— И не говори им, кто я такой.

— Не буду, — пообещал Лезе, чем немало удивил Кирна. Он посмотрел на старика. Глаза Лезе под мохнатыми бровями казались больше обычного. И хотя Кирн смотрел на него в упор, старый жандарм выдержал его взгляд. Господи, как ему осточертели эти игры! Оторвав глаза от жандарма, он обвел взглядом причал и заметил на другой стороне набережной женщину. В руках у нее было ведро с синей краской и кисть, которой она была готова вот-вот провести по двери дома. Кирн решительно направился в ее сторону. Холодно взглянув на нее, он заставил ее отдать ему ведро и кисть, после чего подвел к ближайшей лодке.

Он уже поднял ногу, чтобы шагнуть на палубу, когда путь ему преградил высокий мужчина. Француз был почти так же стар, как и Лезе, с той разницей, что морщины на его лице были прочерчены резче и глубже, а вот торчащие из-под кепки волосы — гуще и темнее. В них почти не было седины.

— Эта краска, — произнес Кирн по-французски, опуская кисть в ведро и делая несколько синих капель на дощатом настиле палубы. — Она означает, что сегодня лодка в море не выйдет. Может даже, до конца недели. Никакой рыбы. Зато, насколько я понимаю, в доме остались голодные рты.

Говорил он с сильным акцентом, зато эти лягушатники сразу поймут, что перед ними не какой-то там бюрократ в дурном настроении.

— Что вам надо? — спросил француз, смерив Кирна оценивающим взглядом.

Кирн приставил кисть к стеклу рубки.

— Одной лодки нет. Какой именно?

В глазах француза промелькнула тревога. «Выходит, я прав в своем предположении», — подумал Кирн. Одной действительно нет. Что ж, это куда лучше, чем если бы она ушла и вернулась. В этом случае вычислить ее было бы гораздо труднее, тем более что чертовы лягушатники привыкли держать рот на замке.

— Чьей лодки нет? — повторил вопрос Кирн и, когда француз не ответил, провел по стеклу жирную синюю полосу.

Опустив кисть назад в ведро, он повернулся лицом к набережной. Там, где нос лодки упирался в камень причала, выстроились больше десятка рыбаков.

— Сдается мне, краски у вас много, — сказал стоявший в первом ряду старик. Кожа его была тонкой и прозрачной, как первый ледок на лужах. Жилы казались синими трещинами в этом ледке.

— Только троньте меня, и к ночи вы у меня будете за яйца болтаться на веревках в здании школы.

Кирн не был напуган, пока не был. И все же его посетила мысль, успеет ли он опустить ведро и выхватить верный вальтер.

— Что вам надо? — спросил старик. Кирн не ответил. Не выпуская ведро из рук, он обвел пристальным взглядом стоявших перед ним рыбаков. Старик повернулся к хозяину лодки, которую Кирн только что пометил синей краской.

— Ферре, что ему нужно?

— Название отсутствующей лодки, — ответил Ферре из-за спины Кирна.

— Скажи ему, какое нам до этого дело? — крикнул кто-то из толпы. Кирн не разглядел, кто это был. Трус. — Все равно они уже на дне.

— Молчи, ничего не говори ему, — крикнул другой голос.

Толпа придвинулась ближе. Старый рыбак стоял почти вплотную к Кирну. Тот даже уловил кислый запах вина изо рта у француза. Где-то в заднем ряду раздавались недовольные голоса. Кирн посчитал про себя, сначала до пяти, затем до десяти. Увы, старый француз не сдвинулся с места.

— Пилон, — произнес он в конце концов. — Утром в среду он не вышел вместе с нами в море. С тех пор его лодки мы не видели. Ни его самого, ни его дочери.

— Пилон, — задумчиво повторил Кирн.

— Больше ни слова ему, Жерар!

— Клод Пилон, — уточнил старик. — Он всегда выходил в море с дочерью. Аликс ее имя.

Кирн вынул из ведра кисть и помахал ею перед лицом старика, чтобы тот наконец закрыл рот. Ему не нужна история Пилонов от первого колена. Швырнув ведро в море, он протянул кисть французу.

— Идите, ловите свою чертову рыбу, — бросил он рыбакам и шагнул с палубы на причал. Ему показалось, что он проскользнул сквозь толпу рыбаков, словно рыба, которой повезло проскользнуть сквозь ячейки сети.



Аликс вела их на юг, сельскими дорогами, которые подчас казались тоннелями, проложенными среди разросшихся живых изгородей: кусты — это стены, кроны деревьев — крыши. Темные, пропахшие гнилью тоннели. Аликс шагала по ним босиком, чувствуя, как между пальцами чавкает грязь.

Шли они медленно, из-за Эггерса. Зато они знали, куда идут, а вот боши — нет. Минут через пятнадцать свистки у них за спиной стихли. Впрочем, чему удивляться, ведь она знает эту местность как свои пять пальцев. Анри был родом из Кольвиля, это в пяти километрах к западу, и в то последнее лето по воскресеньям они с ним исходили здешние дороги и поля вдоль и поперек. Искали укромные уголки, где можно было заняться любовью. Пустой сарай здесь, заброшенный сад там. И хотя минуло вот уже пять лет, для Аликс это было как будто вчера. Она даже улыбнулась при этой мысли. Сколько раз она прижималась спиной к этой холодной земле, а сверху на нее смотрело лицо Анри, одновременно серьезное и отрешенное.

Но теперь Анри не было, а земля осталась прежней.

Лишь на какое-то мгновение ее ухо уловило рокот мотора, и они как по команде замерли на месте, пригнувшись за поломанной телегой на краю поля. Небо тем временем из черного сделалось серым. Все четверо сидели в укрытии до тех пор, пока грузовик не прогромыхал мимо них.

Они шли около трех часов, чтобы преодолеть пять километров до Этрема, и, когда солнце показалось над деревьями, уже сидели на корточках у ворот дома семьи Тардифф. Аликс по-прежнему сжимала в руках «стэн». Позади нее раздался стон. Это Джунипер посадил раненого Эггерса на землю, спиной к кирпичной стене.

