— Благодарю вас, Шарло, — сказал он, — от души благодарю.

В голосе его звучало необычное замешательство.

— Я всегда рад вам помочь, друг мой, — любезно возразил Ленорман. — Во всем, что касается процентов, я буду очень уступчив.

Он на мгновение умолк и дружелюбно взглянул на Пьера.

— Но только, — сказал он затем и в шутку погрозил пальцем, — не транжирьте денег. — И как бы невзначай заключил: — Я даю деньги в долг на короткие сроки, и я взыскиваю долги, дорогой. Обращаю на это ваше внимание. Тем я и славлюсь, что взыскиваю.

Это были шутки во вкусе Шарло, неприятные шутки. Но не успело чувство неловкости овладеть Пьером, как он уже от него отделался. Он получил обещание Шарло, это главное. Разве он не собирался начать дело, даже если бы добыл всего-навсего один миллион? Теперь он получил два миллиона у правительства и один у Шарло.

— Конечно, так или иначе матушка его обеспечит, но бедный Эдвард в таком унынии! Когда он гостил здесь, вам не показалось, что он был грустен?

— Показалось, особенно в первые дни.

— Еще раз спасибо, Шарло, — сказал он тем же легким и дружеским тоном, что и Ленорман, — спасибо от имени Америки, Франции и моего собственного.

— Я умоляла его держать себя в руках, опасаясь, что вы заподозрите, в чем дело; но невозможность провести с нами более двух недель ввергла его в такую меланхолию. Бедняжка! В его последний день в Лонгстейпле я подарила ему компас с локоном моих волос, это его немного утешило. Может быть, вы заметили у него этот компас?



— Да, — призналась Элинор уверенным голосом, за которым скрывалась такая душевная боль, какой она никогда еще не испытывала. В потрясении бросив на собеседницу нескромный взгляд, она заметила нечто совершенно удивительное: мисс Стил еще не успела зашнуровать корсет, и под ним, на пояснице, виднелась татуировка алыми чернилами — загадочный пятиконечный символ, так часто являвшийся Элинор в мрачных пророческих видениях с тех пор, как она поселилась на острове Погибель.

Прошли уже ночь, и день, и еще одна ночь, а Пьер все еще не побывал у своей приятельницы Терезы. Вчера утром он послал ей записочку с обещанием прийти вечером, а вечером — с обещанием прийти сегодня утром. Слишком уж он перегружен, никогда ему не хватало времени на то, чего хотелось.



С Терезой можно, по крайней мере, говорить. Она понимает, как трудно человеку делить свое время между освобождением Америки и любовью к женщине, на которой он намерен жениться.

Слова Люси, в которых Элинор не смела сомневаться, были правдоподобны, подтверждались множеством доказательств и не противоречили ничему, кроме желаний самой Элинор. Бесспорно, они могли познакомиться у мистера Пратта, что легко объясняло и все остальное, странное же отношение к ней Эдварда убивало всякую надежду на то, что осуждение ее несправедливо, — напротив, неумолимо свидетельствовало, что он поступил с ней дурно. Ее возмущение таким его поведением, обида из-за того, что она оказалась жертвой подобного бесчестного обмана, сделали ее поначалу глухой и слепой ко всему, кроме собственных страданий; однако вскоре у нее появились новые мысли и догадки. Намеренно ли Эдвард обманывал ее? Притворялся ли он в своих к ней чувствах? Была ли его помолвка продиктована велением сердца?

С первой встречи он знал, что эта девушка ему подходит, и не раз за годы их связи заигрывал с мыслью жениться на ней немедленно, завтра же, сегодня же. Но все дело было в Жюли. Она с самого начала стала его ревновать; стоило Пьеру однажды заикнуться о своем желании жениться на Терезе и ввести ее в дом, как между братом и сестрой вспыхнула жестокая ссора, и Жюли пригрозила, что уйдет из дому. Правда, затем, в приступе раскаяния, она заявила, что Тереза обворожительна, молода и во всех отношениях гораздо лучше ее и что, разумеется, она, Жюли, будет с ней ладить. Однако Пьеру было ясно, что если он введет в дом Терезу, то вспыльчивая Жюли вскоре уйдет от него, а лишиться Жюли он не мог. Мало того что она была идеальной хозяйкой его большого дома, он испытывал потребность хвастаться именно перед ней, он никак не мог отказаться от ее неизменного шумного и фанатического поклонения. Что же касается Терезы, то она и без формальных уз его не покинет; в ней он был вполне уверен.

Вот какие мысли кружились у нее в голове, когда она стояла у себя в спальне перед зеркалом и натиралась жесткой корой красной ольхи — эту процедуру настоятельно рекомендовал сэр Джон для удаления с кожи последних следов липкой слизи Морского Клыка.

Он пошел к ней пешком. Идти было недалеко. Улыбаясь, он вспоминал, сколько раз и с какой радостью ходил по этой дороге. Интересы его охватывали весь мир, ради того или иного дела ему случалось долго колесить по свету; но настоящая его жизнь была заключена в небольшом треугольнике между его жильем, его торговым домом и домом Терезы. Этот неукротимый искатель приключений был по природе своей семьянином; после безумных дней и безумных ночей ему нужен был по-мещански уютный часок в кругу семьи, состоявшей из отца, сестер, племянников, племянниц, дядюшек, тетушек и двоюродных братьев.

— Как больно! — вскрикивала она, подразумевая и откровения Люси, и ссадины, остававшиеся на коже после соприкосновения с грубой древесной корой. Впрочем, ссадины сейчас терзали ее сильнее. — Ах, как больно!

Он позвонил у дверей Терезы. Отворила ему служанка. Но он сразу увидел и Терезу в дверях ее комнаты, — она была одета по-домашнему, как он втайне и ждал, и ни тени упрека за его поздний приход не было на ее лице. Бросившись к ней, он взял в обе ладони ее голову и слегка запрокинул назад; Тереза была высокого роста, почти такого же, как он сам. Он глубоко заглянул в ее живые глаза. Медленно, крепко поцеловал ее в лоб, провел своими полными губами по ее высоким, крылатым бровям. Она сомкнула свои длинные ресницы; он поцеловал ее в пухлый рот, скользнул руками по ее полному, сильному подбородку, шее, груди.

И все же Элинор не верила, что Эдвард любит Люси. Обмануться она не могла, его сердце принадлежало ей и только ей. И миссис Дэшвуд, и Марианна, и Фанни — все в Норленде заметили его к ней приязнь, она не могла быть лишь фантазией, порожденной ее тщеславием. Не было никаких сомнений: он ее любил. Элинор приступила ко второй части ритуала очищения, осторожно промокая каждый дюйм своей расцарапанной корой кожи смоченным в теплой воде гарусным лоскутом.

Тереза, закрыв глаза, отдалась радости долгожданной встречи.

Сможет ли Эдвард быть хоть в какой-то мере счастлив в браке с Люси Стил? Удовлетворит ли его — честного, учтивого и образованного — такая жена, как Люси, жеманница и невежда, чье себялюбие застилает ей глаза, даже когда ее собственный ялик вот-вот сгинет в пучине по воле двухголового сорокафутового слизистого морского чудовища? Элинор не знала ответа. В девятнадцать лет Эдвард, без сомнения, потерял голову и не замечал ничего, кроме красоты Люси и ее доброго нрава; но с тех пор миновало четыре года, которые, вероятно, открыли ему глаза на пробелы в ее образовании и в то же время, должно быть, лишили мисс Стил прежней безыскусности, наверняка составлявшей неотъемлемую часть ее обаяния.

Как только она познакомилась с Пьером, она сразу почувствовала, что в этом человеке сосредоточен смысл ее жизни. Три года назад, когда она, едва достигнув семнадцати лет, прочитала его брошюры, звонкая и блестящая атака на царящую в мире несправедливость всколыхнула всю ее душу. Подумать только, что можно быть таким смелым и в то же время таким непринужденным, таким изящным, таким вдохновенным. Написанное им захватывало, покоряло. Она, обычно сдержанная и благоразумная, нашла предлог пойти к совершенно незнакомому человеку, и он оказался таким же, как его звонкие книги, — у него был гибкий, звучный голос, он говорил с ней вкрадчиво, дерзко, умно, и она поняла, что полюбила этого человека, полюбила навеки.

Элинор не забывала и о татуировке — странной пятиконечной звезде, так часто приходившей к ней в кошмарах и теперь вновь увиденной на коже соперницы. Думать об этом было так же мучительно, как тереть руки мокрым шерстяным лоскутом. Все эти соображения следовали одно за другим, так что в итоге Элинор разрыдалась от боли — больше за Эдварда, чем за себя — и прекратила плакать, только когда соленые слезы начали разъедать раздраженную кожу щек. Утешившись тем, что Эдвард не сделал ничего, что могло бы подорвать ее уважение, Элинор решила скрыть от матери и сестер все свои подозрения. Спустившись к обеду всего лишь два часа спустя после того, как погибли ее самые драгоценные мечты, она держала себя так, что никому бы и в голову не пришло, что в душе Элинор сетует на сложившиеся обстоятельства: ее лицо не горело ни горем, ни смущением и было красным лишь из-за удаления верхнего слоя кожи.

Необходимость скрывать от матери и Марианны тайну, которую доверила ей Люси, не причиняла ей излишнего беспокойства. Так или иначе, они ничем не могли ей помочь. Элинор рассказала лишь о нападении Морского Клыка и о том, каким чудом они избежали смерти; этот занимательный рассказ стал поводом для оживленной дискуссии: не стоит ли барышням вшить под юбки воздушные подушки, чтобы, если им и доведется оказаться за бортом, они легко оставались на плаву? Обсуждение продолжалось до тех пор, пока не закончились тянучки, поданные на десерт.

