С восхищением,

Линн Хилл



Уважаемый мистер Шеперд,

вашу книгу меня заставил прочесть учитель истории нашей школы Ланкастер-Вэлли. Я не очень люблю читать, но ваша книга ничего. Было над чем задуматься: сперва Поатликью хочет быть хорошим гражданином, а в конце концов решает убить короля. Учитель велел задать вам три вопроса для доклада по истории древней Мексики. Вот мои вопросы.

Правда ли, что орел дал людям их первое оружие?

Какая у них была форма правления, демократия или диктатура? Вы когда-нибудь убивали оленя?

Спасибо. Мой доклад будет 12 мая.

Искренне ваш,

Уэнделл Диксон



Одно из 19 писем, вложенных в общий конверт из средней школы Ланкастер-Вэлли, штат Калифорния. — В. Б.



Дорогой мистер Шеперд,

мою душу переполняет счастье при одной лишь мысли о том, что вы держите в руках это письмо. Спасибо вам за ваши книги. Вы помогли мне пережить трудные времена, особенно когда умерла моя мать. Иногда приходится напрягать все силы, чтобы как-то прожить день, но я знаю, что вечером лягу, свернусь калачиком и буду читать любимую книгу. Когда заедает рутина или просто грызет тоска, я знаю, что ваш роман перенесет меня в чудесный мир, где забываешь о проблемах. Если вы напишете мне письмо, мне больше не о чем будет мечтать в этой жизни. Спасибо вам, спасибо! Искренне ваша,

Роксанна Уиллс

На все письма были отправлены ответы, по возможности в ту же неделю. Без фотографий и других вложений. — В. Б.

6 ИЮНЯ 1947 ГОДА

Милая Фрида,

телеграмма Диего перепугала меня не на шутку. Видимо, он решил, будто доктора вас чуть не угробили, так что я испугался за вас обоих. Но больше всего за вас. И сегодня решил написать вам веселое письмо, чтобы хоть как-то отвлечь от забот и грустных мыслей, как вы не раз делали для меня. В конверте вы найдете подарок на день рождения. Только не расстраивайтесь: это всего-навсего очередная книга, но я надеюсь, что она вам понравится. Если нет, вините себя: надо было оставить меня в поварах.

Пытаюсь засесть за новый роман, на этот раз о падении цивилизации майя. Сейчас всем подавай счастливый конец, так что история майя — то что нужно. Но дело продвигается медленно, потому что жизнь моя полна приключений. К примеру, на прошлой неделе я купил коробку прищепок и новый бумажник (продавщица сказала, что у него есть потайной кармашек). Раз в месяц мы с «родстером» отправляемся в гараж на Кокс-авеню: не подмажешь — не поедешь. На нашей улице открылся новый хозяйственный магазин! А сейчас я наблюдаю в окно за сидящей на верхушке дерева огромной птицей, которая долбит в стволе дырку. Жаль, что вы не видите это чудо: красный хохолок стоит торчком, как моя шевелюра по понедельникам. Батюшки! Щепки летят во все стороны! Вот так птичка размером с бычка! И вы еще боялись, что я уныло живу?

Мне не бывает скучно одному. Соседский мальчишка Ромул предпочитает мой дом собственному, в особенности сейчас, когда шестой класс позади и наступили летние каникулы. Парень бродит по всему дому, засунув руки в карманы, и рассматривает вещи, но ничего не берет без спросу. Особенно ему нравится резная фигурка божка из Теотиуакана. Я ему не говорил, что это краденое. Вместо этого дал ручку и старую фетровую шляпу; теперь Ромул играет в Эдварда Марроу[204] — замогильным голосом берет интервью у кошек. Еще я предложил подарить ему кота, того, черного, никудышного, которого назвал Чисме, но парень отказался.

Моя стенографистка приходит с понедельника по пятницу, чтобы ответить на письма и звонки; мы сотрудничаем уже больше года. Моя замечательная секретарша. Работает в столовой за столом. Вываливая на него почту за день, мы молимся: «Господи, помоги нам принять с благодарностью все, что нам присылают». Миссис Браун — настоящая волшебница: иногда за день она ухитряется прочесть сотню писем от поклонников и на каждое напечатать короткий вежливый ответ. Потом тащит все это на почту в огромном кожаном ранце (где она его взяла — неизвестно); в таких, должно быть, возят корреспонденцию курьеры «Пони экспресс»[205]. Перекидывает через плечо и шагает себе. Вот такая она, миссис Вайолет Браун. Представляю, как бы вы иронизировали над ее именем, поскольку выглядит она как серая мышка. Иногда нужна твердая рука вроде материнской, чтобы хотя бы раз в день выгонять меня из дому подышать свежим воздухом и пройтись — пусть даже до угла за сигаретами. Недавно она предложила план: каждую неделю я должен выбираться на люди. Можно в одиночку ходить в кино (миссис Браун снисходительна), и не беда, если я вернусь домой затемно. Цель этих вылазок — преодолеть страх перед миром и всем, что в нем. В журналах пишут, будто у меня порвана барабанная перепонка. Это мне на руку: если меня станут слишком настойчиво донимать, притворюсь, будто ничего не слышу.

Пожалуйста, напишите мне, что вы поправляетесь. Телеграмма Диего потрясла меня до глубины души. Мне показалось, он ужасно злится, причем не только на ваших докторов, но на весь мир в целом и каждого проклятого гринго в отдельности, включая меня самого. Вы уж ему объясните, что Трумэн не советовался со мной, прежде чем разгромить коммунистов в Турции и Греции. Государственный секретарь Маршалл недавно огласил новый план помощи Европе, который тоже едва ли порадует вашего мужа. Вы же знаете, Фрида, каковы мужчины. Чем эти лидеры отличаются от мальчишек, с которыми я учился в академии? Вспомнить хотя бы, как они собирали футбольную команду. До войны у нас было шесть основных игроков на поле, теперь осталось двое. Разумеется, они будут соперничать и постараются переманить на свою сторону остальных — кого монетой, кого конфетой.

Напряженно пытаюсь понять, почему Диего теперь поддерживает Сталина — и это после того, как сотрудничал со Львом и видел, как его убили. Какие разумные причины заставили Диего так изменить мнение? Он утверждает, будто это «революционная необходимость», но откуда мне знать, что это значит? Предательство как средство для достижения цели? Не проходит дня, чтобы я не задумывался о том, до чего мало смыслю в жизни. Наверно, Диего прав, а я, несмотря на долгие годы службы у гениев, так и остался глупым гринго. Что ж, буду заниматься своим делом: писать книги для тех, кто верит, что брошенный камень может катиться в гору. Если ваш муж называет меня идиотом из-за того, что я не разбираюсь в политике, значит, ему виднее. Так что не спрашивайте меня про мирный атом и как увеличить рождаемость во Франции.

