Грег Кайзер

САМАЯ ДОЛГАЯ НОЧЬ

Великим спасителям, немногим спасшимся посвящается в память о тех многих, кому спастись не удалось.
Тот, кто сохранит одну жизнь, как будто бы сохранил целый мир. Талмуд: Синедрион 37А
Пролог


Вторник, 27 апреля 1943 года.




Вайс стоял возле пустого поезда и слушал, как постукивает огромный черный локомотив. Это охлаждалась топка. Из ее приоткрытой дверцы ему в нос ударил резкий запах угольной гари.

Те, кого он подхватил, кому помог выбраться наружу из вагона, — мать с маленькой дочкой, сердитый мужчина в очках, старуха и все другие — давно растворились в темноте за спиной Пауля Кагена. Чертов мамзер все еще полагал, будто руководит этим безумным предприятием. Остальные, освобожденные из тюрьмы на колесах, последовали за ними, все до единого направив стопы к берегам Ваддензее. Вайс бросил взгляд вперед, мимо чернеющей громады локомотива. Света сброшенной на парашюте осветительной бомбы, оказалось достаточно, чтобы увидеть, как за дорожной насыпью исчезают последние тени. Разумнее всего было не ждать, а пойти вслед за ними. Всего месяц назад он, ни секунды не раздумывая, так бы и поступил.

Он потрогал желтую матерчатую звезду у себя на груди.

Даже с этой звездой, пришитой к плащу, он прежний Маус Вайс, ликвидатор, работавший на Мейера Лански, сын Руфи Вайс из Бруклинского Браунсвилля, всегда им был — независимо от того, пришита к его груди желтая звезда или нет. Однако теперь он стал вдобавок и кем-то еще.

Маус поднял взгляд к небу. Похожий на палку немецкий самолет пролетел над составом, рокоча двигателями, и взял курс на юг, туда, откуда они прибыли по железнодорожной ветке из Эйтхейзена. Самолет сбросил еще одну осветительную бомбу, и в следующий миг с негромким хлопком, похожим на далекий выстрел, под шелком парашютного купола разлился свет. Шум двигателей стих, и теперь было слышно лишь шипение осветительной бомбы. В ее беспощадном свете все они до одного стали видны как на ладони.

Вайс сделал глубокий вдох, и в нос ему ударил смрад паровозного дыма, однако порыв ветра тотчас принес новый запах — запах соленой воды, совсем, как где-нибудь на Кони-Айленде. Теперь близко. Совсем близко.

— Леонард, что нам делать? — спросила стоявшая за его спиной женщина. Он обернулся и посмотрел на Реку и остальных людей, чьи неясные силуэты маячили во тьме возле локомотива. В ее голосе не было ни гнева, ни раздражения, как он того ожидал. Дождь прекратился, но ее длинные мокрые волосы по-прежнему свисали похожими на сосульки прядями, прилипая к щекам и лбу. Маусу хотелось увидеть выражение ее глаз, но в ночной темноте они казались лишь черными колодцами. Он мысленно наполнил их любовью, которую надеялся в них прочитать.

Он сосчитал стоявших за ней людей. Восемнадцать. Восемнадцать молчаливых фигур, ожидающих, что он им скажет.

Маус пожалел, что не приказал им бежать вслед за основной группой к берегу, куда скоро прибудут лодки. Так было бы лучше для них. Вместо этого он поднес часы ближе к глазам. Света бомбы хватило, чтобы определить время. Половина десятого вечера. Лодки будут у берега через час. За этот час можно успеть пройти последний километр до цели, но для того, чтобы погрузить всех на лодки, времени потребуется раза в два, если не в три, больше. Немцы же где-то совсем рядом, скрытые темнотой, они упрямо идут следом за ними.

Нужно выиграть время.

— Леонард, что нам делать? — повторила вопрос Река. Почти никто из мужчин и подростков, стоявших позади нее, не знал английского. Однако когда он посмотрел на их плохо различимые в темноте лица, то понял, что именно увидел бы, будь в эту минуту немного светлее. Так же как и в грязном, вонючем товарном вагоне, когда он заорал на них, чтобы унять панику, они ждали объяснений. Эти люди были уверены, что у него есть ответы на их вопросы.

Они выполнят все, что он им скажет. Но была одна проблема.

С самого начала превыше всего были для него лишь его собственные интересы. Вот и сейчас у него появилась очередная возможность позаботиться о себе — броситься к берегу и попытаться поскорее унести отсюда ноги. Или же, впервые в жизни рискнуть и сделать что-то для других. И он, к своему удивлению, принял решение, которое одновременно нисколько не удивило его, поскольку он понял, что давно был к нему готов.

— Нужно помещать эсэсовцам преследовать тех, кто уже ушел вперед, — сказал он, когда тени за спиной Реки придвинулись ближе, как будто малое расстояние помогло бы им лучше понять английский. Река перевела его слова. — Мы должны остаться здесь и дать им возможность дойти до берега, — добавил он. Река снова перевела сказанное.

Осветительная бомба как раз проплывала вдоль поезда, и Маус смог посмотреть в лицо каждому. Лица некоторых были напряжены и искажены злобой, другие отвернулись, как будто ничего не услышали. Река кивнула первой, правда, медленно, — даже ей не хотелось оставаться здесь.

— Мы можем укрыться за поездом, — осторожно продолжил Маус. — Они пойдут вдоль насыпи, потому что другого пути нет. Если мы сможем удержать их хотя бы… — Он на мгновение задумался. — Хотя бы на два часа, то остальные успеют скрыться.

Река снова заговорила по-голландски. Еще один кивнул, затем кивнули еще два. Кивнули с пониманием, потому что он объяснил все предельно ясно. Встать на этот путь его подтолкнуло одно неудачное дело. Мейер Лански, или, если быть точным, деньги Мейера Лански, заставили его пойти по нему дальше. И евреи, тысячи евреев, бредущих сейчас в ночи к берегу моря, вынудили его проделать этот путь до конца.

— Ты прав, мы должны это сделать, — произнесла Река решительным тоном и шагнула к нему так близко, что он почувствовал запах ее мокрых волос. Она прикоснулась к его щеке.

— Mijn lijf, — сказала она по-голландски, и он понял смысл ее слов. Моя любовь.

«Черт побери, как же меня угораздило ввязаться в это дело?» — мысленно задался он вопросом и положил руку на ее ладонь.

Часть 1

МАУС

Те, которые освящают и очищают себя в рощах, едят свиное мясо и мерзость и мышей, — все погибнут, говорит Господь. Исаия, 66:17
Глава 1


Четверг, 1 апреля 1943 года.




Маус Вайс, слегка пригнувшись, притаился в дверном проеме. Покуривая «честерфилд», он не сводил глаз с крупного мужчины в парикмахерской на другой стороне Канал-стрит. Что было в принципе не сложно. Человек с трудом помещался в кресле рядом с входной дверью, дверное же стекло было чистым и прозрачным. Тутлс всегда поддерживал идеальную чистоту в своем заведении, и Маус неизменно это ценил. Вот только после этого дня ему придется искать себе нового брадобрея.

Он повернулся спиной к улице и, чтобы укрыться от ветра, поднял воротник пальто. В Нью-Йорке даже в апреле ветер пробирал до костей. Взгляд его был прикован к отражению в витрине напротив, — это была лавка Баумана, в которой продавались дешевые ювелирные украшения, — чтобы быть в курсе каждого движения толстяка в кресле в парикмахерской Тутлса.

