— Мне радостно осознавать, — говорила она, — что у меня есть такой замечательный молодой человек, который будет присматривать за мной, когда я совсем состарюсь.

И года через два она навсегда оставила кухню, вверив Лексингтону попечительство над всем домашним хозяйством. Мальчику к тому времени исполнилось десять лет, а бабушке Глосспан — почти восемьдесят.

5

Предоставленный на кухне самому себе, Лексингтон тотчас же принялся экспериментировать с блюдами собственного изобретения. Те, что он любил раньше, более не интересовали его. У него появился неодолимый импульс творить. В голове роились сотни свежих идей.

— Начну-ка я с того, — сказал он, — что изобрету каштановое суфле.

Он приготовил его и в тот же вечер подал к столу. Суфле было восхитительно.

— Ты гений! — воскликнула бабушка Глосспан, вскакивая со стула и целуя его в обе щеки. — Ты войдешь в историю!

Теперь дня не проходило, чтобы на столе не появлялось какое-нибудь новое усладительное творение. Тут был и суп из бразильских орехов, и котлеты из мамалыги, и овощное рагу, и омлет из одуванчиков, и оладьи из сливочного сыра, и голубцы, и компот из полевых трав, и лук-шалот a la bonne femme, и пикантный свекольный мусс, и чернослив по-строгановски, и гренки с сыром, и опрокинутая репа, и горячий торт из иголок хвои, и много других прекрасных композиций. Никогда в жизни, заявила бабушка Глосспан, не пробовала она подобной пищи, и по утрам, когда до завтрака было еще далеко, она выходила на крылечко, усаживалась в кресло-качалку и размышляла о предстоящей трапезе, облизывая морщинистые губы и вдыхая ароматы, доносившиеся через кухонное окно.

— Что ты сегодня готовишь, мальчик? — громко спрашивала она.

— Попробуй отгадать, бабушка Глосспан.

— По запаху это вроде как козлобородниковые оладьи, — отвечала она, усиленно принюхиваясь.

Тогда десятилетний мальчуган выходил из кухни с торжествующей улыбкой на лице, неся в руках большую дымящуюся кастрюлю поистине божественного компота, приготовленного исключительно из пастернака и лечебных трав.

— Знаешь, что ты должен, — сказала ему бабушка, с жадностью поглощая компот. — Ты должен сейчас же взять бумагу и перо и написать поваренную книгу.

Он смотрел на нее, медленно пережевывая пастернак.

— А почему бы и нет? — спросила она. — Я научила тебя писать, я научила тебя готовить, и тебе остается соединить то и другое. Ты напишешь поваренную книгу, мой дорогой, и прославишься на весь мир.

— Что ж, — ответил он. — Так и будет.

И в тот же день Лексингтон начал писать первую страницу этого монументального труда, которому суждено было завладеть его помыслами до конца жизни. Он назвал свой труд «Ешьте хорошую и здоровую пищу».

6

Через семь лет, когда ему исполнилось семнадцать, он записал больше девяти тысяч различных рецептов, притом все они были оригинальные и вкусные.

Но неожиданно его труды были прерваны трагической смертью бабушки Глосспан. Ночью ее сразил жестокий приступ, и Лексингтон, примчавшийся в спальню, чтобы посмотреть, из-за чего шум, застал ее лежащей в кровати. Она кричала, изрыгала проклятия и корчилась самым немыслимым образом. Страшно было смотреть на нее, и взволнованный юноша прыгал вокруг нее в пижаме, ломая руки, и не знал, что и делать. Наконец, чтобы остудить ее жар, он принес ведро воды из пруда, возле которого паслись коровы, и вылил ей на голову, но это лишь усугубило приступ, и не прошло и часа, как старая женщина угасла.

— Это очень скверно, очень, — проговорил бедный мальчик, ущипнув тетушку несколько раз, чтобы убедиться, что она умерла. — И как неожиданно! Как быстро и неожиданно! Всего лишь несколько часов назад она была в отличном настроении. Она даже трижды отведала мое самое последнее творение, грибы с пряностями, и сказала, что они очень сочные!

Горько поплакав несколько минут, ибо он очень любил свою бабушку, он все-таки взял себя в руки, вынес ее тело из дома и похоронил за коровником.

На следующий день, приводя в порядок ее вещи, Лексингтон наткнулся на конверт, который был надписан почерком бабушки Глосспан и адресован ему. Он вскрыл конверт, вынул две пятидесятидолларовые бумажки и письмо.



