— … и тогда!!!

— Точно! — обрадовались Ляпушка и Кузьмич моей догадливости.

Мы вскочили с мест, переглянулись и бросились к выходу.

Но не успели.

Порхающие вокруг дворецкие неожиданно вспыхнули красными сигнальными лампочками, что означало присутствие в доме не званных гостей. Вооруженная охрана с криками вбежала внутрь зала, беспрерывно по кому-то стреляя. Двери автоматически захлопнулись, и солдаты стали возводить перед ними баррикады из столов и прочей мебели.

— Что? Что случилось? — кто кричал, не помню. Кажется, кричали все. И паПА, и гости, и даже дворецкие.

По неясным, отрывочным сведениям разобрались, что дом подвергся нападению. Кто нападал, зачем нападал, непонятно. Солдаты орали, что пора отступать. Что силы противника слишком превосходящие. Что они, вообще, не нанимались помирать здесь и требуют незамедлительный расчет. А когда паПА отказал им, и намекнул, что необходимо до конца выполнять условия по контракту, то солдаты насупились и сказали: — «Кто не был, тот будет. Кто был, не забудет!» И погрозили паПА кулаками.

Свет потух. Дворецкие пытались включить резервное освещение, но ничего не получилось. Зал и всё находящиеся в нем погрузилось во тьму. Я почувствовал, как Ляпушка прижалась ко мне всем телом и зашептала, обжигая ухо горячим своим дыханием.

— Еще бы немного. Еще бы чуть-чуть. Ведь последние три дня остались. Так нет. Не выдержала я, непутевая. Тебя пожалела. Последние три дня… Самые трудные. А потом бы домой. Я ведь так давно не видела своего папу.

Я гладил ее по шелковым волосам, пытаясь успокоить. Пока ничего страшного не произошло. Подумаешь, вторжение. Есть армия. Есть флот. Есть, в конце концов, Большой оркестр Земной Армии и Флота. И кто бы ни пришел не званный к нам в дом, тот получит, без всякого сомнения, по заслугам.

Примерно это я и выложил Ляпушке.

— Ты не понимаешь. Этого не остановить. Ведь это даже не невидаль вселенская. Это нечто хуже. Гораздо хуже. Ты всего не знаешь. Это ведь даже не обратный чендьж на билет. Слушай меня соколик мой, и не перебивай.

Я как-то и не пытаюсь. Перебивать-то уже и нечем. Самому страшно стало.

— Ты сейчас не противься ничему. Не вылезай на передний план и голову свою глупую не подставляй. Все равно ничего не изменишь. Одно скажу, если люба я тебе, если хочешь исполнить свое обещание, данное моим родителям, то ищи меня у КБ железного. Только сразу к нему не лети. Без толку. А отправляйся во вселенную «девять-девять-девять». Разузнай перво-наперво, как одолеть его можно. Спасешь меня, и буду я навечно твоей, вот те зуб.

Куколка бывшая точно с рельс съехала. Ахинею какую-то несет. Да во всем космосе нет такой вселенной с нумерацией «девять-девять-девять». Может с головой не все в порядке у нее? А может с детства подвержена припадкам эпилептическим. У них же там, на планете, наверняка нет обязательного медицинского страхования.

Может, я и дальше размышлял над здоровьем Ляпушки, продолжая гладить ее волосы и высмаркивать ее нос, только закончилось все быстро и разом.

В дверях рвануло. За огромными витражами окон стало нестерпимо черно. Потухли даже дворецкие. Тьма, хоть под одеяло и спать.

И вдруг в зал ворвалось что-то. Словно ураганным ветром с ног сбило. Спеленало холодом бестелесным по рукам и ногам, даже рот кляпом забило. Промчалось по залу и исчезло. Только крик последний Ляпушкин:

— … девять, девять, девять…

Когда оцепенение спало, смог глаза открыть и вздохнуть грудью полной. А когда вздохнул и открыл, то почувствовал, что в зале все изменилось. Тут и свет дежурный включили.

Посмотрел вокруг и не поверил глазам своим. Все в белом инее. Все в кристаллах ледяных. И стены, коврами обвешанные. И потолок расписной. И пол мраморный. И даже холодец из говяжьих костей по десять брюликов за упаковку.

— Ну и дела!

Кузьмич сидел на краю стола, закинув ногу на ногу и подложив кулак под подбородок. Растаявший от его тепла иней стекал редкими капельками по пластику и, срываясь, падал вниз.

— Что это было, — из-под кучи нагроможденных друг недруга тел вылез паПА.

Кузьмич пожал плечами.

— Если бы меня спросили на три века раньше, то я бы сказал, что это неопознанное природное явление. А сейчас скажу точно. Это КБ. Как есть КБ. И унесло оно нашу дорогую куколку Ляпушку в дальние страны. В неведомы галактики и невиданны звездные системы. Никто нам по шее теперь не даст, и место наше в оранжерее занимать не будет. Но касса осталась при нас. И это хорошо.

О чем говорит Кузьмич, поняли только он, да я сам.

ПаПА отряхнулся от инея, осмотрел испорченный интерьер дома и задумчиво произнес:

— Прошляпил ты свое счастье сынок. Прошляпил.

Это еще спорный вопрос. Лично я сам думал несколько иначе.

— Послушай сынок, — паПА взял меня за плечи и пристально посмотрел в глаза, — Если ты настоящий мужчина! Если ты настоящий гражданин! Если ты хочешь получить все, я повторяю, все состояние, ты должен отправиться на поиски Ляпушки.

