Мейв Бинчи

Ночи дождей и звезд

Глава первая

Андреасу показалось, что он увидел пожар внизу, в гавани, раньше всех. Он пристально вгляделся и покачал головой. Такого никогда не бывало. Только не здесь, не в Агия-Анне, не на маленьком раскрашенном красной и белой краской суденышке «Ольга», перевозившем туристов. Нет, такое не могло случиться с Маносом, туповатым, лобастым Маносом, которого он знал совсем мальчишкой. Это было похоже на сон, на обман зрения. Невозможно, чтобы «Ольга» дымилась и полыхала огнем.

Вероятно, ему просто нездоровилось.

Некоторые старики в деревне признавались, что им порой мерещилось всякое. Такое случалось от жары или от избытка ракии накануне вечером. Но он-то уснул рано, и ни водки, ни танцев, ни песен в его ресторанчике на горе не было.

Андреас посмотрел из-под руки, когда над его головой проплыло облако. День был не такой ясный, как прежде. Ему, должно быть, действительно показалось. Не стоило расслабляться. Надо позаботиться о ресторане. Вряд ли кто из его посетителей, добравшихся в эту непогоду, обрадуется встрече с сумасшедшим, которому от жары померещилась катастрофа в тихой греческой деревушке.

Он расстилал и крепил прищепками красно-зеленую клеенку на длинных деревянных столах на террасе своей таверны. День обещал жару и много гостей к полудню. Он уже подробно расписал меню на доске у входа, хотя часто недоумевал, зачем… Меню всегда оставалось неизменным. Но туристам это нравилось. А еще он писал «Добро пожаловать» на шести языках. Это тоже нравилось всем.

Угощение было обыкновенным, как в дюжине других таверн. В меню входило и сулаки, кебаб из ягненка. Вообще-то кебабы он готовил из козлятины, но гостям нравилось думать, что блюдо из ягненка. Была здесь и мусака, теплая и вязкая, на блюде для пирога. Здесь стояли большие миски с салатами, белыми кубиками солоноватого сыра фета и сочными красными помидорами. Неизменно присутствовали барбуни, красная кефаль, приготовленные для жарки стейки из рыбы-меч. В холодильнике стояли наготове стальные подносы с десертами, катаифой и пахлавой из орехов и сдобного теста, охлажденные контейнеры с рестиной и местным вином. Для чего еще существует Греция? Со всего света съезжались сюда туристы и радовались тому, чем угощали их Андреас и такие, как он.

Андреас всегда безошибочно определял национальность любого посетителя Агия-Анны и мог приветствовать каждого на их родном языке. В результате многолетних наблюдений он научился по походке и жестам распознавать их желания и вкусы, и это стало для него забавной игрой.

Англичане не любили, когда им предлагали Speisekarte[1] вместо меню, канадцам не нравилось, когда их принимали за американцев. Итальянцы терпеть не могли французское «Bonjour»[2], а его соотечественники предпочитали выдавать себя за важных персон из Афин, а не за иностранцев. Андреас научился быть осторожным перед тем, как обратиться к гостям.

Взглянув на дорогу, он наконец-то увидел первых посетителей и переключился на работу.



Одним из гостей был тихий мужчина в шортах, которые носили только американцы. Шорты эти никак не украшали мужчину, а лишь подчеркивали несуразность фигуры. Он остановился посмотреть в бинокль на пожар.

Красивая немка, высокая, загорелая, с волосами, роскошно выжженными солнцем или невообразимо дорогим парикмахером, стояла молча, с недоумением глядя на багрово-оранжевые языки пламени, лизавшие катер в бухте Агия-Анны.

Юноша, тоже лет двадцати, невысокий, встревоженный, в очках, которые он непрестанно снимал и протирал, стоял разинув рот, охваченный страхом, и не сводил глаз с горевшего внизу катера.

Была среди встревоженных туристов и молодая пара, тоже лет двадцати, уставшие от восхождения в гору шотландцы или ирландцы, как показалось Андреасу, — он с трудом различал акценты. Юноша держался как-то развязно, словно хотел показать всем вокруг, что совсем не устал от прогулки.

Перед посетителями предстал высокий мужчина, немного сутулый, с седой шевелюрой и густыми бровями.

— Это тот самый катер, на котором мы приплыли вчера. — Девушка в страхе зажала рот ладонью. — О господи, там могли быть мы.

— Ну и что, нас же там нет, так чего об этом говорить? — резко произнес ее приятель, с отвращением уставившись на зашнурованные ботинки Андреаса.

Вдруг в гавани послышался взрыв, и впервые Андреас понял, что все происходит на самом деле. Действительно горело судно, и это был не простой обман зрения. Остальные тоже это видели. Старик задрожал и ухватился за спинку стула.

— Надо позвонить брату Йоргису, он в полицейском участке… они могут не знать об этом, возможно, им ничего не видно оттуда.