«Дорогой мальчик, — говорилось в письме, — я знаю, ты еще никогда не спускался с горы с того времени, как тебе было тринадцать дней от роду, но, как только я умру, ты должен надеть пару башмаков, чистую рубашку, пойти в деревню и найти доктора. Попроси его дать тебе свидетельство о смерти, которое доказывает, что я умерла. Потом отнеси это свидетельство моему адвокату, человеку, которого зовут мистер Самьюэл Цукерман. Он живет в Нью-Йорке, и у него есть копия моего завещания. Мистер Цукерман все устроит. В этом конверте деньги, чтобы заплатить доктору за свидетельство и оплатить стоимость твоей поездки в Нью-Йорк. Мистер Цукерман даст тебе еще денег, когда ты туда приедешь, и я искренне желаю, чтобы ты употребил их на совершенствование своих изысканий в кулинарии и вегетарианских вопросах и продолжал работать над этой твоей великой книгой, покуда не убедишься, что она во всех отношениях доведена до совершенства.

Любящая тебя бабушка Глосспан».



Лексингтон, который всегда все делал так, как велела ему бабушка, спрятал деньги в карман, надел пару башмаков и чистую рубашку и спустился с горы в деревню, где жил доктор.

— Старуха Глосспан? — изумился доктор. — Боже мой, она что же — умерла?

— Конечно умерла, — ответил юноша. — Если вы сходите со мной, я выкопаю ее, и вы сами сможете в этом убедиться.

— И глубоко вы ее закопали? — спросил доктор.

— Думаю, футов на шесть-семь.

— И давно?

— Да часов восемь назад.

— Значит, точно умерла, — объявил доктор. — Вот свидетельство.

7

Затем наш герой отправился в город Нью-Йорк, чтобы разыскать мистера Самьюэла Цукермана. Путешествовал он пешком, спал под заборами, питался ягодами и лекарственными травами, и на то, чтобы добраться до этого громадного города, у него ушло шестнадцать дней.

— Какое сказочное место! — воскликнул Лексингтон, остановившись на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и оглядываясь вокруг. — Нигде нет ни коров, ни цыплят, и ни одна из женщин нисколько не похожа на бабушку Глосспан.

Что же до мистера Самьюэла Цукермана, то таких Лексингтон вообще никогда не видывал.

Это был маленький, рыхлый человечек с лиловато-синей челюстью и огромным красным носом, и, когда он улыбался, в разных точках его рта самым чудесным образом сверкало золото. Приняв Лексингтона в своем роскошном кабинете, он горячо пожал ему руку и поздравил со смертью бабушки.

— Полагаю, вы знали, что ваша любимая, дорогая опекунша обладала значительным состоянием? — спросил он.

— Вы имеете в виду коров и цыплят?

— Я имею в виду полмиллиона зелененьких.

— Сколько?

— Полмиллиона долларов, мой мальчик. И все это она оставила вам.

Мистер Цукерман откинулся в кресле и стиснул руки, положив их на свое рыхлое брюшко. При этом он принялся незаметно просовывать свой правый указательный палец за жилетку и под рубашку, намереваясь почесать кожу около пупка — любимое его упражнение, доставляющее особое удовольствие.

— Разумеется, мне придется удержать пятьдесят процентов за мои услуги, — сказал он, — но тем не менее у вас останется двести пятьдесят кусков.

— Я богат! — вскричал Лексингтон. — Это прекрасно! Когда я могу получить деньги?

— Хм, — пробормотал мистер Цукерман, — да вам везет. К счастью, я в весьма сердечных отношениях с налоговой службой и смогу убедить их отказаться от обязательств, сопряженных и со смертью, и с выплатой налогов.

— Как это любезно с вашей стороны, — пробормотал Лексингтон.

— Естественно, я должен буду выплатить кое-кому кое-какой гонорар.

— Как скажете, мистер Цукерман.

— Думаю, сотни тысяч будет достаточно.

— Боже праведный, а не чересчур ли это много?

— Никогда не скупитесь на чаевые налоговому инспектору или полицейскому, — сказал мистер Цукерман. — Запомните это.

— Но сколько же у меня останется? — робко спросил юноша.

— Сто пятьдесят тысяч. Однако из этого вам придется понести и похоронные расходы.

— Похоронные расходы?

— Вам нужно рассчитаться с бюро похоронных принадлежностей. Вы, конечно, знаете об этом?

— Но я сам ее похоронил, мистер Цукерман, за коровником.

— Не сомневаюсь, — сказал адвокат. — И что же?

— Я не обращался в бюро похоронных принадлежностей.

