Филип Хосе Фармер, Дэйн Хелсторм, Аллен Стил, Майк Резник, Барри Молзберг, Филлип Дженнингс, Гарри Тертлдав, Эд Горман

Легенды Мира Реки

(Мир реки — 6)

Филип Фармер

Через темную реку

Фармер продолжает забавляться. На сей раз он отследил свое генеалогическое дерево и подвёл к тому, что его предки имели непосредственное отношение к Миру Реки.
1

Как? Ты прописывал лимонный сок, чтобы лечить холеру? Ты вылечивал детей, которые не могли дышать так долго, что их личики становились синего цвета? И молодых женщин в истерическом припадке? Ты засовывал свой мизинец им в задний проход? Presto! Changeo! И они навсегда избавлялись от инфантилизма и от раздражения кожи?

— Что? Вы ищете женщину, которая, как предполагают, родила ребенка где-то на Реке? Ребенка? В этом мире, где все стерильны и ни одна женщина не забеременела? И вы верите, что это правда? А как насчет того, чтобы купить Бруклинский мост?

— Нет? Тогда как же насчет осколка от Истинного Креста? Ха-ха-ха! И вы верите, что этот ребенок, полученный в результате партеногенеза, — Иисус Христос, родившийся снова, чтобы спасти нас, жителей Долины? И вы пустились в путь вверх по Реке, чтобы найти этого младенца? Да за кого вы себя считаете? За одного из Троих Волхвов? Ха-ха! Вот потому-то доктор Эндрю Пэкстон Дэвис не останавливался подолгу ни на одном месте, пока его не задержал Ивар Бескостный. Он бродил по Верхней Долине, редко останавливаясь, точно как на Земле, где он был бродягой из бродяг. В 1800-х в ранних 1900-х он бродил по многим городам Соединенных Штатов, Там он читал лекции и практиковался в своем искусстве врачевания, а иногда основывал колледжи по остеопатии. Денвер, Колорадо, Куинси, Миссури, Питтсбург, Пенсильвания, Цинциннати, Огайо, Лафайетт и Индиаполис, Индиана, Даллас и Корсикана, Техас, Бэйкер Сити, Орегон, Лос-Анджелес, Калифорния — и многие другие места. Потом он основал невропатию, эклектическую дисциплину лечения. В ней соединились все лучшие черты остеопатии, хиропрактики, магнетизма, гомеопатии и других систем безлекарственной медицины. Он пропагандировал это вдохновленное Богом Евангелие по всей стране. И написал четыре толстые книги, которыми пользовались остеопаты и офтальмологи и читались многими лечащими наложением рук по всем Соединенным Штатам.

— Из хождения взад и вперед по Земле и из бродяжничества вверх и вниз по ней. Это был ответ Сатаны Богу, когда Он спросил:

— Откуда ты взялся? Так нужно было бы сказать и об Эндрю Пэкстоне Дэвисе. Но Дэвис чувствовал отвращение к Сатане, примером для него был Иов, который «был совершенен и прям, и тем, кто боялся Бога и сторонился зла». С тех пор, как Дэвис проснулся в Мире Реки, он страдал от мучений Иова. Все же, он не колебался в своей вере больше, чем Иов. Должно быть, этот мир сотворил Бог, но Великий Искуситель тоже здесь присутствовал. Для того чтобы это понять, достаточно взглянуть на здешних жителей. Жители Мира Реки чаще всего видели во сне потерянную Землю. Единственным исключением был кошмар о массовом воскрешении в День Великого Крика, когда все мертвые кричали одновременно. Ну и звук должен был получиться! Доктор Эндрю Пэкстон Дэвис часто просыпался, испуская стоны, иной раз крики, стряхивая с себя этот кошмар. Но бывало, что он видел другой сон, который расстраивал его куда больше. Например, ранним и все еще темным утром пятой годовщины Дня, он болезненно очнулся от внушенного Миром Реки кошмара. Не ужас, но стыд и унижение написали сценарий для этого драматического сна. Он получил диплом доктора медицины в медицинском Колледже Раша в Чикаго в 1867 году. Но, много лет проработав врачом в сельских местностях Иллинойса и Индианы, он стал недоволен своей практикой. Он всегда был правдоискателем, а тут убедился, что новая наука и искусство лечения, установленные доктором Эндрю Тэйлором Стиллом, повсюду пробивает себе дорогу. Дэвис был одним из первых, кто закончил обучение в заново открытой школе остеопатии в Кирксвилле, Миссури, в 1893 году. Но, в результате исследований и исканий, он решил, что одной остеопатии недостаточно. Отсюда — его собственная наука и учрежденный им колледж невропатии в Лос-Анджелесе. Когда он умер в возрасте восьмидесяти четырех лет от рака желудка — в его кошмарах повторялась в том числе и та долгая агония — он все еще был главой процветающего медицинского учреждения. Однако медицинская наука значительно усовершенствовалась со времени его рождения в 1835 до его смерти в 1919 году. И далее она развивалась с невероятной скоростью. Люди из последних лет двадцатого столетия, информировавшие его об этом, рассказывали Дэвису такие вещи, которые звучали чем-то вроде фантастических романов Г. Д. Уэллса. Тем не менее, в течение первых двух лет его пребывания в Мире Реки он с гордостью рассказывал врачам, которых встречал, о своих знаниях и свершениях. Он также укрепился в вере в новое рождение Спасителя. Так много людей над ним смеялось, что он сделался крайне осторожным в своих рассказах докторам медицины о том, что практиковал искусство излечения. Он хотел бы стать столь же скрытным и в откровенностях о своей задаче непрофессионалам. Но как он смог бы найти Святую Мать и Святое Дитя, если бы Дэвис не рассказывал людям о том, как он их ищет? Этим утром Дэвис проснулся и лежал весь в поту, причиной которого вовсе не была температура. Через некоторое время он смутно припомнил один сон, предшествующий тому сну, который вызывал насмешки и глумление. Он стоял на вершине холма возле башни и как раз начал спускаться с холма, когда услышал, что его зовет король. Дэвис обернулся и посмотрел вверх сквозь сумерки, которые окутывали все его сны. С вершины башни на него пристально смотрел Ивар Бескостный. Как обычно, король слегка улыбается. Рядом с королем Энн Пуллен, королева не только страны Ивара, но и всех шлюх всего мира, высунулась в пространство с верхней стены. Ее обнаженные груди свисали над вершиной камня. Потом она подняла одну грудь и швырнула в Дэвиса. Внезапно рядом с этими двумя появился Шарко Стряпчий. Шарко, человек, который был бы невероятно несчастен, если бы мог понять, как он отвратителен. Но Шарко неспособен был вообразить, чтобы он мог кому-то не понравиться. Ему не раз давали прочные доказательства: пинки, шлепки, проклятия — в том, что его любят вовсе не все, не раз его жестоко избивали. Все же его ум не воспринимал этих доказательств, а хранил свой собственный образ неоспоримым и несокрушимым. Эти трое были самыми значительными существами во время пребывания Дэвиса на земле Ивара. Он хотел бы посадить их в ракету и выстрелить ими куда-нибудь в звезды. Таким образом он бы предохранил их от нового возрождения где-нибудь на Реке — а тем самым, избежал бы новой встречи с ними. Кроме как в своих кошмарах, разумеется. Позже, через несколько часов после рассвета, Дэвис поднимался на холм к башне, закончив рыбную ловлю в Реке. Он ничего не поймал и потому был в дурном настроении. Вот тут-то он и встретил сумасшедшего, наряженного клоуном.

— Доктор Фаустролл, мы полагаем? Человек, говоривший до странного ровным голосом, протягивал невидимую визитную карточку. Дэвис посмотрел на кончики большого и указательного пальцев, как будто бы этот человек действительно держал в них визитную карточку.

— Отпечатана огненными буквами, — объяснил этот человек. — Но, чтобы их увидеть, вы должны обладать огненным сердцем. Однако же, воображаемые овалы лучше всего видны в воображаемом неосвещенном треугольнике. Чем темнее место, тем ярче высвечивается шрифт. Как вы могли заметить, теперь утро, и солнце вполне ярко светит. По крайней мере, так кажется. Этот тип, как все нездоровые люди Земли, должен был быть воскрешен без малейших следов умственного заболевания, которым он страдал на Земле. Но он опять сошел с ума. На его лбу было начертано что-то вроде каких-то математических формул. Круги у глаз раскрашены желтым, а нос — черным. На верхней губе нарисованы зеленые усы. Рот покрыт ярко-красной губной помадой. На груди красовался вытатуированный голубой вопросительный знак. К веревке, свисающей с плеча и до самого живота, привязана сушеная рыба. Его длинные, густые и очень черные волосы были уложены в форме птичьего гнезда, и прическа держалась, слепленная серой грязью. А когда этот человек наклонил голову, стала видна верхняя часть яйца в этом гнезде. Дэвис легко смог его увидеть, потому что незнакомец был меньше ростом, чем он. От движения головы яйцо не скатилось. Значит, оно, должно быть, приклеено рыбьим клеем к макушке. Деревянное раскрашенное псевдо-яйцо, понял Дэвис, предназначено для того, чтобы думали, будто его снесла кукушка. Вполне уместно. Незнакомец, безусловно, был кукушкой. Единственной одеждой этого клоуна было большое зеленое полотенце, обвязанное вокруг бедер. Серый цилиндр его грааля помещался повыше босой ступни. У большинства людей были мешки из рыбьей кожи, вмещавшие нехитрые пожитки. Мешка у этого типа не было, он обходился даже без оружия. Зато нес бамбуковую удочку. Незнакомец сообщил:

— На Земле мы были король Убу. Здесь мы доктор Фаустролл. Мы действительно заслужили этого повышения. Кто знает? Возможно, мы еще заработаем себе путь на самый верх и сделаемся Богом — по крайней мере, займем его пустующий трон. А в настоящий момент мы — патафизик, доктор патафизических наук, к вашим услугам. Это не особенно удобная степень, в некотором смысле, но во всех смыслах это степень высокая, она включает Фаренгейта и Келвина. Он начал укладывать свою воображаемую карточку в воображаемый карман воображаемого пиджака. Дэвис сказал:

— Я ее возьму, — и протянул руку. Если отнестись к этому патафизику с юмором, чем бы ни была эта наука, это, по крайней мере, предотвратит его враждебное отношение. Дэвис поднял свою руку к обнаженной груди, чтобы изобразить, будто достает визитную карточку из внутреннего кармана пиджака. Он протянул ее:

— Эндрю Пакстон Дэвис, доктор медицины, Оф. Д., Н.Д:, Д.О., Д.Ц.

— А где же остальной алфавит? — спросил Фаустролл, все еще придерживаясь ровного тона голоса. Но притворился, будто взял карточку, прочел ее, затем положил в свой пиджак.

— Я сварил из него суп, — ответил Дэвис. Его голубые глаза подмигнули. Карие глаза доктора Фаустролла повторили подмигивание, он улыбнулся:

— Теперь, если вы будете так добры, чтобы проводить нас к правителю этого места, неважно, как ее — или его — имя, мы представимся, и, возможно, представим более, чём единственную нашу личность, и попросим места — или мест. Дэвис вздрогнул:

— Как? Вы не знаете, где находитесь? Стража вас не остановила? Как же вы прошли мимо них? Доктор Фаустролл указал на невидимый предмет у своей правой ноги:

— Мы пронесли нас через границу в нашем чемодане. Стража его не заметила. Была полночь и облачно. Кроме того, мы дремали.

— Это должен быть очень большой чемодан, если вы в него поместились. Все вы?

— Он очень маленький, но там достаточно места для нас и для нашей совести, — объяснил доктор Фаустролл. — Мы вынимаем совесть из чемодана только тогда, когда намерены ею воспользоваться, что случается не часто. Или когда ее нужно проветрить. Он поднял грааль одной рукой, а другой — удочку. Дэвис прикрутил к талии полотенце и взялся за рукоятку своего граальчика. Его хорошее настроение испарилось. Этот тип начинал ему надоедать, а Дэвису не хотелось опаздывать на свидание с королем. Приняв серьезный вид, он сказал:

— На вашем месте я бы выбрался из этого места как можно быстрее и незаметнее. Если вы этого не сделаете, вы будете работать вместе с теми несчастными — вон там. Он показал на берег Реки. Фаустролл повернулся, чтобы внимательно рассмотреть массу потеющих, изможденных, орущих мужчин и женщин. Казавшиеся крошечными фигурками на таком расстоянии, они изо всех сил старались втащить или втолкнуть в Реку при помощи бревен с приделанными к ним колесами необработанный блок гранита в форме куба и размером с хорошее бунгало. Передняя стенка гранита стояла на двух деревянных катках, обильно смазанных рыбьим жиром, таким образом блок погружали в воду.

— Они строят пирамиду под поверхностью Реки? — предположил Фаустролл.

— Неужели вы должны нести такую бессмыслицу? — рассердился Дэвис. — А почему вы не спрашиваете, зачем я даю вам совет убираться отсюда со всей возможной быстротой, с какой только ваши ноги могут вас унести?.. То есть, если вы на это способны, в чем я сильно сомневаюсь.

— Не существует такая вещь, как бессмыслица, — не согласился Фаустролл. — На самом деле то, что вы называете бессмыслицей, содержит куда больше смысла, чем то, что вы называете смыслом. Или, возможно, не существует такой конкретной абстракции, которую мы обозначаем термином — смысл. Но ведь если нет смысла, так нет и бессмыслицы. Мы сказали.

2

Дэвис вдохнул:

— Если вы не возражаете рискнуть тем, чтобы попасть в рабство, и, возможно, подвергнуться пыткам, пошли со мной. Не говорите же, что я не пытался вас предупредить. Они стояли на краю покрытой травой, точно ковром, равнины. Теперь они начали подниматься по склону подножья холмов. Дэвис, рыжеволосый человек среднего роста и правильного сложения, за исключением слишком больших рук, вел своего спутника. Сумасшедший шел медленно, потому что он изучал окружающую местность. Хотя горы поднимались прямо до высоты в двадцать тысяч футов, холмы шириной в милю и такой же ширины должны по обе стороны Реки шириной в милю были типичны для большей части русла Реки, но не такова была человеческая деятельность. Многие мужчины и женщины вырезали большие блоки камня из вертикальной поверхности горы и спускали их с подножья. — Трава на пути тяжелых предметов была сокрушена, почва помята. Но трава была такая жесткая, что она не гибла. Недалеко от нижнего края основания горы лежали дополнительные дубовые бревна на колесах, предназначенные для того, чтобы передвигать блоки через долину. Посередине долины несколько групп людей затягивали веревки, повязанные вокруг блоков, а другие люди суетились у задней стороны блоков. Когда их притащат к краю Реки, их поместят на колеса и спустят в воду. Как в большинстве мест, за несколько ярдов от берегов Река была мелкой, а берега всего на несколько дюймов возвышались над Рекой. А затем уровень дна внезапно опускался, точно скала, по крайней мере, на милю вниз, где находилось самое дно, где водилось множество рыб самых странных видов. Не только берег кишел людьми, но и сама Река была полна кораблей и лодок, маленьких и больших. И два громадных деревянных крана на берегу были близки к завершению. На другом берегу Реки происходило то же самое. Даже за то время, пока Фаустролл наблюдал, два гигантских каменных блока на той стороне соскользнули с колес в воду и исчезли. В потревоженной воде образовалось множество пузырей, которые лопались. Внезапно Фаустролл догнал Дэвиса.

— Мы не делаем выводов поспешными скачками, — заметил он, — и даже не подходим к ним шагом. Но нам кажется, что это рабочие пытаются заполнить Реку. И не особенно в этом преуспевают.

