Эиль Вениаминович Брагинский, Эльдар Александрович Рязанов
Зигзаг удачи
27 ДЕКАБРЯ, ДЕНЬ
Самая важная профессия на земле — фотограф! Потому что люди умирают, а их фотографии остаются. У родственников.
Если бы человечество было подальновиднее, оно бы выдумало фотографию еще в первобытный период. Тогда сохранились бы доказательства, как труд довел обезьяну до человеческого существования.
Отсутствие фотодокументов подрывает веру в историю, как в науку.
Никто бы сейчас не спорил, человек Христос или миф? Если этот бог был человеком, значит, ничто человеческое не было ему чуждо. Значит, Иисус Христос поддался бы искушению, зашел в ателье и оставил бы нам на память свое бессмертное изображение.
Не могла бы возникнуть дискуссия, кто открыл Америку. И Христофор Колумб, и викинги, и древние японцы не могли бы ни на что претендовать. Потому что фотолюбитель седьмого века, который затесался бы в экспедицию, снял бы великого землепроходца, оставшегося неизвестным, в тот исторический момент, когда, конечно, он, наш соотечественник, а никто другой, открывал Америку на нашу голову!
Предки даже не подозревали, как скверно жить без фотографии.
Рыцари, ускакивая в крестовые походы, были начисто лишены возможности спрятать под латы изображения прекрасных дам. А теперь для командировочных это не проблема.
Современники Ивана Грозного, например, не могли держать на письменном столе фотографию любимого царя. Ее просто не существовало. И сегодня скульптор вынужден был раскопать могилу, вынуть оттуда череп и воссоздать по нему остро необходимый портрет Ивана Васильевича. Причем современники скульптора утверждают, что портрет похож.
А была бы при Грозном фотография! Царь вызвал бы к себе на дачу фотографа, тот бы его снял, заплатив за это жизнью, зато подлинный снимок самодержца украшал бы школьные учебники.
До появления фотографии жить было дорого. Насколько дороже было платить за портрет какому-нибудь там Рафаэлю, Рембрандту или Кипренскому, чем сегодня заказать свое родное лицо размером 18 на 24.
Из фотографии возникли кино, телевидение и наша современная живопись. Однако художники тщательно скрывают, что они фотографы, тогда как фотографы открыто заявляют, что они — художники…
Фотоателье «Твой портрет» разместилось на главной улице главного города второстепенной области. Сотрудники «Твоего портрета» любили свое дело, но в данный момент слабо применяли его на практике. Сниматься никто не хотел! Был конец декабря, что значило в переводе на современный язык — конец месяца, конец квартала и, что хуже всего, конец года, когда положено рапортовать, а рапортовать было не о чем.
Руководитель «Твоего портрета» Кирилл Иванович Полотенцев директорствовал двадцать лет и привык находиться в безвыходном положении. Оно стало нормой его жизни. Если вдуматься, то каждый директор — это человек, который не руководит, а ищет выход. Все двадцать лет Полотенцев мужественно воевал с планом и в некоторых сражениях даже одерживал победу. Кирилл Иванович знал, что люди охотнее всего приобретают фотографии, снятые в переломные моменты жизни. Именно поэтому он посылал своих мастеров-разбойников к загсам, родильным домам, па аэродромы, вокзалы, похороны и новоселья. Но сегодня, в конце года, все эти испытанные средства не спасали, и нужно было придумать что-нибудь новенькое, свеженькое. Железный Полотенцев не хотел, чтобы его преждевременно списывали на металлолом. Он знал: чем хуже положение, тем сплоченнее коллектив.
— Доброе имя нашей фотографии находится под угрозой! — сообщил Полотенцев доступно и взволнованно. — Я жду ваших предложений!
На совещание собралось одиннадцать человек, — двенадцатый был в отпуске, а тринадцатый, Владимир Антонович Орешников, задерживался, точнее опаздывал, потому что не был начальником.
Владимир Антонович стоял у витрины магазина «Культтовары», где красовались любительские кинокамеры, кинопроекторы, увеличители, длиннофокусные объективы и многое другое, столь же соблазнительное.
Орешников не сводил взгляда с новой, лучшей в мире фотокамеры «Зенит-112», которую компрометировал ярлык с недоступной для Владимира Антоновича ценой. Эта камера была ежедневной мечтой молодого фотографа. Он был убежден, что, когда эта красавица камера окажется в его талантливых руках, он завоюет даже обложку «Огонька». Орешников устал снимать для паспортов, пропусков и сезонных билетов, он хотел снимать поток жизни для тонких журналов и толстых газет. Он хотел прославиться, и в этом нет ничего плохого.