— Я урод. Я не гражданин. И мне не нужно твое состояние.

Тяжело об этом говорить, но я во всех трех пунктах даже ни грамма не соврал. Что касается первых двух, то все и так понятно. А насчет наследства… На кой хрен оно такое нужно, если можно и жизни лишиться.

Куча сваленных гостей зашевелилась, и из-под нее выполз Вениамин.

— Братишка. Если ты уважаешь свою семью, ты должен ее найти!

— Да плевать я на всех вас хотел, — это потяжелее будет, но мне не улыбается встретиться лицом к лицу с КБ.

Из груды вылез Жора.

— Если ты любишь свою Родину, если любишь Землю, ты просто обязан вернуть ее!

— И на Родину и на Землю, тьфу, тьфу.

За такие слова, кстати, немедленно отправляют в поселенцы. А я и согласен. Уж лучше поселенцем на неизведанных планетах, чем косточками в чужой почве.

— Да, — поддакнул Кузьмич, который всегда был со мной, — Тьфу, тьфу.

Куча в последний раз развалилась, и показался лично Министр Культуры гражданин Медведев с собственной супругой и всем семейством. Они дружно набрали в легкие воздух и сказали:

— Если ты настоящий охотник за бабочками, то должен найти ее!!!

Я закрутил пальцами, пытаясь сообразить, что бы такого ответить. Кузьмич всеми силами старался помочь, но и у него ничего не приходило на ум.

Все оставшиеся при памяти гости, потирая ушибы, ткнули в меня пальцами и хором заскандировали:

— Если ты настоящий охотник за бабочками, ты должен найти ее!

А когда к ним присоединились дворецкие, Большой оркестр Земной Армии и Флота, охранники, и даже Кузьмич, пряча от меня глаза, стал подпискивать общему хору, я сдался.

— Ладно, — сказал я, — Так и быть. Найду.

Министр культуры бросился ко мне с объятиями и чуть не задавил насмерть. Под такое дело я тут же вытребовал у него при успешном завершении моего похода вечного статуса полноправного гражданина и принятия в парламенте закона обеспечивающего мою безбедную старость. Министр клятвенно побожился, что сделает все, что я прошу, лишь бы бесценный экземпляр, — в этом месте он мне заговорщицки подмигивает, — остался на Земле. Можно даже в мертвом состоянии.

Потом меня долго тискал паПА, братья, кое-кто из гостей, кто не побрезговал. Музыканты оркестра все до одного пожали мне руку и сказали, что всегда готовы принять меня в свои музыкальные ряды. Охранники в мою честь пальнули из винтовок по потолку, расписанному лучшими мастерами прошлого века, а потом стащили с голов мохнатые шапки, стали подкидывать их вверх и орать: — «Комон эврибади», — непереводимый солдатский сленг. Кузьмич шепнул, что не бросит меня никогда. А дворецкие в знак признания моих мнимых достоинств щелкнули меня слабым разрядом тока. Каждый из ста восьмидесяти пяти.

Я не стал дожидаться окончания банкета и ушел к себе. Сопровождал меня только Кузьмич. Но перед уходом я сказал паПА, что вылетаю завтра раненько утром, и что возьму с собой все необходимое из семейных кладовых нижнего уровня. ПаПА, конечно, согласился, и напомнил, чтобы я не забыл взять с собой в дорогу, по старой доброй традиции, немного дерьма.

Я не стал поправлять паПА. Обычно в дорогу берут не его, а горсть земли родной. Так написано в большой Галактической Энциклопедии. И это правильно. Представляете, если каждый оправляющийся в дальнюю дорогу возьмет с собой хоть немного дерьма? На всех не хватит.

Уже у себя на этаже, я неожиданно почувствовал, как ко мне возвращается чуть незабытое чувство охотника. Это не объяснить словами, это нужно ощутить. Азарт. Адреналин. В висках стучит.

Я быстренько принял душ и пошел в спальную комнату. После столь насыщенного дня жутко раскалывалась голова, а мне не хотелось завтра быть не в форме.

В спальной комнате я застал Кузьмича, который самым бессовестным образом забрался с ногами на мою постель, прыгал по ней и орал во все горло:



— И кометы, и солнечный ветер,
И метеоритных дождей полет,
Тебя, командир, работа
В Дьявольские Дыры зовет…



Иногда на него находит. Поэт хренов.

Спихнув Кузьмича с кровати, я залез с головой под одеяло, и подумал. Может быть, это и к лучшему? Пойти и найти ее. Может именно без этого я не смогу жить? Разве возможно забыть, как мягки ее волосы? Какое горячее у нее дыхание. И даже, как красиво, как аристократически она сморкается.

Я найду ее. Запросто. Как два закрылка облить горючкой.

Ведь я профессиональный охотник за бабочками.



Утром, ни с кем не попрощавшись, прихватив походный контейнер и Кузьмича в придаток, я пробрался к гараж, растолкал Вселенский Очень Космический Корабль и приказал начать предполетную подготовку.

Это только салаги думают, что взлететь так просто. Сел и поехал. Ничего подобного. Необходимо переделать кучу дел. Прикрепить на обзорном стекле голографию Ляпушки в лучшие минуты ее жизни. Смеющуюся, и еще счастливую. Рядом подвесить утепленную корзинку для Кузьмича. Он ей, впрочем, не пользуется, но всегда настаивает, чтобы она рядом была. Что еще. Прикрутить болтами к полу Ляпушкин каравай, который, тот же Кузьмич, без спроса, позаимствовал у паПА. Волк по этому поводу слегка обиделся. Но я справедливо полагал, что запасные системы жизнеобеспечения не помешают.