Чтобы вас посмешить, прикладываю рецензию из газеты; из последних это моя любимая. По-моему, ее основная мысль в том, что я не гений. Миссис Браун уверена, что статья подтверждает: я пишу о важных вещах. Диего, скорее всего, усмотрит в ней письменное доказательство того, что хоть кто-то в Америке помимо меня самого возражает против антипролетарской политики Трумэна. А вообще-то, конечно, ничего она не доказывает. Вы же знаете критиков: они гнут свою линию. Я же пишу для дорогих мне людей, которые всю ночь не смыкают глаз, пока не дочитают до последней страницы, а потом накрывают книгой лицо, и страницы впитывают их слезы или касаются улыбки. В отличие от вас, я не храбрец. Вы способны выдержать все, как бы ни были велики страдания. Стоите у себя в саду в теуанском платье, и гранаты тянут к вам ветки в распустившихся красных цветах. Что бы ни случилось, вы все равно останетесь в центре мира.

Ваш друг

Инсолито


«Нью-Йорк уикли ревью», 26 апреля 1947 года
Со второго раза точно в цель
Дональд Бруэр
Не обольщайтесь: Гаррисон Шеперд вовсе не гений. Страницы его книг кишмя кишат дюжими полуобнаженными юнцами. Эффектные декорации, волнительные сюжеты. Оторваться невозможно (даже если вы не сознаетесь в этом самым близким друзьям).
В романе «Пилигримы Чапультепека» (издательство «Стратфорд и сыновья»), действие которого разворачивается в Мексике в эпоху до Конкисты, рассказывается о странствии несчастных, которые, бросив родной дом, вынуждены следовать за сумасшедшим вождем, трусящим собственной тени. Шеперд описывает мысли и чувства тех, кто протестует против ложной политики, задаваясь вопросом, что себе думает вождь. Главный герой, юноша по имени Поатликью, отчаянно пытается стать хорошим гражданином, но в конце концов понимает, что долгое странствие его племени выгодно лишь королю, а для всех остальных это сущая мука.
Писатель объединяет по-куперовски захватывающий сюжет с чаплиновским пафосом, что проявляется и в символической сцене охоты. Поатликью с другом свежуют тушу оленя и, разрубая добычу на куски, ругают короля, который издал очередной возмутительный указ, упразднивший договор о дружбе с соседним народом: мол, им нельзя доверять. Теперь племени придется снова выдвигаться в путь, несмотря на то что в это время года трудно добыть себе пропитание. Молодые люди вне себя от гнева. Поатликью бросает семенники оленя на пыльную дорогу, обозвав их «мешочками с последней надеждой».
«Наш вождь — пустое место, — говорит Поатликью другу. — С тем же успехом можно насадить на шест эту рогатую голову и идти за ней. Большинство никогда не верило в нашу страну, просто у нас не было идеи получше. Видимо, таков закон: воображение народа не может быть больше яиц вождя».
Видимо, в этой сцене автор намекает на показания Дональда Бенедикта, студента-богослова из Нью-Йорка, который во время войны отказался идти на фронт. «Мы не оспариваем тот факт, что американский народ избрал пагубное средство вооруженной борьбы, — заявил на суде Бенедикт, — просто в сложной ситуации им не хватило воображения и силы веры, чтобы ответить иначе».
Принадлежит ли Шеперд к лагерю тех, кто уклоняется от призыва? Проницательность писателя рождает множество вопросов, начиная с того, что он думает о вожде, который удивил всю нацию резкими и кардинальными переменами в международной политике — от дружеского сотрудничества к так называемой трумэновской «политике сдерживания» СССР.
Остается только догадываться, потому что от интервью Шеперд отказался. Но на этой неделе, единодушно поддерживая нашего кандидата в Вашингтоне, который готов выбросить 400 миллионов долларов на борьбу со вчерашними друзьями на том основании, что «каждый народ должен выбирать», быть может, мы услышим глухой стук удара о пыльную дорогу и задумаемся, поместятся ли большие ожидания нации в этот унылый мешочек.


11 ИЮНЯ

Миссис Браун снова завела разговор о мемуарах. Я надеялся, что этот вопрос умер своей смертью, но нет, она настаивает. Подозреваю, в основном для того, чтобы развеять миф о лопнувшей барабанной перепонке. По мнению миссис Браун, первая глава получилась отлично. Сегодня призналась: с того самого дня, как я дал ей прочесть начало, она каждое утро приходит на работу с надеждой, что я наконец-то вручу ей на перепечатку следующие страницы.

— Мистер Шеперд, вы закончили первую главу почти полгода назад. Если на каждую у вас будет уходить столько времени, вы не доживете до собственной юности.

Я ответил: мне очень жаль, что каждый день я разбиваю ее надежды, и все такое прочее. Но следующей главы не будет. Идея оказалась ошибкой. Кстати, несколько месяцев назад, вынашивая замысел книги, я столкнулся с проблемой: один из дневников пропал. Та самая вторая записная книжка. Я еще не говорил об этом миссис Браун.

— Без нее мне тот год не вспомнить. Надо было вам сразу сказать, но я надеялся, что вы давно обо всем забыли. Затея провалилась, не успев начаться.

— То есть как пропал? — Миссис Браун перевела взгляд на полку. Она знает, где я храню дневники. Давно пора их сжечь.

— Не хватает главного фрагмента рукописи. У историков даже есть специальный термин для этого. Лакуна. Так что, если угодно, вините историю и судьбу.

— А раньше она вам попадалась? Когда вы достали все блокноты из ящика?

Это же не пропавшая связка ключей, не без раздражения заметил я. Просто Фрида, упаковывая бумаги и блокноты, не положила этот дневник с остальными. Либо он сгорел в полиции, либо завалился за шкаф. Он маленький, я точно помню, как он выглядел — конторская книга в кожаной обложке. Я ее стащил у экономки. Блокнот размером с ладонь. Теперь его нет. Забудьте про мемуары, тем более что я сейчас работаю над новой книгой. И вообще, давно пора сжечь все дневники, чтобы вы перестали меня пилить.

Но миссис Браун не проведешь.

