Мейв Бинчи
Перевод И. Крейниной
Дженни и Дэвид устраивали чудесные рождественские вечеринки. Их всегда назначали на предшествующее празднику воскресенье. Собиралась вся семья — родственники со стороны жены и мужа. На некоторое время к гостям выходил Тимми, но он был с ними недолго — ровно столько, чтобы все успели восхититься прелестным ребенком, но не устали от него. Накрывались длинные фуршетные столы, вдоль которых можно было свободно ходить, так что никто не оказывался зажатой в углу жертвой, вынужденной весь вечер общаться лишь с соседями справа и слева.
Дом был украшен диким остролистом и плющом, специально собранными за городом и сплетенными в венки. Елка выглядела изысканно: со вкусом подобранные ленты, фигурки ангелов и бумажные цветы, скромные игрушки на ветках и декоративные коробочки под ней. При этом все знали, что где-то должно быть припрятано множество красиво упакованных подарков, которые загодя приготовили эти любящие и заботливые супруги — Дэвид и Дженни.
Уже несколько лет, точнее, целых пять рождественских вечеров, повторялась одна и та же сцена: Дженни стояла на своей сверкающей чистотой кухне и слушала восхищенный шепот гостей. Бывшая жена Дэвида ничего подобного не устраивала. Никто не переступал порог этого дома, когда здесь хозяйничала Диана. Она была слишком самовлюбленной и спесивой, чтобы утруждать себя общением с родственниками.
А сейчас Дженни торжествовала. Много недель — нет, месяцев — она строила планы, готовилась, бегала по магазинам. Со стороны все выглядело легко и непринужденно, но сколько было потрачено усилий! Когда она некоторое время назад сказала Дэвиду, что им нужен второй морозильник, он сначала выказал недовольство. Но ведь его не было дома, когда она готовила горы пирожков и закусок! Дэвид не видел, как она трудилась на кухне вечерами: он то задерживался на позднем совещании, то уезжал в командировку. Он вообще был огражден от всей этой суеты. Дженни была полной противоположностью красивой и эгоистичной Дианы. И ее сын Тимми должен был вырасти маленьким ангелом, а не демоном, в которого превратилась дочь Дианы. Конечно, он никогда не станет таким непредсказуемым и деструктивным ребенком, какой оказалась эта Элисон.
Элисон было девять, когда Дженни познакомилась с ней. Это была очень красивая девочка с густыми кудряшками, закрывавшими пол-лица. Она даже не старалась быть вежливой.
— Сколько это стоит? — указала Элисон на новое платье Дженни.
— А зачем тебе это знать? — Такое начало Дженни сразу не понравилось.
— Меня попросили узнать. — Девочка пожала плечами, как бы давая понять, что это не так уж важно.
— Кто? Твоя мать? — Дженни сразу пожалела, что сказала это.
— Да что вы, конечно нет, маме это вообще неинтересно.
Это было произнесено так, что Дженни сразу поняла: Элисон говорит правду. Томной красавице Диане действительно это было безразлично.
— А кто же тогда попросил?
— Девочки в школе. Одна из моих подруг считает, что вы связались с отцом ради денег. — Час от часу не легче.
Когда Элисон было десять, она как-то приехала погостить на выходные. За два дня она перемерила всю одежду Дженни и попробовала всю ее косметику. Это можно было пережить, если бы помада не вывалилась из тюбиков и все блузки не были ею испачканы.
— Девочка просто хотела принарядиться. Все дети ее возраста так делают, — сказал примирительно Дэвид.
Дженни не хотела, чтобы их первая ссора произошла из-за дочери мужа. Она знала, что эту битву ей никогда не выиграть, поэтому выдавила из себя улыбку и запланировала большой поход в химчистку.
Элисон исполнилось одиннадцать, когда родился Тимми.
— Вы что, забыли принять таблетку? — спросила она у мачехи, когда отца не было поблизости.
— Мы хотели ребенка, Элисон. Так же как твои отец с матерью хотели, чтобы у них родилась ты.
— Да? Правда?
Сердце Дженни упало. Действительно, она хотела детей больше, чем Дэвид. И как это чудовище удивительно умеет уколоть ее в самое больное место!
В двенадцать лет Элисон выгнали из школы. Психолог объяснил, что все из-за того, что девочка чувствует себя покинутой: ей кажется, что отец предал ее. Ей надо проводить с ним больше времени. Вообще Дэвид целыми днями был на работе, да и Дженни тоже. Свой небольшой досуг они старались посвятить друг другу и сыну. О, как прекрасны эти часы, проведенные в тихом семейном кругу! У жившей в их доме девушки из Швейцарии, приехавшей изучать английский и одновременно присматривавшей за Тимми, был выходной. Она уходила в свою комнату, и они оставались втроем. Но теперь в эту идиллию вторглась Элисон, приезжавшая надолго: она ныла, зевала, бездельничала и все критиковала.
Когда ей было тринадцать, она их возненавидела и не желала с ними общаться. Вот и отлично! Но тут Дэвид вдруг почувствовал себя отвергнутым.
Дженни работала в издательстве. Как-то в сердцах она пожаловалась коллегам, что понимает, почему выпускается так много книг о взаимоотношениях взрослых с неродными детьми.
— Я прочитала их все. И сама могла бы написать еще штук пять. Но ни в одной из них не говорится, как наладить контакт с кем-то вроде Элисон.
Только девочке исполнилось четырнадцать, как умерла ее мать. Это случилось неожиданно, после заурядной операции. Дэвид поехал в школу-интернат, где она училась.
— Думаю, тебе теперь придется взять меня к себе, — сказала девочка отцу.
Дэвид потом признался, что у него сердце разрывалось при мысли, что его единственная дочь считает себя неким неодушевленным предметом, бандеролью, пересылаемой то в одно, то в другое место. Дженни старалась не думать о печальной участи Дианы, не дожившей до сорока. Та никогда не жила как следует. Мысль об Элисон Дженни тоже задвинула в дальний угол сознания. Она понимала, что приезд падчерицы разрушит семейное благополучие. У этой истории никогда не будет счастливого конца. Мачеха и падчерица никогда не пойдут рука об руку по длинной красивой дороге, удаляясь за горизонт. Они не станут друзьями не разлей вода. Ей, Дженни, придется принести себя в жертву, но она сделает это ради Дэвида и, как ни странно, ради покинувшей этот мир Дианы, к которой она всегда относилась с недоверием и которой всегда боялась. Если бы Дженни пришлось умереть молодой, ей бы хотелось, чтобы какая-нибудь женщина взяла на себя заботы о Тимми и посвятила ему свою жизнь.
В это Рождество она с двойным усердием взялась за подготовку праздника. Иногда она вставала засветло, а когда Дэвид спускался к завтраку, в кухне уже витали заманчивые ароматы, хотя следов беспорядка, сопровождавшего любой кулинарный процесс, не было и в помине.
— Ты моя маленькая веселая затейница, — шепнул он, на ходу сжимая ее в объятиях.
Но Дженни не была веселой, да и маленькой тоже. Она видела себя совсем по-другому. Она была высокой, но не такой гибкой и изящной, как Диана. Она относилась к семье и работе с непробиваемой серьезностью. Да разве может «веселая затейница» организовать по всем правилам такой прием?! Он всегда говорил, что очень любит праздники, что готов помочь с подготовкой, но Диана не хотела этим заниматься. А Дженни делала все безропотно, не допуская в рождественский сезон ни одной ссоры или перепалки.
Элисон приехала на день раньше, чем ожидалось. Дженни пришла с работы и увидела, что половина подноса с пирожками и рулетиками, чудом кулинарного искусства, пуста. Чтобы изготовить каждый, требовалось три минуты, но проглотить его можно было за секунду. Дженни сделала шестьдесят штук, защипывая краешки с чрезвычайным тщанием. Перед уходом она оставила их остывать, чтобы вечером отправить в морозилку. На приготовление содержимого этого подноса ушло три часа ее жизни. Дженни посмотрела на Элисон с нескрываемой ненавистью.
