— Что ж, придется отправиться в колледж и порасспросить его слушателей. Не очень-то мне хочется это делать. Теперь еще один вопрос. Допустим, это сделал Джеффри Холлисон. Зачем бы он стал звонить врачу? Какой в этом смысл?

— Понятия не имею. Просто ума не приложу.

— Зачем вообще звонить врачу? — продолжал инспектор. — Какой в этом смысл? Холлисон уже умер, доктор ему не нужен, а задерживаться в доме или возле него для убийцы очень опасно. Он наверняка потратил на этот звонок драгоценные минуты тогда, когда ему больше всего на свете хотелось поскорее смыться. Он пошел на этот риск для того, чтобы точно зафиксировать время смерти, а голос изменил потому, что его голос известен многим соседям. Другой разумной причины я себе представить не могу. Вы же тоже знаете, почему убийцы так часто стараются закрепить в сознании окружающих точное время смерти.

— Разумеется — из-за алиби.

— Ну вот, Джексон, вы сами говорите, что это обычное дело. Убийцы, в общем-то, похожи один на другого. Но убийца не станет фиксировать время убийства, если у него нет алиби. Это уже было бы просто глупо. А у Джеффри Холлисона алиби нет. Зато есть у Кросса.

— Ну и как его алиби, инспектор? Держится прочно?

— Так прочно, словно его высекли из скалы. Или он не имел никакого отношения к убийству, или подстроил самое хитрое алиби, с каким мне когда-либо приходилось иметь дело. Хотите послушать про мои горести?

— Да.

— Так вот, я навестил сэра Джона Лутимера. Они не очень-то были рады меня видеть — и я их вполне понимаю. Дом был полон гостей. Лутимер занимает высокий пост в министерстве иностранных дел. Он устраивал прощальный вечер для симпатичной молодой пары, которые сегодня утром улетают — я полагаю, что уже улетели, — в Буэнос-Айрес. Мужа зовут Чарльз Эвертон. Он назначен первым секретарем посольства в Аргентине. В общем-то, более надежного свидетеля и придумать трудно. И его жена тоже внушает доверие. Спокойные, здравомыслящие люди, уверенные в себе и в своих словах. Они оба подтвердили то, что нам сказал Артур Кросс, и еще добавили разные подробности. Они обратились к нему на ричмондском кругу — сами обратились, он никакой инициативы не проявлял. Они заблудились в тумане, и он сказал, что тоже заблудился. Сказал, что едет к дяде на Уелфорд авеню, а им было нужно на Хейли крезент. Он не очень-то хотел их брать — видно было, что он не надеется что-нибудь найти, но сказал все же, что готов попытаться. В машине они обменялись несколькими вежливыми фразами. Кросс ехал потихоньку — ничего не было видно, и в конце концов они остановились. Кросс сказал, что не знает, куда они заехали. Они выглянули наружу и при свете фонарика разглядели название улицы: «Хемли авеню» — как Кросс нам и сказал. Я все тщательно проверил. Все сходится. Эвертон прочитал надпись, и его жена тоже. «Который был примерно час?» — спросил я. «Почти восемь», — сказал Эвертон. «Откуда вы это знаете так точно?» — спрашиваю, а он отвечает: «Нас ждали у сэра Лутимера к восьми. Я все время смотрел на часы. Знаете, это ощущение, будто время бежит страшно быстро, а ты стоишь на месте. Так что, если вы хотите пришить нашему другу-водителю какое-нибудь преступление, так выберите другое время, а не восемь вечера».

Инспектор вытер вспотевший лоб.

— Затем я спросил Эвертона про разбомбленный дом. Он сказал, что сам его в тумане не разглядел, но что, по-видимому, он стоит недалеко от угла. Кросс отсутствовал минут пять. Они с женой разговаривали о делах министерства, отсутствовал он недолго. Они оба слышали, как он стучал в дверь — и больше ничего. Потом вернулся страшно разозленный и сказал, что упал и поранил руку. Было темно, и они не видели рану. Эвертон сказал мне: «Упасть в таком тумане проще простого, инспектор. Я бы не удивился, если бы он сломал шею». После этого они опять поехали, поворачивая туда-сюда, — все, как нам и рассказывал Кросс, — и в конце концов добрались до Лутимера. Я записал, когда они там оказались, — все сходится.

Джексон присвистнул.

— Вот это алиби!

— Железное! Под него никак не подкопаешься. Эти показания — чистое золото для Кросса. Нет никаких сомнений, что в восемь часов вечера он был на Хемли авеню, а в тумане оттуда меньше чем за полчаса до Уелфорд авеню не доедешь. Так что убить дядю он не мог — никуда от этого не денешься.

— Жаль, — сказал Джексон.

— Что жаль?

— Что он не мог убить своего дядю. Мне не очень нравится мистер Кросс.

