Роальд Даль
Рассказы о привидениях
РОАЛЬД ДАЛЬ. ПРЕДИСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЯ
У моего мудрого и почтенного старого приятеля Альфреда Нопфа
{1}, американского издателя, был сводный брат Эдвин. Эдвин был кинопродюсером в Голливуде, и много лет назад, в 1958 году, я предложил ему сделать вместе телевизионный сериал по — ни много, ни мало — историям о привидениях. Раньше этого не делал никто. Я сказал, что есть огромный выбор историй о привидениях, и нам будет не трудно найти сногсшибательную подборку рассказов. Для такого сериала требовалось всего двадцать четыре.
Эдди Нопф обдумал мое предложение. Он поговорил со своими помощниками, и все пришли к единодушному мнению, что это отличная идея. Моей главной задачей было найти двадцать четыре великолепные истории. Я также должен был написать сценарий к первой (пилотной) серии и еще к нескольким.
На первый взгляд мое задание не казалось слишком сложным. Во второй половине прошлого столетия и в начале нынешнего, 20-го, истории о привидениях пользовались большой популярностью. У Диккенса был один такой рассказ. Дж. М.Барри написал несколько. А также Булвер-Литтон, Д. К. Бростер, Джордж Элиот, Анатоль Франс, Элизабет Гаскелл, Теофил Готье, Л. П. Хартли, Натаниел Готорн, Томас Гарди, Вашингтон Ирвинг, Генри Джеймс, Моэм, Мопассан, Эдгар По, сэр Вальтер Скотт, Марк Твен, Герберт Уэллс и Элизабет Боуэн. Даже Оскар Уайльд написал рассказ «Кентервильское привидение». Сплошь великие имена. Я горел от нетерпении приступить к работе.
Первым делом я нанес визит леди Синтии Асквит, которая считалась признанным знатоком мистической литературы и выпустила несколько антологий. Это была старая хрупкая женщина, она приняла меня, лежа в постели. Но ум ее оставался ясным, и она дала мне много хороших советов о том, как начать мой великий поиск.
Мне пришлось немало побегать, несколько раз я наведывался в библиотеку Британского музея, и, в конечном счете, мне удалось собрать почти все изданные истории о привидениях. Дома повсюду лежали книги и стопки старых журналов — часть из них я купил, часть взял на время. И я начал читать.
Меня ожидало легкое потрясение. Первые пятьдесят историй оказались настолько скверными, что я с трудом дочитал их до конца. Банальные, плохо написанные рассказики, и ничуть не страшные. Главная цель истории о привидениях — вселять ужас. Она должна напугать до смерти и заставить дрожать от страха. В тех рассказах не было ничего подобного. Некоторые из самых худших принадлежали перу известных писателей. Я продолжал читать. Я не мог поверить, что они настолько плохи. Тем не менее я записывал названия всех историй в тетрадь и каждой ставил оценку. Большинство из них получили «ноль» по десятибалльной шкале.
Внезапно на мутном небе вспыхнула яркая звезда. Мне попался хороший рассказ. Когда я дочитал его до конца, у меня по спине побежали мурашки. Он назывался «Гарри», написала его Розмари Тимперли. Я приободрился и продолжил свой поиск.
Прочитав еще примерно сто плохих, я нашел второй хороший рассказ — «Открытая дверь» миссис Олифант.
Когда я прочитал в общей сложности около трехсот опубликованных историй, у меня на руках оказалось всего семь достойных внимания. Не так много, но ведь это было только начало. Помимо тех двух, о которых я уже говорил, я обнаружил «Телефон» Мери Тредголд, «Потом» Эдит Уортон, «Отдых старых дев» Клеменс Дейн и «Четырехчасовой экспресс» Амелии Б.Эдварде.
Стоп, сказал я себе. Что же это получается? Все эти рассказы написаны женщинами! Удивительно. Может быть, только женщина способна написать по-настоящему хорошую мистическую историю? Может, женщины более тонко чувствуют столь деликатные материи, нежели мужчины? Судя по всему, так и есть.
С мыслью, что я, возможно, стою на краю великого литературного открытия, я стал копать дальше. И что вы думаете? Следующее замечательное произведение написала тоже женщина! Это был рассказ Синтии Асквит «Упокой Господь ее душу». Меня охватило волнение.
Но, увы, потом мне попался отличный рассказ, написанный мужчиной, — «Подружки» А. М. Барриджа. И до чего хороший рассказ! Следом за ним шла целая группа мужчин: Л. П. Хартли, Диккенс, Э. Ф. Бенсон, Джон Коллиер и другие. Мужчины выравнивали счет.
В конце этого читательского марафона я подсчитал, что прочитал семьсот сорок девять историй о привидениях и призраках. Я совсем отупел от чтения чепухи в таком объеме, но меня согревала мысль, что я нашел двадцать четыре отличных рассказа и еще десять запасных для сериала Эдди Нопфа.
В конце концов, мужчины перегнали женщин, но лишь немного. Тринадцать из моих лучших двадцати четырех историй (все они не поместились в эту книгу) написаны мужчинами и одиннадцать — женщинами. Эти цифры кажутся мне интересными, и я объясню почему. Многие удивляются и недоумевают, отчего среди выдающихся музыкантов и живописцев практически нет женщин. С литературой дело обстоит иначе. С тех пор, как за перо взялись сестры Бронте и Джейн Остин, появилось множество хороших писательниц. Но этого нельзя сказать о музыке, живописи и скульптуре. За всю историю мир не знал ни одной женщины-композитора, которая создала что-нибудь выдающееся. Пожалуй, в живописи и скульптуре женщины тоже не добились особых успехов. Величайшей художницей была, вероятно, Попова, можно назвать еще двух русских — Гончарову и Экстер. Были еще кое-кто, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с огромной массой великих мужчин-живописцев от Дюрера до Пикассо.
Но вернемся к женщинам в литературе. Около ста тридцати лет они создают хорошие романы, некоторые из них даже стали великими. Но, судя по всему, у них не получается писать пьесы или первоклассные рассказы. По-моему, еще ни одна женщина не написала классическую пьесу. И что касается рассказов — нет, пожалуй, нет. Я имею в виду выдающиеся рассказы. Из двадцати пяти величайших рассказов (если бы мне удалось составить такую подборку) предположительно один принадлежит перу Кэтрин Мэнсфилд, один — Уиллы Катер и один — Ширли Джексон. И все. Со счетом двадцать два против трех побеждают мужчины.