Пополнить Корабль последними сведениями из Большой Галактической энциклопедии, в частности, картами, маршрутами, новыми созвездиями и планетами. Мало ли встретиться по дороге.

Не забыть намалевать еще одну звездочку на широком борту Волка. Он сам об этом попросил. Сказал, что ему будет приятно иметь память о посещении Земли.

Перед закрытием входного люка выплюнуть на пол гаража бубльгум. Плохая, знаете ли, примета, тащить с собой в открытый космос всякую гадость. Вымыть руки с мылом и почистить зубы. И посидеть на дорожку.

Вот, пожалуй, и все приготовления.

Усевшись в командирское кресло, я открыл свеженький бортовой журнал, и написал:

— «11.03…75 гг. 04часа 32 мин. По Зем. Врем. Прощай Родина».

Ничего умного больше на ум не пришло, и, посчитав, что и этого достаточно, помахал пером, убрал бортовой журнал подальше с глаз долой. Все равно никто не станет читать то, что написал урод, а я сам и так все буду знать. А забуду, так или Корабль напомнит, или Кузьмич.

Поскучав в кресле еще тридцать минут, я не выдержал:

— Так мы взлетаем или как?

Корабль издал звук удивленно взлетающих ресниц.

— Там мы, командир, вроде только тебя и ждем! Лично я от нетерпения снова увидеть звезды аж маслом исхожу.

Это они обо мне так заботятся. Пусть, мол, командир попрощается в тишине с родным домом, вспомнит все хорошее и плохое. Что б на сердце в полете легко было. Молодцы.

— Тогда поехали.

Корабль, радостно взвизгнув, взревел топками, отличным слаломом пробрался между других кораблей и выкатил на стартовую площадку.

— Начинаю отсчет, — торжественно объявил он, — Одна тысяча девятьсот девяносто девять! Одна тысяча девятьсот девяносто восемь! Одна ты…

— А покороче? — Кузьмич опустился на мои колени и стал протискиваться за ремни безопасности. Для него, для Кузьмича, безопасность была превыше всего.

— Положено по инструкции, — доложил Корабль, но тут же смилостивился, — Можно и в обход, но как-то несолидно. Что скажешь, командир?

— Давай без солидности, — согласился я. Куда уж нам с рылами до солидности.

Корабль сказал: — «Есть», — быстренько досчитал до двух, потом до двух с половиной, потом до двух с четвертью, потом до двух с иголочкой, потом до двух с ниточкой, потом ему это дело тоже надоело, и он сказал:

— Старт.

На околосолнечной орбите, миновав Земные заставы и фильтрационные отстойники, Корабль притормозил:

— Куда дальше, командир?

Хороший вопрос требует хорошего ответа.

— А черт его знает.

Я, честно говоря, и сам не знал, что делать. Где находиться пресловутая галактика за номером «девять-девять-девять, ни мне, ни Кораблю известно не было. Никаких определенных планов также не существовало. Полагаться только на «авось» также не стоило. Нужен был план.

— Нужен план, — опередил меня Кузьмич, и вытащил из-за пазухи клочок бумажки, — Я тут набросал на досуге, пока ты, командир, во сне губами чмокал, да подушку обнимал. Вот те крест, обнимал. И бормотал еще что-то. А этого я не расслышал, извини уж. Что в плане? В плане… В плане только один пункт. Знаю я по старой памяти одно местечко заветное, вам, людям, неизвестное. Были по давней жизни связи кой-какие. Туда и полетим.

— Что за место? — слишком доверять Кузьмичевским старым знакомствам не стоит. Были бы хорошие знакомые, тысячу лет в луже на осколке не валялся. Всяко пригрели бы.

— А место это находится вот здесь, — Кузьмич подлетел к услужливо включенной Волком карте, и, поискав местечко заветное, ткнул рукой в самый юго-восточный по северо-западной вертикали край, — вот сюда нам и надо.

— Там же глухомань страшенная, — прогудел Волк, — Бывал я там. Сплошные бродячие астероиды. Так и норовят по обшивке пройтись. И здоровые, падлы. Вот такие!

По невыносимому скрежещатому звуку, я понял, что астероиды вполне здоровые.

— Вот как раз в той глухомани нам и укажут дорогу верную. Может и не прямую, не по торговым да пассажирским трассам проложенную, но укажут.

— А астероиды? — не унимался Корабль.

— Отобьешься, — махнул рукой Кузьмич, — Чай не только что со штапелей сошел.

И так как больше ничего конкретного из предложений не поступало, мы решили слетать в места, указанные Кузьмичем. А какая, впрочем, разница, куда лететь? Уж точно не в Дьявольские дыры. Сказано же ясно, разузнать для начала как КБ кровь пустить, а потом уж только лететь на всех парах к спасению и славе.

Корабль развернулся на положенное количество градусов, врубил тягу на полную катушку и помчался к месту назначения.

По дороге, а дорога была ох какая длинная, я в подробностях узнал, что кусок вселенной, куда мы направлялись, называется Дремучим Закоулком. Что земные корабли туда не летают по причине полной ненадобности. Что ближайшая населенная планета находится на черт знает, каком световом расстоянии.

Как подытожил Кузьмич:

— Бесперспективняк.

