– Принять вызов не можем. Мы и так на вызове. Подстраховываем американца. Если помните, он….

– Все отменяется, тринадцатая. Приказ Директора Службы. Для вас особая миссия. Данные и координаты высланы.

– Требую подтверждения прямого приказа.

В динамиках послышались звуки топающих ног, и глухой голос Директора напомнил, что он всегда отдает прямые приказы:

– Пока что майор Сергеев! – тон, с которым Директор сказал эти слова, мне не понравился, – Подтверждаю прямой приказ и требую незамедлительного выезда вашей спецмашины на заявку. Конец сеанса, пока что майор Сергеев!

Динамики хрюкнули и выдавили аккорды «Майор, майор, улыбнитесь, ведь улыбка это знак спецмашины».

– Конец смены. Нервная работа. Куча вызовов. И ни минуты отдыха! Милашка! Что пялишься! Собирай команду.

Спецмашина подразделения 000 за номером тринадцать взвизгнула ревуном, сообщая второму номеру, что на сегодня наблюдение закончилось, и его ждут в кабине.

Американца мы оторвали от работы в самый неподходящий момент. Янкель взобрался с ногами на башню четырехколесной машины, и, размахивая чайником, что-то яростно доказывал столпившейся вокруг толпе честных налогоплательщиков. Услышав ревун Милашки, Боб поправил все время сползавший с головы связь-парик и , недовольно нахмурившись, соизволил ответить:

– Второй засекреченный номер вызов принял. Буду через минуту. Сейчас только закончу тезис.

Усиленный спецмашиной голос Боба возвестил на весь колбасный завод:

– Лучше, меньше колбасы, товарищи честные налогоплательщики, но качественней. Только через качество мы сможем достучаться до огрубевших сердец жителей нашей необъятной Родины и всего мира. В то время, когда коренные жители многострадальной Америки только мечтают о колбасных изделиях, некоторые не чистые на руку налогоплательщики, пользуясь служебным положением, подло подрывают финансовую независимость нашей страны. Не допустим этого! Все на борьбу с ворованной колбасой. Удачи вам, и успехов в вашем полезном и важном деле. До свидания товарищи.

Американца провожали всенародными овациями. Большинство из сотрудников завода, со слезами на глазах, вытаскивали из-за пазухи не обнаруженные мясоискателями круги и палки колбасы и складывали продукты у дырявого ведра. Особо честных тут же награждали повестками и бесплатными путевками в местное отделение милиции.

– Командир! – раскрасневшееся лицо Боба выражало полное удовлетворение от проделанной работы, – Как я справился с заданием? Стопроцентная раскрываемость.

– Медаль завтра выпишу, – проворчал я, не совсем удовлетворенный результатами расследования, – Ты зачем продукт на открытом пространстве оставил? Трудно было в Милашку загрузить? Герой, Америку твою через Атлантический океан!

Смущенный янкель плюхнулся на свое место и подозрительно заелозил. Можно подумать, я не вижу, как он складывает в свой сейф колбасные изделия, выуженные из-под оттопыренного смокинга. Килограммов двадцать, не меньше. Двухдневный запас.

– Командор! Команда в полном составе. Разрешите вывести на центральный монитор координаты и цель вызова?

По центральному монитору забегали скупые цифры и фразы.

– Так, чем под конец рабочего дня нас решил порадовать Директор? – одним глазом я наблюдал за монитором, вторым за наполнением сейфа второго номера. Двадцатью килограммами не пахнет. Не меньше сорока, – Двухсотый микрорайон, дом три тысячи с копейками бис, вызов поступил тридцать минут назад. Шустро диспетчерская работает. Не понял!?

Боб, наконец, затолкал ногами последнюю палку колбасы в сейф, тщательно запер дверь на ключ и, как ни в чем не бывало, честным голосом обратился начальнику. То есть, непосредственно ко мне:

– Что вы не поняли, командир? Слишком сложное задание?

– Хуже, Боб. Все гораздо хуже. Кажется, нас ждет веселенькая ночка.

– Вооруженное ограбление с отягчающими обстоятельствами? Разбой в особо крупных размерах? Организованная преступность?

– Запомни Боб, в России нет организованной преступности. Это, может, у вас там, в Америке, мафия связь-таксафоны потрошит. А у нас, родной, есть только редкие проявления несознательности. Но сейчас речь не о них. У нас особый случай. Плачущий ребенок. Милашка, полная система оповещения и вперед без остановок. Если взрослые налогоплательщики могут подождать, то дети никогда. Только заглянем на пару минут на стадион. Там бразильцы у наших чемпионский титул собираются отыгрывать.

– Сколько можно? – проворчали недовольно динамики, – Каждый год одно и тоже. Никак угомониться не могут.

Милашка, как и положено, завелась с двадцати двух с половиной оборотов. Деликатно бибикнув, спецмашина подразделения 000 дала задний ход, и выехала с места засады. Несколько подозрительного вида интеллигентов, облюбовавших спецмашину для задушевных разговоров, разбежались по сторонам.

– По библиотекам не сидится, – проворчал Боб, который только что заметил мои быстрые взгляды на разъезжающийся по швам титановый сейф, – Я говорю, по библиотекам им не сидится! Да, командир? А что за ребенок?

– Не знаю, – я отвернулся и стал смотреть в боковое окно на засыпающие дома. Везет людям. Отработали двадцать часов и отдыхают до утра. Чай дома пьют, с женами спорят, кому из столовых еду заказывать. А тут…. Всю жизнь на колесах, – Боб, поймай что-нибудь по приемнику.

– Сделаем, – бодро ответил второй номер, прекратив обвязывать сейф цепями, – Вот эта подойдет?

Столичное связь-радио крутило песню о свихнувшейся стиральной машинке восьмого поколения: – «Я сошла с ума! Я сошла с ума».

– Боб, – смотреть на чужие окна надоело, – А у вас в Америке, какие песни популярны?

– У нас? – американский эмигрант только что закончил конопатить щели сейфа, – Когда уезжал из Америки, там была популярна песенка о любви к яичнице.