— Дамбу строят, — объяснил Дэвис. Он ускорил шаг. — Ивар и тот, другой дурень на том берегу, король Арпад, намерены загородить течение каменными блоками, даже если это займет у них сто лет. Тогда они смогут препятствовать любым судам проскальзывать мимо стражи ночью. И еще они будут брать пошлину с торговых судов, плавающих вверх и вниз по Реке мимо этого места. А еще Ивар думает, что он сможет прорваться через горы к противоположной стороне долины. Он захватит страну на той стороне и будет ею править. А для торговли с другой стороной будет использовать туннель. И еще у Ивара есть мечта, что прорубание туннелей поможет открыть большие месторождения железа. Гордость идет перед неудачей. Он будет страдать участью известного Нимрода, который построил Вавилонскую башню, считая, что сможет завоевать хозяев неба…

— Как же им удается резать гранит кремневыми инструментами? — удивился Фаустролл.

— А им и не удается. Но эта территория благословенна — или проклята — подземными залежами меди и олова. Это единственное месторождение на тысячи миль в любую сторону отсюда. Ивар и его армия викингов и франков захватили эти земли три года назад, вот почему у него есть бронзовые инструменты и оружие. Поднимаясь на холм, они услышали громкий взрыв — это взорвали скалу черным порохом. Когда они остановились на вершине, они услышали громкий звон. Под ними, за небольшой долиной, виднелся более высокий холм, на вершине его стояла большая круглая башня из гранитных блоков. Ее основание окружал ров. Под ними двоими в долине виделись кузницы, литейные мастерские, большие плавильни для изготовления руды, содержащей олово и медь, и круглые бамбуковые хижины, где жили рабочие, с крышами конической формы из листьев. Грохот, жара и вонь удушающей волной прокатились по двум наблюдателям.

— Люди притащили с собой с земли ад в это прекрасное место, — сказал Фаустролл. — Им бы искать духовного прогресса, а не материальных выгод и завоеваний. Вот почему, как мы верим, нас поместили в это чистилище. Конечно же, без науки патафизики им не удастся выполнить свою задачу. С другой стороны, влево или вправо, нам неизвестно, не получилось ли это все случайно. Но случайное не обязательно означает бессмыслицу. Дэвис фыркнул, выразив свое презрение к этому замечанию.

— И что же такое патафизика? — спросил он.

— Друг наш и собрат-доктор, давайте-ка заполним брешь, образованную нашим разговором и нападкам на определение патафизики. Почти невозможная задача, ибо патафизика не может быть объяснена не в патафизических терминах. Патафизика — это наука о реальности, находящейся за пределами метафизики. Она лежит настолько далеко от метафизики, как метафизика лежит за пределами физики — в одном направлении, или в другом, или, возможно, еще в каком-нибудь. Патафизика — наука особая, о законах, управляющих исключениями. Улавливаете мою мысль до сих пор? Дэвис только закатил глаза.

— Патафизика, обратите внимание, может быть центром материи, патафизика — наука о воображаемых решениях. Но только воображаемые решения реальны. Дэвис простонал, как будто получил легкий удар ниже пояса.

— Для патафизики все предметы равны, — продолжал Фаустролл. — Патафизика, некоторым образом, наука хладнокровная. И это тоже — главный вопрос, по крайней мере, один из них. То есть, все предметы патафизичны. И все же — немногие люди занимаются патафизикой.

— И вы хотите, чтобы я это понял? — спросил Дэвис.

— Не сразу. Возможно, никогда. И вот — последний замок, который требуется завоевать. За пределами патафизики нет ничего. Это последняя инстанция.

— Что означает? Фаустролл проигнорировал этот вопрос. Вместо этого он провозгласил:

— Она позволяет каждому мужчине, каждой женщине прожить свою собственную жизнь как исключение, не руководствуясь никакими законами, кроме как его (ее) собственными.

— Анархия? Так вы анархист?

— Оглянитесь вокруг. Мир был создан для анархии. Мы не нуждаемся ни в какой власти, кроме своей собственной. И все же люди не позволят нам быть, анархистами — пока что.

— Скажите это Ивару, — посоветовал Дэвис. Он засмеялся, потом добавил: — Хотел бы я увидеть его физиономию, когда вы будете ему это втолковывать.

— А-а, но что вы скажете о мозгах, прячущихся за этой физиономией? Есть у него мозги?

— О, мозги у него есть! Но его мотивы, приятель, его мотивы! Они опустились с холма и затем поднялись на вершину другого, более крутого и высокого, чем предыдущие. Мост опустился, но у его внешнего конца оказалось много солдат. Большинство из них играли в настольные игры или в кости, вырезанные из рыбьих. Некоторые наблюдали за состязаниями по борьбе и шуточные поединки. Их конические бронзовые шлемы опускались до самого носа и покрывали частично щеки. Несколько человек щеголяли кольчугами, сделанными из бронзы или соединенных вместе деревянных колец. Все были вооружены мечами и кинжалами, у многих были копья. Кожаные щиты, обшитые бронзой, стояли рядом с ними. У специальной деревянной стойки находились тисовые луки и колчаны, полные стрел с бронзовыми наконечниками. Некоторые солдаты говорили между собой на эсперанто, другие — на варварских языках. Часовые по обе стороны от моста не сделали никакой попытки остановить этих двоих. Дэвис сказал:

— Я королевский остеопат, к королю Ивару. Так как вы со мной, они понимают, что на вас нападать не надо.

— Я люблю, когда на меня нападают, — обиделся Фаустролл. — Кстати, что значит — остеопат?

— Вы никогда не слышали об остеопатии? — Дэвис приподнял свои рыжеватые брови? — Когда вы умерли?

— В День Всех Святых, хотя я не святой в католическом смысле этого слова, в 1907 году. В Париже, который, возможно, вы слышали, находится во Франции, кто знает, на расстоянии скольких световых лет отсюда? Дэвис сказал только: «А-а!» Это объясняло безумие и вырождение. Он был французом, и, возможно, богемным художником, одним из тех аморальных безбожников, бедолаг, бесчинствующих в трущобах Монмартра или на Левом берегу, или еще где угодно, где только процветала подобная низменная жизнь. Один из этих дадаистов, или сюрреалистов, или кубистов, или как там их называют, чья безумная живопись, скульптура и писанина ясно показывали, что их создатели насквозь прогнили от греха и сифилиса. В этом мире никакого сифилиса не было, зато греха хоть отбавляй.

— А мой вопрос? — напомнил Фаустролл.

— Ах, да! Во-первых — это система лечения заболеваний, она основана на распространенной вере в то, что большинство болезней происходят от давления смещенных костей на нервы и тому подобное. Остеопаты борются с травматическим давлением тем, что устанавливают правильное давление. Разумеется, в ней гораздо больше всего; чем только это. Вообще-то мне редко приходится лечить короля от чего-то серьезного, у него великолепное физическое здоровье. Можно так выразиться, что он держит меня — держит в рабстве, так будет точнее, — как королевского массажиста. Фаустролл поднял брови и спросил:

— Горечь? Недовольство? Ваша душа, она исходит желчью? Дэвис не ответил. Они прошли большую прихожую и поднялись по каменным ступеням узкой винтовой лестницы на второй этаж. Пройдя через маленькую комнатку, они ступили в очень большую, высотой в два этажа и очень прохладную. Бесчисленные отверстия в стенах пропускали сюда достаточно света, но сосновые факелы и лампы на рыбьем жире делали комнату наряднее. В центре на возвышении стоял длинный дубовый стол. Вдоль него расставлены были дубовые стулья с высокими спинками с резными изображениями норвежских символов, богов, богинь, змей, троллей, чудовищ и людей. Другие столы, поменьше, располагались вокруг большого, а в западной стене находился громадный очаг. Стены украшены были щитами, оружием и большим количеством черепов. Около десятка мужчин и женщин стояли в ряд, ведущий к громадного сложения мужчине, сидящем на стуле. Сбоку о его стул опиралась дубовая рукоятка бронзового топора.

— Просители и жалобщики, — тихим голосом объяснил Дэвис Фаустроллу. — И преступники.

— А-а, — пробурчал Фаустролл. — Человек с Топором! — И добавил: — Название одной из наших поэм. Он показал на красивую блондинку с обнаженными грудями, сидящую на стуле с высокой спинкой за несколько футов от королевского трона.

— А она?

— Королева Энн, первая кобылица в стойле Ивара, — тихо объяснил Дэвис. — Не сердите ее. У этой потаскушки адский темперамент. Ивар Бескостный, сын полулегендарного Рагнара Волосатая Задница, бывшего премьером-супергероем эры викингов, поднялся со стула. В нем было, по меньшей мере, шесть футов шесть дюймов роста. Поскольку единственной его одеждой было голубое, как море, полотенце, его массивные плечи, руки, грудь, ноги и плоский перевязанный веревкой живот были открыты. Несмотря на его величину, из-за его быстрых и грациозных движений он больше напоминал пантеру, чем льва. Единственным его украшением была широкая бронзовая лента вокруг правого предплечья. На ней были изображены три охотничьих рога, соединявшиеся вместе мундштуками и образовывающие трехногую фигуру. Трискелион был священный символ величайшего из северных богов, Одина. Длинные, волнистые, цвета красной бронзы волосы Ивара ниспадали на его очень широкие плечи. Его лицо во времена земной жизни Дэвиса называли бы «имеющим суровую красоту». Было, однако, в нем что-то коварное. Хотя Дэвис и не смог бы определить эту черту, которая заставляла его вспоминать о Братце Лисе, он всегда видел перед собой этого персонажа, когда перед ним был король. Ивар не был единственным военачальником девятого столетия после Рождества Христова во время датского вторжения в Англию. Там правило много местных королей, но обычно английские ораторы двадцатого века знали имя единственного из них. Это был Альфред, которого более поздние поколения будут называть Великим, хотя его сын и внук не меньше заслуживали этого звания. Хотя Альфред спас Уэссекс от завоевания, он не остановил датчан от того, чтобы они захватили большую часть остальной Англии. Ивар был мастером-стратегом в первых датских армиях. Позже он сделался со-королем Дублина вместе с великим норвежским воином-победителем, Олафом Белым. Но династия Ивара правила Дублином в течение многих поколений. Когда Дэвис и Фаустролл приблизились к королю, Дэвис тихонько предупредил;

— Только не называй его Бескостным. Никто не может назвать его так прямо в лицо, чтобы не пожалеть об этом. Можешь называть его Иваром, хотя, как он мне поведал, в Норвегии его эпохи его имя было Ингвар. Языки меняются: Ингвар стал Иваром. Его прозвище в старой Норвегии было — Беспощадный, но на их языке это звучало похоже на «Бескостный». Более поздние поколения переиначили его прозвище. Но не называй его и «Беспощадным». Если же назовешь, ты обнаружишь, почему его так прозвали.

3

Доктор Дэвис был удивлен. Он был уверен, что король сейчас же погонит гротескно раскрашенного и болтающего чепуху француза в загородку для рабов. Вместо этого Ивар велел Дэвису приготовить помещение в башне для Фаустролла, хорошее помещение, не какую-нибудь крошечную и бедную каморку.

— Его научили боги, и он святой. И я нахожу, что он интересен. Последи, чтобы о нем как следует позаботились, и приведи его сегодня вечером на пир. Хотя эта обязанность была привилегией королевского стюарда, Дэвис не стал возражать. И даже не спросил Ивара, что он имел в виду, ссылаясь на богов. На Земле Ивар был высоким жрецом скандинавского бога Одина и продолжал ему служить, пока за несколько лет до смерти не был крещен и не перешел в христианскую веру. Дэвис считал, — возможно, этот напоминающий лиса датчанин решил, что ему не повредит это сделать. Ивар был человеком, способным использовать все лазейки. Но после того, как он воскрес на Реке, викинг отверг обе религии. Тем не менее, на него до сих пор оказывали влияние обе, но куда сильнее та вера, которой он придерживался большую часть жизни. Ивар отдал свое распоряжение на родном языке, вместо эсперанто. Ивар называл эсперанто «этот монотонный, регулярный, скрипучий и грубый язык». Дэвис достаточно хорошо выучил древненорвежский, чтобы общаться с ним. Две трети говорящих на этом языке происходили из Дублина, где Ивар был королем викингской твердыни, пока он не умер в 873 году. Но большинство из этих людей были наполовину ирландцами, и на них в одинаковой степени влияли германский норвежский и кельтский гэльский. На последнем Дэвис умел говорить, хотя не так хорошо, как по-норвежски. Так как франки составляли одну четвертую населения Йварова королевства, будучи возвращены к жизни на той же территории, что и датчане, Дэвис немного знал и этот язык. Франки явились сюда из эпохи Хлодвига (умер в 511 г. н. э., в Париже), известный последующим поколениям как Кловис I. Он был королем западных, или салианских франков и завоевателем северной части римской провинции галлов. Эндрю Дэвис и Энн Пуллен, королева Ивара, были единственными англо-говорящими людьми в этом королевстве, кроме нескольких рабов. Дэвис разговаривал с ней только тогда, когда не мог этого избежать. Это бывало нечасто, потому что она любила, чтобы он постоянно давал ей сеансы лечения, во время которых она делала все, что могла, чтобы расстроить его подробными историями многочисленных своих сексуальных встреч и извращений. И она нагло настаивала на том, чтобы он массировал ее груди. Дэвис отказался делать это и нашел поддержку у Ивара, которого, кажется, развлекала эта ситуация. Никогда Энн Пуллен не признавалась Дэвису, что ей известно, с какой силой он ее ненавидит. Оба, однако, прекрасно знали, как каждый из них относится к другому. Единственным препятствием для нее отправить его рабом в Каменоломни был Ивар. Хотя он слегка презирал Дэвиса, в глубине души он его любил. Он и уважал американца за его знания, особенно в области медицины, и любил слушать рассказы Дэвиса о чудесах его эпохи, о стальных лошадях, движущихся при помощи пара, о беспарусных кораблях, о телеграфе и радио, об автомобиле, аэроплане, о громадных состояниях, награбленных американскими баронами и о фантастической водопроводной системе. О чем Дэвис никогда не рассказывал Ивару, так это о том, что говорили ему врачи конца двадцатого столетия, которых он встречал — к его огорчению. То есть, то, что многое из лечения пациентов на Земле, введенного им, было основано на неверной медицинской информации. Однако Дэвис был убежден, что его невропатическое лечение, не использовавшее лекарств, оказало пациентам неизмеримые услуги. Безусловно, уровень их выздоровления был выше, чем у тех пациентов, которые прибегали к традиционным докторам и методам лечения. С другой стороны, врачи допускали, что в области психиатрии, уровень излечения душевнобольных африканскими врачами-колдунами был таким же, как и уровень пациентов психиатрических больниц. Это допущение, считал он, или недооценивало медицину двадцатого века, или переоценивало колдунов-докторов. Некоторые из его информаторов допускали, что большое количество физически больных людей поправляются без помощи врачей, или — могли бы поправиться без таковой. Дэвис объяснял это раскрашенному безумцу по пути в его комнату, хотя его и раздражало то, что ему приходится оправдываться. Фаустролл, кажется, не особенно интересовался. Он только пробормотал:

— Знахари — обманщики. Все обманщики. Единственные истинные целители — это мы, патафизики.

— Я все еще не знаю, что такое патафизика, — сказал Дэвис.

— Она не нуждается ни в каком вербальном объяснении. Только понаблюдайте за нами, переведите наши физические движения и вербальные выражения в свет правды, векторы Я четырехмерной ротации в фоны правдивости.

— Братец, да тебе нужно иметь разумное основание для твоей теории, и ты должен выражать ее в ясных логических терминах!

— Красно твое лицо, но холодно в комнате! Дэвис поднял руки над головой:

— Сдаюсь. Не знаю уж, почему я вообще обращаю внимание на то, что ты говоришь! Мне бы следовало быть поумнее. Все же…

— Все же ты способен оценить, хотя и как в тумане, что истина исходит из моих слов! Ты не хочешь этого признавать, но не можешь не признать. Это хорошо. Большинство безволосых двуногих обезьян не имеет ни намека на это, никак не отзываются. Они, точно тараканы-пруссаки, потерявшие усики, а потому не могут ничего ощущать, пока не уткнутся своими хитиновыми головами в стену. Но шок от столкновения заставляет онеметь даже более слабые органы, при помощи которых они мыслят. Фаустролл взмахнул своей бамбуковой удочкой в сторону Дэвиса, вынуждая его отступить, чтобы не получить по носу костяным крючком.

