На что он там смотрел? Почему его руки так сцепились вместе? Она подошла и встала рядом. Он побелел, как лист бумаги. Она проследила его взгляд, через окно и вниз, в парк.
– Господи милосердный!
Дети лежали на лужайке, там, где их свалил газ, некоторые лицом вверх, другие – вниз. Сюзи Крессуэлл была среди них, девочка в розовом свитере. Салли узнала дочерей-близняшек Донована, Эллен и Линду. Вместе с детьми на траве лежало несколько взрослых.
Человек в черном костюме и противогазе пробирался между неподвижными фигурами. В руке он держал пистолет с глушителем и приканчивал свои жертвы одну за другой выстрелом в затылок, по одному на каждую. Тела по очереди дергались и замирали.
Салли повернулась и схватила свой жакет, наброшенный на спинку стула. Со всех сторон к ней обратились недоумевающие лица. Кто-то уже вскочил на ноги. Она выхватила из кармана переговорное устройство и нажала кнопку.
– Гари! Роберт! Вы внизу! Вы меня слышите? – Она пыталась связаться с охраной, выставленной вокруг дома. Она знала их всех по именам. – Пит! Кто-нибудь, немедленно сюда! Отвечай же, ради Бога!
В коридоре за дверью кабинета послышались шаги.
Последним, что она услышала, – последним, что услышал каждый из них, – был громкий взрыв, сорвавший дверь с петель. Последним, что она увидела, был человек в черном, который держал в руках тяжелый автомат.
64
Порт-о-Пренс лежал истерзанный и побитый в неверном солнечном свете, охраняемый с тыла нависшими над ним опустошенными холмами. Море тыкалось в берег, как соленый кончик языка, пробующий дупло в гнилом зубе. Спокойные воды после сердитых волн, свет после тьмы, тишина после неистового рева, гниение после смерти. Только море было живым, оно набухло, покрытое нефтью и обрывками водорослей, бесчисленными обломками и всевозможным мусором, – оборванное, грязное существо.
«Фаншетта»ковыляла к гавани, сидя низко в воде. С чистого голубого неба упала птица, белокрылая, с хриплым пронзительным криком, и, пролетая, задела крылом рулевую рубку. Маленькое судно приняло много воды на борт, и его насосы уже начали заедать. Рубен, Анжелина и Август стояли на палубе, бессловесные и переставшие что-либо чувствовать, и смотрели, как море расступается перед ними. Они пережидали ураган всю первую ночь и большую часть следующего дня, то погружаясь в сон, то приходя в себя на какое-то время; их сны были белыми и нагими, одержимыми ураганом.
Три раза Анжелина просыпалась в жутком крике, и не было никого, кто мог бы ее утешить. Август долго сидел, устремив неподвижный взгляд в море, потом и он погрузился в тревожный, дерганый сон. Рубен плавал в горькой темноте, в него входили боги, которых он и не знал, и не любил. Его родители не навещали его там, не приходили ни Девора, ни Линдстрем, ни Дэнни, никто из мертвых. Но он видел живых, он видел Салли, Форбса, Макса Беллегарда, они исполняли какой-то странный танец, а Дуг Хупер, кровавый, бесстрашный, с посеревшей кожей, вращался среди них с ожерельем из горящих брошюр на шее.
– Куда ты пойдешь. Август? – Анжелина не хотела задавать этот вопрос, пока они не окажутся в гавани. – Что будешь делать?
Мальчик пожал плечами. Без Линдстрема ему было некуда идти, нечем зарабатывать на жизнь, без Линдстрема не было будущего. Анжелина посмотрела на его порванную одежду и грязные босые ноги. Кто он? В свои двенадцать-тринадцать? Обломок кораблекрушения, вроде резиновых шин и пустых бутылок, которыми была забита гавань Порт-о-Пренса. Юнга без капитана и без корабля. «Фаншетта»,она почти не сомневалась в этом, будет продана, чтобы оплатить долги Линдстрема. Не останется ни гурда.
– Я думаю, тебе лучше пойти с нами, – предложила она.
Мальчик снова пожал плечами. Он держал старого кота на руках, механически поглаживая его полосатую шкуру, покрытую белесыми пятнами соли.
– Сэм тоже может остаться, – сказала она. Но надолго ли? Это место перестало быть ее домом, им никогда не разрешат взять Августа с собой в Соединенные Штаты. Возможно, Мама Вижина сможет помочь.