— Если вы помните, как выглядел тот блокнот, значит, помните и то, что в нем было записано.

23 ИЮНЯ

Это было одно-единственное письмо, но миссис Браун несла его наверх, так тяжело ступая, словно волокла мешок кирпичей.

— Простите, что прерываю вас, но тут сказано, что нужно ответить сегодня же.

— От кого письмо?

— От Дж. Парнелла Томаса.

— Кто это? Свой или чужой?

— Председатель комиссии палаты представителей США по расследованию антиамериканской деятельности, бывшей Комиссии Дайса.

— Дайса? Что-то знакомое. Ах да, мне знакомы эти джентльмены. Мы ее называли Комиссией Диеса — созвучно слову «десять» по-испански. Они готовили поездку Льва в Вашингтон, получали визы и прочее, но в последний момент все отменили.

— Так вы с ними знакомы? — изумилась миссис Браун.

— Точнее, я знаю, чем они занимаются. Они звонили моему бывшему хозяину, еще в Мексике. Чтобы он дал показания, подтверждающие вероломство Сталина. Они все еще работают?

Миссис Браун протянула мне письмо:

— Это всего лишь анкета. Они пишут, что разослали ее всем работникам Государственного департамента.

— Не думаю, что когда-нибудь еще стану заниматься пересылкой произведений искусства для правительства.

— Тут сказано — как настоящим, так и бывшим. Они хотят, чтобы вы подписали заявление, подтверждающее вашу преданность правительству Соединенных Штатов.

— Ничего себе! А почему бы мне не быть ему преданным? Миссис Браун опустила очки со лба на нос и прочла:

— Вследствие тесного сотрудничества между Соединенными Штатами и Россией в годы войны некоторые стратегические секреты нашего государства могли стать известны сторонникам коммунистов. Поэтому 21 марта 1947 года президент и Конгресс приняли постановление о необходимости заручиться доказательствами преданности всех сотрудников государственного аппарата.

— Ну что за шпионские страсти! Где нужно расписаться?

Она подошла к моему креслу.

— Мистер Шеперд, вы уверены, что вам нужно это делать? Едва ли в этом есть необходимость, если вы больше не собираетесь работать на правительство.

— Вы сомневаетесь в моем патриотизме?

Миссис Браун протянула мне письмо:

— Я мало кого люблю и мало кого ненавижу. Я свободный человек. Но мне нравится писать книги для американцев. Вспомните их письма, их небесную доброту. Эта страна — рай земной. А Иосиф Сталин убил моего друга. Добрался бы и до меня, если бы я стоял у него на пути.

— Как скажете, мистер Шеперд. Я знаю, вам тяжело об этом вспоминать, особенно в августе. Неудивительно: не так-то легко смириться с тем, что у тебя на глазах убили человека.

Я подписал письмо и отдал его миссис Браун.

— В данном случае я хотел бы остаться в стороне. Доведись мне выбирать, я бы предпочел трусливо спасти свою шкуру.

— Все мы люди, — ответила она. — Такими уж нас создал Господь.

— Знавал я и храбрецов. Лев пережил смерть собственных детей, но все равно не сдался. И юноши вроде Шелдона Харта. Мне как-то сказали, что они намного больше меня любили жизнь, потому и стали революционерами. А кончили либо с проломленной головой, либо в яме с известью.

Миссис Браун стояла и слушала. Наверно, ждала счастливого конца.

— То, что мы называем историей, похоже на нож, рассекающий время. Мало у кого хватает сил выдержать его удар. Большинство даже близко не подойдет к лезвию. И я из таких. Борьба нам не по плечу.

— Бросьте. Вы сами упомянули о коробках писем, которые вам приходят. Люди признаются, что ваши книги их спасают. По-вашему, это ничего не стоит?

— Я их развлекаю. Помогаю на несколько часов забыть о семейных горестях, о тиране-начальнике. Но, когда они дочитают книгу, проблемы никуда не денутся. Я не спасаю жизни.

Уголки ее губ опустились.

— Ваша беда, мистер Шеперд, в том, что вы сами не знаете собственной силы.

3 ИЮЛЯ

Магазинчик на площади Пэк, торгующий газировкой, был увешан флажками гуще, чем вагон президентского поезда. Ромул не сводил восторженного взгляда со своего стаканчика пломбира с сиропом размером с бизона. Разрумянившаяся миссис Браун потягивала колу через соломинку.

— Вы должны трепетать от восторга, — заметила она. — Подумать только, голливудская картина!

— Вы повторяете это уже который раз. Трепещу я, трепещу.

— Да вы едва взглянули на экран! — возразила она. Голову миссис Браун украшал синий берет («Носите как хотите!»), который она надевает лишь по особым случаям. Как сегодня.

— Точно, — поддакнул Ромул.

— А ты вообще молчи. Где твоя мужская солидарность? Мы, мужчины, умеем скрывать свои чувства. В отличие от женщин.

Парнишка скосил глаза и тыльной стороной ладони вытер мороженое со щеки.

— Кстати, остается нерешенным один вопрос. Где мне найти агента?

— А мистер Линкольн написал, что это непременно нужно? Или что это желательно? Что именно он сказал?

— «Наймите кого-нибудь для заключения контракта на кинокартину». Он этого сделать не может: я должен сам договариваться с Голливудом. Поэтому обычно берут агента. Или юриста.

— У меня есть знакомые юристы. Работают в городской администрации. Правда, едва ли они смыслят в киноконтрактах.

— Еще мистер Линкольн советовал готовиться к натиску прессы. Журналисты будут нас преследовать.

Мимо прополз ярко-зеленый «кадиллак»; его узкое ветровое стекло с вертикальной перемычкой походило на близко посаженные глаза диковинного земноводного. Никогда им не сделать машину, которая сравнится с «родстером». Миссис Браун отвела нас в угол магазина, чтобы меня никто не заметил, но я все равно слышал, как две девицы перешептывались за прилавком: «Он. Точно он». — «Нет, не он».

— Есть у меня знакомый юрист! — миссис Браун щелкнула пальцами. — Кажется, дома в шкатулке лежит его визитка. — Она произнесла это вполне современно, словно заправская секретарша.