Тереза умела судить о вещах спокойно и верно. Прошли годы, и она разглядела в Пьере его пустоту, тщеславие, легкомыслие; но то, что она в нем любила, оказалось достаточно сильным, чтобы заставить ее примириться со всем остальным. В тех старых памфлетах он боролся за свое собственное дело, но оно было также общим делом всех, кто страдал от жестокой и оскорбительной системы. Потешаясь над знатью, он защищал себя, ибо знать наносила ему обиды и пыталась его притеснить, но руководило им нечто другое, нечто большее — глубокая, боевая непримиримость познающего ко всем нелепым предрассудкам мира. За всем его бахвальством и позерством было умение видеть большое; сталкиваясь с несправедливостью и злоупотреблениями, независимо от того, затрагивали ли они его самого или других, он бросался в драку без долгих раздумий. Таким видела его Тереза, таким она его любила.

Как ни терзалась Элинор после их морской прогулки, вскоре ей снова захотелось поговорить с Люси. Элинор желала понять, какие чувства она все-таки испытывает к Эдварду, разузнать о помолвке во всех подробностях, а в особенности убедить Люси, что эта тема волнует ее лишь как участливую подругу. И к тому же мрачный, настойчивый голос из самых потаенных глубин ее души требовал, чтобы она придумала способ внимательно осмотреть татуировку на спине Люси и выяснить ее происхождение.

Сейчас, после столь продолжительной разлуки, ему нужно было многое ей сообщить. Он посадил ее к себе на колени, гладил ее. Много раз уже приходилось ему это рассказывать — Шарло, сестре, отцу. Говорил он об одном и том же, но всякий раз по-иному: в разговоре с Терезой его впечатления и его проект приобрели опять новые оттенки. Ей он разъяснил политическое значение своего предприятия. У инсургентов было все — достаточно людей, огромная территория, правое дело, энтузиазм, моральная поддержка со стороны всего мира. Единственное, чего им не хватало, — это оружия.

Однако ни для того, ни для другого сразу возможности не представилось. Погода с каждым днем становилась все хуже, и наконец поднялся такой ветер, что с заброшенного хлева на Острове Мертвых Ветров сорвало крышу, которая упала на одного из тамошних слуг, мгновенно обезглавив его флюгером. Поэтому отправиться на прогулку, где им было бы проще уединиться, казалось неблагоразумным, и хотя они и встречались не реже чем через день либо у Мидлтонов, либо на Погибели, эти встречи не располагали к беседам. Ни сэру Джону, ни леди Мидлтон и в голову бы не пришло коротать досуг таким образом, поэтому разговорам уделялось крайне мало времени. Они встречались, чтобы есть, пить, вскрывать устриц, смеяться или, на худой конец, играть в любые игры, лишь бы они были достаточно шумные.

— А теперь мы дадим им оружие, — заключил он.

Серые глаза Терезы сияли; она с самого начала сочувствовала инсургентам. Ему пришлось с новыми и новыми подробностями рисовать ей перспективы американцев, и его радовало, что ее занимает только это, а совсем не деловая сторона его новой затеи. Пусть жена видит в нем писателя, борца за свободу, защитника разума. Его согревал ее восторг, чуждый экзальтированности, подчас претившей ему в Жюля. Даже восторг никогда не лишал Терезу чувства реальности. Она великолепно дополняла Пьера; она сумеет его одернуть, если он хватит через край.

Но вот однажды утром сэр Джон подплыл на веслах к восстановленному причалу, чтобы заклинать их ради всего святого отобедать с леди Мидлтон, поскольку сам он будет занят перезахоронением того несчастного, которого обезглавило флюгером, — в первый раз слуги справились с этой задачей из рук вон плохо, поэтому труп выкопали гиены, и теперь он догнивал на пляже. Элинор приняла приглашение немедленно, Марианна — с неохотой. Маргарет попросила у матери дозволения присоединиться, каковое и было ей дано с огромной радостью — ведь к девочке хотя бы отчасти вернулась ее детская непосредственность. Прошло уже несколько недель с тех пор, как Маргарет в последний раз упоминала своих пещерных людей, гейзеры и загадочный столб пара. Миссис Дэшвуд надеялась, что им наконец удалось убедить девочку, что все это — плод ее воображения.

Он замолчал. В наступившей тишине он снова стал размышлять, не поторопиться ли с женитьбой.

Прием у Мидлтонов получился совершенно безжизненным, как и ожидала Элинор: не было высказано ни единой новой мысли, ни даже нового слова, и невозможно представить себе беседу скучнее, чем та, что началась в столовой и продолжалась в гостиной до тех пор, пока слуги не унесли чай. Когда наконец в центре гостиной установили карточный стол, чтобы предаться каранкролле — забаве, привезенной леди Мидлтон с родного острова, — Элинор принялась корить себя за то, что питала пустую надежду найти время для разговора с мисс Стил.

Тереза понимала, что с ним сейчас происходит. Ей было неприятно довольствоваться положением подруги Пьера, ей очень хотелось узаконить их отношения. Но она знала Пьера и опасалась, что, если из-за нее он потеряет Жюли, ему будет не так-то легко примириться с этой утратой, и его чувства к ней, Терезе, возможно, ослабнут. Сплетни ее не пугали, она ни от кого не зависела, немного денег у нее было. Она не торопила Пьера. И сейчас она тоже молчала, ждала.

— Я очень рада, — сказала леди Мидлтон Люси, открывая шкатулку слоновой кости, полную причудливых разноцветных фигурок, — что вы не собираетесь сегодня заканчивать корабль в бутылке для моей милой Аннамарии. У вас, без сомнения, болят глаза от работы при свечах.

А Пьер, в который уже раз, представлял себе, какое лицо состроит Жюли, когда он сообщит: «Через неделю я женюсь на Терезе». Воображение не сулило ему ничего приятного. Слишком уж часто действовал он по первому побуждению. Он уже столько времени медлил — подождет еще немного.

Дважды повторять намек не пришлось. Люси ответила:

Он сказал:

— Вы ошибаетесь, леди Мидлтон. Я жду лишь подтверждения того, что для вашей забавы хватает участников и без меня, и тогда я тут же достану мои инструменты. Ни за что на свете я не могла бы расстроить вашего ангелочка.

— Теперь, когда я так счастлив, когда затевается такое огромное предприятие, позволь мне доставить тебе маленькую радость. Тебе ведь всегда нравился мой домик в Медоне, тот, маленький, с запущенным садом, — так разреши мне его подарить тебе! Конечно, я его как следует оборудую. Мы могли бы иногда туда ездить, чтобы отдохнуть денек-другой на лоне природы.

— Вы очень добры, душенька. Надеюсь, это не повредит вашим глазам — позвоните, чтобы вам принесли свечи.

Последовавшие затем недели прошли для Пьера в бешеной деятельности. Он встречался с судовладельцами, с поставщиками, со всякого рода коммерсантами, у него были совещания с людьми из министерства иностранных дел, из морского ведомства, из Арсенала. Нужно было достать пушки, ружья, снаряды, мундиры, белье, сапоги, одеяла, палатки. Нужно было добыть корабли, чтобы переправить через океан все это снаряжение, рассчитанное на тридцатитысячную армию. Пьер обещал господам из Версаля, что большую часть грузов он отправит уже осенью или, во всяком случае, до конца года.

Люси немедленно придвинула к себе рабочий столик и уселась за него с такой радостью, как будто не знала большего наслаждения, чем собирать для избалованного ребенка крошечный клипер в пивной бутылке. Леди Мидлтон быстро объяснила правила, оказавшиеся недоступными чьему-либо пониманию, кроме миссис Дженнингс, которая даже не попыталась пролить на них свет для остальных. Элинор поняла лишь то, что один хефалон дается за четырнадцать гхалал, а чтобы выиграть гхалалу, всего-то и нужно три раза обойти своей ракушкой-жажава вокруг пифль-стойки, если только не дует северо-восточный ветер, при котором правила меняются. В завершение объяснительной скороговорки леди Мидлтон сообщила, что боги гневаются, если в каранкроллу играют не на деньги.

Из вежливости никто не произнес и слова возражения, кроме Марианны, с обычным для нее небрежением приличиями воскликнувшей:

Если в делах Пьер проявлял сейчас еще больше энергии, чем обычно, то объяснялось это стремлением заглушить все сильнее овладевавшее им беспокойство. Чтобы поставить товары в срок, он должен был сразу делать большие платежи. Собственные его средства и деньги, занятые у Ленормана, быстро разошлись, а миллион ливров, обещанный Верженом, все не поступал. Стоило Пьеру заикнуться в министерстве иностранных дел, что он остро нуждается в деньгах, как ему дали понять, что сумма изымается из секретного фонда и что задержка вызвана только проводкой по бухгалтерским книгам и неизбежной бюрократической процедурой. Это звучало правдоподобно. Но никаких гарантий у Пьера не было, никаких письменных обязательств в этом деликатном вопросе правительство не давало, и Пьер не мог избавиться от опасения, что в один прекрасный день его оставят с носом и еще прикинутся удивленными, если он вздумает ссылаться на прежние обещания.

— Миледи придется извинить меня, но я удалюсь за фортепьяно. Я не играла с тех пор, как его настроили.

И без дальнейших церемоний она села за инструмент.

Вдобавок скоро обнаружилось, что поставщики и судовладельцы отлично знают, как он от них зависит, и потому заламывают цены. Если бы Пьеру удалось получить из королевских арсеналов хотя бы то оружие, которое ему посулили в министерстве иностранных дел! Тогда бы он стряхнул с себя хоть часть забот и показал частным поставщикам, что может обойтись и без их услуг.