Но вот что интересно — истории о привидениях, во всяком случае, те, о которых я говорю, являются рассказами. И именно в этой весьма специфической категории женщины идут почти наравне с мужчинами, их счет гораздо выше, чем в случае с романами — тринадцать в пользу мужчин, одиннадцать в пользу женщин. Но заметьте, именно женщины написали некоторые из самых лучших.
По-видимому, в теории, согласно которой женщины обладают особым даром писать о сверхъестественном, все-таки что-то есть. Разве можно забыть дивную историю Ширли Джексон «Лотерея»? Всем известно, что в ней говорится не о привидениях. Но она описывает жуткие необъяснимые события, а по стилю повествования оставляет далеко позади всех мужчин, которые пишут рассказы.
Место женщин в одном из самых важных жанров литературы не вызывает у меня ни малейших сомнений. Я имею в виду, конечно же, книги для детей. Можете сколько угодно возмущаться моим заявлением, и я говорю это не потому, что сам иногда пишу детские книги. Я убежден, что этот жанр — самый важный. Все другие виды литературы созданы исключительно для развлечения взрослых. Детские книги тоже предназначены для развлечения, но помимо этого у них есть и другие цели. Они прививают ребенку привычку читать. Они учат его грамотности, пополняют его словарный запас, а в наши дни они учат детей, что есть более интересные способы времяпрепровождения, чем смотреть телевизор.
Литературные журналы, воскресные книжные обозрения и так называемое литературное сообщество в целом игнорируют детскую литературу, и это возмутительно. Больше всего внимания уделяется биографиям, следом идут романы для взрослых и поэзия. Детские книги упоминаются лишь изредка. Но — теперь, пожалуйста, слушайте внимательно! — пусть один из этих напыщенных авторов или критиков попробует написать детскую книгу — я имею в виду хорошую книгу, которую полюбят дети и которая выдержит испытание временем! Почти наверняка у него ничего не получится.
Я уверен, что написать хорошую бессмертную книгу для детей гораздо труднее, чем написать бессмертный роман. У меня есть веские причины для столь спорного утверждения. Сколько за год пишется взрослых романов, которые будут читать с интересом и через двадцать лет? Наверное, полдюжины. А сколько детских книг, которые с удовольствием будут читать дети через двадцать лет? Вряд ли больше одной.
Вы можете возразить, что крупные писатели не станут даже пытаться писать книги для детей. И ошибетесь. Большинство из них пытались. Однажды много лет назад одному нью-йоркскому издателю по имени Кроуэлл Колльер в голову пришла блестящая, как всем показалось, мысль: они предложат всем знаменитым писателям англоговорящего мира написать историю для детей. Соблазнят их высоким гонораром. А потом объединят все истории в один том и получат готовый сборник классики.
Издательство разослало предложения, и благодаря высокому гонорару и сравнительно небольшому по объему заданию все писатели согласились. Это были крупные фигуры, подчеркиваю, знаменитые романисты, так называемые титаны литературного мира. Я не стану называть их имена, но вы всех знаете.
Вскоре авторы начали присылать свои рассказы. Я все их прочитал. Только один писатель, Роберт Грейвз, имел какое-то представление о том, как нужно писать для детей. Остальные же истории ровно через две минуты усыпляли несчастного ребенка, стоило ему взять их в руки. Издавать их было нельзя. Издатели отказались от проекта и потеряли много денег.
В классической детской литературе женщины побеждают мужчин. Они неплохо пишут романы, еще лучше — истории о привидениях, но в детской литературе они — лучшие. У нас есть «Тайный сад» Франсис Бернетт. У нас есть Беатрис Поттер. У нас есть «Мэри Поппинс» П Л. Трэвере и «Сто один далматинец» Додди Смит. У нас есть «Пеппи — Длинный Чулок» Астрид Линдгрен, «Дети железной дороги» Э. Несбит, «Должники» Мэри Нортон и многие другие. Все они стали классикой, то есть их прочитали, по крайней мере, половина всех детей в возрасте от шести до десяти лет в Соединенных Штатах, Великобритании, Европе и Японии. Таких детей — много миллионов. Осмелюсь утверждать, что их на несколько миллионов больше, чем ныне живущих взрослых, которые читали, скажем, замечательные романы Грэма Грина или Набокова.
Автор классической детской книги может войти в любую школу или в любой дом, где есть дети, в любой из упомянутых стран, и его или ее сразу узнают и встретят с распростертыми объятиями. Я говорю не только о семьях среднего класса, в которых, как правило, читают хорошую литературу. Я имею в виду любой дом. В литературных кругах Лондона, Нью-Йорка или Парижа не понимают, какую силу имеет детская книга, которую любят дети. Или же, если понимают, то не хотят этого признавать. Дети из поколения в поколение вновь и вновь перечитывают классические детские книги, и школьные учителя всегда держат их под рукой.
Я отклонился от своих историй о привидениях. Прошу меня простить, но мне давно хотелось высказать свое мнение о детской литературе и особенно отдать дань уважения женщинам, которые сыграли важную роль в создании классической библиотеки.
Но вернемся к Эдди Нопфу и грандиозному сериалу о привидениях. К тому времени сериал официально окрестили «Час призрака». Я отправил отобранные двадцать четыре рассказа в Калифорнию, и там их прочитали с огромным интересом. Влиятельные люди Голливуда решили, что сериал будет иметь колоссальный успех. Оставалось лишь снять фильм. Мы были уверены в победе. Важные шишки рассуждали так: когда темными зимними вечерами телевидение станет показывать на всю страну леденящие кровь истории, нация содрогнется от ужаса. После очередной серии никто не осмелится лечь в постель и выключить свет. По утрам будут находить трупы одиноких пожилых дам, скончавшихся от страха. Отчаянные техасцы, дрожа в своих высоких кожаных сапогах, будут палить по экрану из шестизарядных револьверов, чтобы больше не видеть этого ужаса. Дети будут бояться темноты до конца своих дней. Психиатрам прибавится работы. Церковь предаст нас анафеме. И все будут смотреть наш сериал каждую неделю. От такой перспективы кружилась голова.
Прежде всего, нужно было снять пилотную серию. Пилотная серия имеет решающее значение. Она должна быть очень хорошей. Ее показывают телевизионным боссам, рекламным агентствам и самим рекламодателям, и после просмотра они дают согласие или отказываются финансировать весь сериал. По пилотной серии судят о качестве сериала, она дает представление о том, какими будут остальные двадцать три серии.
Поэтому для пилотной серии очень важно выбрать сильную хорошую вещь. В Калифорнии остановились на «Казни Альфреда Вадхема» Э.Ф.Бенсона. Великолепный рассказ, из которого должна получиться чудесная экранизация.