– Мда, – только и смог сказать я. Такая большая страна, а песни все о еде. Нет, чтобы сочинить песню о любви к родине. Что-нибудь типа «Америка, Америка, тарим-пам-пам-пам-пам».

– Подъезжаем, – объявила спецмашина подразделения 000, – Наблюдаю контейнеровоз скорой помощи. Скорее всего, они нас и вызвали. Чему их только в университетах учат?

– Клизмы ставить и пластыри лепить, – со знанием дел ответил я. Как никак два месяца в больнице провалялся с головной болью, – Пугни их для профилактики.

Милашка на полной скорости рванула к контейнеровозу, затормозив только перед самым носом испуганного водителя. Даже пошутила по этому поводу в том смысле, что кое-кому клизмы больше не нужны.

– Что у вас? – спустившись по эскалатору, я подошел к консилиуму врачей в белых комбинезонах.

Лысый череп со связь-стробоскопом на лысом черепе нервно помял пачку противоаппендицитных пластырей:

– Там ребенок. Плачет второй час подряд. Родители в шоке. Моя бригада…, – череп оглянулся на консилиум, – Моя бригада тоже в шоке. В нашей практике подобного еще не встречалось. Мы прилепили валидольные пластыри, но результатов пока нет.

– Ребенку прилепили?

– Что вы? – возмутился череп, – Как можно? Нашей бригаде.

– Ясно, – сказал я, отбирая у черепа связь-стробоскоп, – Возраст ребенка?

– Пять.

– Ясно. Пять лет. Боб, прихвати с четвертого стеллажа связку ремней. Здесь ребенок от рук отбился.

– Пять месяцев, – поправился череп, бледнея.

– Так что ж ты…., – череп ловко отпрыгнул и скрылся в консилиуме, – Боб, отбой. Уточненная информация. Ребенку пять месяцев. Хватит и одного ремня. Милашка, разбуди Герасима. Кажется, без него нам сегодня не обойтись. Заодно свяжись с диспетчерской, пусть присылают подкрепление. Да и сам Директор не помешает.

В парадном люке появился третий номер с куклой. Кукла смешно разевала рот и растопыривала руки и ноги.

– Герасим, ребенку всего пять месяцев. Он в такие большие игрушки не играет.

Из грузовых ворот показался американец, накручивающий на руку резиновый ремень из-под роторной водокачки.

– Второй номер, оставьте эту штуку в покое. И вообще, оставьте все в покое и идите сюда. Оба. На мою голову. Становитесь вот здесь. Выровняйтесь. И стойте, пока не скажу что делать.

Герасим с вытаращенными от бессонницы глазами и Боб с вытаращенным от переедания животом замерли, привалившись к борту Милашки.

– А теперь слушай мою команду. Там, на верху, плачет ребенок. И мы, спасатели подразделения 000 обязаны ему помочь. Пока не прибыло подкрепление и сам Директор, будем работать самостоятельно. Знаю, что не легко. Знаю, что не этому вас учили. Но мы призваны родиной, и обязаны… обязаны…, Милашка! Как там дальше по уставу?

– Обязаны перед выполнением задания обязательно продизенфецировать руки. Продеинфецировать продизынф… дизенсцинировать….

– Отставить проверку орфографии! – вечно у спецмашин проблемы с грамматикой, – Закончить предложение в упрощенной форме.

– Мойте руки перед едой и перед общением с плачущими детьми, – динамики облегченно вздохнули, что указывало на то, что Милашка чуть не спалила всю систему.

Спецмашина подразделения 000 выдвинула из спецнищи спецкраник с моющим средством. Тоже, кстати, специальным. Ученые разработали исключительно для подразделения 000. Если год назад одной заправки хватало на месяц, то после усовершенствования формулы мыльной водички – на год.

Просушив руки о штанины комбинезона, мы показали ладони Милашке на предмет качества. Контроль подтвердил, что все в порядке, значит, можно приступать к работе.

– Второму и третьему номеру приготовить необходимое оборудование. Брать только самое необходимое. Все остальное по списку перетащат медики. Милашка, помоги ребятам определиться. Да смотри, чтобы от работы не отлынивали, да не разбили ценные инструменты. Знаю я их. Кроме пластырей ничего тяжелее в руках не держали. Боб, это что?

Американец остановился, пыжась под весом коробки, обернутой в алюминиевую фольгу.

– Соски, командир. Милашка сказала, что это должно помочь.

– Милашка слишком много знает. Оставь в машине. Хотя нет, неси. Может, там стульев нет.

– Мм? – Герасим подкинул на плече тугой рулон без бирки.

– Этого мало, Гера. Прихвати еще один рулон. Я где-то читал, что на одного ребенка в день расходуется больше пеленок, чем на все Вооруженные силы за год. Так! Медики! Быстренько разбирайте оборудование и за нами. Милашка, поторопи подкрепление. Передай, что зашиваемся.

Загрузившись всей командой в скоростной лифт, мы поднялись на второй уровень. Медики с оборудованием решили идти пешком. Почему-то все сотрудники скорой помощи жутко боятся скоростных лифтов. Кажется, это называется мудреным словом лифтофобия.

Доступ в необходимую квартиру был заблокирован. Из-за тройных шлюзовых дверей на весь уровень слышались истошные крики ребенка. Боб недовольно поморщился и попробовал вышибить первый шлюз коробкой с сосками. Не получилось.

– Мм, – двинулся вперед третий номер, но я его вовремя остановил.

– Прежде чем взрывать, надо попробовать нажать на звонок. Второй номер, тыкни свободным пальцев вон в ту кнопочку.

Я всегда говорил, что ведущая роль командира определяется исключительно в экстремальных ситуациях. После тыканья второго номера по кнопкам распахнулись все пятьдесят четыре двери, расположенные на площадке, исключая ту, куда нам требовалось проникнуть.

Герасим быстренько, не дожидаясь приказа, растолкал всех любопытных налогоплательщиков обратно за двери, причем действовал исключительно уговорами по причине полной занятости рук. Иначе одной спасательной командой дело бы не закончилось. Гера очень горячий парень.