— Это замечание недостойно работника полиции, — сурово сказал инспектор. — Что же нам, повесить человека только потому, что он нам не нравится? Вообще-то он и мне не нравится. Уж очень у него все выходит гладко. Чересчур складная история. Но что поделаешь — придется вычеркнуть его из списков подозреваемых. Однако…

— Однако что? — спросил Джексон. Из него получился бы прекрасный Ватсон.

— Сегодня в восемь утра я заехал на Уелфорд авеню и попросил Кросса поехать со мной к нему на квартиру, — дескать, мне надо ее осмотреть. Ему это очень не понравилось, прямо-таки полез в бутылку. Тогда я сказал, что если ему некогда, то я могу осмотреть квартиру и один. Разумеется, он поехал со мной. Жаловался, что совсем не спал, на фабрику надо являться рано утром и дела там теперь придут в полное расстройство. Ну, поднялись мы к нему в квартиру, и там стоял такой сильный запах бензина, что я его спросил: «На что это вы тратили драгоценные купоны, мистер Кросс?» В ответ он как-то кисло улыбнулся и сказал: «Я отчищал пальто. Я его вчера запачкал кровью, когда поранил руку, и заехал домой, чтобы его отчистить».

— Интересно! — воскликнул Джексон.

— Вот и я то же самое подумал. «Быстро же вы это успели, — сказал я ему, — и почему вы мне вчера не сказали, что заезжали домой?» Он ответил, что не придавал этому значения. «Когда расследуется убийство, мы придаем значение каждой мелочи, и вам это прекрасно известно». Я произнес это очень сурово, а он как-то сжался и сказал, что сожалеет. Он, видите ли, боялся, что, если пятно сразу не смыть, позже ею уже не выведешь, а это его выходное пальто. Он сказал, что сначала пытался отмыть пятно водой, а потом бензином.

— Подозрительно.

— Подозрительно? Явное вранье! «Вы вернулись сюда, чтобы отмыть пятно, или вы обнаружили его, только когда приехали?» — спросил я его. Он сказал, что вернулся промыть и перевязать руку и выпить рюмочку виски для подкрепления духа, а пятно обнаружил уже дома. Подумать только! Опаздывает к дяде почти на час и при этом устраивает стирку из-за нескольких капелек крови!

— Наверное, нам уже не узнать, его ли это была кровь, — уныло заметил Джексон.

— Пальто я все-таки забрал — вдруг анализ что-нибудь даст, но, честно говоря, надежды мало. Да, меня еще поразило, что в квартире у него было открыто окно. «Вы всегда оставляете окно открытым в такую холодную ночь?» — спросил я его. Он, видите ли, хотел, чтобы выветрился запах бензина. Тут я увидел у него в камине большую кучку пепла. «Что вы тут жгли?» — спросил я ею. «Любовные письма, инспектор». — «Хватит шуточек», — говорю. Тогда он заявил: «Я жег бумаги, инспектор. Насколько мне известно, это не преследуется законом, но, если вам нужен пепел, пожалуйста, забирайте».

— Ну и что вы, забрали? — спросил Джексон.

— Лейтенант, я человек дотошный. Не люблю ничего оставлять на волю случая. Я взял щепотку пепла, хотя и чувствовал себя весьма глупо. А Кросс стоит и смотрит на меня с этакой презрительной ухмылкой. Удивительно противный тип, скажу я вам.

Раздраженный сверх всякой меры инспектор оглушительно высморкался.

— Итак, подведем итоги, — уже спокойнее заговорил он. — Кросс ведет себя довольно странно, я бы даже сказал, подозрительно, но у него непробиваемое алиби. Его там не было, — значит, убил не он. Кто же? Кто был этот друг Холлисона, который по неизвестной нам причине проломил ему череп? Он явно знал порядки в доме, позвонил по телефону, чтобы подкрепить алиби, изменил голос, потому что его голос известен в округе, и затем бесследно исчез. Кто он? — рявкнул инспектор, стукнув кулаком по столу Джексона.

— Не знаю, инспектор, хоть убейте.

— Я тоже, — признался инспектор, — но мы его наймем. Будем копать и копать и в конце концов найдем.

Глава 8

Примерно в то же время, когда инспектор Джемс разговаривал с лейтенантом Джексоном, в дом Холлисона на Уелфорд авеню кто-то постучал и миссис Армстронг, открыв дверь, обнаружила на пороге незнакомую молодую особу.

— Доброе утро, — сказала посетительница. — Я — Памела Уитворт. Я пришла узнать, не надо ли вам чем-нибудь помочь.

Миссис Армстронг, оправившаяся после вчерашнего шока, внимательно оглядела девушку и, по-видимому, решила, что она заслуживает доверия.

— Очень любезно с вашей стороны. Мистер Джеффри дома и, наверное, будет рад вас видеть. Ему нужно немного отвлечься. Заходите, пожалуйста.

— Спасибо, — ответила Памела.

— В общем-то, он держит себя в руках, насколько это возможно. Мы все, наверное, не скоро придем в себя от этого ужаса. Он только что говорил мне о вас. Он вам очень благодарен.