— Теперь я пойду поищу жидкие тела для тех, кто дышит жабрами. Фаустролл вышел из комнаты. Дэвис пробормотал ему вслед:

— Надеюсь, пройдет много времени, пока я увижусь с тобой снова. Но Фаустролл был вроде дурной мысли, которую никак нельзя отогнать из головы. Через две секунды он уже снова пробрался в комнату.

— Мы не знаем, какова была история королевского остеопата на Земле, — спохватился Фаустролл, — или каков был твой квест, твой светящийся грааль. Есть один постоянный грааль — это Истина. Но есть и временный, и он может превратиться в постоянный (если вообще имеется что-нибудь постоянное), грааль, или необходимые предметы. Или золотое яблочко — это ответ на вопрос: Кто воскресил нас, поместил нас сюда — и почему? Извини. Это не вопрос, это вопросы. Конечно, ответ может быть и такой, что это вообще не имеет значения. Даже если так, нам бы хотелось знать. И опять-таки, как ты сможешь найти ответы на все эти вопросы, если ты не мог их найти на Земле? Возможно, существа, которые ответственны за этот Мир Реки, знают ответы, которых мы так отчаянно искали на Земле. Мы убеждены, что эти существа из плоти и крови, хотя плоть может не быть протеином, а кровь может не содержать гемоглобина. Не то что Бог, который, если Он и существует, есть дух, и таким образом у него отсутствуют органы для образования звуковых волн, хотя Он, кажется, вполне способен производить гром и молнию и катастрофы, и, таким образом, должен быть способным образовывать собственные приспособления для устной речи, — не то, что Бог, эти существа должны иметь уста и языки, зубы и, некоторым образом, руки. А потому они смогут нам сказать то, о чем мы хотим знать. Если мы сможем их найти. Если они захотят открыться. Это наша теория — а мы никогда не теоретизировали беспомощно — наша теория, что Река со всеми своими поворотами и извивами образует гигантский иероглиф или идеограмму. И он будет, не то что иероглифы древних майя или египтян, его тотчас можно будет понять. Откровение придет со светом понимания, а не с падением звезд луны тогда, когда луна станет кроваво-красной, а планеты расколются, надвое, и не с приходом Зверя, чей номер 666, и всех этих образов, пробужденных Святым Иоанном. Дэвис заговорил куда более горячо, чем рассчитывал:

— Чушь! В нашей первой жизни вера, и только вера имела ответы, вера в божественный труд, как сказано в Библии. Как на Земле, так и здесь.

— Но здесь-то нет Святого Писания!

— Есть — в нашем сознании! — громко возразил Дэвис. — Оно записано здесь! — и он постучал пальцем по виску.

— Как тебе известно, никакая жизнь после жизни, описанная в любой религии, не похожа на эту. Однако мы не спорим. Мы утверждаем истину и движемся дальше, оставляя истину позади себя — но также и неся ее с собой. Но истина достигнута тогда, когда человек перестает размышлять. Это сделать тяжело, признаем. И все же, если мы способны подумать о том, чтобы оставить мысль, мы сумеем перестать думать. Таким образом, когда барьер к постепенному ментальному осознанию сдвинут, молекулы истины проникают в диафрагму.

— Безумие! Чистое безумие! И богохульство! Фаустролл стал выходить из двери. Оглянувшись через плечо, он сказал:

— Мы идем, и все же это иллюзия. Память об этом событии остается в памяти. Так что — мы все еще здесь, мы не ушли. Эндрю Дэвис вздохнул. Ему, конечно, приходилось мириться со многими вещами. И почему он только не дал французу уйти и продолжать свое паломничество вверх по Реке? Почему? Для этого у него были веские причины. Во-первых, если бы француза поймали шатающимся во владениях Ивара, его бы сделали рабом — и, возможно, высекли бы. Во-вторых, если бы он все-таки выбрался из границ королевства, он все-таки не был бы в безопасности от того, что его не поймают через несколько дней. Королевства на протяжении пятидесяти миль вверх по Реке заключили между собой соглашение возвращать рабов в те государства, откуда те сбежали. В-третьих, он мог бы предпринять гарантированно надежный способ освобождения. Но для этого ему нужно совершить самоубийство. И тогда он воскреснет где-нибудь далеко, но мысль о том, чтобы покончить с собой, слишком тяжела, чтобы ее осуществить. Но, хотя сознание его знало, что он будет снова жить, тело отказывалось этому верить. Его клетки яростно сопротивлялись идее самоубийства; они настаивали на том, чтобы выжить. Более того, он отвергал идею самоубийства, хотя она имела вполне рациональную основу. Как христианин он совершит грех, если убьет себя. Все ли это еще грех в Мире Реки? Он сильно в этом сомневался. Но его непредрасположенность к такому концу в течение всей его долгой жизни заставляло Дэвиса действовать так, как если бы это действительно был грех. Кроме того, если бы Дэвис покончил с собой, у него было столько же шансов быть воскрешенным в нижнем течении, сколько и в верхнем. Если бы такое случилось, он был бы вынужден проходить через ту самую территорию, где уже бывал. И его снова могли бы захватить и обратить в рабство в любом из сотни штатов, прежде чем он доберется хотя бы до страны Ивара. Если бы он проснулся далеко выше по Реке, Дэвис оставил бы цель своего квеста позади. И до того, как он дошел бы до самого конца Реки, он так и не узнал бы, то проскочил через место своей цели. И тогда ему придется снова проделать весь путь с самого начала. А что если история о женщине, которая дала жизнь ребенку в долине Реки, была ложной? Нет, этого Дэвис не до пускал. За его исканиями стояла не только вера, но и логика. Этот мир был окончательным испытанием для тех, кто верит в Иисуса как спасителя. Пройди это испытание — и следующая ступень будет настоящим Раем. Или истинным Адом. Церковь Второй Попытки имеет некоторые ложные доктрины, и это — очередная ловушка, расставленная Сатаной. Но Дьявол достаточно изощрен, чтобы просунуть некоторые истинные доктрины среди ложных. Сторонники Второй Попытки не ошибаются, когда претендуют на то, что этот мир предложил всем душам человеческим еще одну возможность очиститься от духовной грязи. Но что эта церковь проглядела или преднамеренно проигнорировала, так это то, что она давала и Сатане вторую возможность заграбастать тех, кто избежал его когтей на Земле. Дэвис посмотрел в широкое сводчатое застекленное окно. С высоты, на которой он находился, он мог видеть холмы, равнину и Реку, а также холмы, равнину и горы на противоположном берегу. Арпад (умер в 907 году н. э.) правил территорией длиной в двенадцать миль. Он был вождем семи монгольских племен, называемых мадьярами, которые оставили бассейн реки Дон в 889 году н. э., те места, где расположится впоследствии Россия, и мигрировали к западу, к Паннойнийской равнине. Это была область, которая впоследствии станет Венгрией. Арпад воскрес среди того населения, которое было частично древними аккадами, а частично юго-восточными азиатами из каменного века, и еще с десятью процентами самых различных людей. Хотя он был мадьяр, принадлежа к меньшинству здешнего населения, он стал королем благодаря силе его личности и своим безжалостным методам. Арпад был союзником Ивара, и кроме того партнером по проекту дамбы. Его рабы трудились дольше и в более тяжелых условиях, и с ними обращались куда более жестоко, чем с рабами Ивара. Норвежец не был так свиреп и более великодушно обращался с рабами. Он не хотел доводить их до восстания или до самоубийства. Рабы Арпада бунтовали дважды, и число самоубийств было среди них гораздо выше, чем среди рабов Ивара. Кроме того, Ивар не доверял Арпаду. Этого следовало ожидать. Ивар не доверял никому, и у него были причины не полагаться на мадьяра. Его шпионы докладывали ему, что Арпад в пьяном виде хвастался — а пьяным он бывал частенько — что убьет Ивара, как только дамба будет построена. Если норвежец и собирался прибегнуть к оружию и убить Арпада первым, он об этом молчал. Хотя временами он сильно пил, но язык свой придерживал. По крайней мере, он исходил из интересов государства. Дэвис же был убежден, что один из двух королей не собирается ждать окончания работ по строительству дамбы. Когда-нибудь, возможно, в течение двух последующих лет, один из них нападет на другого. Дэвис, по принципу, что из двух зол следует выбирать меньшее, надеялся, что Ивар одержит верх. В идеале, хорошо бы, чтоб каждый из них сверг другого. Что бы там ни случилось, Дэвис намеревался бежать с этой территории в сумятице битвы.

4

Должно быть, Дэвис смотрел в окно дольше, чем ему казалось. Фаустролл покинул башню и спускался с холма, держа удочку на плече. И за несколько шагов позади него пробиралась неизбежная шпионка. Женщина по имени Гроа. Она тоже несла удочку, и Дэвис наблюдал, как она позвала француза. Тот остановился, и они начали беседовать. Через минуту они уже шагали к Реке бок о бок. Гроа была рыжеволосая красавица, дочь норвежского викинга из девятого столетия, Торстейна Рыжего, сына Олафа белого, и странной женщины Ауд Глубокомысленной. Торстейн был убит в сражении после того, как завоевал северную часть Шотландии. Именно это событие заставило Ауд эмигрировать в Исландию и сделаться предшественницей большинства исландцев двадцатого века. Без сомнения, Торстейн жил где-то на Реке и воевал с какими-нибудь врагами, пытаясь захватить над ними власть — или, в ином случае, он воевал, чтобы не дать врагу власти над собой. Власть была главной действующей силой человечества на Земле. Как на земле, так и здесь. До сих пор. Пока Спаситель, — Спасительница? — не вырастет и не выполнит волю Божию над Его созданиями. Должно быть, Ивар приказал Гроа, чтобы она завлекла француза. Ей требовалось узнать, правдива ли его история. Хотя король, казалось бы, принял Фаустролла как имеющего для него ценность, он, наверное, задавал себе вопрос, не послан ли этот человек Арпадом, чтобы убить его. Гроа его испытает, прощупает и, если будет необходимо, пойдет на то, чтобы переспать с ним. Она — похотливая бабенка. После она обо всем доложит Ивару. Дэвис вздохнул. Что за жизнь эта жизнь после смерти! Почему нельзя устроить так, чтобы каждый жил в мире и доверии. Если уж люди не могут все полюбить друг друга, они могли бы, по крайней мере, быть терпимыми. Нет, они не способны на это по той же причине, по какой не могли так жить на Земле. Это в натуре у Homo Sapiens. Во всяком случае, в натуре большинства мужчин и женщин. Но… здесь их условия так отличаются от земных! Все! Так устроено, что никто не должен тяжко трудиться ради хлеба насущного, никто не нуждался в доме и прочих предметах первой необходимости. Если бы люди могли все быть пацифистами, если бы они были честными и сочувствовали друг другу, не нужно было бы, чтобы ими управляли другие. А француз-то прав, хотя Дэвису не хотелось бы признаваться в этом даже самому себе. Предоставленная новому типу людей, анархия могла бы здесь быть полезной. Очевидно, кто бы ни поместил сюда человечество, он устроил Долину Реки так, что люди, не нуждаясь в том, чтобы проводить много времени за работой, имели достаточно времени, чтобы совершенствовать себя духовно. Но только те, кому-то понятно, стали бы совершенствовать себя, изменились бы к лучшему и дошли бы до любой стадии, которую приготовил для них Кто-то. Этот Кто-то, однако, должен быть Бог. Дэвис в этом ни капли не сомневался, для него вовсе не было тайной идентификация создателя этого места. Большой тайной было только то, почему он устроил этот промежуточный дом для однажды умерших вместо райского обиталища, описанного в Библии. Для себя Дэвис допускал, что Библия довольно туманно описывала особенности этого убежища для спасенных, для святых. Она куда конкретнее относительно жилища грешников, проклятых. Почему же, если столь многие люди ропщут, Бог не дал им какого-то утешения? Какого-то знака? Какого-то маяка, к которому люди могли ринуться как мотыльки могут лететь к свету? Хотя это и не лучшее из сравнений, теперь Дэвису оно пришло на ум. В любом случае, где знак, маяк, писание в небесах? Дэвис знал. Это рождение ребенка у девственницы. В мире, где мужчины и женщины стерильны, одна женщина составила исключение. Она забеременела от Святого Духа и зачала. Бог совершил чудо. Младенец, как говорили, женского пола. Сначала, услышав это, Дэвис был шокирован. Но, спокойно поразмышляв на эту тему и призвав на помощь логику, попытавшись преодолеть свое первоначальное представление, он сделал вывод, что не следует расстраиваться или лезть на рожон. На Земле Спаситель был мужчиной. Здесь — женщина. Почему бы и нет? Бог справедлив, а он, Дэвис, кто такой, чтобы допрашивать Божественное Существо?

— Дэвис! — позвал его сзади грубый голос. Он подскочил и резко крутанулся, больно ударившись головой. На пороге стоял Шарко-крючкотвор, вечный и верный раб, о ком Дэвис грезил ночью.

— Подними свою задницу, Дэвис! Великая Блудница Вавилонская желает, чтобы ты провел с ней сеанс лечения! Живо!

— Вот скажу я королеве, как ты о ней отзываешься, — пообещал Дэвис. Он вовсе не собирался этого делать, просто хотел посмотреть, как побледнеет этот льстивый тип. Что он и сделал.

— А, так она тебе не поверит, — сказал раб. — Она терпеть тебя не может. Скорее уж мне поверит, чем тебе. Да и сомневаюсь я, чтобы она была оскорблена. Примет это за комплимент.

— Если бы это не было противно моей натуре, я дал бы тебе сапогом в зад, — заметил Дэвис. Раб, цвет лица которого восстановился, фыркнул, повернулся и, хромая, начал спускаться в зал. Дэвис вышел из комнаты. Он наблюдал за этим человеком, спускаясь вслед за ним. Хотя Шарко был воскрешен в возрасте своих двадцати пяти лет, а зрение его восстановилось до единицы, теперь он представлял собой настоящую развалину. Сломанная в нескольких местах правая нога никак не срасталась, нос его так и не восстановился после того, как сместилась переносица. Он не мог как следует дышать из-за своего носа и из-за того, что у него все еще были смещены несколько ребер. Один глаз был выбит — и так и не восстановился полностью. Лицо его постоянно перекашивалось и дергалось от тика. Все это происходило из-за того, что его избили рабы, над которыми он служил надсмотрщиком. Не в состоянии больше терпеть его удары, пинки и другое несправедливое обращение, они поработали над ним однажды поздней ночью — и таким образом выпустили наружу свою ненависть к нему. В его хижине оказалось слишком темно, чтобы он мог опознать напавших, хотя он, как и все остальные, знал тех из своих людей, которые были злоумышленниками. Если можно было бы по справедливости считать их злоумышленниками. Большинство можно было так назвать, хотя их поступок был оправдан как самозащита. Ивар тоже так решил, когда он выслушал свидетелей. Он решил, что Шарко нарушил правила, установленные королем. Эти правила были введены ради эффективности труда, вовсе не из человечности. Но они были нарушены, и спина Шарко кровоточила от сорока ударов плетки из рыбьей кожи. Все рабы надсмотрщика наносили ему по удару. Наблюдая за процессом, Ивар остался весьма доволен. Шарко тогда опустился в звании до раба в каменоломнях. Но его увечья не позволяли ему работать хорошо, и через шесть месяцев его назначили башенным рабом. Помимо прочих обязанностей, Ивар пользовался им как скамьей, когда ему хотелось присесть в таком месте, где стул был недоступен. Крючкотвором же его прозвали из-за рассказа одного из его земных клиентов, который ныне оказался гражданином Иварова королевства. Клиент этот рассказывал, как Шарко обвел его вокруг пальца, и он, клиент, не смог найти в суде справедливость. Этот бывший клиент был среди тех, кто избивал Шарко. Крючкотвор был достаточно нескромен, чтобы поделиться с некоторыми приятелями своими планами мести тем, кто так несправедливо с ним поступил. Хотя Дэвис и не думал, что он заслужил ненависть Шарко, он был среди намеченных для какой-то ужасной мести. Крючкотвор был не настолько полон бахвальства, чтобы говорить даже о том, что отомстит Ивару. Он знал, что произойдет, если король услышит об этой угрозе. Шарко согнул спину, подволакивая одну ноги и бормоча что-то себе под нос, продолжая идти через зал. Он был истинный Калибан, как подумал Дэвис, шагая вслед за этим чудовищем по залу к крутой винтовой лестнице. Дэвис чувствовал себя крайне неуютно. Ему казалось, что события в этом королевстве близки к точке кипения. Назревающий конфликт меду Арпадом и Иваром, появление гротескного и беспокойного Фаустролла, рост напряженности между ним, Дэвисом, и королевой, да еще ненависть Шарко добавляла к ситуации кое-что, от чего она могла кончиться взрывом в любое время. Дэвис это чувствовал. Хотя логически он не мог предсказать, что извержение вулкана произойдет скоро, он его предвидел. Или, возможно, это ощущение было вызвано его внутренними конфликтами. Он сам готов был разорваться изнутри — и исчезнуть, так как очень уж хотел дождаться подходящего момента для бегства. На Реке ждали его мать-девственница и младенец. Они-то этого, конечно, не знали. Но Дэвису предстояло сыграть большую роль в событиях, которые приведут к открытию второго Спасителя в этом мире. Хотя, вероятно, было чистой воды эгоизмом так думать, но Дэвис был в этом убежден. Он вошел в большую комнату, где ждала его королева Энн. Она лежала на остеопатическом столе, который сконструировал Дэвис. Но, обнаженная и распростертая там, она выглядела так, как будто бы ждет любовника. Две ее прислужницы хихикнули, когда увидели Дэвиса. Они были чернокожими, а на Земле прислуживали арабской семье начала двадцатого века. После воскрешения они прожили свободными всего год, а теперь снова стали рабынями. Они должны были сочувствовать Дэвису, наблюдая его унизительные обязанности. Вместо того они развлекались.

