Фитц-Джеймс О\'Брайен

Что это было?

Признаюсь, не без сильного чувства неловкости я собираюсь поведать вам странную историю. События, о которых я подробно расскажу, столь экстраординарны, что я заранее готов ожидать с вашей стороны недоверие и презрение. Я также заранее готов примириться с этим. Надеюсь, у меня найдется мужество противостоять неверию. После долгих размышлений я решился начать в самой простой и прямолинейной манере рассказ о событиях, свидетелем которых я оказался в июле прошлого года и которые не имеют никаких аналогий среди загадок физической науки.

Я живу в доме №… по 26-й улице Нью-Йорка. Дом этот любопытен в некоторых отношениях. В течение последних двух лет он имел дурную славу, как населенный привидениями. Это большое величественное здание, когда-то окруженное садом, от которого ныне остался только небольшой скверик, используемый для сушки белья. Сухой бассейн фонтана и несколько запущенных, необрезанных фруктовых деревьев свидетельствуют о том, что этот участок в прошлом был приятным, тенистым уголком, полным фруктов, цветов и сладкого журчания воды.

Дом очень просторен. Солидных размеров вестибюль ведет к большой винтовой лестнице, обвивающейся вокруг его центра, а многочисленные квартиры весьма внушительны по габаритам. Он был построен лет пятнадцать-двадцать назад мистером А., известным нью-йоркским коммерсантом, который пять лет назад заставил содрогнуться весь деловой мир своей историей, связанной с колоссальным банковским мошенничеством. Мистер А., как всем известно, сбежал в Европу, где вскоре умер от инфаркта.

Почти сразу же после того, как известие о его смерти достигло нашей страны и было проверено, по 26-й улице распространились слухи, что дом №… населен привидениями. Суд изъял дом у вдовы его прежнего владельца, и в нем оставались жить только смотритель с женой, посланные сюда агентом по недвижимости, в чьи руки он перешел для сдачи внаем или продажи. Эти люди заявили, что их беспокоят странные звуки, а двери дома открываются без видимой причины.

Остатки мебели, разбросанные по различным комнатам, по ночам складывались в кучу неизвестно кем. Непонятные шаги раздавались по лестницам средь бела дня, сопровождаемые шорохом столь же невидимых шелковых платьев и звуками от скольжения невидимых рук по массивным перилам. Смотритель с женой заявили, что жить здесь больше не будут. Агент по недвижимости рассмеялся, уволил их и нанял других. Шумы и сверхъестественные звуки не прекратились.

Соседи разнесли сплетни по округе, и дом оставался незаселенным три года. Несколько лиц вели переговоры о его покупке, но каждый раз перед оформлением сделки до них доходили неприятные слухи, и они отказывались иметь дело с этим домом.

Именно так обстояли дела, когда моей хозяйке, в то время содержавшей пансион на Бликер-стрит и решившей переехать поближе к центру города, пришла в голову смелая мысль снять дом №… по 26-й улице. Поскольку у нее в доме собрались достаточно смелые и философски настроенные жильцы, она изложила нам свой план, откровенно рассказав обо всем, что слышала относительно наличия привидений в доме, куда она хотела нас переселить. За исключением двух робких личностей — морского капитана и человека, недавно вернувшегося из Калифорнии, которые сразу же заявили, что съезжают с квартиры, — все постояльцы объявили, что намерены сопровождать ее в рыцарском вторжении в обиталище духов.

Наш переезд состоялся в мае, и мы были очарованы своей новой резиденцией. Часть 26-й улицы между 7-й и 8-й авеню, где расположен наш дом, — одно из самых приятных мест в Нью-Йорке.

Сады позади домов, спускающиеся вниз чуть ли не до самого Гудзона, летом образуют отличную зеленую аллею. Воздух здесь чистый и бодрящий, обычно дует свежий ветерок прямо из-за реки с Уихокинских высот, и даже запущенный сад вокруг дома, хоть и изобиловал в дни стирки слишком большим количеством веревок, все же обеспечивал нам нам участок земли, на который можно было рассчитывать, как на уютный уголок, где летними вечерами, мы могли в сумерках курить сигары и наблюдать за светлячками, зажигавшими в длинной траве свои фонарики.

