Сергей Гайдуков

Великолепная пятерка

Вброс информации

Он не поверил своим глазам. А раз не поверил, то и не отнесся к увиденному с той степенью серьезности, на которую рассчитывали устроители мероприятия. А раз так, то не получилось и ожидаемой реакции. Он просто сидел и смотрел на экран метрового «Сони». Интереса на его гладко выбритом бледном лице было не больше, чем во время просмотра обычного телевизионного выпуска новостей: ну да, в Намибии выпал снег и десять тысяч человек замерзли насмерть, а в Португалии случилось извержение вулкана, а в Калужской губернии пронесся смерч. Только какое отношение это имеет ко мне и к моему бизнесу?

Другие вели себя иначе. Сосед справа нервно ерзал, вертел головой, тщетно пытаясь найти в комнате того человека, который бы все доступно разъяснил. Не было такого человека. Сосед слева, сам того не сознавая, грыз ноготь большого пальца, сплевывая откусанное на лацкан черного пиджака от Валентине (куплен за 780 долларов в бутике на Нахимовском проспекте). Еще один солидно прикинутый товарищ щурился, словно в лицо ему светили слепящим прожектором. Наконец тип, сидевший с краю, не выдержав, вскочил и, тыча пальцем в экран «Сони», громогласно завопил:

— Эй, кто... Что это еще такое, черт вас всех дери?! Что это за...?!

В этот же миг запись на видеокассете закончилась, по экрану прошла горизонтальная белая полоса, а потом сплошным потоком потянулась «пурга», в которую по инерции продолжал тыкать пальцем недоумевающий крупногабаритный мужчина лет сорока с хвостиком.

— Что вы нам тут за цирк устраиваете?!

— Понятия не имею, — невозмутимо ответил вошедший в комнату человек в темно-синей униформе службы безопасности. — Содержание кассеты не находится в моей компетенции. Мне было приказано организовать просмотр, и я это сделал. Сейчас все вы можете вернуться на рабочие места и...

— Какие рабочие места?! После этого?!

Человек из СБ пожал плечами:

— Не в моей компетенции давать вам какие-то объяснения.

— А кто даст нам объяснения?!

— Не в моей компетенции говорить вам это. Если будет принято решение обсудить с вами просмотренную видеозапись, вам сообщат. Больше ничего сказать не могу.

Человек из СБ не врал. То есть было похоже, что он не врал. Он просто впустил пятерых мужчин в небольшую комнату, усадил их перед телевизором, включил воспроизведение кассеты и вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.

— Бред какой-то, — продолжал возмущаться мужчина. — Я узнаю, чья это дурацкая инициатива, я выясню...

— Разрешите, — Борис с прежним бесстрастным выражением лица протиснулся между человеком в униформе и человеком, желавшим выяснять. Последнему Борис едва слышно сказал: — Идиот.

— А? — растерянно вылупился любопытный. — Что вы ска...

Тут до него, кажется, стало доходить. Во всяком случае, он заметил, что возмущается и задает глупые вопросы он один, а остальные молча покидают просмотровую комнату. Борис вышел первым и сразу же наткнулся на двух сотрудников СБ. Не встречаясь с Борисом взглядом, они отперли металлическую дверь, отгораживавшую этот закуток от остальной части коридора. Борис зашагал к лифту, унося с собой лишь одно бесспорное заключение: над ним сейчас поставили какой-то хитрый опыт. О его истинных целях он мог догадываться не больше, чем подопытная крыса — о планах лауреата Нобелевской премии по биологии, начинающего новую серию экспериментов. Крыса ни о чем не догадывается, но она и не качает права, как этот идиот. Судя по возрасту, манерам и тону, идиот занимал вполне приличную должность в структуре «Рослав Трейд». Возможно, он даже возглавлял целый отдел. Остальные люди в просмотровой комнате также не выглядели как простые операционисты. То, что Борис их раньше никогда не видел, ничего не значило — масштабы деятельности «Рослав Трейд» и всех дочерних фирм восхищали и ужасали одновременно; штатный персонал составлял несколько тысяч человек одного управленческого состава. И вот всех этих разных высокопоставленных людей вытащили из их кабинетов, затолкали в комнату с телевизором и показали им... Кое-что, наводящее на размышления. Кое-что, способное серьезно шибануть по мозгам. Кое-что, чего Борис раньше никогда не видел. А увидев на экране «Сони», не поверил своим глазам.

Теперь он стоял в ожидании лифта и не знал, как ко всему этому относиться. Ему нужно было время, чтобы все просчитать, время, чтобы прокрутить проблему в голове. И уже потом — решить, куда и откуда дует ветер.

Борис стоял у лифта и чувствовал неприятный зуд в затылке. А еще — в основании шеи, сзади. Борис подумал, что те два охранника пялятся ему в спину. Если они ждали нервного срыва или чего-то в подобном духе, то Борис их продинамил: спокойно сел в лифт и уехал.

Однако парни из СБ и не думали разглядывать его спину. Этим занималась скрытая видеокамера, точно такая же, как и те две, что были установлены в просмотровой комнате для фиксирования уставившихся в телевизор лиц. Отснятые кассеты затем вынимались, регистрировались и сдавались на хранение в большой стальной сейф.

Иногда кассеты вынимались из сейфа для повторного просмотра. Случалось это редко, потому что причина для подобных действий могла быть только одна — чрезвычайная ситуация, ЧС. А ЧС означало, что произошло нечто из ряда вон выходящее, что-то вышло из-под контроля, что-то пошло не так. И это означало, что СБ придется в очередной раз вставать на уши.

Кассеты, на которых, помимо прочего, запечатлелись лицо, спина и прочие ракурсы Бориса Игоревича Романова, были извлечены из сейфа почти полгода спустя после съемки. Их не просто затребовали, их отправили на самый верх, но не в пространственном смысле, а в служебно-иерархическом — к высшему руководству группы компаний «Рослав». В пространственном смысле это, напротив, означало — вниз, под землю, под асфальт. Бывший генерал-ракетчик Стрыгин, председатель совета директоров «Рослава», уютнее чувствовал себя именно там, потому при строительстве двадцатиэтажной корпоративной башни главный офис был упрятан на многие метры вниз.

Туда в конечном итоге и попали видеокассеты, отснятые СБ. Пленку перемотали на то место, что Борис Романов бесстрастно смотрит на экран телевизора. Потом сделали увеличение, чтобы осталось одно лишь лицо Бориса. Потом еще раз увеличили, чтобы крупно взять глаза.

Стрыгин смотрел на это ничего не выражающее лицо, смотрел на эти равнодушные глаза... Потом он достал из нагрудного кармана очки. И снова в течение долгих секунд разглядывал спокойные голубые глаза Бориса Романова.

Затем Стрыгин убрал очки, качнулся вперед верхней частью туловища, выказывая мимикой непонимание и недовольство. Возможно, он ожидал увидеть монстра, чудовище, хитроглазого авантюриста, матерого интригана, коварного комбинатора, нечто среднее между Шамилем Басаевым, Борисом Березовским и штандартенфюрером СС фон Штирлицем.

Вместо этого он увидел лицо Бориса Романова.

— Почему? — спросил Стрыгин. — Почему — он? Почему вдруг он?! Кто-нибудь мне может объяснить?

Никто из присутствующих не рискнул пуститься в объяснения. Никто из присутствующих не знал, где сейчас находится Борис Романов. Никто не знал, что Борис Романов собирается делать.