Девочка глянула из-под кудрей:
— А они ничего. Я не знала, что вы не только делаете карьеру, но и занимаетесь домашним хозяйством.
Дженни побелела от ярости. Даже Элисон заметила.
— Я так понимаю, это было не для ужина, да? — сказала она с насмешкой.
Дженни сделала глубокий вдох. Кажется, это советовали все авторы книг о психологии общения с приемными детьми. Она представила, что воздух проникает в самую глубину ее тела и достиг пальцев ног.
— Добро пожаловать домой, Элисон, — произнесла Дженни. — Да, это было не на ужин… совсем не на ужин. Это приготовлено для праздника.
— Праздника?
— Да. Он будет в воскресенье. Придут родственники. У нас такая традиция.
— Я думаю, чтобы что-то стало традицией, должно пройти не три и не четыре года.
— Мы справляем вместе уже шестое Рождество, так что, полагаю, у нас она уже сложилась.
Туфля натерла Дженни ногу. Ей хотелось снять ее и запустить в эту бесчувственную девчонку, да так, чтобы побольнее ранить острым каблуком. Но она понимала, что перед праздником так поступать нельзя. К тому же это неконструктивно. Понятно, что радости грядущий праздник уже не принесет. Надо было хотя бы сохранить самообладание. Она пыталась вспомнить, как это по-умному называется… кажется, «минимизация ущерба»? Дженни никогда толком не знала, что это значит. Может, имеется в виду «спасайся кто может»? На работе она подмечала, что, если заставить себя подумать о чем-то не имеющем отношения к текущей ситуации, сознание отвлекается и человек выходит «из крутого пике», избегая срыва.
Она заметила, что Элисон смотрит на нее с интересом.
— Да, наверное, шесть лет — это уже традиция, — согласилась девочка, как будто стараясь проявить объективность.
В душе Дженни проснулась легкая симпатия к этому подростку, неприязнь и отторжение отступили. Но опыт подсказывал, что до идиллического финала еще очень далеко.
— Кстати, о празднике, — сказала Дженни. — Может, позвать родственников твоей матери?
На лице у Элисон отразилось сомнение.
— Вы хотите пригласить их сюда?
— Да, ведь здесь теперь твой дом. Почему же не пригласить твоих близких? Мы хотим, чтобы это было настоящее семейное торжество, и с удовольствием примем их.
— Зачем?
— Затем же, зачем все люди зовут гостей на Рождество: это знак расположения, желание провести вместе теплый дружеский вечер. — Дженни надеялась, что голос ее не выдаст, но в нем уже звенели металлические нотки. Она чувствовала, что терпению скоро придет конец.
Она отвела взгляд от подноса с пирожками, над которыми трудилась как проклятая. Жалкие раскрошившиеся остатки. Даже то, что не было надкушено, выглядело неаппетитно.
— Люди не за этим устраивают рождественские вечеринки, — заявила Элисон. — Это все для показухи.
Дженни сняла туфли и села за стол. Она потянулась к идеально скрученному рулетику с изысканной начинкой. Он был очень вкусным.
— Ты так думаешь? — обратилась она к падчерице.
— Я не думаю. Я знаю.
Дженни подсчитала в уме: сейчас девочке четырнадцать. Вероятно, она будет жить с ними до восемнадцатилетия. Если, бог даст, Элисон не выгонят и из этой школы, то терпеть ее придется только в каникулы. Четверо летних каникул, четыре Пасхи, четыре Рождества. Тимми придется расти рядом с этой капризной девчонкой. Он будет все понимающим семилетним мальчиком, когда она покинет этот дом. Сидящая за ее столом строптивая особа отравит Дженни четыре года жизни. Она задумалась: «Как бы я поступила, если бы это была рабочая проблема?» Но рационального ответа не было. Если бы Элисон упрямилась и бунтовала открыто, ее можно было бы круто осадить, да и вообще послать отсюда подальше. Дженни прикидывала, не сказать ли прямо этой всем недовольной девице, что вообще-то жизнь не всегда радует нас, как букет фиалок, а иногда и жалит, как крапива. И вообще не все обязаны думать только о том, чтобы ей было хорошо: каждый заботится о своем благополучии. Но нет, Дженни достаточно знала подростков: они не понимают таких увещеваний, у них нет того опыта, которым обладает зрелая женщина. Многие сверстники Элисон просто игнорировали слова взрослых, пожимая плечами: «И что из того?»
Потом Дженни стала думать о дружбе. Ценно ли это для Элисон? Может, предложить ей какой-нибудь смешной и торжественный ритуал — смешать кровь из ранки и дать обет взаимной поддержки при любых обстоятельствах?
Но тут она вспомнила, как девочку характеризовали в школе. Увы, везде отмечали, что все школьные правила и договоренности были ей безразличны. Даже те, которые уважали и соблюдали другие дети. Нет, предлагать ей равенство и братство — безнадежное дело.
Дженни съела пятый пирожок, думая о том, что это соответствует пятнадцати минутам ее предрассветного труда. Скоро придет Дэвид. Он устал и захочет вечером отдохнуть и расслабиться. А она после возвращения домой еще не повидала своего дорогого Тимми!
По всей стране люди сейчас готовились к Рождеству. Да, у некоторых случались неприятности, иногда в семье бывают натянутые отношения… Но ни в одной из них нет Элисон. Это ведь мина замедленного действия. В любой момент в течение четырех лет она может взорваться и в клочья разнести их семейное счастье.
По всей комнате были разбросаны сумки с вещами падчерицы. Надо будет договориться с Дэвидом, чтобы его дочь все свое хозяйство держала в своей комнате. Ах да, комната! В своей комнате! Но ведь она еще не подготовлена!
Эта комната была заполнена коробками и пакетами. Хуже того, там лежала всякая всячина для украшения дома — мешки с еловыми шишками и остролистом. Дженни почувствовала себя виноватой: она не успела все убрать, и теперь ребенок почувствует, что его здесь не ждали. Даже место не расчистили. А ведь Дженни хотела освободить шкаф, принести побольше вешалок для одежды, поставить вазу с небольшим букетом — просто знак внимания, как бы говорящий «С приездом!». Ведь это нельзя было бы счесть дурным вкусом, показухой, или какие там еще ярлыки подростки навешивают на все человеческие поступки.
Все это время Дженни сидела молча и мрачно отметала разные варианты налаживания отношений с приемной дочерью. Элисон, вероятно, обратила внимание, что пауза затянулась. Она проследила за взглядом Дженни, застывшим на ее сумках.
— Думаю, вы хотите, чтобы я убрала это подальше? — Она произнесла это голосом мученика, который встретил особенно неприятного ему палача.
— Я хотела сказать насчет твоей комнаты… — начала Дженни.
— Я буду закрывать дверь, — пробурчала девочка.
— Да нет, я не об этом…
— И кроме того, я не буду громко включать музыку. — Элисон закатила глаза и с этими словами двинулась к двери в свою будущую спальню. — Боже мой, Дженни, что такое? Чего еще мне нельзя делать?
На плечи Дженни навалилась усталость. Казалось, она сейчас заплачет.
— Я просто хотела объяснить, что там… — прошептала она.
Элисон уже открыла дверь. Она стояла на пороге, удивленно озирая все, что было подготовлено для праздника, — все эти игрушки, венки и прочие мелочи для веселой и нарядной рождественской сказки. Она взяла еловую шишку и вдохнула ее запах. Девочка снова и снова обводила глазами комнату, как бы не веря, что все, что она видит, — явь.
— Мы думали, что ты приедешь только завтра, — сказала Дженни извиняющимся тоном.
— Вы собирались украсить мою комнату? — Это было произнесено сдавленным голосом.