Я написал сценарий. Фильм снимал первоклассный режиссер, в нем принимали участие ведущие актеры, хотя я забыл их имена. К нему подобрали чудесную музыку, знаменитый Эмлин Уильяме произнес отличное вступительное слово. Когда все было готово, нашу пилотную серию (она получилась потрясающей) отвезли из Англии в Америку и показали влиятельным людям, которые принимают окончательные решения.
Мы потерпели полное фиаско. Сам фильм был хорошим. Но мы совершили ужасную ошибку. Мы выбрали историю, которую не осмелится показать ни один американский телеканал. Понимаете, она затрагивала католическую церковь, и весь сюжет был построен на том факте, что священник не может ни при каких обстоятельствах выдать тайну исповеди, Альфред Вадхем осужден за убийство и приговорен к виселице. Он утверждает, что невиновен, но ему никто не верит. Вечером накануне казни к тюремному священнику приходит другой человек и признается, что убийство совершил он, а не несчастный Альфред Вадхем. Священник умоляет его рассказать всем правду. Тот отказывается. И с угрозой напоминает священнику о тайне исповеди. Церковный обет вынуждает священника молчать, и в результате невиновный отправляется на виселицу. После казни призрак Альфреда Вадхема является к бедному священнику и мучает его.
Сами видите, история хорошая. Но ее появление на экране вызовет возмущение среди миллионов католиков, живущих в Соединенных Штатах. Рекламодателей и телевизионных боссов едва не хватил удар. Они отказались иметь дело с нашим замечательным сериалом. Я до сих пор не оправился от потрясения и, вероятно, поэтому не включил «Альфреда Вадхема» в этот сборник.
В итоге я остался ни с чем. Правда, теперь я знаю почти все истории о привидениях, изданные во всем мире. У меня сохранились все мои записи в трех толстых тетрадках. И теперь, спустя двадцать пять лет, я решил, что неплохо было бы собрать лучшие рассказы в одну книгу.
Хорошие истории о привидениях — так же, как и хорошие детские книги, — чертовски трудно писать. Я сам пишу рассказы, и хотя занимаюсь этим уже на протяжении сорока пяти лет и всегда мечтал написать хотя бы одну приличную историю о привидениях, мне это никогда не удавалось. Бог свидетель, я пытался. Однажды мне показалось, что у меня получилось. Я имею в виду рассказ, который сейчас называется «Хозяйка пансиона». Но когда я его закончил и внимательно прочитал, то понял, что он недостаточно хорош. Ничего не вышло. У меня просто нет такого дара. Я изменил конец и сделал обычный рассказ.
В лучших мистических историях привидений нет. Во всяком случае, вы их не видите. Вы видите только результаты его действий. Изредка вам удается почувствовать его легкое прикосновение, или же автор лишь обозначает присутствие призрака. К примеру, если в комнате находится привидение, температура всегда резко падает. Гарри Прайс дал этому явлению научное обоснование в своей интересной книге «Дом с привидениями». Если же в рассказе все-таки появляется призрак, то в его облике нет ничего сверхъестественного. Он выглядит как обычный человек.
На мой взгляд, самый захватывающий рассказ в книге, которую вы сейчас держите в руках, написал норвежец Йонас Ли. Это жестокая и замечательная история; к сожалению, в переводе она бледнеет. Йонас Ли умер в 1908 году. Он — национальный герой Норвегии, хотя его мало кто знает за ее пределами. В моей гостиной висит чудесный портрет Йонаса Ли, написанный Хейердалом. На нем черная шляпа с широкими полями и черный плащ, и где бы я ни сидел, на меня устремляется его свирепый ледяной взгляд из-под очков в стальной оправе. Больше всего он похож на владельца похоронного бюро, который знает, что в конечном счете вы попадете к нему в руки. Но он был великолепным писателем, и я уверен, что его рассказ «Элиас и Драг» не оставит вас равнодушными. Надеюсь, остальные истории тоже заставят вас понервничать. Они именно для этого и написаны.
Хочу добавить, что с 1958 года, когда я начал внимательно изучать мистические рассказы, я стараюсь читать все новинки. Может, я что-то пропустил, но ни один из изданных за последнее время рассказов не дотягивает до уровня тех, что собраны в этой книге.
Л. П. ХАРТЛИ. ПИСАТЕЛЬ
Первая почтовая карточка пришла из Форфара.
Думаю, вам понравится эта открытка с видом Форфара, — сообщалось в ней. — Вы всегда проявляли большой интерес к Шотландии, и это одна из причин, почему я заинтересовался вами.
Я с удовольствием прочитал все ваши книги, но хорошо ли вы разбираетесь в людях? Сомневаюсь. Считайте мое послание приветом от преданного почитателя.
У. С.
Как и прочие писатели, Уолтер Стритер привык получать письма от незнакомцев. В большинстве случаев они были настроены дружелюбно, но иногда высказывали и критические замечания. Человек добросовестный, он всегда отвечал на письма. Но ответы отнимали время и силы, необходимые для работы, поэтому он даже немного обрадовался, что У.С. не оставил обратного адреса. Фотография Форфара на открытке оказалась неинтересной, и он разорвал ее. Однако замечание незнакомца засело в голове. Неужели его персонажи и в самом деле далеки от реальности? Вероятно, да. Он понимал, что в большинстве случаев наделяет их собственными чертами характера или, наоборот, противопоставляет их себе. Я и не-Я. Возможно, У. С. это заметил. Уже не в первый раз Уолтер дал себе клятву писать более объективно.
Следующая открытка пришла дней десять спустя, на этот раз из Беруика-он-Твид.
Что вы думаете о Беруике-он-Твид? — говорилось в ней. — Как и вы, он стоит на самом краю. Надеюсь, мои слова не покажутся вам слишком грубыми. Я не имею в виду, что вы находитесь в пограничном состоянии! Вы же знаете, как я восхищаюсь вашими рассказами. Некоторые считают, что они не от мира сего. По-моему, вам следует наконец определиться, к какому миру вы относитесь — тому или этому. Крепко жму вашу руку.
У. С.
Уолтер Стритер задумчиво посмотрел на письмо. Интересно, кто же его автор? Мужчина или женщина? Почерк, скорее, мужской — твердый, решительный, да и критикует он его по-мужски. С другой стороны, письмо могла написать и женщина — автор хочет, чтобы он чувствовал себя одновременно польщенным и неуверенным. В нем зашевелилось любопытство, но он быстро прогнал от себя эти мысли: зачем забивать голову ерундой?
И все же он испытывал странное чувство, когда думал, что какой-то незнакомец размышляет о нем, оценивает его. Надо же, не от мира сего!