Зато все знали, что теперь нужно сделать с Борисом Романовым. И чем раньше, тем лучше.

Часть I

Жар горящих мостов

Боярыня Морозова: усталая женщина без бронежилета

Морозова встряхнула кистью, на миг онемевшей от удара, и отступила на шаг, давая телу упасть. В точности и эффективности удара она не сомневалась ни секунды — даже в голову такое не пришло. Нормальная домохозяйка не сомневается, когда ей вытащить из духовки пирог, а Морозова не сомневалась, как ей вырубить здорового мужика. Угрызения совести по поводу содеянного Морозову не посетили. Ее посетил вдруг Валерка Мищенко. Действительно вдруг — ни к месту, ни ко времени он появился перед ее глазами. Мищенко был фактом из прошлого, а Морозова старалась жить только настоящим. Просто слоновья память. Слоны, говорят, вообще ничего не забывают. Вот и Морозова иногда чувствовала себя этаким слоном на двух ногах, с раскалывающейся от кошмаров прошлого головой. Валерка Мищенко также не был Морозовой забыт.

Ему было двадцать восемь, и в этом уже вполне зрелом возрасте он мог гордиться разными своими достижениями — чеканным профилем, накачанным брюшным прессом, неслабым объемом бицепсов, приличным знанием английского языка и отличными показателями в стрельбе с двух рук по движущейся мишени.

Но на самом деле ему стоило гордиться совсем иной вещью. Ему стоило гордиться четырьмя месяцами совместной жизни с Морозовой. Это был абсолютный всероссийский, мировой и межпланетный рекорд.

Ему было двадцать восемь, а двадцать девять ему так никогда и не исполнилось, потому что серым осенним утром в сером городе Екатеринбурге пуля ударила Валерку прямо в горло, чуть выше бронежилета. Не то чтобы стрелок был слишком хорош — скорее наоборот, ведь целил-то он не в Валерку, а в местного металлургического короля, которого Валерка на пару с Морозовой опекали по приказу московского офиса. Автоматная очередь из проезжающей «Волги» предназначалась именно этому борову с глазами-пуговками, однако Валерка забрал одну пулю себе, несколько других свинцовых гостинцев отметились в подъездной двери, а остальные улетели вообще черт знает куда.

— Хорошо, — сказал позже Морозовой Шеф. К этому времени Валерка уже два дня как лежал в морге.

— Что хорошего? — Морозова даже не произнесла это, а просто посмотрела на Шефа, неся в сузившихся злых зрачках свой вопрос.

— Хорошая работа, — сказал Шеф. — Настоящая профи.

Имелось в виду, что в той заварухе Морозова словно и не увидела рухнувшего Валерку, тем более не кинулась к нему, не стала щупать пульс, не стала биться в истерике и воздевать руки к небу... Морозова сначала сбила с ног металлургического гиганта (росту в нем было метр семьдесят от силы), — кашемир в осенней грязи смотрелся авангардным коллажем, — потом в ее руке возникло личное оружие — обойма была расстреляна в секунду, тут же заколочена в рукоять пистолета вторая — скорострельный фейерверк вслед машине...

И все. Морозова сначала стреляла с колена, прикрывая магната, затем вскочила и пробежала метров десять, не переставая палить по «Волге». Морозова знала, что попадает, но ей этого было мало. Ей был нужен в этот миг не пистолет, а гранатомет, а еще лучше ракета «земля — земля». Если бы «Волгу» вместе с пассажирами разнесло на молекулы, это Морозову устроило бы. А так... Машину нашли через час, брошенную во дворе, с продырявленным задним стеклом и следами крови на сиденьях. Морозовой этого было мало.

Шефа в Екатеринбурге не было, но ему изложили всю историю в малейших подробностях. И как Морозова, бросившись за «Волгой», попутно перескочила через тело Мищенко — тоже доложили. Маленькая характерная деталь.

Двадцать восемь лет. Четыре месяца. Одна пуля. Такие вот цифры.

— Настоящая профи, — сказал Шеф.

Тех уродов так и не нашли. В смысле, не нашли исполнителей. Заказчиков вычислили и подвергли зачистке по жесткому варианту. Морозова в этом уже не участвовала. Она вернулась в Москву. На екатеринбургском железнодорожном вокзале ее вдруг пробил дикий голод, Морозова кинулась в буфет, где продавались почему-то одни гамбургеры. Через пятнадцать минут гамбургеры полезли обратно. Неудивительно, что в Москву Морозова вернулась еще более злая и бледная, чем обычно. Слова «Екатеринбург» и «гамбургер» теперь слились для нее в единое понятие — большая вонючая котлета в осенней грязи. Морозова ненавидела эти слова.

— Настоящая профи, — сказал Шеф.

Она никогда не задавалась вопросом — выжил бы Валерка, если бы она тогда кинулась не к металлургическому деятелю, а к обладателю абсолютного рекорда в терпении морозовских заморочек. Этот вопрос был излишним. Потому что все это уже стало прошлым.

Другие тоже не спрашивали Морозову ни о чем. Они не решались спрашивать.

— Настоящая профи, — сказал Шеф, не глядя на Морозову. — Есть какие-то пожелания?

— Никогда больше не поеду в Екатеринбург, — Морозова с трудом выговорила ненавистное слово. Она не просила, она лишь сообщила Шефу то, с чем ему теперь придется смириться, хочет он этого или не хочет.

— Ладно, — сказал Шеф. — Побудь пока в Москве. Приди в себя.

— А я в себе, — немедленно отозвалась Морозова, привычно махнув рукой, где два пальца были выставлены латинской V. — У меня все прекрасно.

— Не сомневаюсь, — сказал Шеф после непродолжительной паузы. Он не сомневался, что перед ним — настоящая профи. А как ведет себя настоящая профи? Она не поддается первому импульсу, она все просчитывает, быстро и наверняка, а уже потом делает свое дело в положенный час и в положенном месте.

Вот почему Морозова не убила Дровосека прямо в вагоне поезда Москва — Санкт-Петербург.

Но когда все уже кончилось, когда они избавились от забрызганной кровью одежды, избавились от использованного оружия, избавились от всего лишнего... Когда им оставалось только сесть в машину и поехать на базу...

Вот тут-то Дровосек и словил свое скромное мужское счастье. У Морозовой даже на миг онемела кисть правой руки.

Борис Романов: мысли о географии

Австралия. Ничего, ничего... Судя по всему — очень хорошая страна.

Австрия. Слишком близко. Найдут.

Азорские острова. Звучит заманчиво. Еще бы знать, где это...

Албания. Ну ее на фиг, эту Албанию.

Алжир. Не фонтан. Хотя, с другой стороны, там и искать особенно не станут.

Ангола. Там вроде бы еще воюют. Пусть воюют без нас.

Андорра. Опять слишком близко. И, кажется, там большие строгости с визами.

Антигуа и Барбуда... Ух ты. Одно только название вставляет не хуже косяка с марихуаной.

Между тем вокруг простиралась Рязань. Интересно, с какой стати Рязань? Наверное, из Александровского сада Рязань видится далекой пыльной периферией, откуда три года скачи, ни до какой границы не доскачешь. Допустим, пыль тут на месте. Но вот что касается дальности... Чуть больше двух часов — и вот она, Рязань. Сидим и дышим свежим воздухом, пополняя свои познания в географии и прочих актуальных науках.