Также я узнал, что Кузьмич знает три тысячи восемьсот двадцать песен. Прослушал я из них три тысячи восемьсот девятнадцать. На последнюю не хватило терпения.

Корабль со слезами в динамиках поведал, что земные дворецкие сплошь сволочи и негодяи. Масла не доливают, а все норовят исподтишка нацарапать на обшивке выражения неподобающие. А застуканные на месте преступления пищат о презумпции невиновности и плюются в иллюминаторы серной кислотой.

Открытием стало также то, что Ляпушкин каравай в невесомости производит только толстую и жирную макаронину, и лишь по выходным выдает парочку маленьких котлеток. Мы его запихали в багажное отделение и прикрыли брезентом. Но даже в накрытом состоянии каравай кричал, что без него мы подохнем с голода, и он за это не понесет никакой моральной ответственности.

Питаться пришлось дарами Корабля. Большим разнообразием он также не отличался. Всего в его меню было пятьсот тринадцать блюд, включая полюбившиеся Кузьмичу сухарики. И на том спасибо. Да и то правильно, жиреть настоящему охотнику за бабочками нельзя.

На второй недели однообразного полета мы перессорились в пух и прах. Причина как всегда самая пустяшная. Кто будет драить сортир. Волк заявил, что ему это занятие за несколько тысяч лет и так надоело. Кузьмич заявил, что не бабочкино это дело во всяком навозе ковыряться. А я считал, что обязанности командира ни коем образом не распространятся на уборку подсобных помещений.

К концу третьей недели мы помирились и вновь стали разговаривать. Кораблю надоело слушать наше сопение, и он взял санобработку себя на себя. Лично я думаю, что это правильно. Личная гигиена, прежде всего. Зато Кузьмичу мы поручили дежурить на камбузе. Посудку одноразовую там за борт спихнуть, кофе на мостик притащить, пыль с обзорного экрана стереть.

На пятой неделе я набил Кузьмичу морду. Этот подлец по ночам воровал из моего личного сейфа (проверить на причастность к этому вандализму Корабль???) шоколад по двести брюликов за плитку, и жрал его в багажном отдалении, подкармливая каравай, чтоб слишком много не болтал.

Воровство после учиненной расправы не прекратилось, но наши отношения с Кузьмичем стали более дружественными. Потому, что я сделал для себя один правильный вывод — друзей на шоколад не меняют. Кстати, в это время в корабельном журнале появилась первая запись. Она гласила: — «После окончания миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль половины звездочек на борту и объявить ему строгий выговор за сговор с преступными элементами из числа команды».

В конце пятой недели мы, наконец, достигли намеченной точки.

Прильнув к центральному обзорному экрану носами, мы с Кузьмичем разглядывали Дремучий Закоулок. Сплошная стена астероидов. Больших и средних. Маленьких и очень маленьких. На один квадратный световой метр три миллиона сто две штуки. Данные сведения сообщил Волк и за достоверность я не ручаюсь. По моему мнению, на квадратный световой метр приходилось не менее трех миллионов ста пяти астероидов.

— Я туда не полезу? — Волк откровенно саботировал ответственное задание по розыску пропавших без вести.

— А тебя и спрашивать никто не станет, — отпарировал Кузьмич, не отрываясь от бронированного стекла экрана, — Командир скажет, полетишь.

— Я свободный корабль с чувством собственного достоинства, — гордо сообщил нам Волк, — Если говорю, что не полечу, значит, не полечу.

— Полетишь, — я дыхнул на стекло и обнаружил, что мой прижатый к экрану нос странным образом препятствует образованию запотевания над ним. Весьма интересное с научной точки зрения наблюдение.

— Но если командир скажет, что я полечу, — Корабль счел нужным переменить интонацию, — То непременно полечу.

— То-то же, — сказал я и выплюнул мятную конфету, которую мне недавно подсунул Кузьмич.

— Тогда попрошу занять места согласно штатному расписанию, — попросил корабль.

Пока он ставил дополнительную защиту, мы с Кузьмичем, как и было сказано, заняли соответствующие места. Я в командирском кресле, он у моего живота, придавленный к нему ремнями безопасности.

— Аттракцион Дремучие Горки начинается! — гаркнул Корабль, и выплюнул из задних дюз приличную порцию энергии, проверяя маневренность силовой установки.

Я бы не сказал, что данный аттракцион мне понравился. Совсем наоборот. Ничуть не понравился. Мы мотались между астероидами, словно, извините, глисты в лаборатории. Волк полностью отключил искусственную гравитацию, чтобы не отвлекаться по мелочам, а также освещение и подачу воздуха.

Расстреливая во всех направлениях самые наглые астероиды, он продирался между ними со страшными ругательствами, от которых я, если б мог, готов был заткнуть уши. Но руки мои были втиснуты в подлокотники и не могли этого сделать.

Корпус Волка странным образом изгибался, словно резиновый, стремясь увернуться от крупных кусков космической материи, но не всегда удачно. Несколько десятков раз Корабль пропускал удары, и тогда тело его сотрясалось, скрепя и воя.

Кузьмич, не переставая, визжал, и мне иногда даже было видно, как у него от перенапряжения вываливаются глазные яблоки. Неприятное, скажу я, зрелище. Впрочем, я сам пару раз стошнил, отдав все долги моему маленькому другу.

Вылетели мы на край Дремучих Горок очень даже неожиданно. Астероиды кончились также внезапно, как и начались. Позади корабля осталась сплошная стена из огрызков железа, гранита и базальта.