Он перечитал две последние главы, которые только что написал. Возможно, они оторваны от реальности. Возможно, он, как и большинство современных писателей, слишком часто уходит в смутный, расплывчатый мир — мир, где все воспринимается по-другому. Но разве это имеет значение?
Он бросил открытку с видом Беруика-он-Твид в камин и попытался писать; но слова давались с трудом, словно натыкались на крепкую стену самокритики.
Шли дни, и у него появилось неприятное чувство раздвоения, словно некто проник в его душу и тянет ее в разные стороны. Его работа лишилась органичности, целостности; в ней появились две несогласованные и противоречивые линии, он писал теперь очень медленно, пытаясь прекратить борьбу между ними. Ничего страшного, думал он: вероятно, начинаю повторяться. Может быть, я слишком много работаю — отсюда и трудности; по-видимому, в голове зреют новые идеи. Если бы только я смог согласовать эти две линии и извлечь пользу из их противоречия! Ведь многим писателям это удается…
На третьей открытке было изображение Йоркского кафедрального собора.
Мне известно, что вас интересуют соборы, — писал незнакомец. — Уверен, вы не страдаете манией величия, но признайтесь: небольшие церквушки иногда заслуживают большего внимания. По пути на юг мне попадается множество церквей. Вы пишете или ищете идеи?
С сердечным приветом от вашего друга
У. С…
Уолтер Стритер и в самом деле питал интерес к соборам. Линкольнский кафедральный собор занимал его юношеские фантазии, и он написал о нем в книге о путешествиях. Его действительно привлекали крупные размеры, и он всегда недооценивал приходские церкви. Но откуда это известно У. С.? Неужели это и вправду признак мании величия? И вообще, кто такой этот У. С.?
Неожиданно он обратил внимание, что у него такие же инициалы. Нет, не неожиданно. Он заметил это сразу, но такие инициалы — не редкость; у Гилберта были такие же, у Моэма, у Шекспира — весьма распространенное сочетание. Такие инициалы могут принадлежать любому. Но сейчас это показалось ему странным совпадением, и вдруг его посетила мысль — а что если я сам пишу себе эти открытки? Такие вещи случаются, особенно у людей с раздвоением личности. Безусловно, он не из их числа. Однако же с ним происходит нечто необъяснимое — раздвоенность замысла, которая поначалу была только в мыслях, отразилась на его стиле, и в результате один абзац получался вялым, со множеством придаточных предложений, отделенных точками с запятой, а другой написан ясным, сжатым слогом с четкими фразами и частыми точками.
Он еще раз взглянул на почерк. Самый заурядный — он мог принадлежать кому угодно — настолько заурядный, что наводил на мысль о подделке. Теперь ему стало казаться, что он напоминает его собственный почерк.
Он уже собирался бросить открытку в огонь, но неожиданно передумал. «Покажу ее кому-нибудь», — решил он.
— Здесь все ясно, приятель, — сказал ему друг. — Это женщина, и она психически нездорова. Я уверен, это женщина. Скорее всего, влюблена в тебя и пытается таким образом вызвать твой интерес. Я бы вообще не стал обращать на это внимание. Известные люди всегда получают письма от сумасшедших. Если они тебя беспокоят, рви их, даже не читая. Люди такого сорта, как правило, обладают удивительным чутьем, и если она почувствует, что ты нервничаешь, то уже не отстанет.
На мгновение Уолтер Стритер приободрился. Женщина, маленькая серая мышка, которая почему-то выбрала его объектом своей привязанности! Стоит ли из-за этого тревожиться? Но потом подсознание, подыскивая для него новую муку, услужливо подсказало логичное объяснение: допустим, открытки принадлежат перу психопата, но, если ты пишешь их сам, не означает ли это, что ты тоже сумасшедший? Он попытался прогнать от себя эти мысли; попытался уничтожить открытку, как и остальные. Но что-то заставило его сохранить ее. Он чувствовал, что она стала частью его самого. Подчиняясь непреодолимому порыву, который его напугал, он поставил ее за часами на каминной полке. Не видно, но знаешь, что она там.
Теперь ему пришлось признать, что история с открытками стала главной в его жизни, пробудила в нем новые мысли и чувства, которые, впрочем, не приносили ему никакой пользы. Он пребывал в напряженном ожидании следующего послания.
И тем не менее оно, как и предыдущие, застало его врасплох.
Я приближаюсь, я уже около Ковентри. Вас когда-нибудь отправляли в Ковентри? Меня — да, вообще-то это вы меня туда послали. Должен признаться, удовольствие небольшое.
Возможно, в конце концов, нам удастся понять друг друга. Помните мои слова о том, что вам следует получше разбираться в своих персонажах?
Вас уже посетили новые идеи? Если да, вы должны благодарить меня, ведь насколько я понимаю, они всегда нужны писателям.
Перечитываю ваши романы, можно сказать, живу в них.
Жму вашу руку. Всегда ваш.
У. С.
Уолтера Стритера охватила волна паники. Как он мог не обратить внимание на столь важный факт — с каждым разом пункт отправления открытки становился к нему все ближе и ближе? «Я приближаюсь». Неужели его разум спал из подсознательного чувства самозащиты? Если так, хорошо бы снова вернуться в неведение.
Он взял географический атлас и проследил маршрут У.С. Расстояние между остановками составляло примерно сто миль. Уолтер жил на западе в крупном городе, который располагался в ста милях от Ковентри.
Вероятно, следует показать открытки психиатру. Но что психиатр может ему сказать? Он не знает того, что больше всего волнует Уолтера, — должен ли он опасаться У.С.
Лучше пойти в полицию. Полицейские привыкли иметь дело с анонимщиками. Если они над ним посмеются, тем лучше.
Но они не стали смеяться. По их мнению, его кто-то разыгрывает, и У.С. никогда не покажется ему на глаза.
Потом они поинтересовались, есть ли у него враги.
— Мне они не известны, — ответил Уолтер.
Полицейские тоже склонялись к мнению, что автор писем — женщина. Они посоветовали ему не волноваться, но обязательно сообщить им о получении новых открыток.
Немного успокоившись, Уолтер отправился домой, Разговор с полицейскими пошел ему на пользу. Он вновь прокрутил его в голове. Он сказал им чистую правду — у него нет врагов. Ему незнакомы сильные чувства; он переносит их в свои романы.