Август кивнул. Он не был таким дураком, чтобы отказываться от щедрости богачей. В его глазах Анжелина и Рубен были сказочно богаты. Он научился брать от жизни те крохи, которые ему перепадали, с притворным смирением. Но в душе он по-прежнему ненавидел эти подачки, по-прежнему жаждал свободы, которая позволит ему швырнуть все это назад в чье-то лицо.
Они бросили якорь недалеко от небольшого пирса севернее Форта Святой Клары и добрались до берега в шлюпке, оставив все оборудование на борту. Гавань по какой-то странной причине обезлюдела, словно шторм лишил всех воли и никто не смог устоять перед искушением не пойти сегодня на работу. В утреннем воздухе чувствовалось напряжение, которого не было, когда они выходили в море, некая атмосфера смутной встревоженности, которая не была делом рук одного лишь урагана.
«Пежо» ждал их там, где они его оставили. Буря повсюду наделала огромных луж. На пути к дому Мамы Вижины они видели новые следы разрушения по обе стороны дороги. Ветер пронесся по острову, вырывая с корнем деревья, опрокидывая заборы, выхватывая курил из курятников и птиц из гнезд, перетирая, перемалывая, колотя и круша без стыда и жалости. Улицы были завалены всякой всячиной, которая пролетела по воздуху не одну милю, прежде чем приземлиться здесь: покореженные горшки и кастрюли, разбитые бутылки из тыкв-горлянок, кокосовые орехи, лопаты, свечи, сломанное распятие. Окна во многих домах не выдержали чудовищного напора ветра и лопнули, разбросав осколки стекла во все стороны. Рубен подумал о Хуперах, об их разгромленном магазине. Они свой ураган пережили заранее. «Интересно, что с ними сталось?», – спросил он себя.
Мама Вижина ждала их. Кто-то видел, как «Фаншетта»возвращалась в гавань, и сообщил ей об этом. Электричество было отключено, телефоны не работали, но Порт-о-Пренс продолжал функционировать на свой манер, по другим правилам. Для того чтобы люди здесь узнавали о последних известиях, им не были нужны ни телефоны, ни газеты. Если вы хотели знать, что действительно происходит в городе, вы не настраивали радио, вы слушали лесной телеграф.
Они поели немного, изображая аппетит, которого не испытывали. Кто-то заговорил о любви в гладких, уклончивых выражениях: любви к mysteres,любви к океану, любви к смерти. Сидя на своих стульях, они вдыхали запах китайской розы и олеандра, миндаля и бугенвилии, темные запахи, неустойчивые и неповторимые, воскресшие после шторма. Поговорили ни о чем. Мама Вижина посматривала на мальчика, понимая, что ему почти не на что надеяться. Кто-то другой заговорил об одиночестве. Слышался стук ложек о тарелки, ярко посверкивали ножи, пахло возрождением. На улице снаружи мужчины и женщины аккуратно складывали вместе разбросанные кубики своих жизней, как делали это много раз в прошлом. Поговаривали о покаянии и воздаянии за грехи.
Расследование убийства Макандала не продвинулось ни на шаг. Полиция установила его личность, это был мужчина тридцати четырех лет по имени Отар Ле Савёр, недавно перебравшийся в Порт-о-Пренс их Ле-Ке, служащий министерства культуры, без криминального прошлого. Он оставил после себя женщину – femme caille -в Порт-о-Пренсе, от которой имел трех детей, и еще одну – femme placee -в Каррефуре. Его убийцу разыскивали. Улик не было.
Когда ее подруги ушли, – те самые женщины, которые говорили о любви и одиночестве, – Мама Вижина села с Рубеном и Анжелиной в тесный кружок и рассказала им тревожную новость. Политическая ситуация была напряженной и ухудшалась день ото дня, ходили слухи о разгоне политической оппозиции, о комендантском часе, о потоках крови на улицах. Давно обещанные выборы откладывались, людей призывали объединиться в своей преданности к их вождю и защитнику, президенту Цицерону, подстрекатели к неповиновению будут расстреливаться на месте. Слухи переполняли город, прошлой ночью на стенах появились граффити, страх накрыл столицу, словно рука в перчатке. Любовь и одиночество. Единственный выход.