— В общем, да. Может, что-то из этого подошло бы… ну, ты понимаешь… — Дженни была озадачена.
— Все это для меня? — Элисон посмотрела вокруг.
Дженни молчала. Там было столько веток и гирлянд, что ими можно было украсить весь трехэтажный дом — а они жили именно в таком большом доме. Даже ребенку, наверное, было бы ясно, что все это предназначено не только для ее комнаты.
И тут она взглянула на светящееся радостью лицо девочки и вдруг поняла — эта высокая, изящная, хоть и угрюмая юная красавица с шапкой непослушных волос, как бы сошедшая с полотен художников-прерафаэлитов, была просто ребенком. Лишившейся матери сиротой, комнату которой впервые в ее жизни кто-то собирался принарядить к празднику.
Издатели часто говорят, что лучшие книги появляются случайно. Так и лучшие решения приходят спонтанно, без долгих раздумий и планирования.
— Да, это все, или почти все, — для тебя. Мы хотели, чтобы комната выглядела нарядной и чтобы тебе приятно было там находиться. Но раз уж ты приехала раньше… может быть…
— Может, мне тоже поучаствовать? — Глаза Элисон искрились от счастья.
Да, Дженни понимала, что все это ненадолго. Впереди трудная дорога, не гладкая и ровная и не залитая волшебным светом, как это бывает в кино. Они не упадут друг другу в объятия. Но первый шаг навстречу сделан. На какое-то время они останутся друзьями. Хотя бы сейчас, перед приемом гостей, и, может, в день Рождества.
Она услышала, что из другой комнаты к ней бежит сын.
— Где ты была, мама? — закричал он. — Почему не зашла ко мне сразу?
Дженни подхватила его на руки.
— Я решила поздороваться с твоей сестрой. Теперь наш дом — это ее дом, — при этом она боялась взглянуть в глаза Элисон.
А та наклонилась и пощекотала кончиком еловой ветки живот Тимми.
— С Рождеством, мой маленький братик! — сказала она.
Десять кадров
Перевод И. Крейниной
Мора обожала Рождество. А Джимми не выносил его. Когда Мора была маленькой, она любила предпраздничную возню. В декабре дети каждый день спорили, кто будет открывать окошки рождественского календаря[1]. Они читали вслух стихи и поздравления, развешивали открытки на нитке, как гирлянду. Еще в октябре начинали обсуждать, как будут ставить елку. Подарки упаковывались красиво и тщательно. Родители засовывали их поглубже под елку — страшно боялись, как бы кто не рассмотрел, что там припрятано.
Когда Мора и Джимми только поженились, все это казалось ему очень милым. Муж часто целовал жену в нос и говорил «моя сладкая». Но с годами, замечала Мора, праздник перестал ему нравиться. Впрочем, как и многое другое. Так что свое радостное предчувствие Рождества она старалась держать в секрете, приберегая его для себя и для детей. В этом году Санта-Клауса должна была встречать одна Ребекка. Ей было четыре, а Джон, Джеймс и Орла уже давно не малыши. Но разве большие дети не могут радоваться елке, лампочкам, свечкам и венку на двери? Мора с удовольствием в одиночку занималась подготовкой к празднику, не обременяя этим поздно возвращавшегося с работы Джимми. Она советовалась с ним только по поводу «большого подарка» для каждого из детей.
Джеймсу десять лет — ему купят велосипед. Джону восемь — он давно намекал, что хочет электронную игру. Ребекка получит несколько маленьких смешных игрушек, она еще слишком мала для «большого подарка». А Орла… Что же подарить высокой и красивой четырнадцатилетней девушке? Мора считала, что дочь обрадуется сертификату на покупку одежды в модном магазине, витрины которого могли часами рассматривать ее одноклассницы. А Джимми думал, что Орле нужна печатная машинка или оплаченный курс обучения машинописи. По этому поводу муж с женой никак не могли прийти к согласию. Мора говорила, что преподнести кому-то на Рождество курс по скоростному набору текста — все равно что подарить женщине книжку о диетах или членство в клубе похудения. А Джимми полагал, что вручить ребенку сертификат такого рода бутика немыслимо. Родители не должны поощрять дурной вкус, образцом которого является продающаяся там одежда, словно предназначенная для транссексуалов. В общем, ни один из вариантов не подошел. В конце концов решили купить девочке фотоаппарат поляроид. Тот самый, который сразу же выдает готовые фотографии. Актуально в праздник, к тому же современно. Фотоаппарат был куплен, упакован в несколько слоев бумаги и несколько коробок: как бы Орла ни ощупывала коробки, все равно не догадается, что там, пока не придет день праздника.
Своей матери, которая собиралась приехать погостить на рождественские каникулы, Мора купила термобигуди. С ее точки зрения, мама чрезмерно интересовалась модой и чересчур беспокоилась о своей внешности. Джимми же находил, что завитая и в каракулевой шубе теща похожа на глупую овцу, не умеющую с достоинством принять свой возраст. Он не возражал против ее приезда, но и не радовался ему. Своих родителей он держал на безопасном расстоянии: подарки посылались по почте, утром в день Рождества сын звонил со стандартными поздравлениями и пожеланиями. Вообще родственники Джимми были гораздо менее навязчивыми.
Для молодой француженки Мари Франс, приехавшей изучать английский язык и жившей в их семье, Мора купила красивую брошь фирмы «Тара». У девушки была неприятная привычка каждый раз спрашивать: настоящее ли это серебро? А это натуральный шелк? Достаточно ли старое у вас вино? Хорошие ли у нас места в театре? Во всяком случае, брошью она будет довольна — видно же, что это настоящий ирландский стиль, ручная работа. Мари Франс, по мнению Моры, была вполне ничего, но немного капризна. Она жеманилась и по всякому поводу закатывала глаза. А может, так и должна вести себя двадцатилетняя француженка, сосланная в далекие края на учебу? Девушка сидела с Ребеккой, тушила овощи, пылесосила прихожую. Она делала то, что ее просили, но ни на йоту больше. Мора часто думала, что стоило заранее выдвинуть более строгие требования. В конце концов, Мари Франс выделили отдельную комнату, прекрасно кормили три раза в день и оставляли много свободного времени для посещения занятий и выполнения домашних заданий.
Ну да ничего. Даже легкое недовольство француженкой не могло испортить Море праздник. Знакомое радостное возбуждение посетило ее в тот момент, когда в магазине зазвучали рождественские песни «Mary’s Boy Child» и «The Little Drummer Boy»[2]. Как-то рано в этом году начали… К моменту, когда весь город украсился огнями, Мора была уже вне себя от восторга.
Мать прибыла не в самом ужасном своем наряде, подруга Бриджид, недавно в очередной раз ушедшая от мужа, попросила разрешения присоединиться к семейному празднованию. Мора, конечно, не отказала ей: ведь в Рождество все должны чувствовать себя счастливыми, тем более близкие. А ведь Бриджид — подруга еще со школьных лет. Правда, Джимми был слегка раздосадован. Он сказал, что она чокнутая и что мужу повезло — он удачно от нее отделался. Однако потом заметил: много индейки и ветчины она не съест, к тому же праздник все равно испорчен присутствием тещи, так что, честно говоря, у него нет никаких причин возражать против присутствия Бриджид. И если она привезет с собой спальный мешок, то почему бы не разрешить ей переночевать на диване в гостиной — гостевую комнату, увы, уже оккупировала безумная мамаша жены.
В сочельник они пели рождественские гимны. Мора закрыла глаза от счастья и ощутила глубокую благодарность за все, что ей даровано в жизни. У нее было такое блаженное выражение лица, что все домашние присоединились к пению, хотя Орла считала, что это идиотизм, бабушка считала, что это перебор, Бриджид считала, что это откровенное сумасшествие, а Джимми считал, что это слишком патетично. Джеймс и Джон весело вторили хору, пытаясь перекричать друг друга. А Ребекка сочла все происходящее игрой и била в бубен, как ей казалось, в такт музыке.