Мы, конечно же, как только устроились в доме, стали с нетерпением ждать появления призраков. Наши разговоры за обедом касались исключительно сверхъестественного.

Одного из жильцов, который приобрел книгу миссис Кроул «Ночная сторона природы» для собственного удовольствия, сочли врагом всего сообщества за то, что не купил двадцать экземпляров. Жизнь его заслуживала сожаления, пока он читал этот том. Была установлена систематическая слежка, жертвой которой он и стал.

Если он, по неосторожности, оставлял книгу на секунду и выходил из комнаты, ее немедленно хватали и читали вслух в тайном месте несколько избранных жильцов. Я же обнаружил, что являюсь чрезвычайно важной персоной, поскольку просочились сведения, что я неплохо разбираюсь в истории сверхъестественных явлений и даже написал однажды рассказ, главным героем которого было привидение.

Если вдруг стол или деревянная стенная панель случайно скрипели, когда мы собирались в большой гостиной, мгновенно воцарялась тишина и все были готовы тут же услышать звон цепей и увидеть призрачный силуэт.

После нескольких месяцев психологического возбуждения мы с величайшим сожалением были вынужден признать, что ничего, даже в самой отдаленной степени напоминающего сверхъестественное, не произошло. Однажды слуга-негр стал клятвенно утверждать, что его свечу задула какая-то невидимая сила, когда он раздевался перед сном. Но поскольку я ранее неоднократно был свидетелем того, что этот цветной джентльмен находился в таком состоянии, что мог запросто принять одну свечу за две, то счел возможным предположить: если он сделает еще один шаг по пути пьянства, то это феномен может смениться на обратный, и слуга вообще не увидит ни одной свечи в том месте, где держал одну.

Так обстояли дела, когда произошел случай столь ужасный и непонятный, что у меня до сих пор мутится рассудок при одном только воспоминании о нем. Это произошло десятого июля. После того как ужин закончился, я направился вместе с моим другом, доктором Хэммондом, в сад, чтобы выкурить свою ежевечернюю трубку.

Независимо от определенных интеллектуальных симпатий, существовавших между доктором и мною, нас связывал общий порок.

Мы оба курили опиум. Мы знали тайну друг друга и относились к ней с уважением. Мы вместе наслаждались этим чудесным полетом мысли, этим великолепным обострением способностей к восприятию, этим безграничным чувством существования, когда ты, как тебе кажется, соприкасаешься со всей вселенной. Короче, этим невообразимым духовным блаженством, которое я не променял бы и на горы золота и которое вы, мой читатель, я надеюсь, никогда не попробуете.

Эти часы наркотического счастья, что мы с доктором тайно проводили вместе, регламентировались с научной точностью.

Мы не просто курили наркотик и отпускали наши сны на произвол судьбы — во время курения мы самым тщательным образом удерживали нашу беседу в русле самых ярких и безмятежных мечтаний. Мы говорили о Востоке, стремились воссоздать в мыслях волшебную панораму его сияющих пейзажей. Мы обсуждали наиболее чувственных поэтов — тех, кто рисовал цветущую жизнь, пышащую здоровьем и счастьем, счастливую от обладания молодостью, силой и красотой. Если мы беседовали о «Буре» Шекспира, то подолгу задерживались на Ариэле и избегали Калибана. Мы обращали наши взоры на Восток и видели только светлую сторону жизни.

Умелое раскрашивание хода наших мыслей создавало соответствующее настроение в наших последующих видениях.

Великолепие арабских сказок придавало соответствующий колорит нашим снам. Мы шествовали по узкой полоске травы с королевской осанкой и поступью. Крик rana arborea, вцепившегося своими коготками в кору одичавшего сливового дерева, звучал, словно аккорды божественных музыкантов. Очертания домов, стен и улиц расплывались, подобно дождевым тучам, и перед нами раскрывались невообразимо прекрасные перспективы. Это было восторженное общение. Мы получали еще большее наслаждение от того, что даже в моменты наибольшего экстаза каждый из нас знал о присутствии другого. Наши удовольствия, хоть и вкушаемые индивидуально, все же были связаны друг с другом, вибрируя и двигаясь в поистине музыкальной гармонии.