Глядя в отражение, Маус поправил шляпу — сдвинул ее примерно на дюйм набок. Затем разгладил лацканы плаща и окинул себя взглядом с головы до ног. Рост пять футов одиннадцать дюймов, можно сказать, великан. Вес сто шестьдесят пять фунтов, неплохо, хотя он прошлым вечером наелся до отвала дома у матери, и теперь плащ слегка обтягивал живот. Небольшой нос, широкие плечи, темно-серые глаза, сильный волевой подбородок, не то, что у какого-нибудь раввина или дешевого шантажиста. И еще кожа. Маус следил за своей кожей. Вот почему он ценил Тутлса, который брил очень хорошо, не нанося порезов. Настоящий виртуоз. Маус похлопал себя сначала по одной щеке, потом по другой. Ему скоро исполнится тридцать один, а у него еще нет и намека на морщины.

Кстати, женщинам его внешность нравилась именно из-за кожи. Никаких бородавок, никаких оспин, — не то, что у большинства его знакомых. Приятное лицо, к которому любой женщине приятно прикоснуться. Маус улыбнулся и увидел в отражении витринного стекла собственную улыбку, а затем дородного мужчину — тот как раз вставал из парикмахерского кресла. Здоровяк пригладил виски, после чего, взяв у Тутлса полотенце, вытер с пальцев масло, которое парикмахер втер ему в волосы.

Маус не знал имени этого человека, даже не удосужился спросить, как его звать. Это не его метод в отличие от Лански, который умеет разговаривать так, что его собеседник, сам того не подозревая, выкладывает ему как на блюдечке всю свою жизнь до самой последней подробности. Маусу не нужно было знать имени этой туши, чтобы его прихлопнуть. Достаточно было иметь причину. Лански велел ему это сделать, и причина появилась. Лански сказал, Маус сделал. Таким вот образом совершались дела.

Здоровяк что-то сказал Тутлсу, и тот рассмеялся нарочито деланным смехом. Маус знал, что парикмахер никогда так не смеялся, — откидывая назад голову и открывая рот. Ни дать ни взять цирковой тюлень в ожидании рыбешки. Он помог своему клиенту влезть в пальто и протянул ему шляпу, которую тот надел, затем открыл дверь. Это сразу подсказало Маусу, что этот тип — важная птица. Лично с ним Тутлс никогда себя так не вел.

Бросив недокуренную сигарету на тротуар, он не стал затаптывать окурок каблуком, зато принялся ждать. Толстяк раздумывал, в какую сторону пойти на восток в Ладлоу или на запад в Орчард. Куда же он все-таки направится?

Впрочем, это неважно. Маус поставил Дьюки ждать на углу, там, где можно пойти в сторону Ладлоу, а Малыш Фарвел будет подстерегать его на пути в Орчард. Если у него случится осечка, то один из них пришьет этого великана.

Пойдет на запад, подумал Маус, и толстяк действительно повернул в сторону Орчарда. Маус крутанулся на каблуках, и уже было сделал шаг, решив, что в витринном стекле направления поменялись местами, однако оказалось, что толстяк все-таки движется на восток, в сторону Ладлоу. Иногда он искренне удивлялся собственной глупости. Что делать? Пришлось развернуться и поспешить в противоположном направлении.

Именно поэтому толстяк и заметил его, или, во всяком случае, ему так позднее показалось. Тот, должно быть, заметил его странное поведение и остановился на секунду, после чего посмотрел на другую сторону улицы. Маус точно не знал, понял ли толстяк, кто он такой, однако он видел удивление в его широко раскрытых глазах. Его будущая жертва развернулась и бросилась наутек.

Это потом он не мог рассказывать об этом без хохота, как, например, Малышу Фарвелу и Дьюки, однако в те мгновения бегство толстяка вызвало у него не столько улыбку, сколько презрительную гримасу. Дородный мужчина был не в состоянии быстро бегать и когда попытался это сделать, бросившись со всех ног в сторону Ладлоу, было видно, как трясутся складки жира у него на затылке.

Маус ни за что бы не позволил, чтобы вместо него беглеца пришил Дьюки, и поэтому бросился следом. Ему не без труда удалось вытащить из кармана пальто револьвер; полы пальто развевались словно на ветру во время прогулки на пароме на Стейтен-Айленде, однако он все-таки выхватил оружие и на бегу сумел взвести курок. Он бежал со всех ног, и расстояние между ним и толстяком с каждой секундой стремительно сокращалось.

— Погоди! — крикнул Маус, в надежде, что беглец обернется, решив, что понял не так и никто не гонится за ним с пистолетом. Маус хотел застрелить его спереди, в лицо, а не в спину. Именно так Лански велел ему пришить этого красавца — выстрелить ему в лицо. Чем бы толстяк ни провинился, дело явно было серьезное — возможно, он обманул Лански или отказался от важной сделки, — но так же, как и имя, причина «заказа» была Маусу совершенно безразлична.

— Погоди! — снова крикнул он, однако толстяк и на этот раз не поддался на уловку и продолжал неуклюже бежать вдоль улицы.

Маус остановился сам, вскинул револьвер — массивный «смит-и-вессон» 38-го калибра со стволом длиной четыре дюйма — и выстрелил бегущему в спину. Раз, два, три. Три пули вонзились в левую часть спины на полпути к лопатке — один выстрел в легкое, Маус знал это — второй на дюйм выше и последний, произведенный в то мгновение, когда толстяк уже падал, вытянув вперед руки, в локоть. На пару секунд он перешел с бега на ходьбу и затем упал на тротуар примерно в футе от поребрика и сточной канавы.

Маус, тяжело дыша, остановился прямо над внушительным телом своей жертвы. Прохожие испуганно замерли или даже присели еще при звуке первого выстрела. Ближе всего к нему находилась какая-то вертлявая девица лет восемнадцати, типичная жительница Нижнего Ист-Сайда, довольно симпатичная, но с избыточным количеством косметики на лице. На мгновение их взгляды пересеклись. Маус улыбнулся ей, и, как ему показалось, она машинально улыбнулась в ответ. Вы только подумайте, ведь у него в руке «смит-и-вессон»!

Дьюки устремился к нему, но не бегом, а быстрым шагом, чтобы прикрыть на тот случай, если что-то случится. Маус хотел сам прикончить жертву, однако на то, чтобы перевернуть эту тушу, у него ушло бы чертова уйма времени. Толстяк весил никак не меньше двухсот восьмидесяти фунтов.

Однако Маус поднапрягся и перекатил толстяка на спину и увидел, что тот все еще жив. На его белой накрахмаленной рубашке не было видно крови, ею был перепачкан лишь рукав на локте. Пули 38 калибра, несмотря на огромную массу жертвы, прошили ее навылет. Зато губы были в крови, которая стекала по обеим сторонам подбородка. Но в глазах толстяка еще теплилась жизнь, и они пристально смотрели на Мауса.

Маус нагнулся над ним, не обращая внимания ни на шум окружавших его прохожих, ни на шарканье подошв Дьюки о мостовую, когда тот подошел к нему ближе. Он наклонился к жертве, чтобы толстяк разглядел его лицо.

— Мейер Лански посылает тебе привет, жирный мудак! — произнес Маус тихо, чтобы девушка, застывшая в дверном проеме в нескольких футах от него, не расслышала его слов. Затем он выпрямился и, нацелив «смит-и-вессон» толстяку прямо в нос, нажал на спусковой крючок. Раз, два. Во второй раз чуть выше первого. Прямо в лоб.

Каждый раз, когда в него впивались пули, тело толстяка дергалось. Маус знал, что уже первая пуля сделала свое дело. «Черт побери, — подумал он, убедившись, что толстяк испустил дух, — такое гладкое бритье и пошло насмарку!»

Вытащив из кармана сложенную пополам пятидолларовую банкноту, он засунул ее в рот мертвецу. Это означало, что убитый имел несчастье перейти дорожку Мейеру Лански.