Вскоре после завтрака Август исчез. Сэм остался в доме, встревожено мяуча, отказываясь от пищи. Вошла Локади в ярком платье с цветочным узором и забрала его, царапающегося, не понимающего, что происходит. Анжелина дала ей шляпу Линдстрема, которую она захватила с собой с «Фаншетты»,чтобы девушка положила ее рядом с котом, но Локади отказалась ее брать, заявив, что шляпа не принесет ему утешения, что коты, в конце концов, не собаки.
После этого они поднялись наверх и легли спать. Анжелина долго лежала с открытыми глазами, глядя на свет, просачивавшийся через голубые ставни. Свет чертил на полу фигуры, которые лениво передвигались. Стоило ей закрыть глаза, как комната тут же начинала раскачиваться взад-вперед и с боку на бок, принуждая ее снова открывать их, чтобы найти взглядом что-нибудь твердое и неподвижное. Когда сон наконец овладел ею, ее сны были наполнены запахом тертой ванили и горько-сладким вкусом французского шоколада.
Было далеко за полдень, когда она проснулась. Комната была погружена в полумрак, но вся испещрена крошечными точками света. Солнце оставляло размытые золотистые пятна на голых досках пола, мягкие и вместе с тем ослепительно яркие, как масло, тающее в горячей кастрюльке. Ее разбудил какой-то звук, и долгое мгновение она чувствовала удушающий страх, сдавивший ей сердце и горло.
В ногах кровати стояла тень, замершая, неподвижная. Вздрогнув, она узнала в ней Рубена. Он стоял и молча смотрел на нее. Длинная стрела солнечного света косо падала ему на грудь. Он был совершенно неподвижен. И с каждым мгновением, по мере того как ее глаза обретали свою привычную зоркость, он становился меньше тенью и больше человеком из плоти и крови.
– Я не мог уснуть, – произнес он наконец. – Кровать все время ездила подо мной, все вокруг качалось.
– Я знаю, – ответила она томным со сна голосом.
– Ты спала, – сказал он ей. – Я смотрел на тебя.
– Как долго?
– Не знаю. – Он помолчал. – Долго.
На улице снаружи дома женский голос затянул песню о любви, тягучую и мучительную. До наступления ночи будет объявлен комендантский час, танки прогрохочут мимо, песня умолкнет.
– Мне снился отец, – сказала она.
– Это была правда? – спросил он. – То, что ты рассказала мне раньше про... – Он не смог закончить предложение. Сама мысль вызывала в нем ужас и отвращение.
Она не ответила. Правда или неправда, но ей снились руки, пахнувшие ванилью, снилась стариковская борода, тершаяся о ее щеку.
Рубен подошел ближе и сел на край кровати. Она сняла с себя всю одежду, она лежала нагая под тонкой простыней, ее наполняли остатки беспокойного сна. Все смущение и неловкость упали с них, ураган разметал барьеры, отделявшие их друг от друга, они уже умерли однажды, сейчас они проходили через воскрешение. Или еще одну смерть.
Она села в постели, простыня упала, обнажив плечи и грудь – такая ужасная беззащитность. Он подался вперед и коснулся ее щеки и шеи, поглаживая усталую кожу длинными, голыми пальцами. Она вздохнула и повернулась к нему, чувствуя, как сон уступает место желанию, смерть – возрождению. Рубен наклонился и поцеловал ее в плечо, пробежав губами и языком по тонкой косточке под кожей. Она не помылась, ее тело все еще несло на себе вкус и запах моря. Ее кожа была соленой, и это была не соль тела, а глубокая океанская соль.
Он скользнул в постель рядом с ней, почувствовав, как ее руки обвились вокруг его шеи, привлекая его к ней.
– Это тоже танец, такой же, что и тогда, – сказала она.
– Я не понимаю.
– Давай я покажу тебе, – прошептала она.
Простыня сползла совсем, теперь она была полностью нагой под ним. Где-то начал мерно бить барабан. На улице песня любви поднималась и падала, как море.
65
Прошло много времени, прежде чем дым окончательно рассеялся. Вся улица была усыпана пеплом и головешками, вода в сточных канавах бежала густая и черная. Возникли трудности с пожарной машиной, ее никак не удавалось подогнать на достаточно близкое расстояние, но даже и потом напор воды оказался слишком слабым. Соседи помогали подносить ведра, но спасти удалось очень мало – слишком уж яростно полыхало пламя. Пострадали дома по обе стороны. Возможно, их придется сносить.
