Александр Снегирев
Моя малышка
Д.Р
У Костяна сегодня день рождения. Двадцать шесть лет. Дел невпроворот. Надо съездить на «Белорусскую» за рецептом для бабушки, зайти в ОВИР (или как он теперь называется?) – получить загранпаспорт и ещё забежать на рынок, купить продукты. Вечером друзья придут отмечать.
Первое поздравление Костяну пришло с астрологического сайта. В прошлом году он заказал у них годовой гороскоп, оплатив его эсэмэской, и теперь читает стандартный стишок про «море счастья и отсутствие ненастья», а в прицепе – бесплатный гороскоп на две недели. Костян пробует вникнуть в перспективы своего будущего. Из спальни выходит сонная Катя:
– Привет.
– Доброе утро…
«Будьте осторожны в принятии решений, возможны преграды в пути…»
В ванной включилась вода.
«Сатурн поставит вас перед выбором…»
Катя подходит со спины:
– У меня задержка.
– Задержка…
– Уже пятый день… Ой, с днём рождения! – Катя целует Костяна в шею.
Недавно они занимались любовью, выпив бутылку вина. Катя в приступе экстаза воскликнула: «Я хочу, чтобы ты кончил в меня!» Костян даже приостановился и переспросил. «Да, да! У меня не сегодня завтра начнутся месячные, не останавливайся!..» Ну, он и кончил… А месячные так и не начались… Вот так подарочек ко дню рождения.
Впрочем, паниковать ещё рано. Костян старается вести себя спокойно, по-мужски. В конце концов они уже два года вместе, типа любят друг друга, Катя в принципе хочет ребёнка… Не сейчас, правда, позже, как-нибудь потом… эх…
На улице холодно. Даже не холодно, а промозгло. Под ногами грязное липкое месиво. Москва. Конец декабря.
Звонит мобильный. Мать.
– Мы с Володей тебя поздравляем. – Володя – это Костянов отец.
– Спасибо, мам…
– Лекарства бабушке купил?
– Сейчас еду за рецептом…
Костян терпеливо выслушивает материнские поздравления и указания, что-то отвечает, наконец, напоминает про квартиру:
– Мам, в понедельник я позвоню в агентство, пора сдавать.
– Понедельник – неудачный день, давай через неделю. – Мать суеверна. Кроме того, она патологически не способна принимать решения. Она, например, никогда не знает, что съесть утром: яичницу, йогурт или вообще не завтракать. Вот уже два месяца, как решено сдать завещанную ему умершей тёткой однушку, и всё никак. Ключи и свидетельство о собственности хранятся у матери.
– Если понедельник неудачный, давай во вторник.
– Во вторник я иду к врачу.
– Ты что, весь день будешь у врача? – начинает злиться Костян.
– Не знаю, я не могу бегать, как солдат!
– Передай мне документы и ключи, я сам буду её показывать. Ведь мне квартиру завещали!
– Куда ты всё время торопишься?!
– Я не тороплюсь, просто с деньгами плохо, надоело одалживать!
– Сам виноват! Уже не маленький, устройся на нормальную работу! – попрекает мать.
Костян телевизионный сценарист. То густо, то пусто.
– Слушай, давай не будем обсуждать. Я занимаюсь любимым делом, у меня неплохо получается. Трудные периоды у всех бывают.
– Пошёл бы в аспирантуру, преподавал бы сейчас.
– Я просто хочу сдать свою квартиру. В конце концов, я её хозяин… – Он собирает остатки терпения.
– Что-то ты расхозяйничался больно!
Костян с трудом сдерживает бешенство. Молчит несколько секунд, ждёт, пока волна отхлынет.
– Значит, так, – по слогам говорит он. – В понедельник я звоню в агентство и зову риелтора. Будь добра, передай мне ключи и документы.
В трубке тишина. Он отключается.
Родителям самим не хватает на жизнь. Сдача квартиры всем принесёт пользу, но мать упирается. Она боится мошенников, недобросовестных съёмщиков и чёрт знает чего ещё. Лишь бы не принимать решения. А ещё она любит указывать Костяну, что и как делать. Он жалеет её, выслушивает нотации, исправно навещает, помогает, когда может, деньгами. Даже купил родителям маленькую немецкую машину. Теперь же, когда у него трудное время, мать не хочет пойти навстречу… «Может, наврать, что я расстался с Катей? – думает он. – Типа, мне некуда податься. Тогда мать даст ключи. А если скажет: „Возвращайся домой, сынок, живи с нами“? Только этого не хватало…»
На Ленинградском проспекте возле метро стоят нескончаемые ряды торговцев сувенирами-крысами. Какую-то долю секунды Костян удивляется такому наплыву игрушечных грызунов, но тут же вспоминает: ведь наступает год крысы, а значит, горожане, за неимением ничего лучшего, скорее всего подарят своим близким крысу на присоске, крысу сидячую или крысу на батарейках. Грызуны имеются самые разнообразные, многие переодеты в узнаваемых персонажей. Вот крыса-президент, крыса-мент, крыса-проститутка. Есть даже крыса-зебра. Крысы на батарейках двигаются, машут «руками», переступают «ногами» и произносят «с Новым годом, детка!» механическим голосом.
Торговцы со своими столиками расположились под стеной помпезного сталинского дома, обложенного бугристым камнем. Костян с детства знает, что такой камень немцы привезли в 41-м, чтобы поставить памятник Гитлеру, но наступление сорвалось, и запасы камня использовали в сталинском строительстве. Домов с таким камнем в городе много. Или памятник предполагался огромный, или Костян что-то путает… Задумавшись, он чуть не спотыкается об нищенку, стоящую коленями на картонке и бьющую поклоны.
– Извините…
Всего в нескольких метрах от стены дома, вдоль мостовой установлен хлипкий забор из сетки, огораживающий строительные работы. Расширяют проезжую часть проспекта. Гремят бурильные и долбильные машины, обдавая пешеходов клубами чёрной вонючей гари.
Костян спешит, лавирует, обгоняя неторопливых. Попав под очередное теплое облако, выпущенное прямо в него жёлтым экскаватором, Костян отскакивает к «гитлеровским» камням и тут же попадает под встречный поток пешеходов. В сущности, мало кто из них опаздывает, но все почему-то бегут. Костяна толкают, обругивают. Под правым каблуком ощущается перекатывающийся скользкий и упругий комок.
– Фу!.. Чёрт!.. Твою мать! – ругается Костян с отвращением. Крыса! Серая, истрепанная колбаса с розовыми, торчащими вверх лапками и длинным хвостом. То есть самая настоящая крыса, только дохлая.
Смесь жалости и омерзения поднимается в Костяне. Извернувшись и задрав ногу, он пытается через плечо разглядеть – не испачкан ли каблук. К счастью, подошва гладкая, будь она рифлёная, наверняка бы что-нибудь осталось в протекторе. Выковыривай потом дома руками! Костян зачем-то оглядывается и на людей вокруг. Видел ли кто, как он облажался и наступил на крысу? С каждым может случиться! Он же не специально… Человеческие глаза ему не попались, все идут, опустив головы. Зато он встретился взглядом с множеством искусственных глаз-бусинок. Игрушечные крысы глядят, не отрываясь. В этих глазах нет упрёка, на свою погибшую – настоящую, а не игрушечную – сестру им плевать.
Сверху падает пласт снега. Существенная часть попадает Костяну за шиворот. Хорошо ещё, не гигантская сосулька! Каждую зиму по городу ходит слух про сосульки-убийцы, которые, сорвавшись с крыш, пронзают незадачливых пешеходов насквозь. Костян одёргивает пальто, поводит лопатками, лезет рукой за шиворот, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Задирает голову. С крыши смотрит киргиз в оранжевом комбинезоне, машет руками и кричит. Костян почему-то уверен, что оранжевый человек непременно киргиз, говорят, теперь все дворники в Москве киргизы. Однажды гуртом сюда приехали и давай чистоту наводить. Этот киргиз не самый сообразительный, нашёл время снег счищать, когда внизу народу полно! Ругаться глупо, Костян бурчит что-то под нос.