— Леонард! — раздался у него за спиной голос — негромкий, усталый или просто испуганный. Маус понял, кому он принадлежит еще до того, как обернулся. Тутлс. Старик выскочил из парикмахерской, услышав первые три выстрела.

Ах, Тутлс, подумал Маус, глядя в слезящиеся глаза старого парикмахера, тебе следовало бы промыть ножницы в марганцовке или править бритву на ремне.

Маус поднял «смит-вессон» и навел его на старого парикмахера. Поскольку тот стоял всего в нескольких футах от него, выстрел был бы смертельным. Маус понимал, что это свидетель, — он был предельно осторожен в том, что касалось его ремесла, — и что Тутлса нужно пристрелить прямо сейчас. Ведь парикмахер знал его не только как Мауса, но и как Леонарда Вайса. Под этим именем его больше не знал никто, кроме матери и Мейера Лански.

Но пришить старика у него не поднялась бы рука. Тутлс был настоящий «менш», и хотя Маус знал, что, получив эту работенку, он будет вынужден какое-то время не показывать носа в заведения Тутлса, но такого поворота событий он не ожидал. Откуда ему было знать, что толстяк побежит, заставит броситься за ним в погоню и в результате прикончить его придется рядом с парикмахерской, и Тутлс выбежит, чтобы посмотреть, что случилось.

Маус не выстрелил в Тутлса. Просто не смог, и все. Причиной тому, что толстяк лежал сейчас бездыханной тушей на мостовой, был приказ Лански, и старик-парикмахер здесь ни при чем. То, что он выбежал на улицу, — чистой воды случайность. Смерть Тутлса никак не вписывалась в сегодняшнюю работу, хотя в патроннике и оставался последний патрон, который при желании еще можно было пустить в дело. Но у Мауса не поднималась рука застрелить человека, который умел так ловко и чисто брить.

Вместо того чтобы выстрелить, Маус улыбнулся Тутлсу, хотя и знал, что ничего хорошего из всего этого не выйдет, однако поступить по-другому он не мог. Все, больше никаких выстрелов. На сегодня с него хватит.

Он засунул «смит-и-вессон» в карман пальто и, услышав рядом с собой шаги Дьюки, выпрямился и побежал по северной стороне Канала, туда, где в машине с включенным мотором его поджидал Малыш Фарвел.



— Ты «поц», Леонард, — произнес Мейер Лански, сидевший, точнее, утопавший, среди подушек такого огромного кресла, что он, и без того невысокий, пяти футов роста, казался в нем малолетним ребенком. — Ты это понимаешь?

Маленький Человечек был прав, а когда он прав, то возразить на это нечего.

— Знаю, знаю, но этот Тутлс, он так замечательно бреет. Ты понимаешь, о чем я? Давай вернемся чуть назад. Я просто не смог. Будь у меня побольше времени, чтобы все правильно оценить, — солгал Маус, зная, что чего-чего, а времени у него было более чем достаточно, чтобы принять нужное решение, но пусть уж лучше Лански сочтет его тупым, чем мягкотелым.

Маус старался не встречаться с собеседником взглядом. А ведь никуда не денешься, хочешь не хочешь, а придется заглянуть ему в глаза. А глаза Мейера Лански похожи на затянутые льдом озера.

— Леонард, Леонард, — тихо произнес Лански. — Ты поставил меня в неловкое положение. Этот Тутлс все разболтает полиции, тогда копы возьмут тебя за задницу, и если у тебя случайно развяжется язык… — С этими словами Лански вытянул перед собой руки. — Я знаю, Леонард, знаю, что ты никогда этого не сделаешь. Но я должен учесть все возможные обстоятельства, все варианты. Что, если ты все-таки проговоришься, и в связи с этим делом всплывет мое имя?

Маус поднял голову и осмелился наконец взглянуть Мейеру Лански в лицо.

— Ты же не пришьешь его, верно?

Лански сложил маленькие ручки на брюшке и улыбнулся жутковатой улыбкой. Маус понимал, что искренности в его улыбке ни на грош, не больше, чем в улыбке лицедея.

— Тебе нужно на какое-то время скрыться, залечь на дно, ты ведь и сам это прекрасно понимаешь. По меньшей мере до тех пор, пока я не поручу кому-нибудь поговорить с этим Тутлсом.

Черт! Залечь на дно означало, что кто-то обязательно будет присматривать за ним, чтобы он держал рот на замке. Что касается Тутлса, то его можно считать покойником, потому что Мейер Лански всегда любил зачищать концы.

Лански замолчал и поправил бело-голубой галстук. В просторной комнате с низким потолком стало тихо. Она находилась в дальней части кошерного ресторана «Ратнерс» на Деланси-стрит. Это была специальная комната, выделенная Мейеру Лански для деловых встреч. По личному указанию Лански ее обставили темной мебелью, книжными шкафами, и даже повесили на несуществующих окнах шторы. И это притом, что в комнате не было ни одного окна. Лански с гордостью продемонстрировал ему свой кабинет несколько лет назад, когда Маус в первый раз оказался здесь. Так безопаснее, пояснил Лански.

— Я что-нибудь придумаю, — наконец произнес Лански. — Я никогда не оставляю в беде вас, парней из Браунсвилля, ты же знаешь.

Маус кивнул. Он был одним из немногих оставшихся в живых ребят из старой банды. Он работал с бруклинскими с восемнадцати лет, когда еще не представлял себе, что может быть иная жизнь и иные занятия, кроме ограблений магазинчиков в Куинсе. Он был крут, уже тогда крут, хитер, как лис, как сказал ему Лепке-Бухгалтер прежде, чем привести его к Лански. Так он стал ликвидатором в синдикате Мейера Лански и Лаки Лучано — кем-то вроде жандарма — за что ему полагалось вознаграждение в двенадцать сотен «зеленых» в год.

Газеты окрестили их «Корпорацией убийц», словно их делишки были сродни коммерческой деятельности. Впрочем, так оно и есть. Для Лански криминал был его личным бизнесом, и тем, кто отказывался играть по правилам этого бизнеса, приходилось дорого за это расплачиваться. Тогда Лански вводил в дело «Браунсвилльскую команду», — лично Маус терпеть не мог, когда их называли «Корпорацией убийц», — которая успешно разрешала подобные щекотливые ситуации. Маус гордился тем, что выполняет для Маленького Человечка столь ответственные задания.

Но теперь от старой банды почти никого не осталось. Лепке сейчас в Левенуорте и старается держаться подальше от Нью-Йорка и Синг-Синга, где прокурор штата обязательно отправит его на электрический стул, если заставит федералов его сдать. Был еще такой парень по имени Кид Твист Рилс, который оказался стукачом, за что был выброшен из окна шестого этажа отеля «Хаф Мун», что на Кони-Айленде — причем, на глазах у доброй полдюжины нью-йоркских сыщиков. Были и другие — например, Багси Гольдштейн, которого благодаря «стараниям» Кида Твиста зажарили на электрическом стуле, Менди, которого засадили за решетку, где он не видит белого света… Маус мог бы до наступления темноты вспоминать имена тех, кого уж нет, а те далече, и все равно не успел бы перечислить всех. И, главное, ему было понятно, чем это рано или поздно кончается. Двенадцать лет — целая вечность для ликвидатора. Он уже не молод для такого ремесла, и, как не силился, не смог припомнить «стариков», которые все еще занимаются этим делом. И пусть ему до сих пор везло, рано или поздно удача ему изменит. Неудивительно, что в последнее время он все чаще и чаще стал задумываться о том, что ему делать дальше в жизни.

Но об этом он ничего не скажет Мейеру Лански. Маленький Человечек его не поймет и лишь сделается еще подозрительнее. А вот чего не стоило делать, так это вызывать подозрения у Мейера Лански.

Глава 2


Пятница, 2 апреля 1943 года.