Легкий бриз поднял немного пепла в утренний воздух. Он был легким, прозрачным, как газ, и взлетал в воздух при малейшем дуновении ветра. Вблизи на нем можно было различить тонкие белые призраки – тени напечатанных слов. На земле безразличные ноги людей давили его, обращая в прах.
Они узнали о катастрофе, случившейся с Хуперами, вскоре после своего пробуждения. Локади вошла, расстроенная, и сообщила, что на Рю-де-Касерн был пожар, американский книжный магазин сгорел дотла.
Не дожидаясь завтрака, они поспешили туда, чтобы помочь, чем могли. С первого дня на Гаити Рубен чувствовал в себе необъяснимую ответственность за эту чету миссионеров. И его не оставляла тревога за Дуга; это был не страх как таковой, что американец может причинить ему вред, скорее, некое тяжелое предчувствие, неясное ощущение, что копившаяся внутри Хупера душевная боль, его стремление к ясности цели могут завести его слишком далеко.
Сами Хуперы физически не пострадали, но были потрясены огромностью произошедшего, безжалостным пробуждением от грез, которым явилась для них эта потеря. Все сгинуло в огне, даже мелочи, одежда, зубная паста, шоколадки «Херши». Когда появился Рубен, они стояли посреди черной от золы улицы, прижавшись друг к другу, и отрешенно смотрели на обугленные останки их предприятия, словно погруженные в безмолвную молитву, которая имела силу вернуть все, что уничтожил злобный огонь.
Джин сбивчиво объяснила, что они вернулись вчера в магазин после небольшой вечеринки, «застолья», как она ее называла, хотя, судя по ее словам, празднество проходило достаточно трезво: кофе, печенье, бесконечные молитвы. Они уснули – Дуг, как всегда, с помощью болеутолителей – и проспали почти до трех часов утра, когда от райских сновидений их пробудили громкие крики и треск пламени. Выбежав наружу. Дуг почуял характерный запах керосина. Им был щедро облит весь магазин.
Дуг придвинулся вплотную к Рубену. Его волосы были всклокочены, он не брился с того самого дня, как его ударили, взгляд был потрясенным и отсутствующим.
– Это все работа Валриса, как и тогда, – прошипел он. – Вчера он сделал еще одну попытку, предъявил мне ультиматум. Мне пришлось отклонить его. Теперь происходит вот это. Но он поплатится за все, уж я об этом позабочусь.
Джин Хупер крепко схватила мужа за руку:
– Довольно подобных разговоров, Дуглас Хупер. Если это и была чья-то работа, то только Бога. Он хочет испытать нас, доказать, что мы достойны. Собрание поможет. Мы обратимся к Собранию.
Но Дуг отстранился от нее. Нет, он не даст себя успокоить, даже мысль о благородной жертвенности не поколеблет его решимости.
– Мы остались, без гроша. Джин. Ты что, не понимаешь этого? Бог подверг бы нас испытанию, но он не стал бы разорять нас дотла. Какой в этом был бы смысл? Валрис во всем виноват, Валрис и его шайка бандитов. Но я преподам ему урок, добрый старый американский урок, который он не скоро забудет.
Рубен отвел Хупера в сторону.
– Послушайте моего совета, мистер Хупер, – сказал он. – Не позволяйте Валрису втянуть вас во что-то, о чем вы потом пожалеете. Здесь не Индиана. Человек, который отдал этот приказ, может посадить вас в тюрьму, расстрелять, бросить в море, и никто не станет задавать никаких вопросов. Тут что-то назревает, разве вы не заметили? Ходят разговоры о введении с сегодняшнего дня комендантского часа. Прошли аресты. Избиения. Два человека скончались в тюрьме. Вы здесь беззащитны, здесь нет никого, кто пекся бы о ваших интересах. Забудьте о Валрисе, забудьте о Гаити. Положите конец своим потерям сейчас, пока еще не слишком поздно. У вас может не быть еще одной такой возможности.
Хупер не ответил. Он был целиком погружен в себя.
Рубен вздохнул и повернулся к Джин Хупер:
– Где вы остановитесь?
Она показала на группу из шести-семи мужчин и женщин, стоявших рядом с магазином.
– Друзья позаботятся о нас, – прошептала она. – Они теперь наша семья.
– Отправляйтесь с ними немедленно, – посоветовал Рубен. – И возьмите билеты на первый же рейс, вылетающий из Порт-о-Пренса.