В тот самый вечер у нас с доктором было в высшей степени метафизическое настроение.

Мы раскурили свои большие пенковые трубки, наполненные хорошим турецким табаком с маленьким черным катышком опиума в середине, который, словно сказочный орех, содержал в своих скромных пределах чудеса, недоступные даже царям; мы расхаживали взад-вперед и беседовали.

Странная извращенная сила направляла ход наших мыслей. Они никак не хотели течь по залитому солнцем руслу, в которое мы упорно пытались их направить. По какой-то необъяснимой причине они постоянно уходили в темные и тоскливые слои сознания, где господствовало постоянное уныние.

Напрасно мы, по старой привычке, переносились на берега Востока и беседовали о его шумных базарах, великолепии времен Гаруна-аль-Рашида, гаремах и золотых дворцах. Из глубин нашего разговора постоянно выплывали черные джинны и раздувались в размерах, как тот из них, которого освободил из медной лампы рыбак, пока они не закрыли в наших глазах все светлое.

Незаметно мы поддались этой колдовской силе, управлявшей нами, и погрузились в мрачные размышления. Мы уже успели поговорить о склонности человеческой натуры к мистицизму и о почти всеобщей любви к ужасному, когда Хэммонд внезапно спросил меня:

— Что, по-твоему, составляет важнейший элемент ужаса?

Вопрос меня озадачил. Я знал, что на свете существует так много ужасных вещей. Споткнуться о труп в темноте; видеть, как однажды довелось мне, женщину, тонущую в глубокой и быстрой реке с дико поднятыми руками и задранным вверх, искаженным от страха лицом, издававшей, пока ее несло течением, истошные крики, от которых разрывалось сердце, в то время как мы, зрители, стояли, застыв от ужаса, у окна, нависавшего над рекой на высоте шестидесяти футов, не в силах предпринять ничего для ее спасения, и безмолвно наблюдавших ее жуткую агонию.

Разбитые останки корабля без видимых признаков жизни, дрейфующие в океане, при встрече выглядят страшным предметом, вызывающим ужас, истинные размеры которого скрыты. Но тогда у меня впервые появилась мысль, что должно быть какое-то одно величайшее и самое главное воплощение страха — некий Король ужасов. Кем он может быть, какая последовательность событий порождает его существование?

— Признаюсь, Хэммонд, — ответил я своему другу, — никогда об этом не задумывался. Я чувствую, что должно существовать Нечто, более ужасное, чем что-либо другое. Однако не рискну дать даже самое общее определение.

— Я немного похож на тебя, — ответил он. — Чувствую, что способен выдержать более сильный страх, чем любой, когда-либо пережитый человеческим сознанием. Нечто, сочетающее в страшной и неестественной комбинации прежде считавшиеся несовместимыми элементы. Ужасны голоса в романе Брокдена Брауна «Уайленд», равно как и облик Обитателя порога в «Занони» Бюльвера. Но, — добавил он, мрачно покачав головой, — существует нечто более ужасное…

— Послушай, Хэммонд, — перебил я, — давай не будем говорить об этом, Бога ради! Мы будем страдать из-за этого, зависеть от него.

— Не знаю, что на меня сегодня нашло, — ответил он, — но в моем мозгу рождаются всевозможные загадочные и ужасные мысли. Я чувствую, что смог бы написать историю, подобно Гофману, если бы только был мастером литературного жанра.

— Ну, уж если мы станем гофманистами в нашей беседе, то я иду спать. Опиум и кошмары никогда нельзя соединять вместе. Ох, как здесь душно! Спокойной ночи, Хэммонд!

— Спокойной ночи, Гарри! Приятных тебе сновидений.

— А тебе, зануда несчастный, джиннов, вурдалаков и колдунов.

Мы распрощались, и каждый отправился искать свою комнату. Я быстро разделся и лег в постель, взяв с собой по обыкновению книгу, которую читал перед сном. Я открыл ее, как только положил голову на подушку, и тут же отбросил книгу в дальний угол комнаты — это была «История монстров» Гудона, забавная французская книжонка, которую я незадолго до того привез из Парижа. Но в моем нынешнем состоянии ее никак нельзя было считать приемлемой. Я решил сразу же заснуть; поэтому, убавив газовую лампу, сделал так что на конце трубки осталась лишь маленькое пятнышко голубого мерцающего света, и настроился на сон.