5

— Помассируй мне мышцы бедер с внутренней стороны, — велела Энн. — Они у меня немеют. Она говорила тихо, а между фразами громко смеялась. Ее необычайно яркие цвета зеленых листьев глаза не отрывались от лица Дэвиса. Хотя он старался сохранить на своей физиономии невыразительность, ему очень хотелось рявкнуть на нее, плюнуть ей в лицо, а потом пусть бы его вырвало прямо на ее тело. Иезавель! Алая Женщина Великая Блудница Вавилонская!

— Когда постоянно лежишь на спине, вращая тазом, надолго задрав кверху ноги, эти мышцы очень перегружены, — объяснила она. — И почти такое же напряжение, когда я сверху. Иногда мне приходится отдыхать между постоянной крутней вниз-вверх и вращением бедрами. Но потом я опускаюсь на него сфинктерной мышцей, так что по-настоящему я передышки-то не получаю. Ведь это сфинктер, да, доктор? Дэвис так хорошо знал человеческое тело, что ему не надо было смотреть, что он делает в данный момент. Он отвернулся от нее, полузакрыл глаза, продолжал мять ее плоть. Какая у нее мягкая кожа! Какие мускулы! Иногда, если он находился в подобном полудремотном состоянии между сном и явью, он осознавал, что его пальцы работают с плотью. Не ее плотью, разумеется. Такой рефлекс происходил из-за памяти пальцев, помнивших тысячи тел, с которыми он работал на Земле.

— Не придвигайся слишком близко к личной собственности короля, — предостерегла она. — Дотронешься до нее — и король может тебе руки отрубить. Если бы он так поступал, подумал Дэвис, десятки мужчин в этом королевстве стали бы безрукими.

— Не больно-то ты мужчина, — заметила королева. — Настоящий мужской член поднял бы это полотенце до самой талии, так что край бы разорвался. Девчонки-рабыни захихикали, хотя не понимали по-английски. Но они долгое время слышали подобные фразы на эсперанто. Они поняли, что королева говорит что-то колкое и унижающее. Дэвис представил себе, как его руки смыкаются вокруг горла королевы. Много времени не потребовалось бы.

— О, Господи! — начал он молиться сразу же. — Избавь меня от подобных грешных мыслей!

— Может быть, — предложил он, — помассировать тебе колени? Они, кажется, очень напряжены. Энн нахмурилась и уставилась на него тяжелым взглядом. Потом улыбнулась и рассмеялась:

— О! Так ты предлагаешь?.. Да, сделай это. Я провела много времени на коленях. Но когда они на подушке, это не так трудно. Однако вместо того, чтобы прийти в ярость, как он ожидал, она развеселилась. Кроме того, королева выглядела в каком-то смысле торжествующе, Как будто бы специально добивалась, чтобы он сказал что-то оскорбительное для нее, даже косвенный намек был победой. Однако, возможно, она вовсе не рассматривает его реплики как оскорбление. Шлюха вполне могла бы подумать, что он делает ей комплименты. А ему-то какое дело до того, что она думает? Если быть честным перед самим собой, для него это значило много. Если бы ее не останавливал Ивар, она могла бы устроить ему невыносимую жизнь, мучить его, сделать с ним или ему все, что хотела. Дэвис не слышал о том, чтобы она была жестокой, за исключением поддразнивания в сексуальном плане, которое нельзя ставить в один ряд с убийством или пытками. Но Дэвис не имел гарантии, что она не сможет такой стать. Особенно в обращении с ним. Энн Пуллен была его землячка, американка, хотя всегда вызывала у него тошноту. Энн родилась около 1632 года в Мэриленде, в семье квакеров, но, когда члены ее семьи вместе с остальными перешли в епископскую церковь, она отправилась в ад. Это были ее собственные слова. Четырежды она была замужем за владельцами табачных плантаций в Виргинии и Мэриленде. Она пережила всех своих мужей. И неудивительно, думал Дэвис. Она любого мужчину изведет, если не своими непрекращающимися сексуальными требованиями и неверностью, так темпераментом и своеволием. Большей частью она жила в Вестморлендском графстве, Виргиния, между Потомаком и рекой Раппаханнок. В ее эпоху в этой области была масса густых лесов и больших болот, но дороги отсутствовали. Путешествовать можно было главным образом по реке или по ручьям. Да и плантации не напоминали то, во что они превратились позднее. Там не было красивых, снабженных большим количеством колонн построек и широких хорошо содержавшихся лужаек. Дома собственников были скромными, конюшни сложены из бревен, а куры и свиньи бродили по двору. Воровство свиней было обычным дело даже для собственников плантаций. Деньги были редки, главной единицей для расчетов служил табак. Люди обладали необычайно горячим темпераментом и любили судиться, хотя неизвестно, почему. По собственному своему свидетельству Энн была однажды приговорена к десяти ударам плеткой по обнаженным плечам из-за ее клеветнических и скандальных речей против некоего мистера Пресли. Кроме того, однажды она напала на жену своего брата голыми руками. Было зафиксировано в Книге Записи Событий графства в 1677 году, что Энн Пуллен поощряла свою дочь Джейн стать «самой примечательной и заметной шлюхой в Виргинии». Но Дэвис вынужден был допустить, что в строгом смысле этого слова она вовсе не была шлюхой. Она прелюбодействовала потому, что ей это нравилось, и денег за это не брала. В Книге Записей также говорится, что мать Джейн, Энн Пуллен, развратила собственную дочь тем, что поощряла ее совершать адюльтеры и опрокидывать весь институт брака. Муж дочери, Морган Джонс, более чем однажды (как зафиксировано в суде) запрещал любому мужчине, развлекающемуся с Джейн, вывезти ее из графства, или увезти ее по реке или ручью. Было также записано, что Энн Пуллен объявила, будто бы у Джейн не было никакого мужа в то время, поскольку Джонс умер, и она (Энн) не понимает, почему бы ее дочери не получать удовольствие от этого мира точно так же, как любой другой женщине. Кроме того, Энн было безразлично, кто был отцом ребенка ее дочери, поскольку некий Уильям Элмс увез ее в Англию, как он и обещал. Энн была феминисткой задолго до этого движения, единственной пионеркой его в те дни, когда это было опасно. Была она также распутницей, хотя Дэвис считал, что это автоматически следовало из ее желания женского равноправия. Однако такие земные отношения не должны появляться в Мире Реки. Даже Дэвис соглашался, что, настаивая на некоторых ограничениях подобной точки зрения, Энн определенно выходила за их пределы. В семимильных сапогах. Королевство Ивара было устроено по образцу Старой Норвегии. Поскольку женщины (но не рабыни!) в дохристианскую эру имели намного больше прав, чем таковые в христианских странах, они имели даже еще больше прав в Мире Реки. Во всяком случае, в этом королевстве. Теоретически Энн могла бы развестись с Иваром по простому заявлению, что она этого желает, и при этом могла взять с собой свое имущество. Не половину королевского, то есть, принадлежащего королю. Свой граальчик, свои полотенца, свои личные принадлежности и рабынь — все это принадлежало ей по праву. Но развод, кажется, им не угрожал. Ивара Энн сильно развлекала, даже когда на него сердилась, и он получал удовольствие от ее раскованных и талантливых занятий любовью. Ивар знал, что у нее есть любовники, но ему, кажется, на это было наплевать. Он сомневался, чтобы Энн с каким-нибудь любовником стала составлять заговор, чтобы убить его. Она хорошо знала, с какой стороны ее вагина намазана маслом. Так что Эндрю Дэвис вынужден был страдать от того негодования, какое она на него обрушивала. Тем временем, он мечтал о божественным путем родившемся ребенке далеко в верхнем течении Реки. Он пытался еще и придумать безопасный способ покинуть эту страну. И думал о том, как избежать того, чтобы его захватили другие держащие рабов государства, находящиеся между ним и его целью. Выполняя свой христианский долг, он пытался молиться за Энн, но молитвы эти звучали так неискренне даже для него самого, что Дэвису было понятно: Бог не обратит внимания на его просьбы простить Энн и позволить ей увидеть Свет. Когда ее процедура была закончена, Дэвис вышел из комнаты, как он делал всегда. Он был зол, раздражен, с него лился пот, желудок его бунтовал, а руки тряслись. О Боже, сколько я еще должен это выносить? Я молю Тебя, не продолжай же больше подвергать меня злу и искушению проклинать Тебя, как Ты делал с Иовом! Ровно в полдень грейлстоун во дворе башни изверг гром и молнию. Дэвис вышел из той комнаты, где он ждал, когда это произойдет. Стоять во дворе возле камня означало рискнуть слухом. Хотя его грааль наполнился отличной едой и питьем, аппетита он не чувствовал. Тем, что не съел сам, он поделился с приятелями за большим столом в зале. Чашу с бренди, пачку табаку и сигареты с марихуаной он отложил в сторону. Он мог бы сохранить для себя половину спиртного и гвозди для гроба, но лучше он отдаст их Эйштейну Болтуну, главному сборщику налогов у Ивара. Таким образом Дэвис платил свои налоги вдвойне. Это давало ему возможность почти половину месяца выливать алкоголь в канаву и крошить сигареты. Дэвис проделывал это тайно, потому что многие пришли бы в ярость, узнав о таких потерях. Они бы доложили королю, а тот конфисковал бы дополнительный «товар» и наказал его. Никогда в течение своих двух жизней Дэвис не пробовал спиртного и не курил. Вообще-то на Земле он не пил даже ледяной воды, потому что она влияет на здоровье. Он терпеть не мог потакать королю и его порокам. Но, если бы он того не делал, он бы пострадал от «кошки-девятихвостки» или сделался бы рабом в каменоломнях. Или его ждало бы и то, и другое. В тот вечер, вскоре после заката, Дэвис отправился в большой зал, построенный недалеко от берега. Именно там Ивар предпочитал ужинать, выпивать и бражничать среди своих приятелей и приживалов. (Дэвис вполне допускал, что сам он числился среди последних. Но у него не было выбора). Зал был выстроен в древнем викингском стиле: единственная громадная комната, с личным столом Ивара на возвышении и во главе других столов, стоявших на полу. Такое возвышение не использовалось на Земле у полудемократичных викингов. Это было новшество, введенное Иваром. Опорные столбы украшены были резьбой, изображающей головы людей, богов, животных и символы, взятые из древней религии. Среди этих часто повторяющихся изображений встречались добывающие золото карлики, драконы, змей Мидгарда, обвивающий всю Землю, кони, медведи, инеистые великаны, Тор с его молотом, одноглазый Один — иногда с его воронами Хугином и Мунином на плечах, — свастики, повернутые вправо, рунические фразы и Скидбландир, магический корабль, который после использования можно было сложить и унести в мешке. Сегодня, как и всегда, мужчины и женщины слишком много пили, и разговаривали поспешно и яростно, хвастовство и высокопарные фразы гремели в зале; люди ссорились, а иной раз и дрались. Ивар давно запретил дуэли со смертельным исходом, потому что в них он потерял слишком много хороших воинов. Но враждующим не возбранялось идти друг на друга с кулаками и драться ногами, а король не хмурился, если кому-то выбивали глаз, повреждали яички, отрывали уши или откусывали носы. Хотя это отнимало потом три месяца, но глаза, носы и уши снова вырастали, а яички сами по себе восстанавливались. Дэвис привык к этим вечерним сборищам, но не любил их. Да еще то и дело до него доходил тошнотворный запах пуканья, сопровождаемый громким хохотом и похлопыванием по бедрам. Королева Энн, сидевшая по левую руку от Ивара, хохотала едва ли не громче всех, когда проявлялась эта примитивная форма юмора. Сегодня она закрутила полотенце себе вокруг шеи, концы его чуть прикрывали груди. Но она не больно-то заботилась, чтобы держать их так, как подобает. Со всеми другими запахами смешивался еще аромат пойманной в Реке рыбы, зажаренной наполовину только с одного конца. Дэвис, будучи королевским остеопатом, сидел за королевским столом. Он бы предпочел такой стол, какой стоял бы как можно дальше от этого, если бы только мог. Это дало бы ему возможность тихонько улизнуть после того, как все слишком напьются, чтобы заметить его. Однако сегодня он был заинтересован в том, чтобы наблюдать и по возможности подслушивать разговоры доктора Фаустролла и Ивара Бескостного. Француз сидел по правую руку от короля, на самом почетном месте за столом. Он внес в этот пир удививший всех вклад в виде пойманной им рыбы, гораздо больший, чем остальные рыбаки. Однажды, когда общий гул немного ослаб, Дэвису удалось услышать, как Ивар расспрашивает Фаустролла о причинах его удачи.

— Это не удача, — ответил француз. — Это опыт и умение. Плюс врожденная сноровка. Мы жили главным образом рыбой, которую ловили в Сене, когда жили в Париже.

6

— Париж, — повторил Ивар. — Я был там с моим отцом Рагнаром; сыном Сигурда Хринга, когда мы, норвежцы, приплыли вверх по Сене в марте, а франки не ожидали викингов в такое раннее время года. Год был 845, так мне говорили. Правитель франков, Карл Лысый, разделил свою армию надвое. Я посоветовал отцу напасть на меньшие силы, что мы и сделали. Мы убили их всех, за исключением ста одиннадцати пленников. Этих мой отец сейчас же повесил, всех разом, в жертву Одину, на островке в Сене, а другая часть франкской армии наблюдала за нами. Должно быть, полные штаны наложила от ужаса. Мы дошли дальше, до самого Парижа, городок-то оказался куда меньше, чем тот громадный город, о котором мне рассказывали остальные. В Пасхальное воскресенье, самый святой день для христиан, мы штурмовали Париж и убили многих из тех, кто поклонялся Спасителю. Один был к нам добр. Ивар улыбнулся под стать саркастическому тому своего голоса. Он не верил в богов, языческих или христианского. Но Дэвис, внимательно наблюдая за ним, увидел выражение его лица и прищур глаз. Вероятно, они выражали ностальгию, или, возможно, какую-то бездонную тоску. Дэвис уже видел это выражение десятки раз до сегодняшнего вечера. Мог ли безжалостный и безумный охотник до власти тосковать о чем-то ином, чем то, чем он теперь обладает? И не желал ли он также избавиться от этого места и его ответственности, и от всегда грозящей опасности, что его убьют? Имел ли он, подобно Дэвису и Фаустроллу, цели, какие многие посчитали бы за идеалистические или романтические? Не хотелось ли ему избавиться от своих ограничений и стать свободным? В конце концов, могущественный властитель такой же пленник, как раб.