Прямо перед ним арка – спокойное место для перекура. Костян затягивается сигаретой, осматривается. Пространство под сводом занято панно, исполненным красками по фанере. Тема военная. На панно добросовестно изображена карта европейской части России, а также Восточной и Центральной Европы. Всё исчерчено крупными красными стрелками. В нижнем правом углу панно зеленеет танк. Наверху большими буквами приписано: «Героический боевой путь маршала такого-то». Сам маршал представлен здесь же в виде бронзовой щекастой головы в папахе, выступающей из увесистой плиты того же материала. Плита привинчена к стене из «гитлеровских» камней. Кроме головы, на плите имеется пояснительная надпись со званиями и регалиями маршала-танкиста. Тяжеленная бандура. Сорвётся со стены – пришибёт насмерть. Даже если только на ногу рухнет, и то наверняка без ноги на всю жизнь останешься.
Под мемориальной плитой, не боясь её ни капельки, стоит понурая старушка с несколькими гроздьями маленьких крыс в руках. Старушка переминается с ноги на ногу. Пальто у неё старомодное, сиреневое с меховым воротником. Видать, хваткие торговцы не пускают на бойкое место, вот и приходится кантоваться в арке в компании бронзовой головы.
Звонок.
– Алё… привет, дорогая… спасибо… вечером жду. – Старинная знакомая позвонила поздравить.
Оживившись после разговора, Костян ныряет обратно в человеческий поток. Перескочив чёрные лужи, поскользнувшись на ступеньках подземного перехода и перейдя по доскам траншеи, выкопанные для канализационных труб, он оказывается на другой стороне проспекта. Вот и поворот на улицу, где в поликлинике назначена встреча с Галиной, бабушкиным врачом.
* * *
Приходится ждать, у Галины приём, а приём – это святое, приём прерывать нельзя. Галина психотерапевт. Или психолог. Или и то и другое вместе. Короче, сейчас кто-то изливает ей душу за сто долларов в час. Костян сидит в холле и слушает, как толстая врачиха отчитывает регистраторшу за то, что та записала к ней одну беременную на время, занятое другой беременной. Возвращаются мысли о ребёнке: «Я ведь совсем не готов… надо делать аборт. На ранней стадии это не опасно. Все эти крики, плач, бессонные ночи, стирка пелёнок… Или теперь пелёнки не стирают? Точно, теперь же подгузники, но всё равно… Я не готов к воспитанию. Тратить всё свободное время и прочая херня… А потом вырастет и начнётся: чтобы парень не загремел в армию, чтобы девка не залетела от первого встречного, чтоб не сел на наркоту и домой возвращался не поздно»…
Когда через четверть часа Галина вышла из кабинета, между ней и Костяном разыгралась пантомима. Он приветственно кивнул, привстав, Галина лицом показала, что всё помнит, взяла у регистраторши бланк, что-то написала и поставила печать.
– Ну, как она себя чувствует? По-прежнему галлюцинации? – поинтересовалась Галина здоровьем бабушки, протягивая Костяну рецепт.
– Вроде в последнее время получше. Капли помогают.
– Долго их принимать нельзя – побочные эффекты. Возможен инсульт…
Костян обещает через месяц рассказать Галине о бабушкином состоянии. На старости лет у бабушки всерьёз поехала крыша. Родителям предложили сдать бабушку в дурдом, но мама отказалась. Жалко.
В рецепте написано некое вымышленное женское имя. Галина не помнит, как зовут бабушку. Впрочем, какая разница. Костян благодарит, прощается. Вспомнив в дверях о приближающихся праздниках, кричит Галине:
– С наступающим!
– Вас также.
Он размышляет о бабушкиной болезни. Что же делать, если приём лекарства придётся прекратить? Инсульт – это или смерть, или паралич. Смерть… нехорошо, конечно, но смерть стала бы облегчением… для всех… А вот паралич… Без лекарства бабушка снова станет агрессивной, будет уходить из дома, кричать… Интересно, передаётся ли это по наследству? Галина говорила, что подтверждённых случаев нет, и всё же… Вдруг он тоже свихнётся на склоне лет, перестанет узнавать родственников, начнёт метаться бесцельно по улице, будет ронять пищу, не донося до рта. Он уже сейчас иногда чаем обливается по рассеянности. Жизнь быстро промелькнёт, не успеешь оглянуться, и ты уже шизофреник, в маразме…
Проходя на обратном пути мимо арки, Костян старается не смотреть в сторону мёртвой крысы, но взгляд с неодолимой силой так и тянется туда сам. Он видит кое-что новенькое, на что не обратил внимания в первый раз. Из-под длинного хвоста распускается букетик внутренностей. Потроха брызнули под чьим-то весом… Уж не под его ли?! Хотя вряд ли, он бы заметил… Игрушечные крысы всё так же бесстрастны, бронзовый маршал с круглыми щеками смотрит в пустоту, красные стрелы окружений и прорывов по-прежнему остры.
Пропускной турникет метро протестующе пищит, когда Костян прикладывает проездной. Глючит? Костян повторяет попытку. Механизм издаёт противный звук и светит красным глазом. В спину тычутся люди, не рассчитывавшие на задержку у турникета. Приложил карточку-проездной – прошёл, приложил – прошёл. Пассажиры метро, как слепые кроты, утыкаются в препятствие в виде Костяна, замирают, а затем обходят его, просачиваясь через соседние турникеты. Костян ещё несколько раз безуспешно прикладывает проездной к сканеру турникета.
– Чего встали! Не задерживайте других! – кричит тётка в юбочном сером, будто пыльном, мундире. Мышь, контролирующая проникновение кротов в подземное царство.
Костян пробирается сквозь толпу, прущую к турникетам. Поездки на проездном закончились, нужен новый. Костян встаёт в хвост длинной очереди в кассу, шаря по карманам в поисках денег. Тут он покрывается мелкими капельками пота – денег нет. Обшаривает все карманы ещё раз. Забыл. Настолько новость про Катину беременность поразила. Только пятирублёвая монета. К счастью, обнаружилась пластиковая карточка, а вот и банкомат.
Костян набрал четыре цифры кода, на экране появилась надпись «неправильный код». Набрал снова. Та же фигня. Третий раз повторять не хочется, после третьего банкомат проглотит карточку, и вытаскивай её потом из него. Получается, забыты не только наличные, но и пин-код собственной карточки. Костян звонит домой. Где-то в документах должна лежать банковская памятка с кодом.
Катя подходит не сразу. Он раздражается. Ему ещё столько надо успеть, у него, в конце концов, день рождения, а она не подходит! Да ещё и залетела… Вопреки подробным указаниям, Катя не может найти никакой бумажки с кодом. Бред! Он всю жизнь помнил код своей карточки, но этим летом она потерялась. Костян завёл новую, хорошенько запомнил код и, следуя инструкции, уничтожил бумажку, на которой тот был напечатан. Однако через неделю, когда понадобились деньги, обнаружилось, что кода он не помнит. Положился на память, а память подвела. Пришлось снова идти в банк, получать новый код. Было это меньше месяца назад. Костян запомнил код так тщательно, как только мог, пользуясь системой ассоциаций типа «второй год Первой мировой войны и год, когда ему исполнилось десять». Памятку не уничтожил, а спрятал среди документов. Теперь ясно, что ассоциации его ни к чёрту не годятся, а код запропастился невесть куда.
Нелепость ситуации поражает Костяна, он снова покрывается испариной, всё начинает чесаться: голова, спина. Как же без денег войти в метро? Упрашивать пыльную контролёршу? Она уже на него гавкнула. Удавится, но бесплатно не пропустит. Ещё ментов вызовет… Вспомнилось, как на пятый день рождения мама подарила Костяну рубль мелочью, он спрятал монетки в кармашек. Однажды мама встречалась с подружкой у метро, а маленький Костян копошился неподалёку в свежевскопанной клумбе. Ему пришла отличная идея зарыть клад. Костян выгреб монетки вместе с хлебными крошками и катышками шерсти и высыпал в ямку. Озираясь – не подглядывает ли кто? – заровнял ямку. Тут мама его поманила, и они вошли в метро. Мама попросила у Костяна пятачок. Знала, что он монетки с собой таскает. Костян гордо рассказал про клад, ожидая похвалы. Вместо этого мама обрушила на него град упрёков и обвинений в глупости. Оказалось, что она забыла кошелёк. Мама потребовала, чтобы Костян показал ей, где зарыты монетки. Он заревел и повёл её к клумбе… Тут-то и обнаружилась ужаснейшая вещь: клумб было несколько, и все они утраивались и расплывались от слёз. Волоча Костяна за руку, мама вошла в метро и еле упросила крикливую тётку в юбочном мундире пропустить их бесплатно. С тех пор Костян очень боится оказаться перед турникетом без денег.