В комнате стояла полная темнота. Мельчайшая частица газового света, продолжавшего гореть, еле освещала пространство в радиусе трех дюймов от горелки. В отчаянии я прикрыл глаза рукой, пытаясь хоть как-то отгородиться даже от темноты, и попробовал не думать ни о чем. Напрасно. Странные темы, затронутые Хэммондом в саду, никак не уходили из моей головы. Я боролся с ними, воздвигал крепостные валы из пустого сознания, чтобы преградить им дорогу. Они все равно роились у меня в мозгу.

Пока я лежал как труп, надеясь, что путем полного физического бездействия ускорю наступление желанного отдыха, произошел ужасный инцидент. Как мне тогда показалось, с потолка прямо мне на грудь упало Нечто, и в следующее мгновение я почувствовал, как две костлявые руки схватили меня за горло, стремясь задушить.

Я не трус и обладаю значительной физической силой.

Внезапность нападения, вместо того чтобы ошарашить меня, до предела напрягла все мои нервы. Мое тело действовало инстинктивно до того, как мозг успевал осознать все ужасы моего положения. Через мгновение я обхватил существо мускулистыми руками и сдавил его со всей силой отчаяния, прижимая к своей груди. Через несколько секунд костлявые руки, сомкнувшиеся у меня на горле, ослабили давление, и я сумел вздохнуть. Потом началась необычайно напряженная борьба.

Находясь в глубочайшей темноте и не имея ни малейшего представления о природе Существа, которое столь внезапно на меня напало; чувствуя, как мои руки все время соскальзывают из-за того, что, как мне показалось, мой противник был совершенно голый, и ощущая, как острые зубы кусают мое плечо, шею и грудь; будучи вынужденным каждую секунду защищать свое горло от его сильных и подвижных рук, которые не могли одолеть никакие мои усилия, — вот при каком стечении обстоятельств мне пришлось бороться, призвав на помощь все свои силы, волю и мужество.

Наконец, после безмолвной, изнурительной смертельной борьбы, я подмял под себя нападавшего после ряда невероятных усилий.

Оказавшись наверху и поставив колени на его невидимую грудь, понял, что одержал победу и остановился на мгновение, чтобы передохнуть. Я слышал, как существо подо мной тяжело дышит в темноте, и почувствовал неистовое биение его сердца. Оно, по всей видимости, столь же устало, как и я; это несколько успокаивало. В этот момент я вспомнил, что обычно кладу под подушку перед тем, как лечь спать, большой желтый шелковый носовой платок. Я мгновенно сунул руку туда — он был на месте. Через несколько секунд я кое-как связал руки нападавшему.

Я почувствовал себя в относительной безопасности.

Теперь мне осталось прибавить свет и, разглядев, что представляет из себя нападавший, поднять на ноги соседей. Признаюсь, мною двигала определенная гордость за то, что не поднял тревогу раньше; я хотел обезвредить его один и без чужой помощи.

Не ослабляя хватки ни на мгновение, я соскочил с кровати на пол, таща за собой своего пленника. Мне надо было сделать всего несколько шагов, чтобы достать до газовой горелки; эти шаги я сделал с величайшей осторожностью, словно тисками сдавив существо.

Наконец я оказался на расстоянии вытянутой руки от крошечного язычка голубого света, указывавшего, где находится горелка. Я молниеносно высвободил одну руку и пустил свет на полную мощность. Потом я повернул голову, чтобы взглянуть на пленника.

Даже не буду пытаться описывать свои чувства в то мгновение, когда полностью загорелся газ. Наверное, я закричал от ужаса, поскольку менее чем через минуту моя комната заполнилась жильцами дома.

Теперь я содрогаюсь от одной только мысли об этом — я не увидел ничего! Да, одна моя рука мертвой хваткой держала дышащую, шевелящуюся телесную форму, а второй рукой я со всей силой сдавил горло, столь же теплое и явно телесное, как и мое собственное. Тем не менее, чувствуя в своих объятиях живое существо, его тело, прижатое к моему, в ярком свете сильной струи газа я не видел ничего.

Даже очертаний… Даже испарений!