Я решил действовать нестандартно. Нам, спасателям подразделения 000 дано на это полное право.

Развернувшись спиной к дверям, нацепив на каблук правого ботинка специальную, разработанную учеными, насадку и, попросив всех по возможности заткнуть уши, я тихо лягнул молчаливую дверь.

После того как осела пыль, я отодвинул в сторону сорванную с петель шлюзовую дверь, и широким жестом пригласил команду пройти внутрь:

– Учитесь, ребята. И запомните раз и навсегда, прежде чем что-то делать, головой думать надо. Ноги-то вытирайте, не к себе домой ломитесь.

Судя по индикатору прибора звуковых колебаний, источник шума, предположительно плача, находился чуть в стороне от основного коридора. От входа метров триста. Видимость нулевая.

После того, как позади меня раздались несколько ударов чего-то твердого о различные выступы помещения, я приказал включить аварийные фонари, закрепленные на связь-касках. При включенном освещении оказалось, что бесследно пропал второй номер.

– Милашка! Командир на связи. Мы потеряли американца. Сообщи координаты расположения холодильного оборудования.

Командирская интуиция не подвела. Янкеля мы застукали у холодильного шкафа. Рядом с открытыми дверцами подозрительной кучкой возвышалась горка из сосок, а из коробки, которую тащил Боб, веяло духом съестных припасов.

Времени на то, чтобы разбираться с негативным поступком второго номера не было. Посоветовав янкелю сохранить коробку до прибытия в кабину спецмашины, мы привязали его страховочным тросом к Герасиму и, оставляя маркером отметки на стенах, двинулись дальше к источнику плача.

Миновав в спешном режиме коридор, оставив позади ванный бассейн и гостевой ресторан, мы, наконец, добрались до спальной комнаты.

Обозрев окрестности в квадронокль, я обнаружил одиноко стоящую кроватку, которая и являлась источником шума.

– Милашка. Даю координаты Объекта. Сто метров от западной стены, двести пять метров от шестого окна фасада. Как только прибудет подкрепление, посылай всей туда. И не забудь передать ориентировку медикам. Что-то я их давно не видел. И еще. Мне срочно нужно знать, сколько налогоплательщиков живут в этой квартире. Жду.

Пока спецмашина занималась своими делами, мы вскрыли пакеты с неприкосновенным запасом и подкрепились. Причем американец наотрез отказался пить консервированный какао, утверждая, что, по его мнению, название продукта говорит само за себя, и травиться абы чем он не намерен.

Мы с Герасимом посмеялись над страхами второго номера. Но янкеля можно понять. Кроме скрипящей на зубах кока-колы он в своей американской жизни ничего калорийнее не пил.

– Командор! – прервала наш добрый смех спецмашина, – По данному адресу проживает три человека. Двое взрослых и один ребенок. Подкрепление выехало. Директор срочно вылетает с загранкомандировки, обещал часов через шесть быть на месте.

– Ясно. Я так думаю, что взрослые имеют какое-то отношение к плачущему ребенку. Скорее всего, родители. Давайте рассуждать логически. Сам ребенок не мог вызвать ни медиков, ни спасательную команду! Так? Так. Значит, это мог сделать кто-то из взрослых. Вот ему то мы и предъявим счет.

– Мм, – хмыкнул третий номер.

– Найдем и их. Никуда не денутся. А теперь слушай мою команду. Третьему номеру приблизиться на максимально возможно близкое расстояние к Объекту. В контакт до особого распоряжения не вступать. Обо всех передвижениях Объекта докладывать мне лично. Третий номер, подтвердите получение приказа?

– Мм, – кивнул Герасим и мелкими перебежками побежал к детской коляске. Герой!

– Второму номеру отыскать женщину-мать.

– А почему женщину? – не понял приказа Боб.

– А тебя, второй номер, кто вскормил? Кенгуру?

– В Америке кенгуру не водятся, – надулся янкель.

– А у вас в Америке вообще, что-нибудь кроме лысых орлов водится? Отставить пререкания! Выполняйте приказ, второй номер. А я займусь поискам второго жильца.

Огорченный моим поведением, Боб включил определитель запахов и, установив его в положение «женщина-мать», двинулся в сторону салон-команаты.

Я же, пользуясь огромным жизненным опытом, отправился в туалетный зал. Если мне не изменяет интуиция, а чего ей изменять, то в момент психологической нестабильности все мужчины отправляются в туалетный зал. Единственное место в нашем развитом мире, где человек может спокойно обдумать прожитые годы и помечтать о будущем.

Жилец болтался на веревке, привязанной к крючку ядеросцентной лампы. На одной ноге болталась домашняя тапочка. В кулаке зажат диктофон. Дыхание прерывистое, учащенное. Зрачок на свет реагирует слабо. Температура тела….

– Милашка! Почему в аптечке нет градусника? Я что, на язык должен температуру мерить?

…Температура тела, мм, как говорит третий номер, в пределах нормальной. Амплитуда качания двадцать два с четвертью градуса. Веревка капроновая, мыло противобактериальное. Сразу видно, аккуратный человек.

– Милашка! Командир на связи. Как только прибудет подкрепление, пришли, кого-нибудь ко мне со стремянкой. Второму и третьему номеру доложить ситуацию.

Первым откликнулся американец.

– В салоне обнаружена женщина-мать женского пола. Вся в панике. Буйная, на меня бросается. Уши заложены ватой. Думаю, что это реакция на крик ребенка. Мне как, дождаться ученых, или попробовать самостоятельно привести ее в чувство?

– Ваты много?

– Не очень, командир. Знаете, в древнеземной мифологии был такой антиземной герой. Одиссеем звали. Так он, для того чтобы не слышать пения чаек, залил уши воском. Здесь примерно такая же ситуация.

– Знаю я твоего Одиссея. Читал первоисточники. Настругал детишек и от супруги смотался на целых тридцать лет и три года. Если бы не хорошие люди, черта бы с два назад вернулся. Но это к делу не относится. Привяжи ее, чтоб не волновалась и прилепи пару противошоковых пластырей. Оставайся рядом и жди дальнейших указаний. Что значит, плюется? А ты ей стихи почитай. Конец связи. Третий номер, твоя очередь.