— На той стороне дороги — амбар, — сказа она, указывая на противоположную стену живой изгороди. Деревянные ворота были распахнуты настежь, и в их проеме виднелась каменная кладка амбара. — Там он будет в безопасности.

— А ты куда? — спросил Джунипер, когда Аликс поднялась с места.

— Пойду проверю, дома ли друг отца.

На какой-то миг она поймала на себе взгляд Фрэнка. Нет, она ничего ему не сказала и даже не поманила за собой, однако, подбегая к двери дома, услышала за спиной шорох его шагов по твердой, как корка, земле. Почему-то ей показалось, будто он слегка прихрамывал.

— Похоже, в доме никого нет, — сказал Бринк, встав с ней рядом.

Аликс поднесла к губам палец и указала на сломанную задвижку. После чего одним пальцем толкнула дверь. Та распахнулась внутрь. Вскинув «стэн», Аликс наставила ствол на тускло освещенную кухню.

— Мадам! Месье! — позвала она. — Жозетта!

Ответом ей стало лишь жужжание мух.

Не вытирая ног, Аликс босиком прошла в кухню. Внутри стоял жуткий смрад, как будто на солнце оставили рыбьи потроха и они протухли. Кто-то сорвал с окна плотную занавеску и оставил ее валяться на полу. Из кухни Аликс направилась в другую комнату, откуда исходила еще более мерзкая вонь. Жозетта сидела на стуле, запрокинув назад голову, ноги широко расставлены, подол платья задран выше колен. Сама девушка была черна, как мавр.

— Жозетта, — в ужасе прошептала Аликс, глядя на мертвую подругу. Вокруг глаз мертвой девушки роились мухи. Это явно дело рук немцев. Они ее изнасиловали. Фрэнк шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть почерневший труп девушки, но прикасаться ни к чему не стал. Не говоря ни слова, он направился к двери, и вскоре Аликс услышала, как он поднимается по лестнице. Аликс еще раз посмотрела на Жозетту, и ей тотчас вспомнились евреи.

Выскочив в коридор, она бросилась вдогонку шагам Фрэнка. Взлетев вверх по лестнице, она догнала его на втором этаже, где смрад был почти невыносим. Из-за его плеча она заглянула в комнату. Солнечные лучи падали на квадратную супружескую кровать, освещая два жутких трупа.

Тела лежали рядом, бок о бок, но смотрели в разные стороны. В отличие от второго тела, месье Тардифф не был столь черен. Второй труп к тому же раздулся до неимоверных размеров. Это, по всей видимости, была его супруга. Оба были наполовину закрыты зеленым одеялом.

— Только не входи, — предостерег ее Бринк.

— Они мертвы, — ответила Аликс. Она осталась стоять в дверях, по-прежнему сжимая в руках «стэн», как будто это был не автомат, а якорь, который удерживал ее на одном месте.

— Судя по всему, до нас здесь уже побывали. Причем не просто так. Девушку внизу тоже осмотрели. Я знаю, что они искали, — бубоны, черные шишки. Потому на ней и задрали платье, — пояснил Фрэнк и повернулся к Аликс. — У всех троих была чума.

Чума. Наконец-то это слово было произнесено вслух. Теперь понятно, что за болезнь свела в могилу отца.

Аликс вздрогнула и, выронив из рук «стэн», тяжело опустилась рядом с ним на пол: одна нога согнута в колене, вторая — вытянута вперед. Отец, когда она видела его в последний раз, тоже был черен, как мавр. Ей тогда не давал покоя вопрос, с чего это он так почернел перед смертью. Она смотрела на черные трупы Тардиффов, и глаза ее были сухи. А вот ноги по-прежнему оставались ватными, и она никак не могла найти в себе сил подняться с пола. Матерь Божья!

Фрэнк опустился напротив нее на корточки. Ей хотелось, чтобы он погладил ее. Не он, так кто-то другой. Все равно.

— Хорошо тебя понимаю, — произнес он, глядя в ее зеленые глаза, и положил ладонь ей на колено. Три его пальца были забинтованы. Сами бинты, когда-то белые, теперь были серые от грязи. Какой он все-таки странный, этот американец!

С того места, где она сидела, ей была хорошо видна зеленая коробочка под кроватью. Фрэнк проследил за ее взглядом, согнулся, чтобы лучше рассмотреть, что там такое, и осторожно извлек находку на свет. Eckstein № 5 — так было написано на коробке. Zigaretten. Черные буквы на зеленом фоне.

— Боши, — сказала Аликс. — Только они курят такие.

— Дай мне руку.

Но Аликс упрямо покачала головой и поднялась с пола сама. Колени подкашивались, однако она заставила себя сделать пару шагов к кровати. На виске Тардиффа виднелась темная звезда. Подушка у него под головой тоже была темна — от крови. Его кожа, темно-синего оттенка, плотно обтягивала череп, как будто с тех пор, как она три дня назад видела его в последний раз, старик успел набрать вес.

— Его пристрелили из сострадания? — спросила она, переводя взгляд с одного мертвого тела на другое. Лицо жены Тардиффа было похоже на гнилую тыкву. Аликс хотелось верить, что ее собственный отец в последние минуты не выглядел таким же уродом.

— Нет, сострадание здесь ни при чем, — хрипло ответил Бринк и отбросил пачку сигарет в дальний конец комнаты. — Для сострадания уже слишком поздно.



Волленштейну хотелось кофе. Он был согласен даже на бурду, которую варил Пфафф.

Герр доктор потер глаза. Увы, кофе не было. Он рывком открыл выдвижной ящик письменного стола и оттолкнул в сторону наган, который почему-то первым оказался под рукой. Холодный металл русского револьвера неприятно щекотал кожу. Револьвер этот принадлежал Ниммиху. Тот, в свою очередь, изъял его у одного из украинцев, которые обслуживали лабораторный барак. Отодвинув наган, Волленштейн попытался нащупать порошок аспирина, который, как ему казалось, когда-то там валялся. Увы, ничего.

Тогда он резким движением задвинул ящик и вновь уставился в журнал.

— Все восемь? Ты уверен? — спросил он. Лист бумаги ему ничего не ответил. Ответил Ниммих.

— Да, все восемь. Один в один, — отрапортовал он. — Штамм номер 211. Он сработал.