Орешникова отвлекла от витрины расклейщица афиш, которая только что прилепила плакат:
«Впервые в нашем городе! 29 декабря состоится очередной тираж 3 % выигрышного займа. Граждане! Приобретайте облигации!»
Орешников еще не знал, что этот скромно оформленный плакат сыграет в его жизни немалую роль.
Он вздохнул и заспешил на службу.
Владимир Антонович вошел в помещение, снял пальто и остался в черном джемпере, в узких, но расклешенных в самом низу брюках. Затем он поправил перед зеркалом короткую челку, которую в свое время носили римские патриции, а сегодня носят ученики первого класса и модные литераторы, раздвинул портьеру и появился в фотопавильоне, где только его и не доставало.
В поисках выхода из планово-финансового тупика коллектив монолитно молчал. Орешников Мгновенно оценил обстановку.
— Друзья мои! — звонко сказал он. — Они не пойдут сейчас сниматься. Они заняты. Им не до нас. Они моются, стригутся, покупают елки, шампанское и мандарины. Их можно понять, а понять — значит простить. Именно поэтому мне пришел в голову маленький всенародный почин.
— Поделись своими мыслями, Володя! — оживился Полотенцев.
— Что делают в театре, когда нет пьес? — спросил Владимир Антонович.
— Не знаю… — отозвался лаборант Юра. — Наверное, ничего не делают…
— Ответ неверный! — сказал Орешников. — В подобных случаях артисты сами пишут пьесы… А что делают в вытрезвителе, когда не выполнен план?
— Сами надираются! — радостно догадался ретушер Петя, который это дело уважал.
— Умница! — одобрил его Орешников. — А что делают в родильном доме, когда не выполняют план?… Впрочем, это неудачный пример! — пресек оратор игру фантазии. — Раз нам некого снимать, будем снимать самих себя!
Вновь наступила тишина, а затем раздался смех. Смеялась фотограф Лидия Сергеевна, которая на правах красотки позволяла себе многое.
— Я считаю ваш смех, Лидия Сергеевна, — призвал ее к порядку Полотенцев, — оскорбительным! Владимир Антонович внес неплохое предложение, которое стоит обсудить.
Первой откликнулась на Почин председатель месткома Алевтина Васильевна, женщина молодая, энергичная, незамужняя и, к сожалению, внешне похожая на своего некрасивою папу. Всю нерастраченную женскую нежность Алевтина расходовала на общественную работу.
— Товарищи! — сказала она с пафосом. — Мы никого не будем агитировать и тем более принуждать. Все на добровольных началах. Нам представился очередной случай проявить сознательность. Каждый, как всегда, будет действовать но велению сердца и гражданского долга. Я, например, снимусь в трех ракурсах: в фас, в профиль и в полный рост. Запишите меня, Ира!
Лаборантка Ира, которая на всех совещаниях вела протокол, открыла фамилией Алевтины список добровольцев и выжидающе посмотрела на Юру. Пять месяцев назад они полюбили друг друга. Их роман протекал в темноте лаборатории, и в этот период «Твой портрет» выдавал немало брака.
— Мы с Ирой тоже щелкнемся, но в трех видах нам дорого! — вздохнул Юра.
— Вы что, беднее других? — кинулась в атаку Алевтина, которая только что распространялась про демократию.
— Войдем в их положение! — встрял в перепалку Орешников. — Люди копят на квартиру. Люди не могут построить семью, ведь на строительство счастья тоже нужны деньги!
Алевтина была непреклонна:
— Ира замуж хочет, а мы из-за этого план не должны выполнять?
— Ладно, — отступила Ира, — мы с Юрой сфотографируемся в трех ракурсах!
— Пусть мне кто-нибудь объяснит разницу между добровольным и принудительным, — подал реплику Орешников, но почему-то именно эти слова не привлекли внимания.
— Я приведу сниматься маму! — пообещал ретушер Петя.
— Прекрасная идея! — воодушевился директор. — Давайте тащите сюда родственников, детей, бабушек, дедушек, друзей — всех волочите, кого сумеете…
— Боюсь, что прогрессивка, которую мы получим, за выполнение плана, — желчно усмехнулась Лидия Сергеевна, — вряд ли окупит расходы по нашим снимкам.