В наушниках раздались яростные вопли Герасима, перебиваемые не менее яростными воплями ребенка.

– Мм! – доложил третий номер, – Мм!

– Черт! Гера! Я же просил близко к Объекту не подходить! Мне что, как детей малых вас учить! Только наблюдение. Никаких рискованных шагов. Помощь близка. Сейчас я со своим клиентом разберусь и подойду. Милашка, где подкрепление? Где стремянка? Где, черт возьми, Директор?

– Командор, вынуждена вас огорчить. Подкрепление опаздывает. Стремянка сломана. Директор вне зоны связи. Мне сейчас на свалку ехать, или подождать?

Удар ниже спины. То есть, ниже пояса. Тщательно распланированная ситуация сделала первый сбой. И во всем виноват только я. Можно было догадаться, что подкрепление опоздает, стремянка сломается, а спецмашина подразделения 000 раньше времени запросится на пенсию. Значит, нельзя надеяться на помощь. Значит, придется рассчитывать на свои силы.

– Милашка! Говорит командир. Твой командир, понятное дело. Беру всю ответственность за проведение операции на себя. Прекратить все посторонние разговоры в эфире. Отключить связь-автоответчик. Заблокировать каналы доступа к оперативным данным. Остается связь только между членами команды. Приступаем к завершающей стадии операции.

Так. Что имеем? Амплитуда висящего перед глазами тела уменьшилась до десяти градусов. На ту же саму цифру уменьшилась, мм, температура тела. В одном тапочке смотрится не красиво. Снимем тапочек. И постараемся вынуть из ручек диктофон. Ай да молодец! Крепко-то как кулачки держит. Не иначе налоговый инспектор. Где тут кнопочка нужная? Вот она, кнопочка нужная.

… шшшш… кто меня найдет, – промотаем, – шшшш …его мать, – лирику тоже промотаем, – шшшш …все спасатели ко…, – о благодарностях чуть позже, – шшшш… не хочу…шшшш.

Конец выступления. Все ясно, честный налогоплательщик, не вынеся бремя чудесной жизни, самостоятельно решил отстраниться от воспитания подрастающего поколения. А такое у нас не проходит.

– Эй, чудик?! – я подергал тело за большой палец ноги, – Кивни головой, если слышишь? Ладно, не хочешь, не кивай. Но слушай меня внимательно. Я сейчас тебя раскачаю посильней. Ты только не сильно волнуйся. За мыслью лучше следи. В тот момент, когда размах будет наиболее большим, я подам тебе ножик. Кивни, если понял план. Туповатый ты, я смотрю. Объясняю подробнее. Получив нож, ты попытаешься перерезать веревку. Понял. Тогда начали.

Все прошло, как и задумывалось. Правда, налогоплательщик чуть не промазал ниже сантиметров на двадцать, перерезая веревку. Но я вовремя подсказал, куда лезвие вонзать. А что бы в следующий раз не мазал, ущипнул его в бок. Не сильно. Он даже не рассмеялся.

Приняв в крепкие спасательские объятия практически чуть прохладное тело, я с величайшей осторожностью выбрал наиболее ровное место и свалил тело. Тело, чуть постанывая от немногочисленных ушибов, которые, как говорят в народе, возможно, заживут к концу года, поползло по полу, волоча за собой огрызок веревки.

Куда пополз честный, но впечатлительный налогоплательщик, меня не интересовало. Наше спасательское дело спасать, а не выслеживать ползающих. Вот если он доползет до связь-аппарата и наберет номер диспетчерской Службы подразделения 000, тогда пожалуйста. Тут же верну его на место в целостности и сохранности.

– Мм, – робкий сигнал от третьего номера оторвал меня от раздумий, – Мм?

– Уже иду, Гера. Уже иду. Как там Объект? Да ты не части. Доложи четко и ясно. Кричит? Сильно кричит? А что кричит? Не разобрать? Бессвязная речь? Герасим, ты умный человек. Постарайся объяснить ребенку, что его поступки противоречат всем принципам сотрудничества.

– Мм.

– Да я тебя тоже иногда не понимаю. Вот что, Гера. Спой ребенку песню. Предложи конфету. Покажи козу. Но близко, близко, повторяю, не подходи. А я уже бегу.

Ходу до третьего номера минут пятнадцать. Все больше по кладовкам, забитым барахлом и не сданными на пункты вторсырья компьютерами, и смежным комнатам. Несколько раз пришлось останавливаться и пропускать проползающего поперек движения налогоплательщика с веревкой. Очевидно, товарищ знал короткие тропы и беззастенчиво этим пользовался. На все мои просьбы показать короткий путь, он невнятно хрипел и тыкал рукой в горло, показывая, как все мы его достали.

В комнатке, где стояла кроватка с кричащим ребенком, царил полумрак. Третий номер демонстративно отлынивал от работы. Рассевшись у экрана домашнего кинотеатра, Герасим просматривал моно цветной художественный фильм из домашней библиотеки. На экране какой-то бесчувственный скотина волок к водоему мохнатое животное с хвостом, бобра наверно, и пытался его утопить. В кульминационных местах третий номер громко хлопал в ладоши, выражая тем самым протест против отвратительной работы режиссера.

– Мм, – оторванный от экрана Герасим заметно погрустнел, и глаза его налились сонной поволокой, – Мм!

– Я тебе этот фильм на день аквалангистов подарю, – пообещал я, понимая, что без этого нормальную работу третьему номеру не обеспечить, – Как обстановка?

– Мм. – Герасим театральным жестом выкинул руку в сторону не умолкающего Объекта и долго и нудно объяснял, какие шаги лично он предпринял для того, что бы прекратить этот режущий, переворачивающий, нестерпимый для любого нормального человека звук.

– Хорошо, Гера. Да успокойся ты! Чего вы все сегодня как с цепи сорвались? Боб кричит. Ты кричишь. Дорогу все время разные там переползают. Работать надо, тогда и волноваться некогда будет. Вызывай американца сюда. Может, втроем с этим крикуном и совладаем.