— Значит, это тот самый человек? — спросил Лански, усевшись в дешевое кресло дешевого офиса. Для того чтобы попасть сюда, им пришлось подняться наверх на четыре лестничных пролета.

Маус прислонился спиной к стене и заглянул Лански через плечо. Через полуоткрытое окно рядом с ним снизу доносился гул Бродвея.

— Да, мистер Лански, — проговорил темноглазый мужчина. Должно быть, тот самый Питер Бергсон, о приходе которого Лански сообщил Маусу. — А это Пауль Каген, мистер Лански, — произнес Бергсон. — Пауль, я хочу, чтобы ты познакомился с мистером Мейером Лански.

Каген встал и, перегнувшись через обшарпанный стол, пожал Мейеру Лански руку. На левом глазу у него была черная кожаная повязка. Он был молод, лет двадцати пяти. Маус задался мысленным вопросом, так ли крут этот Каген, как выглядит. Квадратное лицо его было загорелым, как будто всю свою жизнь он прожил под ярким солнцем. Он был жилист и невысок, хотя и был на добрых четыре дюйма выше Мейера Лански. Одет Каген был в костюм, явно взятый напрокат, потому что тот сидел на нем крайне неловко.

Маус заметил, что Каген единственным глазом разглядывал его с головы до ног. Что-то в этом парне вызвало в нем раздражение. Маус улыбнулся, надеясь в душе, что улыбка получилась такая же, как и у Лански, — еле заметная, но зловещая.

Бергсон подтолкнул лежавшую на столе газету.

— Прочитайте вот это, мистер Лански.

Маус заметил лишь, что это «Дейли Ньюс». Имя у Бергсона вполне американское, а вот акцент был явно европейский. Может, поляк, подумал Маус, однако никогда бы не осмелился озвучить это свое предположение, потому что у Лански тоже были польские корни.

Лански слегка писклявым голосом принялся читать газетную статью.

— «Американо-британский план спасения евреев», — произнес он, затем поднял глаза, ожидая объяснений. Лански всегда ожидал объяснений. — Боюсь, я не вполне понимаю вас, Питер. — Он отложил газету и, судя по выражению его лица, Маус решил, что его босс недоволен.

— Нацисты всегда ненавидели евреев, — ответил Бергсон, сразу переходя к сути дела, что Маленькому Человечку явно понравилось. — Но до ноября минувшего года мы не имели представления о масштабах этой ненависти. Евреев не переселяют на Восток, как мы думали, мистер Лански.

Лански слушал его, не проронив ни единого слова.

Бергсон на секунду отвел взгляд в сторону, затем снова посмотрел на собеседника.

— Теперь у нас есть доказательства. В прошлом году Гитлер и его подручные приняли решение об эвакуации евреев.

— Но… — начал было Лански. Бергсон поднял руку, и Маленький Человечек замолчал. Маус еще никогда не видел ничего подобного.

— Для нацистов, мистер Лански, слово «эвакуировать» имеет совершенно иной смысл. Для них оно означает уничтожение. Когда они говорят об эвакуации евреев на Восток, это значит, что они их там уничтожают. Нацисты поклялись эвакуировать всех до единого европейских евреев, мистер Лански, то есть их уничтожить. Уничтожить… Евреев, — произнес Бергсон, и два последних слова прозвучали для Мауса почти как два выстрела из «смит-и-вессона» в того толстяка на Канале.

— Мистер Лански, они устроят облавы, отловят всех евреев до последнего, посадят их в поезда и отправят в специальные лагеря в Польше. Нам известны названия этих лагерей. Собибор. Треблинка. Бельжец. Освенцим. В этих лагерях немцы загоняют евреев в газовые камеры, травят их, как крыс или тараканов. Затем трупы сжигают, чтобы замести следы преступлений. — Бергсон потянулся за лежавшей на столе пачкой «лаки страйк», вытащил сигарету и чиркнул спичкой. Ее запах был одновременно сладковатым и тошнотворным. Нет, спичку Бергсон зажег не просто так. Он знал, что делает. — Они даже придумали для этого нейтральное определение, Sonderbehandlung, особые методы.

В Европе уже давно жестоко обходились с евреями, Маус это знал. Но поезда, лагеря, газовые камеры и сжигание трупов в печах — это были слова, способные изменить буквально все. Поезда, лагеря, газовые камеры, печи. И это немецкое слово, Sonderbehandlung. Длинное слово, как вытянувшаяся на солнце змея.

Похоже, на Лански слова Бергсона тоже произвели впечатление, потому что лицо его приняло каменное выражение. Маус видел такое выражение на лице Маленького Человечка один только раз, когда Лански приказал ему найти Кида Твиста, выдавшего легавым Бухгалтера-Лепке.

— Вы уверены в этом? — спросил Лански. Маус все еще не мог прийти в себя после рассказа Бергсона и даже попытался в точности вспомнить слова этого человека с европейским акцентом.

Питер Бергсон кивнул.

— Да, мистер Лански.

Он положил на стол две фотографии и придвинул их ближе к Маленькому Человечку. На первой был изображен эшелон товарных вагонов и вереница людей в потрепанной одежде, женщин с косынками на головах, мужчин в ермолках, какие Маус часто видел на стариках в Нижнем Ист-Сайде. Две женщины залезали в вагон. Рядом с ними стоял немецкий солдат с винтовкой и улыбался прямо в объектив. На втором снимке был запечатлен еще один эшелон в каком-то другом месте. Вдали виден лес. Возле состава длинная вереница из сотен людей, бредущих от вагонов куда-то вдаль. На заднем фоне, поднимаясь в небо над вершинами деревьев, столб дыма.

— Внимательно посмотрите на вторую фотографию, — посоветовал Бергсон. — Это Треблинка, один из таких лагерей. Видите там, вдали, столб дыма? Он поднимается из печей крематория, в которых немцы сжигают мертвых евреев. Они укладывают трупы штабелями, обливают бензином и поджигают. Этот черный столб, мистер Лански, дым, в который превратились евреи.

Маленький Человечек снова взял в руки вторую фотографию, посмотрел на нее и положил обратно на стол.

— Вы уверены? — повторил он свой вопрос.

Бергсон кивнул.

— Эти снимки были переданы польскому правительству в изгнании. Наши друзья из числа поляков передали их нам. Мы получили их в понедельник.

И опять Лански взял в руки второе фото.

— Сколько? — коротко поинтересовался он, не отрывая глаз от снимка.

— Два миллиона. Возможно, больше. Намного больше.

— Два миллиона… — задумчиво повторил Лански. Маус задумался над этой цифрой. Это столько же, сколько евреев во всем Бруклине. Включая его мать, Малыша Фарвела, старую миссис Бирнбаум, любого из соседей, любого обитателя их района.

— Сначала мы ничего не знали, — продолжил Бергсон. — Затем, в ноябре, до нас стали доходить слухи об эвакуации. О массовом уничтожении евреев. Мы собрали примерно полмиллиона долларов, чтобы рассказать об этом всему миру, напечатать статьи в газетах и провести митинги протеста. Наш последний митинг, устроенный в Мэдисон-сквер-гарден, собрал сорок тысяч человек, мистер Лански. Присутствовали миссис Рузвельт, судьи Верховного суда, более трехсот конгрессменов. Они все обратились с призывом к общественности помочь в деле спасения евреев. Но теперь… — он кивнул на лежащие на столе фотографии, — время митингов прошло. — Бергсон взял в руки «Дейли Ньюс». — Вот в чем будет наше спасение.

— Не понимаю вас, — отозвался Лански. Маус тоже ничего не понимал.

Бергсон отбросил газету.