Он принимается с новым усердием рыться в карманах пальто, джинсов, олимпийки. Рецепты, пропуск на работу, телефон, паспорт… Вот! Есть Бог на свете! Как же он раньше не заметил. Между страницами паспорта затаились два слипшихся новеньких червонца.
Лицо Костяна засияло счастьем. Он испытал ощущение настоящего чуда. Пустяковое чудо, но как приятно! Особенно в день рождения. Он даже посмотрел по сторонам, желая поделиться радостью с другими и снова встал в очередь.
– Без очереди не желаем пройти? – спросил мужчина с лицом оперного певца. – Скидка два рубля. – В руках у мужчины месячный проездной. Мужчина переманивает народ из длинной очереди в кассу и проводит через турникет за наличный расчёт. Предложение подходящее, но люди отворачиваются, боясь подвоха. Костян протягивает оперному пятнадцать рублей, тот принимает с лёгким поклоном. Когда Костян оказывается уже по другую сторону турникета, мужчина говорит:
– Я здесь каждый день с девяти до пяти. Обращайтесь. Всё честно, без обмана, мне моё имя дорого.
Костян спустился в переход. Два людских потока разделяют мраморные колонны. Один поток течёт под землю, другой – на поверхность. К одной из колонн прислонился молодой парень. Моложе Костяна лет на пять. Белобрысый такой и без рук. Вообще нет у парня рук. Ни правой, ни левой. По плечо.
Костян, не сбавляя хода, читает какие-то слова на фанерке, висящей у парня на шее. Просьба помочь на протезы. Парень будто стоит на берегу бурной речки из идущих. Возле него люди даже ускоряются. Неприятный он. Культи отталкивающие, как старушечьи сиськи. Костян суёт руку в карман, нащупывает десятку… Стоп. Он уже проскочил мимо парня. Возвращаться глупо. Костян делает ещё пару шагов и… поворачивает.
Он видит мальчика, которого сначала не заметил. Совсем еще мелкий, со школьным рюкзачком за спиной. Стоит напротив безрукого, внимательно разглядывает его и хрустит чипсами.
Костян кладёт банкноту в сумочку у ног калеки.
– Желаю вам здоровья, – тихо говорит парень.
– И вам тоже, – комкается Костян и ловит взгляд любознательного школьника. В глазах ребёнка ничего нет, но Костяну кажется, что мальчик посмеивается над его неловким ответом.
«Сглупил я… здоровья пожелал… Вот бред, ничего умнее не придумал! – сокрушается Костян. – Удачи бы пожелал, а то здоровья! Он обиделся, небось. Решил, что насмешка. Какое тут здоровье, когда рук нет… Ну и дебил же я… Хоть пойти и извиниться… Нет, этот мелкий смеяться станет… Ой, а денег-то у меня больше нет. Теперь совсем нет! Блин! Я же рассчитывал до ОВИРа на маршрутке доехать».
Из громкоговорителей на эскалаторе звучит тревожный мужской голос: «В целях пресечения нарушений правопорядка сообщайте о скоплении подозрительных личностей, попрошайках и лицах в пачкающей одежде»… Про безрукого надо сообщать или нет? Костян рассматривает наклейки на лампах, факелами торчащих между механическими лестницами. «Готическая вечеринка»… «Панки в городе»… «Остановим исламизацию России! Смерть…». Часть наклейки сорвана, и, кого должна постичь смерть, москвичи и гости столицы должны догадаться сами. Мужской голос становится восторженным и с выражением читает стихотворение про солнечный зимний денёк, покрытые инеем берёзовые веточки и снежок, хрустящий под ногами.
В вагоне Костян подвешивает себя за руку к поручню и, скучая, рассматривает рекламу какой-то книжки. Слоган гласит: «Как обрести истинную церковь, двухэтапная гибель Америки, Россия – последнее пристанище Бога на Земле»… На следующей станции в дверь заглядывает старушонка потерянного вида.
– Я на этом поезде проеду до станции… – Старушка смотрит в скомканную бумажку, читает: – «Новая Слободская»?.. – и поднимает глаза на мужика, стоящего к ней ближе всех. Тот бурчит что-то неопределённое, остальные молчат. Старушка мнёт в пальцах бумажку с адресом. Костян молчит вместе со всеми, старушка, как назло, больше никого не спрашивает, а как-то невнятно озирается. Вот кошёлка! Костян собрался уже сказать старушке, что ей надо проехать одну остановку, затем пересесть и проехать ещё одну, и станция называется «Новослободская», но двери захлопываются, и поезд отъезжает.
Так всегда, только решаешься стряхнуть с себя это городское оцепенение, безразличие к происходящему рядом, и – на тебе, поздно. Костян успокаивает себя тем, что спросили не его, что он, в принципе, может вообще не париться. Сама виновата, название станции правильно произнести не может, да ещё и выбрала идиота неместного, который грода не знает… Только теперь Костян обращает внимание на план метрополитена, перечёркнутый свастикой. Свастика нарисована чёрным маркером, линии слабые, блекловатые, нажим плохой, спешил автор. Костян рассматривает чёрный знак, наползший на цветные линии московских подземных линий. Ему начинает казаться, что и цветные линии сплетаются не просто так, а со смыслом, образуют другой магический символ. Мы ездим по этому лабиринту целыми жизнями, переходим с красной ветки на зелёную, с зелёной на жёлтую и нет выхода. Мы подчинены власти этого знака. Свастику сотрут уборщицы, а этот знак никуда не денется…
От метро Костян тащится на своих двоих. Хлюпает носом. Сильно течёт, а салфетки нет. Утирается рукой. Течёт. Втягивает изо всех сил. Чувствует солёное во рту, смотрит на руку… Бурые полосы на тыльной стороне ладони. Кровь! Приехали. Кровь из носа прямо на улице! Некрасиво…
Задрав голову и прикрыв ладонью нос, Костян останавливается у столба. Щекочущая капля стекла за рукав. Что делать? В таком виде только паспорт получать… Пока он переживал, кровотечение прекратилось. Наверное, от мороза. Костян увидел фотолабораторию и заглянул внутрь. Здесь должно быть зеркало.
Нос оказался испачкан не сильно, Костян потёр послюнявленным пальцем возле ноздри, поскрёб ногтём. Улыбнулся своему отражению. Теперь и за паспортом можно.
ОВИР переименовали в ФМС. На полу грязный линолеум с заломленными углами, вдоль стен – старые сейфы, выставленные из кабинетов за ненадобностью. Как верные солдаты, по привычке стоящие под стенами казармы, из которой их выперли. Очередь несколько человек. Костян садится в кресло с обтрёпанной обивкой, принимается терпеливо ждать. Родители ещё в детстве научили его ждать в госучреждениях. Просто ждать. Не надо скандалить, жаловаться на проволочки. Жди, и рано или поздно получишь своё. Родительский навык оказался весьма кстати, когда дамочка, выдающая паспорта, вышла из кабинета, заперла дверь и отправилась пить чай, покачивая увесистыми окороками зада. Мужчина из очереди, похожий на седого енота, принялся возмущаться. Результата это, естественно, не принесло.
Костян же сидит спокойно и получает удовольствие от разглядывания очереди. Вот дама в норковой накидке кокетливо просит у мужчины с портфелем чистый лист бумаги. Она забыла написать заявление. Вот пенсионерка в брюках и в короткой оранжевой дублёнке. Каждая морщина пенсионеркиного лица тщательно натёрта тональным кремом, как натирают гуталином любимые поношенные туфли, набрякшие веки подведены тушью, ссохшиеся губы ярко накрашены. Вот седая круглолицая дама в длиннополой шубе уговаривает внука по телефону, чтобы тот явился за паспортом лично. Так, мол, требует закон. То, что разговор идёт с внуком, понятно по особенным заботливым интонациям дамы, по упоминанию слов «университет» и «сессия» и вопросу: «Ты сегодня сырники ел?», который она повторила несколько раз.
