Делами «Шелл Компани» на всей этой обширной территории управляли всего трое молодых людей, а я был младше всех и по возрасту, и по должности. Если мы не находились «в пути», то жили в великолепном большом доме компании, взгромоздившемся на утес на окраине Дар-эс-Салама, и жили мы там, как короли.
Домашняя челядь наша состояла из повара-туземца, любовно именуемого Пигга, то есть «Поросенок», потому что на суахили «повар» называется каким-то похожим словом. Был еще шамба-мальчик, то есть садовник, по имени Салиму; кроме того, каждому из нас полагался персональный слуга — «мальчик» или «бой». «Бой», по сути дела, был своего рода камердинером, да и вообще мастером на все руки. Он шил, чинил, стирал, гладил, чистил обувь, вытряхивал скорпионов из болотных сапог и становился вашим другом. Он заботился только о вас и знал все о вашей жизни и ваших привычках. Взамен вы заботились о нем, его женах (таковых было никак не менее двух) и его детях, которые жили на своей половине в вашем же доме.
Моего боя звали Мдишо. Он был из племени мванумвези, которое пользовалось большим почетом, потому что только племени мванумвези удалось победить исполинов масаи. Мдишо, высокий, стройный, с тихим голосом, был беззаветно предан мне, своему юному белому господину. Надеюсь и даже уверен, что я был не менее предан ему.
Приезжая на работу в Дар-эс-Салам, прежде всего необходимо было выучить суахили, иначе невозможно было общаться ни со своим боем, ни с другими местными жителями, потому что никто из них не знал ни слова по-английски.
В те мрачные имперские времена считалось неслыханной дерзостью, если черный человек понимал английский язык, не говоря уже об умении на нем разговаривать. В итоге никто из них даже не пытался выучить наш язык, так что нам самим приходилось учить суахили. Суахили — язык сравнительно простой, и с помощью суахили-английского словаря и учебника грамматики плюс немного упорной работы по вечерам вы через пару месяцев могли бегло говорить на нем. Потом нужно было сдать экзамен, и если вы сдавали его успешно, компания «Шелл» выплачивала вам сто фунтов премии, а в те времена это были очень большие деньги — ящик виски тогда стоил всего двенадцать фунтов.
Иногда я ездил на сафари, и Мдишо всегда сопровождал меня в таких поездках. Мы брали большой многоместный автомобиль компании и целый месяц колесили по всей Танганьике, по ее грязным дорогам с ухабами и рытвинами. Мы уезжали на запад страны к озеру Танганьика в центральной Африке и на юг к границам Ньясаленда, а оттуда двигались на восток в сторону Мозамбика.
Главной целью наших поездок было посещение клиентов компании «Шелл». Клиенты управляли алмазными копями и золотыми рудниками, плантациями сизаля, хлопковыми плантациями и еще бог знает чем, а моя работа заключалась в том, чтобы вовремя доставлять машинное масло и топливо для их оборудования. Работа не самая интеллектуальная или творческая, но, Бог мой, сколько для нее требовалось упорства и выдержки!
Такая жизнь мне очень нравилась. Я видел жирафа, который, ничуть не испугавшись, стоял у дороги и объедал листву с верхушек деревьев. Я видел множество слонов, зебр, антилоп и даже львиное семейство. Боялся я только змей. Они внушали мне ужас. Довольно часто крупные змеи переползали через дорогу прямо перед нашей машиной, и мы всегда придерживались золотого правила — ни в коем случае не поддавать газу и не пытаться ее переехать, особенно с поднятым верхом. Если вы врежетесь в змею на полной скорости, переднее колесо может подбросить ее в воздух, и тогда змея может оказаться у вас на коленях. Ничего более ужасного я даже вообразить не могу.
По-настоящему скверной змеей в Танганьике считается черная мамба. Только она одна не боится человека и нападает на него без всякой причины. Если она вас укусит, то вы уже не жилец.
Как-то утром я брился в ванной нашего дома в Дар-эс-Саламе и, намыливая щеки, бездумно смотрел в окно, выходящее в сад. Я наблюдал, как Салиму, наш шамба-бой, неторопливо и методично разгребает гравий на подъездной дорожке. И тут я увидел змею. Почти двухметровой длины, толщиной с мою руку и совершенно черную. Самая настоящая мамба! Она явно заметила Салиму и быстро скользила к нему по гравию.
Я кинулся к открытому окну и завопил на суахили:
— Салиму! Салиму! Ангалия ньока кубва! Ньюма веве! Упеси, упеси!
Другими словами:
— Салиму! Салиму! Берегись! Большая змея! Сзади! Скорей, скорей!
Мамба двигалась по гравию со скоростью хорошего бегуна, и когда Салиму обернулся и увидел ее, ей оставалось проползти шагов пятнадцать, не больше. Что я тут мог поделать? А сам Салиму? Он знал, что убегать бесполезно, потому что мамба на полной скорости обгоняет галопирующую лошадь. И он точно знал, что это мамба. Каждый туземец в Танганьике знал, как выглядит мамба и что можно от нее ожидать. Она бы настигла его секунд за пять.
Я высунулся из окна и затаил дыхание. Салиму развернулся навстречу змее. Я увидел, что он присел на корточки. Сел он очень низко, отставив одну ногу назад, словно спринтер, изготовившийся пробежать стометровку, и выставив перед собой грабли с длинной ручкой. Он поднял грабли на уровень плеч, и все эти долгие четыре или пять секунд он стоят, как каменное изваяние, одними глазами следя за огромной смертоносной змеей, стремительно скользящей к нему по гравию. Она приподняла над землей свою маленькую треугольную головку, и до меня доносилось тихое шуршание ее тела о гравий.
Эта кошмарная сцена до сих пор стоит у меня перед глазами — сад в утреннем сиянии солнца, могучий баобаб на заднем плане, Салиму в старых шортах цвета хаки, такой же рубахе и босиком, отважный и совершенно спокойный, с поднятыми граблями, а сбоку по гравию к нему скользит длинная черная змея с высоко поднятой ядовитой головой, готовая напасть в любую секунду.
Салиму ждал. Пока змея приближалась к нему, он ни разу не шевельнулся, не издал ни звука. Он выжидал до самого последнего мгновения, когда между ним и мамбой останется не более полутора метров и тогда: вву-ух!