— К сожалению, я мало что могла сделать. Может быть, надо куда-нибудь сходить, кого-нибудь известить? Вы, наверное, не знаете, за что хвататься, а мне сегодня не нужно идти в больницу.

Миссис Армстронг улыбнулась и покачала головой.

— Свои дела я сделаю сама — надо же мне как-то себя занять, — твердо сказала она. — Самое лучшее, что вы можете для нас сделать, — это немного подбодрить мистера Джеффри.

В этот момент Джеффри выглянул из гостиной.

— Привет! Я так и думал, что это вы.

Он протянул Памеле руку.

— Заходите. Я очень рад вас видеть.

Под глазами у него были черные круги, говорил он тихо и без улыбки. У Памелы дрогнуло сердце.

— Только обещайте выгнать меня, когда я вам надоем, — сказала она, расстегивая пальто. — У вас, наверное, уйма дел.

— Наоборот, — отозвался Джеффри, — я как раз удивлялся, что мне нечего делать. Я решил сегодня остаться дома на случай, если я понадоблюсь инспектору, но до сих пор никто даже не позвонил. После вчерашней суматохи от этой тишины делается не по себе. Послушайте, снимите пальто совсем — у вас такой вид, точно вы в любую минуту встанете и уйдете. Вы спешите?

— Нисколько, — ответила Памела.

Джеффри помог ей снять пальто, аккуратно свернул его подкладкой наружу и повесил на спинку стула.

— Вчера вы были просто великолепны, — сказал он. — Так решительно взяли все в свои руки. Я хотел вас поблагодарить. Боюсь, что я обошелся с вами довольно небрежно. Курите?

— Спасибо. А вы?

Джеффри достал трубку и опустился в кресло напротив нее. Наконец он мог ее хорошенько рассмотреть. О ее внешности не могло быть двух мнений — Памела была чрезвычайно хороша собой. Обычно ему не нравились девушки с рыжими волосами — на них можно с удовольствием смотреть со спины, но когда они оборачиваются, то у них оказываются бело-розовая кожа и невыразительные черты. Тут было совсем другое дело. У Памелы были темно-рыжие волосы, как у красавиц на портретах Тициана, матовая кожа и карие глаза. Он никогда не видел такой красивой женщины.

Поймав себя на том, что смотрит на нее, не отводя глаз, Джеффри улыбнулся и сказал:

— Простите, что я на вас так беззастенчиво пялюсь. Должен признаться — только не сердитесь, — что на вас очень приятно смотреть. Боюсь, что в вас будут влюбляться все ваши пациенты. Вы ведь собираетесь стать врачом, верно?

— Собираюсь, — ответила Памела. — Но диплом я получу только через два года.

— Вам нравится медицина?

— Очень. Работать, конечно, приходится много, но зато уж никогда не соскучишься. Мне нравится работать в операционной, хотя, разумеется, операций мне еще не доверяют. Но мне хотелось бы стать хирургом. У нас есть прекрасные женщины-хирурги. В конце концов для того, чтобы удалить аппендикс, не надо иметь мускулы грузчика, а с нервами у меня все в порядке.

— Уж это да, — отозвался Джеффри. — Правда, я не представляю себе хирурга с вашей внешностью.

Они помолчали. Потом Джеффри сказал:

— Я все думаю про вчерашнее. Какой страшный конец. Но, по крайней мере, я рад, что отец, как вы говорите, умер мгновенно.

— Тут нет даже и тени сомнения. Он и не знал, что с ним случилось.

— Это меня немного успокаивает. Невыносимо думать, что бедный старик умер в мучениях и ужасе. Мы с ним всегда были друзьями. Мне его будет очень не хватать.

Памела кивнула.

— Правда, война нас надолго разлучила, но он мне часто писал, и мы по-прежнему были близки. Надо же, чтобы это случилось именно сейчас, когда кончилась война и он опять начал радоваться жизни. Он был так счастлив и горд, когда мы с Артуром вернулись домой. Он бы прожил еще лет десять, а то и двадцать, честное слово! Впрочем, зачем я к вам пристаю со своими бедами?

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила Памела. — Вам надо выговориться.

Джеффри невольно улыбнулся.

— Вы как будто рецепт выписываете. Но, вообще-то говоря, вы правы. Во всяком случае, мне хочется рассказать вам о нем. Главное — он не был старым, уставшим человеком. Ему все было интересно. В молодости он отлично управлялся с парусами. Сейчас, конечно, в это трудно поверить, глядя на «Беглянку» — это наша яхта. Два мотора, парусов нет вовсе. Но до войны у него был одномачтовый тендер, около десяти тонн водоизмещением, и мы с ним немало поплавали вдоль побережья. Вот было славное время! Он любил море и научил и меня любить его. Несколько раз мы попадали в опасные переделки — в море без этого не бывает, — но он был опытный моряк. Я думал, что он доживет до глубокой старости — и вот!.. Как это несправедливо! Такой ужасный кровавый конец!

— Да, — тихо проговорила Памела. — Но если бы вы видели стариков, которые ложатся к нам в больницу и умирают медленной смертью после безнадежной операции! С ним могло бы случиться то же самое. Хотя я понимаю, что вас это не утешит.