Напившись наконец чаю, паспортистка возвращается. Седой енот, пыхтя от возмущения, лезет в кабинет следом за ней. Его вышвыривает крик: «Заходить строго по вызову! Вы что, читать не умеете?!»
Мало-помалу очередь всё-таки двигается. Хоть окон в закутке, в котором они сидят, нет, чувствуется наступление вечера. Промозглость усиливается.
Оказавшись в кабинете, Костян громко здоровается, усаживается на стул и называет свою фамилию. Пока дамочка ищет паспорт, он осматривается. Стеллажи с картотеками, бумажный портрет президента.
– Не судимы? – прерывает его мысли служащая.
– Нет.
– Что-то я вас найти не могу.
– Я к вам приходил на той неделе, вы должны были мой старый паспорт аннулировать.
– А, вспомнила! – Дамочка роется в другом ящике.
Летом вместе с банковской карточкой Костян потерял и загранпаспорт. Дело было в Италии и превратилось в настоящее приключение. Ведь он умудрился потерять ещё и паспорт Кати. Опасаясь итальянских карманников, она отдала ему документы на сохранение, а он всё скопом профукал во Флоренции. Его даже не обокрали, позор. Выбраться из чужой страны без паспорта дело хлопотное. Пришлось совершить путешествие в Рим. Российское консульство находится в роскошном особняке, в который дипломаты каким-то непостижимым образом привнесли неповторимую атмосферу советской поликлиники. По мраморной лестнице палаццо-поликлиники вверх-вниз метался консул и, не стесняясь посетителей, обвинял подчинённых в мелком взяточничестве. Войдя в кабинет помощника консула, Костян первым делом больно стукнулся мизинцем ноги в шлёпанце об автомобильный аккумулятор, стоящий на полу при входе. В Москве лет двадцать назад аккумуляторы заносили на зиму в квартиру: на морозе они разряжались, а новый было не достать. В Риме нет ни морозов, ни дефицита аккумуляторов, зачем помощнику консула понадобилось переть этакую тяжесть в свой рабочий кабинет – загадка.
Помощник консула, суетливый толстяк, ахая и охая, извинился и пригласил их с Катей сесть за стол, оказавшийся школьной партой из детства. Выслушав историю пропажи документов, толстяк поверил Кате, блондинке со славянским лицом, но позволил себе усомниться в Костяне. Его внешность вызвала у дипломата недоверие.
– Нужно подтверждение личности вашего мужа. Мы тут выдадим документ, а к нам потом какой-нибудь Басаев приедет… – сказал толстяк Кате, косясь на Костяна. Костян тяжело вздохнул, мизинец болел, а со стены с подозрением смотрели бумажные иконки и портрет президента. Костян почувствовал себя преступником.
К счастью, друзья переслали помощнику консула копию его российского паспорта. Репутация честного гражданина была восстановлена, и за умеренную плату им выдали временные документы. К слову, Катя вела себя мужественно и ни разу Костяна не упрекнула.
Оформление нового паспорта по возвращении на родину превратилось в целое предприятие. Костян не служил в армии, а двадцати восьми ему ещё нет. Это означает, что Костян военнообязанный, а значит, требуется некая справка из военкомата. В военкомате сказали, что армии Костян нужен, как собаке пятая нога, что никаких справок они не выдают и что из-за таких дур, которые сидят в ОВИРе или как их теперь там называют, в стране бардак. Костян снова явился в ФМС, передав слова военкома самым дипломатичным образом. Паспортистка, с задницей в виде двух окороков, долго советовалась с начальником и наконец приняла анкету. На этом история не закончилась. Выдавая новый паспорт, чиновники обязаны аннулировать утерянный. А сделать это сразу они забыли. Вот Костян и приходит сюда уже во второй раз. Паспорт-то был уже неделю назад готов, но тогда его не выдали. А теперь, когда старый аннулирован, должны выдать.
Всё идёт как по маслу, Костян получает новенькую красную корочку, расписывается, видит собственный палец, испачканный засохшей кровью… На прощанье поздравляет жопастую паспортистку с наступающим Новым годом. Она удивлённо поднимает глаза.
– И вас также… – Видимо, он первый, кто её сегодня поздравил.
Настроение заметно улучшилось. Пешая получасовая прогулка до дома не кажется утомительной. «Ребёнок, пожалуй, даже здорово. Если будет мальчик, я с удовольствием поиграю с ним в железную дорогу, а если девочка, накуплю ей кукол и всяких бантов и нарядов».
Дома он делится всеми этими мыслями с Катей, между делом демонстрируя новенький паспорт. Катю мысли о ребёнке, наоборот, не воодушевляют. У неё как раз интересное предложение по работе, и беременность совсем не кстати. Разглядывая его фотографию в паспорте, Катя скептически говорит:
– А ты нормально не мог сфотографироваться?
– В смысле? – недоумевает Костян.
– Ты же на арабского террориста похож, в посольствах таких не любят. Могут визу не дать.
– Как?.. Почему?.. – Он вырывает у неё из рук паспорт. Всматривается. И правда, щёки щетинистые, взгляд недобрый, подбородок торчит вперёд, вместо рубашки и галстука какая-то чёрная футболка… Похожим образом он выглядел, когда в Риме в консульство заявился. Такая внешность у чиновников доверия не вызывает.
– Что же ты мне не сказала, когда я фотографировался?!
– Мне и в голову не могло прийти, что ты так вырядишься! Как будто вчера родился! – фыркает Катя и запирается в ванной.
Костян разозлился. «Ей хорошо! Она-то уже новый паспорт получила! Из-за военкомата её не трепали, на фотографии она, как кинозвезда… На хрена нужна такая жизнь!» Из-за внешности одни проблемы. Его принимают не за того. Тихий интеллигент кажется опасным головорезом. А всё потому, что ребёнком он ненавидел красные шерстяные штаны…
Связь здесь самая прямая. Когда зимой на маленького Костяна пытались натянуть красные штаны, он орал благим матом. И цвет его раздражал, и колючесть. Тогда папа придумал хитрость – показал Костяну картинку из книжки про Крымскую войну. Там турецкие солдаты в красных шароварах входили победным маршем в разрушенный Севастополь. Детская фантазия не выдержала, Костян потребовал подать штаны, напялил их, заправил в валеночки и ощутил себя грозным янычаром. Через пару лет родители столкнулись с новой проблемой: как переключить своего первенца на любые другие штаны – красные уже едва прикрывали коленки.
Штаны давно превратились в тряпку и истлели, но их суть, сущность, проникла в Костяна навсегда. Он стал походить на янычара уже в любом наряде или даже совсем голым. Европейские визы ему выдают неохотно, по сто раз перепроверяя биографию, регистрацию и место работы. Никто не догадывается, что под зловещей внешностью скрываются многочисленные страхи, которые его изводят. Например, страх русского бунта, страх того, что однажды очередная толпа матросов ворвётся в правительственное учреждение и придётся уносить ноги, а европейцы увидят фотографию в паспорте и развернут… Или железный занавес снова захлопнется, а с его физиономией даже политического убежища не попросишь. Не поверят, что человек культурный, образованный. Скажут, катись обратно, в свою дикую Азию. Но я же свой, ребята, постойте… Жуть так и накатывает.
Если же отсюда не выпустят, волей-неволей придётся стать борцом за свободу. А с детьми это неудобно, их могут взять в заложники. В общем, не время пока ребёнка заводить.
Взяв из Катиного кошелька деньги, Костян вышел из квартиры. В последнее время приходится жить за счёт подруги.
Рынок расположен в пятнадцати минутах ходьбы. В рыбном отделе одна из продавщиц заговорщически подмигивает. Костян приближается.
– Чёрной икры не желаем?
Теперь на продажу чёрной икры наложен запрет, купить эти переливающиеся золотой слизью зёрна можно только нелегально, но продавщица его знает. Пару раз, получив хорошие гонорары, Костян брал у неё по полкило. Тщательно пробовал, давил икринки пальцами, козыряя знаниями, почерпнутыми в старой кулинарной книге. В общем, продавщица считает Костяна своим. Он улыбается:
– Желаем, но я на мели.
Продавщица одаривает его взглядом проститутки, которая умеет ждать:
– Будут деньги – приходи.