Салиму ударил первым. Он глубоко вонзил металлические зубья в спину змеи, уперся в рукоятку, давя на нее всей своей тяжестью, наклонился вперед и, прыгая вверх и вниз, все сильнее загонял зубцы грабель в змею, стараясь пришпилить ее к земле. Я увидел, как из-под зубцов брызжет кровь, потом сам слетел по ступенькам вниз в чем мать родила, схватив по пути через холл клюшку для гольфа, и подбежал к Салиму, который все еще обеими руками прижимал грабли к земле, а огромная гадина извивалась, корчилась и норовила вырваться. Я закричал Салиму на суахили:
— Что мне делать?
— Все уже в порядке, бвана! — крикнул он в ответ. — Я сломал ей хребет, так что она больше не поползет! Стой там, бвана! Я сам справлюсь!
Салиму поднял грабли и отскочил в сторону. Змея корчилась и извивалась, но не могла даже сдвинуться с места. Салиму шагнул вперед и со всей силы ударил ее граблями по голове. Змея затихла. Салиму глубоко вздохнул и провел ладонью по лбу. Потом посмотрел на меня и улыбнулся.
— Асанти, бвана, — сказал он, — асанти сана, — что означает: «Спасибо тебе, бвана. Большое спасибо».
Судьба нечасто дает нам шанс спасти чью-то жизнь. Весь остаток дня меня переполняло чувство радости, и с тех пор при виде Салиму у меня всегда поднималось настроение.
Дар-эс-Салам
19 марта 1939 года
Дорогая мама!
Если начнется война, было бы славно перебраться вам в Тенби, иначе попадешь под бомбежку. Не забудь, ты должна уехать у как только начнется война…
СИМБА
Примерно через месяц после случая с черной мамбой мы с Мдишо отправились на сафари в старом фургоне «Шелл», и первой остановкой на нашем пути стал маленький городок Багомойо.
Я упоминаю об этом лишь потому, что в Багомойо мне предстояло встретиться с индийским торговцем с таким замысловатым именем, что я до сих пор не могу его забыть. У этого щупленького человечка был огромный торчащий живот, как у женщин на девятом месяце беременности, и он с гордостью носил этот гигантский шар, словно медаль за заслуги или рыцарский герб. Он называл себя мистером Шанкербаем Гандербаем, и на всей его фирменной бумаге красовался его полный титул, отпечатанный большими красными буквами:
Мистер Шанкербай Гандербай Багомойский,
торговец декортикаторами.
Декортикатор — это громоздкий лязгающий агрегат, перерабатывающий листья сизаля в волокна, из которых потом делают канаты, и купить его можно было только у мистера Шанкербая Гандербая из Багамойо.
Три дня мы с Мдишо мотались по грязным дорогам, навещая клиентов, и на четвертый прибыли в город Табора. Табора находится в 725 километрах от Дар-эс-Салама, и в 1939 году ее и городом назвать было сложно — всего лишь горстка домишек да несколько улочек с лавками индусов. Но по танганьикским меркам Табора считалась довольно крупным городом, поэтому его удостаивал своим присутствием британский губернатор.
Британские чиновники в Танганьике вызывали у меня восхищение. Они тоже были загорелыми и крепкими ребятами, но в отличие от моих попутчиков на корабле не были ни чокнутыми, ни бандитами. Все они получили университетское образование, и в своих затерянных селениях им прихотилось быть мастерами на все руки.
Они были судьями, улаживавшими и межплеменные, и личные раздоры. Выступали советниками у племенных вождей. Нередко к ним приходили за лекарствами, и подчас им приходилось лечить больных. Они правили своими обширными округами, поддерживая закон и порядок в самых трудных обстоятельствах.
И где бы ни служил такой губернатор, он непременно приглашал служащего «Шелл Компани» погостить и переночевать в своем доме.
Губернатора Таборы звали Роберт Санфорд. Это был мужчина чуть старше тридцати, у которого имелась жена и трое маленьких детей — шестилетний мальчик, четырехлетняя девочка и грудной младенец.
В тот вечер мы сидели на веранде и выпивали с Робертом Санфордом и его женой Мэри, то есть устроили «закатник», а двое их детей тем временем играли в траве перед домом под бдительным присмотром черной няньки. Дневная жара уже понемногу спадала по мере того, как солнце клонилось к закату, и первая доза виски с содовой оказалась хороша на вкус.
— Как дела в Дар-эс-Саламе? — спросил у меня Роберт Санфорд. — Что интересного?
Я рассказал ему про черную мамбу и Салиму.
— Всегда безумно боялась змей, — поморщилась Мэри Санфорд, выслушав мою историю.
— Ему крупно повезло, что вы ее заметили, — сказал Роберт Санфорд. — Ему грозила верная смерть.
— К нашему дому недавно приползла плюющаяся кобра, — сказала Мэри Санфорд. — Роберт ее пристрелил.
Дом Санфордов стоял на холме на окраине города. Это было белое деревянное двухэтажное здание под зеленой черепичной крышей. Карнизы дома выходили далеко за стены, создавая дополнительную тень, и из-за этого дом слегка походил на японскую пагоду.
От порога открывался изумительный вид. Широкая бурая равнина была усеяна множеством довольно крупных холмиков и бугорков, и хотя сама равнина была покрыта выжженной стерней, на холмах росли огромные тропические деревья, и их густые кроны сливались в ярко-изумрудные пятна зелени на фоне бурой равнины. На самой выжженной равнине росли лишь голые колючие деревья, которых полно в Восточной Африке, и на каждом дереве неподвижно сидели шесть огромных стервятников. Коричневые птицы с кривыми оранжевыми клювами и оранжевыми лапами проводили на этих деревьях всю свою жизнь: они следили и ждали, пока сдохнет какой-нибудь зверь, чтобы подобрать его кости.
— Вам нравится такая жизнь? — спросил я Роберта Санфорда.
— Я люблю свободу, — ответил он. — В моем ведении находится территория примерно в пять тысяч квадратных километров, и я могу отправиться куда угодно и делать, что мне нравится. С этим дело обстоит замечательно. Но мне не хватает общества других белых людей. В городе не так уж много умных европейцев.
Мы сидели и смотрели, как солнце опускается за край плоской бурой равнины, утыканной колючими деревьями, и видели, зловещих стервятников, которые, словно пернатые гробовщики, ждали, когда придет смерть и даст им немного работы.
— Не отпускайте детей далеко от дома! — крикнула Мэри Санфорд няньке. — Приведите их сюда, пожалуйста!
— На прошлой неделе мать прислала мне из Англии третью симфонию Бетховена, — сказал Роберт Санфорд. — Две пластинки, дирижирует Тосканини. А вместо стальной иглы я установил самодельную, из колючки вон того дерева. Она не так сильно изнашивает дорожки на пластинке. Вроде бы работает.