Высокий американец тихо заговорил:

— Они все видят, взгляните, на помощь уже спешат спасательные шлюпки.

Но Андреас все равно решил позвонить.

Конечно же, в маленьком полицейском участке на холме над бухтой никто не ответил.

Молоденькая девушка не сводила глаз с безмятежного голубого моря, на фоне которого рваные алые языки пламени и черный дым казались большой кляксой на картине.

— Не верю, — повторяла она снова и снова. — Вчера он учил нас танцевать на этом самом катере, назвал его в честь своей мамы.

— Манос… это его судно, не так ли? — спросил юноша в очках. — Я тоже был на этом катере.

— Да, это Манос, — мрачно произнес Андреас.

Этот балбес Манос, как всегда, на перегруженном туристами катере, без приличной обслуги, но заливавший в пассажиров алкоголь и пытавшийся приготовить кебабы на допотопной газовой плите. Но никто в деревне никогда ему ничего такого не высказывал. У Маноса на острове была семья. Теперь они все вместе, там внизу, в гавани, ждут известий.

— Вы с ним знакомы? — спросил высокий американец с биноклем.

— Да, конечно, мы все тут друг друга знаем. — Андреас вытер салфеткой глаза.

Они стояли, в оцепенении глядя на лодки вдали, с которых пытались погасить огонь, на людей, барахтавшихся в воде в надежде, что их подберут на борт других небольших судов.

Американец давал бинокль всем, кому хотелось разглядеть поближе. Люди были — так растеряны и потрясены происходящим, что онемели от своей беспомощности: слишком далеко, чтобы успеть спасти тонущих в этом безмятежном, прекрасном голубом море.

Андреас знал, что надо бы как-то обслужить их, но сейчас все казалось таким неуместным. Он не мог не смотреть на то, что осталось от Маноса и его катера, и не мог оставить растерявшихся туристов, которые отправились сюда в надежде на счастливое путешествие. Было бы чересчур приставать к ним с рассказами о фаршированных виноградных листьях, рассаживая их за столы, которые для них приготовил.

Он почувствовал чью-то руку на своей руке. Это была белокурая немка.

— Вам особенно тяжело, потому что вы здесь живете, — сказала она.

На глаза снова навернулись слезы. Она права. Он здесь родился, знал в Агия-Анне каждого, знал Ольгу, маму Маноса. Знал и тех молодых парней, которые теперь спешили в своих лодках спасать людей. Он знал семьи, которые толпились на берегу гавани. Да, ему было труднее всех. Он жалобно взглянул на нее.

У нее доброе лицо, но было видно, что она не лишена практичности.

— Почему бы вам не присесть? Пожалуйста, сядьте, — ласково произнесла она. — Мы ничего не можем сделать для них.

Он вдруг разговорился:

— Меня зовут Андреас. Вы правы, здесь случилось нечто страшное. Предлагаю вам все запасы бренди, чтобы справиться с потрясением, и помолимся за тех, кто в бухте.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил молодой англичанин в очках.

— Мы почти три часа добирались сюда, а когда спустимся в гавань, полагаю, будем только мешать, — сказал высокий американец. — Кстати, меня зовут Томас, и думаю, там от нас будет мало толку. Смотрите, сколько народу. — Он предложил бинокль, чтобы каждый мог убедиться в этом.

— Я Эльза, — представилась немка. — Пойду принесу стаканы.

Они стояли под ярким солнцем, подняв маленькие стаканы с огненной жидкостью.

Фиона, рыжеволосая ирландка с веснушчатым носиком, произнесла тост:

— Да пребудут в мире души тех, кто преставился сегодня.

Ее парень слегка поморщился от этих слов.

— Но почему нет, Шейн? — попыталась оправдаться она. — Это же благословение.

— Идите с миром, — произнес Томас. Пламя уже угасло, и на берегу занялись подсчетом живых и мертвых.

— L’chaim, — сказал англичанин Дэвид в очках. — Это значит «за жизнь», — пояснил он.

— Ruhet in Frieden[3], — прослезилась Эльза.

— Да благословит Господь их души, — скорбно склонил голову Андреас, наблюдая за самой страшной трагедией, когда-либо случавшейся в Агия-Анне.



Они ничего не заказали на ленч, Андреас просто подал салат с козьим сыром, блюдо с бараниной и фаршированными помидорами, а потом фрукты. Они рассказывали о себе и о том, где побывали. Это были не обычные туристы на две недели, они приехали сюда надолго, на несколько месяцев, не меньше.

Томас, американец, путешествовал и писал статьи для журналов. У него был отпуск на год, полный отдых от университета. Он сказал, что такого всегда ждали с нетерпением… С благословения университета целый год путешествий и расширения кругозора. Каждому преподавателю необходимо выйти в мир и пообщаться с людьми из других стран, иначе они рисковали увязнуть в дрязгах университетской среды. Андреасу показалось, что, когда тот говорил, мысли его были далеко, словно он тосковал о чем-то в Калифорнии.