— Ай\'м уэйтинг фор май мэн, — негромко произнес Борис. Звучало препогано. Вот что значит перегнуть палку в сторону английского письменного и совсем забить ту же палку на английский устный. Деловое письмо составить — нет проблем, а вот зачитать его вслух... Кажется, даже на первом курсе института у Бориса получалось лучше, чем сейчас. На втором курсе получалось просто отлично, а на третьем снова стало хуже, потому что преподаватели вдруг стали разбегаться с кафедры, как крысы с тонущего корабля. Им на замену мобилизовывались довольно экзотические персонажи, непонятно где выисканные.

Антигуа и Барбуда. Кайф. Но я все еще уэйтинг фор май мэн. Уэйтинг энд уэйтинг.

Кажется, того дикого препода английского, что возник в конце третьего курса, звали Рудик. Он носил длинные свитера ручной вязки и длинные засаленные волосы до плеч. Если он брался что-то объяснять, то быстро заводился и начинал размахивать руками и брызгать слюной на первые парты. Перед началом занятия Рудик обычно долго ковырялся длинным пальцем в ушах, вероятно, чтобы точнее уловить все нюансы произношения студентов. Романова он достал все же не этим, Романова он достал своим авторским методом, который заключался в том, что студентам давалось задание — переводить со слуха всякие англо-американские песенки. На очередной контрольной Романову достался какой-то гнусавый голос с жутким акцентом, и в результате Борис не продвинулся за положенное время дальше первых трех-четырех строчек. Возможно, в этой катастрофе сыграло свою роль и мучившее Романова похмелье — тогда он еще мог пить много и разнообразно.

— Ай\'м уэйтинг фор май мэн, — пробубнил Романов, чуть оторвав зад от стула. — Я жду своего мужика. И у меня в кармане двадцать шесть долларов... — на этом русские строчки в его листке заканчивались, и Романов, устав бороться с тягучей головной болью, махнул рукой. — И дальше там такая же фигня...

— Алё, товарищ, — сказал Рудик с таким видом, как будто Романов нанес ему личное оскорбление. — Такая же фигня? Фигня у тебя в башке, это совершенно точно. Что это ты там наплел? «Жду своего мужика»? Это тебе не опера из жизни сексуальных меньшинств...

Группа с удовольствием заржала, а Романову было все равно, из чьей жизни эта опера. Главное было — дожить до конца пары, сбегать в буфет и взять пару пива. Рудик между тем гнул свое:

— Это не опера. Это суровая психологическая драма. «Я жду своего человека». Парень ждет своего человека — человека, который нужен ему позарез. Человека, который принесет что-то важное.

— Ага, — равнодушно сказал Романов, комкая листок с несостоявшимся переводом.

— Для того у парня и двадцать шесть баксов в кармане, — несло Рудика. — Он ждет своего человека. Придет человек и принесет товара на двадцать шесть баксов. Но его еще нужно дождаться, а это — черный район, кругом злобные ниггеры шляются, и, если они узнают, что у парня двадцать шесть баксов в кармане, они его в один момент замочат! Это тебе не фигня, это тебе поэзия! — назидательно произнес Рудик. — Поэзия, вашу маму...

Через три недели после этого достопамятного семинара Рудика с треском выгнали из института за неадекватное поведение на заседании кафедры. В приватных беседах Рудик объяснял инцидент тем, что уж слишком хорошую травку ему достали и ждать до конца рабочего дня не было мочи. Травка была вполне реальная, а не поэтическая.

По прошествии стольких лет все это могло показаться полной ерундой, но — странно — именно это вспоминалось и приобретало новое значение. Романов теперь абсолютно точно знал, что ждать своего человека — это жестокая психологическая драма. Даже если человек должен притаранить не героин, а нечто другое.

Романов сидел в чужом городе и ждал своего человека. Местечко для встречи было выбрано не из самых респектабельных в городе, и хотя злобных ниггеров здесь не наблюдалось, стриженые дебилы отечественного производства в китайских спортивных костюмах периодически курсировали мимо, заставляя Романова напрягаться. Но реальную опасность для Бориса представляла не эта шпана. Тут Борис был уверен на сто процентов.

Он сидел и ждал своего человека. И знал, что двадцатью шестью баксами здесь не обойтись. Когда Романов думал об окончательной сумме, ему становилось не по себе. И понимал, что это значит: «Поставить все на карту».

— Прохладно, — сказал мужчина неопределенного возраста, чье лицо было скрыто в тени козырька большой клетчатой кепки. Он с кряхтением присел на скамейку так, что между ним и Борисом осталось чуть больше метра.

Мужчина не смотрел на Бориса, а Борис не смотрел на мужчину. Он лишь вытащил руку из кармана куртки и как бы невзначай повертел брелоком. Брелок ему передали неделю назад в Александровском саду. Тогда же было названо — время и место. Почему-то была названа Рязань. Почему-то — этот парк почти на самой окраине города. Романов не спрашивал «почему?». Ведь и его не спрашивали.

Мужчина в кепке подтянул к себе полиэтиленовый пакет, вытащил оттуда кефир, надорвал упаковку и сделал пару глотков. Потом он вытер рот и, обращаясь куда-то вверх, в небо, проговорил:

— Ну что же... Стало быть, умирать приехали?

Боярыня Морозова: в северо-западном направлении

Морозова выслушала Шефа, пожала плечами и доброжелательно посоветовала:

— Ну что ж, теперь ищите такую дуру.

— Уже нашли, — сказал Шеф.

— Да? — Морозова вдруг почувствовала, как легкомысленное предотпускное настроение стремительно покидает ее, уходя словно воздух из проколотого воздушного шарика.

— Догадаешься с трех раз, кто это?

— Но я в отпуске, — напомнила Морозова, прекрасно зная, что этим не прикроешься. Шеф в этом вопросе был как Тарас Бульба со своим непутевым сыном — я тебе отпуск подписал, я его у тебя и отберу. Полнейший произвол. Беспредельщина.

— Помню я про твой отпуск, — сказал Шеф с ненормально веселой улыбкой. Морозова знала, что особую радость Шефу доставлял крупномасштабный обман кого-нибудь. И Морозова, кажется, стала понимать, кого обманул Шеф на этот раз. — Мы тут утечку информации сделали. И график отпусков тоже туда попал. Поэтому для всех с завтрашнего дня ты в отпуске.

— А-а-а, — протянула Морозова. Крупномасштабно обули все же не ее. Точнее, не ее одну.

— И ты завтра прокатишься до Шереметьева, потаскаешься с чемоданами по залу, заполнишь какие-нибудь бумажки... Дровосек тебя проводит. Он же тебя и подберет, когда выберешься через... Ну знаешь, там этот коридор.

— Знаю, — сказала Морозова.

— Для всех ты будешь в отпуске, а значит, самое время тебе поработать. Именно в Москве.

— Допустим, отпуск мой коту под хвост, — согласилась Морозова. — Но вот этот весь план... Это не про меня придумано. Ну сами посмотрите! — Она развела руками. Шеф не очень понял, куда он должен смотреть, и тогда Морозова повернулась левым профилем, потом правым, потом встала, прошлась вперед-назад, похлопала себя по бедрам. — Куда это все годится?

— Играть в кино Лолиту тебе поздновато, — оценил Шеф. — А на обложку журнала «Российский воин», или как он там теперь называется, — вполне сгодишься.