Она уперлась в него своим настойчивым взглядом:
– Спасибо вам за вашу заботу, профессор, но мы прибыли сюда не просто так и останемся здесь, пока Бог не скажет нам иначе. Не беспокойтесь о нас – побеспокойтесь о себе.
* * *
Когда они вернулись к Маме Вижине, их там ждал Август. Локади приготовила обед из жареного цыпленка под креольским соусом, красной фасоли, баклажанов и риса. Он ел так, будто постился целый месяц. Анжелине он показался усталым. Нет, даже больше чем просто усталым. Раздавленным. Ему можно было дать все пятьдесят, а не двенадцать. Или, может быть, она просто раньше этого не замечала?
Они присоединились к нему, наваливая горы риса и овощей на свои тарелки, осознав, что и они тоже по-настоящему проголодались. Предыдущий вечер они провели с Мамой Вижиной, беседуя, переключая телевизор то на государственный канал Теле-Насьональ, то на два номинально независимых канала Теле-Гаити, слушая Радио-Касик, разбираясь в противоречащих друг другу сообщениях, которые поступали из столицы и из провинции. Рубен ходил на почту, чтобы еще раз позвонить Салли, но его просто отправили обратно. Всякая связь с внешним миром была прервана.
В Батальоне Дессалин, самой крупной воинской части в стране, были отменены все увольнительные и объявлена круглосуточная боевая готовность. Президентская гвардия была удвоена. Все офицеры были вызваны из отпусков. Генерала Норда Лягерра, главнокомандующего армией, вызвали в Национальный Дворец для продолжительной консультации с президентом и генералом Валрисом. Были проведены аресты в Порт-о-Пренсе, Кап-Аитьене, Порт-де-Пэ, Жереми, Ле-Ке и Жакмеле. Макс выступил по радио, призывая сохранять выдержку, мрачно намекая на более жесткие меры в будущем.
Они рано легли, снова занялись любовью, а потом разговаривали до поздней ночи. Через открытое окно в комнате Анжелины луна разрисовывала все волшебной кистью. Они понемногу, не торопясь, открывали себя друг другу, извлекая на свет и протягивая друг другу разбитые осколки своих жизней, чтобы их можно было внимательно рассмотреть. В это утро все казалось нереальным и далеким: ласки, близость, долгие, совершенные отрезки молчания. Их рты наполнял вкус пепла.
Август поначалу говорил мало. Никто не спрашивал его, куда он уходил и чем занимался. Анжелина смотрела, как он ел – торопливые, жадные движения человека, привыкшего копаться в отбросах, сызмальства приученного самостоятельно заботиться о своем пропитании. Линдстрем не слишком старался цивилизовать его. Насытившись наконец, он стал есть медленнее. Еще некоторое время спустя положил ложку на стол.
– Я нашел их, – сказал он. – Тех, которые сделали это. – Его рот был перепачкан соусом. Анжелина вытянула руку и вытерла его своим платком. Он не отстранился.
– Тех, которые сделали что? – спросила она.
– Тех, которые убили Капитана.
Она оглянулась на Рубена и перевела ему то, что только что услышала от мальчика.
– Спроси его, откуда он знает.
Она задала вопрос. Он помялся немного, потом начал свой рассказ.
– Это было нелегко, – сказал он. – Мне пришлось спрашивать у многих. Там, на берегу. Я обошел все пирсы, причал для «ро-ро», контейнерный док – все прочесал до самой стоянки военных кораблей. Там сейчас черте что творится. Чертовый шторм все перевернул вверх дном. В общем, я спрашивал, кто еще пришел в порт после урагана, кроме нас то есть. Понимаете, тот, кто убил Капитана, не мог вернуться, раз шторм начался. Они прошли, может, половину пути сюда, когда их накрыло, может, еще меньше. Либо они легли в дрейф и положились на судьбу, либо поставили штормовой якорь, как и мы. Как только все успокоилось, они должны были прийти сюда раньше нас.
– Откуда ты знаешь, что они вернулись сюда, в Порт-о-Пренс?
– Они последовали за нами отсюда, так? После такого урагана они не стали бы торчать там без толку, они бы сразу вернулись. И было три лодки, которые вернулись до нас. У меня есть их названия. Был один каботажник, его накрыло на пути из Сантьяго. Его можно не считать. Потом была рыбацкая лодка под названием «Ти Койо».Мотор заглох. Их в доках знают. Я сам видел, как они выходили в море. Они в порядке.