На следующее утро после мессы все сели в кружок и вместе открыли подарки. Матери Моры очень понравились бигуди, и она тут же вытащила из розетки гирлянду, чтобы нагреть их и опробовать. Мари Франс вздыхала и пожимала плечами, рассматривая брошь. Джимми был искренне рад получить осеннюю куртку с капюшоном — он любил практичные подарки, а куртка как раз была ему необходима. Мора выразила удовольствие по поводу врученной ей коврочистки — муж счел, что эта вещь будет полезна в тех случаях, когда не хочется вытаскивать пылесос.
Орла не проронила ни звука, когда все открывали подарки, так что ее мать снова начала жалеть, что не настояла на покупке сертификата того бутика. С девочкой все сложнее было найти общий язык, но ведь на это жалуются все родители подростков. Сама Мора лишь сейчас, прожив долгие годы в благополучном браке и имея свою собственную большую семью, наладила отношения с матерью. А может, ей уже никогда не удастся сблизиться с дочерью. Не исключено, что то же самое произойдет лет через десять с милой и ласковой Ребеккой. Орла не грубила, да и вообще вела себя лучше, чем многие другие дети ее возраста. Она никогда не перечила и не проявляла упрямства, настаивая на своем любой ценой. Просто в последнее время ей — как бы точнее сказать? — было скучно в семейном кругу. Как будто она не очень высоко ценила своих домашних. При этом она не делала ничего такого, что можно было бы вменить ей в вину. И уж точно ничего, на что можно было бы сослаться в спорах с Джимми, который вообще был уверен, что его старшая дочь — звезда. Ее не за что было критиковать, да никто этого и не пытался делать. В этот раз, как и во многих других ситуациях, Мора решила промолчать. Но она с беспокойством следила, как Орла склонила голову, а длинные светлые волосы волной упали на подарок, который она старательно разворачивала. Наконец она освободила фотоаппарат от упаковки.
— Очень красивый. Спасибо, папа, спасибо, мама. — Орла произнесла это примерно тем же тоном, которым Мора благодарила за коврочистку.
— Попроси окружающих, чтобы тебя время от времени фотографировали, и через некоторое время по этим снимкам ты сможешь отследить свое превращение из гадкого утенка в прекрасного лебедя, — сказала мать Моры.
— Спасибо за совет, бабушка, — ответила Орла.
— А еще ты можешь фотографировать одноклассников, чтобы потом поздравить себя с тем, что ничего общего с ними не имеешь, — заявила Бриджид. Она сидела и курила, злорадствуя по поводу оставленного в одиночестве мужа.
— Отличная идея, тетя Бриджид.
Мора, заметившая легкое неудовольствие в интонациях дочери, и сама расстроилась. Если бы Орла только знала, что она чудом была избавлена от курса машинописи, который нужно было бы прослушать в пасхальные каникулы, а также от пишущей машинки и руководства по десятипальцевому методу! Может, тогда она чуть теплее улыбнулась бы матери. Мора снова подумала, что нужно было все же выбрать другой подарок. Имея в руках подарочный сертификат, девочка провела бы день в мечтах — о том, что она купит, как будет выбирать, мерить, обсуждать, что ей идет, а что нет. Но что сделано, то сделано: все-таки фотоаппарат и пластинки на первые десять снимков вполне подходящая вещь для четырнадцатилетнего подростка.
— Давай сделаем один снимок прямо сейчас, — предложил Джеймс. Ему не терпелось посмотреть, как эта штука работает.
— Мы все состроим рожи, — подхватил Джон. Ему хотелось, чтобы все посмеялись его шутке.
— Сначала мне надо снять бигуди. — Бабушка уже приступила к испытаниям, и из ее головы торчал лес шпилек, закреплявших накрученные локоны.
Орла пожала плечами. У нее, заметила Мора, недавно появилась эта отвратительная манера напускать на себя холодную отстраненность, прямо как у Мари Франс.
— Это фотоаппарат Орлы. Пусть фотографирует, что сама захочет, — сказала Мора, надеясь получить в ответ от дочери благодарную улыбку или взгляд. Но нет, девочка опять лишь пожала плечами.
— Какая разница, — отозвалась она. — Если хотите, я вас сфотографирую.
Все долго готовились. Мари Франс пошла красить губы. Мора заметила, что она не спешит надеть брошь «Тара». Наконец все были готовы: четверо взрослых на диване, трое детей присели на корточки. Орла нажала на кнопку, и, как по волшебству, из аппарата выехала сине-зеленая глянцевая фотография. Прямо на глазах на ней стало проступать изображение.
На нем, как показалось Море, все выглядели бледными и застывшими, как мертвецы. У некоторых зрачки стали красными, как у вампиров.
Все стали обсуждать, что за чудо эта техника и что бы подумали об этом дикари, если бы им довелось увидеть такие фокусы.
Потом вся семья принялась накрывать стол для праздничного обеда. Работа нашлась каждому: мальчики должны были собрать всю оберточную бумагу и аккуратно сложить ее в углу. Джимми пошел в кладовку за вином. Бабушка раскладывала в вазочки печенье и конфеты, которые подадут позже. Бриджид выдали новое полотенце, которым она до блеска протирала стаканы. Мари Франс не поручили ничего, и она достойно справлялась с этим заданием. Мора пошла на кухню, чтобы приготовить подливку и соус, в который макают хлеб. Все кастрюли закипели сразу, приходилось туда-сюда двигать тяжелые сковороды, а тут еще Ребекка начала путаться под ногами. Мора прикрикнула на нее и велела немедленно уйти из кухни. И тут же раскаялась. Сегодня же Рождество, зачем так злиться? Она чувствовала — что-то идет не так. Нахлынул какой-то иррациональный страх, как бывает, когда очнешься от дурного сна. Растерянная и раздраженная, она неловко наклонила блюдо, и индейка соскользнула с него на пол. В бешенстве Мора схватила ее за ноги и с размаху кинула обратно на поднос. Слава богу, матери и Джимми не было поблизости, а то бы они, как обычно, наморщили носы и начали сетовать на ее неряшливость и нерасторопность. Но они ничего не видели, а значит, съедят побывавшую на полу птицу как ни в чем не бывало. Мора вытащила из ящика пыльную упаковку сосисок. Вначале она не заметила, что Орла пришла в кухню и стоит в сторонке, разглядывая фотоаппарат.
— Дорогая, тебе он правда нравится? — мягко спросила Мора.
— Да, конечно, я ведь сказала. — Дочь была погружена в свои мысли. Любую попытку поговорить по душам она тут же пресекала.
— Только что сработала вспышка или мне показалось? Что-то сверкнуло у меня перед глазами. Или это прилетела шаровая молния?
Орла в очередной раз пожала плечами. «Ну погоди, я отучу тебя от этой чертовой привычки, не прибегая, конечно, к физическому насилию», — с холодным раздражением подумала Мора.
Тут вбежали мальчишки.
— Может, еще раз? Сними нас на улице! — стали канючить они.
— Нет.
— Ну Орла, ну пожалуйста. Затем и нужен фотоаппарат.
— Нет, мне сказали, что я могу снимать то, что хочу.
— И что же ты будешь фотографировать? — В их голосе слышалось нетерпение.
— Буду делать бытовые снимки, позволяющие увидеть настоящее Рождество, а не такое, когда все позируют и с улыбкой смотрят в камеру.
Братья потеряли интерес к фотоаппарату и ушли. А Мора задумалась. Вероятно, дочери и вправду понравился подарок Может, ее увлечет фотоискусство? Это было бы здорово. Но она не выскажет эту мысль вслух, чтобы Орла и тут не состроила равнодушную и отрешенную мину.
А девочка тем временем направилась в кладовку. Отец не слышал, как она подкралась, и обнаружил ее присутствие только тогда, когда вспышка пронзила полумрак и послышалось негромкое жужжание выезжающей фотобумаги.
