М. Р. Джеймс

Соседская межа

Те, кто проводят большую часть времени за чтением или написанием книг, склонны обращать особое внимание на книжные скопления, которые попадаются им на пути. Они не могут пройти мимо магазина, прилавка или даже книжной полки в спальне, не прочитав хотя бы несколько заглавий, и если им случится найти там что-нибудь неведомое, хозяин может больше не утруждать себя размышлениями о том, чем занять гостей. Собрать вместе разрозненные тома, вылечить и привести в порядок издания, которые нерадивая домохозяйка довела до апоплексического состояния — все это вызывает у них живое сострадание и требует немедленного вмешательства. Такие занятия приносят истинное счастье, и потому, случайно открыв томик восемнадцатого века в восьмую часть листа, дабы посмотреть «о чем же это», и заключив через пять минут, что он стоит нынешнего сладостного уединения, я дождливым августовским вечером добрался до Беттон-корт…

* * *

— Вы начали в отточенном викторианском стиле, — заметил я. — Так будет и дальше?

— Соблаговолите вспомнить, — ответил мой друг, глядя на меня поверх очков, — что я и сам викторианец как но рождению, так и по образованию — и что от викторианского дерева небезрезонно ожидать викторианских плодов. Вспомните, кроме того, какое чудовищное количество глубокомысленной ерунды пишут нынче о викторианской эпохе. Вот, например, — продолжал он, положив на колени свои записи, — статья в литературном приложении к за вчерашний день — «Годы одряхления» — в состоянии ли она… конечно, в состоянии, но… Да примет Господь мое тело и душу… Будьте добры, передайте ее мне. Она на столе рядом с вами.

— Я думал, вы будете читать мне то, что написали сами, — сказал я, не двинувшись с места, — но, разумеется…

— Да, я помню, — произнес он. — Что ж, прекрасно, тогда с этого и начнем. Но потом япокажу вам то, что имею в виду. Итак… — И он вновь взял свои бумаги и воздел на нос очки.

…До Беттон-корт, где несколько поколений назад две местные библиотеки объединились в одну, но ни та, ни другая библиотечная ветвь не взяла на себя труд упорядочить общее достояние или хотя бы избавиться от дубликатов. Не стану распространяться о раритетах, которые я там обнаружил, о Шекспире in quarto, переплетенном вместе с политическими трактатами, и прочих диковинках; расскажу лишь о том, что приключилось со мной во время этих изысканий; о событии, которому у меня нет объяснений и которое никак не вписывается в мою размеренную и заурядную жизнь.

Как я уже сказал, это было дождливым августовским вечером — довольно теплым и довольно ветреным. Высокие деревья шелестели и постанывали за окном. За ними простиралась желто-зеленая долина (Беттон-корт стоял на склоне высокого холма), а вдалеке, за пеленой дождя, маячили голубые горы. Низкие облака безостановочно и неуклонно плыли на северо-запад. Я прервал на несколько минут свою работу — если можно ее так назвать — и постоял у окна, глядя на простор первозданной природы, на крышу теплицы справа, по которой сбегали потоки дождевой воды, и на торчавшую позади нее церковную башню. Весь этот пейзаж настоятельно побуждал меня продолжить работу; улучшения погоды в ближайшие часы не предвиделось. Посему я возвратился к своим книжным полкам, вытащил восемь или девять томов с тисненым заглавием «Трактаты» на обложках и перенес их на стол для более пристального изучения.

В основном они относились к царствованию королевы Анны. Большую часть составляли были также (или, вероятнее, Винтонского) произведения в те времена просто животрепещущие и сохранившие доныне такую актуальность и остроту, что я немедленно поддался соблазну погрузиться в кресло у окна и уделить им гораздо больше внимания, чем предполагалось вначале. Кроме того, меня немного утомил этот день. Часы на церковной башне пробили четыре, и это было действительно четыре, поскольку в 1889 году никто и не думал переходить на «летнее» время.