Джеффри разжег погасшую трубку.

— Что ж, — сказал он. — Он уже умер. Остались проклятое следствие и мысли о том, кто это мог сделать. Бог знает, что теперь будет с фабрикой. Кстати, вы знакомы с моим двоюродным братом Артуром Кроссом?

— Мне кажется, я видела его, когда уходила. Говорить мне с ним не пришлось. Как он все это воспринял?

— Он вообще скрытный человек — не поймешь, что он чувствует. Разумеется, он не был так привязан к отцу, как я. Странный он парень. В начале войны он попал в плен и там хлебнул лиха. Он очень изменился. Да вы его еще увидите. Он толковый работник, и, наверное, лучше всего было бы, если бы он взял дело в свои руки. Я и сам собирался помогать отцу на фабрике — он очень этого хотел, — но теперь…

— Разве вы не можете остаться на флоте?

— Для мирного времени я уже стар. Вот расскажу молодым все, что знаю, и уйду. Флотских офицеров готовят с детства — лет с тринадцати. Скажите, из полиции вам сегодня не звонили? Мне не нравится эта тишина.

— Лейтенант Джексон приходил с утра. Его интересует человек, который мне позвонил, но я мало чем могла ему помочь.

— Что ж, это их работа, а не наша. Сам я не представляю, кто бы это мог быть. Как, вы уже уходите?

— Да, мне пора. Надо сходить в магазин.

— Большое спасибо, что зашли, — сказал Джеффри, помогая ей надеть пальто. — Вам, конечно, досталось ни за что, но я вам очень обязан. Наверное, мне пора перестать жалеть себя. Послушайте, вы свободны сегодня вечером? Может быть, поужинаем вместе?

— Может быть, — ответила Памела.

Джеффри заметно повеселел.

— Правда? Замечательно! А то бы я, наверно, напился в одиночку. Поедемте в центр — я знаю пару преуютных ресторанчиков. Если вы не возражаете, я вас отвезу на нашем старом «моррисе». Я заеду за вами в семь часов, хорошо?

— Прекрасно, — сказала Памела.

Джеффри проводил ее до калитки и долго смотрел ей вслед.

Днем Джеффри позвонил в полицию.

— Это Джеффри Холлисон, — сказал он Джексону. — Что-нибудь прояснилось?

— Инспектор поехал к вам, — ответил Джексон. — Как вы себя чувствуете, сэр?

— Спасибо, ничего. Да, вы правы, вон подъехал его автомобиль. До свидания.

Джеффри положил трубку и пошел открывать инспектору дверь.

— Добрый день, мистер Холлисон, — сказал Джемс в ответ на приветствие Джеффри. — Надеюсь, вы простите меня за то, что я опять вам надоедаю?

— Простить? Я весь день вас жду. Мне ничего не говорят. Даже мисс Уитворт знает больше меня.

— Так у вас была мисс Уитворт? Очень симпатичная девушка. Джексон совершенно ею очарован.

— Ничего удивительного, — сказал Джеффри. — Ну так что, инспектор, узнали что-нибудь новое?

— В понедельник будет коронерское дознание,[1] — сказал Джемс. — Вам, конечно, надо присутствовать. Я позвонил мистеру Кроссу и предупредил его тоже. Мы также вызовем миссис Армстронг и мисс Уитворт.

Джеффри кивнул.

— А кто… вы еще не знаете, кто это сделал?

— Боюсь, что нет, сэр. Если исключить возможность, что убийца — совершенно посторонний человек, то подозреваемых — раз, два и обчелся. В этом вся сложность.

— Да, это так. Я всю ночь не спал и ломал голову. Если только нет какой-нибудь темной лошадки, о которой мы ничего не знаем, то подозреваемых можно сосчитать на двух, ну, может быть, на трех пальцах.

— На двух, — сказал Джемс. — Но улик нет никаких.

— Зато есть превосходный мотив. Вы вчера были достаточно откровенны, инспектор, и я тоже не слепой. Кому на целом свете выгодна смерть отца? Мне и Артуру. Но Артур этого сделать не мог. У вас была ночь на раздумье. Ну и как, вы считаете, что это сделал я?

Инспектор молча попыхивал трубкой. Затем он сказал:

— Я сегодня утром был у вас в колледже, мистер Холлисон, чтобы узнать насчет той странички.

Джеффри кивнул.

— Полагаю, что ваш визит не прибавил мне популярности, но я понимаю, что это было необходимо.

— Не знаю. По-моему, ваша репутация ничуть не пострадала. Я был у директора.

— И он, конечно, сделал все, чтобы вам помочь?

— Да, сделал. Он… эээ… отозвался о вас самым лестным образом. Разумеется, его слова нельзя предъявить на суде в качестве свидетельских показаний, но он вам сильно помог. Он сказал, что не слышал вашей лекции, но предложил пойти в буфет — как раз был перерыв между лекциями, — чтобы поговорить с людьми, которые были на лекции.