— Орла! — заорал он, бросившись к ней.
Все происходило как на прокрученной в ускоренном режиме кинопленке: он быстро отстранился от Мари Франс, убрал руки с ее талии. Француженка с кривой усмешкой оглянулась на дверь и поправила блузку.
— Что за глупые шутки? — гремел Джимми вслед дочери. Но было поздно, она уже выскользнула из закутка и вернулась в гостиную, куда поспешно явилась Мора, чтобы узнать, отчего такой шум.
— Ничего, мама. Я просто снимаю для себя, вы же мне разрешили.
— Оставь ее в покое, Джимми. Пусть фотографирует. — И Мора удалилась на кухню.
— Это просто игра, ведь на Рождество принято играть в разные игры… — отчаянно пытался оправдаться он, но Мора уже не слушала его, а Орла ушла куда-то, чтобы спокойно рассмотреть получившийся снимок.
В столовой Бриджид старательно вытирала стаканы для праздничного обеда. Ее одолевали мрачные мысли. Почему из-за этого урода она должна ночевать в спальном мешке в чужом доме? Очень нужно ей встречать Рождество с семьей подруги! Ну ничего, она ему покажет. Он еще пожалеет. Только бы достать немного денег. Жизнь так несправедлива к ней. Какие у Моры красивые бокалы и столовое серебро! Вот эта изящная вазочка на буфете, наверное, стоит недешево. А в нее ставят лишь несколько ручек, и вся она залеплена скотчем.
Бриджид украдкой сунула вазочку в свою сумку, но тут сверкнула вспышка и послышалось жужжание. В дверях спокойно стояла Орла.
— Я просто решила как следует ее почистить, правда, Орла. Хотела потереть ее тряпочкой, которая лежала в сумке.
— Я знаю, тетя Бриджид. — И Орла быстро развернулась и ушла прежде, чем проявилось изображение.
Она поспешила в гостиную. Здесь бабушка должна была раскладывать сладости, но на самом деле та решила приложиться к бутылке бренди. Она сделала несколько глотков, держа ее за горлышко. Бабушка вытаращила глаза и чуть не подавилась, когда в комнату вошла Орла и тут же нажала на кнопку своей моментальной фотокамеры.
— Что за детский сад? Ты прямо как маленькая! Не стоит расходовать картридж на всякие глупости.
— Я понимаю, бабушка. Но я люблю вести себя как маленькая.
Подошло время обеда. Скоро Мора позовет всех к столу, и семья снова будет в сборе. Мальчишки как-то подозрительно затихли. Орла бесшумно поднялась по лестнице и вошла к ним в комнату без стука. Джон закашлялся, вдыхая сигаретный дым, а Джеймс курил более уверенно и спокойно, по-взрослому.
— Улыбнитесь, снимок на память. Для будущих поколений. — Снова вспышка и щелчок затвора.
— Нас за это убьют, — только и мог выдавить из себя Джеймс. — И Рождество будет испорчено.
— Только если все увидят эту фотографию, — отозвалась Орла.
Оставалось еще немного времени до того, как мама пригласит всех к обеду. Орла прошла в свою спальню и разложила фотографии в ряд. Вот групповой снимок, где красноглазые персонажи уверенно позируют перед объективом. Вот мать поднимает индейку с пола. Вот отец обнимает Мари Франс. Вот бабушка пьет бренди из бутылки. Вот мамина подруга пытается украсть серебряную вазочку, и, наконец, братья курят у себя в комнате. Осталось еще четыре кадра. Может, снять их, когда они все будут уплетать сливовый пудинг? А потом, когда будут спать, с открытыми ртами?
— Все готово! — раздался снизу радостный возглас матери.
Орла подумала и скомкала фотографию с индейкой. Мама была к ней добра. Да, в ней много наивной патетики, но все же она ее любит. Девочка снова посмотрела на галерею фотографий. Вот какой праздник получит мать за свою доброту. Конечно, не нужно никому рассказывать о том, что произошло с индейкой. Но остальные снимки следует сохранить.
Она сошла вниз к рождественскому столу с гордо поднятой головой. Что-то подсказывало ей, что теперь с ней начнут считаться. И уже никогда не будут обращаться как с маленькой.
Желание мисс Мартин
Перевод И. Крейниной
Эльза Мартин никогда не была в Нью-Йорке. У нее имелся паспорт с визой Соединенных Штатов, полученной в те времена, когда она собиралась провести медовый месяц во Флориде. Тогда она еще думала, что у нее будет медовый месяц.
Паспорт лежал в ящике комода. Там же хранились бабушкина маленькая сумочка из серебра, а также альбом с поздравительными открытками — их сделали дети специально для мисс Мартин. Конечно, она могла их выбросить, но дети так старались, потратили столько сил и времени, украшая их, приклеивая подковы, свадебные колокольчики и блестки. Выкинуть это — все равно что сломать цветок или растоптать ракушки.
Некоторое время она хранила в комоде письма Тима. Среди них было и то самое, в котором он признался, что никогда по-настоящему не любил ее и поэтому не может продолжать отношения. Он умолял простить его за то, что так вышло. Но через год Эльза сожгла письмо, потому что заметила, что все чаще извлекает его на свет и перечитывает снова и снова. Как будто там можно было найти какие-то ответы и понять причину его ухода; как будто эти строки давали некую призрачную надежду, что он вернется.
Все говорили, что Эльза чудесная и очаровательная, а Тим подлец, а возможно даже и психически ненормальный человек. Хорошо, что она не связала с ним свою жизнь, считали окружающие. Они восхищались выдержкой и спокойствием, с которыми она перенесла тот факт, что свадьба расстроилась за десять дней до назначенной даты. Эльза вернула жениху подарки, приложив к ним вежливо и с достоинством написанную записку: «В связи с тем, что заключение брака отменяется по взаимному согласию, с благодарностью возвращаю все, что ранее было мне преподнесено». В следующем семестре она продолжала вести уроки, будто ничего и не произошло, не подавая вида, что сердце ее разбито.
Дети говорили с ней более открыто и честно.
— Вы, наверное, очень огорчены, что не вышли замуж, да, мисс Мартин? — спрашивал иногда кто-то из них.
— Немного огорчена, но не очень сильно, — признавалась она с улыбкой.
В учительской ее не спрашивали о расстроившейся свадьбе, а она не спешила что-либо объяснять, поэтому эта история так и осталось для коллег загадкой. Наверное, жених и невеста не подошли друг другу. Может, и к лучшему, что это выяснилось до бракосочетания, а не после.
Сестрам Эльзы Тим никогда не нравился, потому что у него были маленькие глазки. Между собой они говорили, что их младшенькая счастливо отделалась. Правда, произносить то же самое при ней не осмеливались.
Друзья Эльзы не успели как следует узнать Тима. После разрыва с ним они сочувствовали ей и в то же время ощутили некоторое облегчение. Ведь Тим возник из ниоткуда и как-то очень быстро завладел всеми мыслями Эльзы и всем ее вниманием. Не исключено, что их отношения изначально были обречены.
А время шло, незаметно пролетело пять лет. Дети выросли и забыли, что мисс Мартин когда-то собиралась замуж и что они делали для нее свадебные открытки. Другие учителя тоже не вспоминали об этом происшествии. Если в коллектив приходил новый человек и спрашивал о личной жизни мисс Мартин, педагоги с трудом извлекали из памяти ту давнюю историю. Что это было? Несостоявшаяся свадьба? Малоактуальное для них событие. Но при этом оно по-прежнему занимало мысли Эльзы. Что она только не делала, чтобы искоренить не дающий покоя ее душе вопрос: почему же сегодня мужчина думает, что она вполне годится на роль спутницы жизни, с которой он готов связать свои надежды и мечты о будущем, а уже назавтра признается, что ошибся? Может, она что-то сделала не так или что-то не так с ней самой? Эти сомнения и терзания были слишком важной частью ее жизни, чтобы легко перешагнуть через них и двигаться дальше. Но, конечно, на людях нужно было делать вид, что все позади, в противном случае другие сочтут тебя слишком мрачной и печальной и попытаются вызвать на откровенный разговор. А это очень утомляет и раздражает.