Эльза, девушка из Германии, была другая. Видимо, она не тосковала ни о чем, только пожаловалась, что устала от работы, поняла, что прежде казавшееся важным на самом деле оказалось пустым и банальным. Денег у нее было припасено достаточно на путешествие в течение года. В Греции она была уже три недели и ни разу не захотела покинуть эту страну.

Маленькая ирландка Фиона казалась более неуверенной. Рассказывая о том, как им хотелось увидеть мир и найти место, чтобы осесть, где бы никто их не судил, не пытался сделать лучше или изменить, она постоянно кидала взгляд на своего угрюмого парня, как бы прося у него подтверждения. Но тот просто пожимал плечами, словно ему было невыносимо тоскливо.

Дэвид хотел увидеть мир, пока еще достаточно молод, чтобы узнать, что ему нравится, и, возможно, приобщиться к чему-то. Нет ничего печальнее старика, который в конце жизни понимает, что опоздал на десятилетия, или тех, кто боялся измениться просто потому, что не знал, как это сделать. Дэвид ступил на дорогу странствий всего месяц тому назад и был переполнен впечатлениями.

Но, несмотря на то что они рассказывали друг другу о Дюссельдорфе, Дублине, Калифорнии и Манчестере, Андреас заметил, что никто не упомянул о своих семьях.

Рассказывая им о жизни на Агия-Анне и о том, как разбогател этот край теперь в сравнении с годами его детства, когда не было никаких туристов и на жизнь приходилось зарабатывать в оливковых рощах на холмах, он говорил о братьях, давным-давно уехавших в Америку, и о своем сыне, который покинул этот ресторанчик после ссоры девять лет тому назад и больше никогда не вернется домой.

— А из-за чего вы поссорились? — заинтересовалась маленькая Фиона с огромными зелеными глазами.

— Ему хотелось устроить здесь ночной клуб, а я был против… Обычное дело, раздор между отцами и детьми, — печально пожал плечами Андреас.

— А если бы он остался дома, вы бы согласились на ночной клуб? — спросила Эльза.

— Да, теперь, конечно, согласился бы. Если бы только знал, как одиноко, когда единственный сын в Чикаго, на другом краю света, и ни строчки за все эти годы… Конечно, я бы не был против ночного клуба. Но, понимаете, я же не знал.

— А что ваша жена? — поинтересовалась Фиона. — Неужели она не умоляла вас вернуть сына и открыть клуб?

— Она умерла. Не осталось никого, чтобы помирить нас.

Все смолкли, мужчины кивали, понимая и соглашаясь, женщины просто молчали.

Полуденные тени сгустились, Андреас подал гостям кофе, но никто уходить не собирался. С высоты холма, где была таверна, открывался вид на гавань внизу, и в бинокль можно было разглядеть тела на носилках, толпы людей и тех, кто пытался пробиться к месту трагедии, чтобы найти своих близких мертвыми или живыми. Здесь, на высоком холме, было безопасно, и, хотя встреча незнакомых людей была случайной, они общались так, словно давно знали друг друга.



Когда на небе засияли звезды, они все еще были вместе. Теперь в гавани сверкали огни фото- и телекамер, спешивших запечатлеть трагедию и рассказать о ней миру. Весть о случившемся долетела до средств массовой информации почти мгновенно.

— Конечно, они должны это сделать, — с сожалением сказал Дэвид. — Но выглядит все так хищно, чудовищно, словно они смакуют людскую беду.

— Да, чудовищно, поверьте, это и моя работа, вернее, была моя работа, — неожиданно произнесла Эльза.

— Журналистка? — с интересом спросил Дэвид.

— Работала на телевидении, на студии последних новостей. Теперь там кто-то, как я, на моем месте в студии, задает вопросы тому, кто в гавани: сколько погибших, как это случилось, есть ли среди пострадавших немцы? Вы совершенно правы — это чудовищно. Рада, что не я рассказываю сегодня о трагедии.

— Но люди должны знать и о судьбе своих близких и о войнах, иначе как можно что-то изменить в этом мире?

— Ничего невозможно сделать, — сказал Шейн. — Здесь замешаны деньги, большие деньги, все в мире происходит именно из-за них.

Шейн не такой, как остальные, подумал Андреас. Непоседа. Ему, молодому, не терпится уединиться с такой хорошенькой девушкой, как Фиона, а не разглагольствовать с незнакомцами, весь день сидя на горе.

— Деньги важны не для всех, — осторожно заметил Дэвид.

— Я не о тебе, я вообще о том, что заставляет мир вертеться, вот и все.

Фиона бросила на него быстрый взгляд, словно защищая Шейна:

— Шейн хотел сказать, что так устроен мир. Ни его, ни моя жизнь не зависят от Бога. Я бы не стала медсестрой, если бы мне не нужны были деньги. — Она с улыбкой обвела всех взглядом.