Волленштейн посмотрел на расплывшегося в улыбке от уха до уха Ниммиха. Тот был его помощником еще со времен Заксенхаузена. Отличный работник. Сообразительный. Особенно если ему подсказать, в каком направлении следует двигаться. Его словам можно доверять.

В отличие от Гиммлера. При мысли о рейхсфюрере тотчас дала знать о себе изжога. А все этот мерзавец Каммлер. Это он науськал рейхсфюрера, чтобы тот отобрал у него его дело. На какой-то миг Волленштейн не смог собраться с мыслями из-за проклятой изжоги. А теперь еще и жуткая головная боль. Гений, кажется, именно так назвал его Гиммлер. А в следующий момент ограбил.

Волленштейн оторвал глаза от бумаги. Было раннее утро, в окно, сквозь зелень листвы, заглядывали солнечные лучи. Когда-то это был сарай, в котором хранились семена и сельхозинвентарь. Теперь же его стараниями старая постройка стала еще одной лабораторией. Его люди прорубили в стенах окна, провели сюда электричество, подвели трубы для горелок, установленных на скамьях вдоль стен. Помещение было десять метров в длину, восемь в ширину. Мощные балки по углам поддерживали черепичную крышу, стены обшиты нестругаными досками. Щели между ними заделали известью, стены изнутри оштукатурили и побелили, чтобы убрать густо разлитые запахи грязи, навоза и сена. Здесь даже зимой было тепло — а все благодаря горелкам, на которых готовились растворы. В общем, это было его самое любимое место на всей ферме.

Если записи Ниммиха верны, то Tiefatmung — дурацкое кодовое название, которое по требованию Гиммлера он должен был употреблять в своих отчетах, — было готово. Штамм под номером 211 был введен четырем из восьми евреев опытного барака серией из пяти инъекций, каждая по кубическому сантиметру, причем первая — как только появились самые ранние симптомы. И штамм номер 211 не дал развиться чуме. Поразительно.

Эта восьмерка, конечно, не выживет. Четверо не получали инъекций, остальным уколы были сделаны лишь спустя сорок восемь часов после появления первых симптомов. Волленштейну вспомнилась маленькая еврейская девочка и как она махала ему рукой через стекло. Она тоже из числа этих восьмерых.

Они с Ниммихом потратили на эксперименты целых четыре года! Начиная с концлагеря Заксенхаузен. Сначала это был туберкулез. Но им тогда заразились не только заключенные, но и охрана. Да что там, эту заразу подцепил даже его личный помощник, Ахтер. Волленштейн запоем читал все, что мог найти по данной теме, — статьи и журналы, и даже съездил за тридцать километров в Берлин, чтобы поработать в библиотеке. Тогда он начал искать лекарство в актиномицетах, которые обитают в хорошо унавоженной земле, а позднее в горле кур. Кстати, первому мысль о курах пришла в голову Ниммиху.

Но тогда антибиотик они так и не получили. Гейдрих вырвал его из Заксенхаузена, а все потому, что начальник лагеря решил, что главврач вверенного ему учреждения понапрасну тратит свои таланты на евреев, педерастов и политзаключенных. Именно Гейдрих уломал японцев предоставить бациллы чумы в обмен — как признался он Волленштейну — на пятьсот килограммов оксида урана и чертежи самолета нового типа. К сожалению, Гейдрих не дожил до прибытия судна из Индокитая, — чехи умудрились подорвать его на гранате в Праге, — однако план был уже запущен в действие, и Гиммлер взял его под свое крыло.

Впрочем, отказываться от идеи туберкулеза Волленштейн тоже не собирался. Он привез с собой в Нормандию Ниммиха, и вместе они продолжили эксперименты, даже тогда, когда уже вовсю кипела работа по производству штаммов чумы по японской технологии. Однажды, когда Волленштейн чистил лабораторное стеклышко, — а эту работу он не доверял никому, — на него снизошло озарение. И туберкулез, и чума имели нечто общее. И то, и другое заболевания вызвали грамм-отрицательные бациллы. Препарат, действующий против одного из них, мог оказаться эффективен и против второго.

И если антибиотик существует, то чуму в качестве оружия можно использовать повсюду, даже вблизи расположения своих войск.

И вот теперь он у них есть! Их долгожданный антибиотик. Волленштейн окрестил его стрептомицин — в честь грибков, из которых он был получен. Он не только останавливал размножение бактерий чумы in vitro, в культурах, помещенных в стеклянные блюдца, но и in vivo, у людей, зараженных легочной чумой. И доказательством тому — выжившие евреи.

Это был его главный аргумент, его главное оружие. Оно не позволит этой парочке — Гиммлеру и Каммлеру — присвоить себе плоды его трудов.

— Что теперь мне делать с этими евреями? — подал голос Ниммих, чем вернул Волленштейна с небес на грешную землю.

— Что?

— С евреями. Что с ними делать?

— Только не отправляйте их в Кан, как других.

— Но ведь у нас нет крематория, — возразил Ниммих. — Зараженных мы ведь всегда…

— Поговорите с Пфаффом, у него наверняка найдется решение, — ответил Волленштейн, прижимая к виску палец. Ему не хотелось думать на эту тему — еврейская девочка с куклой достойна чего-то лучшего. — Скажите Пфаффу, чтобы он все сделал завтрашней ночью. Не хочу, чтобы эти типы из СД глазели на нас, — приказал он Ниммиху. Тот в свою очередь пристально посмотрел на него. Как обычно, один глаз у парня дергался. Это потому, что бедняге постоянно приходится иметь дело с невидимыми тварями. Отсюда и тик. Волленштейн поймал себя на том, что довольно потирает руки, и поспешил убрать их за спину.

— И еще передайте Пфаффу, чтобы они у него не копали собственную могилу. Так и передай.

— Хорошо.

Волленштейн обвел взглядом помещение. Сейчас горела всего одна горелка, над которой в стеклянной бутылке яростно кипела дымчатая жидкость.

— Зачем вам понадобилось это дистиллировать? — поинтересовался он у Ниммиха.

— Я хотел объяснить результаты последних опытов, прежде чем приступать к новым.

— Сколько у нас доз? Вот этого? — Волленштейн постучал пальцами по открытому перед ним журналу.