— Послушайте, — произнес мистер Цукерман. — Вы, может, и не знаете, но в этом штате существует закон, который гласит, что ни один владелец завещания не имеет права получить ни единого гроша из своего наследства, пока полностью не расплатится с бюро похоронных принадлежностей.

— Вы хотите сказать, что таков закон?

— Разумеется, таков закон, и к тому же очень хороший. Бюро похоронных принадлежностей — один из самых замечательных национальных институтов. Его следует защищать всеми доступными средствами.

Сам мистер Цукерман вместе с группой патриотически настроенных докторов руководил корпорацией, которая владела в городе сетью из девяти всегда готовых принять посетителей бюро похоронных принадлежностей, не говоря уже о фабрике по изготовлению гробов в Бруклине и высшей школе мастеров бальзамирования на Вашингтонских холмах. Вот почему торжества по случаю смерти были в глазах мистера Цукермана глубоко религиозным процессом. Все это волновало его так же, можно сказать, глубоко, как рождение Христа волновало лавочника.

— Вы не имели права вот так вот пойти и закопать свою бабушку, — сказал он. — Ни малейшего.

— Мне очень жаль, мистер Цукерман.

— Вы же погубили все дело.

— Я исполню все, что вы скажете, мистер Цукерман. Я только хочу знать, сколько же я в результате получу, когда все будет оплачено.

Наступила пауза. Мистер Цукерман вздохнул и нахмурился, продолжая незаметно водить кончиком пальца по краям своего пупка.

— Как, скажем, насчет пятнадцати тысяч? — предложил он, сверкнув широкой золотой улыбкой. — Хорошая круглая цифра.

— Могу я взять эти деньги сегодня же?

— Не понимаю, почему бы и нет.

И мистер Цукерман вызвал старшего кассира и велел ему выплатить Лексингтону по мелкой статье расходов пятнадцать тысяч долларов и взять расписку в получении этой суммы. Юноша, который рад был получить хоть что-то, с благодарностью принял деньги и спрятал их в своем заплечном мешке. Потом он горячо пожал мистеру Цукерману руку и поблагодарил его за помощь.

— Теперь весь мир передо мной! — вскричал наш герой, выходя на улицу. Пока не закончена моя книга, буду жить на пятнадцать тысяч долларов. А потом, разумеется, у меня будет гораздо больше.

Он остановился на тротуаре, размышляя, куда бы ему пойти, повернул налево и медленно побрел по улице, рассматривая городские достопримечательности.

— Какой отвратительный запах, — произнес он, нюхая воздух. — Он мне не нравится.

Его чувствительные обонятельные нервы, которые были настроены только на то, чтобы воспринимать самые тонкие кухонные ароматы, терзал смрад выхлопных газов, исторгавшихся дизельными автобусами.

— Поскорее бы убраться отсюда, пока мой нос окончательно не испортился, — сказал Лексингтон. — Но прежде надо бы что-нибудь съесть. Умираю от голода.

В последние две недели бедный мальчик питался только ягодами и лекарственными травами, и желудок его требовал основательной пищи. Хорошо бы сейчас котлету из мамалыги, подумал он. Или несколько сочных козлобородниковых оладий.

Он пересек улицу и вошел в небольшой ресторан. Внутри было душно, темно и тихо. Сильно пахло жиром и рассолом. Единственный посетитель в коричневой шляпе на голове низко склонился над своей тарелкой и даже не взглянул на Лексингтона.

Наш герой уселся за угловым столиком и повесил свой заплечный мешок на спинку стула. Это должно быть интересно, размышлял он. Все свои семнадцать лет я ел пищу, приготовленную только двумя людьми — бабушкой Глосспан и мною самим, если не считать няню Макпоттл, которая, наверное, подогрела несколько раз для меня бутылочку с молоком, когда я был младенцем. А сейчас я ознакомлюсь с искусством совершенно не знакомого мне шефа и, быть может, если повезет, возьму на заметку какую-нибудь полезную идею для своей книги.

Откуда-то из темноты к нему приблизился официант и встал возле столика.

— Здравствуйте, — сказал Лексингтон. — Я бы хотел большую котлету из мамалыги. Подержите ее двадцать пять секунд на каждой стороне на раскаленной сковороде со сметаной, а прежде чем подавать, бросьте щепотку измельченных лекарственных трав — если, конечно, вашему шефу не известен более оригинальный способ, в каковом случае с радостью с ним ознакомлюсь.

Официант склонил голову набок и внимательно посмотрел на посетителя.

— Жареную свинину с капустой будете? — спросил он. — Другого ничего нет.

— Жареное… что с капустой?

