— Со мной было то же самое. Отец просто ушел. Не задумываясь ушел.

— И смотри, ты же выжила, Эльза! Такая красавица, умница, преуспевшая во всем. Это доказывает мои слова.

— Это ничего не доказывает. Вам неизвестно, что я чувствую, что я всегда чувствовала. А чувствую я, что настолько бесполезна, что даже мой отец не беспокоился обо мне.

— Пора стать взрослой, Эльза. В итоге мы все вынуждены рассчитывать только на себя. На себя и на друзей, если повезет их иметь. Мы не прикованы к своим детям, и они тоже. Нет такого закона, который говорил бы: «Ты должен любить свое дитя, а твое дитя должно любить тебя». Счастливые семьи — это игра, в которую люди играют, как в карты, и нет тут никакой реальности.

— Не знаю, что сделало вас такой суровой и циничной, но рада, что я так не чувствую, — обиделась Эльза.

— Ты хочешь, чтобы он изображал из себя субботнего папашу для ребенка, которого он, возможно, и не собирался иметь?

— Но девочка существует, и он должен сделать именно это.

— Ты ушла от него не из-за этого, — предположила Вонни.

— Извините?

— Ты ушла от него, потому что не доверяешь ему. Ты думала, что он в итоге признает, что ты нужна ему, как часть его жизни. Ты такая красивая, молодая, привыкла жить так, как хочешь. Если бы ты действительно его любила, то не думала бы об этом ребенке. Но нет, ты не уверена, что он вообще любит тебя. Именно поэтому ты цепляешься за тот случай из его жизни, который был задолго до вашей встречи. Тебе нужно оправдание, верно?

У Эльзы навернулись слезы от несправедливости таких нападок.

— Ах, как вы не правы! Он любит меня. Сами слышали, как он кричал об этом. И на следующее утро он возвестил об этом всем, когда садился на паром. Без него у меня в сердце такая огромная пустая дыра. Я решила вернуться в Германию как можно скорее, чтобы сказать ему, что тоже люблю его.

Вонни наклонилась к ней:

— Ты ни за что не примешь мой хороший совет, но не возвращайся туда, не останавливайся, оставь его. Останься прекрасной, золотой мечтой для него. Он никогда тебя не полюбит так, как тебе хочется.

Эльза встала, не решаясь продолжать беседу. Ей показалось, что по боковой лестнице поднимается Томас в своих ужасных мешковатых штанах. Ей не хотелось говорить с ним или вообще с кем-то. Ей захотелось к себе в номер. Поскорее.



— Ты такая тихая, Эльза, — заметила Фиона. — Тебе не нравится этот вкусный, полезный суп, что я приготовила?

— Он отличный. Извини, мне сегодня как-то невесело. Не беспокойся, я справлюсь, сама не терплю угрюмых. — Она улыбнулась ослепительно-яркой улыбкой.

— Что-то случилось? — поинтересовалась Фиона.

— В общем, да, как водится, я поругалась с Вонни по пустякам.

— Поругалась с Вонни?

— Знаю, это кажется невозможным, но именно это и случилось.

— Но о чем ссора? — Фиона была потрясена.

— Она знает обо мне и Дитере. Хочет, чтобы я бросила его, оставила его в покое.

Эльза ничего не рассказывала Фионе о своей ситуации до этого момента. Фиона просто онемела.

— Мы смотрим на вещи немного по-разному, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Но ты же его все еще любишь, не так ли?

— О да, совершенно определенно, и он чувствует то же самое, — ответила Эльза.

— Тогда в чем вопрос? — Фиона по этому поводу рассуждала совершенно ясно и деловито. — Ты должна вернуться к нему, что бы Вонни ни говорила.



Они все договорились встретиться в гавани в кафе после обеда и поговорить.

— У кого-нибудь из вас есть чувство, что мы просто убиваем здесь время… что надо бы заняться чем-то другим? — спросил Томас.

— Я тут счастлив, мне нравится, — возразил Дэвид.

— Мне тоже, — согласилась Фиона. — Я должна быть здесь, пока не вернется Шейн.

— Я, пожалуй, уеду обратно в Германию на следующей неделе, — сообщила Эльза. — Как раз обдумываю. А что вы, Томас?

— Вонни считает, что мне надо в Калифорнию к сыну. Но пока я не решил.