Приятели думали, что Эльза поглощена работой, коллеги — что она очень часто встречается с друзьями. А на самом деле она большую часть времени проводила наедине с собой, и именно этого ей хотелось больше всего.
Обычно в Рождество одинокие люди чувствуют себя особенно несчастными, да и все окружающие понимают, чего им не хватает. Но странное дело: Эльза не считала, что этот период года хуже, чем любой другой. Один раз она провела праздник у сестры, в тесной квартирке на юге Лондона. Целый день все разговоры вертелись вокруг выпивки. Все обсуждали, не слишком ли много алкоголя потребляет муж ее сестры. В другой год она отправилась в гости ко второй сестре, никудышной хозяйке: Эльзе пришлось практически все готовить и убирать самой. Еще она побывала на Рождество у коллеги, где все только и делали, что пели гимны, а еды было очень мало. На прошлые праздники она уехала в Шотландию, в горы, вместе с подругой, которая недавно развелась. Во время долгих прогулок та не переставая критиковала мужчин. Все они, по ее мнению, от рождения порочные и злобные создания, которых надо уничтожать в младенчестве.
И вот пришло пятое Рождество. Почему-то в этот раз она отклонила все приглашения. Очень вежливо и корректно, объясняя, что давно запланировала нечто другое, но не уточняя, что именно. Во время рождественского спектакля, который играли в служившей актовым залом обшарпанной пристройке типа ангара, Эльза старательно поправляла крылья ангелов, шерстяные робы пастухов, короны волхвов. Она делала это ежегодно, любуясь возбужденными и раскрасневшимися детьми в окружении гордых и счастливых родителей. После спектакля все они столпились вокруг мисс Мартин, чтобы попрощаться перед каникулами. И она в который раз подумала: как хорошо быть учительницей! Эта работа лучше любой другой. Особенно ясно это понимаешь в Рождество, когда в офисах устраивают всеобщие и обязательные праздничные вечеринки. Как можно выдержать это искусственное веселье, это фальшивое, неискреннее панибратство?
— Где вы будете праздновать Рождество? — спросили ее дети, которых так тепло и ласково обнимали мамы и папы.
Обычно ответы Эльзы были пространными и ни к чему не обязывающими. Или она шутила, что в ее планы входит не объесться праздничным пудингом. Но в этом году почему-то одна из девочек, маленькая Марион Меттьюс, по секрету рассказала всем: «Она поедет в Америку. Она сама нам сказала».
Разве сказала? Эльза не помнила, чтобы об этом шла речь.
— Как же? Мисс Мартин обещала, что заберется на статую Свободы и загадает там желание от нашего имени, — победоносно возвестила Марион.
Ах да! Во время урока они читали какой-то рассказ, где говорилось о том, что путешественники, проезжающие мимо статуи Свободы, загадывают желания.
— А вам доводилось это делать? — спросили ее ученики.
— Пока нет, — ответила мисс Мартин. — Но когда я туда поеду, загадаю от всех вас.
Они приняли это заявление со всей серьезностью семилетних детей. Что она загадает: может, чтобы в школе появился новый зал? Тогда можно было бы делать много интересного: поставить гимнастические снаряды, проводить уроки танцев, устраивать баскетбольные матчи. Эльза пообещала, что сделает то, о чем они просят, но они должны помнить, что не все желания сбываются.
Начались каникулы. В следующем семестре дети наверняка забудут о том, что мисс Мартин обещала загадать желание. Праздничные впечатления и подарки заслонят воспоминания об этом разговоре. Но Эльза не забыла о нем. Она выдвинула ящик комода и стала искать паспорт. Если бы она посмотрела на себя со стороны, то, наверное, заметила бы, что выражение ее лица изменилось. Чуть меньше усталости в глазах, чуть мягче глубокая складка у рта. А может, Америка всего лишь фантазия?..
В паспорте лежали десять сложенных вдвое купюр, каждая по двадцать долларов. Они хранились здесь пять лет без всякого дела, все более обесцениваясь. Почему же она раньше не обменяла их на фунты? Наверное, вначале это было слишком болезненно, а потом она о них забыла. Однако это хороший знак — лишние двести долларов, которые можно потратить там, как ей вздумается. Можно будет немного себя побаловать. Эльза совсем не задумывалась, для чего раньше предназначались эти деньги. Она даже не знала, откуда они взялись. Сама ли она их поменяла или их кто-то подарил? Непонятно, почему некоторые детали тех событий она помнила с путающей отчетливостью, а другие совсем стерлись из памяти.
Все прошло на удивление гладко: одинокая молодая женщина легко и быстро купила один билет до Нью-Йорка. Турагентство забронировало ей гостиницу. Никто не спрашивал, зачем она туда едет. Ведь она взрослый человек, вероятно, у нее есть свои планы, собственная программа.
Пассажиры рейса читали книги, смотрели кино, кто-то спал.
— Хорошего Рождества! — отчеканил мужчина на паспортном контроле, как будто это была инструкция, руководство к действию.
— Приятного пребывания в США, — пожелал таможенник.
— Добро пожаловать в лучший город на земле, — распахнул перед ней дверь водитель автобуса.
Девушка за стойкой регистрации в гостинице спросила, хочет ли мисс Мартин, чтобы в ее комнате поставили маленькую елочку.
— Некоторым это нравится, а другие хотят вообще забыть о празднике. Поэтому мы всегда предварительно спрашиваем, — пояснила она.
Эльза на минуту задумалась.
— Да, маленькая елочка — это здорово.
В течение пяти лет она не доставала ни одной елочной игрушки, не повесила в доме ни единой веточки остролиста.
Мисс Мартин надела удобные туфли и вышла в город, забыв, что в Англии сейчас уже ночь. Она смешалась с толпой спешащих с работы и бегающих по магазинам людей. Эльза слышала, что Нью-Йорк жутковатый и суматошный город, где прохожие запросто могут толкнуть тебя, если ты оказалась у них на пути. Но все были вежливы и мило улыбались, заметив ее акцент.
Она наблюдала за катающимися на катке возле Рокфеллер-центра, с восхищением рассматривала праздничную иллюминацию (все деревья на широких проспектах Манхэттена были увиты гирляндами из лампочек) и витрины больших магазинов, загроможденные подарками во всем их изобилии и разнообразии.
В гостиницу Эльза вернулась совершенно без сил. Маленькая горничная-азиатка внесла нарядную елочку.
— А в вашей семье справляют Рождество? — поинтересовалась мисс Мартин. Дома она никому не задавала такого рода вопросов, слишком личных, касавшихся воспитания и национальных особенностей. Наверное, пребывание в Нью-Йорке сделало ее чуть свободнее.
— Все любят Рождество. В это время все счастливы и добры друг к другу, — ответила девушка просто и без затей, будто это было совершенно очевидно.
В холле отеля лежала брошюрка, рекламирующая специальную программу сочельника. В начале дня — посещение концерта детского хора, исполнявшего праздничные гимны, затем тур по городу на большом автобусе с посещением национальных кварталов в их праздничном убранстве, потом праздничный обед, прогулка на пароме и фейерверк. Паром должен был проходить мимо статуи Свободы.
— Принято ли загадывать желание перед статуей или это плод моей фантазии? — спросила она у администратора гостиницы.
— Я об этом не слышала, но ведь я здесь родилась и выросла, а местные жители обычно не знают подобных вещей. Наверное, те, кто приехал посмотреть на нее впервые, действительно так делают, — ответила девушка.