— У меня на лице три шрама, — сказала Морозова, решительно закатывая рукава тонкого серого свитера. — И еще здесь... И вообще... Мне тридцать один год. Я этим блядством заниматься не буду. Лучше накрасим Кирсана, сделаем ему силиконовые накладки...

— У Кирсана будет собственный выход, — напомнил Шеф. — У вас у всех будут собственные роли. Как обычно. И твоя не лучше и не хуже, чем обычно.

— Хуже, — упрямствовала Морозова. — Почему не взять какую-нибудь секретаршу, хотя бы из наших, с шестого этажа?

— А что потом? Память ей стереть прикажешь? Или голову отрезать? Нет, я с тобой больше не обсуждаю эти дела, — сказал с решимостью Шеф. — Бери всю свою партизанскую бригаду и вперед, на подвиги. Только, ради бога, — осторожнее.

— С чего это вдруг? — изумилась Морозова. Она впервые слышала от Шефа такое. — С чего это вы забеспокоились о моем здоровье?

— Кто сказан, что я о нем беспокоюсь? Я про объект. Сама понимаешь — перегнете палку, и все это уже не имеет смысла. Система будет работать только в том случае, если объект будет цел, невредим, здоров и счастлив. И если он вовремя прибудет в Питер. Сто процентов, что его будут там встречать. И сто процентов, что его будут провожать. Неявно, из укрытия, но они будут тщательно отслеживать ситуацию.

— Уф, — сказала Морозова. — Черт бы побрал эту работу.

— Как обычно, — без тени сочувствия в голосе сказал Шеф. На панели своего письменного стола он набрал код, стальная дверь отъехала в сторону, и теперь Морозова смогла выйти из кабинета, который по классификации, принятой внутри корпорации «Интерспектр», попадал под уровень АА, то есть под высший уровень. Для того чтобы попасть в обычный коридор этого многоэтажного здания, Морозовой предстояло пройти еще две кодовые стальные двери и два поста охраны, предъявляя везде идентификационную карту. Здесь не действовала мобильная связь, внутренние переговоры осуществлялись исключительно по защищенным кабелям, и каждый понедельник и каждую пятницу проводилась тотальная проверка с целью обнаружения посторонних предметов, могущих нарушить конфиденциальность территории. Самым интересным было то, что при всех мерах безопасности из зоны АА регулярно вытаскивали микропередатчики и тому подобную дрянь. Морозова (тайно) придерживалась мнения, что все это подкидывает сам Шеф, чтобы его люди не расслаблялись. Сама она расслабилась, как только вышла за последний пост охраны — вроде бы у Шефа с кондиционером было все нормально, да и минеральная вода «Перье» стояла на столе... Только душно там было.

Морозова спустилась на лифте во внутренний дворик. Там болталась вся ее команда, «партизанская бригада», как нежно обозвал их Шеф. Монгол дремал, улегшись на идеально выстриженный газон, Карабас читал газету, а Дровосек мучил Кирсана, пытаясь объяснить ему какой-то зубодробительный прием рукопашного боя. Проходящие мимо клерки поглядывали на эту странную компанию со смешанным выражением настороженности и презрения: ни один человек из «партизанской бригады» не носил костюмов, белых рубашек и галстуков. Они стриглись так, как хотели, а иногда не стриглись месяцами. Они вели себя неправильно, не так, как положено вести себя ответственным сотрудникам большой, динамично развивающейся компании, чье значение в экономической и политической жизни страны было огромно. Клерки очень удивились бы, если бы им намекнули, что благосостояние и динамизм компании не в последнюю очередь зависят от деятельности этих странных людей.

Но клеркам никто и никогда не говорил таких вещей. На то они и клерки.

— Привет, мадам... — Дровосек отпустил Кирсана и неторопливо двинулся навстречу Морозовой — здоровенный детина в клетчатой рубахе навыпуск. — Что нового в нашем дурдоме?

— Черт бы побрал эту работу, — сказала Морозова беззлобно и обреченно.

— Как обычно, — кивнул Дровосек.

Борис Романов: смерть по доступным ценам

Согласно инструкциям, полученным в Александровском саду, Борис не должен был поворачиваться и обнаруживать таким образом свой контакт с человеком на скамейке. Однако долгое напряженное ожидание и брошенная незнакомцем невзначай фраза дали в совокупности совсем иной результат — Борис вздрогнул, едва не уронил опознавательный брелок и обернулся.

— Стаю быть, умирать приехали?

— Чего?!

— Из Москвы?

— Ну.

— Следы заметать?

— Допустим, — осторожно сказал Борис, вспомнив все предостережения и запоздало отворачиваясь от мужчины в кепке, пытаясь придать при этом лицу равнодушное выражение.

— Лучший способ замести следы — это помереть, — авторитетно заявил незнакомец, допил кефир и поставил пустой пакет на землю.

— Это что — юмор? — спросил Борис.

— Я сюда не юмор шутить приехал, — неожиданно серьезно ответил ему мужик. — У меня бизнес.

— Да ну? — усмехнулся Борис.

— Не хочешь, не верь. Только я сейчас встану и пойду. Вон туда, направо. Ты за мной не иди. Выжди минут пять и двигай вон по той аллее. Прямо до конца. Там будет беседка. Войдешь в нее и сядешь на скамейку, что посредине. Усек?

— И что будет? — недоверчиво спросил Борис, но мужчина в кепке уже встал и пошел, как и обещал — направо. Попутно заглядывая в урны и иногда выуживая оттуда пустые пивные бутылки.

— Мама моя родная, — в тихом отчаянии прошептал Борис. — Да что ж я такой болван-то?! Да что ж меня обувают как последнего лоха...

Он ущипнул себя за запястье. Жаль, но дивное видение не исчезло — пустой пакет из-под кефира и удаляющийся мужик, исследующий мусорные урны. Чтобы увидеть это, стоило ехать из Москвы черт знает куда, да еще и на общественном транспорте, да еще и с пересадками... Стоп. А в чем смысл? Если все это лажа, то зачем? Зачем было вытаскивать его в эту глушь?

Борис резко вскочил, обернулся, инстинктивно приняв защитную стойку. Нет, показалось. Никто не выскочил из кустов, чтобы оглушить Бориса ударом по черепу и забрать... А что забрать? Деньги? Хм. Тот хмырь по телефону вполне конкретно сказал: «Деньги в Рязань тащить не надо. Позже, когда окончательно все определится, когда станет ясно, сколько вы нам должны, — тогда уже будем заниматься деньгами». Поэтому в карманах у Бориса сейчас было не больше полутора тысяч рублей. Из-за этого тоже убивают, конечно, когда не хватает на бутылку или на дозу героина — но уж слишком все тогда сложно получается. Борис вздохнул и двинулся по аллее. Даже если все это глупость, ее нужно довести до логического конца.

Пол беседки был усеян битым стеклом, обрывками старых газет и окурками. Борис не без опаски уселся, вслушиваясь в тонкий скрип просевших под его телом досок.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказали ему любезно. Борис завертел головой, но никого не увидел. Он сидел в глубине беседки, окруженный с трех сторон проволочным каркасом, облепленным пожелтевшими листьями. С четвертой стороны был вход в беседку. Борис сидел к нему лицом и мог отлично наблюдать почти всю аллею, по которой пришел.

— Сидите спокойно, — снова раздался голос. Кажется, говорил тот же самый мужчина, что подсаживался на скамейку, но Борис не был уверен. — Сидите спокойно, смотрите перед собой. Я здесь, рядом. Я буду спрашивать, вы отвечайте, лады?