— В этих местах пластинки страшно деформируются, — заметил я.
— Я кладу на них стопку книг, — сказал он. — Больше всего я боюсь уронить и разбить какую-нибудь из них.
Солнце скрылось за горизонтом, и поверх ландшафта разлился приятный мягкий свет. Метрах в восьмистах от нас я заметил небольшой табун зебр, пасущихся среди колючих деревьев.
Роберт Санфорд тоже следил за зебрами.
— А что если поймать молодую зебру и обкатать ее, как лошадь, — сказал он. — В конце концов, это же просто дикие кони, только полосатые.
— Никто не пробовал? — спросил я.
— Не знаю, — пожал плечами он. — Мэри — хорошая наездница. Что скажешь, дорогая? Хочешь ездить верхом на собственной зебре?
— Забавная идея, — ответила она. Несмотря на тяжелую челюсть, она была привлекательной женщиной. Впрочем, ее челюсть меня не смущала. Она придавала ей воинственный вид.
— Мы могли бы скрестить ее с лошадью, — развивал свою мысль Роберт Санфорд. — И получилась бы лошадь.
— Или лебра, — добавила Мэри Санфорд.
— Точно, — улыбнулся ее муж.
— Может, попробуем? — сказала Мэри Санфорд. — Представляешь — у нас появится маленькая зошадь или лебра! Давай попробуем, милый?
— На ней могли бы кататься дети, — продолжал он. — Черная зошадь с белыми полосами.
— Можно послушать вашего Бетховена после ужина? — попросил я.
— Разумеется, — кивнул Роберт Санфорд. — Я вынесу граммофон на веранду, и вся равнина заполнится грохочущими звуками музыки. Потрясающе. Правда, придется несколько раз менять пластинки и каждый раз крутить ручку граммофона.
— Это я возьму на себя, — сказал я.
И вдруг вечернюю тишину взорвал мужской вопль на суахили. Я узнал голос своего боя Мдишо.
— Бвана! Бвана! Бвана! — заходился он где-то на задворках дома. — Симба, бвана! Симба! Симба!
«Симба» на суахили значит — лев. Все мы, втроем, вскочили на ноги, а мгновение спустя из-за дома вынырнул Мдишо, вопя на суахили:
— Скорее, бвана! Скорее! Скорее! Огромный лев ест жену повара!
Сейчас, когда я сижу в Англии и записываю этот случай на бумаге, он кажется забавным, но тогда, на веранде в глубине Восточной Африки, нам было совсем не смешно.
Роберт Санфорд метнулся в дом и через пять секунд вернулся с мощной винтовкой, заряжая ее на ходу.
— Уведи детей в дом! — крикнул он жене, сбегая с веранды; я поспешил за ним.
Мдишо подпрыгивал от возбуждения, показывал рукой за дом и вопил на суахили:
— Лев утащил жену повара, лев ее ест, а повар гонится за львом и пытается ее спасти!
Слуги обитали в низких побеленных пристройках за домом, и когда мы забежали за угол, то увидели несколько домашних слуг, которые прыгали, показывали руками и верещали:
— Симба! Симба! Симба!
Все они были в безукоризненно белых хлопчатобумажных балахонах, похожих на длинные ночные сорочки, и у каждого на голове красовалась изящная алая феска. Феска — это маленькая шляпка без полей, и часто с черным помпоном сверху.
Женщины тоже вышли из своих хижин и безмолвно и неподвижно стояли в стороне.
— Где он? — крикнул Роберт Санфорд, но мог бы и не спрашивать, потому что мы почти сразу заметили метрах в ста крупного льва песочного цвета, который рысцой бежал от дома. У него была роскошная густая грива, а в своей пасти он держал жену повара. Лев схватил женщину за талию, так что ее голова и руки свисали с одной стороны пасти, а ноги — с другой, и я разглядел ее платье в красный и белый горошек.
Видеть льва так близко было очень страшно. Лев удалялся от нас с самым спокойным видом, медленными, пружинистыми скачками, а за ним, отставая всего на длину теннисного корта, бежал отважный повар в белом балахоне и красной феске. Он размахивал руками, как ветряная мельница, подскакивал на бегу, хлопал в ладоши и кричал, кричал, кричал:
— Симба! Симба! Симба! Симба! Отпусти мою жену! Отдай жену!
Перед нашими глазами развернулась настоящая трагедия, правда, с примесью комедии. Дополнял сцену Роберт Санфорд, мчавшийся со всех ног за поваром, который гнался за львом. Вскинув винтовку, он кричал повару:
— Пинго! Пинго! Уйди с дороги, Пинго! Ложись на землю, чтобы я мог выстрелить в симбу! Ты мне мешаешь, Пинго! Ты на линии огня!
Но повар не обращал внимания на его крики и бежал дальше. Лев тоже ни на кого не обращал внимания, он все так же бежал, даже не увеличивая скорости, медленными упругими скачками, высоко подняв голову и гордо держа женщину в пасти, словно пес, удирающий с украденной костью.
И повар, и Роберт Санфорд передвигались быстрее льва, который, казалось, в самом деле ничуть не обеспокоен тем, что его кто-то там преследует. Что до меня, то я не знал, как им помочь, поэтому просто бежал следом за Робертом Санфордом.
Ситуация складывалась нелепая, поскольку Роберт Санфорд никак не мог выстрелить в льва, не рискуя при этом попасть в жену повара, не говоря уже о самом поваре, который все время находился на линии огня.
Лев направлялся к одному из поросших тропическими деревьями холмов, и все мы понимали, что, как только он туда доберется, нам его уже не поймать. Отчаянный повар уже догонял льва, между ними оставалось не больше десяти метров, а Роберт Санфорд отставал от повара метров на двадцать пять.
— Эгегей! — орал повар. — Симба! Симба! Симба! Отдай жену! Я тебя догоню, симба!
Тогда Роберт Санфорд остановился, поднял винтовку и прицелился, а я подумал: вряд ли он осмелится выстрелить в бегущего с женщиной в зубах льва. Раздался громкий выстрел, и прямо передо львом взметнулось облачко пыли. Лев встал, как вкопанный, и обернулся, не выпуская женщину из пасти. Он увидел размахивающего руками повара, увидел Роберта Санфорда и меня, и, конечно же, он слышал выстрел и видел облачко пыли. Наверное, он решил, что за ним гонится целая армия, потому что в ту же секунду бросил жену повара на землю и рванулся в укрытие. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то развивал с места такую молниеносную скорость. Он помчался огромными скачками и оказался в зарослях на холме прежде, чем Роберт Санфорд успел перезарядить винтовку.