— Готово, командир, — Корабль включил вспомогательное оборудование и мы с Кузьмичем, наконец, смогли вздохнуть свежего воздуха.

Бабочек, вскинув перед собой руки, тут же полетел сполоснуться.

— Командир, — Корабль встряхнулся с носа до закрылков, стряхивая с себя космическую пыль, — разрешите обратиться?

Я как раз улегся на пол, чтобы придти в себя после аттракциона и не мог не разрешить Кораблю не обратиться.

— Тут такое дело, командир, — голос Волка стал нудным и плаксивым, — У меня заднюю камеру обзорную камнем расплющило.

— А причем здесь я? — на полу было хорошо, и желудок постепенно приходил в нормальное состояние.

— Так у меня на него гарантия еще пять с половиной тысяч лет. Кто возмещать будет?

Я перевернулся на спину. Если Волк заныл о возмещении, то сейчас начнет требовать звездочек. Поэтому, нужно его определить и показать себя заботливым командиром.

— Пять звездочек тебе хватит?

— Десять, — нагл. Нагл и самоуверен.

— Семь!

— Девять с половиной.

Сошлись на восьми. Неплохая плата за то, что мы остались в живых. (Не забыть по окончании миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль восьми звезд на борту за наглость и излишнюю самоуверенность. Командир. Подпись. Дата.)

Вернулся Кузьмич. Почистевший и посвежевший. Опять пользовался моим дезодорантом.

— Дальше-то куда? — Корабль откровенно скучал без движения.

— Щас, — сказал Кузьмич подлетев к обзорному экрану ткнул пальцем, — Видишь вон то темное пятно? Туда и двигай. Да не боись. Ничего там нет, кроме одинокой планеты. Она то нам и нужна.

На совершенно пустом черном космическом горизонте, без единой звезды, без единого намека на другие космические тела, чернело черное пятно. Посредине черного пятна нечеткие очертания чего-то большого. Тоже черного.

— А что это такое? — спросил я. Все-таки командир и должен знать, что впереди маячит.

— Если мне не изменяет память, — сморщился Кузьмич, — Эта планета Бабяга. Ударение на втором слоге.

— Смешное название. Особенно, если ударение на втором слоге, — интересно, откуда Кузьмич все знает? Я ведь его в совершенно другой стороне Галактики подобрал. Не один световой год отсюда.

— Ничего и не смешное, — Кузьмич примостился на приборной доске и стал натирать крылья воском, что делал он обычно только перед очень торжественными встречами, — Бабяга только сокращенное название. Как и у большинства космических тел. Тебе то, как бывалому командиру, это должно быть известно не хуже меня. А расшифровывается Бабяга просто. Даже очень просто. Большой Астрономический Беспилотный Ядерный Гипермозг Ангелов. Год выпуска неизвестен. Производители неизвестны. Посетителей не жалует. И на кой черт она здесь висит, совсем непонятно. Питается, кстати, органической пищей.

— Ну и, слава богу, — вздохнул Волк.

— Что значит, слава богу? — возмутился я, — Тут на тысячу парсеков я единственная органическая пища. Ты, Кузьмич, слишком мал для такого определения. Не дорос. И теперь мне на эту Бабягу спускаться?

— А может, и не органической, — Кузьмич сложил руки у себя на груди и принялся раскачиваться по сторонам, издеваясь.

Это дело пора кончать. И так мотаемся по черному свету без всякой определенной цели. Если суждено быть органической пищей, то так тому и быть. А издеваться над собой всяким мелким бабочкам я не позволю.

— Идем на сближение с планетой. Садимся в наиболее удобном месте…

— Там площадка есть специальная, — вставил Кузьмич.

— Садимся на специальной площадке. Быть готовым к неожиданностям. Форма одежды парадная.

Неторопливо приближался Волк к планете со смешным названием. Чем ближе, тем медленнее. И открывался перед нами вид необычный. Доселе никем не виданный и не запротоколированный.

Кубическая планета ощетинилась со всех сторон шипами острыми, размеров великих. Только на одной ее грани виднелась площадка ровная, безшипастая, а на краю площадки ворота одинокие, никем не охраняемые.

— Внимание кораблю с пятиглавыми звездами на бортах! Вы находитесь в моей территориальной зоне. Советую немедленно ее покинуть. В противном случае имею полно право уничтожить вас способом мною выбранной.

— Стоп машина! — заорал я, и Волк остановился как вкопанный. Не забыв, тем не менее, горделиво развернуться в сторону планеты золотыми звездами. Знай наших!

— Внимание кораблю с пятиглавыми звездами на бортах! Вы все еще находитесь в моей территориальной зоне. Задолбали своей непонятливостью. Я же ясно сказала, дуйте отсюда, пока лонжероны не пообломала.

Критическая ситуация. Непредсказуемая. Прямо скажем. Тащиться через всю Великую Галактику только для того, чтобы в самый ответственный момент свалить, словно последние трусы? Нехорошо.

— Включи-ка передатчик, — попросил я Корабль.

Огоньки забегали по панели управления, сообщая, что приказ выполнен. С потолка спустился микрофон. Я сжал его двумя руками, собрался с мыслями и кивнул. На панели зажглась надпись — «Тихо! Идет передача!».

— Нехорошо же ты встречаешь гостей, уважаемый Большой Астрономический Беспилотный Ядерный Гипермозг Ангелов. Мы к тебе всем сердцем, так сказать. С душой всей нашей, а ты, как последняя космическая планетутка от ворот поворот? Так дела не делаются.