До сих пор не могу осознать то положение, в котором я тогда оказался, не могу в деталях вспомнить этот поразительный случай. Воображение напрасно пытается разрешить этот парадокс.

Оно дышало. Я чувствовал своей щекой его теплое дыхание. Оно бешено вырывалось, у него были руки. Они хватали меня. Кожа была гладкой, как моя. Оно лежало, плотно прижатое ко мне, твердое, как камень, — и тем не менее полностью невидимое.

Удивительно, почему я тогда не упал в обморок и не сошел с ума. Наверное, меня спас какой-то чудесный инстинкт, поскольку вместо того, чтобы ослабить хватку, которой держал ужасную Загадку, я, казалось, обрел в этот ужасный момент дополнительные силы и так крепко сдавил невидимку, что почувствовал, как тот дрожит в агонии.

Как раз в этот момент в мою комнату вошел Хэммонд. Как только он увидел мое лицо, которое, как мне кажется, представляло собой ужасное зрелище, то бросился ко мне, воскликнув:

— Боже мой, Гарри, что случилось?!

— Хэммонд! Хэммонд! — кричал я — подойди сюда. О, это ужасно! Когда я лежал в постели, на меня напал тот, кого я сейчас держу в руках, но я его не вижу — не вижу!

Хэммонд, без сомнения, пораженный непритворным ужасом, написанным на моем лице, сделал один или два шага в мою сторону с беспокойным и озадаченным видом. Со стороны донеслось довольно четко различимое хихиканье. Этот сдавленный смешок взбесил меня.

Смеяться над человеком в моем положении! Это была наихудшая разновидность жестокости. Теперь я могу понять, почему вид человека, изо всех сил сражающегося, как может показаться, с пустым воздухом и зовущего на помощь в его борьбе с галлюцинацией, может показаться смешным и нелепым. Тогда мой гнев, направленный против этой смеющейся толпы, был столь велик, что, будь у меня силы, я бы прибил их всех на месте.

— Хэммонд! Хэм! — снова закричал я в отчаянии. — Ради Бога, подойди ко мне. Я не могу долго держать эту… эту тварь. Она меня пересиливает. Помоги! Помоги!

— Гарри, — вполголоса произнес Хэммонд, подойдя ко мне, — ты выкурил слишком много опиума.

— Клянусь тебе, Хэммонд, это не галлюцинация, — возразил я столь же тихо. — Разве ты не видишь, как у меня все тело сотрясается от его рывков! Если не веришь, убедись сам. Потрогай.

Хэммонд шагнул вперед и протянул руку к месту, которое я указал. Он издал дикий крик, полный ужаса. Он тоже ощутил его!

Через мгновение Хэммонд нашел где-то в моей комнате длинную веревку, а еще через мгновение уже обматывал и обвязывал ею невидимку, которого я держал в своих руках.

— Гарри, — произнес он хриплым, возбужденным голосом: хоть он и сохранял присутствие духа, но был глубоко взволнован. — Гарри, теперь все в порядке. — Отпусти его, дружище, если устал. Тварь не может двигаться.

Я был совершенно измучен и с удовольствием ослабил хватку.

Хэммонд стоял, держа в руке концы веревки, которой был связан невидимка, в то время как перед собой он видел лишь спутанную веревку, самостоятельно державшуюся в воздухе. Она туго стягивала вокруг себя пустое пространство. Я никогда не видел человека, охваченного таким благоговейным страхом. Тем не менее его лицо выражало все мужество и решимость, какими он только обладал. Его губы, хоть и побелевшие, были твердо сжаты, и даже на первый взгляд было ясно, что он, хоть и испуган, но не обескуражен.

Замешательство, смятение и ужас, распространившееся среди жильцов дома, которые стали свидетелями необычной сцены между Хэммондом и мною, наблюдавшими всю пантомиму связывания вырывавшегося невидимки, следившими за тем, как я чуть с ног не падаю от изнеможения, когда моя задача тюремщика была выполнена, — не поддаются описанию! Слабонервные сбежали. Немногие оставшиеся сбились в кучу около двери; их нельзя было заставить приблизиться к Хэммонду и его пленнику. Все же сквозь их ужас пробивалось недоверие. Им не хватало мужества, чтобы удовлетворить свое любопытство, но они все равно сомневались.