Повар первым добежал до своей жены, за ним Роберт Санфорд, а следом я. Я не мог поверить своим глазам, Я был уверен, что страшные клыки разорвали женщину пополам, но она как ни в чем не бывало сидела на земле и улыбалась своему мужу.
— Где болит? — закричал Роберт Санфорд, бросаясь к ней.
Повариха подняла глаза, не переставая улыбаться, и сказала на суахили:
— Это старый лев, я его ни капельки не испугалась. Я просто лежала в его пасти и прикидывалась мертвой. Он даже одежду не прокусил.
Она поднялась на ноги и одернула свое платье в красный и белый горошек, мокрое от слюны льва. Повар обнял ее, и они заплясали от радости в сумерках на великой рыжей африканской равнине.
Роберт Санфорд стоял, изумленно уставившись на жену повара. Как, впрочем, и я.
— Ты уверена, что симба тебя не поранил? — спросил он у нее. — Его клыки не поцарапали кожу?
— Нет, бвана, — покачала головой женщина. — Он нес меня бережно, как собственного детеныша. Только вот платье постирать надо.
Мы медленным шагом вернулись к ошеломленным зрителям.
— Ночью, — обратился ко всем Роберт Санфорд, — никому не отходить от дома, вы меня поняли?
— Да, бвана, — закивали они. — Да, да, мы тебя поняли.
— Этот старый симба прячется в джунглях и может вернуться, — сказал Роберт Санфорд. — Так что будьте начеку. А ты, Пинго, все-таки приготовь ужин. Я проголодался.
Повар помчался на кухню, хлопая в ладоши и подпрыгивая от радости. Мы подошли к Мэри Санфорд. После нашего ухода она обогнула дом и видела все, что произошло. Втроем мы вернулись на веранду и наполнили стаканы.
— Такого, по-моему, здесь еще не случалось, — сказал Роберт Санфорд, снова усевшись в свое плетеное кресло. На одном из подлокотников была небольшая круглая выемка, и он осторожно поставил туда свой стакан с виски. — Во-первых, — продолжал он, — львы не нападают на людей, если те не подходят к логову с детенышами. У них достаточно пищи. На равнине полно дичи.
— Наверно, у него семья на холме, — предположила Мэри Санфорд.
— Может быть, — сказал Роберт Санфорд. — Но если бы он считал, что эта женщина опасна для его семейства, он бы убил ее на месте. А он, наоборот, нес ее бережно и аккуратно, словно хорошая охотничья собака куропатку. Если вас интересует мое мнение, то я думаю, он вообще не собирался ее есть.
Мы потягивали виски и пытались найти объяснение непонятному поведению льва.
— По правилам, сказал Роберт Санфорд, — мне полагается первым делом завтра с утра собрать охотников, вместе с ними выследить льва и пристрелить его. Но я не хочу. Он этого не заслужил. Я вообще не собираюсь этого делать.
— Вот и правильно, милый, — поддержала его жена.
Со временем история об этом странном происшествии со львом разошлась по всей Восточной Африке и превратилась в легенду. Когда я спустя две недели вернулся в Дар-эс-Салам, меня дожидалось письмо из «Ист Африкан Стандард» (вроде бы так называлась эта газета). Меня как очевидца просили описать этот необыкновенный случай. Я согласился и через некоторое время получил чек на пять фунтов за свою первую публикацию в газете.
Потом газета еще долго публиковала письма белых охотников и прочих специалистов из Уганды, Кении и Танганьики. Каждый предлагал свое и зачастую весьма замысловатое объяснение. Но среди них не было ни одного разумного. Поведение льва так и осталось тайной.
Дар-эс-Салам
5 июня 1939 года
Дорогая мама!
Как приятно лежать на спине и наблюдать за ужимками Гитлера и Муссолини, которые ловят мух и комаров на потолке. Гитлер и Муссолини — это две ящерицы, которые живут у нас в гостиной. Они обитают здесь постоянно, и не только приносят пользу, но еще и устраивают для нас забавные представления. К примеру, очень интересно наблюдать, как незадачливая жертва Гитлера (он поменьше Муссолини и не такой жирный) — зачастую это маленькая моль — цепенеет под его гипнотическим взглядом. Мотылек, перепугавшись, не может сдвинуться с места, потом вдруг резким, почти неуловимым движением ящерица вытягивает шею, выстреливает свой язык — и конец мотыльку. Ящерицы эти довольно маленькие, сантиметров двадцать в длину, они принимают окраску стен и потолка — а они у нас желтые — и тогда становятся совсем прозрачными. Даже аппендикс просвечивает, во всяком случае, нам так кажется…
ЗЕЛЕНАЯ МАМБА
О, эти змеи! Как я их ненавидел! Самым страшным в Таганьике были змеи, и новичок очень быстро учился распознавать их и определять, какие змеи смертельны, а какие — всего лишь ядовиты. Смертельными были не только черные мамбы, но еще и зеленые мамбы, кобры и крошечные свиноносые змеи, похожие на палочки, неподвижно лежащие в пыли на дороге, на которые легко наступить.
Как-то раз в воскресенье вечером меня пригласили на «закатник» в дом одного англичанина по имени Фуллер, который работал в таможенном управлении Дар-эс-Салама. Он жил с женой и двумя маленькими детьми в простом белом деревянном домике, стоявшем в стороне от дороги на заросшей травой поляне в окружении редких кокосовых пальм.
Я уже почти подошел к дому, как вдруг увидел большую зеленую змею, которая ползла по ступенькам на веранду дома Фуллера, а потом скользнула в открытую дверь. Поблескивающая зеленовато-желтая шкура змеи и внушительные размеры не оставляли сомнений — это зеленая мамба, тварь не менее смертоносная, чем мамба черная, и на несколько секунд я оцепенел и в ужасе прирос к месту. Потом все же пришел в себя и побежал вокруг дома с воплем:
— Мистер Фуллер! Мистер Фуллер!
В окне верхнего этажа показалась голова миссис Фуллер.
— Что стряслось? — спросила она.
— У вас в передней большая зеленая мамба! — крикнул я. — На моих глазах она заползла по ступенькам на веранду и юркнула в дверь!
— Фред! — крикнула миссис Фуллер, оборачиваясь. — Фред! Подойди сюда!
В окне рядом с лицом жены появилось круглое красное лицо Фредди Фуллера.
— Что такое? — спросил он.
— Зеленая мамба в вашей гостиной! — крикнул я.
Без колебаний и не тратя время на лишние вопросы, он сказал мне:
— Оставайтесь там! Я сейчас спущу вам детей. — Он говорил спокойно и невозмутимо. Даже голос не повысил.