— Вонни занята выпроваживанием нас по домам! Как только Мария научится водить свой фургон, Вонни и меня выставит налаживать мир с родителями и работать с отцом, — угрюмо предположил Дэвид.

— Она считает, что Шейн не вернется, говорит, что здесь нет работы, а мне лучше вернуться в Дублин.

— Она здесь больше полицейский, чем Йоргис. Считает, что мне пора прекратить отношения с человеком, который меня не любит, — хихикнула Эльза.

— Она никогда так не ставила вопрос, — сказал Дэвид.

— Почти в точности так, но я не такая, как вы все, мне она советует продолжать движение и не возвращаться домой.

Каждый выложил все, что узнал о Вонни: она приехала сюда с запада Ирландии более тридцати лет тому назад, потому что полюбила мужчину по имени Ставрос. Смогла купить ему бензоколонку, где работала день и ночь. У нее был сын, тоже Ставрос, с которым она теперь не видится. Ставрос-старший покинул остров, возможно, увезя с собой маленького сына. У Вонни были тяжелые времена, но люди Агия-Анны позаботились о ней, и она считала, что в долгу перед ними.

— Какие тяжелые времена? — задумалась Фиона. — Может быть, у нее был срыв, когда Ставрос ушел?

— Думаю, она стала алкоголичкой, — тихо сказал Дэвид.

Все были потрясены. Эта тихая, способная, собранная женщина — и алкоголичка? Невозможно.

— Почему ты так думаешь? — спросила Эльза.

— А вы заметили, что она никогда не пьет никакого вина или узо, вообще ничего спиртного? — задал вопрос Дэвид.

Они посмотрели на него с уважением. За столом с Вонни сидели они все, но только тихий, чуткий Дэвид заметил то, чего не смогли увидеть другие.

Глава двенадцатая

Вонни была права, говоря, что жители Агия-Анны встанут на ее защиту, плотным фронтом. Ни одному из четверых не удалось заполучить никакой информации.

— Кажется, Вонни владела той бензоколонкой, — небрежно спросил Йоргиса Томас.

Йоргис ответил так, что вышло ни да ни нет.

— Ей было жалко с ней расставаться? — спросил Томас.

— Не знаю, — ответил Йоргис.

— Или ей без нее стало легче.

— Вы живете в доме Вонни, могли бы расспросить ее сами, — вежливо закончил разговор Йоргис.

У Андреаса Дэвиду тоже не удалось ничего узнать.

— Вы, должно быть, знали мужа Вонни, Ставроса?

— Здесь все знают всех.

— Думаю, и Магду вы знали тоже?

— Как я уже сказал, это маленькое место.

— А их сын дружил с вашим сыном и с Маносом?

— В деревне все дети знают друг друга.

— Полагаете, я задаю слишком много вопросов, Андреас?

— Вас интересует это место и люди, которые здесь живут, и это хорошо, — ответил Андреас, но больше не вымолвил ни слова.

Эльза пыталась поговорить с Янни в деликатесной, когда покупала оливки и сыр. Это был мужчина лет шестидесяти. Он мог быть свидетелем той драмы.

— Замечательно, что Вонни стала частью этого города, не так ли? — начала Эльза.

— Вонни очень хорошая женщина, да.

— Думаю, вы знали ее, когда она была замужем за Ставросом? — продолжала Эльза.

— Она говорила с вами о Ставросе? — удивился Янни.

— Немного.

— Тогда, думаю, она расскажет вам о нем все, что захочет, — улыбнулся во все лицо Янни, обнажив зубы, многие из которых сияли золотом.

Даже Эльза, которая виртуозно умела брать интервью у политиков, крупных бизнесменов, писателей и актеров на немецком телевидении и ловко выуживать из них всю их подноготную, — даже она потерпела полную неудачу.

Фиона вошла в дом Элени с конфетами для детей.

— Хочу поблагодарить вас за доброту, когда я была нездорова, — обратилась она к Элени.

— Как вы теперь? — поинтересовалась женщина.

— В полном порядке, но немного грустно, потому что жду Шейна, — сказала она, — если он вернется, вас не затруднит сказать ему, где я остановилась?

— Шейн? О да. Я ему скажу, конечно. Если он вернется.

— Непременно вернется, Элени. Он меня любит.

— Да.

Возникла неловкая пауза.

Фионе больше не хотелось возмущаться, и она сменила тему:

— Вы знали Ставроса, мужа Вонни, давным-давно?