Герасим, поправив связь-капюшон, вызвал по срочному американца. Боб появился через двадцать минут, мокрый от пота и слегка взволнованный.

– А где честная налогоплательщица, – сурово поинтересовался я, заботясь о здоровье всех находящихся в квартире людей.

– По дороге на нас напал ползающий человек, – испуганно озираясь, доложил второй номер, – Неожиданно выполз из игрового зала. Пришлось оставить женщину-мать там. Вы же меня по срочному вызвали.

– Мм, – успокоил Боба Герасим, – Мм.

– Потом с ними разберемся, – я был в корне не согласен с третьим номером, но командирский гонор показывать не стал. Если бы на меня из темного чулана неожиданно напал ползающий человек, я, наверно, тоже бы оставил там не только налогоплательщицу, но и коробку из-под сосок. А Боб молодец, притащил. Жизнью, можно сказать, рисковал, но принес, – Хватит языками трепать. Обстановка, доложу вам, наисложнейшая. Помощи ждать неоткуда. Работать будем одни. По первой категории. Вопросы, жалобы, пожелания имеются?

Второй и третий номера не первый день работали в подразделении 000, поэтому вопросов, жалоб и предложений прозвучало немного и все больше по существу дела.

Герасим с ходу предложил, воспользовавшись полномочиями, предоставленными подразделению 000, пригласить для успокоения разбушевавшегося ребенка концертную группу корейских циркачей, выступавших в эти дни в столице. Укротителей, клоунов и воздушных гимнастов.

– Воздушных гимнастов, Гера, у них вовек не было. Глаза узкие, вот и промахиваются постоянно. Предложение хорошее, но запоздалое. Пока укротители слонов в клетки запихают, пока приедут, все нормативы выйдут. А нормативы для спасателя это что?

– Премия и отгулы, – Боб прекратил озираться по сторонам и теперь обдумывал свое предложение.

– Правильно, второй номер, – не похвалить Боба, значит проявить интернациональную несознательность, – А что предложите вы? Как в Америке поступают в данном случае?

– Стреляют, – коротко бросил янкель, нахмурившись. И это была чистая правда. Чуть вякнул, срок. Крикнул в полголоса, электрический стул. Даже без предупредительного разряда.

– Нет, свое новое поколение мы будем воспитывать иначе, – я поправил связь-стробоскоп, который так и не отдал черепу-медику, и объявил приказ: – Время ..цать-цать. Выдвигаемся в район непосредственной близости к Объекту. Всем соблюдать предельную осторожность и внимание. Не кашлять, не чихать, при ребенке не выражаться. В колонну за Герасимом по одному марш! Я замыкающий.

Третий номер, как спасатель, изучивший эти места лучше, чем кто-либо из нас, полу пригнувшись, двинулся в сторону максимального воспроизводства шума. К кроватке. По дороге осторожный Герасим несколько раз прятался за выступающими частями мебели, так что нам с Бобом приходилось силой вытаскивать его из щелей и напоминать, кто из нас самый спасатель.

Залегли мы опасно близко к кричащему ребенку. Метров пять не меньше. Нервы накалены до предела. Виски ломит от скачущего децибельного уровня. У второго номера даже кровь из носа пошла. Сдержать команду в таких условиях не представлялось возможным.

– Милашка! Милашка! – дул я в микрофон, пытаясь докричаться до спецмашины. Но ответа не было. Крик ребенка, временами переходящий в визг, забивал все частоты. А это значило, что теперь даже спецмашина подразделения 000 не сможет нам помочь.

– Мм? – зажимая уши руками, спросил Герасим, который по одному выражению лица мог опознать критическую ситуацию.

– Да уж хуже некуда, – ответил я знаками, – Теперь понимаешь, почему у остальных жильцов квартиры неадекватная реакция? В таких условиях у кого угодно верхний уровень слетит.

Лежали мы, лучшие спасатели страны, за перевернутым набок столом и впервые в практике не знали, что делать дальше. Все варианты, которые приходили на ум, казались глупыми и никуда не годными. Даже третий номер, который по штату был обязан найти одно-единственное верное решение, печально разводил руками, которые, впрочем, тут же возвращал в исходное положение к ушам.

– Командир! – перекрывая визг, прокричал Боб, – К нам гости! Гости к нам!

От входных дверей, удерживая связь-безкозырку зубами за ленточки, таща за собой деревянный ящик, полз Директор собственной персоной.

– Что? А? Не слышу! – заорал он, присоединившись к нашей грустной компании за перевернутым столом. Можно подумать, кто-то, что-то говорил, – Доложите ситуацию, майор Сергеев.

Я выставил большой палец правой руки вниз. Что на неграмотном устном обозначало, ситуация очень и очень никудышная. Директор опустил брови на уровень переносицы. Что означало, неужели? Я пожал плечами. Сами, что ль не видите? Директор усмехнулся. Так и знал, что без него сынки не справятся.

– Значит так, майор, – Директор пригладил пышные усы и по-отечески улыбнулся, – Вспомни, майор, как тебя в детстве успокаивали?

– Как, как? Разным местом об косяк, – тоскливо пошутил я, понимая, что Директор приполз сюда не оказывать действенную помощь, а наставлять подчиненных на свершение новых трудовых подвигов.

– Вы, все еще майор Сергеев, зря так, – ласково пожурил меня Директор, – Какой пример остальной команде подаете. Когда я был маленьким, а это, заметьте майор Сергеев, было очень давно, то процесс успокоения протекал в два этапа. Вы, майор Сергеев, с третьим номером изображаете лошадок, прыгающих через естественные барьеры. Что, значит, не хотите? А в отпуск хотите? Тогда выполняйте. А я пока проинструктирую американца.

Выполнять приказы всегда легче, чем их придумывать. Ответственность возложена на плечи вышестоящего начальства. Значит, в случае провала ему и отвечать.

Посовещавшись с Герасимом, мы пришли к выводу, что план Директора не так уж и плох. Естественных барьеров, ровно, как и площади для скачек, предостаточно. Ржать мы с Герой пока что не разучились. И хоть скакать с зажатыми ладонями ушами не так удобно, но мы попробовали.