Девочку он спустил на вытянутых руках, держа ее за запястья, так что мне просто было ухватить ее за ноги. Следом спустил мальчика. После детей Фредди Фуллер подал свою жену, и я перехватил ее за талию и поставил на землю. Потом пришел черед самого Фуллера. Он повисел немного на руках, схватившись за подоконник, и соскочил, ловко приземлившись на обе ноги.
Мы собрались все вместе за домом, и я рассказал Фуллеру все, что видел.
Дети стояли рядом с матерью, и она держала их за руки. Они как будто и не особенно испугались.
— И что теперь? — спросил я.
— Вы все выходите на дорогу, — велел Фуллер. — А я съезжу за змееловом.
Он быстро подошел к своей древней черной легковушке, сел в нее и уехал. Миссис Фуллер с детьми и я дошли до дороги и сели в тени большого мангового дерева.
— А что это за змеелов? — поинтересовался я у миссис Фуллер.
— Старик англичанин, который живет здесь уже много лет, — пояснила миссис Фуллер. — Он в самом деле любит змей. Он их понимает и никогда не убивает. Ловит их и продает в зоопарки и лаборатории по всему свету. С ним знакома вся округа, и если кто-нибудь заметит змею, он помечает ее логово и бежит, зачастую очень издалека, к змеелову. Тогда змеелов идет вместе с туземцем и ловит змею. Змеелов строго придерживается своего правила: никогда не покупать пойманных змей у местных.
— Почему? — спросил я.
— Чтобы они сами змей не довили, — сказала миссис Фуллер. — Когда он только начинал этим промышлять, он покупал пойманных змей, но змей стольких местных покусали и столько их поумирало, что он решил положить этому конец. Теперь любой туземец, который приносит пойманную змею, пусть даже самую редкую, уходит ни с чем.
— Это правильно, — сказал я;- Как зовут змеелова? — спросил я.
— Доналд Макфарлин, — ответила она. — По-моему, он шотландец.
— В доме змея, да, мамочка? — спросила маленькая девочка.
— Да, милая. Но змеелов ее выгонит.
— Она Джека укусит, — сказала девочка.
— Ох, Боже мой! — вскрикнула миссис Фуллер, вскакивая на ноги. — Про него-то я и забыла. — И громко позвала: — Джек! Ко мне! Джек! Джек!.. Джек!.. Джек!
Дети тоже вскочили, и теперь они стали звать собаку все вместе. Но собака так и не появилась.
— Она покусала Джека! — закричала девочка. — Она точно его ужалила! — Она заплакала, а вслед за ней и ее младший брат.
Миссис Фуллер помрачнела.
— Джек наверняка наверху спрятался, — утешала она детей. — Вы же знаете, какой он умный.
Мы с миссис Фуллер снова уселись на траву, но дети остались стоять. Сквозь слезы они звали собаку.
— Хотите, я отведу вас к Мадденам? — предложила им мать.
— Нет! — закричали они. — Нет, нет, нет! Мы хотим Джека!
— А вот и папа! — крикнула миссис Фуллер, показывая на черную легковушку, катящую по дороге в облаке пыли. Я заметил, что из окна автомобиля торчит длинный деревянный шест.
Дети кинулись к машине.
— Джек остался в доме, и его ужалила змея! — запричитали они. — Мы точно знаем! Мы его зовем, а он не идет!
Мистер Фуллер и змеелов выбрались из машины.
Змеелов оказался маленьким и очень старым, скорее всего даже старше семидесяти. На его ногах были кожаные сапоги из толстой воловьей шкуры, а на руках — длинные перчатки, наподобие шоферских, из такой же грубой кожи. Раструбы перчаток доходили ему до локтей. В правой руке он нес весьма необычный рабочий инструмент — деревянный шест двухметровой длины, расходящийся на конце вилкой. Два зубца вилки из черной резины были достаточно гибкими, поэтому если прижать вилку к земле, то зубцы растянутся в стороны, придавливая вилку к земле. В левой руке змеелов нес обыкновенный коричневый мешок.
Змеелов Доналд Макфарлин выглядел весьма впечатляюще, несмотря на тщедушную фигуру и преклонный возраст. Бледно-голубые глубоко посаженные глаза, круглое, смуглое, сморщенное, как грецкий орех, лицо. Над голубыми глазами нависли густые белые брови, а волосы на голове были почти черными. Несмотря на тяжелые сапоги, он ступал мягко и бесшумно, как леопард, и направился прямиком ко мне.
— Вы кто?
— Он работает в «Шелл», — пояснил Фуллер, — Недавно приехал.
— Хотите посмотреть? — спросил меня змеелов.
— Посмотреть? — испугался я. — Посмотреть? То есть как посмотреть? Я хочу сказать: откуда? Не в доме?
— Можете встать на веранде и смотреть через окно, — сказал змеелов.
— Пойдемте, — махнул мне Фуллер. — Вместе посмотрим.
— Только без глупостей, — напутствовала миссис Фуллер.
Дети, несчастные и жалкие, размазывали слезы по лицу.
Мы с Фуллером и змееловом направились к дому, и, когда мы подошли к веранде, змеелов прошептал:
— Осторожно наступайте на доски, иначе она почувствует вибрацию. Дождитесь, пока я войду в дом, а потом потихоньку проходите к окну.
Змеелов первым поднялся по ступенькам, двигаясь совершенно бесшумно. Он, как кошка, проскользнул по веранде, вошел в дом и быстро, но очень тихо закрыл за собой дверь.
С закрытой дверью я чувствовал себя спокойнее. То есть, мне было спокойнее за себя, но никак не за змеелова. Мне казалось, он сознательно идет на самоубийство.
Мы с Фуллером прокрались на веранду и прильнули к окну. Окно было открыто, но затянуто мелкой сеткой от комаров. От этого мне стало еще спокойнее. Мы оба всматривались через мелкие ячейки сетки.
Гостиная была обставлена просто и незамысловато — кокосовая циновка на полу, красный диван, кофейный столик и пара кресел. На циновке под столиком распростерся пес, крупный эрдель с курчавой черно-рыжей шерстью. Он был мертв.
Змеелов замер у двери гостиной. Коричневый мешок теперь свисал с левого плеча, а шест он держал обеими руками, выставив его перед собой параллельно полу. Змею я не видел. Судя по всему, змеелов ее тоже не видел.
Прошла минута… две… три… четыре… пять. Никто не шевелился. В комнате затаилась смерть. Воздух был пропитан смертью. Змеелов превратился в каменный столб, выставив вперед длинный шест.