В книгах он вывел несколько по-настоящему мерзких, отвратительных персонажей. Правда, они относятся к его ранним работам. В последнее время он старался избегать резко отрицательных характеров: это казалось ему безответственным с нравственной точки зрения и неубедительным в художественном аспекте. В каждом есть что-нибудь хорошее: Яго — всего лишь миф. Сейчас — хотя он вынужден был признать, что уже несколько недель не притрагивался к перу и бумаге, настолько его поглотила дурацкая история с открытками — если ему приходилось описывать действительно порочного человека, он изображал его нацистом или коммунистом — тем, кто сознательно отказался от своих человеческих качеств. Но в прошлом, когда он был моложе и делил мир на черное и белое, он пару раз позволил разыграться своей фантазии.
Он плохо помнил свои старые книги, но в одной — она называлась «Изгой» — был персонаж, на которого он обрушил всю свою ненависть. Он писал о нем с яростной мстительностью, так, словно тот был реальным человеком, которого надо разоблачить. Он испытывал странное удовольствие, наделяя этого человека всевозможными пороками. Не оправдал ни одного его злодеяния. Не испытывал к нему ни малейшей жалости, даже когда тот отправился на виселицу, расплачиваясь за свои грехи. Он, помнится, настолько тогда увлекся, что мысль об этом темном, пышущем злобой создании наводила на него ужас.
Странно, что он не может вспомнить сейчас имени этого человека.
Он снял книгу с полки и пролистал страницы — даже сейчас она вызывала у него неприятное чувство.
Да, вот он — Уильям… Уильям… Нужно найти фамилию. Уильям Стейнсфорт.
Его собственные инициалы.
Скорее всего, это простое совпадение, но оно засело в голове и усилило его одержимость. Он находился на грани нервного срыва, и, когда получил следующую открытку, испытал настоящее облегчение.
Вам это что-нибудь напоминает? — прочитал он и машинально перевернул открытку. На ней была изображена виселица — Глостерская виселица. Он уставился на фотографию, словно она могла ему что-нибудь рассказать, потом, сделав над собой усилие, стал читать дальше. — Я уже совсем близко. Как вы, вероятно, догадались, мои передвижения находятся не в моей власти, но, если все будет хорошо, надеюсь, что мы увидимся в эти выходные. Тогда мы действительно сможем понять друг друга.
Интересно, узнаете ли вы меня! Я не в первый раз воспользуюсь вашим гостеприимством.
Жму вашу руку.
Ваш как обычно.
У. С…
Уолтер немедленно отнес открытку в полицейский участок и спросил, могут ли они предоставить ему защиту на выходные. Дежурный офицер улыбнулся и выразил уверенность, что это розыгрыш; но он все-таки распорядится, чтобы кто-нибудь приглядывал за домом.
— Вы по-прежнему не догадываетесь, кто это может быть? — поинтересовался он.
Уолтер покачал головой.
Сегодня вторник; у него еще много времени, чтобы поразмыслить о выходных.
Поначалу Уолтеру Стритеру казалось, что он просто не доживет до субботы, но, как ни странно, его уверенность в себе окрепла. Он сел за работу так, словно мог работать, и обнаружил, что действительно может, — по-другому, не так, как раньше, и, по его мнению, лучше. Как будто нервное напряжение, не отпускавшее его последние дни, словно кислота, растворило все ненужные мысли, стоявшие между ним и его книгой: теперь он подошел к ней вплотную, персонажи не просто выполняли его режиссерские замыслы, а с готовностью откликались на все испытания, которые он для них уготовил.
Так прошло несколько дней, и утро пятницы казалось похожим на все остальные, пока что-то не вырвало его из транса, и внезапно он спросил себя: «Когда начинаются выходные?»
Вообще-то уик-энд начинается вечером в пятницу.
Его вновь охватила паника. Он подошел к входной двери и выглянул наружу. Перед ним была тихая провинциальная улочка с обособленно стоящими домами в стиле эпохи Регентства, точно такими же, как и его собственный. Верхушки высоких воротных столбов некоторых домов венчали фонари в полукруглых железных подставках. Большинство давно сломаны: горело всего два или три фонаря. По улице медленно проехала машина, кто-то перешел через дорогу, все выглядело, как всегда.
Несколько раз за день он выглядывал на улицу и не видел ничего необычного, а когда наступила суббота, он почти успокоился, не получив никакой открытки. Он даже собирался позвонить в полицию и попросить их не беспокоиться.
Но они сдержали обещание и все-таки кого-то прислали. Между пятью и семью, то есть в промежутке между чаем и ужином, когда обычно приезжают гости, Уолтер подошел к двери и увидел полицейского, который стоял между двумя неосвещенными воротными столбами, — он впервые видел полицейского на улице Шарлотты. У него вырвался вздох облегчения, и только в ту минуту он понял, как сильно нервничал. Теперь он чувствовал себя в полной безопасности, и еще ему было немного стыдно, что столь занятые люди вынуждены из-за него выполнять лишнюю работу.
Может, следует выйти и поговорить со своим неизвестным охранником, предложить ему чашку чая или стакан вина? Было бы приятно услышать, как он смеется над страхами Уолтера. Но нет — ему почему-то казалось, что защита будет надежнее, если ее источник останется безликим и безымянным. «П. С. Смит» звучит менее внушительно, чем «защита полиции».
Несколько раз он выглядывал из окна второго этажа, чтобы удостовериться, что его страж все еще на посту; а один раз для верности попросил свою экономку подтвердить это необычное явление. К его разочарованию, она вернулась и заявила, что не видела никакого полицейского; но у нее слабое зрение, и когда Уолтер выглянул через несколько минут, то сразу увидел его. Разумеется, полицейский не должен стоять на одном месте; вероятно, в тот момент, когда миссис Кендал вышла на него посмотреть, он просто отошел в сторону.
Он не привык работать после ужина, но в этот вечер сел за письменный стол — он чувствовал необыкновенный подъем. Его просто трясло от радостного возбуждения, слова сами ложились на бумагу; глупо было бы сдерживать творческий порыв ради нескольких часов сна. Еще, еще. Правы те, кто утверждает, что ночь — лучшее время для работы. Он едва поднял голову, когда экономка пришла пожелать ему спокойной ночи.
В уютной теплой комнате тишина урчала, как закипающий чайник. Он даже не сразу услышал звонок в дверь.
Гость в такой час?
На подгибающихся ногах он подошел к двери, не успев подумать, что ожидает за ней увидеть; каково же было его облегчение, когда на пороге возникла высокая фигура полицейского. Не дав ему произнести ни слова, Уолтер воскликнул:
— Входите, входите, пожалуйста.
Он протянул руку, но полицейский не пожал ее.
— Вы, наверное, очень замерзли там, на улице. А я и не знал, что пошел снег, — добавил он, заметив снежные хлопья на плаще и шлеме полицейского. — Входите и погрейтесь.