— Я плохо говорю по-английски. Когда этот Шейн приедет, я скажу ему, где вы. Спасибо за карамелес для детишек. Вы такая добрая, хорошая девушка.



— Вонни, поднимайтесь наверх, когда закончите. Выпьем апельсинового сока. О’кей?

— Стало быть, вы наконец-то заметили, что я пью только легкие напитки. — Она рассмеялась.

— Я нет, но Дэвид заметил, он из тех, кто все замечает. Тем не менее не важно, что вы пьете, мне просто надо с вами посоветоваться.

— Нет, не хотите. Вам нужно, чтобы я сказала, что все будет хорошо без каких-либо усилий с вашей стороны, не так ли?

— Если бы сказали мне убедительно, мне бы точно понравилось, — признался он.

— Буду через десять минут, — отозвалась она. Томас заметил, что на ней чистенькая желтая кофточка с маленькими вышитыми розочками. Она, должно быть, хранила свои вещи в сувенирной лавке.

— Какая прелесть, — указал он на вышивку. — Это вы сами сделали?

— Нет, это сделал кое-кто другой. Работе лет тридцать.

— Неужели? И кто же?

— Теперь не имеет значения, Томас. Она вышивала словно ангел.

Томас сглотнул слюну. Слишком много вопросов.

— Кажется, я слишком любопытен, Вонни, простите, не обязательно все рассказывать.

— Ну что же, это уж как посчитаете нужным. Вы четверо так сильно интересуетесь мною… расспрашиваете всех в Агия-Анне, — наивно улыбнулась она.

Томас уставился в пол.

— Вам все рассказали? — грустно произнес он.

— Конечно! — Для нее это было неудивительно.

— Простите, мы всюду суем свои носы. Поверьте, Вонни, вы особенная. Мы все восхищаемся вами.

— Польщена и потрясена. Но, пожалуй, расскажу вам все, что вы хотите знать. — Она улыбнулась ему, чтобы приободрить.

— Не знаю. Теперь, когда я могу задавать вопросы, не знаю, о чем спросить. Возможно, о том, счастливы вы или нет?

— Да, думаю, я совершенно счастлива, как это обычно бывает. А вы, Томас, счастливы?

— Нет. Не счастлив, и вы это знаете. Я все испортил с Биллом, вы же сами сказали. Но мы хотели поговорить о вас.

— Что же рассказать?

— Думаю, какой у вас был муж и что с ним случилось, — неуверенно произнес Томас.

Ему было неловко задавать наводящие вопросы, но Вонни чувствовала себя совершенно свободно.

— Очень трудные вопросы. Его звали Ставрос, он был очень смуглый, огромные карие, почти черные глаза, черные волосы, всегда до плеч, модно или немодно. Его отец работал парикмахером здесь и часто говорил, что стыдится своего дикого и заросшего сына и что Ставрос портит всю рекламу парикмахерских талантов его отца. Он не был высоким, скорее, вы бы назвали его крепышом. Как только я увидела его, поняла сразу, что никого другого мне не надо.

— А где вы с ним повстречались? Здесь, в Агия-Анне? — спросил Томас.

— Нет. Мы встретились в другом месте. В совершенно другом месте, — произнесла Вонни почти мечтательно.

— Мне умолять, чтобы вы рассказали, или сами расскажете?

— Я встретила Ставроса в Ардивине, в маленькой деревушке на западе Ирландии весной тысяча девятьсот шестьдесят шестого, еще до вашего рождения, Томас.

— Да, но я родился четыре года спустя, совсем скоро, — уточнил он.

— Он работал в гараже на главной улице. Там никогда прежде не видели никого более экзотичного. Настоящий живой грек на главной улице, на нашей единственной улице. В Ардивине больше ничего не было. Изучал английский, как говорил он, и торговлю автомобилями и просто хотел посмотреть мир. Прежде Лондон и даже Дублин. Но сказал, что у нас ему нравится, почти как у него дома в Агия-Анне. Все знакомо и удобно. — Она умолкла, задумавшись.

Томас не решался спрашивать ее дальше. Независимо от его расспросов она либо скажет больше, либо нет.

— Я еще училась в школе, выпускной класс. Родители надеялись, что по окончании удостоюсь распределения по специальности, получив место учителя начальных классов. Это было все равно что выиграть государственную стипендию, бесплатное обучение, карьеру, постоянную работу и пенсию.