— Ол райт, — рассеянно сказал Борис. Все это было как-то... Мягко говоря, странновато. Борис почувствовал себя словно в исповедальне — сидишь в полутемном помещении, лица собеседника не видишь, слышишь только голос, и этому незнакомому голосу признаешься в самых своих тайных и сокровенных замыслах. Сам Борис в исповедальнях никогда не был, только в кино видел. Не было ему нужды ходить исповедоваться. У него на работе роль исповедника играла Служба безопасности, СБ. Это они выискивали грешников, заставляли каяться в грехах... Н-да. Много еще чем занималась СБ.

— Обязательно было весь этот цирк устраивать? — спросил Борис, распихивая носками ботинок мусор перед собой.

— Вы сами сказали — стопроцентная конфиденциальность. Вы сами сказали, что за вами возможна слежка, возможно прослушивание телефонов. Вот мы и постарались все сделать по высшему классу. Сейчас в парке еще три моих человека, они полностью контролируют ситуацию.

— А за мной действительно велась слежка? — спросил Борис.

— Это уже неважно — была, не была... Главное, что в данный момент все чисто. Давайте решать наши вопросы. Насколько я знаю, вы хотите исчезнуть. Так?

— Так, — после секундной заминки согласился Борис. Еще один шаг по дороге, которая может привести совсем не туда, куда он замыслил. Еще один шаг. И если Борис принял неверное решение, если...

— Вы хотите исчезнуть из Москвы или вообще из страны? — деловито уточнил некто за желтыми листьями клена и зелеными прутьями беседки.

— Из страны. И чем дальше, тем лучше.

— Со сменой фамилии?

— Да, — решительно кивнул Борис. Он бы и лицо поменял, если бы эта процедура не была такой долгой... А времени у него не было. Так он считал.

— Вы будете один?

— В каком смысле?

— Исчезаете один? С девушкой?

— Э-э... С женой и дочерью, — сказал Борис и по воцарившейся тишине понял: что-то не так.

— Это, конечно, ваше личное дело, — ожил через несколько мгновений голос за листьями. — Но поймите... То, что вы задумали, это хороший шанс изменить свою жизнь.

— Я понимаю, — сказал Борис.

— Совсем ее изменить, — сказал голос тоном змея-искусителя. — Вот вы линяете от бандитов или там от милиции — это неважно. Почему бы заодно не слинять и от жены? Поедете в Бразилию, например, и оцените, насколько верен был мой совет.

Борис в этот момент представил не пляжи Бразилии. Он представил совсем иное. И с невесть откуда взявшейся дрожью в голосе произнес:

— С женой и дочерью. Тебе там что, плохо слышно?

— Слышимость в норме, — чуть удивленно ответил голос. — С женой так с женой. С дочерью так с дочерью. Только ведь у нас не туристическая фирма, скидок на детские путевки у нас не бывает.

— Я догадывался, — сказал Борис.

— Ну и хорошо, — миролюбиво ответил собеседник. — Тогда я снова порекомендую вам в качестве лучшего способа ухода в новую жизнь — смерть. Качественная инсценировка по доступным ценам. Вас больше никто никогда не будет искать. Вас с почестями похоронят... Ну, то есть не вас, а кого-нибудь с вашими документами и зубными протезами.

— Инсценировка для всех троих?

— А что вас смущает? Да хоть для десятерых. Вот мы тут недавно на Пушкинской... Хотя, ладно, не буду хвастаться. Берете этот вариант?

— Хм... — Голос из-за листьев говорил такое, что Борис не мог адекватно это воспринимать. Вместо делового разговора Бориса тянуло куда-то не туда. — А... А откуда вы возьмете трупы для инсценировки? И... Там же труп ребенка будет нужен. Откуда?

— От верблюда. Это уже наша забота. Я же не спрашиваю вас, откуда вы возьмете сто пятьдесят тысяч долларов.

— Сколько?! — Борис вздрогнул.

— Сто пятьдесят. Тысяч. Долларов США. Это за все про все.

Борис посмотрел на пустую аллею перед собой. Он подумал, что голос из-за листьев был очень любезен, когда не спросил его, откуда Борис достанет сто пятьдесят тысяч долларов.

Потому что Борис и сам не знал, откуда он их достанет.

Боярыня Морозова: в темпе вальса

За двадцать минут до отправления поезда Морозова стояла в женском туалете Ленинградского вокзала и с отвращением рассматривала в зеркале собственное отражение. Ей провели «коррекцию визуального образа» — так заковыристо обозвал результат своей работы гример Сева. Теперь Морозова выглядела не то чтобы моложе, не то чтобы обаятельнее или однозначно лучше — теперь она выглядела женщиной иного характера, иного склада ума и иного поведения. Теперь она просто выглядела другим человеком. Настоящая Морозова даже вне работы одевалась преимущественно в черное или темно-синее, простые немаркие цвета, которые помогали затеряться в толпе. Морозова предпочитала носить ботинки, темные джинсы, свитера и мешковатые куртки, скрывавшие силуэт, но зато оснащенные множеством карманов, которые потом можно было набить до отказа хитрыми штуками, необходимыми для работы. Морозова не признавала всяких там кейсов, потому что для их переноски нужно было занять одну или две руки, а свободой рук она весьма и весьма дорожила. Поэтому в ее гардеробе преобладали многокарманные куртки, а из сумок признавались лишь дорожные, на ремне через плечо. А еще у куртки непременно должен быть капюшон, чтобы скрыть со стопроцентной гарантией наушник спецсвязи, ну и лицо — само собой. Морозова уже забыла, когда носила волосы длиннее плеч, а из бижутерии лишь иногда прихватывала небольшой изящный кастет, позаимствованный некогда у невезучего киллера-вьетнамца. Вьетнамец среди своих считался громилой, и его кастет пришелся как раз на морозовские пальцы. Дровосек такую штуку смог бы использовать разве что в качестве брелка для ключей.

То, что Морозова сейчас видела перед собой, было существом совсем иного рода. Женщина в зеркале, без сомнения, была обречена на то, чтобы привлекать к себе внимание в самой густой толпе. Яркие губы, надменно-тяжелые ресницы, тяжелые вычурные серьги, оттягивающие мочки ушей, какая-то ювелирная дрянь на шее... Женщина в зеркале явно напрашивалась на то, чтобы ее заметили, шарахнули по башке и ограбили: так это выглядело с морозов-ской точки зрения. Вероятно, с мужской точки зрения тут открывались иные перспективы.

Не сочетались с обновленным визуальным образом лишь глаза, но Морозова надела темные очки, в оглобельку которых был вмонтирован наушник, и все стало совсем хорошо.

Морозова одернула дурацкий розовый костюмчик и еще раз удивилась собственной невесть откуда агрессивно выпятившейся груди. Со свитерами и куртками наличие этой части тела обычно подзабывалось. Юбка была такой же неприличной и по длине, и по тесноте, с которой она обтягивала бедра. Зрелище для Морозовой было не только неприличное, но еще и непривычное, поскольку юбок последние годы она не носила совершенно и со своими голыми коленками встречалась лишь в душе да сидя на унитазе. Теперь эта интимная часть тела выставлялась на обозрение всему народу. Странно все это было, странно и непривычно. К тому же, когда она с помощью Севы едва натянула малопристойную юбку, обнаружились следы профессиональных травм, под джинсами незаметные — недавние кровоподтеки, старые царапины и прочие детали, несоответствующие облику дорогой и достаточно ухоженной женщины, которая пешком больше ходит по своей квартире, нежели вне квартиры. И уж совершенно точно эта женщина не карабкается через заборы, не лазает по пожарной лестнице, не прыгает из движущегося автомобиля и не ломает позвоночник питбулю, повисшему у нее на икре. И, уж само собой, не берет у киллера-вьетнамца на память кастет ручной работы, предварительно перерезав горло хозяину кастета.