Леди Мидлтон, казалось, возблагодарила богов за то, что сама она никогда в жизни не произносила ничего столь же грубого, и даже не потрудилась обидеться на Маргарет, севшую с Марианной за фортепьяно, ведь младшей из сестер Дэшвуд было не на что играть. Без всякого предупреждения леди Мидлтон встряхнула мячик-флакалу, объявила, что выиграла первую гхалалу, и забрала у старшей мисс Стил три соверена.

— Ах! — воскликнула та. — Ну что ж, повезет в другой раз.

Арсеналу ничего не стоило ему помочь. Мосье де Сен-Жермен, год назад возглавивший военное министерство, приступил к перевооружению французской армии; благодаря этому выходили из употребления многие образцы орудий и ружей. Все зависело от того, сумеет ли Пьер заинтересовать своими планами военного министра; в случае удачи Пьер мог бы получить устаревшее оружие по очень низким ценам, может быть, даже по цене металлического лома. Предполагалось, что министр иностранных дел поговорит об этом со своим коллегой из Арсенала. Но в министерстве иностранных дел никак не хотели понять, что действовать нужно срочно; Вержен все откладывал и откладывал конфиденциальный разговор с военным министром.

— Мне кажется, — извиняющимся тоном произнесла Элинор, пока раздавали ракушки к следующей партии, — что от меня будет больше пользы, если я присоединюсь к мисс Люси и помогу ей собирать корабль в бутылке.

Наконец Пьеру сообщили, что мосье де Сен-Жермен в курсе дела и желает его видеть. На следующий же день Пьер явился в Арсенал, где находилась резиденция военного министра.

— Я буду премного благодарна! — воскликнула Люси. — Оказывается, мне предстоит гораздо больше работы, чем я ожидала, а разочаровать душеньку Аннамарию было бы немыслимо!

Пьеру пришлось оставить карету у входа и направиться к канцелярии министра пешком. Арсенал представлял собой маленький самостоятельный город. Здесь были всякого рода оружейные фабрики, оружейные склады, конторы, казарма. Пьер любил Арсенал. Он был делец и романтик, оружие побуждало его и к героическим чувствам, и коммерческим расчетам.

В подобных совместных ухищрениях не было нужды — все были поглощены каранкроллой, и никого не интересовало, что Элинор и Люси скрывали за своими отговорками. Леди Мидлтон забрала у старшей Стил очередные три соверена.

Сегодня, однако, Пьер не испытывал никакого интереса к окружающему. Все его мысли были заняты предстоявшим разговором.

Прекрасные соперницы в полнейшем согласии сели за стол и принялись за работу. Фортепьяно, за которым Марианна забылась в собственных мыслях, стояло так близко, что мисс Дэшвуд наконец смогла заговорить о том, что ее волновало, не рискуя быть услышанной за игральным столом.

В последний раз Пьер видел министра около года назад. Тогда этот семидесятилетний человек казался удивительно молодым и подтянутым. Теперь, войдя в кабинет, Пьер был поражен тем, как постарел Сен-Жермен за короткий срок своей министерской деятельности. Небольшого роста, в простом мундире, он держался по-прежнему стройно и прямо, но видно было, что выправка стоит ему немалых усилий; землистое лицо Сен-Жермена избороздили морщины.



У министра были основания огорчаться. Париж ликовал, когда в прошлом году молодой король поручил перестройку армии строгому, честному, прогрессивному генералу, пользовавшемуся славой великого воина и хорошего организатора. Мосье де Сен-Жермен взялся за дело со всей энергией. Он усилил состав войсковых частей и повысил качество снаряжения, сократив при этом расходы своего ведомства. Но для этого ему пришлось упразднить ряд прибыльных должностей, предоставлявшихся придворной знати, и допустить к высоким командным должностям офицеров низкого происхождения. Поэтому он нажил себе при дворе немало врагов, и все считали, что никакие добрые намерения не помогут безвольному королю удержать на посту своего министра. Пьер хорошо понимал, почему у старого генерала такой унылый вид.

— Я была бы недостойна вашего доверия, если бы не выказала к вашей истории никакого интереса, — твердо, но осторожно начала Элинор. — Поэтому не стану извиняться за то, что снова к ней возвращаюсь.

Допуская, что умудренный горьким опытом Сен-Жермен почует за его предложением какие-то интриги и отнесется к нему с подозрением, Пьер для начала не стал говорить о пушках и ружьях, которые хотел выманить у министра, а постарался прежде всего внушить ему доверие. Он знал, с какой страстью отстаивает Сен-Жермен свои революционные военные теории, повсюду стремясь их осуществить, повсюду пытаясь экспериментировать. Пьер решил использовать этот конек старика. Прежде всего, заявил он, инсургенты нуждаются в наставлении, в организации, в указаниях. Он, Пьер, покамест единственный, так сказать, представитель американцев во Франции, обращается за советом к министру от имени этой страны, страны разума и близости к природе. Нигде реформаторские принципы Сен-Жермена не будут более уместны, чем в Америке. Там не нужно бороться с укоренившимися предрассудками. Там можно организовать армию в строгом соответствии с десятью основными положениями, сформулированными министром в его «Руководстве по военному делу».

— Как хорошо, что вы сделали первый шаг! — воскликнула Люси. — Наконец-то я могу быть спокойна! Я боялась, что в понедельник обидела вас своим рассказом.

Сен-Жермен слушал его с интересом. Этот мосье де Бомарше вовсе не походил на бессовестного спекулянта, каким его изображали. Министр пустился с ним в дискуссию. Пьер хорошо подготовился и показал знание дела. С терпением и пониманием слушал он Сен-Жермена, увлекшегося подробностями своих реформ. Беседа доставляла старику огромное удовольствие.

— Обидели? Но чем же? Поверьте, — сказала Элинор со всей искренностью, — я и в мыслях не держала создать у вас такое впечатление. Разве у вашего ко мне доверия могли быть иные мотивы, кроме самых благородных и лестных мне?

Затем, постепенно, Пьер заговорил о деле, о вооружении своих инсургентов. Речь идет, пояснил он, не о снаряжении регулярных войск, а об экипировке милиции. Этой милиции нужно простое оружие, владение которым не требует особых навыков. В новом оружии, предусмотренном министром для французской армии, американцам пользы мало; ибо для эффективного применения этого нового оружия нужен продолжительный срок обучения. И Пьер сделал озабоченное лицо.

— И все же, — ответила Люси, чьи глаза сновали под ресницами, как два карпа, каждый в своем пруду, — мне показалось, что вы слушали меня с некоторой холодностью и даже недовольством, что очень меня смутило.

— Милая Люси, вы забываете, что во время нашего разговора мы отбивались от огромного зубастого двухголового змея, — возразила Элинор, безмерно благодарная Морскому Клыку за это оправдание. — Боюсь, из-за этого нападения я отнеслась к вашему рассказу с гораздо меньшим вниманием, чем того требовали приличия.

Мосье де Сен-Жермен оживился и как собственную мысль высказал то, к чему подводил его Пьер. Именно в этих обстоятельствах он, министр, может помочь мосье и оказать инсургентам неоценимую помощь. В связи с перевооружением множество образцов орудии и ружей окажутся в королевской армии непригодными. Но для милиции, которую описал мосье, эти старые образцы как раз идеальны, и он, министр, с удовольствием предоставит наличные запасы снятой с вооружения амуниции для нужд инсургентов. Относительно деталей мосье следует договориться с его первым секретарем, принцем Монбареем.

— Конечно. И все же я была уверена, что вы мною недовольны.

Пьер с облегчением вздохнул. Он всегда испытывал неловкость, ведя дела с такими наивными, бесхитростными людьми, как министр, — их поведение никогда нельзя было предугадать. С принцем Монбареем справиться будет куда легче. Дело в том, что принц Монбарей, страстный игрок, всегда был в долгах и, не задумываясь, пользовался служебным положением для упорядочения своих сложных финансовых дел. Для этого он прибегал к услугам одной своей приятельницы, оперной певицы де Вьолен. Стоило освободиться более или менее высокой армейской должности, как у мадемуазель де Вьолен был уже готов список кандидатов, согласных за эту должность заплатить, а принцу в большинстве случаев удавалось отстоять своего кандидата перед простодушным Сен-Жерменом.

— Позвольте мне повторить: Морской Клык, лужа слизи, поврежденный позвоночник. Я думала о другом.

— Конечно, — снова согласилась Люси, осторожно связывая три зубочистки в бом-кливер для «Мельчайшего». — Как я рада, что все это лишь моя фантазия! Если бы вы только знали, каким утешением стала для меня возможность рассказать о том, о чем я непрестанно думаю!

Благодаря умелому обхождению с министром все наличные запасы оружия были уже закреплены за Пьером. Но при желании принц Монбарей мог назначить очень высокие цены, мог усложнить, мог бесконечно откладывать сделку с торговым домом «Горталес и Компания». Против этого существовало только одно средство: в изящной форме всучить принцу комиссионные. В подобных случаях Пьер не скупился.

От игрового стола донесся счастливый возглас мисс Стил:

Фирма «Горталес», объяснил он мосье де Монбарею, чрезвычайно озабочена одним обстоятельством — он имеет в виду выбор оружия, которое нужно послать инсургентам. Заказ американцев носит слишком общий характер, а покамест прибудут их эксперты, времени пройдет немало. Сам он, подобно другим представителям фирмы «Горталес», деловой человек и страстный приверженец инсургентов, но отнюдь не военный специалист. Поэтому он был бы крайне обязан принцу, если бы тот порекомендовал ему сведущего консультанта в этом вопросе. Разумеется, фирма «Горталес» не может принять такой услуги безвозмездно, фирма действует только на деловых началах.

— Ах! Я начинаю понимать! Если повернуть жажаву вот так…

С улыбкой взглянули хитрые, быстрые, черные глазки принца Монбарея в улыбающееся лицо Пьера. Потом принц назвал несколько имен, отверг их и наконец, постукав пальцем по лбу, сказал:

— Ай-яй, — вдруг перебила ее миссис Дженнингс. — Кажется, ветер переменился.