— Но распределение не состоялось? — тихо предположил он.

— Не знаю, было оно или нет. Я не интересовалась, потому что была так влюблена в Ставроса, что до всего остального мне не было никакого дела. Я перестала ходить в школу, забросила учебу, не думала об экзаменах. Каждый день я мечтала лишь о том, чтобы спрятаться от сестры и украдкой пробраться на задворки «Ардивин моторс». Быть рядом с ним стало для меня главной целью.

Томас с удивлением слушал ее спокойный рассказ о первой любви.

— Поэтому хозяин гаража Джимми Кин стал подумывать, что Ставрос начал плохо относиться к работе, и поговаривал, что собирается его уволить. От тревоги за него я потеряла аппетит и сон. Что делать, если Ставросу придется уехать? Тогда я засела за учебу, пошла сдавать экзамены, но ни слова не понимала в вопросах и тем более не смогла на них ответить.

— Каковы были результаты? — по своей преподавательской привычке заинтересовался Томас.

— Не имею представления. Понимаете, в то лето в Ирландии произошло самое замечательное событие. Забастовка банковских служащих! — От воспоминаний у нее засверкали глаза.

— Банки забастовали? Не может быть!

— О да, они забастовали, — радостно сказала она.

— И как же люди с этим справились?

— Доверием в основном. Долговые расписки. Выпустили даже бланки чеков, чтобы как-то нормализовать ситуацию.

— И?..

— И то, что случилось потом, было почти чудом, — оживилась Вонни. — В супермаркетах собралось много наличности, а в банк не положишь, поэтому они обналичили эти чеки тем, кому доверяли. В большом городе в десяти милях от нас был супермаркет, где меня знали, потому что менеджер был кузеном моей мамы. Поэтому я обналичила чек на две с половиной тысячи фунтов. И в тот день Джимми Кен объявил, что увольняет Ставроса.

Вонни начала ходить по комнате, но рассказывать не перестала.

— Он говорил, что будет скучать по мне, что я была его настоящей любовью и что однажды мы обязательно встретимся, что он возвращается в Агия-Анну, что откроет там бензозаправочную станцию и пошлет за мной. Я спросила, почему нельзя уехать вместе сразу, — у меня есть деньги, чтобы ему помочь начать дело. Сказала, что это были мои сбережения.

— Конечно же, он был рад.

— О да, очень обрадовался, а мои родители нет. В тот день я сказала им, что мне семнадцать с половиной, что через полгода я могу выйти замуж без их согласия, и что они тогда сделают? Запрут меня? Они кричали и ругались, говорили о плохом примере для моей сестры, о том, как им потом смотреть в глаза людям Ардивина. Мой отец работал учителем, человек важный и уважаемый. Мама состояла в родстве с крупными владельцами сети магазинов в нашем районе. Позор на всю семью.

— Но вам было не до них.

— Я сказала, что уезжаю той же ночью. Мы так и сделали, уехали на семьсот тридцатом автобусе.

— А деньги?

— Ах да, деньги. Когда банковская забастовка закончилась, мы были уже в Агия-Анне. Прекрасное путешествие поездом и по морю, сэкономили всю кучу денег. Я к ним не прикасалась, пока мы не добрались сюда. Путешествовали по Италии и Швейцарии, питались сыром и хлебом. Никогда в жизни я не была так счастлива. Никто никогда не был так счастлив, как я тогда.

— А когда вы приехали сюда?

— Это не было так замечательно. Понимаете, это ужасно. Девушка, беременная от Ставроса, решила, что он вернулся, чтобы жениться на ней. Это была Кристина, сестра Андреаса и Йоргиса. Когда она поняла, что он вернулся не к ней, то пыталась покончить с собой, а вышло так, что убила не себя, а его ребенка, что носила под сердцем. Для всех это было страшное время.

— Что случилось с Кристиной?

— Она попала в больницу на горе, знаете, в ту, что по дороге в Калатриаду.

— Да, знаю. И… что было с вами, Вонни?

— Со мной? Я выучила греческий, купила бензоколонку, научилась менять колеса, накачивать камеры. Навещала Кристину каждую неделю. Она со мной не разговаривала сорок пять недель, но однажды заговорила. Потом ей стало лучше, и она вышла замуж за хорошего человека. У нее теперь дети и внуки. Живут на другом краю острова. Мы с ней часто видимся.