Официант достал из кармана брюк грязный носовой платок и что было сил взмахнул им, будто щелкнул кнутом. После чего громко высморкался и прыснул.

— Так будете или нет? — спросил он, вытирая ноздри.

— Не имею ни малейшего представления, что это такое, — ответил Лексингтон, — но хотел бы попробовать. Видите ли, я пишу поваренную книгу и…

— Одну свинину с капустой! — крикнул официант, и где-то в глубине ресторана, далеко в темноте, ему ответил чей-то голос.

Официант исчез. Лексингтон полез в заплечный мешок за своим ножом и вилкой из чистого серебра. Это был подарок бабушки Глосспан, он получил его в шесть лет, и с тех пор никаким другим прибором он не пользовался. Ожидая, когда подадут еду, он с любовью протер нож и вилку мягким муслином.

Вскоре вернулся официант с тарелкой, на которой лежал толстый кусок чего-то горячего. Едва блюдо поставили на стол, как Лексингтон тотчас же потянулся к нему, чтобы понюхать. Ноздри его широко расширились, втягивая запах.

— Да это просто божественно! — воскликнул он. — Какой аромат! Грандиозно!

Официант отступил, внимательно глядя на посетителя.

— Никогда в жизни не нюхал ничего более изысканного и восхитительного! — вскричал наш герой, хватаясь за нож и вилку. — Из чего, черт побери, это приготовлено?

Мужчина в коричневой шляпе оглянулся и пристально посмотрел на него, потом снова принялся есть. Официант между тем пятился в сторону кухни.

Лексингтон отрезал маленький кусочек мяса, пронзил его своей серебряной вилкой и поднес к носу, чтобы еще раз понюхать. Затем сунул кусочек в рот и стал медленно жевать, прикрыв глаза и напрягшись.

— Фантастика! — вскричал он. — Совершенно новый вкус!

О Глосспан, моя любимая бабушка, как бы я хотел, чтобы ты была сейчас со мной и попробовала это замечательное блюдо! Официант! Идите сюда скорее! Вы мне нужны!

Изумленный официант смотрел на Лексингтона из другого конца зала и, похоже, приближаться не желал.

— Если вы подойдете и поговорите со мной, я вручу вам подарок, — сказал Лексингтон, размахивая стодолларовой купюрой. — Пожалуйста, подойдите сюда и поговорите со мной.

Официант бочком подошел к столику, выхватил деньги и поднес их близко к лицу, рассматривая купюру. Потом опустил ее в карман.

— Чем могу быть полезен, мой друг? — спросил он.

— Послушайте, — сказал Лексингтон. — Если вы мне скажете, из чего приготовлено это восхитительное блюдо, я дам вам еще сотню.

— Я уже сказал вам, — ответил тот. — Это свинина.

— А что такое свинина?

— Вы что, никогда не ели жареную свинину? — спросил официант, уставившись на него.

— Ради бога, приятель, не держите меня в напряжении.

— Это свинья, — сказал официант.

— Свинья!

— Свинина и есть свинья. Вы разве не знали?

— Вы хотите сказать, что это свиное мясо?

— В этом я ручаюсь.

— Но… но… этого не может быть, — запинаясь, проговорил юноша. Бабушка Глосспан, которая знала о еде лучше всех на свете, говорила, что любое мясо отвратительно, омерзительно, ужасно, противно, тошнотворно и гадко. Однако кусок, который лежит тут у меня на тарелке, без сомнения, самая вкусная вещь, которую я когда-либо пробовал. Так как же вы это объясните? Бабушка Глосспан наверняка не стала бы мне врать.

— Может, ваша бабушка не знала, как готовить свинину.

— А как?

— Со свининой нужно осмотрительно обращаться, иначе ее нельзя есть.

— Эврика! — вскричал Лексингтон. — Клянусь, именно так и было! Она неправильно ее готовила! — Он протянул официанту еще одну сотенную бумажку. — Сведите меня на кухню и познакомьте с тем гением, который приготовил это мясо.

Лексингтона немедленно проводили на кухню, и там он встретился с поваром — пожилым мужчиной с сыпью на шее.

— Это будет стоить вам еще одну сотню, — сказал официант.

Лексингтон был только рад исполнить такую просьбу, однако на сей раз деньги пришлось отдать повару.

— Теперь выслушайте меня, — сказал юноша, — должен признаться, то, что мне сейчас говорил официант, меня несколько сбило с толку. Вы вполне уверены, что восхитительное блюдо, которое я только что ел, приготовлено из мяса свиньи?