Но вот третья, это она и есть. Называется «Кинкин».Сорокафутовка, как и «Фаншетта».Вернулись позавчера. Никаких проблем с двигателем, вообще ничего, просто застряли в море, как они сказали. Шкипером там один такой, которого зовут Толстый Мосо. С ним было три пассажира. Их на берегу никто не знает.
– Как они выглядели, эти пассажиры?
– Двое черных и blanc.Белого найти будет нетрудно. У него шрам. Длинный шрам на правой щеке.
66
Стук в дверь разбудил их сразу после полуночи. Реакция Рубена была автоматической, он скатился с кровати, еще не успев окончательно проснуться. В дом постучали снова, на этот раз настойчивее, Он надел брюки, открыл ящик прикроватного столика и достал оттуда свой новый пистолет. Август раздобыл его у человека, который владел скобяной лавкой на Железном рынке. Это был старый автоматический пистолет чешского производства CZ75, двойного действия, которому понадобилась обширная чистка и смазка, прежде чем в него удалось хотя бы вставить обойму. Пистолет не внушал особого доверия, особенно если от него зависела ваша жизнь, но в тот день это был единственный пистолет в Порт-о-Пренсе. Удары в дверь раздались снова, еще более тяжелые и настойчивые. Послышался звук шагов – кто-то пошел открывать.
Анжелина села на постели и выпрямилась.
– Это не полиция, – прошептала она.
– Откуда ты знаешь?
– Они не взяли бы на себя труд стучать. Просто вышибли бы дверь. А если бы сделали это по ошибке, что ж, всякое бывает.
– Кто же тогда?
Она пожала плечами.
– Смит?
– То же самое. Зачем предупреждать нас?
Помимо покупки оружия, они провели весь день в поисках Смита, беседуя со знакомыми Августа по всему побережью. Ничего конкретного они не добились, всюду их встречали только косые взгляды и нервное покашливание.
Кто-то стукнул в дверь спальни.
– Кто там? – спросила Анжелина.
– Вижина. Спускайтесь скорее.
Рубен подошел к двери и открыл ее. Мама Вижина стояла на пороге в старом хлопчатобумажном платье. Она выглядела опустошенной, больше расстроенной, чем уставшей.
– Это жена американца, – сообщила она. – С ней человек, которого я не знаю. Похоже, у нее большие неприятности. Я не понимаю, что она говорит.
Анжелина перевела Рубену слова Мамы Вижины. Она завернулась в простыню и выскользнула из постели.
–Ступай вниз, – сказала она. – Я скоро.
* * *
Джин Хупер сидела в крошечной передней, нервно наблюдая, как тени сгущаются вокруг коллекции олеографий и статуэток – Мама Вижина иногда использовала эту комнату в качестве baguiи как место, где она встречалась с соседями, когда те приходили к ней за советом. Она сидела на стуле, который обычно отводился для самой Мамы Вижины, большом, украшенном резьбой стуле, обтянутом дешевым красным бархатом. Рядом с ней стоял Амирзаде. Он был бледен. В дверях тихо стояла Локади, приглядывая за посетителями сонными глазами.
Миссионерка выглядела ужасно, еще хуже, чем в утро после пожара. Она плакала, и та скромная косметика, которой она пользовалась, потекла, испачкав ей лицо. Все в ней было напряжено: руки, линия скулы, шея, глаза. Когда Рубен вошел в комнату, она тут же встала, потом села, словно ее толкнули.
– Вам не следует быть здесь, – заговорил Рубен. – Вы пошли на чудовищный риск, выйдя сегодня ночью из дома. В людей на улице стреляют, как только увидят. Разве вы не слышали о комендантском часе?
Он не знал, почему он так резок с ней. Что-то в ее манере вызывало в нем желание быть грубым. Он хотел взять ее за плечи и потрясти изо всех сил, втряхнуть в нее немного здравого смысла. Или это была просто реакция на его собственный страх несколько минут назад?
Она ответила не сразу, если не считать двух глотательных движений, которые прозвучали как ответ, задушенный при самом рождении. На мгновение она закрыла глаза. Ее губы задвигались, обращаясь к старому верному спасительному средству. Рубен почувствовал, что готов ударить ее: она всех подставила под удар, придя сюда, словно ее молитвы делали ее невидимой. И иранец, уж кто-кто, а он должен бы знать, он прожил здесь достаточно долго.