Так что миссис Браун снова спасла положение. По крайней мере, шансы есть. Посмотрим. Речь шла о джентльмене, с которым она познакомилась в прошлом году, когда тот приходил в пансион узнать насчет свободной комнаты. Дожидаясь, пока миссис Битл вернется от парикмахера, они разговорились. Оказалось, что он приехал из Нью-Йорка, юрист, скоро выйдет на пенсию. Перебрался в Ашвилл, потому что жена умерла, а дочь, Маргарет, живет здесь. Есть внуки. Сомневался, что приживется на юге, но с дочерью по имени Маргарет не поспоришь. Это известно даже Гарри Трумэну, ха-ха. В гостиной работало радио, и миссис Браун подумала вслух: интересно, как выглядят звезды? Голос позволяет создать определенное впечатление, но ведь в действительности актеры могут оказаться менее привлекательны. Передавали «Таверну „Даффи“». Джентльмен как ни в чем не бывало сообщил, что, хотя у актрисы, исполняющей роль дочери Даффи, молодой голос, но на самом деле ей все сорок. Ширли Бут. А у другой актрисы, Кэсс Дэлей, прикус как у ящерицы.

Откуда он знает? А он с ними знаком, вот откуда. Это его сфера деятельности. Он юрист в области радио и телевидения.

Я поинтересовался у миссис Браун, почему же он не поселился в пансионе.

— Миссис Битл не пустила. Сказала, что очень сожалеет. Он производил очень приятное впечатление.

— Понятно. Здесь живут только хорошие люди. Он был негр?

— Нет.

— Зазнайка янки?

Она покосилась на Ромула, потом перевела взгляд на меня.

— Вы рассказывали, что в Мексике работали у таких… кто не празднует Рождество.

Но даже упоминание о Рождестве не привлекло внимания Ромула, который, не сводя осоловелых глаз с вазочки, помешивал растаявший пломбир в кровавых потеках вишневого сиропа. Я пытался разгадать загадку.

— А, так он еврей?

Артур Голд. Еврей из Нью-Йорка в южном штате.

22 ИЮЛЯ

Бедная миссис Браун разругалась с Женским клубом. Сегодня она была такой рассеянной, что дважды перезванивала мистеру Голду по поводу пересылки контракта на киностудию. Говорит, боялась, что эти мегеры разорвут ее на клочки. В скандале оказались замешаны еще две представительницы Комитета по культуре. Но именно миссис Браун предложила пригласить детей.

В тот вечер выступала девочка по имени Сурья, которая приехала на один семестр учиться в Вашингтон по обмену, а летние каникулы проводила у родственников в Ашвилле. Женевьева Колер (соседка родственников) предложила пригласить девочку из России выступить на вечере Комитета по культуре. Положение было безвыходное: сорвалась лекция о способах украшения дома синтетическими тканями. Миссис Браун предложила пригласить учениц городских школ: дескать, беседа обещает быть интересной и поучительной. Сурья пережила войну. И то, что девочка очутилась в Каролине накануне праздника рододендронов, иначе как чудом не назовешь.

Миссис Браун вспоминала, что кареглазая девчушка с ямочками на щеках лучилась здоровьем, как доярка, а ее рассказ оказался содержательным и увлекательным. Сурья говорила о школе, в которой учится в России, о бесплатной медицине и пенсиях. Противопоставила правительство Советского Союза недавно избранному коммунистическому польскому руководству. Упомянула о завидном положении женщины в современной России, похвалила Вашингтон и Северную Каролину. По словам миссис Браун, девочка держалась так просто и мило, что не обидела бы и паучка, даже если бы тот забрался к ней на голову. Но тем не менее грянул скандал. Председатель, заместитель председателя и секретарь Женского клуба встали, прервав гостью, присягнули на верность Америке и покинули зал. За ними потянулись и другие. Матери, которые, откликнувшись на школьные афиши, привели с собой детей, вышли, волоча за собой дочерей, возмущенные тем, что их одурачили.

— Мы никого не обманывали, — настаивала миссис Браун. — Мы указали в афишах, что девочка приехала по обмену школьниками из бывшего Санкт-Петербурга.

— Вероятно, они решили, что речь идет о Санкт-Петербурге, штат Флорида. Который, насколько я помню, как раз через залив от Мексики.

— Мистер Шеперд, это не повод для шуток.

— Я всего лишь пытаюсь вас развеселить. Не придавайте случившемуся большого значения.


«Рупор Агивилла», 23 июля 1947 года
Народ против красной угрозы
Эдвина Будро
Как сказал президент Гарри Трумэн, «Каждый народ должен выбирать свой образ жизни», и культурный вечер Женского клуба в понедельник стал лишним тому подтверждением. Билеты на выступление мисс Сурьи Полдавы из СССР продавались по четверть доллара. Собрание открыла Клятвой верности Америке миссис Херб Лютеридж, председатель клуба. Однако вечер оказался недолгим: публика начала возмущаться, и выступление поспешно свернули. Заключительную молитву произнес пастор Кейс Мэбри из Первой баптистской церкви Коукса. Миссис Лютеридж просит прощения у всех присутствовавших и заверяет, что ничего не знала о гостье. «Женский клуб выступает против коммунистического образа жизни и подавления свободы личности».
Управляющий школами Рон Стэнли вчера собрал совещание для обсуждения прецедента, который «потряс школьную систему». «Природа этого вечера противна каждому, кто работает с молодежью в округе Банком, — заявил Стэнли, который на мероприятии отсутствовал. — Она противоречит философии образования, которой мы руководствуемся». Ашвиллское отделение «Дочерей американской революции»[206] в лице своего генерального председателя миссис Талмадж Рич, которая также не пришла на вечер, официально выступило против доклада.
Женский клуб пересмотрит устав, чтобы в дальнейшем не допускать подобных досадных оплошностей. Программу вечера организовали миссис Глен Колер из Хейвуда и миссис Вайолет Браун с Таннел-роуд. По телефону миссис Колер сообщила, что она домохозяйка, и извинилась за неожиданный оборот, который приняли события. Миссис Браун, секретарь частного лица, настаивает, что программа была содержательной. «В мире живут разные люди, и я не вижу ничего хорошего в том, чтобы обкладывать наших детей ватой». Браун сорок семь лет; она вдова, и детей у нее нет.
Женский клуб вернет всем присутствовавшим деньги за билеты.


15 АВГУСТА 1947 ГОДА

Гаррисону У. Шеперду Авеню Монтфорд, 30 Ашвилл, Северная Каролина

Уважаемый мистер Шеперд,

Конгресс Соединенных Штатов Америки поручил Федеральному бюро расследований провести плановый опрос всех лиц, когда-либо состоявших на службе у федерального правительства, чтобы убедиться в их полной и безоговорочной верности Соединенным Штатам. В этих целях мы просим вас незамедлительно предоставить в письменном виде следующую информацию: список всех прежних мест жительства и работы, школ и колледжей, где вы учились, а также организаций, ассоциаций и групп, в которых вы состояли.