— Государственный департамент США и дипломатическая служба Великобритании проводят на Бермудских островах двенадцатидневный раунд переговоров, которые начнутся девятнадцатого. В числе других на конференции будет обсуждаться вопрос о том, как защитить евреев стран Европы от Гитлера. Во всяком случае, так было обещано. Впрочем, ни к чему хорошему это не приведет. Конференция обречена на неудачу. Начнутся неизбежные задержки и бюрократические проволочки. Они боятся ввязываться в войну ради спасения евреев, мистер Лански. Будут обещать помощь, однако в конечном итоге не сделают ничего. А с каждый часом в небо поднимается все больше дыма из печей лагерных крематориев.

Маус был ошеломлен и растерян. Он хотел, чтобы Маленький Человечек сказал ему, что последует за этим разговором. Скорее всего, и сам Лански еще ничего толком не понимал.

— Кроме того, они отстранят евреев от участия в конференции, — продолжил Бергсон. — Госдеп заявляет, что никакая еврейская организация, будь то раввины или Еврейский конгресс, не может посылать свою делегацию. От нас готовы принять лишь список предложений, который, — в чем я нисколько не сомневаюсь, — оставят без малейшего внимания. — Бергсон сделал паузу и посмотрел в ледяные глаза Мейера Лански. — В Государственном департаменте США антисемитизм укоренился очень глубоко.

— Я не знаю, чем могу быть вам полезен, — произнес Лански. — Вы же знаете, что я не политик. — С этими словами из серебряного портсигара, который всегда был при нем, он вытащил сигарету. Сигареты, Маус это точно знал, изготавливались вручную по его личному заказу. — Вы попросили меня о помощи, Питер, и я вам помогу. Но я не тот человек, который вам нужен. — Лански щелкнул зажигалкой, закурил и, захлопнув ее, поставил на стол рядом с портсигаром.

Бергсон кивнул.

— Нет, мистер Лански, вы как раз и есть тот человек, который нам нужен. — Маус попытался вспомнить, где находятся эти самые Бермудские острова, кажется, где-то неподалеку от Кубы, однако слова Бергсона и принесенные им фотографии помешали ему припомнить точнее.

— Но как я помогу вам отсюда?.. — начал Лански.

— Есть люди, уверенные, что жизни евреев можно купить, — не дал ему договорить Бергсон. — Нацисты торговаться не станут, но другие правительства вполне на это пойдут. Румыния заявила, что выпустит евреев, если ей за это заплатят.

— Выкуп? — спросил Лански. — Вот уж от чего не жди ничего хорошего…

Бергсон снова перебил его.

— Другие страны хотят убедить американцев и англичан в необходимости бомбардировок концлагерей и железных дорог, по которым наших соплеменников отвозят прямиком в газовые камеры. Возможно, на ряд государств вроде Венгрии можно оказать давление, и они отпустят своих евреев на свободу. Если война обратится против нацистов, особенно в России, кое-кто, возможно, пересмотрит отношение к евреям. Это вероятно, но… — Бергсон пожал плечами.

— Но ни Рузвельт, ни Черчилль не станут нас слушать, — проговорил он. — Поэтому мы должны заставить их выслушать нас. Нужно показать им, что евреев можно спасти. Не умолять и не заниматься сбором подписей под воззваниями, не платить никаких выкупов. Можно сделать и кое-что другое. Нечто такое, что вынудит их оказать реальную помощь.

— Что вы задумали? — спросил Лански.

— Мы должны спасать евреев, только и всего. И должны сделать это сами. Евреи должны спасать евреев, — ответил Бергсон. Маус подумал, что этот парень начинает ему нравиться. Слушая Бергсона, кажется, что его слова исходят от самого Бога, как будто он был раввином.

— Это должно быть нечто внушительное. Грандиозное, я бы сказал, чтобы мир это непременно заметил. Не где-то здесь или там. Не что-то единичное…

— У вас есть идеи на этот счет, — произнес Лански. Бергсон кивнул. — И для этих идей необходимы некие ресурсы. — Бергсон снова кивнул. В следующее мгновение Маленький Человечек потянулся за потертым кожаным портфелем с латунными замками, который он захватил с собой, когда вышел из автомобиля. Даже Маусу было запрещено прикасаться к нему.

Поставив портфель на стол, Лански принялся вынимать из него пачки новеньких хрустящих стодолларовых банкнот. Каждая пачка была запечатана широкой бумажной лентой. И в каждой пачке были стодолларовые банкноты, Маус это сразу понял. Сто сотенных в каждой. Пачек было десять. Лански выложил на стол последнюю, десятую. Маус быстро подсчитал. Десять пачек. В каждой по десять тысяч. Всего сто тысяч. Этого хватит, чтобы кардинально изменить жизнь любого человека, подумал Маус.

Похоже, что Бергсон и Каген были того же мнения. Оба буквально поедали деньги глазами, — так голодный смотрит на тарелку с бифштексом и горкой жареной картошки.

— Когда мы разговаривали по телефону, вы попросили меня о финансовой помощи, пожертвовании, — произнес Маленький Человечек и придвинул одну пачку Бергсону, а другую Кагену. Человек с повязкой на глазу прикоснулся к своей и приподнял уголки банкнот.

— Я даже не знаю, что сказать, — признался Бергсон.

— У вас ведь есть какие-то идеи, — напомнил ему Лански. Маус понял: босс оценивает обоих, наблюдая, как те отнесутся к предложенным им деньгам.

Бергсон оторвал взгляд от пачек и кивнул.

— Да, мистер Лански, у нас с Паулем есть кое-какие идеи. Как я сказал, это должно быть нечто грандиозное. И произойти как можно раньше, до окончания конференции на Бермудах, то есть до тридцатого числа. — Маус мысленно произвел подсчет. Ровно четыре недели. — Мы должны показать миру, что евреев можно спасти, и сделать это, пока весь мир будет следить за работой конференции. И тогда дипломаты, хотят они того или нет, будут вынуждены что-то предпринять. Народ потребует от них действий.

Лански посмотрел на Кагена.

— Питер говорил мне, что вы родом из Германии.

«Интересно, куда он клонит», — подумал Маус.

Каген оттянул повязку на глазу.

— С тридцать четвертого я уже не немец. Моя семья эмигрировала в Палестину.

Маус услышал его акцент и почему-то вспомнил собственную мать, у которой был точно такой же.

— И где же вы находились с тех пор? — поинтересовался Лански.

— То здесь, то там, — уклончиво ответил Каген. По всей видимости, он не в курсе, кто такой Мейер Лански, сделал вывод Маус, иначе вел бы себя по-другому.

— Пауль воевал в Северной Африке, в британской армии, — вмешался в разговор Бергсон. — В составе специальной группы дальнего действия. Они совершали диверсионно-разведывательные рейды в тылу у Роммеля. После того как его ранили, врачи запретили ему находиться на передовой. Это означало, что он больше не сможет убивать немцев. Поэтому он и уволился. — Бергсон улыбнулся. — Я правильно все изложил, Пауль?

Каген ничего не ответил.

— Питер также сказал мне, что вы состояли в «Иргуне», — продолжил Лански. — Вы производили в Палестине бомбы для «Иргуна», верно? — Теперь Маус понял, почему Маленький Человечек позволил Кагену такие вольности. Палестина была его уязвимым местом. Мейер Лански был любитель порассуждать о том, что евреям следует переселиться в Палестину и какие негодяи англичане, которые не отдают им Землю обетованную, и что когда-нибудь у евреев будет свое собственное государство.

За Кагена ответил Бергсон.

— Да, мистер Лански. Мы с Паулем состояли в «Иргуне». Пауль был… — он на мгновение запнулся, как будто решая, что сказать дальше. — Как это лучше сказать? Превосходным знатоком своего дела.

Лански кивнул.