Эльза еще раз изучила расписание тура. Конечно, он очень интересный. Но дорогой. И тут она вспомнила о волшебным образом отыскавшихся деньгах, двухстах долларах — нежданном подарке судьбы.
— Запишите меня на эту экскурсию, — решительно заявила она.
В автобусе сидели двадцать человек — несколько пар и несколько одиночек. У каждого на груди висел огромный, размером с блюдце, бейдж с именем.
— С Рождеством. Меня зовут Эльза.
Некоторые фотографировались.
— Хотите, я вас сниму вашим фотоаппаратом? — предложил ей один мужчина.
Ей не хотелось объяснять ему, что на земле нет ни единой живой души, кому она могла бы показать эту фотографию. У него были добрые глаза, и она согласилась.
— Да, пожалуйста, — ответила мисс Мартин, просто чтобы не огорчать его отказом.
Вскоре все туристы в автобусе перезнакомились. Среди прочих была пожилая пара из Вьетнама — их сын был убит на войне лет тридцать назад. Многие годы они переписывались с родителями американского парня, погибшего в тот же день в одном из боев. И вот вьетнамцы впервые приехали в Соединенные Штаты и встретились с американскими друзьями по переписке лично. Она смотрела на этих четырех пожилых людей: им за семьдесят, и вот они сидят так дружно и в то же время растерянно, как бы силясь осмыслить, что же произошло с ними много лет назад. На фоне их судеб ее собственные проблемы показались ничтожными.
Были в автобусе мать с дочерью, которые все время ссорились — без особой злобы и почти автоматически. Они так жили годами и еще несколько десятилетий будут продолжать то же самое. Было несколько одиноких путешественников — все они были экстравертами и сходились друг с другом молниеносно, а через минуту уже беседовали, как старые друзья.
Единственным из всех, кто вел себя совсем тихо, был тот самый человек с добрыми глазами, который сфотографировал Эльзу. Он с улыбкой смотрел на проплывающие мимо окон достопримечательности. Казалось, он хорошо знает Нью-Йорк, может, даже живет здесь. Но зачем же тогда ехать на обзорную экскурсию по родному городу?
Когда они приблизились к статуе Свободы, пошел небольшой снежок Эльза смотрела на статую с замиранием сердца. Не может быть, чтобы нельзя было загадать желание в таком месте! Оно стало символом надежды для всех, кто приезжал сюда, чтобы начать новую жизнь. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы у детей появился новый зал.
— Это не такая уж важная просьба, — прошептала она, почему-то стараясь быть корректной и объективной и не замечая, что произносит все это вслух. — Наверное, здесь загадывали желания и посерьезнее, но я ведь обещала им. В новом помещении можно будет больше заниматься музыкой, проводить концерты и спортивные игры. Это не просто прихоть, это важно, а денег на его постройку нет.
Тут она заметила вспышку. Мужчина с добрым лицом снова сфотографировал ее.
— Вы так самозабвенно молились, что я решил запечатлеть этот момент, чтобы вы его получше запомнили, — сказал он.
С ним было легко говорить. Она рассказала ему о зале и школьниках в Лондоне, а позже, когда вся группа зашла в маленькую таверну, чтобы выпить яичный коктейль, Эльза рассказала ему о Тиме, о том, как он оставил ее, и о тех долларах, что завалялись в паспорте.
А он поведал ей о своем друге Стефане, умершем полгода назад. Каждый год в канун Рождества Стефан ездил к статуе Свободы, чтобы поблагодарить ее за то, что приютила его в Америке, где он обрел второй дом. Но на самом деле настоящего дома у него так никогда здесь и не было.
— Я не мог взять его к себе. Отец очень стар, у мамы плохо со здоровьем, и они не пережили бы того факта, что их единственный сын вступил в отношения с мужчиной. Они все еще живут с верой в то, что я женюсь и все их состояние перейдет к потомкам.
Он ни разу не смог отметить Рождество вместе со Стефаном. Вместо этого он много лет молча сидел за праздничным столом, чувствуя себя совершенно несчастным, но пытаясь сохранять видимость веселости. Не хотелось огорчать пожилых родителей, надежд которых он не оправдал. Он пытался не думать о расстроенном Стефане, встречавшем этот день в съемной квартире наедине с бутылкой водки. Тот пил и пытался уверить себя, что он любим, хотя со стороны это и незаметно.
При этом им удавалось провести вместе канун Рождества, съездить к статуе Свободы, стоящей на острове у входа в Нью-Йоркскую бухту. Иногда Стефан брал с собой скрипку и играл на ней как бы в знак признательности за то, что Америка приняла его. Люди вокруг слушали и улыбались, многим это казалось трогательным и сентиментальным.
Новый знакомый со слезами на глазах говорил Эльзе о Стефане и о своем обещании, данном другу, — построить концертный зал в его честь. Тогда он уже не будет одним из многих безымянных эмигрантов. Все узнают о нем как о скрипаче, который любил этот город. Но пока так и не удалось осуществить этот замысел. Родители еще живы, и не стоит тревожить их в последние годы, а может даже месяцы их жизни. Стефан бы это понял.
— Он был концертирующим музыкантом?
— Нет, он преподавал в музыкальной школе, — сказал мужчина с добрым лицом.
И вдруг они оба поняли, что именно может стать памятником Стефану. Зал в его честь будет построен в трех тысячах миль отсюда, в Лондоне. Дети обрадуются, но не удивятся. Ведь просто сбылось то, что загадала мисс Мартин. Имя Стефана будет увековечено в другом великом городе, пока не придет время для признания в Нью-Йорке, ставшем ему новой родиной.
«Лесные поляны»
Перевод И. Крейниной
Пожалуй, одной лишь Элли они и нравились — все эти пожилые люди, которые приезжали в «Лесные поляны», чтобы пожить здесь, а иногда и чтобы умереть. Это был пансионат для престарелых с садом для прогулок, выходившим к живописной реке. На ее берегу росло несколько красивых старых деревьев, но леса как такового поблизости не было. И все равно название было неплохое, получше многих других. Чуть дальше находились подобные заведения: «Райский отдых» и «Санта-Роза делла Марина». Нет, «Лесные поляны» все-таки лучше звучит.
Гости пансионата любили Элли. Она не обращалась к ним «мой дорогой» или «дорогуша», как это делали другие сотрудники. Не разговаривала с ними так, будто они были глухие или сумасшедшие. Никогда не произносила фразу: «Ну, как мы себя чувствуем?» И никогда не понижала голос как бы из уважения к их почтенному возрасту и приближающейся смерти. Элли легко могла признаться им, что у нее сегодня похмелье. Или пожаловаться на непростые отношения со своим бойфрендом. Энергичная, шумная и немного безалаберная, она наполняла жизнью спальни, где ранним утром они пили чай, а днем и гостиную, куда им подавали послеобеденный кофе. Ее пышная грива мелькала то тут, то там, потому что она все время спешила кому-то на помощь. Она почти не сидела в помещении для персонала, не вертелась перед зеркалом. Элли все время болтала со своими подопечными, расспрашивала их о жизни, о семьях. Она светилась природной, искренней добротой, что с лихвой компенсировало некоторую грубость, легкомыслие и фамильярность, которые были ей свойственны. К тому же она запоминала все имена, что было большим плюсом. А еще она флиртовала с посетителями — сыновьями и внуками, приезжавшими проведать своих пожилых родственников.
В «Лесных полянах» Элли была новичком. До этого она вообще сидела без работы, к тому же личная жизнь у нее не складывалась. С Дэном опять были проблемы. Сначала он совершенно ясно дал понять, что собирается провести Рождество с ней, а теперь говорит, что ничего не обещал и это была лишь предварительная договоренность.
А ведь Элли уже потратила последние деньги на одежду для их совместного «выхода в свет» и теперь осталась без гроша. Она надеялась, что Дэн предложит ей переехать к нему, но этого не случилось, так что вдобавок пришлось искать жилье. Оставалось только напроситься к сестре, хозяйке маленького пансионата за городом. Она пообещала Кейт, что будет вести себя идеально. Та может положиться на нее!