— Ну и что-нибудь узнали?

— Да. Я сказал им, что вы находитесь под подозрением, и спросил, не показалось ли кому-нибудь что-то необычным в лекции. Один молодой лейтенант говорит: «Не знаю, что вы имеете в виду, инспектор, но если вы это всерьез, то я сидел в первом ряду и в какой-то момент мне показалось, что он что-то потерял в своих записях. Это не очень бросалось в глаза, но я видел, как он перелистывал страницы. Вы это имеете в виду?» «Да, это самое, — сказал я, — и я вам очень признателен. На следующей неделе мистер Холлисон будет читать лекцию, как обычно».

Джеффри прикусил мундштук трубки.

— Черт возьми, инспектор! Почему вы мне это сразу не сказали?

— Так у нас заведено, мистер Холлисон, так заведено и у меня. Во всяком случае, вопрос с той страничкой разъяснился. По моему убеждению, страничку подложил под труп убийца — просто для того, чтобы запутать следствие. Но он, без сомнения, понимал, какая это важная улика.

— Никто этого не мог знать, кроме отца… и Артура.

— А нам известно, что мистер Кросс этого сделать не мог. Конечно, если бы мы — как бы это выразиться? — позволили себе полет фантазии, возможен и такой вариант: что вы нечаянно забыли страничку дома, а вечером нарочно подложили ее под труп, чтобы вдвойне заморочить нам голову, или что вы подобрали ее около столика, а потом нечаянно уронили. Преступление — штука сложная.

— А я-то думал, что вы сняли с меня подозрение, — с укором сказал Джеффри. — Но эту вашу идею я как-то не могу принять всерьез.

— На вашем месте я бы не стал из-за нее чересчур расстраиваться. И раз уж я здесь, хочу задать вам всего один вопрос. Надеюсь, вы на меня не обидитесь. Каково ваше финансовое положение?

Джеффри посмотрел на него с недоумением.

— Мое финансовое положение? Я… я не знаю. По-моему, неплохое. Вы что, хотите попросить взаймы?

— Нет, мистер Холлисон, я просто хочу узнать, нет ли у вас денежных затруднений. Вы уверены, например, что не проигрывали больших сумм в карты, или не задолжали кому-нибудь, или не истратили слишком много денег на женщин?

В глазах инспектора сверкнула веселая искорка.

Джеффри с облегчением откинулся в кресле.

— Уважаемый инспектор, на все это у меня просто нет времени. Я официально нахожусь на службе в министерстве военно-морского флота. Там у меня тоже есть обязанности — не только в колледже. Нас основательно загружают работой. Я получаю жалованье. Кроме того, отец положил мне содержание — тысячу фунтов в год, хотя, честно говоря, я в этом не нуждаюсь. Сколько у меня на счету в банке — понятия не имею, но я убежден, что дела мои в порядке. Можете справиться у управляющего банком.

— До того вы положительный человек, что даже не верится.

— Инспектор, я этого не заслужил. Просто вы все время имеете дело с преступниками… Не забывайте, что я шесть лет провел в море, а на корабле соблазнов мало.

— Наверное, это так. Во всяком случае, я рад, что в финансовом плане вы вне подозрений.

— Я хотел бы быть вне подозрений во всех планах. Знаете, инспектор, мне кажется, что, несмотря ни на что, вы все еще меня подозреваете.

— Если говорить честно, — сказал Джемс, — полностью подозрение я с вас снять не могу. Дело в том, что — как бы это сказать — у меня нет доказательств, что вы этого не делали. Вы могли бы оказаться в восемь часов дома. У вас был мотив, хотя вы не тот человек, который думает только о деньгах. С другой стороны, у меня нет против вас никаких улик. Ни малейших. Такова моя позиция на данный момент. Могу только добавить, что, если бы я собирался вас арестовать, я бы вам всего этого не говорил.

— Что ж, большего я и требовать не могу. Конечно, мне было бы легче, если бы вы сказали, кого вы собираетесь арестовать. Не очень-то приятно жить под подозрением.

— Мы делаем все, что можем. На вашем месте я постарался бы поменьше думать об этой истории. Почему бы вам не поужинать с мисс Уитворт? Развлеклись бы немного.

— Я именно это и собираюсь сделать, — с улыбкой сказал Джеффри.



Ровно в семь часов вечера Джеффри подъехал к дому доктора Уитворта и дважды посигналил. Он с нетерпением смотрел на дверь и уже собирался было выйти и постучать, когда появилась Памела. На ней была меховая шубка, которая ей очень шла. Голова ее была не покрыта. Она села в машину рядом с Джеффри, и он подумал, что красивее женщины не встречал.

— Знаете, надо, чтобы кто-нибудь написал ваш портрет, — сказал он.

— Писали.

— Правда?

— Да. Один из папиных пациентов. По-моему, его кто-то купил.

— Вы поосторожнее с этими художниками, — заметил Джеффри. — Ненадежная публика.