— Питер сказал мне, что вы любите убивать немцев. Это верно? То есть вам это доставляет удовольствие? — спросил он, понизив голос. Этот вопрос чрезвычайно удивил Мауса. Насколько он помнил, босс всегда избегал разговоров об убийствах. Маленький Человечек никогда не говорил напрямую о такой работе. Ему очень не понравилось, когда Счастливчик Майоне распространялся о том, кого и как он пришил.

Каген вытащил из серебряного портсигара Лански сигарету, щелкнул зажигалкой, закурил и ничего не ответил.

— Пауль, мистер Лански спросил… — начал Бергсон, но Лански жестом остановил его и, приподнявшись, подался немного вперед.

— Вы не знаете, кто я такой? Впрочем, я и не ждал, что вы что-то слышали обо мне, — улыбнулся Лански своей коронной ехидной улыбочкой. — Я бизнесмен. Но мой бизнес иногда сторонится закона. Вы понимаете, что я хочу этим сказать? Обхожу закон, только и всего.

Лицо Кагена приняло выражение легкой задумчивости.

— Так вы вор? — спросил он и затянулся сигаретой, взятой из серебряного портсигара. Маус с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. Лански называли многими словами, но сказать про него, что он просто вор, ганеф? Никогда. Это все равно, что сказать про Рокфеллеров, что они обычные карманники.

Лански рассмеялся высоким, писклявым смехом.

— Это не совсем верно. Теперь у меня игорный бизнес. Раньше я занимался нелегальной торговлей спиртным, которое мне доставляли из Канады. Но сегодня мое основное занятие — игорный бизнес.

— Гангстер, — произнес Каген, продолжая курить. До Мауса дошло, что Каген отлично отдает отчет своим словам. Он специально пытается поддеть Лански. — Я видел кинофильмы про гангстеров, в них играл Эдвард Робинсон, — добавил Каген, таким тоном, как будто этим было все сказано. — Вы — гангстер.

Лицо Мейера Лански приняло прежнее каменное выражение. Маус подумал, что стоит запомнить этот примечательный день, когда он дважды увидел у Маленького Человечка такое лицо.

— Меня так больше никто не называет, — заявил Лански.

— Мистер Лански очень важный человек в Нью-Йорке, Пауль, и он заслуживает нашего уважения, — произнес, повысив голос, Бергсон, который явно был недоволен поведением своего спутника.

— Питер попросил меня встретиться с ним и вами и по возможности сделать пожертвование, — сказал Лански, закуривая вторую сигарету. На этот раз он убрал в карман портсигар и «зиппо». — Я пошел ему навстречу, но должен сказать, что по натуре я не слишком щедрый человек. Как я уже упомянул, я — бизнесмен. И я очень осторожен в выборе деловых партнеров. Я знаю Питера и доверяю ему, но не знаю вас. Вы улавливаете мою мысль?

Каген утвердительно кивнул, однако Маус решил, что собеседник все-таки не до конца понял Маленького Человечка.

Лански перевел взгляд на Бергсона.

— У вас есть какие-то идеи, — в третий раз повторил он. Теперь это уже точно не был вопрос. И Маус понял: в интересах собеседника его босса предложить нечто действительное крупное и серьезное.

Бергсон снова кивнул.

— Да, мистер Лански. Кое-что большое, очень большое.

Маус навострил уши, ожидая услышать, что это за большое-большое дело.

— Мы отобьем у нацистов поезд, на котором они повезут евреев в концлагерь, — сказал Бергсон. — Мы захватим поезд и отправим его по другому пути. Мы спасем всех, кто в нем находится, и переправим их в безопасное место. В Англию.

Маус решил, что ослышался.

— Вы действительно сумеете это сделать? — спросил после короткой паузы Маленький Человечек. Бергсон в очередной раз кивнул.

— Да, мистер Лански, сумеем. У нас имеются друзья в Лондоне, у которых есть план, очень хороший план. Они утверждают, что прямо к побережью подходит железнодорожная ветка, неподалеку от города… — Бергсон сделал паузу, как будто припоминая название города. — Эйтхейзен, да, он так называется. Это на севере Голландии. Там их будут ждать лодки. — Снова возникла короткая пауза. — Да, мы сумеем сделать это, мистер Лански, но нам понадобится ваша помощь, — добавил он, кивнув на лежащие на столе пачки денег.

Предложенная идея показалась Маусу безумной.

Казалось, он слышит, как вращаются в миниатюрной головке Маленького Человечка крошечные колесики. Он был уверен, что Лански сейчас скажет, что вся эта затея — «мешуге», чистой воды безумие. Однако вместо этого босс поерзал в кресле и, смерив лично его странным взглядом, посмотрел на Бергсона.

— С вами поедет мистер Вайс. Он проследит за тем, чтобы мое пожертвование было использовано по назначению.

«Неужели я ослышался», — подумал Маус.

— Я не хочу, чтобы мои деньги были истрачены неподобающим образом, — заявил Лански, побарабанив пальцами по ближайшей к нему пачке денег. — Поэтому все решения, связанные с моими деньгами, будет принимать мистер Вайс.

По всей видимости, от Маленького Человечка не скрылось, какие алчные взгляды бросили на пачки сотенных Бергсон и Каген.

Кстати, последний, не тратя времени даром, поспешил вступить в разговор.

— Нет. Мы не преступники, — он указал сначала на себя, затем на Бергсона. — Мы сионисты, мистер Лански, но не преступники.

Маусу было понятно, почему Каген поддразнивал Лански. Одноглазый стремился доказать свое превосходство. Маус тотчас испытал желание перегнуться через стол и показать этому типу, кто на самом деле лучше.

— К тому же он не солдат. Он будет лишь путаться у нас под ногами, — заявил Каген.

Впрочем, Маленького Человечка его слова, похоже, совершенно не обескуражили, хотя Каген держал себя все также нагло. Возможно, из-за все той же Палестины и «Иргуна».

— Это не обсуждается. Не будет мистера Вайса, не будет денег, — сказал Лански, обращаясь к Кагену. — Не беспокойтесь, мистер Вайс сумеет о себе позаботиться. Кроме того, он говорит по-немецки, это тоже может пригодиться.

В комнате стало тихо. Были слышны лишь гудки автомобильных клаксонов, доносившиеся с Бродвея. Маус, как и его босс ждал, что последует дальше.

Каген снова поправил повязку.

— Нет, — возразил он, взглянув единственным здоровым глазом на своего спутника. Далее он заговорил таким тоном, будто никакого Мейера Лански в комнате не было. — Это неправильно. И без того плохо, что мы берем у них деньги, но это… это отравит, испортит нам все. Неужели мы хотим, чтобы весь мир думал, что евреи — преступники? А ведь именно так о нас сейчас и говорят, Питер, во всяком случае, англичане. Неужели ты считаешь, что они позволят нам создать наш Эрец Израиль, если узнают, что мы имели дело с гангстерами? Даже политики перестанут нам доверять. Нет.

— Я уверен, что мистер Вайс справится, — попытался смягчить его Бергсон. Он вопросительно посмотрел на Лански, затем перевел взгляд на Кагена. И Маус понял: они уже обсуждали этот вопрос, причем явно не один раз.

— Нет, Питер, это наш план. Не их, а наш. Взять у них деньги — это одно, но брать с собой их человека? — упирался Каген. — Нет. Я не согласен. Это все погубит.

Маус с трудом сдерживался. Еще никто не осмеливался так разговаривать с Мейером Лански. Он наклонился над плечом Маленького Человечка и в упор посмотрел на Кагена.

— Да кто ты такой, «хохем»? Как ты смеешь разговаривать с мистером Лански, будто он?..

Лански поднял руку, не давая ему договорить. При этом он не стал оборачиваться к Маусу, а продолжал смотреть Кагену в лицо.

— Мы все здесь евреи, верно? Мы все хотим одного и того же.