— Благодарю, — ответил полицейский. — Не стану возражать.
— Сюда, пожалуйста, — тараторил он. — Я работал в кабинете. Господи, какой холод! Сейчас включу отопление. Раздевайтесь и устраивайтесь поудобнее.
— Я ненадолго, — ответил полицейский, — я здесь по делу, как вам известно.
— О, да, — сказал Уолтер, — такой нелепый повод… — Он замолчал на секунду. — Вы ведь, наверно, в курсе… насчет открыток?
Полицейский кивнул.
— Но пока вы здесь, со мной ничего не случится, — улыбнулся Уолтер. — За вами я как за каменной стеной. Оставайтесь подольше и выпейте что-нибудь.
— Я никогда не пью на службе, — отказался полицейский. Не снимая плаща и шлема, он огляделся вокруг. — Значит, здесь вы работаете? — поинтересовался он.
— Да, я писал, когда вы позвонили.
— Наверное, разделывали какого-нибудь беднягу под орех, — заметил полицейский.
— С чего вы взяли? — Уолтера обидел его недружелюбный тон, и он обратил внимание, как жестко смотрят его маленькие глазки.
— Объясню через минуту, — ответил полицейский, и в этот момент зазвонил телефон. Уолтер извинился и быстро вышел из комнаты.
— Говорят из полицейского участка, — раздался голос на другом конце провода. — Это мистер Стритер?
Уолтер ответил утвердительно.
— Ну, как у вас дела, мистер Стритер? Надеюсь, все в порядке? Я вот почему спрашиваю. Прошу прощения, но мы совершенно забыли о вашей маленькой проблеме и не сдержали своего обещания. Плохая координация работы, к сожалению.
— Но вы же прислали человека, — удивился Уолтер.
— Нет, мистер Стритер, боюсь, мы никого не присылали.
— Но здесь сейчас полицейский, прямо в моем доме. Наступила пауза, потом его собеседник произнес уже менее беззаботным тоном:
— Он не может быть одним из наших. Вы случайно не заметили его личного номера?
— Нет.
Еще одна пауза.
— Прислать кого-нибудь сейчас?
— Да, п-п-пожалуйста.
— Хорошо, мы мигом приедем.
Уолтер положил трубку. И что теперь? — спрашивал он себя. Забаррикадировать дверь? Выбежать на улицу? Разбудить экономку? С любым полицейским приходится считаться: но полицейский-мошенник! Служитель закона превратился в нарушителя закона и бродит на свободе, нападая на людей! Когда приедет настоящая полиция? Что означает «мигом» в пересчете на минуты?
Пока он думал, что предпринять, дверь открылась, и в комнату вошел его гость.
— Стоит открыть входную дверь, и твой дом — больше не твоя крепость, — произнес он. — Ты забыл, что я был полицейским?
— Был? — отшатнулся от него Уолтер. — Но вы и сейчас полицейский.
— У меня много ипостасей, — продолжал полицейский. — Вор, сутенер, шантажист и, само собой, убийца. Ты-то должен об этом знать!
Полицейский — если это действительно полицейский — медленно надвигался на него, и Уолтер вдруг остро почувствовал значимость небольших расстояний — пространство между комодом и столом, между двумя стульями.
— Я не понимаю, о чем вы, — пробормотал он. — Почему вы говорите со мной подобным образом? Я не сделал вам ничего плохого. Я никогда вас раньше не видел.
— Неужели? — ухмыльнулся мужчина. — Но ты думал обо мне и (он повысил голос) писал обо мне. Я тебя забавлял, не так ли? А теперь я собираюсь с тобой позабавиться. Ты наделил меня всеми отвратительными чертами, которые только мог придумать. И считаешь, что не сделал мне ничего плохого? Ты никогда не задумывался, каково это — быть таким, как я? Ты не пробовал поставить себя на мое место? Ты не испытывал ко мне ни капли жалости, верно? Так вот, я тоже не стану тебя жалеть.
— Но я же вам говорю, — закричал Уолтер, вцепившись в край стола, — я вас не знаю!
— Ага, теперь ты меня не знаешь! Сотворил из меня черт знает кого и забыл о моем существовании. — В его голосе появились визгливые нотки, пропитанные жалостью к себе. — Ты забыл Уильяма Стейнсфорта.
— Уильям Стейнсфорт!
— Да. Я был твоим мальчиком для битья, верно? Ты вывалил на меня всю неприязнь к самому себе. Тебе становилось легче, когда ты писал обо мне. А теперь, как один У.С. другому — что я должен сделать, какой поступок будет в моем характере?
— Я… я не знаю, — пролепетал Уолтер.
— Не знаешь? — хмыкнул Стейнсфорт, — Кому же знать, как не тебе — ведь это ты меня породил. Как поступил бы Уильям Стейнсфорт, если бы встретил своего старого папашу в тихом месте, своего славного старика-отца, который отправил его на виселицу?
Уолтер лишь молча смотрел на него.
— Ты, как и я, отлично знаешь, что бы он сделал, — сказал Стейнсфорт. Вдруг по его лицу пробежала тень, и он резко добавил: — Нет, не знаешь, ведь ты никогда не понимал меня по-настоящему. Я не настолько ужасен, как ты меня изображал. — Он замолчал, и в душе Уолтера загорелся маленький огонек надежды. — Ты не дал мне ни одного шанса. А вот я тебе дам. Это лишний раз доказывает, что ты меня совсем не понимал, верно?
Уолтер кивнул.
— И ты еще кое-что забыл.
— Что?
— Когда-то я был ребенком, — произнес бывший полицейский.
Уолтер промолчал.
— Ты это признаешь? — мрачно спросил Уильям Стейнсфорт. — Итак, если ты сможешь назвать хотя бы одну хорошую черту, которой ты наделил меня, — всего одну добрую мысль — что-нибудь, что могло бы меня оправдать…
— Да? — дрожащим голосом вымолвил Уолтер.
— Тогда я тебя отпущу.
— А если не смогу? — прошептал Уолтер.
— Ну тогда ничего хорошего. Нам придется серьезно подойти к решению возникшей проблемы, а ты знаешь, что это означает. Ты отобрал у меня одну руку, но вторая еще осталась. Ты называл меня «Стейнсфорт- железная рука».
Уолтер покрылся потом.
— Даю тебе две минуты, чтобы вспомнить, — заявил Стейнсфорт.