— Медсестрой? — переспросила Эльза.

— Да, я думала, смогла бы я теперь помочь там внизу, но не уверена, что…

— Фиона, ты же не хирург, не собираешься же ты ампутировать ноги этим несчастным прямо в прибрежном кафе, — возмутился Шейн, скорчив презрительную гримасу.

— Но я могла бы сделать хоть что-то, — ответила она.

— Ради бога, Фиона, опомнись. Ты же не знаешь греческого, чтобы уговорить их успокоиться. От иностранных медсестер в момент беды мало проку.

Фиона густо покраснела.

На помощь пришла Эльза:

— Если бы теперь мы были внизу, я уверена, вы были бы бесценны, но до гавани слишком далеко, и нам лучше остаться здесь и не мешаться под ногами.

Томас с ней согласился. Он продолжал смотреть в бинокль.

— Вам бы не удалось приблизиться к пострадавшим, — успокоил он. — Смотрите, что там творится. — Он передал ей бинокль. Дрожащими руками она поднесла его к глазам и увидела плотную толпу в гавани.

— Да, вы правы, я вижу, как они толкаются, — прошептала она.

— Наверное, здорово быть медсестрой, хочу сказать, что вам никогда не бывает страшно. — Томас попытался ободрить Фиону. — Замечательная профессия. Моя мама тоже медсестра, но ей приходится много трудиться, чтобы добыть денег.

— Она работала, когда вы были ребенком?

— До сих пор продолжает. Смогла дать нам с братом образование, помогла сделать карьеру. Мы стараемся облегчить ее жизнь, устроиться наконец, но она убеждена, что запрограммирована на работу.

— Кем вы стали после института? — спросил Дэвид. — У меня диплом бизнесмена, но это не помогло мне воплотить свои мечты.

Ответ Томаса прозвучал не сразу.

— Преподаю в университете литературу девятнадцатого века. — Он пожал плечами, словно в этом не было ничего особенного.

— Чем вы занимаетесь, Шейн? — спросила Эльза.

— А что? — Он посмотрел на нее в упор.

— Не знаю, возможно, просто не могу остановиться задавать вопросы. Все рассказывают о себе. Не хотела, чтобы и вы остались в стороне.

Он расслабился.

— Ну да, делаю то одно, то другое.

— Понимаю, — кивнула Эльза.

Остальные тоже закивали. Они тоже понимали.

Именно в этот момент не спеша заговорил Андреас:

— Думаю, вам следует позвонить своим близким домой и сообщить, что вы живы.

Они удивленно взглянули на него. Он объяснил свои соображения:

— Как сказала Эльза, обо всем сообщат по телевидению, они же знают, что вы в Агия-Анне, могут подумать, что вы тоже были на борту у Маноса. — Он огляделся. Пятеро молодых людей из разных семей, разных городов, разных стран.

— Мой мобильник здесь не работает, — обрадованно сообщила Эльза. — Пыталась позвониться дня два тому назад и решила, что так лучше, теперь это настоящее бегство.

— В Калифорнии сейчас другое время, — сказал Томас.

— Мне придется снова говорить с автоответчиком, мои обязательно на какой-нибудь бизнес-встрече, — вздохнул Дэвид.

— А мои снова затянут: «Боже, боже, вот что бывает, когда ты бросаешь свою замечательную, надежную работу и пускаешься по свету», — подхватила Фиона.

Шейн вовсе промолчал. Ему даже в голову не пришло позвонить домой.

Андреас встал из-за стола.

— Поверьте, когда я узнаю, что в Чикаго стреляли, или там наводнение, или еще какая-нибудь катастрофа, я сразу беспокоюсь, что с Адонисом что-то случилось, и хочу, чтобы он позвонил… просто сообщив, что он жив. Вот и все.

— Его звали Адонис? — удивилась Фиона. — Как легендарного Адониса, бога красоты?

— Его зовут Адонис, — поправила Эльза.

— Он и есть Адонис, я имею в виду, с женщинами? — ухмыльнулся Шейн.

— Не знаю, он мне не рассказывал. — Лицо Андреаса помрачнело.

— Видите ли, Андреас, вы заботливый отец. Не все отцы такие, — заметил Дэвид.

— Все родители заботливые, просто выражают свою заботу по-разному.

— А у некоторых родителей просто нет, — тихо молвила Эльза. — Как у меня: отец исчез давным-давно, мама умерла совсем молодой.

— Но, Эльза, в Германии обязательно есть кто-нибудь, кто любит вас, — сказал Андреас и подумал, что зашел слишком далеко. — Послушайте, телефон в баре. А теперь предлагаю выпить вина, отметить нашу встречу сегодня под этими звездами.

Он ушел в дом, откуда было слышно, как гости разговаривали на террасе.