— Пауль, прошу тебя, — проговорил Бергсон. — Так надо.

Возникшая пауза показалась Маусу бесконечной.

Наконец Каген кивнул и, первым нарушив молчание, заговорил.

— Верно, — произнес он и бросил взгляд на Мейера Лански. — Мы хотим одного и того же, мистер Лански. Да, конечно, я сделаю так, как просит Питер. Потому что он убедил меня, что это лучший способ сотворить чудо.

Из его слов Маус сделал вывод, что это только начало. Каген был «хохем», «визенгеймер», то есть тот, кто себе на уме.

Каген считал, что он слишком хорош для нас, но не слишком хорош для наших денег. Маус уже обратил внимание на то, как жадно он смотрел на лежащие на столе деньги своим единственным глазом. Да, за этим типом придется приглядывать. Уж если кто-то и получит эти денежки, то только не этот «Хаим», посмевший оскорбить самого Мейера Лански.



Лански сидел, утопая в огромном кресле, в своей комнате в глубине «Ратнерса» и разглядывал большую книгу, которую он снял с полки почти сразу, как только вернулся из убогого бродвейского офиса Бергсона. Маус разглядел надпись на корешке книги — «Атлас мира».

Лански перехватил его взгляд.

— Мне понадобилось пять минут, чтобы отыскать город, который упомянул Питер. Эйтхейзен.

— Да, мистер Лански, — отозвался Маус.

— Леонард, я хочу все предельно упростить, — сказал Лански, положив атлас на небольшой столик рядом с креслом. Он никогда не называл его Маус, что было довольно странно, потому что других Маленький Человечек называл только по кличкам — Дьюки, Малыша Фарвела, Лонги и всех остальных. — Мне нужен отчет по всем твоим расходам. — Возможно, Маус кивнул с еле заметным опозданием, потому что Лански продолжил свою мысль. — Я потребую объяснений за каждый потраченный доллар, Леонард.

— Я буду все записывать, не беспокойтесь.

Лански покачал головой.

— Нет, не только это. Ты мой представитель, Леонард, в этой… экспедиции. Иными словами, ты будешь действовать от моего имени, ты понимаешь меня? И я хочу, чтобы я — то есть ты — принимал каждое решение, связанное с деньгами. Ты понял?

Слова «я и ты» сбивали Мауса с толку, но, похоже, смысл сказанного все-таки до него дошел, и он решил проверить свою догадку.

— Если этот Каген захочет потратить деньги на оружие, а я думаю, что такого количества нам не нужно, я говорю «нет». Да, я вас понял.

Лански кивнул:

— Именно. Я сомневаюсь, что Питер или его друг понимают, какую щедрость я проявил.

Маус задумался. Лански опасался, что они растранжирят все его денежки, на которые, как им кажется, они имеют право, хотя сами и называют их бандитскими деньгами. Маус отвел взгляд в сторону. А нет ли в этом подвоха?

— Не думаю, что я подхожу для этого дела, мистер Лански. Возможно, Каген прав.

Лански покачал головой.

— Ты идеальная кандидатура, Леонард.

Интонация, с которой Лански произнес слово «идеальная», расставила все по своим местам. Похоже, этот вариант Лански продумал сразу после случая с Тутлсом. Он знал, что Бергсону нужны деньги, однако не ведал, для чего именно. Он знал, что Мауса нужно на время отправить из города, знал, что нужен кто-то, кто мог бы проследить, на что тратятся деньги. Как всегда, Лански все просчитал на много ходов вперед.

— Вы уже давно решили, что с Кагеном поеду я.

— А еще говорят, что ты туго соображаешь, — улыбнулся Лански. — Давно, хотя и не раньше этой глупой истории с Тутлсом. Но ты действительно идеальная кандидатура, Леонард. Ты говоришь по-немецки. И я верю тебе. — Лански развел руки в стороны, затем снова сложил ладони домиком.

Маус попытался зайти с другой стороны.

— Дело в том, что… может, мне лучше отправиться в Саратога-Спрингс, залечь там на дно и провернуть для вас кое-какие дела на севере? — Маус имел в виду казино, принадлежавшие Лански в северной части штата, вроде местечка Пайпинг-Рок. Он был бы не против несколько недель выполнять непыльную работенку, даже обслуживать игорные столы, пока история с Тутлсом не забудется. — Я хочу сказать, мистер Лански, я делаю неплохие деньги. Что, если меня кокнут при попытке спасти эту жидовню…

Маус был отнюдь не уверен в том, что ему хочется спасать чьи-то жизни. С другой стороны, к этому его подталкивали обстоятельства, а теперь на него еще давили деньги в портфеле у ног Лански. Причем, большие деньги, и ему наверняка кое-что из них причитается, коль ему ради них придется рисковать собственной жизнью. А уж чего, а сообразительности ему не занимать, чтобы понять, чем все это может для него закончиться. Ему нужно заботиться о матери. Его двенадцать тысяч в год — разумеется, немалые деньги — растают как дым, если какой-нибудь нацист пустит пулю ему в голову. И что тогда будет с его старенькой «муттер»?

Лански был человеком неглупым. Он прекрасно понимал, к чему клонит Маус.

— Я тебе вот что скажу, Леонард. Ты получишь премию, если все сложится удачно.

— Премию, мистер Лански?

Лански посмотрел на него из-за сложенных домиком ладоней. Маус на мгновение заглянул в его глаза, похожие на замерзшие озера.

— Три тысячи, если ты справишься и спасешь наших людей, — пообещал Лански. Маус услышал некий намек в словах «наши люди» и напомнил себе, что в присутствии Маленького Человечка не стоит употреблять словечки типа «жидовня». Мейеру оно пришлось не по вкусу, хотя сам Маус не видел в нем ничего оскорбительного, особенно, если ты сам таковым и являешься. Совсем другое дело, если тебя так называет какой-нибудь гой. Еврейчиком, жидком или пархатым. — Это жалование за три месяца. Леонард. Если ты захочешь, то сможешь купить домик для матери. — Мейер Лански, похоже, был в курсе всего на свете, но откуда ему известно о том, что Руфь Вайс мечтает о домике с собственным садиком?

Три тысячи. Черт побери. Совать шею под нож ради каких-то паршивых трех тысяч? Но есть ли у него выбор? Он ведь ликвидатор Мейера Лански и делает все, что ему прикажут. Иначе он закончит жизнь, как Кид Твист, вылетевший из окна гостиничного номера с высоты шестого этажа.

И тогда Маус зашел с последнего козыря, все еще надеясь остаться в стороне.

— Этот Каген. Я ему не доверяю, — сказал он. — Я думаю, что при первой же удобной возможности он пустит мне пулю между глаз и прихватит все денежки. — Это была не совсем ложь, во всяком случае, он не слишком покривил душой, говоря о своем подозрительном отношении к одноглазому. Он провел всего несколько минут в обществе этого человека, и моментально почувствовал к нему неприязнь.

— Именно поэтому тебе и придется проявлять максимальную осторожность, Леонард, — улыбнулся Лански. — Тут уж ничего не поделаешь. Ты же слышал Питера. Дело нужно закончить к концу месяца. Каген — солдат. У него есть боевой опыт. Он знает, что нужно делать.

Маус позволил себе усомниться в последних словах босса. Ведь еще никто не осмеливался браться за операции подобного рода. Каген отвечает за все, сказал Лански, по всей видимости, решив, что вопрос закрыт, хотя, по правде говоря, это было не совсем так.

— Слушайся его, но не спускай с него глаз. Будь осторожен, понимаешь? — Мауса чрезвычайно утомляла манера Мейера Лански разговаривать с ним, как с неразумным ребенком, но он неизменно подыгрывал Маленькому Человечку.