— Одноглазый Один нас благословил, — повторил Ивар, — хотя, возможно, это просто было совпадение, что у Карла Лысого вышли серьезные осложнения с другими франкскими государствами и с его амбициозными братьями. Вместо того, чтобы воспрепятствовать нам идти вниз по Сене, он заплатил нам семь тысяч футов серебра, чтобы мы оставили его королевство. Что мы и сделали, хотя вовсе не обещали не возвращаться туда позже. До сих пор Фаустролл не прерывал короля, хотя время от времени на его физиономии показывалось отвращение. Он пил быстро и много, кубок его никогда не пустовал. Раб за его спиной хорошо следил за этим. Раб еще и давал французу сигареты, после того как тот покончил с собственным запасом. Раб был Шарко, очевидно, ему поручил король сегодня прислуживать Фаустроллу. Шарко хмурился, то и дело его губы шевелились. Слова его тонули в оглушающем шуме — и хорошо, подумал Дэвис. Дэвис то умел читать по губам — и английский, и эсперанто. Знал бы Ивар, что говорит Шарко, он бы его высек, а потом зачислил его в команду мойщиком гальюнов. Наконец, француз со стуком поставил свою деревянную чашу на стол, отчего все окружающие, в том числе и Ивар, вздрогнули.

— Ваше величество нас извинит, — произнес он громко.

— Но вы все тот же, что были на Земле. Вы ни на дюйм не прогрессировали; вы все тот же распроклятый варварский пират, вы по-прежнему оскорбляете других, вы все тот же старый лицемер, который умер в Дублине. Но мы не оставляем надежды относительно вас. Мы знаем, что философия в ее практической форме патафизики — ворота к истине для вас. И, хотя на первый взгляд, вы кажетесь простаком-дикарем, мы-то знаем, что вы — гораздо больше этого. Нас в этом убедил наш короткий разговор в Зале. Многие, сидящие за столом, в том числе Дэвис, были скованы, точно морозом, хотя они повращали глазами в сторону друг друга, а затем уставились на Ивара. Дэвис ожидал, что тот схватит свой боевой топор, всегда находившийся у него под рукой, и отхватит Фаустроллу голову. Но викинг даже не покраснел, и сказал только:

— Мы побеседуем с тобой позже об этой философии, которая, мы надеемся, содержит больше мудрости и меньше чепухи, чем речи всех этих ирландских попов, мужчин в женских юбках! «Мы» Ивара Дэвис понял как подражание и поддразнивание Фаустролла. Затем Ивар поднялся, молчание последовало за тремя ударами в громадный бронзовый гонг. Ивар заговорил громко, голос его раздавался во всех углах громадного зала:

— Пир закончен! Сегодня мы собираемся рано лечь спать, хотя я подозреваю, что многие из вас не уснут до тех пор, пока кое-что у вас не перестанет подниматься! Толпа зароптала от удивления и разочарования, но за этим последовал смех над королевской шуткой. Дэвис состроил гримасу в отвращении. Энн, видя его выражение лица, широко улыбнулась.

— Мы еще не все съели и не все выпили, — продолжал Ивар, — не по этой причине я прекращаю пир. Но мне пришло на ум некоторое время тому назад, что завтра — трехлетняя годовщина основания моего королевства. Это был день, когда я, раб грязного тирана скоттов Эокайда Отравителя, поднял восстание вместе с Арпадом, тоже рабом, и с двумястами рабов, большинство которых сидят теперь на почетных местах в этом зале. Мы тихо задушили стражников вокруг зала Эокайда. Он со своими телохранителями все спали, чтобы прошло действие опьянения, находясь в безопасности, как они считали, в своем зале с толстыми стенами на высоком холме. Мы сожгли бревенчатое строение и убили тех, кто умудрился выйти из огня. Всех, кроме Эокайда, а его мы захватили в плен. На следующий день я казнил его, вырезав у него на спине орла, так же, как я поступил с королем Эллой из Йорка и с королем Эдмундом из Восточной Англии, с некоторыми другими моими врагами, которых я принес в жертву Одину. Дэвид содрогнулся. Хотя ему никогда не приходилось видеть своими глазами этот особый способ казни, он множество раз слышал о нем. Жертву укладывали лицом вниз, его позвоночник разрезали, а легкие вытягивали из него и укладывали у него на спине, образуя грубое изображение орла с распростертыми крыльями.

— Я решил, что мы должны все рано лечь спать, а завтра рано встать. Рабы получат выходной день, им дадут много еды и питья. Все будут праздновать. Мы все поработаем, чтобы добыть много рыбы, а вечером начнем празднество. Устроим игры и соревнования в стрельбе из лука, в метании копий и в борьбе, а те, кто на кого-нибудь злится, смогут бороться со своими врагами до смертельного исхода, если таково будет желание. В ответ на это толпа громко закричала и загудела. Ивар поднял руки в знак призыва к молчанию, потом добавил:

— Отправляйтесь спать! Завтра мы будем веселиться и благодарить богов, кто бы они ни были, которые создали этот мир, за то, что мы свободны от жестокого правления Эокайда, мы свободные люди! Толпа разразилась радостными криками, а потом устремилась прочь из зала. Дэвис, держа в одной руке свой грааль, направлялся к башне и был уже на полпути подъема на первый холм, когда за его спиной раздался ровный голос Фаустролла:

— Подожди меня! Мы пройдем остальной путь с тобой вместе! Дэвис остановился. Через некоторое время француз, не спеша, поравнялся с ним. Тяжелые испарения виски, смешанные с запахом рыбы, окутывали его, и слова он произносил не совсем внятно:

— Mon ami! Mia amico! [1] То, что наступает на пятки дня — это прекрасно, разве не так? Существа, которые сжигают в ночной вазе свои неземные призраки, как это вдохновляет! Мудро — выше человеческой мудрости, они с нами не имеют ничего общего. Но они великодушны в своем великолепии!

— Гмм-м! — произнес Дэвис.

— Весьма наблюдательное замечание. Скажи мне, друг мой, как ты думаешь, что является истинной причиной того, что Ивар прекратил пир?

— Что?

— Не доверяю я козлу, который ведет за собой тех, кого можно стричь. Государственные деятели и политиканы, генералы и адмиралы, они редко открывают свои истинные намерения. У Бескостного на уме что-то такое, что не понравится его врагам. И его людям тоже.

— Какой ты циничный, — заметил Дэвис. Он посмотрел через Реку. Долины и холмы в королевстве Арпада были темными, за исключением рассеянных костров часовых, да на верхушках сигнальных бамбуковых башен горели факелы на расстоянии полумили друг от друга, образовывая линию длиной в десять миль.

— Циничный? Синоним для опыта. И для того, чьи глаза долго были открытыми и чей нос чутко улавливает испорченность, как нос шерстистого существа, которое некоторые считают другом человека. Помни, наш вождь происходит из страны, где что-то, подгнило, если перефразировать Эйвонского Барда. Они снова пошли. Дэвис спросил:

— Что такого сказал Ивар, чтобы пробудить твои подозрения?

— Ничего — и все. Мы ничего не принимаем на веру. Значение слов и выражение лица, твердость предметов, постоянство вселенной, то, что огонь всегда жжет кожу, что определенная причина всегда приводит к определенному результату, а то, что поднимается вверх, должно опуститься. Не всегда это оказывается неизбежно. Он размахивал вокруг себя цилиндром своего грааля, чтобы все это перечислить. Дэвис не чувствовал себя склонным беседовать о метафизике или вообще о чем-нибудь. Тем более, не с этим типом, который говорил бессмыслицу. Но он принял приглашение Фаустролла присесть во дворе башни и некоторое время поболтать. Возможно, он сможет выяснить, почему Фаустролл подозревает, будто Ивар что-то задумал. Не то, чтобы это составляло какую-то разницу. Что он может сделать здесь, чтобы что-то изменилось? Возле ряда факелов, воткнутых между кирпичами стены, стоял столик. Они сели. Француз открыл свой грааль и вытащил металлический сосуд, до половины налитый виски. Дэвис взглянул на формулу, начерченную краской на лбу у этого странного человека. Он посещал лекции по дифференциальному исчислению в медицинском колледже и был знаком с обозначениями. Но, если не знать, к чему относятся символы, невозможно понимать, что они обозначают, или как их употреблять. Он прочел: «0 — а + а + 0 =…» Фаустролл сказал:

— Значение этой формулы? Бог в точке на касательной между нулем и бесконечностью.

— Что обозначает? Фаустролл произнес ровным голосом, как будто бы когда-то запомнил наизусть из лекции:

— Бог по определению не имеет изменения, но нам должно быть позволено…

— Это что, очень долго? — спросил Дэвис.

— Слишком долго для сегодняшней ночи — и вероятно, для вечности. Кроме того, мы лучше выпьем. Мы можем ясно все себе представить, но наше тело устало и мозг не работает на все восемь оборотов. Дэвис поднялся:

— Тогда отложим на завтра. Я тоже устал.

— Да. Ты лучше сможешь понять наши тезисы, если у нас будет перо и клочок бумаги, чтобы их изложить. Дэвис пожелал французу спокойной ночи и оставил его сидящим за столом и уставившимся на темный виски, как будто бы это был хрустальный шар, раскрывающий будущее. Он направился наверх, в свою крошечную комнатушку. И только у самой двери вспомнил, что сбился в своем разговоре с Фаустроллом. Француз его запутал. И так и не сказал Дэвису, что он заподозрил насчет Ивара. Дэвис пожал плечами. Завтра он выяснит это. То есть, если язык этого безумца опять не заведет в сторону. Прямая линия для француза не является кратчайшим путем между двумя точками. В самом деле, он, возможно, отрицает полностью ценность Евклидовой геометрии. У Дэвиса также появилось беспокойное ощущение того, что почти психопатическое поведение Фаустролла скрывает весьма острый ум и знание естественных наук, математики и литературы, намного превосходящие его собственные. Его нельзя было рассматривать как просто ненормального. Дэвис толкнул незапертую дверь на деревянных петлях. Выглянул сквозь незастекленное отверстие во тьму, освещенную лишь переполненным звездами небом. Но это освещение было такое же, если не сильнее, как свет полной земной луны. Сначала все казалось мирным. Все, кроме часовых, отправились спать. Потом Дэвис заметил тени, движущиеся в долине под башней. Когда глаза его привыкли к этому бледному освещению, он увидел, что в этой тени скрывается большое количество людей. Сердце у Дэвиса внезапно сильно забилось. Захватчики? Нет. Теперь он увидел Ивара Бескостного в коническом бронзовом шлеме и в длинной кольчуге, с боевым топором в руке, вот он спускается с холма по направлению к скоплению людей. Позади него идут его телохранители и советники. Они тоже вооружены и в броне. У каждого по два бронзовых меча, упрятанных в ножны, кроме того, многие несут; копья и боевые топоры. У других — сосновые факелы и мешки. В мешках, как сразу догадался Дэвис, — пороховые бомбы. Фаустролл оказался прав. Никакого празднества завтра не будет — разве что пир в честь победы. Король солгал, чтобы скрыть военную операцию. Тем, кто — пока что — в операции не участвует — солгали. Но избранным воинам приказали собраться тайно в определенное время. Внезапно звездный свет был закрыт легкими облаками. Облака быстро начали темнеть. Дэвис больше не мог видеть Ивара и вообще никого из людей. И вот послышался звук отдаленного грома, и первый зигзаг молнии показался на севере. Вскоре разъяренный дождь и электрическое неистовство, которые часто случались по ночам, окажутся в королевствах Ивара и Арпада. Как волки на овечье стадо, подумал Дэвис. А Ивар и его армия станут вроде древних ассирийцев, кинувшихся с холмов на евреев, как писал этот поэт — как же его? [2] Но кого собирается убивать Ивар?

7

Ветер плевался дождевыми каплями в окно, прямо в лицо Дэвису. Скользнула новая полоса тьмы и отрезала от поля зрения Дэвиса людей. Гром грохотал ближе, точно угрожающий бандит. Стрелы молний, короткие вспышки лучей фонаря Господня (искали ли они честного человека?) с шумом освещали место действия. Дэвису удалось разглядеть Ивара и его людей, которые бежали через вершины ближайшего холма к Реке. Он видел и другие массы людей, точно гигантские амебы, сползали они с холмов на равнину. Это были воины, спешащие присоединиться к Ивару. Более крупные скопления жителей долин, ожидающие прихода короля, были, как оказалось, материнским корпусом амебы. Новая вспышка — и разрывающая небо полоса, на этот раз ближе, открыла большое количество лодок в плавнях, которые были пустыми долгое время. Эти лодки, должно быть, приплыли недавно с верхнего течения. Много судов около самого берега: гребные лодки, долбленые челноки, катамараны, килевые суденышки, драккары, торговые суда с широкими парусами — галеры. Паруса их были свернуты, и все они ощетинились копьями. Воины Ивара со всех частей королевства пробрались сюда под покровом ночи. Конечно, должны быть еще части, которые будут атаковать противоположный берег, владения Арпада, вверх по Реке. Атака, вероятно, направлена против мадьярского королевства. Теперь Дэвис не понимал, почему он так удивлялся и гадал, что задумал король. Однако Ивар был непредсказуем, и было рискованно держать пари о любых его дальнейших ходах. Секретность, с какой выполнялась операция, производила на Дэвиса сильное впечатление. Он и понятия о ней не имел, а ведь он часто бывал в обществе короля. Операция хотя в ней участвовали тысячи людей, которые каким-то образом не открыли ее планы своим женам, поистине была крайне впечатляющей. Но молнии собирались раскрыть вторжение арпадовым часовым. Разве только некоторые из людей Ивара перешли Реку раньше и убили часовых. Через некоторое время центр бури бушевал над территорией, хорошо видной Дэвису. Теперь воины сгруппировались у берега и садились в лодки. Так часто и ярко сверкали молнии, что Дэвис мог видеть продвижение нападающих. Они казались ему многоногими фигурами, а отдельные люди в них не, были видны на таком расстоянии сквозь пелену дождя. Дэвис втянул в себя воздух. На противоположном берегу Реки тоже готовился к сражению флот. Через несколько секунд позади войск Ивара на берегу стали собираться еще группы людей. Дэвис простонал и пробормотал:

— Арпад сыграл подлую игру! Силы Арпада собрались дальше, выше по Реке, и теперь крадутся вдоль берегов, чтобы подойти к флангу Ивара. Желающий захватить врага врасплох сам оказался застигнут врасплох; хитрую лису перехитрили. Мадьяр собирается зажать своего прежнего союзника между двумя силами. Но это легче спланировать, чем выполнить. Люди Ивара, находящиеся на берегу, хотя и были застигнуты врасплох, но не побежали. Они яростно сражались, а их береговые силы численно превосходили силы врага. Скоро воины Ивара в лодках присоединятся к тем, которые сражаются на берегу. Ош плыли к открытому берегу и к заводям со всей скоростью, на какую только способны весла. Хотя сидящие в лодках не могут вернуться к берегу так, чтобы люди быстро высадились, они все-таки смогут все выйти на берег до того, как следующие силы врагов прибудут с противоположного берега. И они опрокинут засаду — если только Ивар имел к этому отношение. Он был очень холодным и быстрым мыслителем. Его люди, ветераны многих сражений, легко не ударяются в панику. Тем временем, флот Арпада находился примерно в четверти мили от места своего назначения. Командир, который, как догадывался Дэвис, был сам Арпад, не такой человек, чтобы отставать от своей армии, имел две альтернативы. Он мог приказать, чтобы лодки возвращались на берег и там ждали неизбежного истребления от войск Ивара. Или же Арпад мог продолжать плыть прямо вперед, надеясь, что участники засады задержат людей Ивара на достаточно долгое время, чтобы ему успеть высадить на берег свою армию. Дождь усилился. Теперь Дэвис видел битву как сквозь загрязненные очки. А затем, пять или шесть минут спустя, ливень начал ослабевать. Худшее осталось позади, буря утихала, но гром и молния все еще свирепствовали над землей. Постепенно звездный свет между тучами обнаружил, что в схватку вмешалась третья сила. Это был большой флот, который должно быть, недавно обогнул изгиб Реки на расстоянии полумили к северу. Дэвис не мог распознать, кто были моряки. Но единственно, кто мог подойти с севера, было войско Торфинна Раскалывающего Черепа. На Земле Торфинн был графом Оркнейских островов и части северной Шотландии. Хотя он был могучим воином, о чем свидетельствовало прозвище, он умер в 963 году в собственной постели. «Соломенная смерть», как называли ее норвежцы, не была той судьбой, к которой он стремился. Только те мужчины, которые были убиты в сражении, попадали в Вальхаллу, Зал Убитых, где днем герои бились друг с другом ежедневно, и убитые воскресали, чтобы сражаться на следующий день; где еда и хмельной мед были лучше, чем что бы то ни было на Земле, и где по ночам Валькирии Одина вывинчивали мозги пьяных героев. Но Торфинн проснулся в долине Реки вместе с остальными: с храбрыми и трусливыми, с монархами и рабами, с уважаемыми и презираемыми, с честными и бесчестными, с искренними и лицемерами, с учеными и невеждами, с богатыми и бедными — и со счастливыми и несчастными. Однако же оказалось, что Мир Реки во многих отношениях похож на Вальхаллу. Мертвые вставали на следующий день после смерти, — хотя редко в том же месте, где они умерли; пища и питье были великолепными; роковые раны быстро заживали; отрезанная нога или выбитый глаз снова отрастали; встречались женщины таких сексуальных качеств, о каких не слыхали в Вальхалле. Конечно, валькирии никогда не жаловались и не надоедали, но ведь они были мифическими существами, а не реальными. А кто был он, Эндрю Пэкстон Дэвис, пацифист, христианин и добродетельный раб, что он делает, стоя здесь и наблюдая за битвой между язычниками? Теперь, теперь, именно теперь — время сбежать. Он живо сунул свои немногие пожитки в мешок из рыбьей кожи и схватил рукоятку своего грааля. Как араб в ночи, я украдкой ухожу, подумал он. За исключением того, что мне не надо складывать свой шатер, которого у меня нет. Он быстро вышел из своей каморки и заторопился вниз по узкой винтовой лестнице. Он никого не встретил, пока не вышел во двор. Там Дэвис разглядел впереди темную фигуру. Он остановился, сердце его заколотилось сильнее, чем если бы это было вызвано бегом. Но вспышка молнии обнаружило лицо той особы, которая взывала в нем такой страх.

— Доктор Фаустролл! Француз попытался отвесить поклон, но вынужден был ухватиться за край стола, чтобы не упасть вниз лицом.

— Доктор Дэвис, я полагаю? — пробормотал он. Американец собирался поспешно миновать его, но задержался из-за человеколюбивого импульса. Он сказал:

— В Ахероне волнения, дорогой мой друг. Теперь пора нам обрести свободу. Ивар собирался совершить вероломную атаку против Арпада, но Арпада осенила та же самая идея — выступить против него. Расплачиваться нужно дьяволу, и Торфинн, союзник Ивара, только что появился. Воцарился хаос. Мы имеем отличную возможность убраться отсюда во время этой неразберихи. Фаустролл приложил руку ко лбу и простонал:

— Вверх по Реке? Наши главные цели — стремиться к тому, что, возможно, не существует?

— Подумай, друг! Ты что, хочешь остаться рабом? Теперь настало время, мы получили единственную возможность, какой у нас вообще когда-либо может быть! Фаустролл наклонился, чтобы взять свой грааль и удочку. Он снова застонал и произнес:

— La merde primitive! Дьявол, использует нашу голову как наковальню.

— Я иду, — предупредил Дэвис. — Ты можешь идти со мной или нет, как желаешь!

— Твоя забота о нас трогательна, — откомментировал француз. — Но мы действительно не должны бежать. Хотя мы побывали в зависимости на всю жизнь, мы никогда не были рабом. Не то что миллиарды с ограниченным и свиноподобным мозгом, мы всегда были свободны. Далекая вспышка слабо осветила Фаустролла. Его глаза вращались, как будто бы он пытался разглядеть что-то неуловимое.

— Тогда оставайся здесь и будь свободен в своих несчастных узах! — закричал Дэвис. — Я чувствовал, что мой долг сообщить тебе, что происходит!

— Ты самый надоедливый человек, какого я когда-либо встречал! Овод по-своему приносит пользу, особенно если он снабжен не только передним, но и задним жалом. Дэвис фыркнул и отправился прочь. Но, как только он начал спускаться с холма, на котором стояла башня, он услышал, что Фаустролл зовет его.

— Подожди же нас, друг мой! Если ты и в самом деле таков. Дэвис остановился. Он не мог утверждать, что ему нравился этот гротескный тип. Но… что-то в абсурдном французе взывало к нему. Возможно, подумал Дэвис, это говорит во мне врач. Этот человек сумасшедший, и я должен о нем позаботиться. Может быть, я смогу когда-нибудь его вылечить. Но более вероятно, это что мне не хочется остаться одному. Компания безумца лучше, чем никакой. Иногда. Гром и молния обрушились на долину. Через несколько минут яркие зигзаги и грохочущий шум будут вне поля зрения и слуха. Тогда, как почти всегда бывает, как будто бы где-то закрыли клапан. Тучи исчезнут минут через тридцать — или около того. И наполненное звездами небо прольет свой бледный огонь на бледное оружие воинов и на их темную кровь. И это сделает зрелище более легким для Фаустролла и для него, Дэвиса. Теперь Дэвис смутно слышал пугающие его звуки сражения. Резкие пронзительные крики, лязг мечей, бой барабанов, а потом — рев черных пороховых бомб, разрушающих себя во взрыве света. Дэвис также осознал, что башня, в которой, как ему казалось, нет ни одной живой души, полна жизни, точно встревоженный муравейник. Силуэт Дэвиса был высвечен многими факелами большого количества людей, устремившихся с башни. Среди них бежала и Энн Пуллен. Она набросила себе на плечи тяжелое полотенце, и еще одно, длинное, обернула вокруг талии. Но ее побелевшее лицо и струящиеся вниз светлые волосы были живыми под пламенеющим факелом, который она держала высоко. Другие люди пробегали мимо Дэвиса на своем пути вниз с холма. Был там Шарко, бежавший со скоростью, которую позволяла ему его волочащаяся нога. В одной руке он нес грааль, в другой — меч, а большой мешок был приторочен к его боку. Люди, очевидно, бежали или чтобы присоединиться к Ивару в сражении, или найти место, откуда они могли бы наблюдать его вблизи. Более вероятно — второе. Если они подумают, что дела оборачиваются против Ивара, они тоже убегут. Дэвис выхватил факел у какой-то рабыни, когда она мчалась мимо него. Она протестовала, но не стала с ним драться. Дэвис высоко держа факел, указал на Реку:

— Пошли! Легче сказать, чем сделать. Как раз когда они достигли края равнины, они вынуждены были остановиться. Мимо пробиралось большое количество мужчин, многие несли факелы. Дэвис взглянул на круглые деревянные шлемы, обшитые кожей и покрытые перьями, широкие темные лица, глаза с глубокими складками. Он простонал. Затем воскликнул:

— Еще люди Арпада! Это, должно быть, второй фланг! Они не были мадьярами, но солдатами из старинных горожан Сибири, служившие Арпаду, образовывавшие десять процентов населения королевства. Они выглядели куда более похожими на американских индейцев, чем на эскимосов или чукчей. Группа в шесть или семь человек оторвалась от остальной массы и галопом помчалась к ним. Дэвис взвыл:

— Беги! — и сам помчался назад, вверх по холму. Сзади послышался топот босых ног по мокрой траве и влажной грязи. Но это оказался Фаустролл. Когда он наполовину поднялся на холм, Дэвис оглянулся назад. Их больше не преследовали захватчики. Обнаружив, что этих двух мужчин им не убить так легко, они снова присоединились к армии. Через некоторое время они с Фаустроллом перестали взбираться на склон холма, а спустились на край равнины. В течение десяти минут свет звезд затуманился облаками.

— Пора искать лодку, — предложил Дэвис. Медленно и крадучись они шли между хижинами. То и дело приходилось обходить трупы. Большинство из них были женскими, но некоторым из женщин удалось убить вторгшихся врагов до того, как их зарезали.

— Никогда не кончающаяся история, — вздохнул Дэвис. — Когда они научатся прекращать убийства, насилия, грабежи? Неужели не могут понять, что это ничего им не дает? Не могут…

— Они не понимали на Земле, откуда им понять это здесь? — спросил Фаустролл. — Но может быть, здесь это увязающий процесс. Мы имеем не только вторую попытку, но множество шансов. А потом, в один прекрасный день — пуфф! Злые, мелочные, вредные и лицемерные исчезнут! Давай надеяться, что это не означает, что здесь не останется никого. Или, возможно, это способ, благодаря которому все так и сбудется. — Он вдруг умолк, показал и объявил: — Эврика! Здесь было множество лодок, причаленных к берегу или стоящих на якоре за несколько футов от него. Они выбрали себе каноэ с небольшой мачтой. Но, как раз когда они сталкивали каноэ с травы в воду, они вздрогнули от воя, раздавшегося у них за спиной:

— Подождите! Бога ради, подождите! Я хочу с вами! Они обернулись и увидели, что за ними ковыляет Шарко. Он тащил еще второй мешок, довольно большой, у себя за спиной. Несомненно, подумал Дэвис, он наполнен добычей, награбленной Шарко по дороге. Несмотря на страх, его предательская натура взяла верх. Дэвис сказал:

— Здесь нет места для троих. Тяжело дыша, Шарко остановился в нескольких футах от них.

— Мы можем взять лодку и побольше. И он быстро повернулся, глядя вниз по течению. Отдаленный шум неожиданно стал слышаться с более близкого расстояния. Свет звезд упал на темную и неразличимую массу, приближающуюся с юга. Крики и звяканье бронзы усиливались оттуда. На несколько минут шум перестал двигаться по направлению к Дэвису. Затем звуки прекратились, и группа людей опять стала приближаться, теперь гораздо быстрее. Кто бы ни были эти люди, гнавшиеся за сбежавшими, их убили. Но позади тех из них, кто остался жив, слышались шум и крики. Люди, бежавшие в сторону Дэвиса, побежали.

— Возьмем одну из лодок! — завывал Шарко. — Они все схватят, и у нас ни одной не останется! Дэвис подумал, что это хороший совет, но он вовсе не намеревался брать этого нытика с собой. Он продолжал помогать французу сталкивать каноэ. Оно соскользнуло в воду. Но к нему, разбрызгивая воду, подобрался Шарко, зашвырнул туда свой грааль и мешки и начал забираться сам. Дэвис схватил мешки и бросил их в воду. Шарко взвыл от ярости и нанес кулаком удар по подбородку Дэвиса. Оглушенный, Дэвис пошатнулся назад и упал в воду. Когда он, брызгаясь, поднялся, он увидел, что Шарко идет за мешками. Он прыгнул в лодку и выбросил оттуда грааль крючкотвора. Это заставило Шарко закричать еще громче. Без грааля он должен или умереть с голоду, или обходиться той пищей, которую ему удастся выпросить, и рыбой, которую поймает. Фаустролл, все еще стоя в воде, согнулся пополам от хохота. Гнев Дэвиса отступил и сменился отвращением к себе самому. Он терпеть не мог Шарко, но презирал себя за то, что его ненавидит и за то, что вышел из себя. Трудно действовать по-христиански, когда имеешь дело с такими «неряхами-мешочниками» (это слово он узнал от живших в конце двадцатого века). Но у него больше не было времени сосредотачиваться на собственных ошибках. Бегущие мужчины остановились совсем близко к нему. Они казались сильно запыхавшимися, хотя это было не единственной причиной их остановки. Это были Ивар и около пятидесяти его норвежских и франкских воинов, да еще с десяток женщин. Одной из них была Энн Пуллен. Ивар истекал кровью, хотя не был тяжело ранен, а с боевого топора, которым он все время размахивал, тоже капала кровь. Он, вероятно, часто пускал его в ход против преследователей. Некоторые из его людей спорили и доказывали, что не надо останавливаться. Сначала Дэвис вообще не понял, что произошло. Послушав некоторое время, пока он залезал в каноэ, он понял их ситуацию. Очевидно, тыловая атака застала Ивара врасплох. Но его люди были сплоченными, а воины Арпада отступили. Как только это произошло, Арпад во главе своего флота начал штурмовать берег. В свалке рукопашного боя Ивар убил Арпада.

— Я отрубил ему руку с мечом, — кричал Ивар. — И тогда его войска растерялись и побежали. Мы их перебили!

8

Но у Торфинна Раскалывающего Черепа были свои планы. Он отправил часть своей армии обежать западный берег. Пока они это выполняли, он атаковал тыл Арпадова флота. Это отчасти объясняло панику среди людей Арпада на восточном берегу. Затем Торфинн решил — а может быть, он принял это решение уже давно — предать Ивара. Таким образом, он стал бы хозяином не только своего королевства, но и земель Арпада и Ивара. Ивар со своими солдатами не ожидали предательства, но быстро сориентировались и яростно сражались. И все-таки, они были вынуждены бежать, и охотничьи псы Торфинна лаяли совсем у них по пятам. Ивар вскричал по-норвежски:

— Предатель! Предатель! Нет веры, нет веры! Торфинн поклялся Одином на священном кольце, что мы с ним — братья! Дэвис не мог не улыбнуться при всей своей тревоге. Из того, что он знал о северных королях и их братьях, он был убежден, что нет ничего необычного в том, что они пытаются убить друг друга. На самом деле, это типично для большинства королевских родов средневековья, независимо от национальности. Да, он находится среди варваров, и он только что собирался освободиться от них, когда Норны распорядились иначе — чтобы солдаты догнали его. Нет, подумал он, это вовсе не Норны, три Судьбы древней скандинавской религии в облике трех женщин. Это Бог так определил. Я так долго был среди викингов, что начинаю думать так же, как они. Тем временем Ивар перестал бредить. В одном из внезапных перемен настроения, характерных для него, он смеялся над собой:

— В конце концов, Торфинн только сделал то, что мог бы проделать и я, если б у меня были условия. Воспользоваться случаем — и повернуть события! Захватить власть! Власть! Фаустролл, сидевший теперь в каноэ, позвал его:

— Ваше величество, достойный потомок великого короля Убу! Мы верим, что власть — это то, что мотивирует почти все поступки людей, и власть является более значительной причиной для самых рациональных и лживых поступков, чем религия, хотя то и другое никак не связаны! Вы — истинный сын Адама, не говоря о Еве, и, возможно, потомок того падшего ангела, который видел, что дочери людские прекрасны, и шли к ним, и возлежали сними! Иди, иди, иди, сын наш! Размышляй над властью, поклоняйся ей, слушайся десяти тысяч ее заповедей! Но мы — глас вопиющего в пустыне! Кричать о джунглях, удобренных никогда не кончающейся жаждой власти в ее десяти тысячах проявлений, — вот истинное дерьмо вселенной!