Повар поднял свою правую руку и принялся почесывать сыпь на шее.

— Хм, — произнес он, поглядывая на официанта и хитро ему подмигивая, могу лишь сказать, я надеюсь, что это мясо свиньи.

— То есть вы не уверены?

— Никогда нельзя быть ни в чем уверенным.

— Тогда что же это могло быть?

— Хм, — произнес повар, по-прежнему глядя на официанта и медленно произнося слова. — Может быть, и так, знаете ли, что это был кусочек человечины.

— То есть мужчины?

— Да.

— Господи помилуй.

— Или женщины. На вкус они одинаковые.

— Вы меня просто удивляете, — заявил юноша.

— Век живи — век учись.

— Вот уж верно.

— По правде, в последнее время мы его много получали от мясника вместо свинины, — заявил повар.

— Вот как?

— Вся беда в том, что свинину и человечину невозможно отличить друг от друга. Обе хороши.

— То, что я только что съел, было просто великолепно.

— Рад, что вам понравилось, — сказал повар. — Но если быть до конца честным, я думаю, это скорее свинья. Почти уверен.

— Уверены?

— Да.

— В таком случае мы должны допустить, что вы правы, — сказал Лексингтон. — А теперь расскажите, пожалуйста, — и вот вам еще сто долларов за хлопоты, расскажите, пожалуйста, подробно, как вы ее приготовили.

Спрятав деньги, повар пустился в красочное описание того, как следует жарить филейную часть свинины, а юноша, не желая пропустить ни единого слова из столь замечательного рецепта, уселся за кухонный стол и записал каждую подробность в свою записную книжку.

— Это все? — спросил он, когда повар закончил.

— Все.

— Но наверняка есть что-то еще?

— Для начала нужно иметь хороший кусок мяса, — сказал повар. — Это уже полдела. Боров должен быть упитанный, и разделать его надо правильно, иначе, как ни готовь, выйдет скверно.

— Покажите, как это делается, — сказал Лексингтон. — Разделайте свинью прямо сейчас, чтобы я научился.

— Мы не разделываем свиней на кухне, — сказал повар. — То мясо, что вы сейчас ели, поступило с завода в Бронксе.

— Так дайте же мне адрес!

Повар дал ему адрес, и наш герой, многократно поблагодарив их обоих за любезность, выбежал на улицу, вскочил в такси и направился в Бронкс.

8

Вокруг четырехэтажного здания мясокомбината стоял сладкий и тяжелый запах, точно пахло мускусом. У главных ворот висело объявление: «Добро пожаловать в любое время», и воодушевленный Лексингтон прошел через ворота и оказался в мощенном булыжником дворе. Затем он двинулся дальше, придерживаясь указателя «Экскурсии с гидом», и наконец приблизился к сараю из рифленого железа, в стороне от главного здания, с вывеской «Комната ожидания посетителей». Вежливо постучав в дверь, он вошел внутрь.

В комнате ожидания уже сидели шесть человек. Там была толстая мама с мальчиками лет девяти и одиннадцати, молодая пара с блестящими глазами, похоже, отмечающая медовый месяц, и еще бледная женщина в длинных белых перчатках. Она сидела в напряженной позе и, сложив руки на коленях, глядела прямо перед собой. Никто не произносил ни слова. Уж не пишут ли и они, подобно ему, поваренные книги, подумал Лексингтон, но, когда он громко спросил их об этом, ответа не получил. Взрослые лишь загадочно улыбнулись про себя и покачали головами, а двое детей уставились на него, точно увидели сумасшедшего.

Вскоре дверь открылась. В комнату просунул голову какой-то человек с веселым розовым лицом и сказал:

— Следующий, пожалуйста.

Поднялась мать с мальчиками и вышла.

Минут через десять тот же человек возвратился.

— Следующий, пожалуйста, — снова произнес он.

Вскочила пара, у которой был медовый месяц, и последовала за ним.

Вошли новые посетители и сели — муж среднего возраста и среднего возраста жена. У жены была плетеная корзинка с продуктами.

— Следующий, пожалуйста, — сказал гид.

Поднялась женщина в длинных белых перчатках.

Вошли еще несколько человек и расселись на стульях с жесткими спинками.

Скоро гид вернулся в третий раз, и теперь наступил черед Лексингтона.

— Следуйте за мной, пожалуйста, — сказал гид, ведя юношу через двор к главному зданию.

— Как интересно! — вскричал Лексингтон, прыгая с ноги на ногу. — Как бы мне хотелось, чтобы сейчас со мной была моя дорогая бабушка Глосспан и посмотрела на то, что я собираюсь увидеть.