— У вас есть знакомые художники?

— Я читал про них.

— Весьма убедительно, — сказала Памела. — Куда мы едем?

— Я заказал столик у Тальони — в переулке около Грик стрит. Там довольно тихо и неплохо кормят. И есть где поставить машину. Вы не возражаете?

— Что вы! Чудесно!

— У вас градусник с собой?

— Нет. А зачем он вам?

— По-моему, у меня поднимается температура.

— Тогда вам надо лечь в постель.

— Как вы сказали?

— Я сказала, что вам нужен постельный режим.

— А! Извините, пожалуйста, что я везу вас на такой развалине. Вы достойны лучшего экипажа. Не пугайтесь, если ее немного занесет, у нее не сбалансировано одно колесо. Сегодня ей исполнилось двенадцать лет.

— По-моему, она еще в приличной форме.

— До ресторана она нас, во всяком случае, довезет.

Вдруг Джеффри совсем расхотелось разговаривать. И думать тоже. Он просто наслаждался своей неслыханной удачей — сидеть рядом с Памелой, знать, что проведет с ней целый вечер.

Он снова заговорил, только когда они проехали мост через Темзу.

— Я так рад, что вы сегодня к нам зашли. Простите, если я говорю банальности, но я действительно ужасно рад. Мне просто непонятно, как мы с вами до сих пор не познакомились, ведь живем совсем рядом. Я уже шесть месяцев как поселился на Уелфорд авеню.

Ресторан Тальони был уютен, а их столик стоял на отшибе за колонной, что создавало приятную иллюзию уединения. Они выпили коктейль — джин с вермутом, затем Джеффри попросил принести бутылку сухого вина. Он со знанием дела изучил меню и сделал заказ.

— Мне редко приходится бывать в ресторанах, — сказала Памела. — Мы так мало видимся с папой, и я всегда стараюсь свободный вечер проводить дома — вдруг он тоже будет свободен.

— Вы меня с ним познакомите?

— Полагаю, что это можно устроить, — сказала Памела. — Пусть хоть раз поговорит о чем-нибудь, не имеющем отношения к медицине. Расскажите ему про свои приключения.

— Какие приключения? У меня их почти что не было.

— Как же — за шесть-то лет! А как вообще вы стали военным моряком?

— Скажем так, мне немного надоело лакокрасочное производство, и я просто подал заявление — в обычном порядке. Комиссия обнаружила у меня отличное зрение и нормальное умственное развитие, и меня зачислили в службу связи. Разумеется, рядовым. Некоторое время я служил на восточном побережье, играя с лампами Морзе и семафорами. Но я мечтал о производстве в офицеры, а для этого нужен стаж плавания. Время шло, меня наконец назначили на корабль. Таким образом я попал на Бермуды.

— И там начались ваши приключения?

— Какие там приключения! На Бермудах мы валялись на веранде в одних трусах и чистили картошку. Еще мы вырубили в коралловом известняке площадку для тенниса. Как-то раз старшина вызвал отделение и сказал, что ему надо послать шестерых в глубь острова с каким-то заданием. А мне он велел остаться. «Не огорчайся, — говорит, — мы найдем тебе другую работу. В море тебе не придется идти». «Но я за этим сюда и приехал», — выпалил я. «Что? — сказал он. — Собирай вещи и будь здесь в два часа». В тот же день я получил назначение на крейсер. Просто повезло, вот и все.

Джеффри поднял бокал.

— Выпьем! Я не слишком много болтаю?

— Что вы, очень интересно! Продолжайте.

— Ну так вот. Крейсер был довольно дряхлый, но мы все же неплохо повеселились в Тихом океане. Нам было приказано найти и потопить немецкое вооруженное торговое судно, но мы искали его три месяца и ни разу даже не видели. Из этого рейса мне больше всего запомнился пикник, который мы устроили в Перу, на окраине небольшого городка. Двести матросов, соленый арахис, бутерброды с котлетой, пиво. А вечером танцы: к нам на пикник сбежались соломенные вдовы со всех окрестных городишек.

— Да, такое, понятно, не забудешь. А как с производством?

— Через некоторое время я вернулся в Англию, обучался на разных курсах и наконец был произведен в младшие лейтенанты. Я слышал, как ребята говорили о радарах, и мне стало интересно. Я попросил назначение в отряд радарного управления истребителями. Меня направили на конвойное судно, затем я попал на «Инкорриджибл». Мы участвовали в большинстве крупных боев в Тихом океане, даже доходили до Японии. Собственно говоря, мои самолеты вылетели бомбить Токио, когда по радио сообщили о капитуляции Японии. Как же было приятно им телеграфировать: «Возвращайтесь, ребята, война окончилась».

— Вы так это все рассказываете, точно были не на войне, а на увеселительной прогулке.

— На расстоянии все кажется приятнее. Иногда нам приходилось работать по двадцать три часа без передышки.

Джеффри обмяк на стуле, словно его охватила усталость при одном воспоминании об этих днях.