— Но все же — иногда имеется Святой Грааль. Ищите его, находите его, хватайте его! Спасайтесь посредством его! В Граале вы найдете величайший фонтан власти! Но он делает все остальные виды могущества бессильными! Советники Ивара болтали между собой, когда Фаустролл говорил, но умолкли, когда их вождь поднял руку. На некотором расстоянии, недостаточно большом, чтобы успокоить взвившиеся нервы Дэвиса, раздавались крики воинов Торфинна, которые бежали вслед за беглецами.

— Бога ради! — буркнул Дэвис. — Давайте сядем в лодку и уплывем!

— И странный же ты человек, доктор Фаустролл! — закричал Ивар. Тронутый, какими-то богами тронутый. Ты, должно быть, послан ими! Или случаем, о котором я так много слышал от людей более поздних времен, с тех пор как пришел в этот мир. Как бы то ни было, ты послан мне. Так что, вместо того, чтобы тебя убивать, что принесет мало пользы, разве что избавиться от твоего присутствия, да и тогда ты можешь мне попасться снова, — я поеду с тобой. Возможно… Ивар помолчал с секунду, пока остальные рядом с ним сильно встревожились. Затем он заревел:

— По лодкам! Никто не возражал, хотя немногие из самых агрессивных воинов вздохнули. Они разобрались по суденышкам, хотя и без паники. Ивар громко выкрикивал команды, распоряжаясь, кому в какую лодку сесть. Дэвису он скомандовал быть вместе с Фаустроллом и Энн Пуллен, заняв самое большое судно с местами для четырнадцати гребцов. Ивар сел на руль, когда гребцы начали свою работу, и развернули большой парус. Ивар громко расхохотался и объявил:

— Норны снова мне улыбнулись! Это, должно быть, те лодки, которые люди Арпада пригнали на берег для атаки на фланге! Дэвис, Пуллен и Фаустролл сидели на скамье как раз рядом с рулевым. Француз воскликнул:

— Возможно, это знак от них, чтобы вы навеки оставили эту территорию!

— Как? Чтобы я позволил Торфинну с его тролличьим сердцем каркать, будто он победил Ивара Рагнарссона? Он заорал по-норвежски на воинов, которые все еще не сели в лодки:

— Эй, вы там! Хельги, Кетиль, Бьорн, Транд! Столкните пустые лодки в воду! Поглумимся-ка над нашими врагами, Пока они в бешенстве пляшут на берегу и произносят проклятия и угрозы, которые повредят нам не больше, чем плевки против ветра! Хельги Умник взревел: Бескостный их без лодок Оставил, без добычи. Безголовый Торфинн, Будешь без удачи! Те, кто был достаточно близко, чтобы слышать, разразились хохотом. Ивар тоже смеялся, пока не подавился, что успокоился Дэвиса, который, услышав вису, встревожился. Датчане выходят из себя, когда кто-нибудь употребляет прозвище, которое они не желают слышать.

— Слова мне нравятся, — признал Ивар. — Но, Хельге, размер у тебя подкачал. Скверно. Но если принять во внимание, что мы спешим, и что размер у тебя всегда хромает, как будто бы это новорожденный жеребенок, пробующий скакать… Он снова хохотал несколько минут. Потом, опомнившись, взревел:

— Гребите, как будто дочь Локи, ведьма Хель, хватает вас за лодыжки холодной, как у покойника, рукой, чтобы стащить вас в ад. Согните спины, как будто вы — лук Улла, а ваши руки — стрелы бога длиной в сто лиг! Грести, грести, грести! Бывали, наверное, гребцы такие же неутомимые, как норвежцы, но не было гребцов лучше. Но эти люди побывали в рукопашном бою, а ничто не требует столько энергии. Тем не менее, они налегли на весла так, как будто бы всю долгую ночь спокойно спали. Их враги на берегу остались далеко позади. Звездный свет мерцал на громадной массе вдоль восточного берега, движущейся вверх по Реке. Позади они оставили около полумили. Флот Торфинна, по крайней мере, часть его, рьяно пустился вслед. Не так уж рьяно, наверное, поскольку его воины тоже утомились от битвы.

— Направимся в королевство моего брата, Сигурда Земля-В-Глазу! — громко велел Ивар. — Это далеко, но наши преследователи устанут раньше нас. Тогда мы будем в безопасности и сможем бездельничать, пить густое сладкое лишайниковое пиво и ликер из грааля, сколько душа попросит. Мы также восполним там недостаток красивых женщин. Или vice verga.[3] Гребцам не хватало дыхания, чтобы расхохотаться, хотя некоторые пробовали. Сигурд был одним из немногих людей, которым Ивар доверял и, вероятно, был его единственным достойным доверия братом. В молодости он был могучим викингом. Но, достигнув среднего возраста, повесил свой меч на стену и стал мирным и справедливым правителем Сьеланда, самого крупного датского острова. Королевство, которое Сигурд основал, придя в Мир Реки, находилось в четырехстах милях от земель Ивара. Однажды Сигурд навещал своего брата, а Ивар гостил у него дважды. Дэвис каждый раз виделся с Сигурдом. Стройный, хитрый, на белке правого глаза красное родимое пятнышко, из-за которого Сигурд и получил свое земное прозвище. Родимое пятно прошло, когда он очутился здесь, а прозвище осталось. Мысли Дэвиса прервали какие-то крики у него позади. Он встал и оглядел приподнятую рулевую палубу. К лодке, где находились Хельги и еще трое, в воде приближался человек. Хотя Дэвис не мог разглядеть пловца, он понял. Что это должен быть Шарко. Очевидно, он просил взять его в лодку. Но гребцы смеялись, проплывая мимо, и вскоре Шарко, все еще крича, остался позади. Волна сочувствия пробежала по Дэвису. Шарко был лгун, мошенник, хвастун, задира и трус. Но все же — этот человек не мог поверить, что есть люди — и таких много, — которые его не любят. Мысль была патетической, и Дэвис в ту минуту пожалел его. Дэвис сел и посмотрел на Энн, которая сидела рядом с ним. У нее надо головой было повязано маленькое голубое тонкое полотенце, точно шарфик, какие женщины на Земле Носят в церкви. У нее на лице застыло странное выражение, смесь нежности и тоски. Или это так показалось Дэвису, хотя кто знает, о чем думает эта сучка. И все же — она выглядела, точно мадонна, мать младенца Иисуса, изображенную на росписи, которую Дэвис видел в церкви. Интересно, подумал он, не так ли она выглядела, когда была ребенком. Что стерло с ее лица эту нежность, эту доброту? И тут она повернула голову и спросила:

— Какого черта, на что это ты глазеешь, похотливая деревенщина? Дэвис вздохнул, находя удовлетворение в том моменте, когда он жалел ее из-за ее утраченной невинности. И ответил:

— Да ни на что особенное.

— Воображаешь, что можешь со мной так разговаривать, раз мы оказались рядом, — огрызнулась она. — Но я этого не забуду.

— Ваше величество напоминает короля Людовика XIV французского, о котором кто-то сказал, что он никогда ничего не забывает, — сказал Дэвис. Потом добавил, затаив дыхание: — И тот же человек сказал, что король никогда ничему так и не научился.

— Что-о? Как не по-христиански с моей стороны, подумал Дэвис. Почему я не могу научиться подставлять другую щеку? Не надо было ей ничего говорить. Молчание мучеников. Позже Ивар перевел четверых с задней лодки на свою. Поздним утром ведущая лодка флота Торфинна оказалась далеко впереди остальных. За час до полудня она оказалась на расстоянии летящей стрелы от судна Ивара. Ивар повернул лодку кругом, сбил стрелами семь человек, протаранил врага и взял на абордаж. Дэвис и Фаустролл сидели на своих местах, когда кипела битва. Энн Пуллен ранила нескольких человек их своего женского лука. Какова бы она ни была, подумал Дэвис, храбрости ей не занимать. Но надеюсь, что она не повернется и не застрелит и меня. Ивар потерял шестерых, но убил всех врагов, кроме тех, кто попрыгал в Реку. Остальные лодки Торфинна еще не показались. Ивар захватил лодку противника и оставил свою. Он со своей командой продолжали плыть дальше с веселыми песнями. К тому времени, как они добрались до Сигурдова королевства, они прошли, по крайней мере, через сорок кошмаров наяву. Или так почудилось Дэвису, хотя норвежцы просто наслаждались этими кошмарами. Одни битва следовала за другой, и одно бегство за другим. Государства на сотни миль вверх по Реке от бывшего королевства Ивара тоже находились в состоянии кровавой бойни. Войны на земле Ивара, кажется, заразили насилием другие страны, ни одна из которых не была стабильной. Рабы бунтовали, а короли и королевы пытались воспользоваться ситуацией, чтобы нападать друг на друга Дэвис считал, что только эта полуанархия способствовала тому, что флот Ивара продвинулся так далеко. И даже при этом все суда, кроме четырех, первоначально вышедших в путь, были потоплены или захвачены. Те, кто все пережил, жили рыбой, которую они ловили, плывя вверх по Реке. То и дело, их отпускали на сушу, чтобы они пополнили свои граали. Но, даже когда люди выглядели мирными и дружественными, викинги нервничали. За улыбками их хозяев могли таиться планы захватить гостей в рабство.

— О Господи, — молился Дэвис, — прошу Тебя, останови это убийство, разбой и насилие, муки сердечные, грабежи, ненависть и разврат. Сколько это может продолжаться? Так долго, как люди позволят себе совершать все эти ужасные деяния, подумал он. Господь не собирается вмешиваться. Но, если так, он имеет в уме своем благую цель. Через несколько часов после рассвета флот прибыл в королевство Сигурда. Или — туда где оно было. Совершенно очевидно, что и оно разорвано на части борьбой, войну, кажется, принес сюда ветер. Мужчины и женщины, напившись пьяными, резвились, размахивая оружием и несколькими отрубленными головами. Большинство бамбуковых хижин и деревянных построек горели, повсюду валялись трупы. Как только флот приблизился к берегу, целая орда забралась в лодки и начала грести по направлению к судам Ивара.

— Кто они такие? — удивился Ивар. И тут же спохватился:

— Неважно. Плывите дальше!

— А где же ваш брат? — спросил Дэвис.

— Он, наверное, спасся бегством. Надеюсь на это. Чтобы с ним ни случилось, спасти его я не могу. Нас слишком мало. После этого он много часов молчал, расхаживая взад и вперед по небольшой палубе. Он много хмурился, а один раз ударил себя в грудь ладонью. Однажды он испугал всех людей в лодках, закинув голову назад и завыв продолжительно и печально. Бьорн Огрубевшая Нога, стоящий около Дэвиса, осенил себя Торовым молотом и задрожал.

— Крик самого великого волка Фенриса исходит из его горла, — сказал он. — Ивар действует так, словно собирается стать берсерком! Готовьтесь защищаться. А еще лучше — прыгайте в Реку! Но Ивар прекратил выть и огляделся вокруг, как будто бы его только что перенесли сюда из-за миллионов миль. Затем он зашагал к переднему краю палубы и воззвал:

— Остеопат! Клоун! Давайте сюда! Неохотно, зная о том, что действия норвежца непредсказуемы и часто их следует ужасаться, Дэвис поднялся по короткой лесенке вместе с Фаустроллом. Дэвис не догадывался, о чем думает Фаустролл, но он сам был готов последовать совету Бьорна. Ивар посмотрел на них сверху, на лице его возникло какое-то выражение, которое невозможно было прочесть.

— Вы двое низкого ранга, но мне случалось наблюдать, что даже у раба может быть больше мозгов, чем у его хозяина. Я слышал, как вы говорили каждый о своих поисках — дух их, признаюсь, я не понимаю. Но вы меня заинтриговали. Особенно когда вы говорили о тщетности и пустоте вечной борьбы за то, чтобы завоевать больше земли, больше собственности и больше власти. Возможно, вы правы. На самом деле, я не знаю. Но несколько минут тому назад какой-то дух овладел мной. Возможно, меня схватил бог, который нас создал, кто бы он ни был. Неизвестный и безымянный бог. Чем бы ни было это странное состояние, я вдруг почувствовал себя опустошенным, как будто бы мой мозг и кровь вылились из меня. Это ужасное ощущение скоро прошло, и я увидел смысл вашей мудрости. И в этот самый миг я был ошеломлен бесполезностью всего, что я до сих пор сделал. Я понял, что устал вечно сражаться за то, чтобы получить власть, а потом воевать за то, чтобы иметь еще больше власти. Слава кажется золотой. Но на самом деле она свинцовая. Он улыбнулся им, потом посмотрел им через головы на север. Когда Ивар опять заговорил, он продолжал смотреть мимо них. Это выглядело так, подумал Дэвис, как будто бы Ивар рассматривает что-то и в самом деле очень величественное. Фаустролл тихонько прошептал:

— Он видит, как туманна соединительная точка между нулем и бесконечностью. Дэвис не успел ничего сказать, потому что Ивар уставился на него и на француза. Когда Ивар говорил, он требовал полного вашего внимания, и чтобы его не прерывали. Но Дэвис подумал — нет, это не то, что бы оно ни значило. Это… не могу вспомнить греческий теологический термин… это означает полное внезапное перерождение духа. Похожее на изменение состояния духа и цели, которое Савл испытал на дороге к Дамаску… он фанатически преследовал христиан… великий свет появился, даже когда он замышлял смерть для всех христиан… он упал ненадолго, парализованный… когда же очнулся, он стал ревностным учеником Христа. Внезапно, неожиданно, непредсказуемо ни для кого. Воодушевление, торопящее вас к Северному Полюсу, поворачивает вас помимо вашей воли и направляет к Южному Полюсу. Были зарегистрированы похожие мистические или психологические преображения духа. Дэвис ощутил ужас. Только через несколько секунд холод, который прошел по его коже, исчез. Однако, напомнил он себе, этот неожиданный поворот не всегда совершался к добру. Хотя это случалось редко, тут совершался поворот от добра к злу. Как будто бы Сатана, подражая Богу, тоже дотрагивается до его души.

— Бог не говорил словами, — продолжал Ивар. — Но ему и не надо было слов. Он сказал, что я должен идти верх по Реке, пока не приду к ее истоку, неважно, как далеко он окажется. Там я найду мощь сверх всякой мощи.

— Всегда так — мощь, власть, — буркнул Фаустролл. Он произнес это так тихо, что Дэвис едва расслышал его, и Дэвис был уверен, что до Ивара слова француза не дошли.

— Вы оба, меситель больной плоти и насмешник над все что люди считают здравым смыслом, — сказал Ивар, — тоже имеете свои цели. Один хочет найти младенца, рожденного девственницей. Другой надеется отыскать истину, которая ускользает от всех людей от самого рождения человечества. — Он сделал паузу, потом продолжал: Хотя вы не воины и взгляды у вас странные, вы можете быть чем-то вроде спутников, в которых я нуждаюсь для долгого пути. Что вы скажете? Тон его был таким, словно он оказывает снисхождение этим приглашением. Но все же он рассматривал его как комплимент. Фаустролл ответил:

— Король Убу и два его шута в поисках Святого Грааля? Ну что же, я с удовольствием пойду с тобой. Дэвис не колебался:

— Почему бы и нет? Возможно, мы все ищем одно и то же. Или, если это не так, мы найдем одно и то же.

Примечание автора

Очевидно, что приключения этой троицы будут иметь продолжение и будут включены в том II мировой антологии Мира Реки. У меня сильное ощущение, исторической непрерывности, которое усилилось, пока я изучал свою генеалогию. К настоящему моменту у меня имеются 275 доказанных американских предков и несколько европейских. Так что я решил — почему бы не использовать некоторых из них в Мире Реки, где живут теперь все, кто когда-либо жил и умер? Я так и сделал. Таким образом, все названные по именам герои этой истории, кроме Фаустролла (Альфреда Жарри) и Шарко, мои прямые предки. Доктор Эндрю П. Дэвис — мой пра-пра-дедушка (1835–1919). Он был выдающимся человеком, эксцентричным правдоискателем и новатором. Энн Пуллен — моя девять раз прабабушка. Согласно судебным отчетам, она была настоящим исчадием ада, вспыльчивая и распутная женщина в эпоху, когда было крайне опасно для женщины быть такой. Что до моих отдаленных предков, Ивара Бескостного и других викингов, мужчин и женщин, их ныне живущие потомки в 1991 году насчитывают много миллионов. Разумно принять на веру, что, по крайней мере, три четверти моих читателей могут быть в числе этих потомков.