Сева поохал, поохал, но свою часть работы сделал. И притащил еще колготки потемнее. Теперь ноги выглядели более-менее прилично. Чтобы прилично выглядело то, что повыше ног, Сева сделал вставки под юбку, из-за чего у Морозовой не проходило ощущение, что юбка вот-вот треснет.

Но в зеркале все выглядело хорошо. В смысле — так как и должно было выглядеть. «Видела бы меня сейчас моя мама», — без особой радости подумала Морозова, хотя для ее мамы, вероятно, примерно так и представлялось женское счастье, завоеванное в тяжкой борьбе со скупыми и неблагодарными мужиками. Мама, мама. Туфли на высоких каблуках, классный макияж, сумочка из натуральной кожи, а в сумочке чего только нет... Оружия там нет. Оружие — это забота Монгола, это он должен обеспечить наличие оружия в том купе, где поедет Морозова. Хотя в том-то и вся фишка, что оружие сегодня не должно понадобиться.

— Я выхожу, — сказала Морозова негромко, но достаточно, чтобы это услышали четыре человека в разных частях вокзала.

— Выходи, — отозвался в оглобле очков Монгол. — Все спокойно. Объект в поле зрения. Покупает журналы на лотке. Чемодан при нем.

— Отлично, — Морозова бросила последний взгляд на себя в зеркале, скрипнула зубами и подхватила с пола объемистый полиэтиленовый пакет, нагруженный коробками. На коробках красовались фирменные лейблы. Коробки Дровосек собирал по бутикам, а вот содержимым он разжился на ближайшем оптовом рынке, набрав копеечных азиатских подделок. Предполагалось, что Морозова, таща этот пакет по платформе, должна светиться от гордости и свысока поглядывать на окружающее быдло. Морозова сказала тогда, что будет по-настоящему свысока поглядывать на толпу, если вещи будет нести кто-нибудь другой, изображая носильщика, а она гордо и независимо...

— Не будет такого, — мимоходом бросил Шеф. В отличие от Морозовой, он знал начало и конец, а она знала только середину, и наполненный знанием важных вещей Шеф считал уже все решенным и не подлежащим переделке. — Не будет такого. Прогуляешься по платформе одна, так ЕМУ спокойнее будет. Кто знает, как ОН среагирует на носильщика? Представь ЕГО состояние. Ну? ОН же на взводе, ОН же на нервах. Может сорваться. Нам это надо? — спросил сам себя Шеф и сам себе убежденно ответил: — Нет, нам этого не надо. Все делаем мягко и плавно. Как нож в масло.

— Как вилку в розетку, — брякнул технически подкованный Монгол.

— Как хрен в... — начал было грубый Дровосек, но тут Шеф поднял на него усталые, словно инфракрасно просвечивающие зрачки, и Дровосек заткнулся.

— Не надо, — тихо прогнусавил Шеф. — Вот так, как ты сказал, не надо. Это очень чувствительно и негигиенично. Мадам? — Шеф не посмотрел, а просто повернул череп в сторону Морозовой. — Ваше сравнение?

— А, — махнула рукой Морозова. — Пока мы тут сидим, все гладко, а на деле все выйдет как обычно — голым задом по стекловате.

— У мадам, как обычно, оригинальные идеи, — сказал Шеф. Он и сам оригинальничал: называл Морозову «мадам», в то время как все остальные за глаза говорили «Боярыня Морозова». Или просто «боярыня». — Мадам постоянно стремится быть вне коллектива. Мадам в курсе, что индивидуальная деятельность не поощряется?

Шеф, как всегда, тихой сапой перешел от пустяков к разбору полетов. Видать, накопилось. Или он сильно переживал за грядущую операцию.

— Это у меня с детского сада, — сказала Морозова. — Нестыковочки с коллективом. Все спать, а я есть. Все есть, а я на горшок. И ничего с собой не могу поделать. Но я стараюсь.

— За те деньги, что ты получаешь, — сварливо заметил Шеф, — ты просто обязана стараться. Без всякой там стекловаты.

Ну вот она и старалась. Мама, мама, видела бы ты свою дочу... До отправления поезда оставалось пятнадцать минут.

— Объект садится в вагон, — сказал Монгол. Интонация была нейтральной, но Морозова считала подтекст: «Пора».

— Его ведут? — спросила Морозова. На этот запрос ответил уже не Монгол, а Дровосек. Это он отвечал за прикрытие.

— Не-а, — пробасил Дровосек. — Все чисто.

— Плохо смотришь, — процедила Морозова. — Его должны вести. Его не могли пустить просто так, самоходом...

— Я не слепой, — прорвалось напряжение у Дровосе-\" ка. — Я все вижу. Его не ведут. Да не боись ты...

— Кирсан? — перебила Морозова.

— Уже в поезде, — снова вступил Монгол. — И вообще. Все идет в ритме вальса. Не психуй.

Морозовой хотелось сказать: «Вот одеть бы тебя в розовый костюмчик с подкладками на заднице — посмотрела бы я на тебя, спокойного и непсихующего! Вот бы...» Но Морозова сдержалась и не стала засорять эфир.

Пять минут спустя Морозова прошла билетный контроль, одарив проводниц сдержанной улыбкой и сиянием превосходных вставных зубов, подошла к своему купе, остановилась и — совершенно естественно — уронила свой грандиозный пакет.

— Ох! — громко сказала Морозова и нагнулась за пакетом, но тут с плеча у нее сорвалась сумочка. — Ох! — снова сказала она. И снова: — Ох!

Морозова успела подумать о деградации современных мужчин, о стремительном вымирании настоящих джентльменов и еще кое о чем, но на четвертом «Ох!» дверь купе плавно — как нож в масле — отъехала в сторону. Появилась пара мужских рук, которые помогли Морозовой разобраться с поклажей.

— Большое спасибо, — сказала Морозова, не поднимая глаз и чувствуя учащенное сердцебиение.

Несколько минут спустя поезд тронулся.

Борис Романов: задолго до часа X

И снова не было ему покоя, хотя вроде бы все складывалось хорошо — на обратном пути улучшилась погода, автобусы ходили точно по расписанию, времени на изъятие машины со стоянки ушло минимум, пробок по дороге домой не было, а дома жена и дочь вели себя на удивление мирно, не пытаясь довести друг друга до нервного срыва. И главное, из-за чего был устроен весь этот турпоход в Рязань, было сделано. И времени еще оставалось достаточно, чтобы отдохнуть, вздремнуть на диване или посражаться в какую-нибудь новую компьютерную игру...

Но покоя не было, потому что покоя не было уже несколько месяцев, а теперь это слово можно было смело вычеркивать из словаря. Все, он сделал ЭТО. Он сжег мосты, перешел Рубикон, назвался груздем, показал свое истинное нутро и... Короче говоря, оказалось, что за прошедшие несколько часов он сделал очень много. Едва ли не больше, чем за последние несколько лет. А самое главное, что сегодняшние часы перечеркивали и уничтожали вчерашние годы.