Опрос проводит Комиссия палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности (бывшая Комиссия Дайса). В него также должны войти справки по записям Комиссии по делам гражданских служащих, документам военной и военно-морской разведки, при необходимости — слушаниям Комиссии Дайса, а также данным местных правоохранительных органов. Любая негативная информация повлечет за собой полномасштабное расследование. Комиссия по делам гражданских служащих составляет полный список, куда войдут все лица, в отношении которых проводится расследование начиная с 1 сентября 1939 года. Данные на граждан, каким-либо образом связанных с подобными лицами и организациями, движениями или группами, отмеченными генеральным прокурором в качестве тоталитарных, фашистских, коммунистических, ведущих подрывную деятельность или поддерживающих акты насилия, а также тех, кто стремится изменить государственный строй Соединенных Штатов методами, не предусмотренными конституцией, будут переданы в Комиссию контроля лояльности по Северной Каролине, равно как и любые сведения о саботаже, шпионаже, государственной измене, антиправительственной агитации и пособничестве агентам вражеской разведки. Согласно Закону Маккормака (статут 631) каждый гражданин, являющийся доверенным лицом иностранного подданного, обязан поставить об этом в известность министра иностранных дел. В соответствии с законом Воорхиса (статут 1201) все организации, находящиеся под иностранным контролем и занятые политической деятельностью, должны проинформировать об этом министра юстиции.

ФБР рассчитывает на ваше сотрудничество и незамедлительный ответ по данному вопросу.

С уважением,

Дж. Эдгар Гувер, директор Федеральное бюро расследований

2 СЕНТЯБРЯ

В жизни Артур Голд похож на частного сыщика из романов Дэшила Хэммета: белая рубашка с закатанными рукавами, голубые со стальным отливом глаза и галстук, лет пять как вышедший из моды. Настоящий седой Сэм Спейд, даже и с прокуренным тесным кабинетом вверх по узкой лестнице в «Вулворте» на Генри-стрит. С неизменной сигаретой во рту и невероятно сутулый. Если миссис Браун — образец идеальной осанки, то мистер Голд — антиидеал. Его худое тело в кресле изогнуто буквой S с проходящим через голову, пупок и голени меридианом, а все прочие части тела оттопырены либо спереди, либо сзади. Сперва было трудно совместить эту согнутую в три погибели фигуру с проницательным голосом в телефонной трубке. Но многословные стройные предложения, продуманные от начала до конца, подтвердили, что это мистер Голд собственной персоной. Должно быть, на судебных процессах он выглядит внушительно. Правда, на полпути от подлежащего к дополнению собеседник поневоле засматривался на сигарету в зубах мистера Голда, гадая, упадет ли в конце концов пепельный червячок на рубашку.

— Примите мои поздравления с выдающимися успехами, — мистер Голд разогнулся и встал, чтобы пожать мне руку. — Пожалуйста, зовите меня Арти. Наконец-то мы встретились. Присаживайтесь. Приятно иметь дело с человеком, который многого добился за столь непродолжительное время жизни в стране и, не побоюсь этого слова, на Земле. Сколько же вам лет?

— Тридцать один.

Мистер Голд покосился на меня:

— Что ж, пожалуй. Выглядите вы на свой возраст.

Затем он пробежал глазами письмо и бросил на стол.

— Короче говоря, вам нужно написать ответ. Если вы этого не сделаете, вам пришлют еще одно. Это стандартная форма, у них таких миллионы. Скажите, пожалуйста, что вас смутило в этом запросе?

— Не то чтобы смутило. Ничто из перечисленного не имеет ко мне отношения. Ни измена, ни антиправительственная агитация, ни попытки насильственного свержения государственного строя. Пока в этот список не включили курение в постели, можно сказать, что я невинен как агнец.

Арти рассмеялся и покачал головой.

— Но прежде чем отвечать, я хочу понять, что кроется за подобным запросом. Иногда я совершаю ошибки. В некоторых вопросах я наивен как ребенок.

— Как это?

— Я вырос в Мексике, во время революции. И коммунизм тогда был такой же обыденностью, как рыба по пятницам.

— Я рос в похожих условиях. Нью-Йорк двадцатых годов. Слыхали о Юджине В. Дебсе?

— Кажется, да.

— Ну так вот. Выросли в Мексике, но при этом вы гражданин Соединенных Штатов, это я помню точно, потому что работал над вашим контрактом с киностудией. Вы родились здесь, в двенадцать лет уехали в Мексику, а когда вернулись?

— В сентябре сорокового. До этого я здесь два года проучился в школе.

Мистер Голд делал пометки.

— Где и когда?

— В военной академии «Потомак» в Вашингтоне. В тридцать втором и тридцать третьем.

— Надо же, Вашингтон, тридцать второй год. Помнится, в то лето бунтовала Армия вознаграждения.

— Знаю. Я был там. Несколько недель провалялся в лазарете, отравившись слезоточивым газом.

Он поднял глаза:

— Вы были среди мятежников?

— Это вышло случайно. Я нес в академию продукты из лавки.

— Ну и ну. Об этом я в вашем досье писать не буду.

— Едва ли оно вызовет вопросы.

— Мистер Шеперд… Можно называть вас Гарри?

— Не надо. Зовите меня просто Шеперд, без мистера.

— Шеперд. Как бы вы вкратце охарактеризовали свое досье? Слов семьдесят пять, не более.

— Пустое. И это правда. Почти всю свою жизнь до сегодняшнего дня я накладывал еду в чужие тарелки. И доедал объедки, если, конечно, что-то оставалось. Поэтому, как вы догадываетесь, мои симпатии на стороне пролетариата. Контроль рабочих над промышленностью кажется мне правильной идеей. Но ни в каких организациях я не состою. Я уложился в семьдесят пять слов?

— Даже меньше. Коротко и ясно.

— Я и на выборы не хожу. Моя секретарша постоянно пилит меня по этому поводу.

— Вы верите в классовую борьбу, но при этом не голосуете?

— Эта страна для меня загадка. В Мексике даже консерваторам предоставлена свобода слова в печати. Здесь же во время забастовок самые либеральные политики называют председателя профсоюза шахтеров «черным как уголь сыном Сатаны». А консерваторы и того пуще — не сыном, а отцом. Все они мутят воду. Что республиканцы, что демократы.