Филип Фармер

Дыра в аду

Данте Алигьери стоял в большой отхожей яме. По краям ямы бегали собаки, мочились на него и гадили.
Его перо часто устремлялось в Ад. Теперь он, которому полагалось бы быть в Раю с его обожаемой Беатриче, попал в яму — такую, как описал в «Чистилище».

Годами он искал на Реке единственную женщину, которую когда-либо по-настоящему любил, свет его жизни и его поэзии. Теперь он находился в темнице, куда засадил его человек, которого он по-настоящему ненавидел. Яма площадью в восемь квадратных футов и глубиной двенадцать футов находилась на вершине холма. Стенки ее были из дубовых стволов, наклоненных вовнутрь. (Весь мир, думал он, имеет наклон внутрь и держит меня в тюрьме). Яма была в тени, за исключением того времени, когда солнце светило прямо над головой. О, благословенное солнце! О, быстро движущееся солнце! Остановись на своем пути!

По самые лодыжки в сточных водах стоял Данте Алигьери, с опрокинутым кверху лицом. Рассвету уже час. Скоро появится проклятый враг Данте, Бенедикт Каэтани, папа Бонифаций VIII с 1294 по 1303. Данте узнает, что Бонифаций приближается, потому что он слышит лай и вой псов. И все же — нет собак в этом месте, которое может быть Чистилищем, а может быть — и Адом. Через несколько минут он застыл. Тявканье, лай и вой звучали слабо. Как будто бы он только что различил звуки, исходящие из трех голов Цербера, противного природе пса Сатаны, охранявшего вход в Чистилище. Вскоре эти звуки сделались громкими, и он увидел владельца собак.

— Еще одно данное Господом утро, — провозгласил Бонифаций. — Время мне первый раз помочиться. Я крещу тебя, синьор Алигьери, во имя тех, кого ты с такой ненавистью отправил в Ад!

С закрытыми глазами Данте вытерпел дождь, который обрушился на него отнюдь не с небес. Минуту спустя он открыл глаза. Папа сбросил свое одеяние и деревянную тиару в форме пчелиного улья. Собаки — обнаженные мужчины и женщины, стоящие на руках и коленях или на руках и пальцах наг — рыскали вокруг краев ямы. Ошейники из рыбьей кожи были прикреплены к своре, которую держали мужчины и женщины двора Бонифация. Кобели, стоящие у края ямы и параллельно с ней, задрали по задней лапе, чтобы облегчиться в чистилище. Бонифаций навис над ямой своими ягодицами, в то время как двое слуг держали его за руки, чтобы он не упал назад.

— Во имя тех, кого ты несправедливо поместил в Ад в своей порочной поэме, даю тебе хлеб и вино лишенных благословения! Ешь это и славься в пресуществовании твоего павшего бога, Люцифера!

И тут же дюжина собак опорожнила содержимое своих кишечников. Только стоя в центре ямы, можно было избежать того, чтобы в тебя попали.

После года такой жизни, думал Данте, он должен быть задохнуться нечистотами, ежедневно выливаемыми в яму. Но множество червей, поедающих экскременты, держали их уровень на высоте его лодыжек. Бонифаций выпрямился было, но снова согнулся, когда несколько рабов стали лить воду между ягодицами папы. Тем временем, собаки лаяли, выли, скулили и визжали.

Данте закричал:

— Да заставит тебя Бог вечно носить железную тиару, раскаленную добела, в Его гневе!

— Данте Алигьери никогда не научится! — взвизгнул папа.

— Ему ли пасть на колени, этому непреклонному флорентийцу, и умолять прощения у тех, с кем он обошелся жестоко и несправедливо? Нет, не ему! Его ум — такое же дерьмо, как то, в котором он живет! Ты совершил богохульство, когда написал обо мне в «Чистилище», будто бы я нахожусь в Аду, когда я еще был жив! Даже Господь не помещает людей в Ад до того, как они умрут!

— Ты был и есть воплощение зла! — вскричал Данте. — разве человек, служащий Богу, сотворит собак из людей, неважно, какова их вина!

Бонифаций взвизгнул:

— На колени, свинья, гвельф проклятый, сознайся, что ты несправедливо обошелся со мной, покайся истинно! Тогда сможешь продолжать путь, чтобы искать твою любимую Беатриче! Хотя тебе следовало бы искать Бога, а не такую шлюху, как она!

— Фиг тебе! — заорал Данте. И он откусил свой большой палец и запустил в Бонифация.

— Данте сам себя осудил сидеть в яме; он признается в своей вине и грехе. Так продолжай же страдать в своем справедливом наказании!

Тут папа, рабы, охранники и свора собак ушли. Четверо стражников остались, дабы убедиться, что он не найдет никакого способа покончить с собой.

Сегодня ночью, как каждую ночь, разразится такой ливень, что он сможет лечь в воду и утонуть. Проделать это будет означать совершить непрощаемый грех, такой грех, который автоматически принесет проклятие душе. Будет ли это грех в этом мире? Ведь здесь, если человек умирает, он вновь поднимается к жизни через двадцать четыре часа, хотя вдалеке от того места, где умер. Есть ли это в таком случае грех — убить себя? Логика говорит, что нет. Все же, он не мог быть уверен. То, что Бог запретил на Земле, должно быть запрещено и в этом мире. Или заповеди здесь каким-то образом изменены, чтобы подходит условиям?

Не отстраняясь от хлюпающей мягкой жижи у себя под ногами, он шагал взад-вперед. Раздумья его перешли от не имеющего ответа вопроса к самоубийству в этом мире и конфликтам, кипевшим во время его жизни. Когда он был спокоен и логичен, что бывало не часто, он говорил себе, что кровавые ссоры между гибеллинами и гвельфами или между темными и светлыми гвельфами насчет политико-религиозных убеждений не имели никакого значения теперь.

Громадное большинство бунтовщиков никогда и не слыхали об этих конфликтах — и зевали бы от скуки, если бы им об этих распрях рассказали. Только на этой территории, где жили итальянцы его эпохи, старая ненависть свирепо разгоралась. Все же ее следует забыть. В долине Реки возникают гораздо более важные проблемы, которые требуют решения. Если с ними не разобраться, спасения им не достигнуть.

Но не смог ни забыть, ни простить.

Ровно в полдень загромыхали грейлстоуны. Эхо, разносимое горами, едва успело утихнуть, когда он услышал, что к нем приближаются собаки. В скором времени лай и вой, смешанные с щелканьем плеток, раздавались над ним и вокруг него. Данте посмотрел вверх, прикрывая глаза от солнца. Крик вырвался из его груди, он упал на колени. Потом произнес:

— Беатриче.

Бонифаций обнаженный стоял у края ямы с плеткой и руке, он объявил:

— Твой долгий поиск окончен, синьор! Сегодня утром работорговцы доставили сюда твою возлюбленную шлюху! Вот она, славная сучка, которая должна гореть в пламени!

Данте отвел глаза, но заставил себя снова взглянуть. И снова закричал от ужаса.

Она, обнаженная, стояла на четвереньках. Она плакала, ее лицо настолько исказилось, что он не смог бы узнать ее. Но нечто, какой-то божественный элемент, что-то вроде молнии, блеснувшей между небом и землей, озарило его сознание, исходя от нее. Он мгновенно понял, что это Беатриче.

Бонифаций, ухмыляющийся, как лиса перед тем, как съесть цыпленка, потянул ее за свору и пнул под ребра, хотя и не сильно. Она послушалась его приказа подойти к самому краю ямы и встать очень близко. Потом он передал поводок стражнику и встал на четвереньки позади нее.

— Сучку надо брать сзади, — крикнул он. Она закричала:

— Данте!

Другой стражник взмахнул плетью и огрел ее по плечам.

Она опять закричала.

— Не разговаривать! — приказал Бонифаций. — Ты бездушная псина, а собаки не разговаривают!

Он устроился над ней. Она закричала, когда он проник в нее.

Данте снова и снова подскакивал вверх и выл, как собачонка. Но он не мог прыгнуть так высоко, чтобы схватиться за край.

— Смотри, смотри, грешник! — приказывал Бонифаций.

— Я не пес, но я оседлал, точно кобель, сучку, которую ты так любил!

Данте хотел закрыть глаза, но не мог.

И тогда Беатриче потянулась вверх и подняла вместе с собой Бонифация. Хотя стражник свирепо дернул за поводок, он не смог ее остановить. Она в этот момент была сильна, как будто ангел отмщения влил в нее свою священную свирепость.

Она повернулась кругом и ухватилась за Бонифация. Крича и визжа, оба свалились в яму, поводок вырвался из руки стражника. Она устроилась на папе верхом и ударами заставила его пустить ветры. И тут же начала рвать его нос зубами. Она перестала кусаться только когда копье, брошенное стражником, вонзилось глубоко ей в спину.

Она произнесла, задыхаясь:

— Мать тв… хочу… умереть навсегда, — и скончалась.

Стражники закричали на Данте, чтобы он отошел от папы.

Тот спихнул труп женины в сторону и с трудом поднялся на ноги. Данте, плача от горя и ярости, вытащил копье из своей любимой и воткнул его острие в брюхо папе. Потом дернул его и начал поворачивать. Стражник, который только что спрыгнул в яму, побежал к Данте с копьем наперевес, но поскользнулся в нечистотах и тяжело упал лицом вниз.

Данте поднял копье, чтобы пронзить стражника. Он колебался. Если он убьет стражника, его тоже пронзят копьем. Но слуги папы сделают это только для того, чтобы помучить его, а после, вероятно, опять бросят его в яму.

Когда стражник, поскользнувшийся в нечистотах, попытался встать, Данте вскричал:

— Беатриче! Подожди меня!

Он упер тупой конец копья в бревенчатую стену, а острие вонзил себе в желудок. Несмотря на агонию, он продолжал надвигаться на острие, пока оно целиком не вошло в него. Он совершал грех самоубийства. Но это был единственный способ бегства. Если он действительно отправится в Ад из-за своего злодеяния — если это было злодеяние — он охотно уплатить полную цену.

Беатриче находилась от него на расстоянии вытянутой руки. Потом, в течение двух минут, она исчезла. Но ее можно будет снова найти. Хотя бы пришлось искать ее сто лет, он найдет ее. Конечно же, Бог понимает его великую любовь к ней. Не станет же он ревновать из-за того, что его создание, Данте Алигьери, любил Беатриче больше, чем он любил своего Создателя.

Последняя мысль Данте растворилась во тьме. Прости… не хотел так…

Аллен Стил

Благословенная земля

На одном из островов Мира Реки выступает супергруппа. В составе — Джон, Сид и Кейт. Короля того острова звать Элвис, и жизнь у них развесёлая. Однако Джона беспокоит вопрос — куда же подевался Джим, про которого ни слуху, ни духу.
1

— Мне не хватает моего золотого зуба, — сказал Кейт.

Он сидел на краю дубового помоста, болтая ногами над бамбуковой планкой. У «Зомби Мерси» был перерыв во времени репетиции. Несколько титантропов, рабочих сцены, нашли себе занятие, проверяя электрический кабель, не прогорела ли изоляция из рыбьей кожи, и перестраивая массивные громкоговорители.

В звуковой кабине, установленной в середине амфитеатра на открытом воздухе, король разглагольствовал перед каким-то несчастным техом о периодически повторяющихся проблемах питания для микрофонов; ему не было слышно ни слова из того, что говорилось, но унизанный кольцами королевский указательный палец качался взад и вперед, и голова теха поочередно кивала, качалась, кивала, качалась, как будто бы отмечая время: да, сэр Элвис, нет, сэр Элвис, да, сэр Элвис, нет, сэр Элвис…

— Зуба у тебя не хватает…

Сидя рядом с Кейтом, прислонившись спиной к монитору, Джон прикурил кривой «косячок» от зажигалки и втянул дым в легкие.

— Ну и что? У меня вот очков не хватает.

— Ну-у, ты всегда был очень похож на эльфа в этих очках…

— Конечно же, нет, — буркнул Джон. На секунду он задержал дыхание, потом сделал выдох. У них за спиной Сид уныло отрабатывал начальные пассажи «Анархии в Соединенном королевстве» на своем бас-кларнете. Брайана нигде не было видно, как обычно. — И кстати, я никогда не верил этой истории о том, как ты разбил себе рот, когда въехал на «кэдди» в бассейн в Холидей Инн…

— Вовсе не «кэдди», — настойчиво возразил Кейт, — это был чертов «линкольн континенталь», и я так здорово сломал себе передний зуб, когда вылезал из воды и карабкался на борт, убегая от медноголовых…

— Да, да. Слыхали мы всю эту жалобную историю много раз. — Джон передал косячок Кейту. — И вовсе я не выглядел эльфом в очках. Терпеть я не мог эти контактные линзы, которые Эпштейн заставил меня носить.

— Слышно о нем что-нибудь в последнее время?

— Нет, с тех пор, как он присоединился к даоистам… кроме того, Йоко нравились очки…

— Ой, Бога ради, парень, когда ты прекратишь болтать о своей старушке? — Кейт поднял одну из барабанных палочек и рассеянно почесал ею свою загорелую спину. — Я хочу сказать, что ты становишься большим котом, чем Фрэнк Синатра…

— Господи! — Джон строго посмотрел на него. — А что, Синатра здесь?

Кейт передернул плечами:

— Не то чтобы я слыхал о нем. Просто поговорка, которую я подцепил у одного из янки. — Он сделал сильную затяжку и передал окурок Джону. — Пигпен меня научил так говорить, — припомнил он. — Или это был Лоуэлл…

— О\'кей, так со мной регулярно бывает… — Джон мрачно посмотрел на пустые бамбуковые скамейки перед сценой. Рассеянно полез под килт и почесался. — Но мне все равно ее не достает, — сказал он нежным голосом. — Хорошая баба была. И певица тоже хорошая.

Кейт состроил гримасу, но мудро удержал рот закрытым. С мгновение они оба помолчали, слушая, как Сид с трудом продирается через «Боже, храни королеву», — версия панков, которую трое других членов «Зомби Мерси» отказывались исполнять во время представлений. Кейт наклонил голову в сторону парня.

— То есть, я хочу сказать, ты считаешь — юный мистер Ритчи тоскует по Нэнси? — спросил о тихим голосом. — Эта мерзавка была просто отрава. Даже когда она показалась здесь два месяца назад, он велел ей отвалить, не то он опять ее проведет…

Голова Сида вздернулась:

— Не говорил я! — закричал он. Джон взглянул на него через плечо:

— Полегче, парень, — буркнул он. — Этот, не от мира сего, всего только шутит.

Сид не довольствовался объяснением. Он схватил гитару, снял перевязь с плеча и швырнул инструмент на сцену, напугав одного из титантропов.

— Вы, старые пердуны, меня тошнит от вас, — пробурчал он, шагнув к занавешенной двери, ведущей на сцену.

— Так давай, стошни, — сказал ему вслед Кейт. — Только сначала убедись, что ты не делаешь это опять прямо в посудину со своим ланчем. Ха-ха-ха-ха-ха!

Маниакальный смех Кейта был одной из немногих черт, которые так нравились в нем Джону. Он стряхнул с себя печальные воспоминания о физиономии своей жены, когда подошел, чтобы взять косячок из пальцев Кейта.

— Вовсе он не скучает по Нэнси, — сказал он, — но я полагаю, он скучает по поездке верхом на старой белой лошадке.

— Точно так же. Это его, в конце концов, и прикончило, — Кейт нахмурился, задумчиво постучал барабанными палочками у себя между ногами. — Начинаю думать, что-то же самое сделало и спиртное, которое я лакал…

— Вы оба целыми неделями покупали его друг другу, насколько я припоминаю…