Он выжидал. Еще минута… и еще… и еще.
И вот я вижу, как колени змеелова начинают сгибаться. Он медленно приседает, пока почти не садится на пол, и в такой позе пытается заглянуть под диван и кресла.
Похоже, он так ничего и не увидел.
Он медленно выпрямился и обвел глазами комнату. В дальнем углу справа была лестница, ведущая наверх. Змеелов взглянул на ступеньки, и я понял, что у него на уме. Он резко шагнул вперед и остановился.
Ничего не произошло.
Мгновение спустя я заметил змею. Она вытянулась во всю длину вдоль плинтуса правой стены, скрытая от змеелова спинкой дивана. Она лежала там длинным, красивым, смертоносным копьем из зеленого стекла и не шевелилась — по-видимому, спала. Ее треугольная голова лежала на циновке у подножия лестницы, поэтому нас она видеть не могла. Я толкнул Фуллера и прошептал:
— Возле стены. — Я показал ему, и Фуллер увидел змею. Он сразу же замахал руками перед окном, привлекая внимание змеелова. Но тот его не видел. Тогда Фуллер очень тихо прошипел: «Тсссс!» — и змеелов тотчас вскинул голову. Фуллер ткнул пальцем. Змеелов понял и кивнул.
Теперь змеелов стал очень-очень медленно пробираться к тыльной стене комнаты, чтобы рассмотреть змею за диваном. И ступал он не на цыпочках, как сделали бы мы с вами. Его ступни не отрывались от пола. У сапог из воловьей шкуры, как у мокасин, не было ни каблуков, ни подметок. Постепенно он добрался до тыльной стены, и оттуда смог увидеть голову и часть туловища змеи.
Но и змея его увидела. Молниеносно змеиная голова взметнулась, туловище выгнулось дугой, приготовившись к нападению. Почти одновременно все тело змеи пошло волнами, набирая энергию для рывка вперед.
Змеелов стоял слишком далеко от змеи и не мог дотянуться до нее своим шестом. Он ждал, глядя на змею, а та в ответ глядела на него своими злобными черными глазками.
Потом змеелов заговорил со змеей.
— Иди сюда, моя красавица, — вкрадчиво прошептал он. — Умница. Никто тебя не обидит. Никто не сделает тебе больно, моя славная; Ты просто расслабься и лежи спокойно… — И он шагнул к змее, держа наизготове шест.
А дальше все произошло за какую-то сотую долю секунды. Зеленой вспышкой змея метнулась вперед, пролетев не меньше трех метров, и вонзилась в сапог змеелова. Избежать нападения не смог бы ни один человек. Я услышал, как голова змеи ударилась о толстую воловью шкуру с отрывистым резким звуком: «тррах!», и тотчас поднялась на изогнутом туловище, приготовившись к новой атаке.
— Вот молодец, — тихо приговаривал змеелов. — Умница. Прелесть моя. Не надо волноваться. Успокойся, и все будет хорошо. — Разговаривая, он медленно опускал конец шеста, пока зубцы не оказались совсем рядом с телом змеи. — Прелесть моя, — шептал змеелов. — Милая славная крошка. Тихо, моя красавица. Спокойно, милая. Папа тебя не обидит.
Я видел тоненькую темную струйку змеиного яда, стекающую с правого сапога змеелова.
Змея, подняв голову и выгнувшись дугой, напряглась, как тугая пружина, и была готова метнуться вперед в любое мгновение.
— Тихо, моя хорошая, — шептал змеелов. — Теперь не шевелись. Спокойно. Больно не будет.
И вдруг — «ппамм!» — резиновые зубцы обхватили змею примерно посередине и пригвоздили ее к полу. Я видел лишь размытое зеленое пятно — это взбешенная змея металась во все стороны, пытаясь освободиться. Но змеелов давил на шест, и змея не могла выбраться из ловушки.
Что же теперь будет? — пробовал угадать я. Не станет же он ловить этот обезумевший извивающийся сгусток зеленой мышцы руками, а даже если и станет, ее голова непременно метнется к нему и ужалит в лицо.
Держась за самый конец своего двухметрового шеста, змеелов стал пробираться вдоль стены к хвосту змеи. Потом, не обращая внимания на ее извивания и метания, он начал передвигать резиновую вилку вперед, к голове змеи. Делал он это очень-очень медленно, понемногу приближая резиновые зубцы к мотающейся во все стороны голове, продвигая их вдоль извивающегося тела, не выпуская змею из их зажима, и толкая, толкая, толкая длинный деревянный шест вперед по миллиметру. Зрелище зачаровывало и ужасало: маленький человек с белыми бровями и черной шевелюрой осторожно манипулировал своим длинным орудием, медленно скользя вилкой по извивающемуся туловищу по направлению к змеиной голове. А та хлестала по циновке с таким грохотом, что будь вы наверху, то решили бы, что этажом ниже борются двое здоровенных мужчин.
Наконец зубцы добрались до самой головы, пригвоздив ее к полу, и тогда змеелов протянул руку в перчатке и крепко схватил змею за шею. Отбросил шест. Свободной рукой снял мешок с плеча. Поднял все еще извивающуюся смертоносную зеленую змею и сунул ее голову в мешок. Потом отпустил голову, затолкал в мешок все остальное и завязал его. Мешок дергался и подскакивал так, словно внутри его буйствовало с полсотни злобных крыс, но змеелов теперь полностью расслабился и небрежно держал мешок одной рукой, будто там ничего особенного не было — так, несколько килограмм картошки. Нагнувшись, он поднял с пола свой шест, потом повернулся к окну и посмотрел на нас.
— Жаль собаку, — сказал он. — Уберите ее, пока дети не увидели.
НАЧАЛО ВОЙНЫ
На завтрак в Дар-эс-Саламе неизменно подавали сочную спелую папайю, только что сорванную в саду, а на нее выжимали сок целого свежего лайма. Почти все белые мужчины и женщины в Танганьике получали на завтрак папайю с лаймовым соком, и, по-моему, старые колонизаторы знали, что делали. Это — самый полезный и освежающий завтрак на свете.
Однажды утром в конце августа 1939 года я ел на завтрак свою папайю и размышлял, как и все остальные, о войне с Германией, которая, как все мы понимали, вот-вот разразится. Мдишо слонялся по комнате и делал вид, что очень занят.
— Ты знаешь, что скоро начнется война? — спросил я у него.
— Война? — мгновенно оживился он. — Настоящая война, бвана?
— Страшная война, — сказал я.