— Ставрос женился на вас?

— Была гражданская церемония в Афинах. Никто не воспринял это как настоящую свадьбу… ни моя семья в Ардивине, ни его семья здесь, в Агия-Анне.

Голос у нее зазвучал устало, но Томас знал, что подгонять нельзя.

— А в тысяча девятьсот семидесятом году, в тот самый год, когда вы родились в Калифорнии, появился на свет наш сын Ставрос. К тому времени люди ко мне привыкли. В церкви были крестины, и даже отец Ставроса смягчился и пел песни. Пришла Кристина и принесла мне все необходимое для малыша, что сшила сама, когда надеялась родить ребенка от Ставроса.

— Как интересно, — сказал Томас.

— Знаю. Конечно, ни слова из Ирландии. Я написала им, что у них теперь внук. Ничего в ответ.

— Они, наверное, были слишком расстроены.

— Последней каплей были деньги, которые я унесла.

— Ах да, деньги, — улыбнулся Томас.

— Но я всегда была готова вернуть все до последней монеты.

— Конечно, — согласился он, нисколько не сомневаясь.

— И я вернула, — добавила она, словно это было совершенно естественно.



Дэвид развернул письмо, первое письмо от родителей. Он сидел и читал с недоумением про их гордость и счастье по поводу приглашения на вручение премии отцу. Они прислали фотокопию, описали, какое тиснение было на карточке.

Дэвид знал про такие церемонии награждения. Бизнесмены похлопывали друг друга по плечу каждый год. Это была награда за умение зарабатывать деньги. Здесь уважали ни за какие-либо достижения, филантропию, щедрость и благотворительность. Здесь восхищались только громадными прибылями.

Мама не переставала ему писать про заседания в Таун-Холле, о том, во что они будут одеты, как будут стоять столы. Она интересовалась, как скоро он приедет домой ради этого события.

Он старался сдерживать себя и писал вежливые письма с объяснениями, почему его не будет. Письмо удобнее телефонного звонка. Нет опасности, что кто-то потеряет самообладание.



Фиона сходила в гостиницу Анна-Бич и отослала электронное письмо своей подруге Барбаре в Дублин.



Рада была получить от тебя письмо, очень рада. Господи, как здесь красиво, Барб, не нарадуюсь, что мы выбрали именно это место. Трагедия была ужасна, но люди исполнены мужества, они такие добрые. Шейн уехал в Афины на несколько дней по работе. Должен вернуться со дня на день. Я слежу за прибывающими паромами. Спасибо за рассказ про больницу. Представляю корову Кармел в роли старшей медсестры. Напишу еще, когда определюсь с нашими планами.

Люблю,

Фиона.



— Для вашей подруги из Германии есть факс, — обратился к Фионе человек из регистрации, когда она покидала Анна-Бич.

Она удивилась, как хорошо всем было известно, кто они такие.

— Я заберу его на виллу.

Она начинала осваиваться в Агия-Анне, даже знала короткий путь с одного конца города на другой. Листок с факсом она положила на стол перед Эльзой.

— Я бы прочла его, но здесь на немецком, — сказала Фиона.

— Да.

— Ты не собираешься читать его? Тебе не надо переводить, — удивилась Фиона.

— Знаю, что там, — ответила Эльза.

— Это достаточно странно с твоей стороны, — недоумевала Фиона.

— Он пишет, чтобы я собралась и вернулась туда, где мое место, а именно в его постель на две ночи в неделю, и никаких поползновений в сторону независимости.

— Может быть, там что-то другое, — успокоила ее Фиона.

— Ладно… переведу. — Она взяла лист. — Здесь совсем немного.



Эльза, дорогая.

Решение за тобой. Возвращайся ко мне, и мы переедем жить в квартиру, открыто, чтобы ни от кого не скрываться. Мы даже поженимся. Если тебе этого хочется. Я буду писать письма и посылать подарки ребенку, если это сделает тебя счастливой. Мы предназначены друг для друга. Ты это знаешь, я тоже. К чему эти игры? Сообщи мне факсом свое согласие как можно скорее.

Люблю до скончания веков,

Дитер.



В Чикаго Адонис держал в руках письмо с греческой маркой. Даже если итальянцы, у которых он работал, считали странным, что он никогда не получал писем из Греции, они никогда об этом ничего не говорили. Он унес письмо в подсобку и сел читать каракули отца.