— Не будет и двух десятков, — ответил Ниммих.

Волленштейн вновь посмотрел на журнал, на колонки и ряды чисел, имен и дат. Имена были еврейские. Интересно, как звали ту маленькую девочку? Сара? Рахиль?

— Приготовь еще, — распорядился он, отрывая глаза от журнала. — Пусть работа идет круглые сутки. Если нужна помощь, возьмите себе в помощь Трауготта и Фрессе. Я хочу, чтобы этого было произведено как можно больше, — с этими словами Волленштейн указал на бутыль с бурлящей внутри жидкостью. — И как можно быстрее.

— Слушаюсь, герр доктор, — ответил Ниммих, кивая.

В моем распоряжении всего четыре дня, подумал Волленштейн. А чтобы довести дело до конца, нужно поднять в воздух «мессершмитты» и «юнкерсы» и под покровом ночи распылить бациллы над Южной Англией, над гарнизонами и портами, где сосредоточены миллионы солдат. В противном случае Гиммлер отнимет у меня результаты моих трудов и отдаст их Каммлеру.

Господи, с какой великой радостью он засунул бы Печника в одну из построенных им же печей, подумал Волленштейн. Это бы решило все его проблемы.

Глава 10

Бринк вдохнул запах амбара, и в какой-то момент ему показалось, будто он наяву видит перед собой молчаливого старика-голландца, своего деда. Как тот сидит на невысокой скамеечке, тягая за соски вымя одной из своих трех тощих коровенок. Деда давно нет в живых, а вот запах остался в памяти. Запах навоза, соломы, сладковатый аромат свежего сена, пыльного зерна. Он, словно табачный дым, вдохнул полную грудь этих запахов, ощущая на языке их вкус, и на минуту закрыл глаза.

А когда открыл, то обнаружил, что никаких животных в сарае нет. Ни коров, ни другой, мелкой живности. Зато в нем стоял грузовик, с налипшей на колеса грязью. Впрочем, грязь уже успела высохнуть и теперь коркой покрывала шины колес. Вместо затянутого брезентом кузова на грузовике был установлен огромный ящик.

Бринк прошел в угол — там Уикенс нагреб охапку сена, чтобы устроить нечто вроде лежанки, — и посмотрел на Эггерса.

— Отвали, — произнес тот и попробовал вымучить улыбку, однако в конечном итоге лишь заскрежетал от боли зубами.

— Сделайте хоть что-нибудь, — произнес Уикенс, отрывая взгляд от раненого приятеля.

Бринк взял руку Эггерса. По дороге от скал он наложил раненому давящую повязку. Увы, за это время бинт уже насквозь пропитался кровью. Ручейки крови вытекали из-под повязки наружу, Эггерсу на запястье. Рука была сломана. Бринк нащупал длинный, толстый валик в том месте, где ей полагалось быть гладкой и плоской.

— Есть еще бинты? — спросил он.

— Это последний, — ответил Уикенс.

— Джуни, пусть этот пидор только еще раз меня тронет, — почти прошептал Эггерс.

Бринк ощущал на себя взгляд Уикенса. Впрочем, и взгляд Аликс тоже. И потому опустился на колени, снял бинт и ощупал края раны. Та была полна крови. Эггерс простонал и попробовал слегка отодвинуться. Пуля прошла навылет, раздробив локтевую кость, а может, даже обе — и локтевую, и лучевую. Не исключено, что пуля задела локтевую артерию, хотя причиной обильного кровотечения могло также стать нарушение мягких тканей. Выходное отверстие было шириной дюйма в полтора. Эггерсу в известном смысле повезло: кость изменила траекторию пули — иначе та наверняка вошла бы ему в грудную клетку. Ткань рубашки была порвана, повторяя кривой путь пули между рукой и телом, пока кусочек свинца искал, где бы ему выйти наружу.

— Он потерял много крови, — сказал Бринк. Пока он осматривал рану Эггерса, руки его даже не дрогнули. Спасибо Нолзу и тому парню на торпедном катере — старые навыки врача быстро возвращались к нему. Взяв у Уикенса санитарную сумку, которую тот извлек из своего рюкзака, Бринк нашел пакетик сульфанида, надорвал бумажную упаковку и обильно посыпал порошком рану — и входное, и выходное отверстия. Затем оторвал полоску ткани от нижней рубашки Эггерса, а также подкладку его пальто и все это плотно закрутил вокруг раны, а для прочности закрепил сверху шнурком от ботинок. Уикенс вытряхнул пыльное одеяло, которое нашел в углу сарая, и накрыл им раненого.

Заметив в санитарной сумке Уикенса шприц с морфином, Бринк вытащил и его. Увы, дыхание Эггерса уже стало частым и поверхностным. У старика начинался шок. Морфин может снять боль, но и убить раненого тоже может. И Бринк сунул шприц в карман пальто.

Он сел, оперевшись на пятки, и неожиданно понял, что будет с Эггерсом независимо от того, приложит он усилия к его спасению или нет. Без надлежащей медицинской помощи старик умрет. Рана и длительная ходьба лишили его последних сил. Возможно, он протянет еще пару дней, но это самое большее. А потом неизбежный конец. Болевой шок или инфекция сделают свое дело.

— Сделайте хотя бы что-то, — повторил Уикенс. В его голосе слышалась слезная мольба.

— Все медикаменты были в моей сумке.

— Тогда почему ты не держал ее как следует, ты, грязный ублюдок! — огрызнулся Уикенс и, схватив Бринка за пальто, рывком заставил подняться на ноги. — От тебя никакой пользы, Бринк. Ты для нас обуза, вот ты кто такой. Это тебе зачем-то понадобилось вставать на скале в полный рост, ты, безмозглый идиот, это из-за тебя Сэм схлопотал пулю! — орал Уикенс, брызжа слюной.

В какой-то момент Бринк подумал, что англичанин его ударит.

— Сделай хотя бы что-то! — крикнул в очередной раз Уикенс и притянул Бринка за ворот пальто почти вплотную к себе. Теперь они смотрели друг другу в глаза.

Бринк уперся англичанину рукой в грудь и, что было сил, оттолкнул от себя. Уикенса он не боялся. Как можно кого-то бояться, когда есть куда более страшный враг, и этот враг наверняка уже разгуливает по его телу.