Через полчаса, увешанный тяжёлыми пакетами, Костян выходит на тротуар ловить такси. Пешком он всё не дотащит. Интересно, соберёт ли день рождения box-office? Костян попросил друзей дарить ему только деньги. Всё равно сколько, хоть сотню. С подарками никогда не знаешь, что делать, а с деньгами вопросов не возникает. Это особенно актуально сейчас, когда кэша не хватает. Отобьется ли д.р.? Окупятся ли вина, коньяки, морепродукты, овощи, фрукты, торт? И будет ли прибыль. «Если выйдет в ноль, и то хорошо, а если в плюс, считай успешный проект», – размышляет Костян кинопродюсерскими категориями.
У ворот рынка усатый милиционер кормит объедками свору бездомных псов. Псы виляют хвостами. Костян поднимает руку. Останавливается пожилой носатый дядька на «форде». По пути дядька заводит с Костяном свойскую беседу. Опять сыграла роль внешность, шофёр-армянин принял Костяна за своего. Знал бы про янычарские штаны, не был бы так мил. Турки армянам не друзья. Носатый едет нарочно неторопливо и за пять минут успевает рассказать о величии своего народа.
– Мы потомки Ноя! Ещё Пётр Первый армян в Россию призвал, потому что они строители хорошие. А во время войны сколько маршалов было армян! Баграмян – раз!..
На Баграмяне список обрывается. Дядька нарочно притормаживает, пропускает другие машины, пешеходов, голубей, бегающих по дороге. Ему ещё есть что рассказать.
– Когда в Карабахе началось, армянские танки почти до Баку дошли. Но из Москвы позвонили и сказали «хватит»…
В кармане звонит телефон. Костян достаёт его с трудом, освободив ладонь от впившихся в кожу ручек пакетов. На экране определился номер школьного приятеля, которого он не видел лет пять. В последнюю встречу они выпили, и тот полез на Костяна с кулаками. Психика у приятеля неуравновешенная, мать в горах погибла. Однако Костяново милосердие тоже имеет предел; какая встреча без выпивки, а в драку его не тянет. Костян сбрасывает звонок и сует телефон обратно в карман.
– Вот здесь остановите, пожалуйста.
Обменявшись с носатым дядькой поздравлениями, Костян, шурша пакетами, выбирается из машины.
– А я тебе только что звонила, напомнить, чтобы ты сметану купил, – первым делом говорит Катя.
– Странно, я не слышал. – Костян ставит на пол пакеты, ищет телефон. Нигде нет. То есть вообще нигде…
«Твою мать, в машине, наверное, выпал! – Он в отчаянии. – Всё из-за этого идиота, школьного приятеля – после его звонка телефон исчез. И этот ещё… со своим великим армянским народом! Баграмян – раз, бля!.. Трепач, отвлёк меня! Стоп, остановись… Нехорошо так думать о людях. Никто не виноват, что я телефон потерял… Господи, прости меня за эти мерзкие мысли. Помоги мне найти телефон! Я же неплохой парень! За что?.. Как же я поздравления принимать буду?! Наверняка кто-то захочет адрес уточнить… Сколько номеров не удастся восстановить, да и сам аппарат денег стоит…»
А может, покончить всё разом? Мысль о самоубийстве рождается спокойно, без драматизма, сухая арифметика. И дело не в телефоне. Просто уже понятно, что ничего кардинально нового в жизни не предвидится. Надоело бодаться с родичами, силиться заработать, трястись из-за неправильной фотографии в паспорте… Как можно рожать ребёнка в этом нелепом мире?.. Сейчас на каждого новорожденного пособие выделяют, а что толку? Деньги разлетятся, а окружающий абсурд никуда не денется… Костян спускается во двор. Может, телефон валяется на тротуаре в том месте, где он вышел из машины.
«У парня вместо рук бабушкины сиськи, а он живёт. Не прыгнет под поезд, стоит – попрошайничает. Он ведь даже подтереться не может, а живёт. А ведь жизнь – довольно бестолковое занятие. Особенно когда ничего интересного не происходит. Вот я хожу по одним и тем же улицам, вижу одни и те же лица. Расстраиваюсь, когда нет денег, радуюсь, когда есть. Иду вразнос от такой фигни, как потеря телефона! У этого рук нет, а он…»
Убить себя жутковато, конечно, но можно. Родителей только жалко, Костян ведь у них один. Только представишь стареньких мать и отца, приходящих навестить его могилку, и слёзы подступают. Он не имеет права так с ними поступить, самоубийство – слишком эгоистичная выходка. А если по-честному, то ему просто страшно себе навредить. Даже если бы никаких мамочки с папочкой не было, он бы не смог. Страшно, да и материнская нерешительность передалась. Гены – часть этого ёбаного замкнутого круга…
Кончать с собой глупо… Просто надо встряхнуться… куда-нибудь съездить… повидать новые места, закрутить роман… Костяну становится совсем грустно от собственного ничтожества: всё, что ему пришло в голову, – сбежать подальше и завести интрижку! Это и есть новизна?! Единственный шанс обновить собственную жизнь, соскрести с неё ржавчину. Фантазия так же банальна, как и реальность. Сплошные штампы. Может, всё-таки взять себя в руки и вены попилить? Хоть что-то новенькое…
Телефона, конечно, на тротуаре не обнаруживается. Костян поворачивает домой.
А если ребёнок родится уродом, инвалидом? Что, если родится без рук или с двумя лицами, как у филиппинской девочки из телевизора? Что, если сын вырастет маньяком, а дочь – мрачной, фригидной? Что, если с его ребёнком не захотят дружить другие дети, будут его чмарить? Что, если он вырастет подонком и сдаст его, Костяна, на старости лет в психушку?..
Костян вспомнил, как шмели устроили гнездо под крышей дачного дома. В уютных слоях утеплителя, между гофрированными листами кровли и досками внутренней обшивки мансарды. Мама-шмелиха выбрала отличное местечко, только одного не учла – новорожденные один за другим лезли не на улицу, а в дом. Они жужжали, летали по перегретой летним солнцем мансарде, бились в закрытые окна и помирали от жары. Иногда Костяну удавалось выпустить очередного новорожденного бедолагу в сад, подгоняя полотенцем к распахнутому окну. Но на даче он бывал нерегулярно и всех спасти не мог.
Костян теперь чувствовал себя таким же шмелём, родившимся не в тот мир. Только в отличие от шмелей, бьющихся о стекло, за которым видны цветы и деревья, он вообще не понимает, куда надо биться. Никак не найдёт нужное стекло или… или никакого стекла вообще нет…
Вернувшись в квартиру, Костян набирает свой собственный номер с домашнего. Гудки. Проблеск надежды. Значит, водитель не вор. Вор бы сразу отключил. Ждёт минуту, не меньше. Никто не отвечает… Всё-таки вор… Костян уже было положил трубку, но тут раздался знакомый голос армянского патриота:
– Это вы у меня свой телефон забыли?
– Да… я… как здорово…
– Выходите, сейчас подъеду.
Костян словно на крыльях. Мрачные мысли как ветром сдуло. Снова чудо! Уже второе за день! Ни разу он не терял телефон и не обретал его снова в столь краткий срок. Прихватив первое, что попалось на глаза, – бутылку водки, Костян спешит на улицу. Не дожидается лифта, бежит по лестнице. А вдруг армянин не дождётся его, передумает и уедет.
Всё же его мир прекрасен! Люди добрые! Снова хочется жить, хочется ребёнка… «Форд» уже ждёт его.
– Не надо, не надо, – отказывается от водки армянин.
– Бери. Сам такую пью. – Костян кладёт бутылку на сиденье. – С наступающим!
На экране высвечивается несколько непринятых звонков от друзей. Костян решает для себя окончательно: «Никакого аборта, будем рожать. Из любого можно вырастить приличного человека, в конце концов гены у них с Катей не самые плохие. Двоюродный брат отца, правда, уголовник, да и со стороны Катиной мамы не всё ясно – она детдомовская. Но ничего, мы ведь не монстры, симпатичные, интеллигентные люди…»
Дома на Костяна набрасывается радостная Катя:
– Начались!
– Что?
– Месячные начались! Ура! – Она обнимает его, целует, кружится. Костян стоит в коридоре, неловко отвечая на ласки.