Итак, я устроился и приступил. Прежде всего я посмотрел военные памфлеты и доставил себе удовольствие, пытаясь среди анонимных авторов по стилю определить Свифта. Однако памфлеты требовали такого знания географии Бельгии, Нидерландов и Люксембурга, которым я не обладал. Я обратился к Церкви и прочел несколько страниц речи старшего священника Кентерберийского, сказанной Обществу распространения христианства по случаю ежегодного собрания в 1711 году. Когда я добрался до «Письма» местного приходского священника епископу К-рскому, мне стало скучно, и какое-то время я смотрел на следующие строки без всякого удивления:

«Искоренить сие Зло (ибо, думаю, я вправе назвать его этим именем) убеждал бы я Ваше Лордство елико возможно более сил приложить (буде оно вам ведомо). Ибо убежден я также, что о существовании его вы знаете не более, чем (но словам песенки деревенской)








Но потом я подобрался в своем кресле и даже провел пальцами по строкам, чтобы проверить, правильно ли я их прочел. Ошибки не было. Больше ничего интересного в памфлете не оказалось. Следующий абзац откровенно уводил в сторону. Начинался он словами: «Впрочем, на эту тему сказано уже довольно». И столь осторожен и осмотрителен был сей приходской священник, что даже инициалы свои поставить воздержался, а само письмо напечатал в Лондоне.

Подобная загадка могла пробудить интерес в ком угодно; меня же — большого любителя фольклора — она просто захватила. Меня так и подмывало ее разрешить — то есть, дознаться, что же за этим кроется; и по крайней мере, в одном мне уже повезло: вместо того чтобы наткнуться на этот абзац в библиотеке какого-нибудь отдаленною колледжа, я был здесь, в Беттоне, прямо на месте событий.

Церковные часы пробили пять, и затем раздался удар гонга. Это означало, что пора пить чай. Я выкарабкался из глубокого кресла и повиновался требовательному звону.

В доме были только мы с управляющим. Он появился незамедлительно — весь взмокший от поручений домовладельца — и принес обрывки местных новостей, которые и выкладывал, прежде чем дал мне возможность спросить о том месте, которое в приходе до сих пор зовут Беттон-вуд.

— Беттон-вуд? — переспросил он. — Это было меньше чем в миле отсюда, на вершине Беттон-хилл, и мой отец выкорчевал последний пень, когда решил, что там лучше выращивать зерно, а не скрюченные дубки. А почему вас интересует Беттон-вуд?

— Потому что, — ответил я, — я только что читал один старый памфлет, и там были две строки из деревенской песенки, в которых упоминалось это название, а звучали они так, будто с этим связана какая-то история. Один говорит другому, что тот знает об означенном предмете не больше, чем








— Вот это да, сказал Филнпсон. — Так вот, значит, почему… Надо спросить старика Митчелла. — Он пробурчал что-то себе под нос и задумчиво отхлебнул чаю.

— Так вот, значит, почему… — подбодрил я.

— Да. Я говорю, вот, значит, почему мой отец расчистил это место. Я сказал, что там собирались сделать участок под пашню, но не знаю, так ли было на самом деле. По-моему, отец так и не закончил дело; сейчас там довольно жалкое пастбище. Но по меньшей мере один человек должен об этом помнить — старина Митчелл. Филипсон посмотрел на часы. — Будь я проклят, если не пойду и не спрошу его. Но вас, пожалуй, с собой не возьму, — добавил он. При чужих он не любит говорить о том, что ему кажется странным.

— Ладно, только постарайтесь запомнить все, что он скажет, все до последнего слова. Что касается меня, то, если погода улучшится, я пойду прогуляться, а если нет, останусь и продолжу работать с книгами.

Погода улучшилась настолько, что я счел возможным прогуляться до ближайшего холма и полюбоваться окрестностями. Характера местности я не знал; я впервые приехал к Филипсону и не провел здесь еще и дня. Поэтому я бесцельно шел по саду меж мокрых кустов и даже не подумал сопротивляться неясному импульсу — впрочем, был ли он таким уж неясным? — который внезапно побудил меня взять влево, где я увидел развилку. В результате, погуляв минут десять между роняющими капли кустами самшита, лавра и бирючины, я оказался перед каменной аркой в готическом стиле, вырубленной в стене, которая кольцом охватывала все поместье. Дверь была заперта на засов, и я осторожно приоткрыл ее, прежде чем выйти. Перейдя через дорогу, я очутился на огороженной узенькой тропинке, которая уводила вверх, прошел по ней ленивым прогулочным шагом около полумили и неожиданно вышел в поле. Передо мной открылся прекрасный вид на Беттон-корт, долину и окрестности; я чуть наклонился и посмотрел вниз, на запад.