— Ну, вот я и нашел вам подходящего человека.

— Меняем правила! — воскликнула леди Мидлтон.

Как Пьер и ожидал, человек этот принадлежал к кругу приятельницы Монбарея, мадемуазель де Вьолен.

— Я охотно верю, что возможность открыться мне принесла вам облегчение, — сообщила Элинор своей подруге и сопернице. — Ваша ситуация поистине незавидная, препятствия ждут вас на каждом шагу. Полагаю, мистер Феррарс во всем зависит от своей матери.

Пьер горячо поблагодарил принца за любезный совет и обещал им воспользоваться. Затем он дружески простился с министром и его первым секретарем и, очень довольный, покинул Арсенал.

— Своих у него только две тысячи фунтов, так что жениться сейчас было бы безумием. Хотя я бы без сожаления отказалась от надежды на что-то большее. Я привыкла довольствоваться малым: в детстве мы ютились в перевернутой шлюпке и сами ткали себе одежду из морских водорослей. Я готова жить в бедности, но я слишком люблю Эдварда, чтобы своим эгоизмом лишить его состояния, которое, без сомнения, достанется ему, если он женится с ее согласия. Нам предстоит ждать долго, быть может, много лет. Если бы речь шла о любом другом мужчине, подобное будущее меня бы страшило, но я знаю, ничто не может отнять у меня любви и верности Эдварда.



Не зная, как ответить, Элинор повертела в руках бутылку, предназначенную для корабля.

С самого начала конфликта между английской короной и ее американскими колониями были в Париже люди, надеявшиеся выдвинуться в роли сторонников американцев. Стоило этим людям пронюхать о переговорах мосье де Бомарше, как они стали завидовать и пакостить Пьеру.

— Эта вера, должно быть, самое ценное для вас; наверняка и его поддерживает такая же вера в вашу преданность.

Особенно отличался некий доктор Барбе Дюбур. Он был врачом, политиком, коммерсантом, писателем, филантропом и переводчиком сочинений доктора Вениамина Франклина, самого популярного в Европе представителя инсургентов. Доктор Дюбур гордился тем, что первым по эту сторону океана выступил в защиту американцев. Услыхав о переговорах мосье де Бомарше, он нанес визит Пьеру.

— Любовь Эдварда давно прошла испытание разлукой, — ответила Люси, — ведь после помолвки нам пришлось надолго расстаться, и теперь уже мне не будет никакого оправдания, если я позволю себе в ней усомниться. Но он ни разу не дал мне повода для тревоги.

И вот этот спокойный, тучный, буржуазного вида господин сидел перед Пьером и неторопливо говорил. Он слышал, что Пьер тоже проявляет интерес к делу повстанцев. Пьеру, конечно, известно, что ему, доктору Дюбуру, принадлежит честь считать своим другом великого Вениамина Франклина. Он пришел узнать, не желает ли мосье де Бомарше сделать какие-либо полезные предложения, которые он, доктор Дюбур, мог бы передать Франклину и американцам.

В своем молчаливом страдании Элинор так сжала бутылку, что та взорвалась на тысячи осколков, впившихся ей в ладонь. Люси, снисходительно улыбнувшись, взяла другую бутылку и продолжила:

Все в этом грузном человеке — мясистое лицо, маленькие учтивые глазки, выпяченные губы, мещанская одежда, трость, которую тот вертел в руках, привычка то и дело сморкаться и причмокивать — сразу же вызвало у Пьера отвращение. Все в нем раздражало — самодовольная скромность, напыщенная болтливость, наивно-заговорщический тон. Пьер убеждал себя, что этот человек принят во всех салонах, что он пользуется известным влиянием и что контакт с ним целесообразен; но Пьер не привык сдерживать своих симпатий и антипатий. И, вопреки всем разумным доводам, он ответил с высокомерной вежливостью, что благодарит мосье Дюбура за его любезные намерения, но что располагает собственными посредниками, которые могут передать его, Пьера, советы в Филадельфию достаточно надежным и быстрым путем. Доктор Дюбур, несколько обескураженный, многословно повторил свое предложение, после чего Пьер повторил свой отказ. Попрощались они холодно.

— От природы я ревнива, а продолжительная разлука лишь обострила мою подозрительность, так что случись в его отношении ко мне хоть малейшая перемена, я бы непременно это почувствовала.

«Все это очень мило, — думала Элинор, ползая по полу в поисках последних осколков, — но никого не обманывает». Она наконец позволила себе не смотреть на Люси, сосредоточившуюся на парусе, который она крепила к миниатюрной мачте при помощи специальных щипчиков.

Доктор Дюбур был человеком добродушным, но никто еще с ним так не обходился, как этот мосье де Бомарше. Доктор Дюбур сел за стол и написал письмо, — он любил писать письма. На этот раз он написал графу Вержену. Изобретательность мосье де Бомарше, писал он, его честность, его преданность всякому великому и правому делу не вызывают сомнений. Но едва ли найдется человек, менее подходящий для деловых отношений. Мосье де Бомарше любит роскошь, кроме того, известно, что он содержит женщин. Короче говоря, он слывет мотом, и ни один солидный коммерсант во Франции не хочет иметь с ним дела. Графу Вержену следует дважды подумать, прежде чем осуществить свое намерение и отдать американские дела в руки мосье де Бомарше.

— Но каковы ваши планы? — спросила Элинор после непродолжительного молчания. — Или ваш единственный план — ждать смерти миссис Феррарс? Неужели Эдвард готов прожить долгие годы в нерешительности, вместо того чтобы один раз рискнуть ее временным недовольством?

Министр прочел письмо. Все, что сообщил доктор Дюбур, не было для него новостью. Но до сих пор доктор Дюбур давал только бесполезные советы, а Бомарше не раз оправдывал возлагавшиеся на него надежды. Вержен прочитал письмо еще раз, улыбнулся, послал копию с письма фирме «Горталес», предоставив ответить на него самому мосье де Бомарше.

— Миссис Феррарс очень суровая и гордая женщина. В припадке ярости она запросто может сгоряча передать все своему второму сыну, Роберту!

Пьер ответил. «Глубокоуважаемый доктор Дюбур, — ответил он, — какое отношение к американским делам имеет то, что я слыву мотом и содержу женщин? Между прочим, я делаю это уже двадцать лет. Сначала я содержал пятерых: четырех сестер и одну племянницу. К сожалению, в настоящее время двух из этих женщин уже нет в живых, так что теперь у меня на содержании находятся только три — две сестры и одна племянница, что, конечно, тоже чистейшее расточительство для человека без званий и должностей. Но что бы вы сказали, узнав, что я содержу и мужчин — племянника, молодого и пригожего на вид, и несчастного отца, который и произвел на свет этого невиданного сладострастника, вашего покорного слугу? Еще хуже обстоит дело с роскошью, которой я себя окружил. Самое дорогое сукно кажется мне недостаточно элегантным, иногда, в сильную жару, я дохожу в своем расточительстве до того, что ношу чистый шелк. Только, ради бога, мосье, не сообщайте этого графу Вержену, а то, чего доброго, его мнение обо мне изменится к худшему».

— Вы знакомы с мистером Робертом Феррарсом?

С того дня, как министр, переслав письмо, доказал Пьеру, что доверяет ему, дела Пьера стали поправляться.

— Нет, ни разу его не встречала. Полагаю, он ничуть не похож на брата: глуп и большой щеголь.

— Щеголь! — повторила старшая мисс Стил, подняв глаза от долговой расписки для леди Мидлтон, победившей в семи партиях подряд. — Ах, они там обсуждают своих любимых кавалеров!

С военным министерством был заключен договор, лучше которого он и желать не мог. Арсенал поставлял ему двести пушек по цене металлического лома, то есть по сорока су за фунт; чугун фирме «Горталес» продавали из расчета девяноста франков за каждую тысячу фунтов. За ружья тоже взяли недорого, что было весьма приятно. Как ни высоко было вознаграждение, выплаченное принцу Монбарею, еще ни одному поставщику оружия во Франции не удавалось купить товар по такой низкой цене.

— Нет-нет, сестрица, — воскликнула Люси, — ты ошибаешься. Наши любимые кавалеры вовсе не щеголи.

А потом наконец-то пришли и деньги, которых с такой тревогой ждал Пьер, — миллион ливров от министерства иностранных дел, миллион турских ливров золотом и векселями.

— За мисс Дэшвуд я готова поручиться, — вмешалась миссис Дженнингс, — он один из самых скромных и воспитанных молодых людей, что я встречала; что до мисс Люси, то она такая скрытница, что выяснить, кто ей нравится, совершенно невозможно!

Пьер вытряхнул золото из мешков на свой огромный письменный стол, и монеты покрыли его целиком. На этих золотых монетах были запечатлены черты многих правителей, на них видны были лица всевозможных Людовиков — Четырнадцатого, Пятнадцатого, Шестнадцатого, а также лица Марии-Терезии Австрийской, Фридриха Прусского, Карла Испанского. Пьер наслаждался их блеском и обилием, он пожирал глазами векселя, подписанные графом Верженом и визированные его первым секретарем Конрадом-Александром де Жераром. Он радовался от всей души.

— Ах, поверьте, — ответила мисс Стил, обведя всех многозначительным взглядом, — кавалер Люси точно такой же скромный и воспитанный.