— Не знаю, по какой причине, — сказал он, — то ли от выпитого вина, то ли от вашего присутствия, но на душе у меня как-то легче, несмотря на то что меня подозревают в убийстве.

Памела чуть не выронила из рук чашку с кофе.

— Что за чушь? — воскликнула она.

— Правда-правда. Инспектор старался меня успокоить, но тем не менее я в списке подозреваемых.

— Вы слишком впечатлительны.

— Ничего подобного. Дело в том, что отец оставил мне наследство.

— В этом нет ничего особенного.

— Я не могу доказать, что я этого не делал. А все остальные могут.

— Что за нелепость, — нахмурившись, сказала Памела.

— Я же вам сказал, что из вас никогда не получится врач.

— То есть как?

— Если к вам поступит молодой человек с голубыми глазами и черными кудрями, вы посмотрите на него и скажете: «Не может у него быть аппендицита — такой симпатичный молодой человек! Положите его в постель и дайте таблетку аспирина».

Памела рассмеялась.

— Вздор! Я знаю, что в человеке легко ошибиться, и знаю, что интересный мужчина может оказаться последним негодяем. Но как бы вы ни уверяли меня, что способны на убийство, я в это ни за что не поверю.

— Могу только сказать, что это отнюдь не научный подход. Вот инспектор — человек более здравомыслящий. Он задал мне несколько очень щекотливых вопросов.

— Они, наверное, всем их задают.

— Как мне надоело это слышать! Он меня уверял в том же. Так или иначе, боюсь, что многие будут думать, что это сделал я.

— Многие! — воскликнула Памела с уничтожающим презрением. — А что вам до них за дело?

— Я отдал бы все, чтобы нашли действительного убийцу.

— Лучше постарайтесь об этом меньше думать. Занимайтесь своей работой, приглашайте меня иногда в ресторан, внушите себе, что ничего этого не было.

— Замечательный совет. Может быть, мне и удастся все забыть, если вы мне поможете. Кстати, вы, случайно, не обручены?

Она показала ему левую руку.

— Видите — никаких следов кольца.

— А я весь вечер пытался рассмотреть, есть кольцо или нет.

— Ну вот, одной заботой меньше. Мне ведь всего двадцать три года.

— Это ничего не значит. За год или два можно бог знает что натворить.

— Я разборчива, — сказала Памела. — И у меня очень мало времени.

— А я думал, что все студенты-медики…

— Это было справедливо, когда в медицинские институты принимали только мужчин. А я думала, что все моряки…

Джеффри засмеялся.

— На моей совести не так-то много грехов. Я, наверное, тоже разборчив.

— По-моему, мы достаточно наговорили глупостей, — сказала Памела. — Наверное, выпили лишнего. Когда я завтра буду вспоминать этот разговор, то буду страшно ругать себя.

— А я буду хранить память о нем всю жизнь.

— Господи, вы впадаете в сентиментальность! Того и гляди, прослезитесь. Видно, нам пора идти. Это был очень приятный вечер. Большое вам спасибо.

И Памела с решительным видом поднялась со стула.

На обратном пути Джеффри вел машину очень осторожно и очень медленно. Оба молчали. Потом он сказал:

— Мне кажется, что я в вас влюбился.

— Ерунда. Мы знакомы только двадцать четыре часа.

— Я тоже сосчитал часы. А почему мне нельзя в вас влюбиться? Вы красивы, умны, добры…

Памела нахмурилась.

— Пожалуйста, перестаньте, — попросила она. — Вы меня совсем не знаете. Какой же вы, однако, импульсивный человек. Честное слово, это даже смешно.

Джеффри замолчал. Некоторое время спустя Памела проговорила:

— Вы сердитесь на меня?

— Мне не за что на вас сердиться. Я действительно импульсивный человек. А сегодня к тому же я не в себе. Но ни слова из того, что я сказал, я назад не возьму, — с вызовом закончил Джеффри.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы брали свои слова назад. Вы мне нравитесь. Я не вижу нужды притворяться. И мне хотелось бы вам помочь.

Лицо Джеффри опять омрачилось.

Остановив машину возле дома доктора, Джеффри посмотрел на Памелу и сказал:

— Доброй ночи, Памела. Вы не представляете, как мне не хочется с вами расставаться. Какой это был чудесный вечер!

Он положил руку на спинку ее сиденья, наклонился к ней, но не поцеловал, а только сказал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Джеффри, — ответила Памела и вышла из машины.

— Дьявол! — воскликнул Джеффри.

Памела остановилась.

— В чем дело? — спросила она.

— Я хотел вас поцеловать и не решился.

Памела наклонилась к нему и легонько поцеловала в щеку.

— Спокойной ночи, милый.

Она взбежала по ступенькам крыльца, быстро отперла дверь и скрылась в доме. Внутренний голос укорял ее: «Этого не надо было делать. Ты совершила глупость. Слишком рано».

Другой голос ответил с вызовом: «А мне хотелось! Он мне очень нравится!»