— А мы не думаем о личной выгоде! — мягко пожурила ее Алевтина Васильевна. — Мы находимся в обстановке небывалого подъема! Впрочем, вас, Лидия Сергеевна, никто не заставляет.
— Лидия Сергеевна, снимитесь! — примирительно сказал Орешников, который понимал толк в женской красоте. — Будет хоть одна фотография, на которую приятно смотреть.
— Начнем с того, что снимемся все вместе! — резюмировал директор.
Это предложение было поддержано с удовольствием. Сотрудники относились друг к другу с глубокой симпатией. Коллектив не раздирали распри, а, наоборот, подпирала дружба. Вместе встречали праздники, гуляли на днях рождения, устраивали культпоходы и лыжные вылазки.
Собрание проходило непосредственно в фотопавильоне. Женщины сели, мужчины, среди них и Орешников, встали сзади, образовав живописную группу. Кирилл Иванович собственноручно нажал на автоспуск, будто перерезал алую ленточку, подбежал и плюхнулся на свободный стул между Лидией Сергеевной и Алевтиной Васильевной.
Автоспуск сработал, издав свистящий звук, и тотчас раздался посторонний голос:
— Есть здесь кто-нибудь живой? — и шторы при входе раздвинула старушка, очень старая.
— Одну минуточку! — попросила ее обождать Алевтина Васильевна. — Товарищи! У нас на повестке дня еще есть вопрос. Нужно, чтоб кто-то собрал членские взносы в кассу взаимопомощи. Костя-то в отпуске.
Желающие не находились. Никто не хотел брать на себя эту мороку, потому что, как известно, выбивать членские взносы — это каторжный труд.
Кассы взаимопомощи устроены для того, чтоб в трудные минуты жизни пайщики шли одалживать деньги не у приятелей, портя с ними отношения, а в кассу, то есть у самих себя.
Если пайщик взял деньги и не думает их возвращать, то сумму долга удерживают из его зарплаты. Очень гуманная мера. Когда-то должников сажали в тюрьму, а у одного из индейских племен за долги до сих пор лишают имени и фамилии.
Касса взаимопомощи демократична. Вносят в нее в зависимости от зарплаты, а берут в зависимости от нужды.
Орешников снова выдвинулся на первый план:
— Дорогие мои земляки! В моей голове родилась еще одна мысль. Я выдвигаю свою кандидатуру на пост сборщика взносов вместо Кости, который был либерален и не умел вынимать из нас деньги.
Все с удивлением посмотрели на дурака-активиста. Но, как вскоре выяснится, активистом-то он был, а вот дураком отнюдь нет!
— Есть возражения против кандидатуры товарища Орешникова? — спросил сам Орешников.
Возражений, конечно, не последовало.
— Итак, я выбран! Алевтина, прошу ключи от месткомовского сейфа. Люди, гоните деньги!
Все гурьбой кинулись к выходу. Орешников наметил первую жертву.
— Кирилл Иванович, сколько месяцев вы не платили в кассу взаимопомощи? — спросил он директора, перехватывая его в дверях.
Алевтина Васильевна, которая была не только председателем месткома, но и приемщицей, заторопилась к клиентке.
— Для кладбища у вас фотографируют? — деловито осведомилась старушка. — Ну, вроде как на тарелку?
— Вы хотите сказать — на керамику? — поправила Алевтина. — Вам для памятника?
— Если они поставят, — загадочно ответила старушка. — Хотя в завещании деньги на это им оставлены.
— А фотография покойного у вас есть?
— Нет. Снять требуется.
— А где лежит покойник? — выясняла Алевтина, чтобы проставить адрес в квитанции.
— Я покойник! — сообщила старушка, как о чем-то само собой разумеющемся. — Только я еще не померла.
Алевтина вздрогнула.
— Ты пойми, девушка, — сказала старушка, даже не подозревая, что угадала, — вот помру я, разве они фотографию закажут? Надо самой везде поспеть. И ты вели фотографу, чтобы меня помоложе сделал. Кому будет охота гулять по кладбищу и смотреть на старуху.
— Лидия Сергеевна, займитесь товарищем! — позвала Алевтина и этим спасла ее. Дело в том, что Орешников пытался получить с красавицы взносы.