– Садись, отдохни. Я начну готовить! Скоро все придут… – щебечет Катя, подпрыгивая от радости. – Ой, совсем забыла! Я же тебе подарочек купила! Пока символический. Вот! – Катя впихивает Костяну в руки что-то серое, мягкое. Крыса. Игрушка-сувенир. Серое мягкое пузико, розовые лапки, длинный хвост. Знакомые глаза-бусинки пристально смотрят. Катя чмокает Костяна и спешит на кухню.
Костян плюхается в кресло. «Н-да-а… А я ведь уже обрадовался… Думал Валентиной назвать, если вдруг девочка…»
ЗОЛОТОЕ ПЛАТЬЕ НАТАШКИ
Когда я прошел через кассу, до закрытия «ИКЕИ» оставалось десять минут. Последние покупатели спешили расплатиться и валом валили из магазина. Я встал в очередь записи на доставку. Приехав сюда на автобусе, я купил шкаф, упакованный в виде двух длинных тяжёлых коробок, и катил эти коробки на тележке. Доехать так до дачи, для которой шкаф предназначался, вряд ли получится. Я решил заказать доставку, чтобы люди в синих комбинезонах с жёлтой надписью «ИКЕА» привезли мне его через пару дней. Был тёплый июньский вечер.
Не успел я усесться на коробку, в ожидании своей очереди, как подошёл мужчина в очках, со светлыми волосами, уложенными чем-то липким. Мужчина облизывал белый кончик кручёной пирамидки мороженого.
– Доставочку прямо сейчас можем устроить за ту же цену, – негромко пропел мужчина, ни к кому конкретно не обращаясь. Торговцы наркотиками в профильных странах таким манером предлагают товар. Идёшь по улице, а встречные или стоящие у стен чернокожие, как бы невзначай, бормочут заклинание «хэш, кокейн, экстази».
Покупатели из очереди окинули мужчину хмурыми взглядами и отвернулись. Предложение симпатичное, но ореол нелегальности и возможного жульничества отталкивал. Я тоже бровью не повёл, оценив, однако, все преимущества: во-первых, я смогу не тратить лишний день на ожидание доставщиков, во-вторых, есть шанс поторговаться и сбить цену.
– А какой резон с вами ехать, вон уже моя очередь подходит, – сказал я лениво.
– Со мной быстрее, – заговорщически пояснил мужчина, по-прежнему обращаясь куда-то в пространство и опасливо озираясь.
«Интересно, – подумал я. – Он в сговоре с охранниками магазина или отбивает клиентов у фирмы на свой страх и риск». А вслух произнёс:
– У меня не горит, – и отвернулся.
– Скидочку могу устроить, – подбросил блондин новый аргумент в свою пользу и слизнул сразу всю верхушку мороженой пирамидки.
– Калужское шоссе, двадцать километров от МКАД, за восемьсот поехали, – выпалил я.
– Договорились! Выходите на улицу, я встречу, – не торгуясь, согласился блондин, куснул вафельный стаканчик и поспешил за прозрачные автоматические двери.
Обрадовавшись быстрому решению, я развернул тележку и покатил следом.
Тротуар перед выходом из «ИКЕА» напоминает севастопольский причал времён эвакуации белой армии. Сутолока, ругань, народ, гружённый коробками, пакетами, стульями, ситами для муки и чем-то, что вообще непонятно, как применить, толкается у бордюра, к которому, сменяя друг друга, задом подкатывают автомобили с раскрытыми багажниками. Свежеприобретённое имущество спешно грузится, запихивается, утрамбовывается и привязывается к крышам. Мужья орут на жён за расточительность, жёны пилят мужиков за тупость. Раскрасневшиеся люди потеют и спешат. Крики, приказы, кто-то кого-то бросает навеки…
Несколько мгновений я стою, беспомощно озираясь в поисках блондина. Вот урод, выманил меня, а сам пропал, а очередь свою я уже пропустил… Тут он выныривает из людского моря в сопровождении дамы и, указывая на меня, говорит:
– Калужское шоссе, двадцать километров.
Дама обращается ко мне:
– Ну чё, рублей двести накинете? – и кокетливо подмигивает.
– Договорились за восемьсот, – твёрдо говорю я.
Кокетство с неё как ветром сдуло.
– Кати телегу вон туда, я щас подъеду, – махнула дама и убежала. Отказав в двух сотнях, я тотчас лишился чести называться на «вы».
Впрочем, удивило меня не то, что блондин оказался зазывалой, сосватавшим мне женщину в качестве водителя-грузчика, а то, что женщина эта – Татьяна Борисовна, мать моей подруги детства Наташки. Сама Татьяна Борисовна, судя по всему, меня не узнала, всё-таки лет десять прошло с нашей последней встречи. И вообще, у меня со старыми знакомыми всегда так, я их узнаю, они меня нет. Наверное, меняюсь сильно.
Подкатил тележку в указанном направлении. Не успел подъехать, как новенькая «Лада» десятой, пацанской, модели, лихо подрулила к бордюру задним ходом. Дверь с тёмным стеклом распахнулась и показалась Татьяна Борисовна.
– Так, помогай мне! – Она деловито подхватила верхнюю коробку с одной стороны, я с другой, и мы взгромоздили её на багажник, привинченный к крыше «десятки». То же самое проделали и со второй коробкой. Далее Татьяна Борисовна принялась перебрасывать туда-сюда верёвку с заготовленными петлями, крепко-накрепко приматывая поклажу. Я только поспевал ловить то один, то другой конец верёвки и натягивать, пока Татьяна Борисовна не подойдёт и не завяжет узел. В общем, баба из кожи вон лезла, чтобы держать марку бывалого водилы.
Покончив с погрузкой, я сел на заднее сиденье.
– Пересядь вперёд… пожалуйста… будешь дорогу показывать.
Спорить не стал, понимая, что баба нервничает. Думает, что я ей глотку перережу и тачку отберу. Такое бывает, мне один таксист показывал шрам от уха до уха. Подвёз двоих за сотню, а те вместо сотни чуть ему голову не отрезали и всю выручку забрали. Пятьсот рублей.
Раньше Татьяна Борисовна посмелее была. Сколько раз её бандиты пытали, электрические провода в зад засовывали, утюги к пяткам прикладывали, чтобы деньги отдала. Ей всегда удавалось выкрутиться, а про пытки рассказывала с удовольствием. Да и сама была не промах. Однажды её из «мерседеса» выкинули, угнать хотели. Дело на Тверской было, около первого в стране мужского стрип-клуба, в котором она только что парня сняла. Так вот, парень от испуга не мог голову от асфальта поднять, а она вытащила из сумочки пистолет Макарова, расставила ноги и прицельно обстреляла собственный «мерс», на котором угонщики собрались было отчалить. Один оказался тяжело ранен, другой сбежал. Неплохой результат для выпившей дамочки в шляпе с бумажными розами.
Когда мы рванули в сторону шоссе, небо над близстоящими гипермаркетами и линиями электропередачи уже засветилось сиренево-розовым.
– Значит, двадцатый километр? – уточнила Татьяна Борисовна.
– Ага, и метров двести вправо. Я покажу.
– Разберусь, – сурово отрезала Татьяна Борисовна и всунула диск в проигрыватель. Голос женщины с нелёгкой судьбой запел про любовь между путаной и вором. Я искоса поглядывал на шоферессу. Точно она. Татьяна Борисовна. Тётя Таня. Не притворяется, в самом деле меня не узнаёт. Руль держит уверенно, на руках перчатки без пальцев, какие бывают у автогонщиков. Педали жмёт пляжными босоножками на высокой платформе пробкового дерева. Педикюр яркий. Ноги и видавший виды зад облегают светлые джинсы, верхняя часть тела обтянута белым топом со шнуровкой, из-под которой выпирают бока, как колбаса из-под ниток, обматывающих кожуру. На шее, в ушах и на пальцах яркое турецкое золото, дешёвка, но много. Кожа загорелая, волосы выбелены, макияж с упором на синие тени.
Другие автомобили зажгли красные габаритные огни. Щурюсь. Огни сливаются в долгие скачущие полосы.
– Вот здесь надо повернуть, – бросаю я, видя, что мы того и гляди проскочим нужный съезд на шоссе.
– Я знаю, как ехать!
– Я тоже знаю.