Что касается деловых партнеров по ту сторону океана, для которых работала фирма «Горталес и Компания», то они еще ничего не знали о существовании этой фирмы и ее деятельности. До сих пор Пьер действовал, можно сказать, наудачу. В Лондоне ему отрекомендовался в качестве представителя колоний некий мистер Артур Ли, молодой человек, весьма воодушевленный борьбой своей страны и чрезвычайно довольный самим собой. Мистеру Ли кто-то шепнул, что настоящим уполномоченным Версаля является не официальный посланник, а мосье де Бомарше, Пьер не стал его в этом разуверять, мистер Ли всячески его обхаживал, и Пьер по секрету обещал ему полную поддержку Франции, сказав, что свяжет его с графом Верженом. Но когда Пьер, вернувшись в Париж, попытался заговорить о мистере Ли с министром, осторожный дипломат не пожелал ничего о нем слышать и наотрез отказался принять человека, известного в Лондоне в качестве представителя мятежников. Обидчивый мистер Ли решил, что Пьер не проявил достаточного усердия, и почувствовал себя уязвленным. Он отменил свою поездку в Париж, и ни о каких дальнейших переговорах с ним фирме «Горталес» нечего было и думать.

Элинор против своей воли покраснела, Люси прикусила губу и бросила на сестру недобрый взгляд. На некоторое время воцарилась полная тишина.

Между тем филадельфийский Конгресс решил направить во Францию особого уполномоченного, и вскоре американский агент появился в Париже. Это был некий Сайлас Дин.

Люси заговорила снова лишь тогда, когда Марианна с Маргарет принялись исполнять особенно бодрую портовую польку, предоставив им тем самым надежное музыкальное прикрытие.

Не ожидая визита Пьера, мистер Дин сам явился в Отель-де-Голланд. Внешне он походил на добропорядочного, хотя и несколько необычно одетого буржуа. У него был большой живот, обтянутый атласным, расшитым цветами жилетом. Сразу стало ясно, что это делец, с которым можно обсуждать вопросы по-деловому. Говорил он только по-английски, в парижской обстановке ничего не смыслил и был очень благодарен фирме «Горталес» за услуги, которые она ему предлагала; через несколько дней он стал приходить к любезному мосье де Бомарше со всеми своими заботами.

Доктор Дюбур пытался помешать этому сближению. Но в Версале мистеру Дину было сказано ясно и определенно, что доверенным лицом французского правительства является мосье де Бомарше. Американца это устраивало, Пьер нравился ему больше, чем доктор Дюбур.

— Должна сказать, недавно мне в голову пришла одна идея. Вы, конечно, достаточно знакомы с Эдвардом, чтобы знать, что любому другому роду занятий он предпочтет должность смотрителя маяка. Я считаю, он должен как можно скорее подыскать себе вакантный маяк, может быть, даже с вашей помощью, раз вы так добры к нам из-за дружеских чувств к нему и, я надеюсь, из участия ко мне. Если бы вы могли повлиять на брата, чтобы он предоставил Эдварду Норлендскую Башню! Очень неплохой маяк, и, насколько мне известно, его нынешний смотритель нынче в немилости у местных пиратов и вряд ли долго протянет. Этого нам хватит, чтобы сыграть свадьбу, в остальном мы положились бы на время и судьбу.

Мосье де Бомарше и американский агент поладили без труда и вскоре заключили между собой официальный договор. Фирма «Горталес и Компания», представляемая мосье де Бомарше, обязалась поставить Конгрессу Объединенных Колоний, представляемому мистером Сайласом Дином, полное снаряжение для тридцатитысячной армии; к договору прилагался минимальный список товаров, подлежавших поставке. Конгресс Объединенных Колоний, со своей стороны, обязался оплачивать каждую партию грузов не позднее чем через восемь месяцев со дня получения, возмещая не менее сорока пяти процентов их стоимости векселями, а остальное — товарами.

— В знак уважения и приязни к мистеру Феррарсу я была бы счастлива оказать ему любую услугу, но не кажется ли вам, что здесь в моем участии нет нужды? Эдвард — брат миссис Джон Дэшвуд, неужели ему потребуется лучшая рекомендация?

Сердце Пьера трепетало от радости, когда этот договор, подписанный и скрепленный печатями, оказался наконец у него в руках. Он тотчас же поехал к мосье Ленорману. Что скажет Шарло теперь? Ликуя, расхаживал Пьер по комнате. Чего только он не добился за такой короткий срок! Французское правительство выдало ему первый миллион, испанское — гарантировало второй. Королевский Арсенал поставил большую часть нужных товаров по самым низким ценам, а теперь прибавился еще этот великолепный договор с уполномоченным Конгресса. Неужели Шарло по-прежнему считает его предприятие рискованным?

— Но мистер Джон Дэшвуд вряд ли одобряет желание Эдварда работать смотрителем маяка. Семья все еще надеется, что он станет великим политиком или инженером на Станции.

Мутными глазами глядел Ленорман на друга, пока тот расхаживал по комнате, с гордостью перечисляя свои успехи. Затем он медленно и внимательно прочитал документ, принесенный Пьером.

— В таком случае, боюсь, мое вмешательство ничего не изменит.

— Не позднее чем через восемь месяцев пятьдесят пять процентов товарами, сорок пять векселями. Очень хороший договор, — сказал он. — Кто такой этот мистер Дин? — спросил он вдруг, подняв глаза.

Они снова замолчали. Наконец Люси со вздохом заключила:

— Представитель Конгресса, — ответил чуть удивленно Пьер.

— Думаю, было бы лучше разорвать помолвку и покончить со всем этим-раз и навсегда. На каждом шагу мы сталкиваемся с такими трудностями, что проще, наверное, побыть несчастными, если, по большому счету, всем будет от этого только лучше. Не дадите ли вы мне совет, мисс Дэшвуд?

— Это я знаю, — любезно сказал своим жирным голосом Ленорман, — это он не преминул здесь отметить. Но что такое Конгресс? Кто или что стоит за Конгрессом? — И он бросил на Пьера меланхолический взгляд.

— Нет, — улыбнулась Элинор; истинные ее чувства выдавали только руки, теребившие крошечный флаг миниатюрного клипера, как будто он плыл по бурному морю. — В таком деле я никак не могу дать вам совет. Вы прекрасно знаете, что мое мнение будет иметь для вас вес, только если оно совпадет с вашими желаниями.

— За ним, — вспыхнул Пьер, — трудолюбивый трехмиллионный народ, страна огромных, нетронутых богатств, за ним…

— Ах, вы несправедливы ко мне, — серьезно возразила Люси. — Я не знаю другого человека, чье мнение ценила бы выше вашего, и не сомневайтесь, если вы сейчас скажете, что я во что бы то ни стало должна расторгнуть помолвку, что это пойдет нам обоим на пользу, я немедленно так и поступлю.

— Это я знаю, — сказал Ленорман. — Но кому принадлежат эти богатства? Подписаться могут повстанцы, подписаться могут и лоялисты. — Он задумчиво поглядел на подпись. — Мистер Сайлас Дин, — пожал он плечами.

Взволнованная Элинор промолчала. За игровым столом начиналась новая партия каранкроллы; старшая мисс Стил сняла сережки и браслет и отдала их в залог.

— Послушайте, Шарло, — сказал Пьер, — любой подписи можно не доверять. Но ведь вы прекрасно знаете, что за этим соглашением стоит твердая решимость его соблюдать. Этот договор будет выполнен, и притом обеими сторонами. Во всяком случае, вы должны признать, что сегодня фирма «Горталес» стоит на ногах тверже, чем в тот день, когда мы в первый раз толковали об ее шансах на успех. Тогда вы дали мне ссуду, дали великодушно, под небольшие проценты. Мне кажется, я поступил бы некрасиво, если бы теперь, когда шансы на успех так разительно возросли, снова не обратился к вам с просьбой: примите участие в этом деле. — Он говорил проникновенно, с теплотой в голосе.

— Вам безразлично мое решение, — продолжала Люси, — и именно поэтому ваше мнение столь важно. Если бы на вас так или иначе влияли чувства, тогда, конечно, просить вашего совета не имело бы смысла.

Элинор почла за наилучший выход не отвечать, тем самым не давая ни себе, ни сопернице повода для неуместной откровенности. Наступила очередная продолжительная пауза, которую снова прервала Люси.

Ленорман уставился в одну точку, опустив свою круглую голову с большим выпуклым лбом. Договор неплох. Договор даже очень хорош при условии, что за ним стоит сильная фигура, человек, способный в случае необходимости косвенным путем, через французское правительство, оказать нажим на американцев. Если бы он, Шарло, принял участие в этом деле, оно стало бы очень заманчивым и ему досталась бы доля барышей, львиная доля. Но инициатором великой авантюры все равно останется маленький Пьеро, это навсегда останется его идеей, его славой.

— Погрузитесь ли вы на зиму на Подводную Станцию Бета, мисс Дэшвуд? — спросила она с обычной своей любезностью.

— Разумеется, нет.

— Дорогой мой Пьер, — отвечал он с обычной своей обстоятельностью и неторопливостью, — дела действительно приняли недурной оборот, это я признаю, и чрезвычайно любезно с вашей стороны, что вы предлагаете мне изменить наши финансовые отношения. Но я неисправимый педант. Я люблю соблюдать договоры, хотя в отдельных случаях это мне и вредит. Я предпочитаю, — заключил он любезно, — оставить в силе наше соглашение, а также предусмотренные им проценты и гарантии.

— Как жаль! Я была бы очень рада повидаться там с вами. Ваш брат с супругой, конечно, пригласят вас.

— Ив этом случае принять их приглашение будет не в моей власти.

Пьер был поражен. Он думал, что Шарло обеими руками ухватится за его предложение. Он полагал, что, заключив с американцами договор, сможет привлечь к своему предприятию кого угодно; он считал свой приход к Шарло актом великодушия. Поведение Шарло было ему непонятно. Неужели он, Пьер, ошибся, неужели все-таки недооценил риск? Шарло всегда отличался верным чутьем.