— Думаю, он действительно хочет, чтобы мы воспользовались его телефоном, — сказала Фиона.

— Ты же только что боялась, что опять вляпаешься, — возмутился Шейн.

— Возможно, это будет слишком, — задумалась Эльза.

Они снова посмотрели на происходящее внизу. И теперь никто не спорил.

— Позвоню первым, — решился Томас.

Андреас слушал их разговоры по телефону, протирая очки. В его таверне собрались странные люди. Казалось, что с теми, кому они звонили, отношения были натянутые. Словно они сбежали от чего-то, и у каждого была своя ситуация, которую хотелось забыть.

Голос Томаса звучал очень сдержанно:

— Знаю, что в дневном лагере. Просто подумал… Нет. Это не важно… поверь, у меня не было никакого плана. Ширли, пожалуйста, я хочу как лучше, я просто… Ну ладно, Ширли, думай что хочешь. Нет, у меня пока никаких планов.

Дэвид разговаривал с опаской:

— О, папа, ты дома, да, хорошо, конечно, тебе стоит. Именно это я хотел сказать об этом инциденте… нет, я не пострадал… нет, я не был на борту. — Долгое молчание. — Верно, папа, скажи маме, что я ее люблю, ладно? Нет, скажи ей, что не знаю, когда вернусь.

Фиона почти ничего не говорила про случившееся на катере. Видимо, ей просто не дали рассказать. Было так, как предсказал Шейн, нечто вроде мольбы вернуться домой.

— Пока не знаю когда, мама. Так было миллион раз. Куда он, туда и я, мама, а ты должна подумать о себе… так будет лучше.

У Эльзы разговор был загадочный. Андреас знал немецкий и все понял. Она оставила два послания на автоответчиках.

Первое было теплым:

— Ханна, это Эльза. Я в этом волшебном местечке в Греции под названием Агия-Анна, но здесь случилось нечто страшное. На катере погибли люди. Прямо у нас на глазах. Невозможно передать, как было ужасно. Но если тебя волнует, что со мной, то спешу сообщить, что мне повезло… О, Ханна, я так скучаю по тебе и твоей уютной жилетке, чтобы поплакать. Но теперь я плачу гораздо меньше и, возможно, правильно сделала, что уехала. Как обычно, никому не говори, что разговаривала со мной. Ты самый настоящий друг, я тебя не достойна. Обещаю позвонить очень скоро.

Потом был второй звонок, и теперь голос прозвучал холодно:

— Я не погибла на этом катере. Но ты знаешь, что бывают минуты, когда мне хотелось бы умереть. Я не проверяю электронную почту, поэтому не трать силы понапрасну. Тебе нечего сказать, и сделать тоже ничего не можешь. Ты уже все сказал и сделал. Позвонила лишь потому, что воображаю, как надеются в студии, что я или сгорела на прогулочном суденышке, или стою на берегу в гавани в ожидании интервью с места событий. Но я далеко и еще дальше от тебя. И поверь, это для меня главное.

Когда Эльза положила трубку, Андреас увидел на ее лице слезы.

Глава вторая

Андреас знал, что никто не хотел покидать его таверну. Здесь, на террасе, вдали от трагедии, им было спокойнее и далеко от своих домашних неприятностей.

Он задумался, как всегда, об отношениях в семье. Действительно ли Адонис ушел из-за ночного клуба? Не хотел ли он просто свободы, убежать подальше от прежней жизни? Если повторить все сначала, смог бы он быть более покладистым и открытым, согласился бы отпустить сына посмотреть мир перед тем, как тот остепенится?

Но и эти молодые люди сделали то же самое, а проблем у них дома не убавилось. Он слышал их разговоры. Поставив вино на стол, он сел в тени и стал перебирать четки. Вечер продолжался, вино лилось; расслабленные, они стали гораздо словоохотливее. Теперь никто не скрывал домашних секретов.

Бедная маленькая Фиона говорила больше всех.

— Ты был прав, Шейн, не стоило звонить. Им представился случай попилить меня за то, что я калечу свою жизнь и что их планы на серебряную свадьбу рушатся из-за того, что они не знают, когда я вернусь. Осталось пять месяцев, а мамочка, которой китайский обед в коробочке на вынос кажется удовольствием, вдруг забеспокоилась о торжественном приеме! Я ей прямо сказала, что не знаю, где мы будем в то время, а она сразу в слезы. Она просто оплакивает свой банкет, а у нас тут люди в гавани, которым действительно есть о чем плакать. Просто тошнит.

— Говорил тебе, — выдохнул Шейн. Они с Фионой курили травку, остальные отказались. Андреасу это не понравилось, но время было не для суровых наставлений.

Заговорил Томас:

— Мне тоже не везет. Билл, мой сынишка, которому действительно есть до меня дело, теперь в дневном лагере. Моя бывшая, которая мечтала, чтобы я сгинул на катере Маноса, совсем не обрадовалась звонку. Надеюсь, мальчик не увидит новостей и не станет тревожиться за меня. — Настроение у него было явно философское.