Глава 9

Проснувшись на следующее утро, Джеффри испытал сложную гамму ощущений. Воспоминание о трагедии по-прежнему угнетало его, и думать о предстоящем дне было очень тяжело.

Но было и другое. Он чувствовал, как в его душе появилась радость. Он упрекал себя за бесчувственность, напоминал себе, что не прошло и двух дней со смерти отца, что его еще даже не похоронили. Но радость не уходила, и ему даже не было стыдно.

Приняв ванну и побрившись, Джеффри спустился в гостиную позвонить по телефону. Миссис Армстронг еще не встала. Джеффри нашел номер Уитвортов в телефонной книге.

— Это квартира доктора Уитворта? — спросил он. — Позовите, пожалуйста, мисс Уитворт.

Некоторое время спустя Памела взяла трубку.

— Кто говорит? — спросила она.

У Джеффри перехватило дыхание. Ее голос нравился ему даже по телефону, а это уже говорило о многом.

— Это я, Джеффри Холлисон, — проговорил он.

— Да? — настороженно сказала Памела. — Доброе утро. Какая вы ранняя пташка!

— Я боялся, что позже вас не застану. Вы, наверное, будете сегодня развлекаться со своими скелетами?

— Совершенно правильно.

— Между прочим, сегодня суббота.

— Больницы по субботам не закрываются.

— Какой у вас суровый, деловой тон. Собственно говоря, я хотел узнать, когда я могу надеяться получить следующую консультацию.

— Вообще-то… — замялась Памела.

— Суббота же, — просительно сказал Джеффри. — А завтра воскресенье. Первое марта, барометр показывает «ясно». Весна все же пришла будто шелковая.

— И вы хотите, чтобы все следовали ее примеру? Так не бывает.

— Прошу вас! Да или нет?

— Может быть, завтра…

— На весь день?

— Нет, не на весь. Господи, сладу с вами нет. Может быть, если будет хорошая погода, прокатиться во второй половине дня за город?

— Знаете что, — воскликнул Джеффри. — Давайте я вам покажу «Беглянку». Помните, я вам про нее говорил. Это наша яхта. Я захвачу кое-какие припасы, и мы устроим пикник на борту. Ну как?

— Отличная мысль, — отозвалась Памела. — Хорошо, давайте встретимся в три часа. Как у вас сегодня настроение, Джеффри? Спали хорошо?

— Спасибо. Спал как убитый. Так я заеду за вами в три часа. Да… Памела!

— Что?

— Не подумайте, что я вчера выпил лишнего. Я в вас действительно влюбился.

— Увидимся завтра, — отрезала Памела.



Примерно через час после этого разговора инспектор Джемс сидел в кабинете Джексона и с глубоким интересом читал сообщение, поступившее ночью из Центрального управления полиции. В нем говорилось, что вечером предыдущего дня два человека остановили машину «Моррис-12» на Южном шоссе и попросили подбросить их до ближайшего городка. Затем, угрожая пистолетом, заставили водителя выйти из машины и уехали. Проходивший мимо грузовик довез владельца до ближайшего телефона-автомата, и по его сигналу за угонщиками была послана полицейская машина. Их увидели около Уолтемстоу и на большой скорости преследовали до тоннеля Блекуолл. У входа в тоннель «моррис» влетел в стену, и один из угонщиков сломал позвоночник. Другой остался практически невредим и рассказал полиции о предыдущих угонах.

— Похоже, они неплохо на этом зарабатывали, — заметил Джексон. — Молодцы наши, ловко их поймали.

— А почему вы мне ничего не говорили о том, что у Кросса недавно украли машину? — упрекнул его Джемс. — Если бы этот парень не протрепался о своих прежних подвигах, я бы так об этом и не узнал.

— Оплошность вышла — я сам про это почти забыл. Какая, думаю, связь?

— Может, связи и нет, — сказал инспектор, — но все-таки я съезжу туда и побеседую с тем разговорчивым парнем. Мало ли что. Больше все равно у нас концов нет. На его пальто ничего не нашли. Так я и ожидал. А зола, которую я выгреб у него из камина, — бумаги и тряпка. Между прочим, я сегодня спозаранку съездил к тому разбомбленному дому. Он играет важную роль в алиби Кросса.

— Ну и что? Все сходится?

— В общем-то, да. Все, как он описывает. Дверь висит на одной петле. Кругом битое стекло. Внутри дом не так уж разрушен, во всяком случае, первый этаж, но крыши почти что нет. Кругом мусор — разбитая мебель и всякий хлам. Возле бетонной дорожки на земле несколько следов, но не очень четкие. Один след, по-моему, от женских туфель. Но какой от этого толк? Если Кросс шел по дорожке, то он не оставил следов.

— Плохо дело, — вздохнул Джексон.

— Да, — продолжал Джемс. — Ничего у нас не вытанцовывается. Поеду-ка я в Баркинг, а вы позвоните Кроссу и скажите, что я зайду к нему на квартиру часов в восемь вечера. Надеюсь, он будет дома. Что-то мне хочется еще раз с ним побеседовать.