Полагаю, нам всем известны пейзажи — со времен Биркета Фостера или даже ранее? — которые в форме гравюр на дереве украшали тома поэзии, лежавшие на столиках в гостиных наших отцов и дедов — тома «в прекрасных обложках для роскошных зданий»; фраза, поразившая меня своей точностью. Меня они, признаться, восхищали — особенно те, на которых изображался селянин, обозревавший сверху склон холма, шпиль деревенской церкви, терявшийся среди вековых деревьев, и плодородную равнину, разделенную изгородями, уходившими к далеким холмам, за которые опускалось (или над которыми поднималось) дневное светило, а низкие облака отражали его последние (или первые) лучи. Вид, открывшийся здесь, вполне соответствовал картинам, которые сохранились у меня в памяти, и, будь у меня такая возможность, я бы попробовал поработать в какой-нибудь роще, долине, на ферме или в разливе. В общем, те книги были прекрасны, как и пейзаж, который в данный момент раскинулся передо мной. Он словно сошел с обложки сборника «Лучших священных песен Богородицы», преподнесенных в 1852 году Элинор Филипсон в качестве подарка ко дню рождения ее преданной подругой Миллисент Грэйвз. И вдруг я обернулся как ужаленный. Пронзительный звук невероятной высоты достиг моих ушей и словно вонзился мне в голову; он походил на писк летучей мыши, но усиленный раз в десять; услышав такое, поневоле спросишь себя, не рождается ли он прямо в мозгу. У меня перехватило дыхание, я заткнул уши и задрожал. Странное явление в круговороте природы. Минуту-другую я раздумывал, затем решил пойти домой. Однако мне хотелось поточнее запечатлеть пейзаж в памяти. Но стоило повернуть обратно, как это желание пропало. Солнце село за холм, поля погрузились во мрак, а когда часы церковной башне пробили семь, я и думать забыл о приятных часах вечернего отдыха, об аромате цветов, вечерних запахах леса и о том, как кто-нибудь говорит за милю-другую отсюда на ферме: «До чего чисто звучит Беттонский колокол вечерами после дождя»; вместо этого на ум приходили образы сухих стволов, крадущихся пауков и зловещих сов на башне; образы заброшенных могил и их отвратительных обитателей, над которыми бесконечно течет Время, — и от всего этого кровь стыла у меня в жилах. И как раз в этот момент в мое левое ухо близко-близко, словно чьи-то губы находились в дюйме от моей головы — вновь вонзился пронзительный вопль.

На сей раз ошибки быть не могло. Звук шел снаружи. «И слова нет иного, кроме крика», мелькнула мысль. Вопль, который я слышал ранее, был не менее отвратителен, чем визг, раздавшийся сейчас, но ни в том, ни в другом я не уловил никаких эмоций и позволю себе усомниться, что в них был хоть проблеск разума. Они мгновенно портили настроение, от удовольствия не оставалось и следа, а пробыть на месте хотя бы еще секунду казалось невыносимым. Разумеется, я никого и ничего не увидел; но я точно знал, что, стоит мне задержаться, и тварь продолжит свое бесцельное и бесконечное кружение, а третьего повторения я просто не переживу. Я поспешил вернуться на тропинку и спустился с холма. Но подойдя к арке в стене, остановился. Сумею ли я найти дорогу в этой путанице мокрых аллей, которые становились все темнее и холоднее? Нет. Должен признаться, что мне было страшно; нервы мои после этих криков чуть не лопались, и я чувствовал, что сорвусь, если в кустах зашуршит птица или кролик. Я пошел по дороге вдоль стены и вздохнул с облегчением лишь тогда, когда вышел к дому и увидел Филипсона, идущего ко мне со стороны деревни.

— Где это вы были? — спросил он.

— Гулял по тропинке, которая начинается у каменной арки в стене и ведет на холм.

— Ах вот как? Значит, вы были совсем недалеко от того места, где находился Беттон-вуд; в особенности, если поднимались на вершину и выходили на поляну.

Поверишь ли, читатель, только тут я впервые сложил два и два. Думаешь, я тут же рассказал Филипсону, что со мной случилось? Нет. Мне еще никогда не приходилось сталкиваться со сверхъестественным, паранормальным или чудодейственным и, хотя я знал, что рано или поздно придется об этом заговорить, меня это не слишком волновало; и кроме того, я думал, что рассматриваю совершенно обычный случай.