— Откуда он может знать, что ты здесь? — Шейн откровенно считал их звонки домой пустой тратой времени.

— Я отослал им факс с моими телефонными номерами. Ширли должна повесить их на кухне.

— Неужели? — спросил Шейн.

— Сказала, что сделает это.

— А тебе сын звонил?

— Нет.

— Значит, она ничего не сделала, верно? — Шейн все продумал.

— Полагаю, нет, и не надеюсь, что она позвонит моей маме. — На лице Томаса пролегли суровые линии. — Надо было позвонить не ей, а маме. Но хотелось услышать голос Билла, а Ширли меня только расстроила…

Наконец тихо заговорил Дэвид:

— Когда звонил, хотел оставить милое послание на автоответчике, но они были дома, и трубку взял отец… Сказал, что… Сказал, что если со мной ничего не случилось, то зачем было звонить.

— Он имел в виду не это, понимаете, — успокоил Томас.

— Знаете, люди порой часто говорят не то, для разрядки, — добавила Эльза.

Дэвид покачал головой:

— Но он именно это имел в виду. Я слышал, как мама крикнула из гостиной: «Спроси его о награждении, Гарольд, он будет дома в день церемонии?»

— Награждение? — заинтересовались все.

— Это для тех, кто зарабатывает большие деньги, как королевская премия за достижения в промышленности. Нечто подобное. Будет большой прием и церемония награждения. Для них ничего важнее этого в мире нет.

— Может, на церемонию пойдет кто-нибудь вместо вас? — подсказала Эльза.

— Любой с работы отца, его друзья из ротари или гольф-клуба, мамины кузены…

— Значит, вы единственный ребенок? — спросила Эльза.

— В этом-то и проблема. Это большая проблема, — грустно ответил Дэвид.

— Жизнь твоя, и делай с ней что хочешь, — пожал плечами Шейн. Он не видел никакой проблемы.

— Думаю, им просто хотелось поделиться с вами этой честью, — заметил Томас.

— Да, но я хотел рассказать им о трагедии и о погибших людях, а они все об этой процедуре и о том, успею ли я домой вовремя. Это чудовищно.

— Возможно, они хотели сказать вам «Вернись домой», не так ли? — предположила Эльза.

— Сказать «Вернись домой» можно как угодно, но «Вернись, получи хорошую работу и помоги отцу в его деле» — это не для меня, я не собираюсь этого делать, ни теперь, ни когда-либо. — Дэвид снял очки и протер их.

Эльза о себе ничего не рассказывала. Они сидела и смотрела на море за оливковой рощей вдоль берега, на маленькие острова, где все надеялись отдохнуть в солнечный полдень. Она почувствовала, что все смотрят на нее в ожидании рассказа о телефонном звонке.

— О, как я позвонила? Думаю, дома, в Германии, никого нет! Звонила двум друзьям, и везде автоответчик, они оба решили бы, что я сошла с ума, но в чем дело? — усмехнулась Эльза, и ни слова о том, что оставила на одном автоответчике легкое доброжелательное послание, а на другом слова жесткие, почти враждебные.

Андреас взглянул на нее из темноты. Прекрасная Эльза, оставившая работу на телевидении, чтобы найти убежище на греческом острове, еще не обрела долгожданный покой, подумал он.

На террасе стало тихо, каждый думал о своем звонке и размышлял, как сложилась бы ситуация, если бы пришлось все повторить сначала.

Фиона сказала бы своей матери, что в гавани теперь так много несчастных дочерей и матерей, ищущих друг друга, что ей захотелось позвонить домой и что она сожалела обо всех неприятностях, которые ей доставила, но что она теперь взрослая и должна жить самостоятельно, и это вовсе не означало, что она не любит маму и папу. Они бы не расстроились так сильно, если бы она обсудила с мамой свои планы и снова и снова повторяла, что очень даже заботилась о них и что постарается быть дома к серебряной свадьбе. Надо только обождать.

Дэвид думал, что мог бы поведать о том, что сумел побывать во многих местах и многое узнал о мире. Он мог бы рассказать об ужасной трагедии на прекрасном греческом острове и что это заставило его задуматься о том, как быстротечна жизнь и как внезапно она может оборваться.

Его отец обожал пословицы и поговорки. Дэвид мог бы рассказать ему пословицу о том, что «если любишь свое дитя, пошли его в путешествие», и планы его не окончательны, но с каждым днем он набирается опыта, от которого становится лучше. Это могло бы сработать и было бы гораздо лучше, чем пустая бездна, которую он создал вокруг себя.