Планета задумчиво перевернулась на сто восемьдесят градусов, высунула из грани телескоп и внимательно нас изучила.

— Чувствую, и сюда наглые земляне добрались. Вот же непоседы. Что на обед жрали? Не отвечайте, сама догадаюсь. Индюшку под чесноком и запивали водочкой. Верно?

Я внимательно посмотрел на Кузьмича. Он в это время как раз обтирал губы и запихивал в рот грецкий орех.

— Верно, — гаркнул я в микрофон, пообещав себе разобраться с Кузьмичем на предмет провоза на борту контрабандной водки.

— Давненько землян не встречала, — вздохнула кубическая планета, — Чтоо надо-то?

Кузьмич задрал вверх большой палец и радостно улыбнулся.

— А чего ты сразу о делах нас спрашиваешь? — разозлил меня Кузьмич до самой печенки, потому и откровенно грубил планете, — Может, хватит нас на орбите мариновать? Обеспечь нам для начала посадку мягкую, да безопасное пребывание. Покушать, если имеется, тоже бы не мешало. А то ведь устали мы до тебя добираючись. И, в конце концов, развернись по нормальному, посадочной полосой передом, а всем остальным задом.

— Как были наглыми, так и остались, — фыркнула планета, но просьбу мою выполнила и развернулась, как предписывал этикет гостеприимства, — Так и быть. Спускайтесь безбоязненно. Да шибко жестко не садитесь. Не люблю я этого.

— Это мы запросто, — влез в международные переговоры Корабль, — Мягкая посадка, мое второе имя.

А я и не знал, что у Волка есть еще и второе имя!

Как и было обещано Очень Линейным со всеми делами Кораблем, сели мы достаточно мягко. Правда, не совсем на площадку, так что пришлось Кораблю парочкой выстрелов подкорректировать местность. Но в остальном, даже пыли не подняли. А ее, по всей видимости, на кубической планете лет двести никто не убирал.

Едва замерли маршевые установки, из единственных дверей на теле планеты выполз здоровенный червяк, оказавшийся гофрированным шлангом, который с согласия Волка прицепился к нему присосками и натянулся как стрела.

— Переходной шлюз, — пояснил Голос корабля. Иногда мне кажется, что он нас за дураков принимает. Что, я сам не вижу, что переходной шлюз!

— По нему, что ль идти? — но перестраховка никому еще в жизни не вредила.

— Ага, — ответил Корабль, — Вы идите, а я отключусь на время. Проверю тут кой-какие параметры.

Знаю я его параметры. Наверняка уже распихал по карманам жучков, подслушивать будет, а в случае чего смоется быстро. Стоп. Иногда я несправедлив к нему. И зря я так про Волка. До сих пор не расстраивал.

— Можешь пока пририсовать еще парочку звезд за беспрецедентную посадку, — сообщил я радостную весть.

— Уважил, командир, век не забуду, — и тут же выключил все вспомогательное оборудование, чтоб ненароком не испортилось, а также выпустил пару щупальцев с кисточкой и трафаретом. Значит, знал, что получит очередное повышение.

До гофрированного шланга по причине отсутствия даже дежурного света, (Не забыть по окончании миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль двух звезд за пренебрежение техникой безопасности. Командир. Подпись. Дата) я добрался на ощупь. Кузьмич как мог, подсказывал, но по его подсказкам я только натыкался на острые углы и косяки.

В шланге свет был. Планета решила на нас не экономить, что говорило о ее одушевленности и порядочности.

До конца шланга пришлось добираться на карачках. Так как пол был, естественно, круглый, и ко всему еще и скользкий. Зато за переходной камерой было светло, тихо, ровно, а главное сухо. Над головой вспыхнуло табло, которое на трехстах различных языках, большинство которых мне были неизвестны, поздравило нас, гостей, с благополучным прибытием.

Я специально посмотрел на обороте. Никакой провожающей и напутствующей надписи не было. И это немного не понравилось.

С правой стороны вспыхнула стрелка, указывающая движение направления, и так как, коридор не имел никаких ответвлений и второстепенных проходов, я решил, что идти необходимо по указанному направлению. Кузьмич со мной полностью согласился.

— Классное обслуживание.

Указывающая стрелка двигалась наравне с нами, иногда меняла цвет, но в целом, не причиняла никакого беспокойства. Остановилась она у двойных дверей, сбоку у которых имелся ряд кнопок числом штук в сто и надпись: — «Срок следующей эксплутационной проверки такого-то числа. Ответственный механик тыры…пупкин». На месте числа этой самой проверки черным фломастером было нацарапано плохое слово. Кузьмич даже покраснел.

Он внимательно изучил три ряда кнопок, некоторые из которых были оплавлены под воздействием высокой температуры, часть отсутствовала, а часть просто заклеена изолентой, причем разноцветной.

— Лифт, — сообщил Кузьмич.

Вижу, что не вход на птицефабрику.

Я послюнявил палец и нажал здоровую красную кнопку, которая при вдавливании вниз на собственную высоту стала зеленой. За двойными дверями зашелестело и через секунду створки лифта, по утверждению Кузьмича, распахнулись.

Сопровождающая нас стрелка забралась внутрь и призывно заморгала, призывая следовать за ней.