— С этим не поспоришь.

— Во время войны все дружили со Сталиным, теперь же поминают его вместе с прочими родичами нечистого. Тут я с ними согласен. Я лишь хочу понять письмо, которое они мне прислали. Чтобы ни во что не вляпаться. А то со мной такое бывает.

Арти не сводил с меня глаз; с его сигареты свисал длинный белый столбик пепла.

— Понятно. Вас смутило это письмо, потому что вы боитесь, что вас по ошибке отравят газом по дороге из лавки с продуктами.

— Это письмо поставило меня в тупик. Я знаю, что такое коммунизм. Однако несколько недель тому назад мою секретаршу исключили из Женского клуба, потому что она попросила девочку из России выступить на их вечере. Обычную школьницу.

— Шеперд, друг мой, некоторые из горожан сожгли выпуск «Джиогрэфик» за этот месяц, потому что там опубликовали репортаж о жизни в России. Фотографии колхозов. Ветряные мельницы — или что там у них. Коровы. Все это так переполошило людей, что журналы полетели в костер.

— Что их так напугало?

— «Херст ньюс». Если в газете написано, что в этом сезоне все носят шляпки от Лили Даше, страшные, как броненосец, люди кинутся их покупать. Если «Херст» объявит, что России надо бояться, они купятся и на это.

— Если шляпка выглядит нелепо, вряд ли все ее купят.

Арти наконец стряхнул пепел и прикурил следующую сигарету от предыдущей, которую бросил в пепельницу не потушив — очевидно, для общей атмосферы. Затем переместил на стуле свою изогнутую глаголем фигуру и в задумчивости навалился грудью на стол.

— Хотите знать, что я думаю?

— Конечно же.

— Все дело в бомбе.

— Люди боятся бомбы?

— Да. Мне кажется, в этом корень зла. Когда на Японию сбросили бомбу и мы увидели, как целый город обратился в прах, изменилась психология нации. И о «психологии» я говорю в буквальном смысле. Виновато радио. Оно заставляет всех одновременно испытывать одно и то же. Вместо миллионов различных мыслей — одна глобальная навязчивая идея. Радио вызывает инстинктивную реакцию. Вы следите?

— Да. Я понимаю, о чем вы говорите.

— Та бомба перепугала нас всех до смерти. У каждого душа ушла в пятки из-за того, что мы ее сбросили. Хорошо, пусть она положила конец войне, спасла жизни тысяч американцев и так далее. Все равно нас мучает совесть. Мы не можем забыть, что сгорели японские дети. Как же нам после этого не испытывать чувства вины?

— Уверен, что вы правы.

— Ладно. Мы сбросили бомбу. Убедили себя, что особенные и имеем право применить такое оружие. В идеале нам хотелось бы думать, что бомбу нам послал Господь Бог для нашего же блага. — Голд подался вперед; глаза его сверкали, сигарета ярко горела. — Вы же об этом написали книгу, верно?

— Вы читали мои книги?

— Читал, а как же. Вы важный клиент. Разумеется, я читал ваши книги. Вы как никто другой сумели понять, что мы внезапно почувствовали себя избранниками Божьими, раз у нас есть бомба. И нам захотелось быть уверенными в том, что кроме нас ее больше ни у кого нет. Мы обязаны навести порядок. Можете себе представить, что бы тут началось, если бы у Англии тоже появилась бомба, у Франции, Германии, Японии, у Советского Союза, наконец? Разве мы тогда смогли бы спать спокойно?

— У всех этих стран не осталось регулярных армий, они разбиты наголову. У всех, кроме Советского Союза.

— Именно! Кроме Советского Союза. Вы меня поняли.

— Я полагал, что нам нечего бояться, кроме разве что самого страха.

— Вот об этом я и говорю. Радио. Оно внушает нам навязчивую идею. Так рождается страх. Стоило Уинстону Черчиллю произнести: «Железный занавес», как все словно с цепи сорвались. Вы помните?

— Конечно.

— Потом Трумэн заявил: «Каждый народ должен выбирать». И вы, друг мой, либо по эту сторону занавеса, либо по другую. А Джон Эдгар Гувер! Боже милостивый, что это за человек! Джон Эдгар Гувер сказал, что этот занавес отделяет нас от Сатаны и красной проказы. Вы слышали его речь в Конгрессе?

— Что-то читал.

— Яростное наступление красного фашизма на Америку. Они учат нашу молодежь образу жизни, который подрывает святость семейных устоев и уважение к авторитетам. Коммунизм — не политическое течение, но враждебный, пагубный образ жизни. Вот его собственные слова. Чтобы этот недуг не охватил всю страну, необходим карантин.

— Я читал об этом. Но газетчики вечно делают из мухи слона. Как-то не верится, что Гувер действительно так сказал.

— Ваша правда. Может, он этого и не говорил. Но все-таки на этот раз журналисты не соврали. Мне в руки попала расшифровка его речи — она понадобилась кое-кому из моих клиентов.

— Но зачем он так сказал? Я имею в виду, какими соображениями он руководствовался?

— Доводы рассудка тут ни при чем. Гувер — человек увлекающийся. Возглавляет могущественную организацию. Как вы сами заметили, газетчикам это нравится. Это исторический момент, друг мой. Вы удивляетесь, почему вам прислали это письмо. Я пытаюсь вам объяснить.

— Это действительно его подпись?

— Нет. У них для этого есть специальная машинка. Я читал, что у Фрэнка Синатры такая же, для автографов. Вам, пожалуй, она тоже понадобится. Ну да ладно. Скажите лучше, вам что-нибудь известно об этой Комиссии Дайса?

— Я слышал о ней. Некогда они обращались к моему начальнику, чтобы тот приехал и дал показания. Дело было в Мексике. Госдепартамент выдал нам визы, но поездка не состоялась.

— Какое отношение имел ваш мексиканский босс к антиамериканской деятельности?

— Он был не мексиканец. Эмигрант. Сбежал от Сталина. И мог многое о нем порассказать. Это было еще до войны, когда Америка со Сталиным дружила. Троцкий же считал, что тот дурачит США. И правительство должно знать о его вероломстве.

— Троцкий?

— Лев Троцкий. Я служил у него.

Пепел с сигареты упал на пол. На мгновение показалось, что юрист последует за ним. Но Голд выпрямился, медленно покачал головой и взял письмо со стола.