— Лидия Сергеевна! — взывал Орешников. — Вы злостный неплательщик! Это нехорошо, несознательно! Это ведь касса взаимопомощи, можно сказать, взаимной любви и выручки.
— Человек получил должность и сразу испортился! — сказала Лидия Сергеевна. — Вам надо жениться, Володя!
— Согласен. Но совершенно не на ком. Брижжит Бардо выскочила за какого-то немецкого миллионера. Софии Лорен — за итальянского миллионера. В нашем городе я бы с удовольствием выбрал вас, но вы тоже замужем.
— А вы тоже не миллионер, — не осталась в долгу Лидия Сергеевна.
— У меня еще все впереди, — многозначительно намекнул Орешников.
— Лидия Сергеевна, вас ждут! — раздраженно напомнила Алевтина.
— Так, значит, не заплатите?
— Нет, — Лидия Сергеевна обворожительно улыбнулась и ушла увековечивать старушку.
Если бы Лидия Сергеевна знала, чем все это обернется, она бы бегала за Орешниковым и умоляла его принять от нее взносы на всю жизнь вперед!
Чего только не собирают люди! Если собирают марки — это называется филателией, открытки — филокартией, спичечные этикетки — фаллюминией, чемоданные этикетки — кофрокартией, старинные монеты — нумизматикой, современные монеты — стяжательством, а как называется собирание членских взносов в кассу взаимопомощи — неизвестно.
Орешников подошел к Алевтине Васильевне;
— Алевтина, показывайте пример!
— У меня сейчас нет денег! — создалась председатель месткома.
— Займите! — потребовал безжалостный сборщик.
— У кого занять-то?
— У меня! — и Орешников полез в карман.
С большим трудом собрав с трудящихся дань, заставка всех расписаться в ведомости, он внес свою лепту и тоже расписался. После этого вложил деньги в конверт, открыл сейф, спрятал в него деньги и с нетерпением стал ожидать конца рабочего дня. Незадолго до закрытия фотографии Орешников совершил странный поступок, оставшийся не замеченным сослуживцами. Проходя мимо окна, которое смотрело во двор, он отодвинул шпингалеты.
Прекратив трудовую деятельность, сотрудники побежали домой к семьям и телевизорам. Орешников побежал вместе со всеми.
Минут через пятнадцать он вернулся. Фланирующей походкой бездельника прошел мимо погашенных витрин фотографии, как бы случайно свернул во двор и остановился возле окна, которое он сознательно оставил незапертым.
И здесь любимец коллектива показал подлинное лицо. Если бы все люди время от времени показывали подлинные лица, неизвестно, к чему бы это привело. Но люди хитры и непознаваемы, недаром именно из их среды выходят актеры и дипломаты. Владимир Антонович саркастически усмехнулся и влез в окно. Потом закрыл его за собой, чтобы не было холодно.
Держался он спокойно, как опытный грабитель, но в глубине души ему было не по себе.
Он прислушался. В лаборатории журчала вода. Орешников направился туда и завернул кран, чтобы не капало на нервы. Он уже собирался уйти, как вдруг в темном углу обнаружил каких-то людей, которые увлеченно целовались. При ближайшем рассмотрении это оказались Юра и Ира.
— Эй! — позвал Орешников. — Рабочий день кончился! Бездомные лаборанты отпрянули друг от друга. Ира банально поправила прическу, а Юра сказал:
— Спасибо, Володя! Как время быстро летит…
— До свидания! — намекнул Орешников.
— До свидания! — прошептала Ира.
— До свидания! — повторил Юра. И они, наконец, ушли.
Очистив помещение от свидетелей, Орешников неторопливо подошел к сейфу. Мысленно он крался на цыпочках, сняв ботинки.
Он достал из кармана ключ, вставил его в замочную скважину сейфа и небрежно открыл дверцу. Мысленно он потел. Мысленно он задернул шторы на окнах фотографии, выключил свет и надел перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев.
Открыв сейф, Владимир Антонович вынул конверт с деньгами и без колебаний переложил из общественного кармана в собственный. Внешне он держался молодцом, но внутри обессилел.
Тут ему показалось, что хлопнула входная дверь.
— Ай! — вскричал Орешников внутренним голосом и наружным тоже. На всякий случай он прикрыл спиной амбразуру сейфа. Но тревога оказалась ложной. Это на улице кто-то хлопнул дверцей машины.