Томас понял, что надо было позвонить матери, а не Ширли. Просто ему так хотелось верить, что мальчик на месте. Звонить надо было только маме. Он бы сказал ей, что беда прошла стороной, и попросил ее все рассказать Биллу. Он бы сказал ей, что сидит с незнакомыми людьми, что поведал им, какая она замечательная женщина и как благодарен ей за то, что нашла средства на его учебу, работая сверхурочно по ночам. Маме это бы понравилось.

Одна только Эльза не сомневалась, что сделала правильные звонки. Они оба знали, что она в Греции, но не знали точно, где именно, и она не оставила им возможности узнать, где ее найти. Она сказала каждому только то, что хотела. В одном случае она была неопределенной и доброжелательной, в другом жесткой и холодной. Она не изменила бы ни слова.

Андреас вздрогнул от внезапного звонка. Это мог быть его брат Йоргис, звонивший из полиции, возможно, чтобы сообщить о погибших и о понесенных убытках.

Но это был не Йоргис, это был немец. Он назвался Дитером, и ему нужна была Эльза.

— Ее здесь нет, — ответил Андреас. — Они все недавно спустились в гавань. Почему вы уверены, что она здесь?

— Она не могла уйти, — возразил мужчина. — Она звонила мне десять минут назад. Я проследил номер телефона, с которого она звонила… где она остановилась… пожалуйста. Простите, что так настойчив, но мне очень надо знать.

— Понятия не имею, господин Дитер, совершенно.

— А с кем она была?

— С группой знакомых, думаю, они завтра покинут деревню.

— Но мне надо ее найти.

— Премного сожалею, что ничем не могу помочь, господин Дитер. — Андреас положил трубку и, повернувшись, увидел перед собой Эльзу. Она вошла с террасы, услышав, как он говорит по-немецки по телефону.

— Почему вы это сделали, Андреас? — спокойно спросила она.

— Подумал, что вы хотите именно этого, но если я не прав, телефон к вашим услугам… пожалуйста, звоните ему снова.

— Вы правы, абсолютно правы. Огромное спасибо. Вы правильно сделали, что отвадили Дитера. Обычно я сильная, но сегодня я бы не выдержала этого разговора.

— Знаю, — тихо произнес он. — Бывают времена, когда говоришь или слишком много, или слишком мало. Лучше вообще ничего не говорить.

Снова зазвонил телефон.

— Вы все еще не знаете, где я, — предупредила она.

— Конечно. — Он многозначительно кивнул.

На этот раз это был его брат Йоргис.

Двадцать четыре человека погибли.

Двадцать иностранцев и четверо из Агия-Анны, не только Манос, но и его маленький племянник, который, вероятно, на борту помогал своему дяде. Ему было всего восемь лет. А еще двое — местные юноши из команды катера, совсем молодые, едва начавшие жизнь.

— Мрачные времена для вас, Андреас, — сказала Эльза с глубоким сочувствием.

— Невеселое время и для вас, — ответил он.

Они сидели и думали каждый о своем. Казалось, что они знали друг друга давно. Если было бы что сказать, они бы разговаривали.

— Андреас? — Эльза выглянула наружу, где остальные были заняты беседой и их никто не мог услышать.

— Что?

— Сделаете для меня еще кое-что?

— Если смогу — да, конечно.

— Напишите письмо Адонису. Попросите его вернуться в Агия-Анну. Вернуться теперь. Скажите, что в деревне погибли двое молодых людей, что всем вам необходимо видеть того, кто уехал, но может вернуться.

Он покачал головой:

— Нет, друг мой Эльза, это не поможет.

— Хотите сказать, что не постараетесь, чтобы помогло. Что еще хуже может случиться? Он может написать и сказать: «Нет, спасибо». В сравнении с тем, что случилось сегодня, это не конец света.

— Зачем вам вмешиваться в жизнь тех, кого не знаете?

Она рассмеялась, откинув голову:

— О, Андреас, если бы вы знали, какая я на самом деле. Да я только этим и занимаюсь. Я воинствующий журналист, меня так и прозвали на телестудии, а друзья считают, что я во все вмешиваюсь, везде сую свой нос. Вечно пытаюсь сохранить семьи, отучить детей от наркотиков, очистить улицы от дерьма, сделать спорт доступным… Мне свойственно стремление изменить жизнь людей, которых я не знаю.

— Всегда ли это помогает? — спросил он.

— Иногда срабатывает. И срабатывает достаточно часто, чтобы я не переставала этим заниматься.

— Но вы сбежали?

— Не из-за работы.

Он посмотрел на телефон.

Она кивнула:

— Да, вы правы, из-за Дитера. Это долгая история. Когда-нибудь я сюда вернусь и расскажу вам все.

— Не обязательно.

— Обязательно, но мне также важно знать, что вы написали Адонису в Чикаго. Обещайте, что напишете.

— Не умею писать письма.

— Я могу написать за вас, — предложила она.

— Неужели?

— Могу постараться передать ваши чувства, но не уверена, что это будет правильно.