Через пять минут нам даже понравилось, и мы устроили настоящие скачки с тотализатором. Тот, кто первым пройдет полных три круга вокруг орущего ребенка и ни разу не споткнется, получает один день отгула.

Пока мы с третьим номером, кося глаза на не умолкающего ребенка, протаптывали круги, Директор, тщательно изучив содержимое коробки американца, нашел применение как самому содержимому, так и второму номеру.

Пор приказу опять таки Директора, несчастный янкель , морщась от режущего ухо визга, подтащил свою бесценную ношу поближе к кроватке и, изображая клоуна принялся поглощать то, что вытащил из холодильной камеры.

Проходя галопом мимо Боба, мы с Герой завистливо посматривали на потихоньку добревшего Боба, который с усилием заталкивал в себя гастрономию, выпечку и наши язвительные советы побольше кушать.

Директор Службы наблюдал за происходящим из укрытия. Но, насколько я понимал, должного эффекта не получалось. Крик из кроватки превратился в непрекращающийся визг, от которого у нас с Герасимом постоянно сбивался галоп. Видя, что наши забеги не приносят результата, Директор решил прекратить использовать нас в качестве скакунов и выпустил из-за стола две красных ракеты.

Внезапный красный свет, озаривший комнату алым жутковатым заревом, вызвал в американской душе Боба дремавшие до поры до времени инстинкты. Как известно, все американцы не любят красный цвет, звезды и валенки с ортопедическими калошами. Они вызывают у них стойкую аллергию и конвульсивные спазмы мышечной системы.

Второй номер, не избавившийся до сих пор от древнего зова предков, сделал то, что никогда в жизни не делал.

Американец Роберт Клинроуз поперхнулся вишневой косточкой.

Показывая на горло, Боб заметался от импровизированного ипподрома до укрытия Директора. По ходу дела он хватался за наши шеи, призывая сделать с ним хоть что-нибудь. Решив, что придушить Боба мы всегда успеем, мы решили оставить его в живых. Пока второй номер окончательно не задохнулся, мы всеобщим голосованием, исключая, конечно, Боба, как заинтересованное лицо, приняли решение спасать сначала американца. Все-таки мы его больше знаем, чем визгливого ребенка.

Герасим, как самый отважный, обхватил янкеля сзади, а мы с Директором по переменке стали обрабатывать живот поперхнувшегося. Согласно последним исследованиям ученых, именно такой способ в настоящее время самый эффективный.

Вишневая косточка оказалась весьма упертой, и нам с Директором пришлось изрядно попотеть.

За спасением своего собственного товарища, мы как-то позабыли об Объекте. Как только Боб, он же временно пострадавший, задышал более спокойно, Директор обратил внимание на странный звук.

– Майор, – обратился он ко мне, подозрительно прищуриваясь, – Не кажется и тебе, майор Сергеев, что вокруг нас создалась некая зловещая тишина?

Директор был прав. За интересной работой мы как-то и не заметили, что к квартире стихли визгливые звуки, и наступила подозрительно спокойная тишина.

– Это то, о чем я думаю? – Директор, настроив карманный звуковой анализатор, тщетно пытался уловить хоть какие-то звуки, – Неужели вы справились? Точно, справились. Объект молчит? Герасим, дру. Ну, молодцы! Ну, спасатели! Всех к орденам. Всех к медалям……………













Эпизод 15.

– Первая машина прямо! Остальные на пра-во! По спецмашинно! С песней! Шага-ам! Иаш!

Директор любит парады. Говорят, что в ранней молодости он служил в строительных батальонах. Именно с тех далеких времен в нем и осталась эта негаснущая любовь к парадам, командам, песням.

– Песню запе-вай!

С песнями в тринадцатом экипаже всегда был порядок. Как только в команде появился американец, он сразу же, по единодушному решению, был назначен запевалой. Разработанный на американской ферме голос, как никто другой подходил для этой миссии.

Парады – давняя традиция подразделения 000. Раз в год, на день Спасателя, Директор проверяет на главной площади строевую выправку подчиненных. Отличившимся полагается дополнительная премия, день отгулов и вечная любовь самого Директора. В этот день, по личной просьбе Директора, синоптики отменяют двенадцатичасовой дождь. Милицейские танки перекрывают движение. А все честные налогоплательщики столицы приходят полюбоваться выправкой и звонкими голосами своих любимцев.

Впереди вышагиваю я. Задираю коленки практически до подбородка. Подбородок касается неба, руки засунуты глубоко в карманы парадного комбинезона. В зубах положенная строгим уставом сигарета. Пепел все время сваливается на пластик главной площади столицы.

За мной, соприкасаясь плечами, следуют второй и третий номера. Лихо сдвинутые на ухо связь-пилотки, подпрыгивают при каждом шаге. Позвякивают многочисленные медали и ордена.

Милашка плетется следом. Спецмашины подразделения 000 не любят двигаться на самых малых скоростях. Им милее безудержный рев топок, вой сирен и яркий свет опознавательных сигналов. Но ради простой человеческой благодарности, да пары новых радиолокационных станций можно и придержать горячие нейтринные протоки.

Не доходя до блиндажа, на котором расположился Директор, Боб набрал полную грудь столичного воздуха и запел высоким, чуть подрагивающим от маршировки, голосом командную строевую:

– Мы парни бравые, бравые, бравые….

Вступаем мы с Герасимом:

– И чтоб не сглазили нас девушки кудрявые….

Милашка врубает на полную мощность наружные динамики:

– Мы перед выездом еще их поцелуем горячо….

Снова один американец:

– И трижды плюнем…..

Я и Герасим:

– Через левое….,

Милашка:

– Плечо….

Из центральной башни Милашки высовывается пингвин, радостно вертит головой, и делает в сторону Директора, с которым мы как раз поравнялись, вот так:

– Тьфу, тьфу.