— Я все понял, не волнуйтесь, мистер Лански. Он будет отдавать приказы, но деньги будут у меня. Я буду постоянно следить за ним. Глаз с него не спущу. Ни на секунду.

— Сначала вы отправитесь в Лондон, ты и Каген. Затем оттуда переберетесь в Голландию. В Лондоне свяжешься со мной. Сразу как приедешь — отправишь мне телеграмму. Не забывай, что англичане следят за всеми телеграфными отправлениями, так что будь осторожен, подбирая слова. Ты меня понял? Никто не должен ничего понять, кроме меня. — Маус кивнул, и Лански потянулся за телефонной трубкой. Разговор был окончен. Маус встал и направился к двери. Однако, как только он взялся за дверную ручку, Лански позвал его по имени. Маус обернулся.

— Когда вернешься, получишь новое задание. Тебе все ясно? — Маус кивнул. — Надеюсь, ты понял мой намек, а, Маус? — обратился к нему Лански, причем, впервые по кличке. — Даже не пытайся наложить лапу на эти денежки. И не вздумай никуда исчезать, Маус. — С этими словами Лански улыбнулся своей коронной, еле заметной улыбочкой.

Маус снова кивнул. Не иначе как Лански умел читать чужие мысли. Потому что, положа руку на сердце, он уже успел продумать и такой вариант.



Хорст Пройсс стоял посередине амстердамской улицы Плантаге Мидденлаан и слышал, как в здании «Еврейского театра» завывают и причитают евреи. Их загнали сюда примерно час назад, и они все равно продолжали выть и причитать, причем так громко, что их было слышно даже на улице.

День уже с раннего утра обещал быть хорошим, теплым и безоблачным. Пройсс посмотрел на небо, пытаясь не обращать внимания на долетавшие до него еврейские стенания. Интересно, подумал он, какая сейчас погода в Вене? А что сейчас делает Марта? Он посмотрел на часы. Наверное, одевается и собирается на работу.

— Мы здесь закончили, как я понимаю? — спросил стоявший рядом с ним голландский полицейский. Его вопрос вернул Пройсса из австрийских грез на землю. Он обернулся и посмотрел на человека, следовавшего за ним по пятам как тень. Пит де Гроот, детектив, переданный Службе безопасности в качестве связующего звена для координации действий с полицией Амстердама. Де Гроот был в тесном для его габаритов темно-синем костюме. Шляпу он держал в руке. Тридцать пять лет. Светлые, стремительно редеющие волосы. Одутловатое лицо и уже порядком расплывшаяся фигура. Что-то не видно, чтобы нормирование продуктов питания на нем сказалось, подумал Пройсс.

Кстати, по-немецки толстый голландец говорил вполне прилично.

— Все сходится. Триста пятьдесят девять человек. Точно. Все соответствует вашему списку. — Де Гроот помахал в воздухе стопкой листов. Это были списки тех, кто сегодня подлежал аресту.

Пройсс посмотрел на де Гроота. Лицо детектива сохраняло обычное кислое выражение. Впрочем, неважно. За акцию отвечает он, Пройсс, и если де Грооту не нравится его работа, то это уже его собственные проблемы.

Пройсс перешел на голландский, гордый тем, что говорит на этом языке лучше, чем толстяк-полицейский — по-немецки. Точно так же он не так давно гордился своим знанием русского.

— Ваши люди как всегда оказались надежными помощниками, — сказал он де Грооту. — Передайте мою благодарность вашему молодому капралу. — Он указал на амстердамского жандарма в синем мундире и высокой фуражке, стоявшего вместе с несколькими другими полицейскими у входа в театр. Они с де Гроотом лишь руководили операцией, ее непосредственными исполнителями были полицейские.

— Разумеется, — отозвался де Гроот, уже на родном языке. Было ясно, что ему не терпится поскорее отсюда уйти.

— Можете идти, — разрешил Пройсс. — Я немного задержусь. Сегодня такой прекрасный день. Пожалуй, немного пройдусь пешком. Пусть машина отправится на Ойтерпестраат и остается там.

— Как пожелаете, — ответил де Гроот и, нахлобучив шляпу, дурашливо отсалютовал прижатым к ее полям пальцем, после чего зашагал к черному БМВ. Сев машину, он повернул ключ зажигания и тронулся с места. Рокот мотора неприятно резанул Пройссу слух, совсем как причитания запертых в театре евреев.

Сегодняшняя акция прошла удачно. Евреи давно перестали, получив повестку, являться на место сбора, — теперь они все отлично понимали, — хотя по-прежнему не создавали особых проблем. Никакого сопротивления с их стороны, во всяком случае, в отношении полицейских. Полицейский капрал — молодой и в отличие от де Гроота ретивый — на рассвете вытаскивал евреев из их домов и выталкивал на улицу еще до того, как большинство жителей Амстердама успевали проснуться. Затем капрал и его подчиненные как всегда пригнали их в театр и заперли. В понедельник их погонят к железнодорожному вокзалу, до которого отсюда два километра, загрузят в поезд и отправят в Вестерборк. Пройсс избавит город от трехсот сорока девяти евреев и запишет их на свой счет.

Он зашагал по Плантаге Мидденлаан на запад. До его слуха доносились звуки утреннего города. Амстердамцы шли пешком или, то и дело нажимая на звонки, ехали на велосипедах, и производимый ими шум заглушал крики и вой, доносившиеся из здания театра. По рельсам, проходившим по широкому бульвару, прогрохотал трамвай.

Большинство людей, мимо которых он проходил, отворачивались, заметив его серую форму с рунами на петлицах и фуражку с мертвой головой на тулье, что указывало на его принадлежность к СС. Впрочем, когда Пройсс сел за столик залитого утренним солнцем уличного кафе и заказал официанту кофе, он не стал придавать этому особое значение. Официант, заметив на его левом рукаве нашивку офицера СД — черный ромб с серебром, еле заметно улыбнулся и поспешил выполнить заказ. Даже официанты уважали и опасались людей из Sicherheitsdienst, зловещего полицейского подразделения СС. Так что за столиком кафе он мог чувствовать себя в такой же безопасности, что и в Вене. Но только не в России. В России у партизан имелись автоматы, и они с великим удовольствием стреляли в тех, у кого на рукаве мундира красовалась нашивка СД.

Как же далеко меня занесло, подумал Пройсс, попивая эрзац-кофе со вкусом жженого ячменя. Далеко от Вены, далеко от унылой и бесперспективной работы почтмейстера. Марта по праву гордится им. И действительно, разве он не стал гауптштурмфюрером СС? Как только война завершится и его служба подойдет к концу, они поженятся и поселятся в Вене. Возможно, он станет чиновником НСДАП. Или, не исключено, останется в рядах СД. Он пока еще не решил.

Это напомнило ему о бумаге, которую ему вручил унтершарфюрер СС, когда он уходил из здания старой школы на Ойтерпестраат, где располагался аппарат гестапо и СД. Он быстро пробежал ее глазами и произвел в уме нужные подсчеты.


«Бригадефюреру СС Э. Науманну

Оберштурмбаннфюреру СС В. Геммекеру


Штурмбаннфюреру СС В. Цёпфу


Гауптштурмфюреру СС Х. Пройссу

На сегодняшний день группенфюрером СС Мюллером, 4-е управление РСХА, санкционированы следующие депортационные отправки для специальных акций.
Дата Пункт отправки/назначения Количество
6.4.43 Вестерборк/Собибор 2020
13.4.43 Вестерборк/Собибор 1204
20.4.43 Вестерборк/Собибор 1166
27.4.43 Вестерборк/Собибор 1904
27.4.43 Вестерборк/Терезиенштадт 196
Франц Новак, гауптштурмфюрер СС, 4-е управление РСХА, B-4-a, 1.4.43».