Успокоившись, Орешников повел себя еще более странно. Вместо того чтобы бежать со всех ног, он сел за стол и принялся сочинять какую-то бумагу. Сочинив ее, беспечно проследовал в кабинет директора, достал круглую печать, подышал на нее и прижал к бумаге, которая стала теперь документом.
Затем он вернулся к осиротевшему сейфу и взамен присвоенных сумм положил в него таинственный документ.
Если бы можно было проникнуть в сейф и прочитать оставленную там бумагу, кое-что стало бы ясным. К сожалению, законным путем проникнуть в запертый сейф невозможно, прибегать к отмычке неэтично, а ключи положил в пиджак фотограф Орешников.
Он закончил операцию, и ему стало хорошо. Мысленно он снял перчатки, зажег свет в комнате, раздвинул занавески на окнах и надел ботинки, которые на самом деле не снимал. Затем не только в мыслях, но и наяву, вылез в окно на мороз, пересек двор и вышел на главную улицу, освещенную огнями большого города.
Конечно, Орешников мог и не устраивать весь этот спектакль с лазаньем в окно и грабежом сейфа, ключи от которого были у него самого, а просто в конце рабочего дня достать конверт с деньгами и положить в карман, но так Орешникову было неинтересно.
Теперь он уносил деньги и ноги подальше от фотографии, и его следы заметало снегом.
27 ДЕКАБРЯ, ВЕЧЕР
После трудового дня коллектив распадается на составные части. Люди, которые вместе работают, живут, слава богу, раздельно. И заботы у них совершенно разные.
Юра и Ира, которых спугнул Орешников, прибежали после работы в узенький переулок, густо забитый народом. На грязном желтом снегу топтались сотни людей. Они прихлопывали себя по бокам, дышали на озябшие руки, переминались с одной обледенелой ноги на другую. А вокруг — на стенах домов, на стволах деревьев, на водосточных трубах, даже на урнах — не оставалось свободного места. Все было заклеено бумажками с призывным текстом.
Ира достала из сумочки два картонных плаката, оба на веревочках, один надела на шею Юре, второй нацепила на себя. Затем они стали расхаживать взад и вперед среди других горожан, которые тоже носили на шеях ярмо.
Непосвященный не смог бы понять, что это — барахолка или клуб заговорщиков?
Ни то ни другое!
Трудно найти человека, который доволен своей квартирой! Меняться хотят все. И поэтому в каждом городе существует Бюро обмена. А возле Бюро обмена — толкучка, к ужасу тех, кто живет в соседних домах.
Плакаты, которые носили лаборанты, взывали: «Меняем комнату 12,1 кв. м в пятикомнатной квартире, все удобства, телефон — на две комнаты, не менее 10 метров каждая» .
Первым напал на молодых людей странный субъект, сильно помятый, похоже — с перепоя. Его тоже украшал плакат:
«Меняю комнату 5,77 кв. м в деревянном доме без удобств на равноценную» .
— Не подойдет? — спросил он Юру. Тот отрицательно покачал головой, и они разошлись.
— Добрый вечер! — окликнула Иру трехкомнатная квартира, которая менялась на четырехкомнатную. Трехкомнатную представляло существо, закутанное с головы до ног в шубы и одеяла.
— Здравствуйте! — обрадовались влюбленные. — Что-то вас давно не было!
— Болел! — ответила трехкомнатная квартира. — Простудился на этом проклятом месте! А вы одеты легкомысленно. Без валенок не обменяешься, а попадешь в больницу.
— У нас нет валенок! — признались Ира и Юра. — Как ваши дела?
— Четырехкомнатные не строят! Считается, что они не нужны! А вы собираетесь доплатить?
— Что вы! У нас нет денег! Мы хотим пожениться, но нам негде. У Ириных родителей и без меня тесно. А я с братом живу на двенадцати метрах.
— Вы его комнату меняете?
— Ну да!
— Без доплаты никто не пойдет!
— Может быть, кто-нибудь найдется…
— Дураков мало!
— Все-таки есть, — сказала Ира с надеждой.
В отличие от Иры и Юры у Кирилла Ивановича Полотенцева была, быть может, самая большая квартира в городе — семикомнатная.
Чтобы обеспечить Кирилла Ивановича, пришлось объединить две соседние трехкомнатные квартиры. Кирилл Иванович и его жена Вера Фоминична нашли приют в лишней кухне, из которой, когда выкинули плиту и мойку, получилась отличная шестиметровая комната с окном. Две ванные и два туалета были сохранены. Иначе перед этими помещениями выстраивалась бы очередь.