Напрасно я просил некоторых из своих соседей подойти поближе и на ощупь удостовериться в присутствии в этой комнате живого невидимки. Они не верили, но и не осмеливались рассеять сомнения. Как может осязаемое, живое, дышащее тело быть невидимым, вопрошали они. Мой ответ был следующим. Я дал знак Хэммонду, и мы вдвоем, борясь с боязливым отвращением от соприкосновения с невидимкой, подняли его, связанного, с пола и поднесли к моей кровати. Оно весило примерно столько же, сколько мальчик четырнадцати лет.

— Теперь, друзья мои, — произнес я, когда мы с Хэммондом подняли невидимку над кроватью, — я могу дать вам наглядное доказательство того, что здесь находится твердое весомое тело, которое вы, однако, не можете видеть. Будьте добры, посмотрите внимательно на поверхность постели.

Я был поражен своим спокойным отношением к этому страшному происшествию, но уже избавился от первого испуга и чувствовал нечто вроде гордости ученого, которая взяла верх над всеми остальными эмоциями.

Взгляды присутствующих немедленно обратились к кровати. По условленному сигналу мы с Хэммондом отпустили существо. Раздался глухой звук, который обычно издает постель, когда на нее ложится человек. Деревянные части кровати тут же заскрипели. На подушке и на самой постели обозначилась отчетливая вмятина. Толпа, наблюдавшая за этим, издала глухой возглас и бросилась бежать. Мы с Хэммондом остались наедине с нашей Тайной.

Некоторое время мы молчали и слушали слабое, неровное дыхание существа на постели, наблюдая за шевелением постельного белья под вырывавшимся существом. Потом Хэммонд нарушил молчание.

— Гарри, это ужасно.

— Да, ужасно.

— Но не необъяснимо.

— Не необъяснимо! Что ты имеешь в виду? Такого не случалось с сотворения мира. Я не знаю, что сказать, Хэммонд. Слава Богу, что я не сошел с ума и это не безумная фантазия.

— Давай поразмыслим немного, Гарри. Мы имеем твердое тело, которое можем пощупать, но не можем видеть. Однако разве в природе не существует никаких аналогов этому феномену? Возьми кусок чистого стекла. Он осязаем и прозрачен. Определенные химические примеси — вот все, что мешает ему быть настолько прозрачным, чтобы быть невидимым. Имей в виду: теоретически вполне возможно изготовить стекло, настолько чистое и однородное по молекулярному строению, что солнечные лучи пройдут сквозь него, как сквозь воздух, преломляясь, но не отражаясь. Мы не видим воздух, но ощущаем его.

— Это все хорошо, Хэммонд, но ты говоришь о неживых субстанциях. Стекло не дышит, воздух тоже не дышит. А у этого существа есть сердце, которое бьется, воля, которая им движет, легкие, которые вдыхают и выдыхают воздух.

— Ты забываешь о явлениях, о которых мы в последнее время так много слышим, — возразил доктор серьезно. — На собраниях, именуемых «спиритическими сеансами», невидимые руки оказываются в руках сидящих вокруг стола — теплые, телесные руки, в которых пульсирует смертная жизнь.

— Что? Значит, ты думаешь, это…

— Я не знаю, что это, — последовал торжественный ответ, — но я с твоей помощью тщательно разберусь в этом деле.

Мы бодрствовали всю ночь напролет, выкурив множество трубок, у постели неземной твари, которая беспокойно металась и тяжело дышала, пока не выдохлась. Потом по спокойному, упорядоченному дыханию мы поняли, что невидимка спит.

На следующее утро весь дом был на ногах. Жильцы толпились на лестничной площадке около моей двери, а мы с Хэммондом были героями дня. Нам приходилось отвечать на тысячу вопросов о состоянии нашего необычного узника, поскольку никого в доме, кроме нас, нельзя было уговорить зайти в мою спальню.

Существо бодрствовало. Об этом свидетельствовало конвульсивное шевеление постельного белья. В этом зрелище, во всех этих вторичных признаках ужасных корчей и агонистических порывов к освобождению, которые сами по себе оставались невидимыми, было что-то по-настоящему жуткое.