— Послушайтесь моего совета. Никому не говорите, что работали на вождя большевистской революции.

— Я был поваром. А это все-таки Троцкий. Он ненавидел Сталина больше, чем сам Гувер. Жизнь положил на то, чтобы свергнуть советское политбюро. Американская коммунистическая партия поливала его грязью.

— Поверьте, все эти тонкости не поймет ни ваша секретарша со своим Женским клубом, ни Комиссия Дайса. Большинство ее членов понятия не имеют, что такое коммунизм, и не узнают, даже если столкнутся с ним нос к носу. Но они прекрасно знают, что такое антикоммунизм. Причем первое практически никак не связано со вторым.

— Вы утверждаете, что коммунизм не имеет никакого отношения к антикоммунизму. Чепуха какая-то.

— Это вы так думаете. Вы писатель, внимательно относитесь к слову и принимаете все за чистую монету. Они же называют белое черным. — Голд порылся среди бумаг на столе и достал очки. — «Все прежние места проживания и работодатели», — прочел он. — «Школы и колледжи, организации, в которых состояли».

— Что мне писать?

— Только то, что они и так знают. Едва ли им многое известно о вашей жизни в Мексике. Воинская повинность входит в их компетенцию. Где вы служили?

— На гражданской службе. Собственно, потому и пришло это письмо. Помогал Госдепартаменту во время войны перевозить национальное достояние в безопасное место.

— Гражданская служба. Значит, по закону 4F?

— Что-то вроде того.

Голд не сводил с меня испытующего взгляда.

— Голубая карточка, — признался я.

— Ясно. Негоден к службе по причине сексуального безразличия к женскому полу. Чего я никогда не мог понять.

— Меня предложили отправить в психбольницу. Подлечить. Как вдруг правительству понадобились мои услуги, чтобы перевозить произведения искусства из Вашингтона. Оба побережья бомбили, и казалось, что дело срочное.

— Когда это было, в сорок втором?

— В конце лета, как раз после того, как японцы послали сюда гидросамолет с подводной лодки, которая поднялась по реке Колумбия. Тогда и решили, что пора припрятать национальные сокровища.

— Кажется, я начинаю понимать. Не напади японцы на Форт-Стивенс…

— Именно. Лежать бы мне сейчас в Хайлендской больнице бок о бок с Зельдой Фицджеральд. А я вместо этого живу на соседней с вами улице, в доме, купленном на гонорар от дяди Сэма.

— Силы небесные, — проговорил Арти. — В любви и на войне все средства хороши.

— Уж поверьте, мне это известно лучше, чем кому бы то ни было.

— Что ж, хорошо это или плохо, но все это они про вас и так знают. А что еще? Какие места работы перечислены в вашем досье в госдепартаменте?

— Понятия не имею. Кажется, они узнали обо мне от руководства галереи в Нью-Йорке, куда я привез картины из Мексики. А может, от начальства школы, где я преподавал испанский.

— Напишите и об этом. Вообще обо всем, о чем упоминали, устраиваясь на прежние места работы. Вероисповедание и прочее, чтобы увеличить объем резюме. Хотя, кажется, вы говорили, что не принадлежите ни к каким организациям. Значит, перечислите школы в Мексике и ту, в которой учились в Вашингтоне. Укажите имя художника, пославшего вас в Нью-Йорк.

— Неужели они правда поедут беседовать с инструкторами из академии «Потомак»?

— А что такого? Выяснят, что вы там учились. Не хочу вас пугать, но сейчас школьные шалости — еще не самое страшное.

3 СЕНТЯБРЯ

Сегодня Борзой ушел навсегда и забрал с собой все: школьные шалости, нарушенные обещания, дортуары и тайные встречи. Невидимый мальчишеский манифест, который впервые увидел кто-то посторонний. Целый город воспоминаний вспыхнул и обратился в прах; что проку мучаться раскаянием?

Миссис Браун ни за что бы не позволила спалить записную книжку в камине, но в конце концов сделала все сама — сожгла бумаги во дворе в бочке с макулатурой. Блокнот с надписью «Академия „Потомак“, 1933 год» ушел в мир иной. Сначала миссис Браун была против.

— Вам понадобится ваш дневник, — настаивала она. Боялась, что без записей я все перепутаю, как Тристрам Шенди. По-прежнему отказывается верить, что я не стану писать мемуары. Я поймал ее взгляд и честно признался:

— Миссис Браун, вы рассудительны и неплохо меня знаете. Не просите невозможного. Я работаю над другой книгой.

— Как скажете.

— Мемуары с самого начала были ошибкой. Зачем вытаскивать грязное белье на свет божий? Если вы помните, идея была не моя. Когда выяснилось, что пропала записная книжка в кожаном переплете, я вам сказал, что не стану ничего писать. По-хорошему, давно пора было избавиться от этих дневников, хотя бы для того, чтобы вы перестали меня пилить. А начну я с этого блокнота.

Сегодня миссис Браун впервые пришла на полчаса раньше и поймала меня с поличным. С большим блокнотом в парусиновой обложке. Я ломал голову, как его поджечь: все, что производят для армии, не так-то просто повредить или уничтожить. На обложке стоял отчетливый штамп: «Академия „Потомак“». Наверно, миссис Браун видела записную книжку насквозь, вместе со спрятавшимися на ее страницах обнаженными телами, точно застала меня с порнографическим комиксом в руках. Кажется, я даже покраснел.

— Если вы не дадите мне его сжечь, я сделаю это вечером после вашего ухода.

— Поступайте как считаете нужным. Вечером так вечером. С этими словами миссис Браун ушла в столовую, разложила на столе работу и весь день почти не разговаривала со мной. Но в пять часов подкралась к моей двери:

— Мистер Шеперд, можно с вами поговорить?

— Конечно.

— Вас что-то огорчает? В дневнике, который вы хотите сжечь. За последний месяц ей многое пришлось вытерпеть от своего капризного начальника. К примеру, его приступы паники. Правда, этот август выдался спокойнее других, но все равно миссис Браун пришлось несладко.

— Ничего особенного. Просто хочу забыть про школьные годы.

— Любой бы на вашем месте разволновался, когда ФБР сует нос в чужие дела.

Она понимала, что, не успей она утром на ранний автобус, к ее приезду от блокнота бы остался лишь пепел.

— Мистер Шеперд, я не собираюсь мешать вашим намерениям и планам. Давайте сюда блокнот, и я все сделаю.