Они оба взглянули на часы. Поначалу бесшумное движение стрелки парализовывало все мысли Уолтера. Он смотрел на лицо Уильяма Стейнсфорта, жестокое, хитрое лицо, которое всегда находилось в тени, словно свет не решался к нему прикоснуться. В отчаянии он рылся в памяти в поисках одного-единственного факта, который мог бы его спасти; но память, сжавшись в кулак, молчала. «Нужно что-нибудь сочинить», — подумал он, ив то же мгновение к мозгу вернулась способность мыслить, а в памяти возникла последняя страница книги, четкая, как фотография. Потом перед его мысленным взором, как в волшебном сне, быстро промелькнули все страницы от последней до самой первой, и он с неодолимой силой осознал — там нет того, что он ищет. Среди всего этого зла нет даже намека на добро. На него снизошло внезапное восторженное озарение — если сейчас он это не докажет, добро во всем мире погибнет.
— В тебе нет ничего хорошего, тебя нечем оправдать! — закричал он. — Из всех твоих мерзких поступков, этот — самый отвратительный! Хочешь, чтобы я тебя обелил, да? Даже чистый белый снег становится черным, стоит ему прикоснуться к тебе! Как ты смеешь просить меня о характере? Я тебе его уже дал! Да я ни за что на свете не скажу о тебе ни одного доброго слова! Я скорее умру!
Стейнсфорт выбросил вперед руку.
— Ну так умри!
Полицейские нашли Уолтера Стрингера лежащим на обеденном столе. Его тело еще не остыло, но он был мертв. Определить причину его смерти не составило труда — ему раздавили не только искалеченную, недействующую руку, но и горло. Его задушили. Нападавший не оставил никаких следов. Каким образом на его теле оказались снежинки, так и осталось загадкой, потому что в день его смерти ни в одном из районов города не было снега.
РОЗМАРИ ТИМПЕРЛИ. ГАРРИ
Самые обычные вещи наводят на меня страх. Солнечный свет. Резкие тени на траве. Белые розы. Дети с рыжими волосами. И имя Гарри. Самое обычное имя.
Когда Кристина впервые произнесла это имя, в моей душе сразу же шевельнулось предчувствие страха.
Ей было пять лет, через три месяца ей предстояло идти в школу. Стоял чудесный жаркий день, и она, как обычно, играла одна в саду. Я видела, как она лежит на траве, вокруг собранные маргаритки, и она с радостным усердием составляет из них венок. Светлые рыжие волосы сверкают на солнце, и от этого кожа кажется очень белой. Ее большие голубые глаза сосредоточенно смотрят перед собой.
Внезапно ее взгляд устремился на куст белых роз, который отбрасывал тень на траву, и она улыбнулась.
— Да, меня зовут Кристина, — произнесла она.
Она встала и медленно направилась к кусту, ее маленькие пухлые ножки беззащитно и трогательно выглядывали из-под слишком короткой синей юбки. Она быстро росла.
— С мамой и папой, — четко проговорила она. И после паузы сказала: — Но они правда мои папа и мама.
Она стояла в тени куста. Создавалось впечатление, что она покинула мир света и вошла в темноту.
Испытывая необъяснимую тревогу, я окликнула ее:
— Крис, что ты делаешь?
Ничего, — голос прозвучал издалека.
— Иди домой. На улице слишком жарко.
— Нет, нежарко.
— Иди домой, Крис.
— Мне нужно идти. До свидания, — сказала она и медленно направилась к дому.
— С кем ты разговаривала, Крис?
— С Гарри, — ответила она.
— Кто такой Гарри?
— Гарри.
Больше мне ничего не удалось из нее вытянуть, поэтому я дала ей печенье с молоком и читала книжку до самого вечера. Слушая меня, она смотрела в сад. Один раз она улыбнулась и помахала рукой. Я вздохнула с облегчением, когда наконец уложила ее в постель и почувствовала, что она в безопасности.
Когда Джим, мой муж, вернулся домой, я рассказала ему о «таинственном» Гарри.
— О, значит, она придумала себе забаву? — рассмеялся он.
— О чем ты, Джим?
— Единственные дети нередко общаются с воображаемыми приятелями. Некоторые разговаривают со своими куклами. Крис никогда не любила играть в куклы. У нее нет ни братьев, ни сестер. У нее нет друзей-ровесников. Поэтому она придумала себе товарища.
— Но почему она выбрала именно это имя? Он пожал плечами:
— Ты же знаешь, дети впитывают все в себя, как губка. Не понимаю, что тебя беспокоит, честно, не понимаю.
— Я сама не понимаю. Просто я чувствую двойную ответственность за нее. Наверное, я переживала бы меньше, если бы была ее родной матерью.
— Знаю, но с ней все в порядке. Все просто замечательно. Крис — чудесная, здоровая, умная девочка. Благодаря тебе.
— И тебе тоже.
— Мы великолепные родители!
— И необычайно скромные!
Мы хором рассмеялись, и он поцеловал меня. Я успокоилась.
До следующего утра.
Небольшая ярко-зеленая лужайка и белые розы вновь нежились в лучах солнца. Кристина сидела на траве, скрестив ноги, смотрела на розовый куст и улыбалась.
— Привет, — произнесла она. — Я тебя ждала… Потому что ты мне понравился. Сколько тебе лет?… Мне всего пять и еще чуть-чуть… Я уже не ребенок! Я скоро пойду в школу и у меня будет новое платье. Зеленое. Ты ходишь в школу?… Чем же ты тогда занимаешься?
Некоторое время она внимательно слушала и молча кивала.
Я приросла к полу на кухне, мое тело покрылось мурашками. «Все это чушь. Многие дети придумывают себе друзей, — в отчаянии убеждала себя я. — Просто веди себя так, будто ничего не происходит. Не слушай. Не будь дурой».
Но все-таки позвала Крис пить утреннее молоко раньше, чем обычно.
— Молоко на столе, Крис. Иди домой.
— Через минуту.
Непривычный ответ. Обычно она с радостью бежала домой, зная, что ее ждет молоко и печенье с кремовой прослойкой, ее любимое лакомство.
— Иди сейчас, милая, — повторила я.
— Можно, Гарри придет со мной?
— Нет! — неожиданно для себя резко выкрикнула я.
— До свидания, Гарри. Жаль, что тебе нельзя пойти вместе со мной, но мне нужно выпить молока, — сказала Крис и побежала домой.
— Почему Гарри нельзя выпить молока? — потребовала она объяснений.
— Кто такой Гарри, дорогая?
— Гарри — мой брат.
— Но, Крис, у тебя нет брата. У твоих папы и мамы только один ребенок, одна маленькая девочка — ты. Гарри не может быть твоим братом.
— Гарри — мой брат. Он так говорит.