Мы с Хэммондом всю ночь ломали себе голову над тем, как определить форму и общий облик нашего загадочного пленника. Судя по движениям наших рук по коже существа, его очертания были человеческими. У него были рот, крупная, гладкая голова без волос; нос, который, однако, еле поднимался над щеками, а его руки и ноги на ощупь были, как у мальчика. Поначалу мы хотели положить его на ровную поверхность и очертить контуры мелом, как это делают сапожники с ногой. Этот план был отвергнут по причине его бесполезности. Такой контур не дал бы ни малейшего представления о его телосложении.

И тут мне пришла в голову счастливая мысль. Мы можем отлить его в гипсе. Это даст нам твердую фигуру и удовлетворит все наше любопытство. Но как это сделать? Телодвижения существа нарушат процесс схватывания и разрушат форму. Еще одна мысль: почему бы не дать ему хлороформ? У него были респираторные органы — это с очевидностью следовало из его дыхания. Если довести его до бесчувственного состояния, с ним можно будет делать все что угодно.

Послали за доктором X.; как только достопочтенный медик оправился после первого шока, вызванного изумлением, он дал ему хлороформ. Через три минуты мы смогли снять путы с тела невидимки, и лепщик деловито начал покрывать невидимые формы мокрой глиной.

Еще через пять минут у нас была готовая форма для отливки, а к вечеру — приближенная копия Загадки. Существо имело человеческий облик — искаженный, грубый, ужасный, но все же человеческий. Оно было небольшим, не более четырех футов и нескольких дюймов ростом, но мышцы на конечностях были развиты необычайно сильно. Его лицо по отвратительности превосходило все когда либо виденное мною.

Густав Доре, Калло или Тони Джоханнот даже вообразить не могли ничего столь же ужасного. В одной из иллюстраций последнего к «Путешествию куда угодно» есть лицо, напоминающее эту тварь, но не равное ему. Наверное, так должен выглядеть упырь. Похоже, он мог питаться человеческой плотью.

Удовлетворив свое любопытство и взяв со всех в доме клятву не разглашать тайну, мы оказались перед вопросом: что делать с нашей Загадкой? Держать такое чудище в доме было нельзя, равно как нельзя было отпустить его гулять по свету. Признаюсь, я бы с радостью проголосовал за уничтожение твари. Но кто мог разделить со мной ответственность? Кто бы взял на себя казнь этого ужасного подобия человека? Этот вопрос торжественно обсуждался не один день. Все жильцы покинули дом. Миссис Моффат была в отчаянии и угрожала нам с Хэммондом всеми видами судебного преследования, если мы не уберем Чудовище. Наш ответ был: «Мы съедем с квартиры, если вам так угодно, но отказываемся взять с собой эту тварь. Уберите ее сами, если хотите. Она появилась в вашем доме. На вас и лежит ответственность». Ответа, разумеется, не последовало. Миссис Моффат ни за что не могла найти человека, который согласился хотя бы подойти к Тайне.

Самым необычным во всем этом деле были то, что мы совершенно не представляли, чем питалось существо. Перед ним клали любую пищу, которую мы только могли предложить, но оно к ней не притронулось. Было ужасно находиться рядом с этим существом день за днем, видеть, как шевелится белье, слышать тяжелое дыхание и знать, что оно умирает от голода.

Прошли десять, двенадцать дней, две недели, а оно все еще жило. Биение сердца однако день ото дня становилось слабее, и наконец почти прекратилось. Было ясно, что невидимка умирает из-за недостатка питания. Пока, продолжалась эта чудовищная борьба за жизнь, я чувствовал себя жалким и не мог заснуть. Сколь бы ужасным ни было это существо, мне было жалко его при мысли, какие муки оно испытывает.

Наконец оно умерло. Однажды утром мы с Хэммондом нашли его в постели окоченевшим. Сердце перестало биться, а легкие — дышать.

Мы спешно похоронили его в саду. Это были странные похороны — сбрасывание невидимого трупа в сырую яму. Отливку его фигуры я отдал доктору X., который поместил ее в своем музее на 10-й улице.

Поскольку я собираюсь в длительное путешествие, из которого могу и не вернуться, я составил это описание самого странного происшествия из всех известных мне.