Немузыкальный голос Директорского любимца нарушает стройность песни, сбивает с ритма. Я пытаюсь обернуться, чтобы указать пингвину недостойность его поведения, спотыкаюсь. Герасим бросается ко мне на помощь. Боб опережает его и бросается под ноги Герасиму. Спецмашина визжит всеми гусеницами, вспахивает покрытие главной площади столицы и, совершая невозможное, сворачивает в сторону. В стороне находиться лишь одно препятствие, которое способно задержать скользящую юзом многотонную массу Милашки. Это Директор, который, распахнув руки, старается защитить государственное строение.

Спецмашина подразделения 000 наезжает всей массой на стойкого Директора, расплющивает его о блиндаж, и все скрывается в густом облаке пластиковой пыли. Всем известно, что блиндаж используется для хранения пластикового цемента.

Я просовываю голову под мышку американца и с тоской наблюдаю за облаком. Рядом протискивает Герасим.

– Мм, – умничает он, щуря глаза.

– На гауптвахте, может, и отоспимся, – соглашаюсь я, – Главное, чтоб у Милашки бампер не поцарапался. Американец его только сегодня утром отполировал.

Янкель под нами вежливо покашливает, и мы, наконец, решаем с него слезть. Боб, прикрываясь от пыли рукой интересуется, на сколько медалей мы сегодня наворотили строений. Я тут же бросаю на пластик площаи связь-каску, куда и прошу личный состав сложить все имеющиеся награды, включая почетные грамоты за долгую и безупречную службу.

Наша спецмашина долго крутится на месте, пытаясь сориентироваться. Наконец, поймав сигнал со спутника, съезжает с блиндажа задним ходом.

К нам уже бегут команды спецмашин за номерами один и два, и прочие честные налогоплательщики, оказавшиеся свидетелями наезда. Близко к облаку пыли никто не подходит, предпочитая ругаться издалека. Каждый школьник в стране знает, из чего изготавливается пластиковый цемент, поэтому вонять в течение трех месяцев никто не желает.

В один момент стихают все сирены, завывания, нравоучения, пожелания смыться подальше, и над главной площадью столицы проносится удивленный гул.

Из густого облака пластиковой пыли, заложив руки за спину, появляется Директор. На мундире ни пятнышка, на погонах ни крошки. Выправка строгая, но не гневная.

– Ну, вот что, сынки….

Директор с почти отеческой улыбкой делает шаг навстречу, и я понимаю, что никакая гауптвахта нам не грозит. Директор сегодня в прекрасном настроении, и небольшая мелочь в виде разрушенного блиндажа его не смущает.

Но в это время дурная птица пингвин, от страха подпрыгивает высоко в воздух, и совершает невозможное. Взлетает с центральной башни Милашки и на бреющем полете пролетает над Директором.

Не знаю, чем кормили на завтрак глупую птицу, но на безукоризненно чистую связь-фуражку Директора падает то, из чего, собственно, и делают пластиковую пыль. Утренний завтрак пингвина.

Директор снимает связь-фуражку, не моргнув глазом, смахивает то, что упало. Лицо чуть заметно передергивается, но отеческое выражение глаз все еще просматривается.

– Ну, вот что, сынки…..

Сделавший крутой разворот пингвин, нервно работая крыльями, возвращается, и перед тем, как благополучно приземлиться обратно на башне у Милашки, во второй раз бомбит Директора. Надо признаться, довольно удачно. Два из двух.

Директор Службы, даже не вздрогнув, задирает глаза вверх и чутко поводит носом. То, из чего делают пластиковый цемент, стекает по вискам Директора и капает на отутюженные штаны.

Очевидно, именно этот факт особенно расстраивает Директора, потому, что он выхватывает из кобуры пистолет и открывает беспорядочную, не в пример глупой птице, стрельбу по той же самой глупой птице. Пингвин, не дурак, ныряет с разбега в люк центральной башни. Пули дробно стучат по обшивке Милашки. Спецмашина начинает резко прыгать из стороны в сторону, стараясь сохранить праздничный свежевыкрашенный вид.

Директор недобро усмехается и переводит взгляд, а вместе с ним и дуло пистолета, в нашу сторону.

Герасим, отважная душа, прикрывает меня своим телом. Но опаздывает всего на секунду. Боб бросается вперед. Но спотыкается, и мы втроем валимся на искореженный Милашкиными гусеницами пластик главной площади столицы.

Пули свистят над нашими головами, и я вновь вспоминаю о теплой, благоустроенной, с пляжами и трехразовым питанием, на берегу моря, а главное безопасной гауптвахте.

Директор недовольно задирает верхнюю губу, обнажая ровные белые зубы, и целится с учетом нашего нового положения.

Герасим закрывает ладонью глаза бедного американца, не успевшего в полной мере вкусить все прелести жизни на новой родине.

Директор давит на курок.

Зря снимали с себя награды.

В связь-фуражке Директора звучит зуммер вызова. Годами выработанная привычка заставляет Директора на время отложить стрельбу по неподвижным мишеням.

– Директор слушает. Да, дорогая! Да, дорогая! Да, дорогая!

Он пристально смотрит мне в глаза. Я чувствую, как струйка холодного пота стекает со лба Герасима и капает ко мне за воротник. Глаза Боба все еще закрыты. Но мы все еще живы. И если командирская интуиция меня в очередной раз не подводит, то сейчас Директор общается со своей дражайшей половиной.

– Не надо волноваться, дорогая! Я сделаю все, что смогу. Немедленно? Но у меня парад! У меня смотри художественного строя. А.… Но….

Лицо Директора Службы становиться грустным. Мне отчего-то его жалко. Нелегкая семейная жизнь, тяжелые семейные будни, заштопанные одноразовые носки.

– Хорошо, дорогая. Я вышлю самых лучших. Кого? Этих? Они больше у нас не работают. Похороны завтра. Нет, еще теплые. Что ты говоришь? Вместе с ними?! Ну, хорошо, дорогая. Я постараюсь. Возможно. Обязательно. Всенепременно. Майор Сергеев! Ко мне!

Строевым шагом обхожу тучу пластиковой пыли и приближаюсь к рассерженному начальству с подветренной стороны.

– Майор Сергеев по вашему приказу ….