Дело в том, что у директора фотографии, человека в общем-то смирного, было десять детей. Все население квартиры составляло шестнадцать душ: значит, Кирилл Иванович с женой, десять упомянутых детей, из которых старший, Сева, женился и старшая, Наташа, вышла замуж; Сева и его жена Муза успели обзавестись сыном Левочкой, и была еще жива и во все лезла мама Веры Фоминичны. Все ее звали по имени — бабушка Катя. Когда Кирилл Иванович, возвращаясь со службы, вошел во двор, то сразу увидел четырехлетнего внука Левочку. Он вел беседу с приятелем из соседнего подъезда.
— Мне папа купил заводной вертолет! — хвастал приятель.
— Подумаешь! Мне дедушка обещал заводную ракету! — сказал Левочка.
Приятель задумался, чем бы перещеголять Левочку, и, наконец, сообразил:
— А у меня дедушка умер!
Левочка не сдался:
— Подумаешь! Мой дедушка тоже скоро умрет!
Кирилл Иванович остановился и явственно ощутил, как его кольнуло в самое сердце. А внук Левочка, увидев деда, радостно кинулся навстречу:
— Дедушка, что принес?
Чтобы в колхозе Полотенцевых не было неразберихи, Вера Фоминична всегда назначала дежурных. Расписание дежурств висело в Коридоре возле вешалки.
Сегодня обязанности диспетчера выполнял Коля, восьмой по счету ребенок, ученик третьего класса.
— Докладывай! — сказал ему Полотенцев-старший, войдя в квартиру и раздевая Левочку, который оказывал посильное сопротивление.
— Значит, так, — приступил Коля. — Муза пошла к зубному, Сева пошел с ней, потому что она боится. Мама уехала на съезд металлистов, я ей помогал писать приветствие. Гена двойку схватил по алгебре, зато Люба сдала зачет.
— Какой? — спросил Полотенцев-старший.
— По спектральному анализу! — бойко ответил современней ребенок. — А Наташка беременная…
И прежде чем отец успел опомниться, дежурный закончил рапорт:
— Я принес белье из прачечной, а учитель в студии сказал, что мне нужен мольберт!
Кирилл Иванович всегда возвращался домой с опаской. Его десять отпрысков вечно нуждались в чем-то, и позарез!
— Без мольберта ты уже не можешь.
— Все говорят, что у меня способности, ты тоже любишь похвастать: мой Коля здорово рисует…
— Денег нет, — сказал отец святую правду. Попробуйте одеть, обуть и прокормить такую ораву на зарплату директора фотографии!
— Вот тебе письменная заявка, — Коля протянул отцу бумагу. — При распределения получки и пособия на многодетность учтите.
В это время со съезда металлистов вернулась глава колхоза Вера Фоминична. Она была единственной матерью-героиней в городе, и поэтому ее, как местную достопримечательность, бесконечно тягали на все городские собрания, заседания и митинги. Одобрить почин, зачитать приветствие или заклеймить империалистов было теперь для нее плевым делом. А дети тем временем росли по принципу самообслуживания. И хорошо росли!
Тем не менее Вера Фоминична царствовала в семье, а Кирилл Иванович занимал при дворе скромное положение, нечто вроде министра без портфеля.
Вера Фоминична вошла, остановилась возле двери и поставила на пол хозяйственную сумку, в которой лежали шестнадцать пирожных — на каждого по штуке.
— Коле нужен мольберт, — сообщил Кирилл Иванович.
— Конечно, нужен. А Пете необходима белая рубашка.
— Почему он не может носить Лешину?
— Не может! Теперь такие воротнички не носят.
— Наташа в положении!
— Кто сказал? — улыбнулась Вера Фоминична. В этой семье всегда радовались пополнению.
— Я сказал, — вставил Коля, добравшись до коробки с пирожными. — Я сегодня дежурный.
— Леше нужен гоночный велосипед, — вспомнила мама.
Гоночный велосипед был ударом ниже пояса. Полотенцев не нашелся, что сказать.
— Не надо было заводить столько детей, — традиционно пошутила Вера Фоминична.
— Все время что-то нужно. Этому нет конца. Я не миллионер!
— Твое богатство — это дети!