— Я сделал все, что мог в этой ситуации, — произнес он.

— Джуни, — прошептал Эггерс. Лицо его было бледным, как полотно.

— Сэм, помолчи, прошу тебя, — ответил Уикенс с нежностью в голосе и вновь опустился рядом с раненым.

— Чертовы лягушатники, Джуни, — тихо произнес старик. — Говорил я тебе, что они нас угробят.

— Если мы отвезем его к врачу, у которого есть необходимый инструмент, то кровотечение еще можно будет остановить, — сказал Бринк. — А еще ему нужна кровь. Переливание. Возможно также, что ему придется ампутировать…

— Не хватало еще, чтобы этот ублюдок оттяпал мне руку! Скажи этому недоумку, чтобы он заткнулся, — прошептал Эггерс. Его голос звучал еле слышно, словно далекое эхо чьих-то слов. — Прошу тебя, Джуни.

— Не волнуйся, я ему не позволю, — успокоил товарища Уикенс. — Он к тебе даже пальцем не притронется, клянусь тебе.

В его голосе больше не было ни злости, ни раздражения.

Эггерс его не услышал, потому что впал в забытье.

Бринк подошел к грузовику и опустился на земляной пол, прислонившись спиной к грязному колесу. Аликс тотчас повернулась к нему. Сама она сидела на перевернутом ведре и аккуратно чистила ножом яблоко. Лезвие ножа было длинным, дюймов семь-восемь. Это был тот самый нож, который Уикенс всадил на скалах немцу в грудь. Кожура свисала с яблока длинной спиралью.

— Il va mourir? N’est ce pas? — спокойно спросила она.

В солнечных лучах, проникавших сквозь щели в досках, она показалась Бринку красавицей, хотя тон ее вопроса заставил его внутренне содрогнуться.

— Он умрет? — повторила она вопрос, после чего с хрустом откусила яблоко.

Бринк потер правую ногу над краем башмака — ныло то самое место, где в тридцать седьмом у него случился перелом.

— По-моему, он умрет, — задумчиво сказала Аликс, продолжая грызть яблоко. От спокойствия в ее голосе у Бринка по спине побежали мурашки. Он закрыл глаза и в следующий миг услышал, как огрызок приземлился где-то среди травы. — Где твоя сумка? — поинтересовалась Аликс. — Та, что с медикаментами?

Бринк даже не стал открывать глаз.

— На дне моря, — буркнул он.

Молчание, затем новый вопрос:

— Те таблетки, которые ты мне дал, чтобы я не заболела. Их тоже больше у тебя нет?

— Нет, — ответил Бринк, не открывая глаз. И таблетки, и бесценный А-17, шприц, иглы и все остальное, что еще могло спасти Эггерсу жизнь, сейчас покоятся на морском дне.

— Comme lui, je vais mourir,[23] — заметила Аликс.

Бринк открыл глаза и посмотрел на нее. Нет, не больничные стены придавали ее глазам зеленый цвет. Их яркая зелень была сродни зелени полей на рассвете июньского дня. Его рука вновь потянулась к ее волосам, и на этот раз девушка не отпрянула.

В этом отношении она была почти как Кейт. А Кейт не ведала страха. И не боялась показаться умнее окружавших ее мужчин. Именно это ее качество и привлекло к ней Бринка. Но у Кейт был один недостаток: ее бесстрашие завело ее слишком далеко. Она тестировала актиномицин на самой себе, а все потому, что ничего не боялась. И хотя у Бринка имелись относительно препарата серьезные сомнения, она отказывалась слушать его доводы.

И теперь он надеялся, что Аликс все-таки его выслушает.

Нет, конечно, Аликс не Кейт. Та была посимпатичнее. Ее каштановые волосы вскружили голову не одному мужчине. Зато Аликс ничего не стоило сигануть с катера в море и доплыть до берега. Более того, она не испугалась даже такого громилу, как Уикенс, и бросилась вдогонку за немцами. Несмотря на все ее мужество, Кейт вряд ли бы решилась на такие подвиги.

— Ты не умрешь, — возразил Бринк, медленно поднимаясь с места, и перешел в угол, туда, где рядом с Эггерсом сидел Уикенс. Подняв с пола брезентовую сумку, он вытряхнул из нее картонную коробку размером в полпачки сигарет. Сульфадиазин. Восемь таблеток, так было написано на ней.

— Второй аптечки нет? — спросил он, и Уикенс отвернулся от раненого товарища.

— Нет, — ответил он. — Что ты задумал?

— Хочу их принять.

— Они нужны Сэму.

— Ей они нужны еще больше, — возразил Бринк, кивком указав на опрокинутое ведро, на котором сидела Аликс. Их разговор остался ей непонятен, так как шел по-английски.

Уикенс схватил руку Бринка с зажатой в ней коробочкой с таблетками. Лапища англичанина была подобна железным тискам.

— Немедленно отдай, — рявкнул он и еще сильнее сдавил Бринку руку. Впрочем, уже в следующий миг отпустил.

— Что ты за врач, если ты не можешь помочь человеку с обыкновенной раной?

— Хороший врач, — спокойно возразил Бринк.

— Тогда покажи, на что ты способен.

— Если ты хочешь, чтобы я сидел рядом с ним, хорошо, я посижу. Я даже могу вправить ему перелом. Но сверх этого — ничего.

— Тогда проваливай к чертовой матери, слышишь? — огрызнулся Уикенс.

Бринк отошел назад к Аликс, вскрыл коробочку и, вытряхнув из нее две таблетки, положил их в ладонь девушке. Коробку с оставшимися он сунул в карман своего поношенного пальто.

— Сколько их еще осталось? — спросила Аликс, глядя на таблетки.

— Шесть.

— Их достаточно для того, чтобы?..

— Не знаю.

Аликс, не запивая, проглотила первую.

— Что вы здесь делаете, месье?

— Фрэнк, — поправил он ее. — Называй меня просто Фрэнк.