Сознавать это было тяжко, и вся тяжесть ложилась исключительно на плечи Бориса, он не делился ею ни с кем: ни с женой, ни с дочерью. Это был его выбор, и теперь уже было неважно, верен этот выбор или ложен. Мосты горели, и запах гари чувствовался только Борисом.

Он повесил куртку, снял ботинки и выключил свет в прихожей. Дочь из своей комнаты крикнула «Привет!». Борис ответил.

— Нормально съездил? — спросила жена. Он сказал, что нормально. Других вопросов жена задавать не стала. Борис знал, что так и будет: Марину мало интересовали его родственники, особенно дальние, особенно некстати приболевшие. Именно таким было придуманное им объяснение воскресной поездки за город без жены и дочери — в Можайск, к заболевшему родственнику. Жена, услышав эту ложь, слегка поморщилась, но приняла, даже не уточнив степень родства и не спросив имени заболевшего. Бориса это тогда даже не покоробило — напротив, Марина сократила количество лжи, произносимой им.

— Будешь ужинать?

— Конечно... — сказал он и, следуя железному правилу хорошего вранья, разбавил ложь правдой: — Я заехал там в одно кафе... Перекусил по-быстрому... Но это было слишком давно...

Если бы его спросили, он сказал бы и название кафе, и примерное количество посадочных мест, и вспомнил бы свой заказ и во сколько ему это обошлось... Потому что это было правдой — Борис честно промчался по Можайскому шоссе, пересек МКАД и ехал дальше, пока не наткнулся на это самое кафе. Там он совершил ритуальный прием пищи — ритуальный, потому что целью было не насытиться, а отметиться, запасть в память официанткам. Борис сделал это элементарно просто — он попытался расплатиться пятисотрублевой купюрой, сдачу с которой ему дружно собирали всем коллективом кафе. А вот дальше по Минскому шоссе он не поехал, он свернул влево, доверяясь уже не собственным познаниям в географии Московской области, а сведениям, сообщенным ему на «стрелке» в Александровском саду.

Его не обманули — вскоре Борис въехал в небольшой поселок с бензоколонкой на окраине. Он спросил у человека в лукойловской униформе, может ли он оставить до вечера машину, и ему ответили утвердительно, назвав вполне приемлемую цену. Борис не без сомнений вылез из «Ауди», но взглянул на часы, и сомнения исчезли — время поджимало. Он бросился бежать так, как много лет уже не бегал, он бежал, как будто от результатов этого забега зависела его жизнь... Хотя — почему «как будто»?

Борис выскочил на шоссе как раз в тот момент, когда рейсовый автобус до Рязани с пыхтением тормозил у обочины. Немолодые женщины с ведрами и корзинами долго забирались внутрь, и Борис успел. Он пробрался в конец салона, втиснулся на свободную половинку сиденья и надвинул бейсболку на глаза, изображая глубокий сон. На самом деле он был чертовски далек от того, чтобы отключиться — сердце бухало о грудную клетку, словно кузнечный пресс, спина покрылась липким потом, колени дрожали... До Рязани Борис едва пришел в себя.

А когда пришел в себя, то пора уже было действовать дальше — высаживаться из автобуса на самой окраине Рязани и садиться в другой, уже городской, автобус, чтобы оказаться в конце концов в запущенном старом парке... Чтобы сесть на вторую от начала аллеи скамейку, повернуться в сторону, противоположную входу в парк, и ждать, ждать, ждать... Не забывая при этом поигрывать время от времени брелоком.

— Нормально?

— Что? — запоздало и удивленно поднял он голову.

— Я про мясо, — сказала жена. — Это какой-то корейский рецепт, поэтому много лука и моркови. Я же помню, что ты не любишь, когда слишком много моркови... Просто это такой рецепт.

— Нормально, — сказал Борис, только сейчас уловив вкус поглощаемой пищи. Оказывается, это мясо с перцем, морковью и луком. Оказывается, это корейский рецепт. Надо же... Кто бы мог подумать.

— Выпьешь что-нибудь?

— М-м-м... — Борис задумался. С одной стороны, после всего сегодняшнего безумия лучшим завершением дня было бы хлопнуть сто пятьдесят граммов и уснуть. С другой стороны, ничего теперь Борис не боялся больше, чем потерять контроль над собой. А алкоголь — верная к тому дорога. Можно ведь просто уснуть, а потом разговориться во с не. И говорить он будет наверняка о том, что мучает и волнует его в последние недели. О том, что сводит его с ума. О том, что медленно и подспудно убивает его, заставляет совершать такие поступки, на которые он никогда бы прежде не решился. О хитром звере, который сидит внутри. Выпустить этого зверя наружу?

— Нет, — сказал Борис. — Лучше воздержусь... Не хочу являться завтра на работу с головной болью.

— А если просто красного вина?

— Нет, — решительно сказал он. — Лучше кофе. И покрепче.

Жена не стала настаивать. Она понимала, что Борис вымотан. Она думала, что вымотан он дорогой, но на самом деле дорога была простейшим из всех его испытаний. Физические нагрузки забываются, как только перестают болеть мышцы, а вот страдания моральные если и уходят, то лишь затем, чтобы вернуться в виде ночных кошмаров.

Борис смотрел на черный кружок кофе в своей чашке, и страшная в своей простоте мысль стучалась у него в висках: «Ведь это только начало... Ведь это только начало...»

— У тебя все в порядке? На работе, я имею в виду? — Жена осторожно тронула его за плечо, но Борис вздрогнул, будто она выскочила из-за угла с черным чулком на голове и с топором в руках.

— Все в порядке, — сказал Борис. — Я просто устал.

— Ляжешь пораньше?

— Не знаю...

— Ложись, отдохни. И так угробил выходной этой поездкой...

«Главное, чтобы я не угробил тебя. Тебя и Олеську», — подумал Борис. Себя он почему-то в расчет не брал. Тяжесть, взваленная на плечи, заставляла думать о неизбежных потерях, и Борис заранее наметил на эту вакантную должность себя.

Такая мрачная перспектива явилась к нему не в кошмарном сне и не в результате долгих мучительных размышлений. Она пришла к нему внезапно, с экрана телевизора «Сони».

С чего, собственно, все и началось.

Боярыня Морозова: сосед по купе

Шеф Морозовой знал начало и конец, сама она знала середину, а ОН вообще ничего не знал. Не ведал ни сном ни духом. ОН был морозовским соседом по купе, и Морозову особенно забавляло, что сосед поглядывал на нее с кривой усмешкой, грозившей прорваться убийственной иронией. Морозова знала, на чем основывается такое самоуверенное поведение молодого человека в сливочного цвета пиджаке. Морозова также знала, где и за сколько куплен этот пиджак. Больше молодой человек ничего не успел приобрести и домой отправился в новом пиджаке, старых линялых джинсах и потрепанных жизнью кроссовках. Обновка выглядела на общем фоне чужеродным, словно сворованным предметом, и молодому человеку стало гораздо проще, когда пиджак был повешен на крючок.

Звали молодого человека Тёма, и в данный промежуток времени он был слишком доволен собой и жизнью, чтобы замечать во взглядах своей соседки что-либо еще, кроме игривой легкомысленности. Тём более что эти вторые планы прорывались у Морозовой ультракороткими вспышками, и потом перед Тёмой снова сидела развеселая, хорошо упакованная тетка, хвастающаяся покупками в московских бутиках. Тёма сидел, слушал, кивал головой, усмехался и иногда облизывал губы, будто собирался что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Морозова знала, что Тёма держит большую фигу в кармане и что тянет его сказать нечто вроде: «А знаешь, ты, балаболка, что я могу купить тебя с потрохами? И с твоими коробками от Версаче и от Гуччи, и с твоим самоварным золотом в ушах, и с твоими кольцами...» Морозова также знала, что, если бы Тёма такое сказал, это было бы правдой.