Поэтому я спросил:

— Видели вы того почтенного человека, о котором мы говорили?

— Митчелла? Да, видел. И вытянул из него кое-какие подробности. Расскажу после обеда. История весьма странная.

И вот, удобно устроившись после обеда, он по его собственному утверждению дословно воспроизвел диалог со стариком. Митчелл, которому недавно перевалило за восемьдесят, развалился в своем кресле. Его замужняя дочь готовила чай и сновала туда-сюда. После обычных приветствий последовало:

— Митчелл, я хочу, чтобы вы рассказали мне кое-что о лесе.

— О каком лесе, мистер Реджинальд?

— О Беттон-вуд. Помните?

Митчелл медленно поднял руку и направил на собеседника обвиняющий перст.

— Это ваш отец уничтожил Беттон-вуд, мастер Реджинальд, я много раз об этом говорил.

— Я знаю, Митчелл. И не надо смотреть так, будто это моя вина.

— Ваша вина? Нет, я говорю, что это сделал ваш отец, когда вас еще на свете не было.

— Верно, но если уж быть совсем честным, то осмелюсь сказать, что именно ваш отец посоветовал ему выкорчевать Беттон-вуд, и я хочу знать почему.

Митчелл, казалось, слегка удивился.

— Ну, — сказал он, — мой отец был лесником у вашего отца и вашего деда и просто делал свою работу, не думая, что за этим стоит. И если он дал такой совет, то я полагаю, у него были на это причины, верно?

— Разумеется, были, и я хочу знать, какие именно.

— Слушайте, мистер Реджинальд, с чего вы взяли, что мне известны причины того, что случилось давным-давно?

Ну, по правде говоря, прошло и впрямь немало лет, и вы легко могли забыть то, что знали. Ладно, тогда мне остается только обратиться к старому Эллису; может, он что припомнит.

Это подействовало так, как я и рассчитывал.

— Старый Эллис! — заворчал Митчелл. — Впервые слышу, что Эллис может хоть на что-нибудь сгодиться. Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, мастер Реджинальд. Неужто Эллис может рассказать о Беттон-вуд что-нибудь такое, чего не знал бы я? И зачем тогда было сперва приходить ко мне, хотел бы я знать? Его-то отец лесником не был; он был пахарем вот кем он был; так что тут любой мог бы наболтать… То есть, вы могли бы спросить любого другого, я говорю.

— Верно, Митчелл, но если вам все известно про Беттон-вуд, и вы просто не хотите об этом говорить что ж, я должен использовать все возможности и обратиться к кому-нибудь другому, а старый Эллис живет здесь почти столько, сколько и вы.

— Вовсе нет, на целых восемнадцать месяцев меньше! С чего вы взяли, что я не расскажу вам про Беттон-вуд? Да я совсем не против; просто история больно странная и, по моему разумению, прихожанам о ней знать незачем. Эй, Лиззи, посиди немного на кухне. Нам с мистером Реджинальдом надо перекинуться парой слов наедине. Вот что хотел бы я знать, мистер Реджинальд. Почему вы пришли спросить об этом именно сегодня?

— А… Ну, я случайно услышал старую сказку о том, что гуляет в Беттон-вуд. И решил, что, может, удастся как-нибудь разобраться в этом деле, вот и все.