Трогательную сцену испортил Коля. Ему захотелось пирожного. Он снял с вешалки пионерский горн и протрубил сигнал: «Кушайте все!» Из всех дверей повалили в столовую Полотенцевы разного пола и возраста.
Пока семья Кирилла Ивановича шумно ужинала, Лидия Сергеевна возвращалась домой.
Женщина, даже самая красивая, перестает быть похожей на женщину, если после работы едет городским транспортом.
Когда Лидию Сергеевну вытолкнули из трамвая, ее просто нельзя было опознать. Она стала похожей на курицу, которую ощипывали и остановились где-то на полпути. Дышала Лидия Сергеевна, как бригада вокзальных носильщиков, когда у них еще не было тележек.
В таком непотребном виде она заявилась домой.
— Кто тебя мял? — неприветливо встретил ее муж. Лидия Сергеевна упала на стул, но муж не дал ей прийти в себя и привычно взял разгон:
— Где ты шатаешься?
Никто из знакомых не знал имени этого серого мужчины. Все называли его просто: «Муж Лидии Сергеевны». Он не смотрелся рядом с женой, как винегрет рядом с леопардом.
— Обед готов? — устало спросила Лидия Сергеевна. — Я очень голодна.
— Я знаю, ты вышла за меня замуж, чтобы я мотался по магазинам, варил обед и мыл посуду! Да, у меня заурядная внешность, я не знаменитый футболист, не модный поэт и не генерал. Я всего лишь рентгенолог. Я сижу целый день в темноте…
— Слушай, надоело! Перестань! Я тебя люблю, — отмахнулась жена, — только тебя. Успокойся.
— Я знаю, ты меня бросишь! — не унимался ревнивец. — Я, между прочим, студень сварил. А почему ты так поздно пришла?
— Понимаешь, я хотела сделать маникюр, но перед Новым годом ни в одну парикмахерскую невозможно пробиться, — монотонно оправдывалась Лидия Сергеевна.
— А в рабочее время ты не могла пойти в парикмахерскую? — заявил муж, зная, что обычно его жена делает личные дела именно в рабочие часы.
— Не могла. У нас было собрание.
— Собрание! Ты бы сначала думала, прежде чем врать!
— Понимаешь, мы не выполнили план, — стала рассказывать все как было Лидия Сергеевна, — и решили для выполнения сниматься сами. Может быть, ты тоже придешь и снимешься?
Это было чересчур. Муж завыл…
Он выл потому, что не верил красивой жене. Он выл потому, что боялся ее потерять. Он выл потому, что ее любил.
Пока он выл, Лидия Сергеевна ела студень.
Если семейную жизнь Лидии Сергеевны можно было считать устроенной, то у Алевтины Васильевны все обстояло значительно сложней.
Когда она вернулась домой, мама встретила ее в передней и прошептала на ухо:
— Жених пришел!
Алевтина вспыхнула и помчалась переодеваться.
Она появилась в столовой, одетая в лучшее платье, где пышный бант заменял отсутствующую грудь.
За столом пял чай с домашним вареньем жених лет пятидесяти. А в углу прятался за табачным дымом отец Алевтины, Василий. Александрович, который к сватовству относился с отвращением.
За последние десять лет, после ряда безуспешных попыток, требования Алевтины к кандидатам на пост мужа резко упали. И поэтому жених не произвел на нее отталкивающего впечатления. В самом деле, он не был горбат, одноглаз и не носил слуховой аппарат. Он сказал внятно, не шепелявя и не заикаясь:
— Ну, здравствуй!
— Здравствуйте! — ответила Алевтина, протягивая руку, сложенную совком.
Здороваясь, жених с места не приподнялся и руки не поцеловал.
— Меня зовут Иван Степанович. Фамилия Калачев. А тебя как?
— Аля, — она засмущалась и присела на краешек стула.
— Вы пейте чай, Иван Степанович, — вступила в беседу мама. — Это варенье Аля сама варила.
Иван Степанович разглядел невесту, и ее внешность ему не понравилась. Сразу встать и уйти было непорядочно. Иван Степанович завел вежливый разговор: — Значит, в фотографии работаешь, приемщицей?
— Да… — прошептала Алевтина… — прошептала Алевтина.
— Это ничего. У нас любой труд почетен.
Отец закашлялся от дыма и от гнева.