Лицо Мдишо просияло от радости. Он был из племени мванумвези, а в жилах каждого мванумвези течет кровь воина. Столетиями они оставались величайшими воинами Восточной Африки, завоевывая все вокруг, в том числе и масаев, и даже теперь при одном упоминании о войне у Мдишо закружилась голова.
— В моей хижине еще цело оружие моего отца! — воскликнул он. — Я сей миг возьму копье и наточу его! С кем будем воевать, бвана?
— С германцами, — ответил я.
— Хорошо, — сказал он. — В округе полно германцев, так что повоюем на славу.
Мдишо был прав — здесь жило множество немцев. Всего двадцать пять лет назад, перед Первой мировой войной, Танганьика была колонией Германской Восточной Африки. Но в 1919 году после перемирия Германия была вынуждена передать, эту территорию британцам, те и переименовали ее в Танганьику. Многие немцы остались в стране. Им принадлежали алмазные копи и золотые рудники. Они выращивали сизаль, хлопок, чай и земляные орехи. Хозяином заводика по производству газировки в Дар-эс-Саламе был немец, как и Вилли Хинк, часовщик. В сущности, в Танганьике немцы намного превышали своей численностью всех прочих европейцев, вместе взятых, и если разразится война, что, как мы все знали, должно произойти, то они превратятся в опасную и трудноразрешимую проблему для властей.
— А когда начнется эта страшная война? — поинтересовался Мдишо.
— Говорят, совсем скоро, — сообщил я ему, — потому что в Европе, до которой в десять раз дальше, чем отсюда до Килиманджаро, у немцев есть вождь по имени бвана Гитлер, и он хочет завоевать весь мир. Немцы думают, что этот бвана Гитлер — замечательный парень. Но на самом деле он — псих, сумасшедший маньяк. Как только начнется война, германцы попытаются убить нас всех, и нам придется убить их раньше, чем они убьют нас.
Мдишо, истинное дитя своего племени, очень хорошо понимал принцип войны.
— А почему бы нам не ударить первыми? — возбужденно воскликнул он, — Почему бы нам не застать их врасплох, этих местных германцев, а, бвана? Почему бы нам не перебить их всех до того, как начнется война? Так всегда лучше, бвана. Мои предки всегда били первыми.
— Боюсь, у нас очень строгие правила насчет войны, — возразил я. — Нельзя никого убивать, пока не дадут свисток и игра не начнется официально.
— Но это же просто смешно, бвана! — вскричал он. — Война, какие еще правила! Победа — вот что считается!
Мдишо было только девятнадцать лет. Родился он и вырос в глубинке, почти в тысяче миль от Дар-эс-Салама, близ того места, которое называется Кигома, на побережье озера Танганьика, и его родители умерли, когда ему не исполнилось еще и двенадцати. Его взял к себе в дом добродушный губернатор Кигомы и определил помощником шамбы-боя. С той поры он дорос до домашнего слуги и очаровал всех хорошими манерами и добрым нравом. Когда губернатора перевели на работу в Секретариат Дар-эс-Салама, он забрал Мдишо с собой. Примерно через год чиновника отправили в Египет, и бедняга Мдишо оказался вдруг без работы и без дома, но с одним очень ценным документом — великолепной рекомендацией от своего прежнего работодателя. Так что мне сильно повезло, что я нашел его и взял к себе на работу. Он стал моим личным боем, и вскоре мы подружились, что меня в общем-то радовало.
Мдишо не умел ни писать, ни читать, и даже представить не мог, что кроме Африки существует другой мир, другие страны и континенты. Но он был смышленым и быстро схватывал, и я стал учить его читать. Каждый день после моего возвращения с работы мы проводили три четверти часа за чтением. Учился он быстро, и хотя мы все еще застревали на отдельных словах, вскоре мы стали мало-помалу переходить к коротким фразам. Я настаивал на том, чтобы он учился писать и читать не только слова суахили, но и их английские эквиваленты, с тем, чтобы попутно усвоить элементарные знания английского языка. Ему очень нравились наши уроки, и было так трогательно возвращаться домой и видеть его с открытым учебником за столом в столовой.
Мдишо был примерно метр восемьдесят ростом, с отличной фигурой, немного плоским лицом, приплюснутым носом и великолепными, ослепительно белыми зубами.
— Мы обязаны подчиняться правилам войны. Это очень важно, — объяснял я ему. — Нельзя убить ни одного германца до объявления войны. И даже тогда надо давать врагу возможность сдаться, прежде чем убивать его.
— Как мы узнаем, что объявили войну? — спросил у меня Мдишо.
— Из Англии по радио нам скажут, — сказал я. — Мы все узнаем через несколько секунд.
— Вот когда начнется веселье! — закричал он, хлопая в ладоши. — Ох, бвана, скорей бы!
— Если хочешь воевать, нужно сначала стать солдатом, — объяснял я ему. — Ты должен записаться в Кенийский полк и стать аскари. — Аскари называли солдат из частей Королевских африканских стрелков.
— У аскари ружья, а я не умею стрелять, — сказал он.
— Научат, — сказал я. — Тебе должно понравиться.
— Это очень серьезный шаг, бвана, — сказал он. — Нужно как следует подумать.
Дар-эс-Салам
Воскресенье, без даты
Дорогая мама!
На прошлой неделе я наконец поддался малярии и слеге постель в среду вечером с жуткой головной болью и температурой 39,5°. Назавтра было уже 40°, а пятницу — 40,6°. У них какое-то новое чудодейственное снадобье, атербин называется, его огромными дозами колят в зад, и температура мигом спадает; потом вкалывают 15 или 20 грамм хинина, и с тех пор ты уже не хозяин своей задницы — слева атербин, справа хинин.
Думаю, когда ты получишь это письмо, война либо будет объявлена, либо уже закончится, но пока жизнь у нас бьет ключом. Все мы — временные армейские офицеры, с жезлами, ремнями и всякими секретными инструкциями. Уходя из дома, мы должны сообщать о своем местонахождении, чтобы нас могли собрать в любую минуту. Мы знаем, куда нужно идти в экстренном случае, но все держится в секрете, и я не уверен, проходят наши письма цензуру или нет, поэтому не буду рассказывать тебе ничего лишнего. Но если начнется война, нам придется выловить всех местных немцев, и тогда все будет спокойно…
Несколькими днями спустя обстановка в Дар-эс-Саламе накалилась. Надвигалась война, и были разработаны подробные планы интернирования сотен немцев в Дар-эс-Саламе и в глубине страны, планы, подлежащие осуществлению сразу же по объявлении войны. В городе было не так уж много молодых англичан, человек пятнадцать, самое большее двадцать, и всем нам приказали бросить работу и превратиться, посредством какого-то волшебного действа, во временных офицеров. Мне выдали красную нарукавную повязку и поручили командовать взводом аскари, но поскольку я никогда не воевал, разве что в школе, я чувствовал себя неловко перед двадцатью пятью хорошо обученными солдатами при карабинах и одном пулемете, оказавшимися в моем ведении.