— Ну что ж, откуда бы это ни услышали, у вас есть право знать, и я думаю, что расскажу вам обо всем лучше любого другого в приходе, не считая старика Эллиса. Видите ли, все началось из-за того, что самая короткая дорога к ферме Аллена вела через Беттон-вуд, и когда мы были детьми, моей бедной матушке много раз в неделю приходилось относить на ферму кварту молока, потому что ферма вашего отца была за фермой мистера Аллена, а он был в общем-то человек неплохой и позволял всем, у кого маленькие дети, всю неделю ходить через его ферму. Но речь сейчас не об этом. Моей бедной матушке совсем не нравилось бегать через Беттон-вуд, так как уже тогда о нем судачили вовсю и говорили примерно то же, что вы сейчас. Но время от времени, когда ей случалось припоздниться, она ходила короткой дорогой, и каждый раз после этого возвращалась домой в ужасном состоянии духа. Помню, как они шептались с отцом, и он говорит: «Оно не причинит тебе вреда, Эмма», а она отвечает: «Да ты понятия об этом не имеешь, Джордж. Боже, оно бьет прямо в голову, — говорит она, — и я сразу теряюсь и забываю, где я. Слушай, Джордж, — говорит, — вот бы тебе там пройтись в сумерках. Ты-то всегда ходишь там днем, верно?» А он отвечает: «Ну само собой. Что я, дурак, по-твоему?» Ну, и так далее. Время шло, и я думаю, терпение у нее потихоньку заканчивалось, потому как, сами понимаете, днем носить молоко никакого толку нет; но она никогда никого из нас, детей, туда не посылала, думала, мы испугаемся. «Нет, — говорила она, — мне самой этого хватает. Не хочу, чтобы вам довелось через это пройти, и слышать об этом тоже ничего не хочу». Но однажды, помнится, она сказала: «Сперва в кустах раздается какой-то шорох, очень тихий, то ли рядом, то ли прямо передо мной, смотря по времени, а потом уж как завизжит — словно насквозь прокалывает из одного уха в другое, а коли после этого пойдешь дальше, то и дважды его услышишь; но, благодарение Господу, трижды слышать такое мне ни разу не приходилось». Ну, а я и спрашиваю: «Это вроде как кто-нибудь все время носится там, то туда, то сюда?» «Да, — говорит она, — точно, но кто она такая, я даже думать не желаю». «Так это женщина, матушка?» — говорю я. «Да, — отвечает она, — я слышала, что это женщина». Как бы там ни было, в конце концов мой отец поговорил с вашим отцом и сказал ему, что Беттон-вуд — дурной лес. «Звери его не любят, — говорит, — там нет ни одного птичьего гнезда, да и вам от него никакой пользы». Они долго беседовали, а потом ваш отец пошел к моей матушке и увидел, что она вовсе не из тех глупых дамочек, что вечно пищат по пустякам; тогда он понял, что в лесу и впрямь что-то не так, посоветовался с соседями, и, наверное, они что-то выяснили, потому что все было записано на бумаге, которая, надо думать, до сих пор где-нибудь в поместье, мастер Реджинальд. А затем он дал приказ, и Беттон-вуд вырубили. Помнится, начали они днем и закончили не позже трех.

— Нашли они какое-нибудь объяснение, Митчелл? Может, кости или еще что-нибудь?

— Ничего, мастер Реджинальд, только остатки ограды да канаву посередине, недалеко от того места, где сейчас живая изгородь; так что если там что и было, то после такой работы они бы обязательно это нашли. Но вообще-то я не знаю, хорошо они все сделали или нет. А нынешним жителям го место, похоже, не нравится так же, как прежним.

— Вот что я вытянул из Митчелла, заключил Филипсон, — и, насколько могу судить, это объяснение отнюдь не продвинуло нас вперед. Попробую поискать ту бумагу.

— Почему ваш отец никогда вам об этом не рассказывал? — спросил я.

— Он умер до того, как я пошел в школу, ну, и потом, я думаю, он не хотел пугать нас, детей. Помню, как няня трясла и шлепала меня за то, что я бегал по тропинке к лесу, откуда однажды зимним вечером вернулся вместе с другими довольно поздно; однако днем нам никто не мешал ходить в лес, если захочется; правда, днем нам никогда не хотелось.

— Хм, произнес я. — И вы думаете, что сможете найти тот документ, что написал ваш отец?

— Да, — ответил Филипсон, — смогу. И полагаю, что он не дальше, чем в шкафу позади вас. Там есть несколько специально отложенных пакетов, которые я несколько раз просматривал, и знаю, что среди них есть конверт с надписью «Беттон-вуд»; я не считал нужным его вскрывать — ведь Беттон-вуд исчез — и оставил лежать. Однако теперь мы его вскроем.

— Прежде чем вы это сделаете, — сказал я (не слишком охотно, но подозревая, что близится момент открытия), — хочу сказать вам, что Митчелл, наверное, был прав, сомневаясь, что случай в Беттон-вуд так легко объяснится. — И рассказал ему о том, что вы уже слышали. Разумеется, Филипсон заинтересовался.

— До сих пор? — пробормотал он. — Поразительно. Слушайте, давайте пойдем туда вместе и посмотрим, что получится.

— Не имею ни малейшего желания, — ответил я. — Если бы вы знали, что я пережил, то обходили бы это место за десять миль. Не будем об этом. Открывайте конверт и посмотрим, что написал ваш отец.