Миссис Браун отнесла его на задний двор. Я смотрел из окна на втором этаже, заглянет ли она в дневник; пожалуй, я ее проверял. Но она его даже не открыла. Миссис Браун сама решила сжечь его не в гостиной, а в бочке вместе с конвертами и черновиками писем. «Стоит ужасная жара, — пояснила она. — Что подумают соседи, если теплым сентябрьским днем увидят дым из вашей трубы?»

Сейчас она на улице. Вся макулатура за неделю уместилась в бочке из-под дегтя. В центре горит ярким пламенем дневник; его неправдоподобно тонкие, почерневшие, но тем не менее целые страницы раскрываются, прежде чем обратиться в пепел. Сверху все это напоминает странную картину в рамке изгороди: миссис Браун уничтожает улики. На крохотном голубом блюдце ее шляпки расплываются темные пятна: моросит теплый дождь.

С дневником покончено.

8 СЕНТЯБРЯ

Сегодня начинается политика умиротворения. Потратив выходные на то, чтобы собрать воедино разрозненные отрывки текста, я представил доказательство, что действительно пишу новую книгу. И это не какая-нибудь там жалкая отговорка, лишь бы не садиться за мемуары, а две полноценные главы романа, действие которого происходит на Юкатане. Черновики переданы миссис Браун. Вообще с местом действия не все так просто, поскольку я никогда не был на Юкатане. Надо будет съездить в Чичен-Ицу, посмотреть на развалины храмов.

Услышав эти названия, миссис Браун удивленно подняла брови. В глазах секретарши светилось детское любопытство. В ней по-прежнему жила девочка, прятавшаяся в курятнике от сестры Партении, чтобы полистать «Джиогрэфик».

Я попросил миссис Браун позвонить в аэропорт Ашвилл-Хендерсонвилл и узнать, есть ли у «Пенсильвания сентрал эйрлайнс» рейсы в Мериду. Или даже лучше в Мехико. Нет, полечу не один. Нужно два билета.

22 СЕНТЯБРЯ

Гаррисону У. Шеперду

30 Монтфорд-авеню, Ашвилл, Северная Каролина

Уважаемый мистер Шеперд,

позвольте познакомить вас с нашими услугами. Корпорация «Сознательность» — частная юридическая фирма, программы которой не зависят ни от одной государственной организации. Мы издаем «Контрудар», известный справочник для поиска работников в сфере услуг и индустрии развлечений. Нам доверяют заказчики по всей стране.

До нас дошли сведения, которые, как нам кажется, пригодятся вам в связи с проводимым ФБР расследованием. У нас есть доказательства того, что ваши книги читают китайские коммунисты и что вы высказывались против применения атомной бомбы. Также к нам попала статья, в которой говорится о вашей связи с Чарли Чаплином, чьи симпатии к коммунизму почти не вызывают сомнений. Мы не утверждаем, что и вы тоже коммунист. Неоднократно оказывалось, что это ложные слухи, которые распускали про наших клиентов сами коммунисты. Каждый день многие невинные граждане нашей страны становятся пешками в преступной коммунистической игре. К сожалению, многие недооценивают их могущество. Генеральный прокурор Кларк составил список из 90 организаций, которые министерство юстиции считает прибежищем коммунистов. С тайными членами этих организаций может случайно оказаться знакомым практически любой гражданин.

За вознаграждение в 500 долларов мы предлагаем вам уникальную возможность очистить свое доброе имя от подобных подозрений, включая упомянутые выше. Мы призываем вас незамедлительно связаться с нами, чтобы обсудить возможность предоставления наших услуг.

Искренне ваш,

Лорен Матус, директор, корпорация «Сознательность»

23 СЕНТЯБРЯ

— Не пойдет, — возразил Арти Голд. — Так им и передайте: мол, ваш адвокат сказал, что вам это ни к чему, пусть катятся на все четыре стороны. Даже не отвечайте на письмо.

Арти согласился срочно встретиться при условии, что мы захватим его старого приятеля Гранта. Ха-ха, как говорит Голд. На самом деле Грант — это двенадцатилетний виски. Мы встретились в центре, на Паттон-стрит, но по пути в бар Голду надо было заскочить по делам. Забрать рубашку в магазине мужской одежды Коулмена («Маргарет поклялась, что, если я еще раз оденусь, как бродяга, она отправит меня в ночлежку. Это все родители ее мужа. Жуткие снобы»). Потом зайти в мастерскую Рейзера за ботинками, которые сапожник зачем-то вернул к жизни, хотя их давным-давно пора отправить в крематорий для обуви, если такой существует в природе. Ну и наконец, заглянуть в ломбард к Финкельштейну.

— Так-то вы производите впечатление на новых клиентов? Арти протянул квитанцию сквозь прутья железной решетки и ждал, пока принесут заклад.

— Ха! Не бойтесь, я пока не побираюсь, — ответил он. — Чего не скажешь о некоторых моих клиентах. Эту квитанцию мне дали в счет оплаты, сказали, что по ней я получу добротное пальто из верблюжьей шерсти, причем всего за десять долларов. — Арти понизил голос. — Когда ударят морозы, верну его бедолаге хозяину.

Наконец мы пришли в бар «У Лео» — скромную забегаловку в странном небоскребе, похожем на утюг, зажатый между розеткой и стеной.

— Как вам тут? Подходящее местечко, чтобы произвести впечатление на нового клиента?

— Вполне. Не сердитесь, я пошутил.

— Вот и славно. «Лео» — не самое фешенебельное заведение, но я здесь чувствую себя как дома. — Он аккуратно свернул и сложил одежду на стул рядом с собой: пальто из верблюжьей шерсти, рубашку, ботинки. Стоило Голду показаться в дверях, как девушка за барной стойкой тут же достала бутылку «Грантс» и направилась к нам с двумя стаканчиками, которые надела на пальцы, словно наперстки. Докуривая сигарету, Арти засмотрелся, как она наливает виски.

— Знаете клуб в Бент-крик? У меня недавно появился солидный клиент. Перебрался сюда из Голливуда. Перспективный тип, доложу я вам. Впрочем, обойдемся без имен. Так вот, он хотел пригласить меня на ужин в свой гольф-клуб в Бент-крик. Отпраздновать, ну и познакомиться. А я ему и говорю: Мистер Хестон, вы видели их рекламу? «Мы принимаем только избранных. Клуб оставляет за собой право отказать в обслуживании неподходящим клиентам». Неподходящим, видите ли!