— Вот незадача! Я очень надеялась, что вы приедете. Мы с сестрой навещаем родню, они приглашают нас уже не первый год! И хотя мне интересно посмотреть на то, как в последние годы переменилась Станция, и посетить новую выставку в Аквамузее, прежде всего я еду ради Эдварда, который приезжает в феврале. В остальном Станция мало меня привлекает.

Элинор вернулась за игровой стол в печальной уверенности, что Эдвард не только не питает никаких чувств к своей будущей жене, но и никоим образом не сможет быть счастлив в подобном браке. Не улучшила ее настроение и игра, в которой миссис Дженнингс обошла ее на три гхалалы, прежде чем ей удалось добраться до своей пифль-стойки.

Сестры Стил пробыли на Острове Мертвых Ветров гораздо дольше того срока, на который их пригласили изначально. Но больше Элинор не затрагивала тему помолвки Эдварда и Люси; когда же ее поднимала Люси, редко упускавшая возможность сесть на любимого конька, она говорила спокойно и сдержанно и меняла тему так скоро, как только позволяли приличия — подобные разговоры она считала незаслуженным потворством Люси, к тому же опасным для себя. Почти таким же опасным, как каранкролла, в которую Элинор зареклась играть в будущем.

Озабоченный, хмурый, вернулся он в Отель-де-Голланд.



Но стоило ему переступить порог своего торгового дома, стоило обойти прекрасные комнаты, как его дурное настроение бесследно исчезло. Дерзкие слова, сказанные доктором Дюбуром в том письме к Вержену, побудили Пьера обставить Отель-де-Голланд с особой роскошью. И сегодня, уже не впервые, Пьер радовался блеску, который он здесь навел. Хорошо, что этот гордый дом служил доказательством его веры в правое дело и в деловой успех.

Хотя за миссис Дженнингс водилась привычка проводить большую часть времени в гостях у детей, жила она в собственном отсеке на Подводной Станции Бета, на тихом канале неподалеку от Портмен-грота, куда и отправлялась каждую зиму. Туда ближе к январю и обратились ее мысли, туда она совершенно неожиданно и пригласила старших сестер Дэшвуд. Элинор немедленно и бесповоротно отказалась за обеих. Причиной отказа она назвала их твердое решение не оставлять мать. Миссис Дженнингс, изумленно выслушав ее, тут же повторила свое приглашение снова.

Он еще раз перечитал договор с Конгрессом. Покачал головой, усмехнулся. Вздор, все опасения Шарле — это просто приступ дурацкой мрачности.

Он вызвал Мегрона и, сияя от воодушевления, продиктовал ему письмо в Конгресс Соединенных Штатов.

— Ах, пргллгпг! — вырвалось у миссис Дженнингс, что в приблизительном переводе с ее родного языка означало «не будь глупой кучей слоновьих экскрементов». — Я уверена, ваша матушка прекрасно поживет тут без вас, и молю вас, облагодетельствуйте меня вашим обществом. Не воображайте, что будете мне в тягость, вы ничуть меня не затрудните. Мы все доберемся до Станции в моей субмарине, а когда окажемся там, у нас будет столько дел! Аквамузей, по слухам, в этом сезоне приумножил свою коллекцию, а Кенсингтонские Подводные Сады расширились и стали прекраснее прежнего! Ваша матушка, конечно, не станет возражать; и если я не смогу выдать замуж хоть одну из вас, в том будет не моя вина. Я замолвлю за вас словечко перед всеми молодыми людьми, можете на меня рассчитывать.

— «Многоуважаемые господа, — диктовал он, — мое восхищение храбрым народом, героически отстаивающим под вашим руководством свою свободу, побудило меня принять участие в ваших благородных начинаниях. Я основал большое торговое заведение, чтобы снабдить вас всем, что может помочь вам в вашей справедливой войне. Я заключил соглашение с вашим уполномоченным в Париже и намерен поставить вам до конца текущего года следующие товары».

Он диктовал, шагая по комнате, а секретарь Мегрон стенографировал одним из своих новомодных карандашей. Пьер перестал шагать и медленно — чтобы секретарь поспевал — прочитал, заглядывая в готовый список:

— Благодарю вас, — с жаром воскликнула Марианна. — Ваше приглашение — залог моей вечной благодарности, и для меня было бы счастьем принять его. Но матушка, моя милая, добрая матушка — ничто не заставит меня ее покинуть!


216 пушек,
290 000 рационов пороха,
30 000 ружей,
200 орудийных стволов,
27 мортир,
13 000 гранат,
8 транспортных судов,


Элинор понимала, что сестрой руководит исключительно желание увидеть Уиллоби, поэтому больше она не пыталась возражать и предоставила решение на суд матери. Миссис Дэшвуд, услышав о приглашении, решила, что обеим старшим дочерям эта поездка пойдет только на пользу. Она не стала и слушать, что ради нее они решили остаться, и принялась настаивать, чтобы обе немедленно согласились.

кроме того, полное обмундирование для 30 000 солдат, состоящее из:

— Какая замечательная идея! — воскликнула она. — Именно то, о чем я мечтала! Нам с Маргарет одним будет только лучше. Вы с Мидлтонами уедете, а мы будем тихо наслаждаться книгами и музыкой.


30 000 одеял,
30 000 пар башмаков,
30 000 пар пряжек для башмаков и подвязок,
60 000 пар шерстяных чулок,
30 000 носовых платков,
120 000 пуговиц,


В тот же миг на втором этаже раздался душераздирающий гортанный крик:

далее:

— Нет! Не-е-ет!


95 000 локтей сукна для мундиров,
42 000 локтей подкладочной материи,
180 000 локтей полотна для рубашек,
15 000 фунтов пряжи,
1 000 фунтов шелка,
100 000 толстых швейных иголок.


— Боже милостивый, — ахнула миссис Дэшдвуд, — что же это…

Это был бесконечный список, Пьер насладился им сполна. Затем он отложил его в сторону и сказал:

— Опять! — крикнула Маргарет, сбегая в залу. — Опять начинается!

— Маргарет, душенька, я думала, мы покончили с этой чепухой! — воскликнула миссис Дэшвуд.

— Ну, каково, Мегрон? Никогда бы не поверил, что мы сможем это осилить.

— Мама, мама, ты должна… — судорожно начала девочка, бешено вращая глазами и тяжело дыша.

Потом он снова стал диктовать, не скупясь на пышные обороты:

— Я кому сказала, довольно! Скоро ты станешь уже не ребенком, но женщиной, и подобные выходки совершенно неприемлемы!



— Мама, — осторожно вмешалась Элинор, которую насторожило что-то в бледном лице сестры и заставило задуматься, нет ли у поведения Маргарет другой причины, кроме разыгравшейся фантазии.

— «Многоуважаемые господа, — диктовал он, — ваши представители найдут во мне надежного друга, в доме моем — гостеприимный кров, а в ларцах моих — деньги, они найдут у меня всяческую поддержку их деятельности — как явной, так и тайной. По мере сил своих я буду устранять в кабинетах Европы все помехи, встречающиеся на вашем пути. Во всех портовых городах Франции и Испании я буду содержать агентов, которые по прибытии ваших кораблей засвидетельствуют свое почтение капитану и окажут ему всяческие услуги. Король Франции и его министры будут вынуждены принять официальные меры против этих нарушений торговых договоров с иностранными государствами. Но можете быть уверены, господа, что моя неиссякаемая энергия одолеет все трудности. Я позабочусь о том, чтобы обойти или даже вовсе отменить ограничения. Я помогу выполнить все операции, необходимые для наших дел.

— Нет, Элинор, — отрезала миссис Дэшвуд. — Больше я не намерена поощрять ее.

Итак, многоуважаемые господа, считайте отныне мой дом европейским центром деятельности, направленной к вашему благу, а меня самого — пламенным поборником вашего дела, человеком, не ведающим иных помыслов, кроме как о вашем успехе, и до глубины души исполненным того чувства благоговения и восхищения, с которым имеет честь подписать это письмо

Тем временем Марианна отошла к фортепьяно, отгоняя прочь воспоминание, которое прятала в глубине души, — о том, как в день нападения луфарей она видела ужасный столб дыма, поднимавшийся с вершины горы Маргарет.

Преданный вам

— Иди к себе, дитя мое, — скомандовала миссис Дэшвуд, — и возвращайся к вышивке.


Родриго Горталес и Компания».


Маргарет неохотно подчинилась и с тяжелым сердцем вернулась в детскую, где за окном ее ожидало то же зрелище, что встревожило ее минуту назад: гора Маргарет снова источала пар, а по склонам неровными рядами, как черные муравьи, ползли сотни и сотни… она не знала, кто это был. Все те же жуткие человекоподобные фигуры, которые она не раз видела, когда бродила по острову или с риском для жизни на мгновение забегала в одну из пещер, чтобы тут же выскочить оттуда. Они неуклонно карабкались вверх, и до ее слуха доносился хор их голосов, повторявших заклинание, эхом разносившееся по острову: «К\'ялох Д\'аргеш Ф\'ах! К\'ялох Д\'аргеш Ф\'ах! К\'ялох Д\'аргеш Ф\'ах!»

— Ну, Мегрон, — заключил Пьер, — разве это не великолепное письмо?

* * *

— Уверен, что филадельфийским господам не случалось еще получать подобных деловых писем, — сухо отвечал секретарь.

Тем временем миссис Дэшвуд продолжала как ни в чем не бывало:

Когда Мегрон удалился, Пьер еще раз перечитал свой договор с мистером Сайласом Дином, представителем Конгресса Объединенных Колоний. Затем, довольный, спрятал этот документ в ларец, где лежал чертеж изобретения, лежал черновик «Цирюльника», лежали любовные письма.