— Почему ты здесь? — спросила она и поморщилась, стараясь проглотить застрявшую в горле таблетку. — Ты здесь для того, чтобы лечить тех, у кого… чума? — впрочем, она тотчас сама же ответила на свой вопрос. — Не думаю. Без той сумки…

— Я занимаюсь поисками лекарства, — ответил он как можно тише, чтобы его не услышал Уикенс. Иногда лучше сказать правду, хотя в последние годы он почти никогда этого не делал. — Боши… — начал он и запнулся, чувствуя, как она буквально пожирает его своими зелеными глазами. — Мне кажется, боши уже разработали лекарство, способное побороть чуму.

— И это лекарство, — Аликс взяла из ящика еще одно яблоко, пару секунд покатала его в ладонях, затем подбросила вверх. Рука Бринка машинально дернулась следом, и яблоко шлепнулось ему прямо в ладонь. — Где оно?

Ответ на этот вопрос предполагал очередную порцию правды.

— Не знаю. Спроси лучше твоих друзей. Им наверняка что-то известно.

Аликс покачала головой.

— Кто производит чуму, тот производит и лекарство, — сказал Бринк.

— Ты это точно знаешь или просто так считаешь?

— Я так считаю, — ответил Бринк, пожимая плечами.

Аликс несколько секунд пристально смотрела на него, затем кивнула.

— Я отведу тебя к Клаветту, — сказала она. — Это мой товарищ по подполью. Возможно, он знает, откуда взялись эти евреи. И если то, что ты говоришь, правда, то нам с тобой нужен один и тот же бош.

С этими словами она достала из ящика еще одно яблоко и надкусила его. В следующее мгновение из угла донесся голос Уикенса.

— Послушай, доктор, — сказал он по-английски, — если Сэм умрет, я тебя пристрелю. Имей в виду.

— Что он сказал? — поинтересовалась Аликс.

Бринку тотчас вспомнилось, как ее отец дыхнул ему в лицо, и ничего не ответил. Вместо этого он снял с мизинца левой руки полоску пластыря. Два дня. Он прилепил пластырь к грязному серому камешку и зашвырнул его под грузовик.



Дом Пилонов располагался почти рядом с центральной площадью городка. Простая каменная постройка. По бокам от крыльца — по ящику с красными геранями. Как и все другие дома на этой вымощенной булыжником улочке, этот был с обеих сторон зажат соседними.

Из дверей дома, расположенного чуть дальше по улице, вышла женщина. На плечах — шаль, у ног — белая собачонка. Терьер заметил их первым и, несмотря на небольшие размеры, тотчас принял боевую стойку и тявкнул. Его лай эхом прокатился по пустой улице. Женщина обернулась и пристально посмотрела в их сторону. Кирн поспешил в приветственном жесте приподнять поля шляпы и даже улыбнулся. Впрочем, не похоже, чтобы женщина купилась на его улыбку. Здесь уже наверняка знали, кто он такой и что ему нужно, и потому она смерила его колючим взглядом. Собачонка не сдвинулась с места и продолжала лаять.

Жандарм не стал подниматься на крыльцо. Кирн здоровой рукой вытащил из кармана вальтер и пару раз стукнул рукояткой в дверь. От ударов на ступеньки крыльца, словно снежинки, посыпались хлопья отшелушившейся красной краски. Ответа не проследовало. Тогда Кирн стукнул снова, чем вновь вызвал красный «снегопад».

— Их нет дома, — проблеял Лезе.

Нет, в доме явно кто-то был. Кирн слышал за дверью какие-то звуки. Он опустил пистолет стволом вниз, но убирать палец со спускового крючка не стал. Предохранитель тоже был снят.

Наконец дверь приоткрылась на тоненькую щелочку, и в просвет показалось лицо. Женское лицо.

— Слушаю вас, — сказала хозяйка дома, глядя сначала на Кирна, затем на Лезе.

— Откройте дверь! — приказал Кирн. Но женщина, заметив в его руке вальтер, наоборот, поспешила прикрыть дверь. Впрочем, Кирн успел ей помешать — просунул в дверной проем ногу, затем плечо.

— Что вам надо? — спросила женщина, пятясь. Она была невысокой и коренастой. Темные волосы гладко зачесаны назад, лишь на одном виске выбилась непослушная прядь. На вид — как минимум лет под пятьдесят. Жизнь, полная забот и тревог, наложила на лицо свой неизгладимый отпечаток.

— Ваш муж. Где он? — спросил Кирн. Где-то внутри дома заплакал ребенок. Женщина продолжала пятиться. Кирн продолжал наступать на нее, хотя и не спешил подходить слишком близко. Если муж этой женщины нашел евреев Волленштейна и переправил их в Англию, кто знает, может, она тоже заражена.

— Я… я не знаю, где он, — заикаясь пролепетала хозяйка дома. Взгляд ее был по-прежнему прикован к вальтеру.

— Лодки вашего мужа нет у причала. Надеюсь, вы в курсе? Он ушел в море в среду. А сегодня у нас суббота.

Ребенок поднял рев. Кирн помахал вальтером, делая женщине знак пройти дальше. Лезе последовал за ними. Мадам Пилон провела их по короткому коридору в кухню. За длинным старым столом в центре помещения сидел мальчишка лет десяти и медленно жевал кусок хлеба. Другой мальчонка, помладше, сидел на полу в углу рядом с дверью, обхватив руками голову, и то хлюпал носом, то ревел во весь голос. Когда они вошли в кухню, он поднял на Кирна покрасневшие от слез глаза. Никто из обитателей дома не производил впечатление больного. В кухне было чисто, пахло недавно испеченным хлебом.

— Я слышал, что ваша дочь тоже куда-то исчезла, — продолжил допрос Кирн.

— Я не видела их со среды, — ответила хозяйка дома. — Они вместе со всеми отправились в море и не вернулись.

— А где евреи, которых они нашли?

Казалось, он не просто задал ей вопрос, а наотмашь ударил рукояткой вальтера по лицу. Женщина побледнела и поспешила уцепиться за край стола.

— Значит, это не слухи. Они действительно нашли евреев, — ухмыльнулся Кирн. — Больных евреев, насколько мне известно.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

Мальчишка за столом продолжал жевать хлеб, глядя на Кирна какими-то пустыми, безжизненными глазами. Кирн бросил взгляд на второго — того, что сидел на полу. Мальчонка вздрогнул. Похоже, он был напуган не меньше, чем его мать. Но старший от него явно не ждал в будущем ничего хорошего.