«Адони моу, — начиналось письмо, а дальше простой рассказ о том, как на глазах всего города сгорел катер и люди не могли вовремя подоспеть. — На фоне этого все остальные события кажутся маловажными», — писал отец.



Споры о таверне столь ничтожны в сравнении с жизнью и смертью, сынок. Как бы я обрадовался, если бы ты вернулся в Агия-Анну и мы свиделись до моей смерти. Уверяю тебя, что не буду разговаривать с тобой в таком тоне, как прежде. Твоя комната всегда ждет тебя, если ты навестишь меня, и, конечно, приводи кого захочешь. Надеюсь, у тебя есть кого привести.



Адонис достал большой синий носовой платок вытереть слезы. Потом он еще поплакал, потому что привозить в дом было некого.



За Шейна залога внесено не было, поэтому после первичного слушания дела его вернули в тюрьму.

— Мне положен один телефонный звонок! — крикнул он. — Вы же входите в этот гребаный Европейский союз. Одна из причин, по которой мы вас впустили, именно эта, так что потрудитесь учитывать права человека.

Ему молча передали телефонный аппарат.

Он набрал номер полицейского участка в Агия-Анне, но никак не мог вспомнить имя того старика. Какого черта!

— Мне надо связаться с Фионой Райан, — сказал он.

— Извините? — спросил Йоргис.

— Звоню из полиции, или тюрьмы, или еще какой дыры в Афинах, — начал он.

— Мы вам сказали раньше, что ее здесь нет, — спокойно солгал Йоргис.

— Она должна быть там, она ждет от меня ребенка, она должна внести залог… — Голос у него стал испуганный.

— Я же сказал, извините, ничем не могу помочь, — ответил Йоргис и положил трубку.

Шейн попросил о втором звонке. Он так нервничал, что полицейский пожал плечами, но предупредил.

— Если это Ирландия, то не очень долго.

— Барбара! Какого черта, тебя так долго искали. Это Шейн.

— Я была занята, Шейн, на вызове.

— Могли бы поторопиться. Слушай, Фиона вернулась в Дублин?

— Что? Вы что, разбежались? — Она не смогла скрыть радости в голосе.

— Нет. Не будь дурой, мне пришлось уехать в Афины…

— По работе? — сухо спросила Барбара.

— Вроде того… Эти недоумки в Агия-Анне говорят, что она уехала, поэтому возникли трудности с общением.

— О да, Шейн. Мне ужасно жаль.

— Тебе? Не может быть. Да ты просто рада.

— Чем могу помочь конкретно, Шейн? — спросила Барбара.

— Скажи ей, чтобы связалась со мной в… Нет, забудь, я сам ее найду.

— Ты уверен, Шейн? Буду рада помочь, — мурлыкала Барбара. Она не слышала ничего более приятного с момента, когда ее лучшая подруга Фиона связалась с этим противным Шейном.



Томас взглянул на Вонни, которая тихо рассказывала ему историю своей жизни. Теперь она поведала ему, как выплатила свой огромный долг. Сколько еще тайн было у нее?

— Вы расплатились с супермаркетом? — поинтересовался он.

— На это ушло немало времени… почти тридцать лет, — призналась она. — Но они получили обратно все до последнего пенни. Я начала со ста фунтов в год.

— Они вас поблагодарили? Простили?

— Нет, вовсе нет.

— Но родственник вашей мамы признал возвращение долга?

— Никак не признал. Нет.

— А вы поддерживаете отношения со своей семьей?

— Короткая, холодная записка каждое Рождество. И все это из христианского сострадания, как доказательство самим себе, что они великодушны, способны к всепрощению, да и то не долго. Я писала длинные письма, посылала фотографии маленького Ставроса. Но отношения сложились односторонние. А потом, конечно, все изменилось.

— Изменилось? Они приехали к вам?

— Нет. Хотела сказать, что изменилась я. Понимаете, сошла с ума.

— Нет, Вонни, вы — сумасшедшая? Этого я не понимаю.

У нее был усталый вид.

— Не говорила о себе сто лет, немного устала.

— Тогда прилягте в своей комнате, — заботливо произнес он.

— Нет, Томас, надо покормить кур.

— Позвольте мне сделать это за вас.

— Благодарю, но нет, и вот еще что, Томас… можете рассказать остальным все. Что услышали обо мне. Не хочу, чтобы они расспрашивали людей в городе.