Филипсон повиновался и зачитал мне три или четыре странички рукописного текста. Записям был предпослан, на мой взгляд, весьма удачный эпиграф из Скотта:

…Где визжащий призрак, говорят, гуляет.

Далее следовали заметки о разговоре отца Филипсона с матерью Митчелла, из которых я приведу лишь одну выдержку. «Я спросил, видела она то, что являлось причиной криков, которые она слышала. Только раз, ответила она, самым темным вечером, когда шла через Беттон-вуд; услышав шуршание в кустах, она не удержалась, оглянулась, и ей показалось, что она увидела какие-то лохмотья, из которых торчали две руки, причем двигалось существо очень быстро; женщина бросилась к стене и, перелезая через нее, в клочья порвала платье».

После этого отец Филипсона беседовал еще с двумя жительницами, но они говорили не слишком охотно. Похоже, они думали, будто это явление, помимо прочего, вредит репутации прихода. Однако ему удалось убедить одну из женщин — миссис Эмму Фрост — повторить то, что рассказывала ей мать. «Говорили, что это была благородная леди, которая дважды выходила замуж, а первый ее муж носил фамилию Браун или, может, Брайан («Да, до того как поместье перешло к нашей семье, здесь жили Брайаны», — вставил Филипсон), и эта леди передвинула межу соседа; в общем, она оттяпала добрый кусок лучшего беттонского пастбища, которое по праву принадлежало двум малолетним детям; а поскольку леди привезла фальшивые бумаги, где говорилось, что в Лондоне за эту землю уплачены тысячи фунтов, то за детей никто не заступился, и дела у них год от года шли все хуже, пока, наконец, не было доказано, что документы у леди подложные; и тогда ее судили и приговорили к смерти, только она вовремя сумела сбежать. Но раз межа была сдвинута, то на весь приход легло проклятие, и потому мы думаем, что леди не покинет Беттон до тех пор, пока кто-нибудь не вернет все на место».

В конце документа имелось примечание по существу дела. «Жаль, что мне ничего не удалось узнать о предыдущих владельцах поля, примыкавшего к Беттон-вуд. Если мне доведется встретиться с их родственниками или наследниками, я не стану колебаться, дабы предостеречь несчастных о тяготеющем над ними давнем проклятии, ибо, коли судить по словам местных жителей, то нельзя отрицать, что весьма странные и недобрые дела творятся в Беттон-вуд. Неведение мое нынешнее о протяжении земель, неправедно присвоенных, равно как и о владельцах законных, принудили меня особым образом отнестись к доходам от этой части поместья и своей волей определить в пользу прихода сумму, ежегодно получаемую от продажи урожая, собранного с пяти акров, дабы употреблялась она на цели богоугодные и благотворительные. Уповаю на то, что наследники мои так же будут поступать и впредь».

Вот и все, что было в записках старшего Филипсона. Те, кто, подобно мне, регулярно читают судебные отчеты, смогут продвинуться дальше и пролить свет на это дело. Они вспомнят, что между 1678 и 1684 годами некая леди Айви, ранее Теодосия Брайан, являлась попеременно то истцом, то ответчиком в серии процессов, на которых выступала против настоятеля собора св. Павла, притязая на значительный и очень ценный участок земли в Шедуэлле; вспомнят, как по окончанию разбирательств под председательством судьи Дж. Джеффриса было неопровержимо доказано, что документы, на которых основывались требования леди, подделка, изготовленная по ее заказу, и как после обвинения в подлоге и лжесвидетельстве леди исчезла столь основательно, что никакие эксперты не сумели сказать мне, куда она подевалась и что с ней стало.

Можно ли после моего рассказа предположить, что именно эту леди слышали в местах, где проходили ее поначалу довольно успешные деяния?

* * *

— Вот, — сказал мой друг, складывая свои бумаги, — ничуть не приукрашенный отчет о моем удивительном приключении. А теперь…

Однако мне не терпелось получить ответы на такие вопросы, как, скажем, удалось Филипсону отыскать законных владельцев земель; что он сделал с домом; слышны ли крики по сей день; каковы точное название и дата выпуска памфлета и пр., и пр., — так что время пролетело, давно пришла пора спать, а ему так и не удалось вернуться к литературному приложению к[1]