— Только не надо мне лгать, — сказал Кирн.

Похоже, женщина успела побороть в себе страх.

— Я не знаю, где мой муж. Он ушел в море и не вернулся.

Кирну уже порядком поднадоел этот разговор. В конце концов, он не из гестапо. Он всего лишь полицейский, и терпение его на исходе. Шагнув в угол, он правой рукой схватил за ворот младшего мальчонку и рывком поставил на ноги. На всякий случай повернув его к себе спиной, чтобы, не дай бог, этот гаденыш не дышал ему в лицо, он приставил к виску ребенка дуло вальтера. Ребенок всхлипнул раз, другой, затем зашмыгал носом.

— Куда делся ваш муж вместе с евреями? — спросил Кирн, будучи в не силах посмотреть женщине в глаза. Тем не менее пистолет от виска мальчика он не убрал.

Лицо ее сделалось красным, лежащая на столе ладонь задрожала.

— Прошу вас, не трогайте его, — прошептала женщина.

Лезе что-то пробормотал, но Кирн сделал вид, что не услышал.

— Ваш муж. Его лодка. Больные евреи, — произнес он. Дуло вальтера по-прежнему упиралось мальчонке в висок. Мальчишка попытался вывернуться, но Кирн удержал его на месте.

— В Англии, — тихо произнесла мадам Пилон и разрыдалась. Где-то в середине рыданий она сумела пробормотать слова «Аликс», «среда», «Англия».

— Вы уверены? — уточнил Кирн.

Женщина кивнула и вновь прошептала: «Англия».

Значит, Англия.

Мальчонка, которого он держал одной рукой, сумел-таки повернуться к нему лицом. Кирн тотчас ощутил на себе его влажное, надрывное дыхание и поспешил отпустить. Мальчишка же бросился к матери и прижался к ее простому синему платью. Кирн вытер лицо рукавом шинели и вновь направил вальтер, на этот раз на женщину.

— Черт бы вас побрал! Тоже мне, любители евреев! — рявкнул он. — Из-за вас теперь по всему побережью гуляет чума!

С этими словами он наставил пистолет ей в лицо. Дуло замерло в считаных сантиметрах от ее носа. Глаза женщины сделались огромными от ужаса, однако просить пощады она не стала. Кирн вторично вытер лицо.

Сидевший за столом мальчишка негромко, но четко произнес «бош». Кирн тотчас обернулся к нему, и их взгляды встретились. Если война продлится еще несколько лет, из этого сопляка наверняка вырастет еще один маки.

Сначала Кирн подумал, а не потянуться ли ему через стол и не врезать ли как следует маленькому нахалу, чтобы в следующий раз знал, что говорит, но вместо этого выдержал паузу. В конце концов, не евреи виноваты, если этот мальчишка болен. Виноват Волленштейн. Бош. Все верно. Враг им всем Волленштейн. И он вновь посмотрел на мать и детей.

— Кто им помогал? — спросил он. — Не могли же они вдвоем своими силами погрузить всех евреев в лодку и переправить их в Англию.

— Я не знаю, клянусь вам, — произнесла мадам Пилон, пытаясь подавить икоту.

— Вам явно что-то известно.

— Нет. Клод мне никогда ничего не рассказывал. И не называл ничьих имен. Мне это тоже ни к чему знать…

Кирн заглянул в ее зеленые глаза и понял, что она лжет. В эти минуты ему страшно хотелось закурить, чтобы перебить неприятный привкус во рту, точно такой же, как и тогда, когда он заглянул в кузов «даймлера». И как бы ни было ему неприятно, но иногда полицейский вынужден прибегать к силе.

— Если вы мне не скажете, обещаю, я сделаю вам больно. Вам и вашим детям, — угрожающе произнес он.

Женщина еще крепче прижала к себе сына.

— Аликс, — произнес сидевший за столом мальчишка.

— Аликс, — машинально повторил Кирн. Мать тотчас прекратила икать.

— Вам нужна Аликс. Потому что она руководит здесь подпольем, — взгляд мальчишки по-прежнему оставался безжизненным. Может, в конце концов, из него не выйдет маки, подумал Кирн. Ведь он только что предал родную сестру. Возможно, у него иные планы.

Кирн опустил пистолет и кивком велел мальчишке продолжать.

— Не говори ему ничего, Жюль! — прикрикнула на него мать.

Мальчишка убрал со лба прядь волос.

— Но ведь отец мертв. Теперь он на дне моря вместе с Аликс.

— Жюль!

— Мама, заткнись, — огрызнулся в ответ мальчишка. Голос его звучал сталью. От этого голоса, от этого взгляда Кирну на какой-то миг сделалось не по себе. Нет, из этого сопляка когда-нибудь точно выйдет преступник. Тем не менее мать прислушалась к его словам и умолкла.

— Я знаю друзей отца и сестры, — продолжал мальчишка. — Они вместе играли в белот.

Кирн вопросительно посмотрел на Лезе.

— Карточная игра, — буркнул француз.

— Она ничего не знает, — добавил Жюль, покосившись на мать.

Интересно, подумал Кирн, отдает себе эта женщина отчет в том, в кого превратится ее сын, когда вырастет?

— Зато я знаю все. Аликс закопала радиопередатчик в саду. Если хотите, я могу показать вам это место.

Кирн отрицательно покачал головой.

— Я следил за ними, когда они играли в белот, и знаю, кто еще состоит в их ячейке.

Кирн направил пистолет на мальчишку. Этого гаденыша следует пристрелить, причем сейчас же, прежде чем у его матери случится разрыв сердца.

— Я отведу вас к ним, — сказал мальчишка, даже не мигнув глазом. — За тысячу франков.

— Жюль! Прекрати…

— За тысячу франков я вас к ним отведу.

— Жюль! Нет!

— Мама, откуда у нас на столе берется хлеб? — спросил мальчишка, глядя на мать полным ненависти взглядом. — Тысяча франков.

— Жюль, если скажешь еще хоть слово!..

— Отца больше нет, мам. Аликс тоже. Так что никто больше не ноет из-за этого дурака Анри, — как ни в чем не бывало гнул свое Жюль. — Они оба утонули — и она, и отец.