Внутри мы удобно развалились в мягком кожаном диване, Кузьмич притащил из бара пару стаканов со льдом и бутылку лимонада, на этикетке которого был изображен даун мужского пола с длинным деревянным носом. Я накрутил ручку странного аппарата с огромным мегафоном и, согласуясь с доводами своего гигантского ума, переместил никелированную штучку на черную штучку, чтобы острый конец первой штучки принял упор на вторую штучку. Объясняю, как могу.

Из мегафона полилась заунывная музыка.

Кузьмич, оттопырив стакан, вытянул губы трубочкой и сообщил мне, кивая на аппарат издающий музыку:

— Бах.

— Кого? — я в это время вырезал на коже дивана надпись, которая гласила: — «Сергеев + Кузьмич = ДРУЖБА».

Кузьмич сказал неопределенное: — Не лечится.

Узнать, кого «бах», и почему его «не вылечили», я не успел. Лифтовая комната остановилась, створки разъехались, и стрелка поманила нас дальше.

На этот раз коридор, по которому нас вели, был пошире и поуютней. На стенах висели картины известных и неизвестных форм. Были тут и земные, но очень мало. Преимущественно вывешенные на волокнах грязноцветные кляксы и выпуклые мнимобарельефы. Кузьмич и тут оказался на высоте и объяснил, что это поздний стиль эпохи Угасания. Вроде ничего ребята малевали. Прям, как наш Корабль. С чувством.

— Ты с ней там поаккуратней, — посоветовал Кузьмич, имея в виду Бабягу, — Она хоть и железная, но к себе уважения требует. По ласковому, да по хорошему.

— Откуда знаешь? — не выдержал я.

— Тебе бы с мое пожить, — уклончиво ответил друг. — Да и знаю я не все. Малость самую.

Светящаяся стрелка замерла над овальными дверями, указывая, что мы пришли. Ручки на дверях не было, и я просто пнул ее ногами. Двери немного подумали, сказали, чтобы я так больше не поступал, и отъехали в сторону. Сделав вперед два шага, я спиной почувствовал, как они закрылись, и принялись заваривать сами себя электросваркой. Мне это тоже показалось довольно странным. И не слишком ли много странностей за один день? Или даже час?

Помещение, в котором нас заварили, было достаточно симпатичным и большим. Эдакая желтенькая полусфера с красными цветочками по всей площади.

— Детство играет, — шепнул на ухо Кузьмич, как всегда в случая опасности примостившийся в непосредственной близости к ближайшему карману.

Я повертел головой, рассматривая цветочки, нашел их слишком вызывающими для такого места и двинулся к центру сферы, где на ступенчатом возвышении высотой в метра два стояла деревянная табуретка. Больше в полусфере не было ничего.

Подойдя вплотную к возвышению, я хлопнул в ладоши и, негромко, крикнул:

— Эге-гей!

Вернулось эхо. Не скажу какое.

Подключился Кузьмич:

— Бабяга!!!

— «Га-га-га».

А это уже не эхо, а самый натуральный хохот. И смеялся тот, кто появился на табуретке. Вернее сказать появилась. А появилась там нормального вида старуха. А может и не старуха, а очень даже молодая женщина. Одиночество кого угодно раньше времени состарит. В руках золотой посох с набалдашником на конце. Одета, так себе. Могла бы и получше. Чай не с базара мы пришли. Длинноватый нос. Немного изогнут, но не всем же быть красивыми. Голова на шеи торчит, словно на насесте. Гордо держит, с чувством собственного достоинства. Длинное платье с рюшечками. Из-под него ноги торчат. Вернее, одна нога в сандале. А на месте второй, железный сапог хромированный на вот такой шпильке. Протез, стало быть.

— Иллюзия, — шепнул Кузьмич. — Сейчас бабкой молодящейся, а через минуту чудищем кровожадным.

Но превращаться в чудище иллюзия не спешила. Закончив смеяться, она поднесла к глазам лорнет и, подслеповато щурясь, принялась разглядывать нашу небольшую, но дружную компанию.

— Гомосапенс с тараканом, — заключила она и убрала лорнет за пазуху.

Кузьмич, помня свои же собственные слова о выдержке, широко улыбнулся и, учтиво склонил голову.

— Королевич Константин Второй и его наипервейший советник Кузьма Бенедиктович Берштерман рады приветствовать тебя! Пусть года не тебе покажутся долгими, а заботы тяжелыми. Пусть планета твоя никогда не покроется ржавчиной, и полны пусть будут твои реакторные установки.

Во шпарит Кузьмич! Как по писанному. Я бы так не в жизнь. И ловко это он про королевича придумал. И про этого… Берштермана. Бабяга видать старая, на древних традициях воспитана. Соответственно и мы должны к данным традициям подходить и статью и именем.

— Из гомосапенса королевич, как из меня китайская стюардесса. — Бабка принюхалась, водя носом по сторонам. — Воняет, как от последнего ассенизатора.

— Цветами пахнешь, — подсказал Кузьмич на ухо.

Бабка, скрипнув протезом, поднялась, кряхтя, разогнула спину, опираясь на свою палку с набалдашником.

— Попрошу за мной, — и заковыляла, прихрамывая.

— Все нормально. — Кузьмич довольно потирал руки, пока мы, не торопясь, догоняли старушенцию, довольно ходко двигающуюся к дальней стенке полусферы, — Контакт прошел нормально, мы ей понравились и ничего плохого она нам, пока, не сделает.

— Ну-ка, королевич, или как там тебя, подсоби.

Бабка указывала на дверь, вернее люк, который распахнулся в метре от пола.