— Я провожу лишь предварительную экскурсию, — сказал гид. — Потом я передам вас на руки кому-нибудь другому.

— Как скажете, — восторженно проговорил юноша.

Сначала они посетили просторную огороженную площадку, где бродило несколько сот свиней.

— Вот здесь все начинается, — сказал гид. — Вон туда они входят.

— Куда?

— Да прямо туда. — Гид указал на длинный деревянный сарай у стены, окружавшей фабрику. — Мы его называем Домом, где заковывают в кандалы. Сюда, пожалуйста.

Когда Лексингтон с гидом подошли к Дому, где заковывают в кандалы, трое мужчин в высоких резиновых сапогах как раз загоняли туда дюжину свиней, и они вошли вместе с ними.

— Теперь, — сказал гид, — смотрите, как их будут заковывать в кандалы.

Внутри сарай представлял собой голое помещение без крыши, однако вдоль одной стены, параллельно земле, футах в трех над ней, медленно двигался стальной кабель с крюками. В конце сарая кабель менял направление и через открытую крышу поднимался вертикально к верхнему этажу главного здания.

Двенадцать свиней сгрудились в дальнем конце сарая и стояли тихо, опасливо озираясь. Мужчина в резиновых сапогах снял со стены металлическую цепь и сзади приблизился к ближайшему животному. Нагнувшись, он быстро накинул петлю на его заднюю ногу. Другой конец прикрепил к крюку, двигавшемуся мимо него на кабеле. Цепь натянулась. Ногу свиньи потянуло вверх, и цепь потащила свинью за собой, но она не упала. Она оказалась ловкой, и ей каким-то образом удавалось сохранять равновесие на трех ногах. Свинья прыгала с ноги на ногу и сопротивлялась натяжению цепи, однако все же пятилась и пятилась, пока в конце сарая кабель не изменил направление и не ушел вертикально вверх. Там свинья дернулась, оторвалась от земли и повисла в воздухе. Пронзительный протестующий визг заполнил помещение.

— Поистине захватывающий процесс, — сказал Лексингтон. — Но что это так смешно треснуло, когда она стала подниматься наверх?

— Наверное, нога, — ответил гид. — А может, и что другое.

— Но это имеет какое-нибудь значение?

— Да никакого, — ответил гид. — Кости ведь не едят.

Мужчины в резиновых сапогах меж тем занялись заковыванием в кандалы остальных свиней. Одну за другой они прицепляли их к крюкам на движущемся кабеле и поднимали выше крыши. Поднимаясь, свиньи громко выражали протест.

— Этот рецепт будет посложнее, чем собирание трав, — сказал Лексингтон. — Бабушка Глосспан ни за что бы с ним не справилась.

Пока Лексингтон глядел вверх на последнюю поднимавшуюся свинью, мужчина в резиновых сапогах тихо приблизился к нему сзади и, пропустив один конец цепи вокруг лодыжки юноши, закрепил петлю, прицепив другой ее конец к движущейся ленте. Не успев сообразить, что происходит, наш герой в следующий момент резко дернулся, потом упал, и его потащило ногами вперед по бетонному полу Дома, где заковывают в кандалы.

— Остановитесь! — кричал он. — Стойте! Ногу защемило!

Но его, казалось, никто не слышал, и пять секунд спустя несчастный молодой человек оторвался от пола и стал подниматься вертикально вверх сквозь открытую крышу сарая. Он висел вниз головой и дергался, как рыба, которую только что вытащили на берег.

— Помогите! — кричал он. — Помогите! Произошла ужасная ошибка. Остановите моторы! Спустите меня вниз!

Гид вынул сигару изо рта, невозмутимо взглянул на быстро поднимающегося юношу, но ничего не произнес. Мужчины в резиновых сапогах уже направились за следующей партией свиней.

— Спасите меня! — кричал наш герой. — Дайте мне спуститься вниз! Пожалуйста, дайте мне спуститься вниз!

Между тем, он уже приближался к верхнему этажу здания, где движущаяся лента изгибалась, как змея, и уходила в отверстие в стене, похожее на дверной проем без двери; а там, на пороге, точно святой Петр у райских врат, его поджидал мясник в желтом запятнанном резиновом фартуке.

Лексингтон, хотя и висел вниз головой, все же увидел его, пусть и мельком, но выражение абсолютного покоя и добросердечия на лице этого человека заметить успел, равно как и веселые огоньки в глазах, легкую задумчивую улыбку, ямочки на щеках — и все это дало ему надежду.