– Молчать! – гавкает Директор, запихивая пистолет в кобуру. Значит, похороны завтра отменяются, – Слушайте внимательно, Сергеев! Наказание получите позднее. А сейчас важный вызов. Требуется группа смертников. Пойдете вы и ваша команда. Дело чести, дело мундира, дело жизни. Вашей. Все подробности перекидываются в спецмашину. Кру-гом! Отставить!

А я только хотел ножкой топнуть.

Директор посмотрел пристально так, потом резко качнулся вперед и обнял меня крепко-крепко:

– Прощайте, майор Сергеев. Надеюсь, я вас больше никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах.

Видя, что я собираюсь открыть рот и поинтересоваться ближайшей перспективой в наших отношениях, Директор полез за пистолетом.

Достал он его, или нет, не видел. Я уже бежал к Милашке. Следом торопливо дышали в спину второй и третий номера.

Перепрыгивая через ступени парадного эскалатора, я заскочил в кабину, и тут же дал команду спецмашине немедленно покинуть опасный район. Милашке, не глушившей ядерные топки, оставалось только крутануться на месте и, дождавшись полной усадки экипажа, сорваться с места.

– Как таких людей допускают до руководящих постов? – в своем правом кресле второго номера американец был безудержно храбр и отважен, – Командир, разве это порядок? Куда смотрит ваша русская общественность? Где, в конце концов, наш профсоюз? Мы же могли безвременно и окончательно!

– Послушай Боб, – я повернулся в сторону американца, – Послушай и запомни. Россия, не Америка. Здесь за тебя, кроме тебя самого, никто заступаться не станет. Ни профсоюзы, ни общественность. Ни даже женсоветы, которые мы разогнали лет пятьсот назад. Директор прав. Мы во всем виноваты. Сами. Почему посторонние в спецмашине?

Боб изобразил на лице недоумение.

– Впервые в жизни, командир.

– Герасим, твоя работа?

Третий номер тактично промолчал. В последнее время он не часто баловал нас своими нужными разговорами. Все больше гулял по отсекам спецмашины. Может быть даже с пингвином, которого пригрел на Милашке по просьбе Директора. И, может быть, слишком много разговаривал с глупой птицей. Вот она и сошла с ума.

– Второй номер! – я натянул на макушку подаренную друзьями связь-тюбитейку и настроился на общую волну. Одно дело отдавать приказы лично, совсем другое через Милашку. Уж она то старательно проверит, выполнен тот или иной приказ, – Командир в кабине! Приказываю! Немедленно очистить спецмашину подразделения 000 от нежелательных посторонних объектов. Третьему номеру оказать всяческое содействие.

Боб и Герасим, слыша в моем голосе желание покомандовать, бросились исполнять приказ. На шестом в первом ряду мониторе показалась обиженная спина пингвина, которого спихнули с эскалатора. Глупая птица, бросив в лицо второму и третьему номеру грязные упреки, развернув коротенькие крылья, засеменила к все еще размахивающему руками Директору. Пусть теперь друг с другом разбираются, да конечностями машут.

– Выполнено, командир, – американец демонстративно обтер руки о заднюю часть парадного комбинезона, что являлось грубейшим святотатством над формой спасателя. Но наказать, словом или делом янкеля не поднялась рука. В чем-то Боб, несомненно, прав. Если всякий, кому не лень, будет стрелять в спасателей подразделения 000, то к концу столетия нас вообще может не остаться.

– Боб. Герасим. У меня не очень хорошие новости, – я дождался, пока второй и третий номер рассядутся на свои места, и включил центральный экран, – Похоже, что Директору, понадобились мальчики для битья.

– А что такое «мальчики для битья»? – поднял руку американец.

– Герасим, объясни, – попросил я, видя, что третий номер готовится уйти в глубокую дрему.

– Мм, – коротко определил значение словосочетания умный Герасим.

– Ясно, – кивнул Боб, – Что-то вроде русских индейцев.

– Вроде того, – согласился я, – Только с большим кругом полномочий. Посмотрите сюда. Видите в углу экрана букву «ны»? Это значит, что дело пахнет керосином.

– А что такое «пахнет керосином»? – непонятливость Боба слегка раздражала, но я, помня, в каких условиях воспитывался американец, не стал злиться.

– Герасим!

– Мм, – встрепенулся Герасим.

– Ясно, – улыбнулся янкель, – Разбавленное виски.

– И если мы не выполним это задание, то нам вкрутят гайки по первое число.

– А…?

– Гера!

– Мм.

– Понятно. Разобрать железнодорожные пути «Нью-Йорк – Чикаго».

– А теперь, друзья, краткое введение в курс задания. Второму номеру прекратить задавать вопросы. У нас, как всегда, мало времени. Милашка, включи дополнительную информацию по вызову.

Спецмашина подразделения 000 за номером тринадцать послушно заполнила пространство мониторов мелкими строчками, столбцами цифр, кривыми и где-то даже прямыми.

– Что мы имеем, – ознакомление с первичными данными о характере вызова может много рассказать о предстоящей работе, – А имеем, мы не слишком приятные вещи. На пересечении одного из центральных проспектов сломалась машина супруги нашего глубокоуважаемого Директора. Прокол всех восьми колес.

Боб раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но я его остановил. Перебивать командира на полуслове может только сам командир.

– Срочно вызванная группа специалистов с завода скорой технической помощи сделать ничего не смогла. Есть жертвы среди группы специалистов.

– Мм? – вопрос третьего номера прозвучал по существу. Мне и самому было интересно, как можно проколоть сразу все восемь колес.

Скупые строчки информации заполнили четвертый и пятый мониторы в шестом ряду. Если верить специалистам завода технической помощи, машина супруги Директора сначала проколола одно колесо. Заменили. Проехала пару метров. Еще прокол. Заменили. Еще три метра. Следующий прокол. Менять не стали. Запаски кончились. Два метра. Сразу три прокола. Подцепили на буксир. При трогании с места взорвались четыре колеса. После чего специалисты завода технической помощи поспешно ретировались, оставив на проспекте нескольких своих сотрудников, с которыми весьма красноречиво поговорила супруга Директора нашей Службы.