— Вам очень полезно будет погрузиться на Станцию. Я считаю, что познакомиться со станционными нравами и развлечениями необходимо каждой девице в вашем положении. Миссис Дженнингс — женщина с материнским складом ума, и я не смею сомневаться, что она прекрасно о вас позаботится. И скорее всего, вам выдастся случай повидаться с братом. Каковы бы ни были его недостатки или недостатки его жены, мне невыносимо думать, что вы станете друг другу совсем чужими.

Но сомнения Ленормана не переставали его тревожить, и Пьер все время чувствовал потребность поделиться своими заботами с разумным человеком. Поль Тевено отпадал, он был таким же заинтересованным лицом, как сам Пьер. Пьер отправился к Дезире.

— Есть еще одно препятствие, которое не так просто устранить, — возразила Элинор.

— Ты явился как нельзя более кстати, — встретила его Дезире. — Через два дня начнутся репетиции.

Марианна сникла.

«Театр Франсе» ставил заново «Жоржа Дандена», комедию о богатом балбесе, который женится на бедной Анжелике, прельстившись ее дворянством; она изменяет ему направо и налево, он узнает об этом, он застигает ее врасплох, у него неопровержимые доказательства, но он беспомощен. Анжелика в десять раз умнее его, она сваливает всю вину на него самого и в союзе со своими именитыми родителями заставляет его просить у нее на коленях прощения за все, что он вынес по ее милости. Дезире досталась роль Анжелики — роль весьма пикантная, если принять во внимание ее отношения с Шарле. Пьер улыбнулся, когда она сказала ему, что согласилась играть Анжелику; он представлял себе, с какой миной примет эту новость Шарло. «Ты этого хотел, Жорж Данден!»

— И что же еще останавливает мою милую рассудительную Элинор? Какое непреодолимое препятствие так ее тревожит? Что за айсберг угрожает кораблю нашего общего счастья?

Когда Дезире предложили эту роль, она сначала больше думала о Шарло, чем о «Жорже Дандене». Но как только она решила играть, все ее интересы сосредоточились на новой роли. Дезире была одержима своим искусством, она была прирожденной актрисой, она уже перестала быть Дезире, она стала Анжеликой. В «Театр Франсе» существовали священные традиции мольеровских спектаклей; насколько можно ей отступить от этих традиций? Все предыдущие дни она размышляла, спорила, принимала решения, отвергала их, принимала снова.

— Меня тревожит вот что: хотя я и очень высокого мнения о доброте души миссис Дженнингс и восхищаюсь коллекцией засушенных голов, которую она хранит в ящике туалетного столика, все же ее общество не принесет нам удовольствия, а ее покровительство — уважения в свете.

И вот теперь к ней пришел Пьер, один из немногих, знающих толк в игре. Она тотчас же взяла его в оборот, засыпала занимавшими ее вопросами, сыграла ему сначала одну сцену, потом другую. Театрал до мозга костей, он увлекся и вскоре забыл, для чего сюда явился. Они с головой ушли в работу, обсуждали жесты, ударения, горячились, ссорились, соглашались.

— Согласна, — ответила миссис Дэшвуд, — но вам не так уж часто придется оставаться с ней наедине, а в свет вы, несомненно, будете выходить с леди Мидлтон.

Через три часа — а он собирался провести у нее час — она сказала, переводя дух:

— Если Элинор останавливает нелюбовь к миссис Дженнингс, — вмешалась Марианна, — то это не повод для меня отказываться от приглашения. Меня подобные мысли не стесняют, и я без малейших затруднений справлюсь с неприятностями такого рода.

— Ну, вот, а теперь мы сделаем перерыв.

Элинор не сдержала улыбки, умилившись внезапному безразличию сестры к манерам миссис Дженнингс, притом что до сих пор она с большим трудом убеждала Марианну вести себя с ней в рамках приличий. Про себя Элинор решила, что если сестру переубедить не удастся, она поедет с ней. К этому решению ее сподвигло и то, что, по словам Люси, Эдвард не погрузится на Станцию до февраля, когда они ее, по всей вероятности, уже покинут.

Он тоже с удовольствием вздохнул и ответил:

— Вы обе едете, — заявила миссис Дэшвуд. — Все ваши возражения просто нелепы. Вам очень понравится на частной субмарине и на Станции, и особенно прекрасно, что вы поедете вместе. А если Элинор хоть когда-нибудь снизойдет до предчувствия радости, то и ей станет ясно, сколько наслаждений ее ждет. Может быть, ей доставит удовольствие улучшить отношения с родней невестки?

— Хорошо, Дезире, я у тебя поужинаю, а потом, с божьей помощью, продолжим репетицию.

Этот намек Элинор использовала как шанс поколебать ту уверенность, с которой мать прочила ей в женихи Эдварда, чтобы хоть чуть-чуть смягчить удар, когда все неминуемо откроется.

Они были взволнованы совместной работой, и ужин получился веселый. Они болтали о «Театр Франсе», некоторые его традиции хвалили, другие ругали, говорили об актерах и о возможности реформ на сцене. Пьер любил «Жоржа Дандена», он лучше всякого другого понимал сочный, жестокий юмор этой комедии, она касалась их обоих, его и Дезире, не меньше, чем их друга Шарло. Как знаток, раскрывал он перед Дезире технику, с помощью которой достигал желаемого эффекта Мольер, он объяснял ей, что в этой технике сегодня приемлемо, что устарело. Дезире слушала его с воодушевлением. Когда Пьер говорил о театре, он становился еще умнее, еще блистательней, чем когда он выступал борцом за свободу.

— Мне очень нравится мистер Феррарс, и встрече с ним я буду рада как на Станции, так и на суше; что до его семьи, она мне совершенно безразлична, даже если я с кем-то из них не знакома.

Но постепенно мысли его возвратились к американским делам. Ловко переменив тему, он рассказал обо всем Дезире и наконец — между двумя бокалами вина — прочитал ей свое письмо Конгрессу. Не прочитал, а сыграл; его увлекли великолепие цифр, музыка фраз. Дезире по достоинству отблагодарила Пьера за интерес к своей Анжелике величайшим вниманием к его делам.

Миссис Дэшвуд молча улыбнулась, Марианна в изумлении подняла на сестру глаза, и Элинор заключила, что на этот раз лучше было бы промолчать.

Но по мере того как он читал, лицо ее мрачнело все более и более.

— Знаешь ли ты людей, — спросила она, — из которых состоит американский Конгресс?

Приглашение было решено принять, чему миссис Дженнингс несказанно обрадовалась. Сэр Джон ликовал: для человека, который больше всего на свете боялся одиночества, а в результате многолетних скитаний по языческим островам обзавелся также и хроническим страхом перед гневливыми богами, то и дело требующими в жертву очередную девственницу, прибавление двух незамужних девиц к числу жителей Подводной Станции значило немало. Обрадоваться соизволила даже леди Мидлтон, хотя никто не ожидал, что она будет так утруждать себя, ну а сестры Стил, в особенности Люси, никогда в жизни не были так счастливы. Марианна пребывала в таком нетерпении и смятении духа, что не успокаивалась ни на мгновение.

— Я их не знаю, — ответил с некоторым неудовольствием Пьер. — Я знаю только имена, но, конечно, это всего только имена. Несколько больше я знаю об их Франклине, об их Вашингтоне и Томасе Пейне. В Лондоне я познакомился с неким Артуром Ли; приятным его не назовешь, но он полон энтузиазма и, несомненно, честен. А что касается этого Сайласа Дина, которого они мне прислали, то за него я ручаюсь головой.

Они отплыли в первую неделю января, на личной субмарине миссис Дженнингс, поистине прелестном сигарообразном средстве передвижения тридцати шести футов в длину с перископом, расписанным моднейшими цветами. Уже когда они отчалили и лодка начала погружение, Элинор увидела Маргарет, смотревшую на нее жалобным взглядом из окна детской.

Миниатюрная, задумчивая, благоразумная, сидела перед ним Дезире.

— Пожалуйста, — беззвучно произнесла Маргарет, когда лодка исчезла в волнах, — не оставляйте меня здесь одну.

— Значит, — настаивала она, — ты не знаешь людей, которым адресовал это письмо?

— Да, не знаю, — раздраженно уступил Пьер. — Но я знаю, что, став членами этого Конгресса, они тем самым поставили на карту свое состояние, даже больше, чем состояние. Мне этого достаточно.



Глаза Дезире приняли сосредоточенное выражение.

— Я пытаюсь, — сказала она, — представить себе, кто они, члены твоего Конгресса. Наверно, в большинстве своем это люди пожилые, завоевавшие известное положение и доверие сограждан, коммерсанты, адвокаты и тому подобное.

Сестры Дэшвуд никогда не были на Подводной Станции Бета, но, конечно, были наслышаны про город чудес, возведенный на дне морском, величайшее достижение Англии в бесконечной борьбе против стихий, брошенных на нее Большой Переменой. Станция была полностью обустроена для удобного проживания людей: жилые отсеки, церкви, конторы всевозможных дельцов и знаменитые торговые каналы были надежно укрыты куполом из закаленного стекла в семь миль в диаметре и в три мили высотой.

— Ну, так что же? — вызывающе спросил Пьер. — Разве коммерсанты не могут быть идеалистами?

Купол, величайшее инженерное сооружение со времен римских акведуков, больше пятнадцати лет строился в доках Блэкуолла и Дептфорда, затем его детали сплавили по Темзе в море, к заранее выбранной точке в нескольких милях от побережья Уэльса, сразу на выходе из залива Кардиган. Там, на огромных военных кораблях, собрали купол, который опустила вниз команда лучших моряков Британии в водолазных костюмах и новейших дыхательных приспособлениях: вниз и вниз, под неусыпным вниманием лучших инженерных умов; вниз, вниз и вниз, сквозь толщи воды, пока наконец купол не встал на место и не был прикреплен ко дну тремя якорями. Потом запустили турбины — истинные сокровища королевского акваинженерного корпуса. С тех пор их гул не умолкал ни на секунду, днем и ночью они засасывали морскую воду и исторгали внутри Станции уже пресную, заполняя ее шлюзы и каналы, по которым передвигались местные жители.