— Привет! — улыбаясь, сказал мясник.

— Быстрее! Спасите меня! — кричал наш герой.

— С удовольствием, — сказал мясник и, ласково взяв Лексингтона за ухо левой рукой, поднял правую руку и ловко вскрыл ножом яремную вену мальчика.

Лента продолжала двигаться. Лексингтон по-прежнему висел вверх ногами, кровь лилась у него из горла и заливала глаза, но кое-что он все-таки мог разглядеть. У него возникло смутное впечатление, будто он оказался в необычайно длинной комнате, и в дальнем конце этой комнаты стоял огромный дымящийся котел с водой, а вокруг котла, едва видимые сквозь пар, плясали темные фигуры, размахивая длинными кольями. Конвейерная лента проходила прямо над котлом, и свиньи падали в кипящую воду одна за другой. У одной свиньи на передних ногах были длинные белые перчатки.

Неожиданно нашего героя страшно потянуло в сон. Но лишь когда его здоровое, сильное сердце откачало из тела последнюю каплю крови, только тогда он перешел из этого, лучшего из всех миров, в другой мир.

Чемпион мира

Целый день, в перерывах между обслуживанием клиентов, мы ползали в конторе заправочной станции по столу и готовили изюм. Ягоды от пребывания в воде размякли и набухли, и, когда мы надрезали их бритвой, кожица лопалась, и содержимое легко выдавливалось наружу.

Между тем, всего изюмин у нас было сто девяносто шесть, и, когда мы закончили, был уже почти вечер.

— Ну чем не хороши! — воскликнул Клод, яростно потирая руки. — Который час, Гордон?

— Шестой.

В окно мы увидели, как к колонке подъехал фургон с женщиной за рулем и, наверное, восемью ребятишками, которые сидели сзади и ели мороженое.

— Надо двигаться, — сказал Клод. — Сам понимаешь, не явимся туда до заката, все пойдет насмарку.

Он уже начинал дергаться. Его лицо было таким же красным, а глаза так же вылезли из орбит, как и тогда — перед собачьими бегами или перед вечерним свиданием с Кларис.

Мы оба вышли из конторы, и Клод отпустил женщине столько галлонов бензина, сколько она просила. Когда она отъехала, он остался стоять посреди дороги и, щурясь, с беспокойством глядел на солнце, — оно висело в дальнем конце долины чуть выше ширины ладони над линией деревьев, на гребне холма.

— Ладно, — сказал он. — Закрывай лавочку.

Гордон быстро обошел все колонки, закрыв их на замок.

— Ты бы лучше снял этот свой желтый свитер, — сказал Клод.

— Это еще зачем?

— При лунном свете ты будешь сверкать в нем, как маяк.

— Все будет в порядке.

— Нет, — сказал Клод. — Сними его, Гордон, прошу тебя. Вернусь через три минуты.

Он исчез в своем автоприцепе за заправочной станцией, а я вернулся в контору и поменял желтый свитер на синий.

Когда мы снова встретились, на Клоде были черные брюки и темно-зеленый свитер с высоким завернутым воротником. На голове коричневая кепка, низко надвинутая на глаза. Он был похож на артиста, играющего в ночном клубе бандита.

— А это что у тебя там? — спросил я, увидев, что на поясе у него что-то топорщится.

Клод задрал свитер и показал мне два тонких белых хлопчатобумажных мешка, аккуратно и прочно привязанных к животу.

— Чтобы потом в них складывать, — загадочно ответил он.

— Понятно.

— Пошли, — сказал он.

— Не лучше ли нам взять машину?

— Слишком рискованно. Ее могут увидеть, когда мы ее оставим.

— Но ведь до леса больше трех миль.

— Да, — сказал Клод. — И думаю, ты сам понимаешь, что мы можем получить шесть месяцев тюрьмы, если нас схватят.

— Этого ты мне раньше не говорил.

— Разве?

— Я не пойду, — сказал я. — Не стоит того.

— Тебе полезно прогуляться, Гордон. Идем.

Был тихий солнечный вечер, яркие белые облачка неподвижно висели в небе, и в долине было прохладно и очень тихо. Мы пошли по траве вдоль дороги, которая тянулась между холмами в сторону Оксфорда.

— Изюм у тебя? — спросил Клод.

— В кармане.

— Хорошо, — сказал он. — Отлично.

Через десять минут мы свернули с главной дороги на узкую тропинку с высокой изгородью по обеим сторонам. Дальше нам предстояло взбираться вверх.

— Сколько там сторожей? — спросил я.

— Трое.