– Не волнуйся! Так быстрее…
Упорная баба, вместо того чтобы послушать меня, прёт напролом через закрывающийся строительный рынок, мимо машущих нам сторожей. Татьяна Борисовна решает довериться мне, лишь когда мы оказываемся в тупике между грузовиками с кирпичом. С трудом отыскав выезд и упросив сторожа отпереть ворота, выбираемся на нужную дорогу.
Я с детского сада дружил с Наташкой. Жили в одном дворе. Тогда про Татьяну говорили, что она работает проституткой в гостинице «Интурист». Так оно и было. Наташку она родила по залёту, от какого-то музыканта. Наверное, поэтому у той был абсолютный слух и страсть к музыке. С появлением в стране свободной экономики Татьяна Борисовна активно включилась в торговлю автомобильными запчастями. Деньги полились бурным потоком. Дворовые бабки шушукались, что запчасти берутся из разобранных краденых машин, а ещё Татьяна участвует в наркотрафике, крышевании проституток и бог знает в чём ещё. Судя по всему, это было только частью правды.
Сначала тётя Таня купила соседнюю квартиру у алкоголика, дяди Гены. Заплатила в разы меньше рыночной цены, и больше дядю Гену никто не видел. Следом за этим тётя Таня выкупила все квартиры на этаже и ещё одну снизу. После чего, вопреки протестам соседей, устроила у себя бассейн. Мы с Наташкой часто в нём бултыхались. Наташка, надо сказать, держалась молодцом. Свалившееся на голову богатство не испортило её ни капельки, по крайней мере, её отношение ко мне не изменилось. Мы так же дружили, как и в детстве, так же проводили много времени вместе, так же рассказывали друг другу о своих успехах и неудачах. Однажды, напившись во дворе палёного «Букета Молдавии», мы начали целоваться, но дальше этого дело не пошло. Несмотря на выпитый литр шестнадцатиградусного пойла, мы как-то вдруг поняли, что не стоит пускаться в сексуальные отношения. От секса бывают взаимные претензии и напряги, дружба надёжнее.
Татьяна Борисовна рано начала упрекать Наташку в том, что та не работает и страсти к деньгам не испытывает. То есть транжирит направо и налево, но вот сама раздобыть не хочет.
– Я в твоём возрасте уже два года как пиздой торговала, а ты вся в отца, никакого толку! – Эта фраза впервые была произнесена в качестве тоста на шестнадцатый Наташкин день рождения.
Наташка очень любила музыку. Сама себе училку нашла по фортепьяно, играть научилась, на концерты постоянно ходила и меня с собой таскала. Помню, мы оказались на каком-то концерте или на опере в большом театре. В смысле не в Большом, а просто во вместительном, а может, это и Большой был. Мы тогда впервые галлюциногенные грибы попробовали.
Взяв комок стодолларовых банкнот из спортивной сумки под кроватью Татьяны Борисовны, мы направились во двор. С зеркального столика в прихожей Наташка прихватила ключи от машины. От какой именно, она точно не знала, во дворе стояло несколько разнообразных тачек, принадлежащих тёте Тане. Выйдя из подъезда, Наташка нажала на кнопку сигнализации и, определив по писку, что открылся Porsche Carrera, пошла к нему. Я следом. «Порш» – машина сама по себе роскошная, а в те годы это была мечта из другой реальности. Это был символ всего самого прекрасного на свете. Нам с Наташкой не исполнилось и восемнадцати, а «порш» у нас уже был. Точнее, у неё. Но ведь мы были типа как брат и сестра.
Забрав грибы у Макса, кудрявого хиппи, студента архитектурного института, мы подъехали к театру. С момента дегустации прошло уже минут сорок, но ничего сверхъестественного с нами не происходило. Решив, что Макс подсунул фуфло, мы дожрали оставшиеся грибы, вопреки его предупреждениям о том, что продукт предназначен для опытных едоков, а нам купленного хватит раза на три-четыре, и уселись в одном из первых рядов партера. Тут-то и стало ясно, что Макс человек порядочный.
Вдруг в моей груди, затылке и животе загорелись огненные шары, волосы удлинились и оплели голову цепким плющом, суставы рук и ног зажили своей жизнью. Последнее выразилось в непроизвольных и ощутимых дрыжках конечностей. Пытаясь левой рукой удержать дёргающиеся ноги, правой сдерживать левую, а зубами кое-как справляться с правой, я посмотрел по сторонам. Красный бархат театрального убранства пульсировал, словно бычье сердце в руке мясника, витиеватые кущи золотой лепнины прорастали сквозь стены, а сидящая рядом брюнетка с тонким бледным лицом медленно, но верно превращалась в ворону. Вдобавок вся окружающая обстановка показалась очень далёкой, будто я смотрел через бинокль, перевёрнутый задом наперёд.
Свет погас. Заиграл оркестр. Я прижался к Наташке.
Она же, в свою очередь, сидела в кресле размякнув, будто окружающая действительность перестала для неё существовать. Наташка выпорхнула из тела, превратившегося в опустевший комбинезон, и стала частью музыки, растворилась в ней, зазвучала вместе с ней.
Я не слышал ни музыки, ни пения. Зато и то и другое я читал. Перед моими глазами возникли ноты, кто-то выводил их невидимым пером в воздухе. Учитывая моё незнакомство с нотной грамотой, чтение этой магической партитуры показалось настоящим чудом.
Наверное, это всё-таки был не концерт, а опера. По крайней мере, на сцене, кажется, находились малоподвижные люди в карнавальных костюмах. Был вроде один упитанный мужичок, который вёл себя очень суетливо и порывисто, как принято себя вести сказочным принцам. Так вот, мужичок этот вызволял из плена юную красавицу, которой на вид было не меньше сорока, разочаровывался в идеалах и даже, кажется, обретал новые истины. Не могу ручаться, что на сцене происходило именно это, всё-таки больше десяти лет прошло да и грибы… но я, по крайней мере, видел именно это. Мало того, я сам переживал приключения не меньше принца. Оставаясь в кресле, моё сознание путешествовало и подвергалось испытаниям. Каким именно, я тут же забывал, оставалось только чувство опыта.
В голове заговорил внутренний голос. Почему-то женский. Таким в аэропортах объявляют посадку на рейсы. Внутренний голос принялся читать мне мораль, которая тоже не удерживалась в памяти.
Я слегка запаниковал. Почему у меня в качестве внутреннего голоса вещает какая-то незнакомая хабалка?! Я что, пидор?! Спокойно, я не пидор и не гей, мне нравятся бабы, даже очень нравятся… Тогда почему внутренний голос женский, да ещё и визгливо-занудный? Нашёл, то есть нашла, время мораль читать…
Разобраться с причиной половой несовместимости с собственным внутренним голосом я не успел, так как огненные шары в груди погасли. Жар моментально сменился холодом. Я стал стучать зубами и натягивать рукава рубашки на кисти рук, чтобы не отморозить пальцы.
В антракте ни я, ни Наташкино тело не шелохнулись. Я крепче прижался к ней. Точь-в-точь дети-сироты с картины сентиментального художника девятнадцатого века.
К концу второго акта я с ужасом осознал, что злая чернавка, отрицательная героиня из оперы, спасаясь от принца, не погибла, а вселилась в тело брюнетки-вороны, сидящей рядом. Мне даже показалось, что она уже бросает на меня кровожадные взгляды и тихонько рычит: «Вот я сейчас тобой полакомлюсь, мой маленький!» Спасаясь, я буквально заполз к Наташке, точнее, её телу, на колени, в то время как оно, тело, окончательно расползлось по креслу, разинув рот.
Но не успели прозвучать последние аккорды, перешедшие во взрыв аплодисментов, как Наташка невидимая воссоединилась с Наташкой осязаемой, окрепла, вскочила и неистово захлопала. Случилось это внезапно, отчего я, совсем уже посиневший от холода и ужаса, повалился вниз, стукнулся о спину впередисидящего господина в пиджаке, а затем застрял на полу между креслами. Оттуда, снизу, я видел, как горят Наташкины глаза и как сверкает её золотое платье Versace, подарок матери. Она это платье больше всего на свете любила.