Ради хорошего налаживания контакта пришлось становиться на четвереньки и ждать, пока старуха, пользуясь мной, словно ступенькой, не закинет свое тело в дырку. А Кузьмич говорил иллюзия. Иллюзия так на шею шпилькой от сапога не давит.

— Чего рот разинул? За мной двигай, — прикрикнула бывшая иллюзия.

Я двинул сначала в люк, потом прополз пару метров на животе и вылез в очередное помещение. По стенам плитка квадратная. В углу рукомойник чугунный с ведром вместо канализации. Посредине стол, напротив него стул. Вот и вся обстановка.

Бабка уже сидела за столом и внимательно изучала мои перемещения. Кузьмич скромно вился рядом.

— Садись королевич. А таракана рядом с собой держи. У меня аллергия на насекомых.

Кузьмич в очередной раз лучезарно улыбнулся.

Я опустился на трехногий, покачивающийся стул, скромно сложил на коленях руки и приготовился внимательно слушать бабку. Она, пока я устраивался, включила здоровенную лампу и направила ее свет прямо мне в морду.

— Имя?

— Чего? — не понял я.

— Имя, говорю, настоящее как? — свет лампы палил в глаза и мешал разглядывать вопросозадающую. — И не бреши, как твой таракан. Все равно узнаю, где правда, а где ложь.

— Костей и зовут, — я прикрылся рукой и сквозь щель приловчился зрить на бабку.

— На какую разведку работаешь? Пароли, координаты планетных явок, сообщники?

Я скосил глаза на единственного сообщника. На Кузьмича. У старухи явно с кибернетическими мозгами не все в норме.

— Сам по себе я, — отвечать все-таки придется. Не у себя дома, — А можно без лишних вопросов?

— Можно, — согласилась старуха, — За делом приперся, или от праздного любопытства шастаешь?

— Ты б мамаша свет выключила, — попросил я, не слишком рассчитывая на успех. Но старуха, что-то пробурчав, просьбу выполнила, — Спасибочки большое. А прилетели мы к вам, безусловно, по делу. Только это… — я вспомнил наставления Кузьмича. — А как же напоить, накормить и спать уложить?

— Может тебе еще и тайваньский массаж сделать, — захихикала бабка, постукивая палкой об пол. Кузьмич, на мой немой вопрос, пожал плечами. Что такое массаж, я и он, конечно, знали, но остальное было непонятно.

— Благодарим покорнейше за предложение, — я чуть привстал и отвесил дурацкий полупоклон. Разобрало меня что-то. — Нам ваши массажи на фиг не нужны.

— Дерзок, — старуха поскребла нос, — Дерзок и нагл. Но красив. Чертовски красив, сукин сын.

Я скромно потупился.

— Да не ты, королевич, а таракан твой. Продаешь? Дорого заплачу. Хочешь лесом деревянным, а хочешь зеленью весенней. А может, живностью хочешь. Могу стадо зайцев предложить? Таракан-то твой того стоит. Долгожитель, сразу вижу. Тебе в имуществе прибавка, и мне не скучно будет. А?

От данного предложения я, конечно, отказался. На кой ляд мне ее дерево. Про зелень и зайцев и разговору нет. Брюликов у нее, видать, сроду не водилось. А другой валюты я за Кузьмича не возьму.

— Ну и правильно, — вздохнула бабка, — Друзей не продают. Так о чем это мы?

Я не стал вспоминать ни о еде, ни о прочих благах, а сразу перешел к делу.

— Дело у меня к тебе…

— А я с тобой метеориты на Пасху в телескоп не наблюдала, — отрезала старуха и сердито ткнула посохом мне по колену. Понял, не дурак.

— К вам. К вам, безусловно. А дело нехитрое. Нужна мне вселенная за номером «девять-девять-девять». Желательно точные координаты и место…

— Молчи! Молчи, гомосапенс! — бабка замахала на меня руками и зашипела, словно змея. Про змею, это я так. Для слова красного. Нормально зашипела, как все бабки. — Смерти своей хочешь, королевич? Жить надоело?

— А в чем собственно, дело? — возмутился я.

— В чем собственно дело? — передразнила старуха. — Или не знаешь, что это за вселенная такая?

— Не знаю, бабушка, — честно признался я.

— Не бабушка я тебе! — топнула ногой старуха, — И дай бог никогда не стану. Ишь ты, искатель, какой, внучатый нашелся.

Старуха крепко после слов своих задумалась, иногда нагибаясь и скребя ногтями протез. Свербело, видать, по удаленной конечности.

— Первый раз дурака такого вижу, — вздохнула она, — Давай-ка, сделаем так. Расскажи все по порядку, не торопясь и окончания слов не глотая. Можешь и по-русски. Разберусь. Подожди губами-то шлепать. Меры принять надо.

Принятие мер заключалось в полнейшей изоляции комнаты свинцовыми пластинами. Стены, пол и потолок. Свет притушить и включить кран с водой.

— Теперь валяй, — разрешила старуха и превратилась во внимание.

Долго ли рассказывал, коротко ли, не скажу. За временем контроль не вел. Скорее всего, порядочно. Кузьмич задремал, да и бабка иногда носом своим по столу шмякалась. Но не прерывала, за что огромное ей человеческое спасибо.

Рассказал о доле своей уродской. О заказе странном. О Ляпушке все без утайки выложил. В общем, все как есть, так и рассказал. Как умел, без прикрас и без вранья.

— И высвободить мне ее нужно, хоть застрелись, — закончил я.

Бабка покусала губы, поводила посохом по полу, покачала головой.