Клод выбросил выкуренную наполовину сигарету. Спустя минуту он закурил другую.

— Обычно я не одобряю новые методы, — сказал он. — Особенно в такого рода делах.

— Понимаю.

— Но, честное слово, Гордон, думаю, на сей раз нас ждет грандиозный успех.

— Точно?

— Не сомневаюсь.

— Надеюсь, ты прав.

— Это будет вехой в истории браконьерства, — сказал он. — И смотри, ни единой живой душе потом не проговорись, как мы это сделали, понял? Потому что если это просочится, каждый болван в округе будет делать то же самое, и тогда ни одного фазана не останется.

— Ни слова никому не скажу.

— Ты должен гордиться собой, — продолжал он. — Умные люди уже сотни лет бьются над этой проблемой, но никто ничего похожего не придумал. Почему ты мне об этом раньше не рассказывал?

— А ты никогда и не интересовался моим мнением, — ответил я.

И это было правдой. Буквально до позавчерашнего дня Клоду и в голову не приходило обсуждать со мной святую тему браконьерства. Летними вечерами, после работы, я частенько видел, как он незаметно выскальзывает в своей кепке из автоприцепа и исчезает на дороге в лес. Иногда, глядя на него в окно, я ловил себя на том, что задумываюсь — что же он все-таки собирается предпринять один-одинешенек среди ночи, какие хитрости замышляет? Он редко возвращался рано и никогда, абсолютно никогда сам добычу не приносил. Однако на следующий день (я и представить себе не мог, как он этого достигал) в сарае за заправочной станцией висел фазан, или заяц, или пара куропаток, которых мы потом съедали.

Летом он был особенно активен, а в последние два месяца задал такой темп, что уходил в лес четыре, а то и пять раз в неделю. Но и это еще не все. Мне казалось, что его отношение к браконьерству изменилось самым загадочным и неуловимым образом. Теперь он действовал более решительно, более хладнокровно и целеустремленно, чем прежде, и у меня было такое впечатление, что теперь это была уже не столько охота, сколько рискованное предприятие, что-то вроде тайной войны, которую Клод вел в одиночку против невидимого и ненавидимого врага.

Но кто же был этим врагом?

Точно не могу сказать, у меня возникло подозрение, что им был не кто иной, как сам знаменитый мистер Виктор Хейзел, владелец земли и фазанов. Мистер Хейзел был местным пивоваром и держался невероятно надменно. Он был так богат, что невозможно выразить словами, и его собственность простиралась на мили по всей долине. Он выбился из низов, был напрочь лишен обаяния и обладал весьма скудным числом добродетелей. Он презирал всех людей, занимавших низкое общественное положение, поскольку сам был когда-то одним из них, и отчаянно стремился общаться только с теми, с кем, по его мнению, и нужно общаться. Он охотился верхом с собаками, любил пригласить гостей, носил модные жилетки и каждый день проезжал на огромном черном «роллс-ройсе» мимо заправочной станции к своей пивоварне. Когда он проносился мимо, мы иногда успевали разглядеть за рулем сияющее лицо пивовара, розовое, как ветчина, дряблое и воспаленное от чрезмерного употребления пива.

Ну да ладно. Вчера днем Клод ни с того ни с сего вдруг сказал мне:

— Сегодня вечером я опять пойду в лес Хейзела. Хочешь пойти со мной?

— Кто — я?

— На фазанов. В этом году, может, последний шанс, — сказал он. — В субботу открывается охотничий сезон, и потом все птицы разлетятся. Если будет кому разлетаться.

— А почему ты вдруг меня приглашаешь? — с подозрением спросил я.

— Особой причины у меня нет, Гордон. Просто так.

— А это рискованно?

Он не ответил.

— У тебя, наверное, и ружье припасено?

— Ружье! — с отвращением воскликнул Клод. — В фазанов не стреляют, ты что, не знаешь? В лесах Хейзела достаточно пистону хлопнуть, чтобы тебя сторожа тут же схватили.

— Тогда как же ты охотишься?

— Ага, — произнес он и загадочно прикрыл веком один глаз.

Наступила долгая пауза. Потом Клод сказал:

— Как тебе кажется, ты сможешь держать рот на замке, если я тебе кое-что расскажу?

— Вполне.

— Я этого еще никому в жизни не рассказывал, Гордон.

— Весьма польщен, — сказал я. — Мне ты можешь полностью довериться.

Он повернул голову, устремив на меня свои бледные глаза. Глаза у него были большие и влажные, как у быка, и они были так близко от меня, что я увидел, как отражаюсь в них вверх ногами.