— Варенье у тебя вкусное… — Иван Степанович вовсе не хотел обижать Алевтину. Она же не виновата, что у нее такое лило.
— Аля замечательно готовит, — хлопотала мать. — Вот когда зайдете в следующий раз, Аля вам яблочный пирог спечет.
— Не знаю, когда еще выберусь, — вздохнул Калачев, — работа у меня беспокойная, я ведь директором автобазы… — Он поглядел на часы и фальшиво заохал: — Засиделся у вас. Пора мне. Спасибо за чай!
— Убирайся отсюда! — послал его подальше Василий Александрович. — Чтобы ноги твоей здесь больше не было!
— Не сомневайся! Не будет! — с достоинством ответил несостоявшийся зять, выходя в коридор.
Алевтина сидела красная, бант поник. Пока жених надевал калоши, мама пыталась спасти положение.
— Из-за тебя, — сказала она мужу, — дочь никогда замуж не выйдет! А ну-ка, проводи его! — приказала она Алевтине.
— Не пойду!
— А у меня нет больше сил женихов выискивать!
И Аля покорилась.
— Я вас провожу! — сказала она Ивану Степановичу, выйдя в переднюю и стараясь не реветь.
— Валяй! — разрешил бывший жених.
Уже на улице Калачев решительно осудил родителя Алевтины:
— Отец у тебя больно горластый. Из военных, наверно?
— В отставке.
— Много себе позволяет…
— А ему все это сватовство противно!
— А тебе?
— Мне тоже.
Калачев посмотрел на нее с интересом.
— А чего пошла провожать?
— Мать велела.
— Ну и как я тебе, понравился?
— Человек вы несимпатичный! — искренне высказалась Алевтина, прекрасно понимая, что терять нечего, и не желая поэтому терпеть унижений.
— Ты тоже не подарок! — не скрыл правды Калачев.
— А зачем вам жениться в таком возрасте? — с подковыркой заметила Алевтина. — Домработница нужна, что ли?
— А ты на другое и не годишься! — не остался в долгу Калачев.
Алевтина поглядела на него печально:
— Вот вы думаете, Иван Степанович, некрасивая я. А это не так. Просто у меня денег не хватает. Вот если бы я могла купить туфли на шпильках, ажурные чулки, платье-джерси и модное пальто, меня бы любой в жены взял! И не ходила бы я с таким охламоном, как вы!
Высказав все, Алевтина повернулась и ушла, не оглядываясь.
Иван Степанович посмотрел ей вслед и озадаченно подумал: «А может, действительно, если ее приодеть, сойдет».
Пока Калачев смотрел вслед Алевтине, мимо него проскользнул Орешников с дерзким проектом в голове и с общественными деньгами в кармане для выполнения этого проекта.
Владимир Антонович подошел к сберкассе № 5288/0331 и толкнул входную дверь, не зная, что этот поступок повернет его судьбу самым крутым образом.
Контролер сберкассы Оля была маленького роста, и чтобы посетители сберкассы могли ее разглядеть, подкладывала под себя два тома Большой советской энциклопедии. А разглядеть Олю стоило. Хотя она всю сознательную жизнь считала и пересчитывала чужие деньги, отпечаток зависти не лег на ее славную физиономию. Хорошенькие девушки в магазинах, парикмахерских или сберкассах раньше ждали сказочного принца или, на худой конец, миллионера. Теперь они ждут космонавта или, на худой конец, киноартиста. Оля надеялась, что откроется дверь и в сберкассу, чтобы разменять сторублевую купюру, случайно зайдет живой Рыбников, увидит ее, Олю, и скажет:
«Отказываюсь от жены своей, киноактрисы Аллы Ларионовой — тебя я всю жизнь ждал!»
Но шли дни, превращались в месяцы и годы, а Рыбников все не заходил.
Зато перед самым закрытием в сберкассе появился Владимир Антонович Орешников, просунул в окошко незаурядную голову, увидел Олю, тихо ахнул и спросил:
— Почему у меня никогда не было сберкнижки? Оля встретилась с ним глазами и поняла, что принц, наконец, пришел!
— Вы хотите завести сберегательную книжку? — спросила Оля дрогнувшим голосом.
— Нет! — ответил Орешников, не сводя с нее глаз.
— А зачем же вы пришли? — сказала Оля, влюбляясь.
— Я пришел, — сказал Орешников, тоже влюбляясь, — купить одну облигацию трехпроцентного займа.