— Я в себе тоже не уверен, — помрачнел Андреас. — Иногда кажется, что знаю верные слова, и воображаю, что обнимаю его, а он говорит мне «папа»… В другое время мне видится, что он непреклонен, жесток и говорит: «Что сделано, то сделано».

— Письмо надо написать такое, чтобы он сказал «папа», — не отставала она.

— Но он догадается, что письмо не мое, он знает, что его старик со словами не дружит.

— Главное — обождать. Это будет в газетах даже в Чикаго, и он прочтет о трагедии в его родной Агия-Анне. Ему захочется услышать вас. Порой события сильнее наших мелких страхов.

— Это касается и вас с Дитером? — спросил он.

— Нет. — Она покачала головой. — Нет, это другое. Когда-нибудь я расскажу, обещаю.

— Нет надобности говорить мне, Эльза, — успокоил он.

— Вы мой друг, и я хочу рассказать.

Послышались голоса с террасы.

Говорил Томас:

— Андреас, вы должны поспать, завтра будет долгий день.

— Думаю, нам следует спуститься вниз туда, где мы остановились, — начал Дэвид.

— Мой брат Йоргис выслал машину для вас. Я сказал, что у меня друзья, которых надо отвезти, дорога длинная.

— Можем мы заплатить за угощение, за день и вечер, проведенные у вас? — спросил Томас.

— Я же сказал Йоргису, что вы друзья, а я с друзей денег за еду не беру, — с достоинством произнес он.

Они посмотрели на него: престарелый, слегка сутулый, бедный трудяга в этой таверне, где они — его единственные клиенты. Они должны были заплатить ему, и обидеть было нельзя.

— Знаете что, Андреас, мы не можем уйти, ничего не заплатив, даже несмотря на то, что мы друзья, — начала Фиона.

У Шейна было другое мнение.

— Ты же слышала, что ему не нужны деньги. — Он оглядел их всех, удивляясь, как это люди не понимают, что можно есть и пить бесплатно.

Эльза заговорила медленно. Она умела привлечь внимание. Все замолчали, чтобы услышать ее. Казалось, что слезы выступили у нее на глазах.

— А что вы скажете, если мы соберем деньги для семьи Маноса и его маленького племянника, а также для других погибших на наших глазах? Для них обязательно будет создан фонд. Мы соберем столько, сколько, на наш взгляд, могли бы стоить вино и еда в другой таверне, положить все в конверт и написать на нем «От друзей Андреаса».

У Фионы в сумке нашелся конверт. Как только она его достала, они молча положили на блюдо свои евро. На дороге послышался шум полицейской машины.

— Эльза, напишите людям что-нибудь, — предложила Фиона.

Эльза сделала это уверенной рукой.

— Жаль, что не могу написать по-гречески, — вздохнула она и взглянула на Андреаса, словно у них был свой секрет.

— Это замечательно — ваша щедрость, всех вас, это прекрасно на любом языке, — сказал он сдавленным голосом. — Никогда не умел писать письма.

— Труднее всего написать первые слова, Андреас, — настаивала она.

— Я бы начал «Адонис, сын мой», — запнувшись, произнес он.

— Вы уже на полпути. — Эльза обняла его на мгновение, перед тем как сесть в машину, чтобы вернуться в деревню у подножия холма, которая так сильно изменилась с прошлой ночи, хотя звезды в небе казались прежними.

Глава третья

Пока небольшой фургон трясся по дороге с холма, они не проронили ни слова. Каждый чувствовал, что никогда не забудет этой ночи. День был долгий, переполненный эмоциями. Они узнали друг о друге так много, что вместе им было легко и спокойно. Но все надеялись, что обязательно еще увидятся со стариком Андреасом. Он сказал им, что у него есть старенький мотоцикл с фургончиком и он каждый день спускается на нем по ухабистой дороге в город, как он называл деревню, чтобы закупить провизию.

В ту ночь никто не спал. Их объединила бессонница под теплым средиземноморским небом. Они вертелись и ерзали в постелях от слишком ярких звезд, свет которых сочился в их спальни. Миллионы крошечных игл мешали им заснуть.

Эльза стояла на маленьком балконе гостиничного номера, глядя на темное море. Она остановилась в «Студио апартаментах», хозяин которых был молодой грек, изучавший бизнес во Флориде и вернувшийся с идеей создать здесь шесть небольших самодостаточных домиков, незатейливо обставленных, с греческими половиками на деревянных полах, с расписной греческой керамикой на полках. Каждый балкон был изолирован. За свои номера он брал огромные, по меркам Агия-Анны, деньги, но они никогда не пустовали.

Эльза увидела его рекламу в журнале путешествий и не разочаровалась.

С балкона темное море казалось совсем безопасным и умиротворяющим, даже несмотря на то, что в этой самой гавани погибли двадцать четыре человека и эта вода не смогла одолеть огонь.