Наташка сделала шаг к проходу и пропала из виду. К счастью, брюнетка-ворона-злая чернавка тоже куда-то подевалась. Наверное, нашла себе жертву поаппетитнее меня. Мне показалось, что я провалялся на полу несколько часов. С трудом справившись с искажающимся пространством и окоченевшими руками и ногами, обуздав собственные суставы, я кое-как выбрался из узкого проёма между креслами и огляделся в поисках Наташки. Её я не увидел, зато моя внутренняя тётка гаркнула наконец что-то полезное: «Она у сцены!»
На дрожащих ногах я двинулся в указанном направлении. Там я услышал её, Наташку. Точнее, не её саму, а нечто необычное, что гарантировало её присутствие. Тишину.
Аплодисменты огромного зала стали стихать, и это не было иллюзией, вызванной волшебными грибами. Эпицентром тишины являлась кучка зрителей у лесенки, ведущей на сцену. Кучка росла как пчелиный рой. Внутри что-то происходило. Поклонники классики не спешили вручать букеты кумирам-исполнителям, а переглядывались, странно улыбаясь. Музыканты высунулись из оркестровой ямы, как котята из корзинки, лица певцов, вышедших на поклон, выражали смесь глупого удивления с беспомощностью. Творилось нечто незапланированное.
К моему телу постепенно вернулась сила. Протолкнувшись сквозь спины в платьях, пиджаках и одну даже в смокинге, я увидел следующее: Наташка стоит на подступах к сцене. Она замерла в странном положении: платье задрано до головы, задница в красных, в белый горох, трусах сверкает, вокруг обомлевшая публика.
На удивление быстро я понял, что к чему. Раз – Наташка решила снять платье через голову. Два – дело застопорилось потому, что, когда Наташкина голова оказалась во тьме золотой ткани, она позабыла обо всём и застыла.
Если кому интересно, уточню, Наташкино тело было что надо, любая бы позавидовала. Эффекта добавляли красные в горох трусы с лифчиком и туфли на каблуке. Поклонники, а особенно поклонницы оперного искусства злобно шипели: «Сумасшедшая, вызовите милицию!» Не сомневаясь, что у подруги имеется хороший план, я пришёл на помощь. Хорошенько потянул платье спереди. Освободившись от Versace, Наташка деловито осмотрелась без капли смущения. Будто не провела несколько последних минут на подступах к сцене в задранном до ушей наряде. Хотя чего уж стесняться задранного платья, если сейчас его на тебе вовсе нет.
Наташка поманила крупную женщину, исполнительницу роли злой чернавки. Вместо неё к нам шагнул тот самый плотный мужичок-принц. Он вопросительно ткнул себя в грудь, мол, меня зовёте?
– Да не ты! – Наташка отмахнулась от ряженого, как от назойливой мухи. – Вы! Вы! Как вас… – Наташка забыла, чью роль эта женщина только что исполняла. К счастью, оперная дива, наконец, сообразила, что Наташкины призывы обращены к ней, и, бросая на коллег полные сомнений взгляды, приблизилась.
– Вы великолепно исполнили вашу партию! Спасибо вам! Носите! – тожественно произнесла Наташка, протягивая ей своё золотое платье.
Так вот в чём был план! Подарить чернавке самое ценное, что есть.
Та взяла платье, которое явно было ей слишком мало, обалдело промямлила слова благодарности и сделала нелепый реверанс. После чего совсем смешалась, раскраснелась и сбежала за кулисы.
Овация окончательно скомкалась. Зрители буквально лезли друг другу на плечи, лишь бы увидеть полуголую Наташку. На артистов всем было наплевать.
К нам пробились старухи-смотрительницы в синих юбочных костюмах. Они возглавили ортодоксальную часть поклонниц классической музыки, окруживших нас с букетами наперевес.
– Не дайте им уйти!
Мелькнула бледнолицая брюнетка-ворона, реинкарнация оперного Зла. Круг стал сужаться…
– Что делают, наркоманы несчастные! Совсем распустились, паршивцы! – каркали поклонницы классической музыки, тянущие старческие узловатые руки к голой Наташке.
Я увидел оживших, будто в кино, мертвецов, набросившихся на последних живых людей… Змеиные языки дрогнули у самых наших лиц. Какая-то старушка ущипнула меня за бок, две другие вцепились в Наташку. В толпе я заметил великовозрастного юношу, опирающегося на костыль. Праведный пух на его верхней губе был покрыт, словно росой, капельками пота. Лицо юноши исказила злоба, свободной рукой он указывал в нашу сторону, призывая поклонников классической музыки к священной атаке…
Яркие огни, бархат и позолота… Ангелы и музы ехидно улыбнулись с потолочной росписи…
Всегда гадал, что будет, если выбить костыль у инвалида? Как он будет барахтаться на полу, словно перевёрнутый жук… Раньше я отгонял такие мысли, стыдился их, старался заткнуть ту дыру подсознания, из которой лезет подобная мерзость. Но теперь, столкнувшись с чистой злобой, исходившей от существа на костыле, я решил получить ответ на давно мучивший вопрос.
Внутренний голос злорадно объявил: «Посадка на ваш рейс закончена!»
Я издал боевой клич, прыгнул, прокатился по полу и вышиб костыль…
Вдоль шоссе зажглись фонари. Поперёк движения в небе пролегла вытянутая малиновая туча, похожая с одного конца на кошачий хвост, а с другого – на дым от сбитого истребителя. Диск в проигрывателе стал заедать. Обрывки звуков вместо песен. Татьяна Борисовна раздражённо стукнула несколько раз по передней панели барахлящего прибора. Не помогло.
Отворачиваюсь к окну. Воздух бьёт в небольшую щель.
– На светофоре направо.
Вот уже сворачиваем в наш маленький посёлок из пяти домов. Первым стоит бетонный замок Ивана Ивановича.
– Нехилые домики, – комментирует Татьяна Борисовна.
– У некоторых… – отвечаю я.
Мой дом, четвёртый по счёту, существенно уступает размерами бетонному замку. Кроме того, мой дом из дерева. Недолговечный материал по понятиям крепких хозяев, рассчитывающих прожить на Земле вечно. Надеюсь, Татьяна Борисовна не станет в последний момент заламывать цену из-за того, что мой дом тоже покажется ей «нехилым».
– Здесь остановите, пожалуйста.
– Что, туда нести?! – вскрикивает Татьяна Борисовна, увидев, что дорога к самому дому только строится и последние метров двадцать придётся тащить коробки на себе.
– Туда. Я вашего шефа предупреждал.
– Мне ничего не сказали. Я обычно до лифта доставляю – и баста!
– Помогите на тачке докатить, я один не справлюсь, кто-то должен придерживать.
– Я на каблуках, а у тебя тут колдобины! И вообще, у меня миома, мне нельзя тяжести поднимать! – фыркнула тётя Таня, ковыряя верёвочные узлы длинными, крепкими красными ногтями. Ну и грузчица мне попалась!
Иду к дому за тачкой, рассудив, что безопаснее не спорить. По слухам, эта баба собственного брата пристрелила из-за денег. Мало ли на что она ещё способна. Да и красивый вечер портить не хочется.
Татьяна Борисовна, напротив, изменила своё мнение и, когда я вернулся с тачкой к машине, ворча, предложила помощь. Мы погрузили по одной коробке в тачку и вдвоём легко докатили груз до дома. Я расплатился, прибавив сверху две сотни. Татьяна Борисовна никак на этот жест не отреагировала. Стоя на ступеньках дома, я смотрел, как она вернулась к своей «десятке», завела мотор и под аккомпанемент вновь заработавшего проигрывателя дала задний ход.
Брутальные способы заработка денег сдали позиции, звезда Татьяны Борисовны закатилась. Её всё больше стали атаковать конкуренты, менты и спецслужбы. Ставки взяток возросли. Бассейн пришлось сломать под напором судебных органов. Одна за другой продались квартиры – не хватало денег на закрытие нескольких уголовных дел. Наташка увлеклась героином, наши пути стали расходиться. Лет восемь назад до меня дошёл слух, что Наташка ширнулась на пару с одной девицей и у той остановилось сердце. Наташка просидела в отключке целые сутки и не смогла вызвать «скорую». Чтобы прижать Татьяну Борисовну, менты решили впаять Наташке срок за «умышленное неоказание помощи умирающему». Тётя Таня раздумывать не стала, купила Наташке билет до Малаги и запретила возвращаться. С тех пор ничего о ней не слышно…