Он смутился.

— Им вовсе не обязательно знать, никто не имеет права лезть в чужую жизнь.

— Остальное расскажу потом… знаете, как «продолжение следует». — Смех ее был необычайно заразительным.

Он заметил, что улыбнулся ей в ответ.

В ту ночь она домой не вернулась.

Позднее, выглянув в окно, Томас заметил в курятнике ее фонарь.



На следующий день Томас рассказал остальным историю Вонни. Они взяли за привычку собираться в полдень в кафе с плетеными столиками.

Дэвид доложил об успехах уроков вождения. Однажды они даже подвезли знакомых Марии. Дэвид не понял того, что они сказали, но по громким восклицаниям догадался, что они одобряют.

Эльза и Фиона умолчали про весточки из дома, но рассказали, что утром помогали старику красить деревянные стулья. Он хотел сделать их все белыми, но Эльза предложила один стул покрасить синим, другой желтым. Ему очень понравилось. Им показалось, что он остался доволен.

А Томас всех развлек рассказом о Вонни.

— Она сама захотела рассказать, словно бы решила выговориться с одним из нас.

Они задумались о стране, где бастуют банки.

— Действительно, отец рассказывал об этом. Говорил, что страна отлично обошлась без них. Было несколько афер, как у Вонни, тоже сбежали с небольшими суммами, но это мелочь, — вспомнила Фиона.

— Интересно, кому она расскажет следующий эпизод своей жизни, — задумалась Эльза.



Следующим был Дэвид. В тот же день после полудня.

Томас с Эльзой пошли прогуляться по берегу, Фиона ушла к Йоргису узнать, нет ли вестей из Афин. Дэвид сидел на валу гавани с греческим разговорником.

Вонни присоединилась к нему, чтобы помочь с произношением.

— Скоро заговоришь как местный, — ободрила его она.

— Едва ли. Но мне здесь нравится. У людей достойные ценности, они не одержимы деланием денег.

— Если хорошенько покопаться, у каждого найдется изъян, — заметила Вонни.

Он рассказал Вонни о приглашении отца на присуждение премии и о том, как смешно все это будет выглядеть. Он вынул приглашение из небольшого кейса для плеера, и она внимательно его прочла. Потом он дал ей письмо матери. К его удивлению, она читала со слезами на глазах.

— Ты, конечно, вернешься, — сказала она.

— Нет. Не могу. Через полгода будет еще что-то. Мне не уйти, засосет. Но, Вонни, вы, как никто, понимаете, как важно убежать. Вы же так и не вернулись в Ирландию, да?

— Да, но очень хотела, тысячу раз хотела вернуться и повидаться с родными. И на свадьбу сестры, и на банкет, когда папа ушел на пенсию, и когда мама была в больнице — всегда. Но меня не ждали, поэтому я не смогла.

— Почему вы уверены, что вас не ждали? — спросил Дэвид. — У вас были друзья, с которыми вы переписывались?

— Нет. Все мои подруги возненавидели меня. Я сделала все то, о чем они мечтали. Жила со взрослым мужчиной. Бросила школу, обналичила безнадежный чек во время банковской забастовки, сбежала на греческий остров. Нет, они со мной не переписывались… но, странно, Джимми Кейн посылал весточки. Думаю, он чувствовал себя виноватым. Если бы он не уволил Ставроса, ничего бы такого не случилось. Поэтому он, и только он отвечал на мои письма. Я сказала ему, что обрадовалась, когда он уволил Ставроса. Думаю, ему стало легче от моих слов. Он рассказывал мне обо всем, что случалось в городе, и я кое-что знала про Ардивин. Не очень много, но хотя бы что-то.

— Он продолжал переписку?

— Да, но, понимаешь, тогда я сошла с ума, и это изменило все. — Она сказала это так просто, словно съездила куда-то на автобусе, а не сошла с ума.

— Это было не совсем сумасшествие, верно? — спросил Дэвид.

— О да, не совсем. Это из-за Магды. У нее был ужасный муж, бешеный по любому поводу, ревновал Магду ко всем. А на самом деле она только и делала, что убиралась в доме, готовила ему еду и не смела поднять головы, сидя за вышиванием. Мы думали, что это именно так. Возможно, она не оторвалась бы от вышивания, если бы Ставрос не обратил на нее внимания. Кто теперь знает?

— И вам она поначалу понравилась?