Кирн покачал головой и посмотрел на юного предателя.

— У меня нет тысячи франков, — сказал он и сунул вальтер в карман. Пистолет вряд ли поможет ему узнать то, что он хочет узнать, в отличие от денег. Ему стало жаль мадам Пилон.

— Восемьсот, — сказал мальчишка. — И я скажу вам, кто забрал ваших евреев.

В голове у Кирна промелькнула мысль. Если старый рыбак и его дочь уплыли в Англию, к этому времени они либо достигли противоположного берега, либо утонули. Потому что назад они не вернулись.

А раз нет евреев, значит, нет и проблемы. Он так и скажет эсэсовцам. То есть сначала он отчитается перед СС, а затем можно взяться и за поиски любителей карточных игр.

— Мой Клод… — негромко произнесла женщина, по-прежнему прижимая к себе младшего сына. — Аликс.

Кирн отвел в сторону Лезе и приказал ему не выпускать эту женщину и ее детей из дома. Затем, не сказав и слова его обитателям, вышел вон. С силой — так, что на ступеньки крыльца вновь посыпались хлопья краски, — захлопнув красную дверь, он закурил. Наконец-то!

Белый терьер поджидал его через три дома. Хозяйка собачонки отсутствовала. Завидев своего врага, пес тотчас же бросился к Кирну и, как и в первый раз, вскинув передние лапы, залился лаем, как будто знал, что происходило до этого за красной дверью дома Пилонов.

— Прочь! — рявкнул на собачонку Кирн, но терьер и не думал его слушать. Наоборот, подошел еще ближе. — Прочь! — повторил Кирн, на этот раз по-немецки, но пес его не понял. Он явно не знал немецкого. Тогда Кирн бросил в него недокуренную сигарету. Окурок попал псу в нос. Терьер взвыл и, поджав хвост, бросился к своему дому.

«Черт, даже собаки лягушатников, и те ненавидят нас», — подумал Кирн.



С воздуха Нормандия под крылом «шторьха» казалась картинкой, нарисованной на бескрайнем холсте. Каменный амбар с высокой крышей, ферма, окруженная каменной стеной, ряды живых изгородей вокруг лоскутков полей, на которых видны черно-белые точки — пасущиеся коровы. Легкий самолетик потряхивало в утреннем воздухе. Тем не менее Волленштейну удавалось поддерживать небольшую высоту, с которой можно было спокойно пересчитать коров.

Он бросил взгляд через плечо Зильмана на ветровое стекло. Пропеллер превратился в размытое пятно, сквозь которое сложно было рассмотреть, что там впереди. Затем их самолет снова тряхнуло.

— Выше! — крикнул он пилоту в спину.

Зильман покачал головой и что-то крикнул в ответ, после чего ткнул вверх пальцем. Волленштейн скривил шею, пытаясь рассмотреть, что там вверху, за стеклянным колпаком кабины, но там ничего не было, кроме неба и редких облаков. Погода была прекрасной. Интересно, и чего еще ждут союзники?

«Шторьх» накренился влево, описывая небольшую дугу, и взял курс на северо-запад вдоль реки Мердере. Обычно в ширину она не более нескольких метров, но сейчас разлилась на целый километр, если не больше. А все потому, что какие-то умники решили во время прилива открыть шлюзы, и океанская вода устремилась против течения, а когда начался отлив, то снова их закрыли. В результате речушка разлилась по близлежащим полям. Зато теперь, было ему сказано, сюда не рискнет сунуть нос ни один парашютист. Единственной сушей посреди этого искусственного моря теперь был лишь мост в Шеф-дю-Пон и дорога на сваях над болотами.

Проводить пробный полет днем было довольно рискованно, но выбора у Волленштейна не было. Крайний срок, данный ему Гиммлером, истекал через четыре дня. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь засек его «шторьх». В этом случае народ наверняка задастся вопросом, что, собственно, делает здесь этот голенастый самолетик. И ответ на этот вопрос неизбежно приведет к нему. Впрочем, залитые водой болота были самым безлюдным местом на всем Котантене.

— Сбрось скорость! — крикнул Волленштейн. Рука Зильмана легла на панель управления, и грохот мотора сделался тише. — Медленнее! — повторил свой приказ Волленштейн, высунувшись из-за спины пилота, чтобы взглянуть на приборную доску. Стрелка застыла на отметке «восемьдесят». Зильман закрыл дроссель, и стрелка переместилась на отметку «шестьдесят». Внизу на солнце поблескивала разлившаяся до необъятных размеров река.

— Открывай бак! — крикнул Волленштейн, и рука Зильмана снова потянулась к панели управления слева от него. Волленштейн повернулся на сиденье — он не стал пристегивать ремней безопасности, — чтобы посмотреть назад через стеклянный колпак кабины. Сначала он ничего не увидел, но через несколько секунд воздух позади самолета слегка окрасился красным.

Красная краска образовала тонкое облако, которое извивающимся шлейфом тянулось за «шторьхом». Отлично.

— Ниже!

Зильман кивнул, и «шторьх» опустил нос. Самолет подскакивал и дребезжал, но всякий раз, когда Волленштейн оглядывался назад, следом за крылатой машиной, расширяясь на конце до сотни метров, тянулся шлейф красноватого тумана, который затем медленно опускался на воду. Отлично.

Через плечо Зильмана Волленштейн увидел железнодорожную эстакаду. Прямой, словно стрела линией, она пролегла над залитой водой местностью. К северо-западу от нее крошечной точкой темнела какая-то деревня. Волленштейн сверился с картой. Ля-Фьер.

Он смешал краску с квасцами и глиной, затем перемолол ее в порошок, сходный, по его мнению, с порошком чумной культуры. Убедившись, что распылитель работает нормально, он придумал идею дисперсии. Напоследок обернувшись назад, чтобы окончательно убедиться, что все в порядке, Волленштейн заметил в красном шлейфе первое зияние, длиной около двадцати метров. Возможно, в баке закончился порошок.

— Бак пуст? — крикнул он Зильману. Пилот посмотрел на датчик и покачал головой.

— Полон еще на четверть! — последовал ответ.