— Это вполне возможно, — согласилась Дезире. — Но в одном можно быть уверенным: деловые люда удивятся, получив такое письмо.

— Об оружии, нужном для борьбы за свободу, нельзя писать тем же слогом, что о селедках, — резко ответил Пьер.

Так в четырех милях под поверхностью воды возник процветающий город с населением в семьдесят пять тысяч человек. Здесь в своих лабораториях гидрозоологи разрабатывали новые методы приручения и дрессировки морских животных; здесь лучшие оружейники и судостроители создавали новейшие корабли и орудия уничтожения морских чудовищ, здесь для людей со средствами были созданы все условия, чтобы жить, работать и развлекаться в бессчетных увеселительных аквазоосадах и аквамузеях, и все это в полной безопасности, в крепости, расположенной в самом сердце вражеского лагеря.

— Ты написал это для парижан, — возразила Дезире, — для читателей твоих брошюр. Боюсь, что на добропорядочных филадельфийцев ты не произведешь впечатления серьезного, делового человека.

— А какое же еще впечатление могу я произвести своими мундирами и пушками? — раздраженно спросил Пьер.

Миссис Дженнингс и ее подопечные были в пути уже три дня, и с каждым часом их нетерпение нарастало. Направившись на юго-запад и миновав подводные течения у побережья Девоншира, они взяли право руля у Корнуолла и наконец повернули на север к Подводной Станции Бета.

Дезире ответила:

— Например, впечатление человека, который только разыгрывает из себя дельца, чтобы переслать товары, бесплатно предоставленные французским правительством.

Дорога была скучной, за исключением ужасных двух часов, когда лодка шла через косяк рыб-фонарей. Это были медлительные засадные хищники величиной с дом, каждая с огромным светящимся фонарем, свисающим к пасти на длинном щупальце.

— Кхе, карпозубики карпозубиками, так-то вот, — сплюнул рулевой, старый соратник сэра Джона, с пушистой черной бородой и стальным взглядом. — Не соваться к ним под щупики, и все тут.

— Ты думаешь, они не заплатят? — спросил Пьер на этот раз необычайно тихо и очень смущенно. Он вспомнил Шарло, вспомнил замечание своего секретаря Мегрона. Может быть, и впрямь следовало вместо этого прочувствованного послания отправить в Филадельфию сухую записку. Может быть, эти люди в самом деле не любят платить, и письмо его только подкрепит их уверенность в том, что товары, присланные им из-за океана, — подарок французского короля. Но он тут же прогнал эту мысль. — Пустяки, — сказал он. — Я заключил отличный договор с надежнейшим мистером Дином. Конгресс заплатит, в этом у меня нет ни малейшего сомнения. Я имею дело с представителями добродетельного народа.

Миссис Дженнингс жизнерадостно перевела его слова с матросского арго Марианне, которая с жадностью ловила каждое слово об этих удивительных чудовищах. Если не попадать в поле их зрения, рыбы-фонари были не опасны — и следующие два долгих часа лодка медленно лавировала через огромный косяк.

— Будем надеяться, — сухо сказала Дезире. Потом она снова заговорила о «Жорже Дандене», и они опять принялись за работу. Но Пьеру уже не работалось так, как прежде, и вскоре он удалился.



До Подводной Станции Бета они добрались к трем часам. Тяжелый стальной корпус субмарины подрулил ко входу в Трубу — так называли стальной тоннель шириной в полмили, поднимавшийся над вершиной купола, как гигантский дымоход. Каждые полмили он был опоясан круглыми отверстиями, открывавшимися посредством гигантских шестерней и служившими единственным способом, каким пассажиры субмарин могли попасть на Станцию.

Одна за другой, во главе с миссис Дженнингс, путешественницы вышли в безупречно чистую стеклянную приветственную камеру, где их вежливо обыскали на предмет присутствия посторонней органики; когда ничего не было найдено, их препроводили в гидравлический лифт, направившийся с ними вниз, вниз и дальше вниз. Смена атмосферного давления компенсировалась меняющейся скоростью лифта, а еще семенами гуара, которые им дали пожевать. Наконец с тихим хлопком лифт опустился на дно огромного сада ожидания Подводной Станции Бета.

Так как в финансовом отношении миссия, порученная Пьеру версальским правительством, приносила покамест одни лишь убытки, Пьер хотел использовать ее хотя бы для того, чтобы освободиться от тяготевшей над ним «вины», от «пятна» судебного приговора, запрещавшего ему занимать почетные должности. Уже три года прожил он в этом странном, двойственном положении; он — виднейший в стране драматург, он известен всей Европе своими брошюрами, королевский двор к нему благосклонен, министры поручают ему важные дела, женщины его балуют, он популярен и в великосветских салонах, и в парижских кафе и трактирах, но в то же время он на подозрении, на нем «клеймо» приговора.

Все эти годы он выказывал полное равнодушие к своему двусмысленному общественному положению и даже острил, когда кто-нибудь касался этой темы. Но его равнодушие было напускным. Ему надоело быть придворным шутом, которому аплодируют и которого презирают.

Сестры были счастливы покинуть тесную субмарину и предаться роскоши отдыха перед растопленным камином — хотя тут их постигло небольшое разочарование, поскольку в тщательно контролируемой атмосфере купола разводить огонь было строго запрещено. Гондола доставила их к отсеку миссис Дженнингс, по пути миновав несколько каналов и предоставив возможность полюбоваться на более рисковые средства передвижения, доступные жителям Станции: франты в цилиндрах проплывали мимо верхом на дельфинах, женщины в возрасте восседали на спинах унылых морских черепах. Сестры Дэшвуд были в восторге, что наконец прибыли в мир, в котором благодаря достижениям гидрозоологии, инженерии, химии и прочим чудесам науки вода и водные твари находились под полным контролем.

Уже много раз заговаривал он с графом Верженом о том, что такому трудному предприятию следует посвятить себя безраздельно и целиком, а между тем мысли о позорном приговоре и попытки добиться пересмотра дела отнимают у него, Пьера, много сил. Министр делал вид, что не понимает его намеков. Но теперь, когда материальная компенсация его усилий заставляла себя так долго ждать, Пьер не желал мириться с отсрочкой реабилитации. Он пошел к министру с твердым намерением не выходить из кабинета, пока не добьется обещания устроить пересмотр дела.

Красивый и прекрасно обставленный отсек миссис Дженнингс находился на Беркли-канале. Задней стены у него не было; точнее, поскольку отсек размещался во внешнем кольце, заднюю стену заменяла стена самого купола. В сущности, войдя в задние комнаты отсека миссис Дженнингс, ее гости оказывались перед гигантским аквариумом, за стеной которого кипела морская жизнь, изменчивая и прекрасная, причем зрители оставались под защитой купола и им ничего не грозило. Поэтому Элинор и Марианна, расположившиеся в предоставленных им удобных комнатах, могли в любое время наблюдать за тем, что происходит снаружи, в чернильных глубинах океана, из комфортного помещения Станции. Элинор даже заметила кораллы и сопутствующую живность, о которых читала, но никогда прежде не видела воочию. Пока они любовались, к куполу медленно подплыл косяк страшных барракуд — напоминание о том, что по ту сторону стекла таилось множество опасных тварей, чьим преступным намерениям мешало лишь чудо инженерии, защищавшее всех жителей Станции Бета.

Со всей решительностью и горячностью он заявил, что если правительство христианнейшего короля доверяет человеку такую важную и почетную миссию, то оно должно снять наконец с этого человека обвинение, предъявленное ему пристрастным судом. Правительство обязано так поступить в интересах собственного престижа.

Сестры быстро переоделись, не забыв и про меры безопасности — всплывательные костюмы, состоявшие из нарукавников и поясов, трубочек и небольшого баллона, который крепился на талии: пояса надувались воздухом, стоило дернуть за шнурок, протянутый через рукав, трубочки крепились под нос и соединялись с баллоном, в котором было достаточно воздуха, чтобы минуту дышать под водой. Все это оборудование было довольно громоздким, но закон Подводной Станции Бета требовал не расставаться с ним ни на минуту, что было весьма мудро, учитывая, что случилось со Станцией Альфа.

Граф Вержен глядел на Пьера своими круглыми, доброжелательными, задумчивыми глазами. Министр был патриотом и философом, преданным делу прогресса. Он давно уже решил оказать помощь американским повстанцам; он боялся, что, если их положение окажется безнадежным, они в конце концов помирятся с метрополией, и тогда Франция навсегда упустит благоприятный случай рассчитаться с Англией за позор 1763 года. С другой стороны, министр знал лучше, чем Пьер, что отважиться на войну с Англией можно будет еще очень нескоро, и предложение Пьера об оказании тайной помощи американцам пришлось ему весьма кстати; способный, изобретательный Бомарше казался ему самым подходящим для этого дела человеком. Поэтому граф Вержен чувствовал к Пьеру расположение и был ему в известной мере признателен.

Элинор немедленно вознамерилась написать матери и села за стол. Как ни странно, Марианна вскоре сделала то же самое.

Но он прекрасно видел и слабые стороны Пьера. Сам он был тихим, ироническим человеком, склонным к осторожности в выражениях; шумливость, комедиантство и тщеславие Пьера ему претили. «Пятно» Пьера он не принимал всерьез; в этом было больше забавного, чем трагического, это было чем-то вроде грязного пятна на спине у сверхэлегантного щеголя.