Она с удовольствием выпила стакан молока, на верхней губе осталась белая полоска. Потом потянулась за печеньем. Во всяком случае, встреча с Гарри никак не отразилась на ее аппетите!
Когда она закончила, я сказала:
— Мы сейчас пойдем в магазин, Крис. Ты же хочешь пойти со мной в магазин, правда?
— Я хочу остаться с Гарри.
— Нельзя. Ты пойдешь со мной.
— А Гарри может пойти с нами?
— Нет.
Дрожащими руками я надела шляпку и перчатки. В последнее время в доме было холодно, словно его накрыла черная тень, закрыв от ярких солнечных лучей. Крис послушно отправилась со мной, но, когда мы вышли на улицу, она повернулась и помахала рукой.
Вечером я ничего не рассказала Джиму. Я знала, что он лишь посмеется надо мной, как и накануне. Но история с «Гарри» продолжалась изо дня в день, и это стало действовать мне на нервы. Я начала бояться и ненавидеть длинные летние дни. Мечтала о серых тучах и дожде. Мечтала о том, чтобы белые розы увяли и погибли. Меня пробирала дрожь, когда я слышала веселый щебет Кристины в саду. Теперь она постоянно разговаривала с Гарри.
Однажды в воскресенье ее услышал Джим.
— У воображаемых друзей есть один плюс — они развивают речь ребенка. Крис стала говорить намного лучше, чем раньше.
— С акцентом, — вырвалось у меня.
— С акцентом?
— У нее появился легкий акцент кокни.
— Милая моя, все лондонские дети говорят с легким акцентом кокни. Он станет еще заметнее, когда она пойдет в школу и познакомится с другими детьми.
— Мы не говорим на кокни. Где она могла его услышать? Кто мог ее научить, кроме Га… — я не смогла произнести его имени.
— Булочник, молочник, дворник, угольщик, мойщик окон — продолжать дальше?
— Не нужно, — криво улыбнулась я, чувствуя себя полной дурой.
— Во всяком случае, — продолжал Джим, — я не заметил у нее акцента.
— Его нет, когда она говорит с нами. Он появляется только тогда, когда она говорит с… с ним.
— С Гарри. Знаешь, этот молодой человек начинает мне нравиться. Ты только представь — в один прекрасный день мы выглянем из окна и увидим его.
— Нет! — крикнула я. — Не говори так. Это мой кошмар. Кошмарный сон наяву. О, Джим, я больше этого не вынесу.
— История с Гарри выбила тебя из колеи, верно? — с удивлением произнес он.
— Конечно. Каждый божий день я только и слышу: «Гарри то», «Гарри это», «Гарри говорит», «Гарри думает», «Можно угостить Гарри?», «Можно Гарри пойдет с нами?» Тебе хорошо — ты целый день на работе, а мне приходится жить с этим. Я… я боюсь, Джим. Это так странно.
— Знаешь, как нужно поступить, чтобы ты успокоилась?
— Как?
— Сходи завтра с Крис к старому доктору Уэбстеру. Пусть он с ней поговорит.
— Ты думаешь, она больна… психически?
— Господи, нет! Но когда мы сталкиваемся с непонятным явлением, нужно получить профессиональный совет.
На следующий день я отвела Крис к доктору Уэбстеру. Оставив ее в приемной, я вкратце рассказала ему о Гарри.
— Довольно необычный случай, миссис Джеймс, — сочувственно кивнул он, — но далеко не редкий. В моей практике были дети, чьи воображаемые друзья становились настолько реальными для них, что наводили ужас на родителей. Полагаю, она одинока, не так ли?
— У нее нет друзей. Видите ли, мы недавно переехали в этот район. Но все изменится, когда она начнет ходить в школу.
— Вот увидите, когда она пойдет в школу и познакомится с другими детьми, ее фантазии исчезнут. Дело в том, что любому ребенку необходимо общение со сверстниками, а раз она его лишена, то сама придумывает себе друзей. Одинокие пожилые люди тоже разговаривают сами с собой. Это вовсе не означает, что они сумасшедшие, просто им нужно с кем-то поговорить. Ребенок более практичен. Ей кажется, что разговаривать с собой глупо, поэтому она придумывает себе собеседника. Я уверен, вам не о чем беспокоиться.
— Мой муж говорит то же самое.
— Не сомневаюсь. И все-таки, раз уж вы привели Кристину, я поговорю с ней. Оставьте нас одних.
Я вышла в приемную за Крис. Она стояла у окна.
— Гарри ждет, — сообщила она.
— Где, Крис? — спокойно спросила я. У меня вдруг появилось желание увидеть ее глазами.
— Там, у розового куста.
В саду у доктора рос куст белых роз.
— Там никого нет, — сказала я. Крис посмотрела на меня с недетским укором. — Доктор Уэбстер хочет поговорить с тобой, милая, — дрожащим голосом произнесла я. — Ты его помнишь, правда? Он давал тебе конфетки, когда ты болела ветрянкой.
— Да, — кивнула она и с готовностью вошла в кабинет.
Я беспокойно мерила шагами приемную. До меня доносился звук их голосов через стенку, я слышала хмыканье доктора, заливистый смех Кристины. Она с упоением рассказывала ему то, что никогда не рассказывала мне.
— С ней все в порядке, — сказал доктор, когда они вышли ко мне. — Просто у этой маленькой проказницы богатое воображение. Небольшой совет, миссис Джеймс. Не запрещайте ей говорить о Гарри. Пусть она привыкнет доверять вам свои секреты. Насколько я понимаю, вы неодобрительно отзывались об этом ее «брате», поэтому она не говорит с вами о нем. Он делает деревянные игрушки, верно, Крис?
— Да, Гарри делает деревянные игрушки.
— И он умеет читать и писать, правда?
— И еще плавать, лазать по деревьям и рисовать картины. Гарри все умеет. Он замечательный брат, — ее маленькое личико светилось от восхищения.
Доктор похлопал меня по плечу и сказал:
— Для нее Гарри — идеальный брат, У него даже такие же рыжие волосы, как у тебя, Крис, да?
— У Гарри рыжие волосы, — гордо заявила Крис. — Рыжее, чем у меня. И он почти такой же высокий, как папа, только худой. Он ростом с тебя, мама. Ему четырнадцать лет. Он говорит, что слишком высокий для своего возраста. Что значит слишком высокий для своего возраста?
— Мама объяснит это тебе по дороге домой, — улыбнулся доктор Уэбстер. — До свидания, миссис Джеймс. Не волнуйтесь. Просто позвольте ей говорить. До свидания, Крис. Передавай от меня привет Гарри.