Меня вызвали в армейские казармы в Дар-эс-Саламе, где британский капитан кенийских африканских стрелков отдал мне соответствующие распоряжения. Он сидел за деревянным столом в фуражке в удушающе жаркой жестяной хижине, и когда говорил, его рыжие коротко подстриженные усы все время подпрыгивали.
— Как только будет объявлена война, — говорил он, — все немцы мужского пола должны быть задержаны под угрозой применения оружия и препровождены в тюремный лагерь. Тюремный лагерь готов, и немцам известно, что он готов, так что многие немцы попытаются сбежать из страны до того, как мы их поймаем. Ближайшая нейтральная территория — это Португальская Восточная Африка, а туда из Дар-эс-Салама добраться можно только по одной дороге, она идет вдоль берега на юг. Знаете эту дорогу?
Дар-эс-Салам
Пятница, 15 сентября
Дорогая мама!
Прости, что сто лет тебе не писал, но ты могла догадаться, что у нас тут сложилась довольно напряженная обстановка. Сейчас все местные немцы отправлены в лагеря для интернированных. А отлавливали их мы, армейские офицеры. Как только в 1.15 дня в воскресенье объявили войну, по нескольким телефонам дали тревогу, и командиры созвали свои отряды и направились в полицейские участки за оружием и приказами. В то время я вместе с туземными солдатами (аскари) был за городом и охранял дорогу вдоль Южного побережья. Все, что я услышал, это мрачный голос по полевому телефону, который сказал: «Война объявлена, резерву следует арестовать всех германских подданных, пытающихся покинуть город или проникнуть в него».
Тут-то и началось веселье. Больше ничего рассказывать не буду, иначе цензор не пропустит письмо…
Я ответил, что знаю ее очень хорошо.
— По этой дороге, — сказал капитан, — каждый немец в Дар-эс-Саламе попробует улизнуть в тот момент, когда будет объявлена война. Вы обязаны остановить их, задержать и препроводить в тюремный лагерь.
— Кто, я? — опешил я.
— Вы с вашим взводом, — сказал он. — У нас нет других людей. А нам нужно расставить патрули по всей стране. Займите выгодную оборонительную позицию и разместите своих людей в надежном укрытии. Некоторые немцы наверняка попытаются пробиться силой и могут устроить стрельбу.
— То есть, — сказал я, — я со своим взводом должен остановить всех немцев, бегущих из Дара?
— Таков приказ, — ответил он.
— Их же, наверное, сотни.
— Точно, — ухмыльнулся он.
— А что будет, если они возьмут ружья и затеют бой? — спросил я.
— Перестреляете их всех, — сказал капитан. — У вас же есть пулемет. С одним пулеметом можно перебить пятьсот человек с винтовками.
Мне стало не по себе. Я не хотел брать на себя ответственность за убийство пятисот гражданских человек на прибрежной дороге, ведущей в Португальскую Восточную Африку.
— Что, если с ними будут женщины и дети? — спросил я.
— Действуйте по обстоятельствам, — уклонился от ответа капитан.
— Но… но… — промямлил я, — ведь эта дорога — основной путь бегства из страны. Не кажется ли вам, что столь важное задание следует поручить вам или другому офицеру регулярных войск?
— У нас и так все руки заняты, — сказал капитан.
Но я никак не унимался.
— Ведь я ничему такому не обучен, — убеждал его я. — Я просто работаю на «Шелл».
— Чушь! — рявкнул он. — Немедленно отправляйтесь! И не подведите нас!
И я отправился.
Отыскав телефон, я позвонил домой и предупредил Мдишо, чтобы он меня не ждал.
— Я знаю, куда ты собрался, бвана! — закричал он в трубку. — На германцев идешь! Я угадал?
— Ну, — сказал я, — посмотрим.
— Я хочу с тобой, бвана! — взмолился он. — Пожалуйста, возьми меня с собой!
— Боюсь, на этот раз не получится, Мдишо, — сказал я. — Тебе придется остаться и приглядывать за домом.
— Будь осторожен, бвана, — сказал он. — Будешь вести себя осторожно — останешься жив.
Я вышел на площадь перед казармами, где меня ожидал мой взвод. Аскари в шортах и гимнастерках цвета хаки с винтовками наперевес выстроились по стойке смирно рядом с двумя открытыми грузовиками. На них было приятно посмотреть. Завидев меня, сержант отдал честь и приказал взводу садиться по машинам. Я сел в кабину первого грузовика между водителем и сержантом, и мы поехали через город к прибрежной дороге, ведущей в Мозамбик, что в Португальской Восточной Африке. В кузове второго грузовика аскари везли огромную катушку телефонного кабеля, намереваясь по пути уложить кабель вдоль дороги, чтобы обеспечить постоянную связь со штабом, из которого мне должны были сообщить о начале войны. Раций у них не было.
— Много у нас кабеля? — спросил я сержанта. — На сколько его хватит?
— Километров на пять, бвана, — усмехнулся сержант.
Сразу же по выезде из Дар-эс-Салама мы остановились возле маленькой хижины, и два связиста соскочили с машины, открыли дверь и подключили наш кабель к розетке внутри хижины. Потом мы поехали дальше, а связисты шли следом и укладывали кабель в траву на обочине, так что ехали мы медленно.
Дорога шла по самому краю Индийского океана. Сквозь чистую светло-зеленую воду просвечивало песчаное дно, и на тонкой полоске берега росли кокосовые пальмы, тянущие свои взлохмаченные головы к горячему синему небу. Вид был очень красивый. Кабины наших грузовиков продувал легкий ветерок с моря.
Километра через три с лишним дорога резко пошла в гору и повернула вглубь материка, направляясь в густые тропические заросли.
— Что если нам остановиться среди деревьев? — спросил я сержанта.
— Хорошее место, — согласился он, так что мы остановились там, где дорога вступала в джунгли, и вылезли из грузовиков.
— Поставьте грузовики поперек дороги, — приказал я сержанту, — и проследите, чтобы все бойцы хорошенько спрятались на опушке леса. Оружие надо распределить так, чтобы вся проезжая часть за грузовиками находилась под прицелом пулемета и винтовок.