Она подняла глаза на Рубена. В них не была ничего, в этих глазах. Ни мольбы, ни извинений, ни злости, ни упрека.
– Дуга арестовали, – сказала она. – Его держат в тюрьме; один Бог знает, что они там с ним делают.
Рубен перевел взгляд с женщины на Амирзаде. Иранец держал в одной руке короткие янтарные четки, нарочито медленно перебирая шарик за шариком своими длинными, напряженными пальцами. Шарики тихо постукивали. Рубен снова посмотрел на Джин Хупер.
– Откуда вы знаете? – спросил он. – В городе комендантский час. Ваш муж даже не должен выходить из дома.
– Мне позвонили по телефону, – объяснил Амирзаде. – Один человек сообщил мне, что Дуга арестовала служба безопасности. Его содержат в Петонвиле.
– Вам сказали, в чем его обвиняют?
Амирзаде посмотрел на Джин Хупер:
– Можно мне ему сказать?
– Ладно, не надо, – произнесла она. – Я сама ему скажу. – Тем не менее она колебалась еще некоторое время. Ее слова не коснулись ее глаз. Ее глаза были пусты. Куда бы она ни ушла, то было глубоко внутри нее. – Профессор Фелпс, Дуг убил... он убил... того человека...
Сердце Рубена стукнуло и остановилось. В этот момент в комнату вошла Анжелина. Локади вышла чтобы приготовить кофе.
– Какого человека?
– Того генерала, того самого, который должен был помогать нам. Предателя в наших рядах, этого Иуду – Валриса. Они говорят, что Дуг убил Валриса.
Ею овладевало отчаяние, глаза наполнились слезами. Что она имела в виду, когда называла Валриса «предателем в наших рядах»? Было ли у этой фразы другое значение, кроме очевидного? Сегодня речь ее была сбивчива, язык заплетался, расплескивая слова. Анжелина подошла к ней, чтобы утешить, но она дернула плечами, стряхнув ее руки.
– Вы должны найти его, должны вытащить его оттуда, должны... должны... – Ее голос поднимался на пронзительную ноту. Слова срывались с губ, словно их сдергивали оттуда коротким движением, – осколки, выплюнутые без значения или цели. Ее поведение внушало тревогу. Она оставалась глубоко внутри себя, где ей было тепло и уютно, изолированная от всего на свете, в некоем единении со своим Богом, в то время как ее голос становился все громче, а тело сотрясалось, будто они были полностью независимы от нее. – Должны... должны... дол...
Рубен повернулся к Амирзаде. Иранец казался относительно невозмутимым, словно вещи такого сорта происходили с этим каждый день, словно горе и мука были таким же бизнесом, как и все остальное. Янтарные шарики с безукоризненной четкостью двигались между его пальцами.
– Это правда? – спросил Рубен. – Дуг убил Валриса?
Амирзаде пожал плечами, восточный жест, уклончивый, полный нюансов жест купца-bazari, изображающего отсутствие интереса перед потенциальным покупателем.
– Hic namddanam. Яне знаю, – ответил он. Он говорил на осторожном английском, с мелодичным акцентом северной части Тегерана. – Так мне сказали. Я думаю, они говорят правду. Зачем им лгать? У них нет никаких причин лгать.
– Вы были там? Вы видели Дуга, когда он уходил?
Амирзаде покачал головой. Его лицо имело правильные формы, оно обладало утонченной красотой, отточенной торжественностью, как лицо победоносного Дария.
– Я приехал туда всего полчаса назад. После звонка.
– А этот дом? Зачем вы привели ее сюда?
Иранец заколебался. Рядом с ним Джин Хупер улыбалась и хмурилась попеременно, без всякой причины, словно ее совесть одновременно упрекала и утешала ее.
– Я сказал ей, что ваш друг миссис Хаммел приходится сестрой Беллегарду. Я подумал, что она, возможно, сумеет помочь. Или вы, вы американец. Может быть, он послушает вас.
– Вы могли бы прийти и один. Не было никакой необходимости рисковать ее жизнью, выводя ее из дома в комендантский час.
Амирзаде снова пожал плечами, отстранение, безразлично.
– Сейчас она в безопасности. Но я думаю, нам нужно что-то предпринять.