Но Кейт знала свою младшую сестру. Веселая и подвижная, но ненадежная. К тому же Элли совершенно не разбирается в мужчинах. Этот последний, Дэн, был лишним тому подтверждением. Несколько раз он приезжал в «Лесные поляны» поздним вечером и громко сигналил, не думая о том, что многие жильцы пансионата уже улеглись спать. Элли ни во что себя не ставила, заискивала перед ним. Разве так обращаются с сильным полом? Ведь она симпатичная женщина, зачем же унижаться?
Правда, сама Кейт не была примером, достойным подражания. Ее муж сбежал с молоденькой любовницей и «случайно» забыл оставить ей половину совместно нажитого имущества. Разобраться с этим вопросом никак не удавалось и, наверное, уже не удастся. А тем временем «Лесные поляны» были обременены огромными долгами. Нужно было найти как минимум еще пять постояльцев, чтобы свести концы с концами.
Ситуация усугублялась еще и тем, что в пансионате обосновались четверо особенно неприятных и упрямых обитателей: Дональд, Джорджия, Хейзел и Хизер. Они отравляли жизнь всем другим гостям, да и персонал покидал «Лесные поляны» из-за них. Своими жалобами и капризами они смущали новоприбывших, и те не хотели здесь оставаться. Кейт с удовольствием бы распрощалась с ними, но это было невозможно.
Им в буквальном смысле слова некуда было деться — ни семьи, ни друзей, ни кого-то, кто позаботился бы о них. Они даже оставались на Рождество, когда все другие разъезжались. В это время года с ними особенно трудно было ладить.
Дональд все время твердил о растущей преступности и о том, что, когда он был судьей, все было по-другому. Джорджия сокрушалась, что теперь никто не соблюдает ни обычаев, ни приличий. Вот в дни ее молодости, когда она была популярной актрисой, люди понимали, как надо жить. Хейзел и Хизер тоже постоянно бурчали: вот когда их мамочка и папочка были живы, все делалось по правилам.
Как же все это печально, если вдуматься! Четыре пожилых человека, которые многого достигли, сейчас жили бы в свое удовольствие, если бы не были так негативно ко всем настроены. Им приходилось оставаться в пансионате, охая и упиваясь собственной желчью, в то время как двадцать других постояльцев «Лесных полян» отправлялись встречать праздник с родственниками и друзьями. Ведь нормальных стариков близкие принимали у себя радушно. Это были хорошие, приятные люди, которые просили Кейт помочь им заказать вино и шоколад — маленькие подарки к общему рождественскому столу Они возвращались довольные и показывали фотографии веселого застолья, где улыбающиеся гости сидят в смешных блестящих колпачках.
Но те четыре вредины никогда никуда не уезжали. Они ждали, надменно выпрямив спины и капризно поджав губы, пока им подадут угощение, которое тут же будет раскритиковано.
Дональд и Джорджия обычно восседали за своими персональными столиками. А сестры Хейзел и Хизер проводили время друг с другом, без конца ссорясь и сплетничая. «Да уж, далеко не идеальное Рождество у меня выйдет», — со вздохом подумала Кейт. Но в этом году хотя бы Элли поможет. А когда четверка разойдется по своим комнатам, они с сестрой посидят вместе и отметят праздник Обычно она все делала сама, не рискуя попросить кого-то из персонала провести праздник в такой чудовищной компании. К тому же, как правило, в Рождество Дональд, Джорджия, Хизер и Хейзел показывали себя во всей красе. С другой стороны, может, Элли сбежит в последний момент, чуть только эта деревенщина Дэн поманит ее пальчиком.
Тут Кейт напомнила себе, что она лишь старшая сестра Элли, а не мать. Мама давно махнула на все рукой и не интересовалась судьбой своих девочек. Она жила где-то далеко, на другом конце страны. И вдруг, как гром среди ясного неба, этот телефонный звонок из больницы сообщили, что у матери инсульт. Это случилось за несколько дней до Рождества, когда сотрудники и постояльцы потихоньку сворачивали все дела и готовились разъехаться на каникулы. Инсульт оказался не опасным для жизни, но одной из дочерей все-таки надо было приехать. Лучше, чтобы поехала Кейт, — контакт Элли с матерью мог иметь непредсказуемые последствия. Это означало, что «Лесные поляны» на праздники придется закрыть.
Кейт снова тяжело вздохнула. Первый шок прошел; нахлынувшие эмоции, связанные с болезнью мамы, нужно было на время отодвинуть в сторону. Что же делать с остающейся на праздники четверкой? Может, Дональда удастся устроить в «Райский отдых». Еще вопрос, получится ли это. Он такой раздражительный и нетерпеливый и так грозно размахивает палкой… Но у «Райского отдыха» хотя бы есть претензия на высокий уровень обслуживания. Дональд был самым строптивым из всей этой банды. Интересно, что будет труднее: уговорить Дональда переехать или владельцев пансионата его принять?
А Джорджия? Ее уже один раз выгнали из «Райского» из-за какой-то пьяной выходки. Выставили ее и из «Санта-Розы делла Марина», потому что она заявила, что испанки и итальянки — прекрасные горничные, но в приличное общество их пускать нельзя.
Может, с Хейзел и Хизер будет легче? Они еще не очень старые, но абсолютно беспомощные. Не исключено, что вначале в «Райском» или «Санта-Розе» их возьмут, а уж потом поймут, какие это мелочные и злобные особы.
Она некоторое время сидела, положив голову на руки.
Вошла Элли.
— У тебя похмелье? — сочувственно спросила она.
— Сядь, Элли. — Кейт коротко и без лишних эмоций описала ситуацию. — Нет, мама не умрет, но ей нужна помощь. Мне сегодня придется уехать. Но до отъезда надо куда-то устроить четверых подопечных, — она кивнула в направлении столовой.
— Не нужно все решать одним махом, — сказала Элли и посмотрела на сестру мягко и нежно.
«Как жаль, что на нее нельзя вполне положиться», — подумала Кейт.
— Надо, Элли. Необходимость принимать трудные решения — оборотная сторона фантастически прибыльного бизнеса, которым я тут заправляю, — с горечью воскликнула она. Все знали, что пансионат хоть как-то окупался лишь потому, что она днем и ночью работала не покладая рук.
— Но, может, кто-то поможет?..
— Нет у нас никого! Ни за какие деньги никто не согласится присматривать в праздники за этой компанией. — Кейт потянулась к телефону.
Элли положила свою ладонь на ее руку.
— Я побуду с ними, — сказала она.
— Что?
— Это же всего на недельку. А ты поезжай к матери.
— Ты не справишься. Они чудовища.
— Уж я-то это хорошо знаю. Но я готова с ними остаться за деньги — дай мне в пять раз больше моей обычной зарплаты. Соглашайся, Кейт, тебе не найти лучшего предложения, — с энтузиазмом заявила Элли.
— А зачем тебе так много денег? — вяло спросила Кейт.
— Думаю, я отправлюсь на спа-курорт, чтобы как следует поработать над своей внешностью. Как оказалось, Дэну нравятся более изящные и молодые девушки.
— Да, все они любят худеньких и молоденьких! — резко ответила Кейт.
— Хорошо, будем считать, что договорились. Поезжай к маме и оставь все хозяйство на меня.
— Не могу, Элли.
— Представь, как унизительно будет просить об одолжении «Райский отдых» или «Санта-Розу». Просто возьми и поезжай! — умоляла Элли.
И Кейт пошла укладывать вещи.
Она еще не успела закрыть чемодан, когда вся «банда» узнала о том, что Элли остается за старшую.
— В мое время таких называли неряхами! — поморщился Дональд.
— Ее даже нельзя причислить к персоналу — просто прислуга, — бушевала Джорджия.