Но если Тёма держал в кармане большую фигу, то у Морозовой в кармане была фига размером с атомную подводную лодку. Морозова тоже улыбалась, но во взгляде ее проскальзывало холодное хищное выражение, с которым, должно быть, удав разглядывает намеченного для пищеварения кролика. Морозова знала, что ее сосед по купе — один из ведущих независимых программистов Питера и что он только что поставил пакет защитных программ собственного изготовления людям из компании «Рослав». Тёма возвращался домой и вез с собой в чемодане не облагаемый налогами гонорар за работу. Чемодан лежал в нише под полкой, и, вероятно, Тёму очень прикалывало сидеть на двадцати тысячах долларов (в рублях по курсу ММВБ на день подписания окончательного варианта договора). Морозова знала, сколько Тёме лет, где он живет в Питере, где учился и где работал. Морозова знала его предпочтения в еде, выпивке и сексе. Последнее, между прочим, исчерпывалось пятью-шестью адресами порносайтов в Сети, на большее у Тёмы не хватало времени.

Тёма получил деньги после обеда, поезд на Питер отходил вечером, и в этот отрезок времени удачливый программист успел слегка отметить свой гонорар в баре неподалеку от вокзала, а затем прикупил еще на дорожку литровую бутыль виски «Гринхоллс». Как раз неподалеку маялся Дровосек, прикидываясь скупщиком валюты. Если самого Тёму вел Монгол, то заботой Дровосека были опекуны Тёмы из Службы безопасности «Рослава». Однако Тёма в баре пил коньяк один, виски покупал один, на вокзал прибыл один, и на многих метрах вокруг наметанный глаз Дровосека не узрел ни одной подозрительной морды — кроме своей собственной в стеклянной витрине киоска. Похоже, ребятам из «Рослава» было плевать, что будет с Тёмой после того, как он покинул их офис. А с такими деньгами люди иногда от Ленинградского вокзала до Казанского не доезжают, не то что до Питера. Впрочем, Дровосеку, Морозовой и всем прочим такой расклад был только на руку. В том смысле, что рук пачкать не придется.

Дровосек стоял в тамбуре, привалившись к стене, чтобы не слишком мотало, и слушая через наушник радиопостановку любительского театра «Мы странно встретились и расстанемся тоже не по-людски». Впрочем, любительской в этом спектакле была лишь одна сторона — Тёма. На Морозову Дровосек насмотрелся в разных ситуациях и знал теперь наверняка: если подопрет, то эта баба способна на многое по части драматического искусства. В наушнике сейчас раздавался лишь морозовский голос — она что-то рассказывала, сама себе смеялась, сама себя спрашивала и сама себе отвечала. Программист же отмалчивался, изредка гыкая, хмыкая и хихикая — ну просто как один из тех двух мультипликационных придурков с «MTV». Морозова четко усвоила, что женщин этот Тёма видел по преимуществу на мониторе, и теперь уверенно разводила парня в направлении легкого попутного интима, отчего программист, кажется, окончательно впал в ступор. Дровосек покачал головой: бывают же такие уроды! И им еще платят по двадцать штук гринов за день работы. Ну не за день, но все-таки... От мыслей про двадцать штук гринов Дровосек разволновался и снова закурил.

В наушнике Морозова уламывала Тёму прошвырнуться до поездного ресторана, но парень все-таки еще не совсем раскис, про бабки в чемодане помнил и на морозовские заманивания не реагировал. Ресторан был нужен для того, чтобы запустить в купе Кирсана и прошмонать Тёмины вещи — вдруг там дискетка какая завалялась или еще что ценное. Но Тёма неожиданно проявил твердость и остался в купе.

— А и правда, — ничуть не огорчившись, сказала Морозова. — Чего туда таскаться? Мы сюда все закажем, в купе. Сейчас я проводницу позову...

Она, видимо, вышла из купе — якобы в поисках проводницы. В наушнике на пару секунд стало тихо, а потом Дровосек услышал нечто жуткое — нутряной торжествующий смех богатого и везучего программиста, которому был обещан ужин с ресторанным шиком и халявный секс с опытной и темпераментной женщиной.

Дровосека от услышанного едва не стошнило. Надо же быть таким идиотом! Через тамбур в этот момент проходили какие-то парни — Дровосек сначала встрепенулся, думал — транспортная милиция, но нет — обычные пацаны в спортивных костюмах. Дровосек даже угостил их сигареткой. Они сказали ему: «Спасибо».

Борис Романов: задолго до часа X (2)

Это была внутренняя линия. Борис взял трубку и произнес быстрое «Алло», не отрывая глаз от происходящего на мониторе компьютера.

— Романов? — Незнакомый мужской голос не спрашивал, а скорее утверждал.

— Он самый. Слушаю вас...

— Служба безопасности.

— Всегда к вашим услугам...

— Будьте добры, выключите компьютер. И следуйте в главный корпус. Этаж шестнадцать, сектор \"Д\". Там вас ожидают.

Борис щелкнул клавишей, подтверждая правильность номера счета, и сто пятьдесят тысяч долларов отправились в какую-то гибралтарскую контору с длинным и маловразумительным даже в переводе названием.

— Когда мне все это сделать? — спросил Борис.

— Сейчас.

— У меня рабочий день, знаете ли...

— Знаем. Это нужно сделать сейчас. Подойдите к своему начальнику и скажите, что вас вызывают в Службу безопасности.

— Вы ему уже звонили?

— В этом нет необходимости. Просто подойдите к нему. Еще раз: шестнадцатый этаж, сектор \"Д\". Вас там ждут по очень важному делу.

Все это было странно и необычно: посреди рабочего дня, в Службу безопасности, да еще в главный корпус... Борис на всякий случай не стал гасить машину, он толкнулся ногой, отъехал на кресле к двери, щелкнул замком и высунул голову в предбанник:

— Владимир Ашотович!

— Боря, к чему такой официоз? Зови меня просто — мой господин. Что там у тебя? — Дарчиев был в своем репертуаре. Сорокапятилетний седой красавец восседал во главе длинного стола, лишь малая часть которого была видна Борису из его закутка.

— Мне сейчас позвонили из Службы безопасности...

Дарчиев встал из-за стола.

— Ну...

— Просят пройти в главный корпус. Прямо сейчас.

— Иди, раз зовут. Будет хуже, если они сами придут за тобой. Знаешь, как это бывает — на черном «воронке»... — Дарчиев обычно не улыбался, когда шутил. Но тут Борису пришло в голову, что он, возможно, и не шутит.

— То есть вы в курсе, — уточнил Романов, съездил назад к столу и выключил машину. — Вам звонили?

— Мне не звонили, но я в курсе, — сказал Дарчиев, внимательно разглядывая линолеум. — В курсе, что приказы Службы безопасности в этом учреждении не оспариваются. Если они сказали идти, то иди.

— Но я еще не совсем закончил...

— Закончишь потом. Когда-нибудь.

Борис автоматически усмехнулся. Он встал, вышел из своей каморки, запер ее на ключ, установил код на электронном замке. После этого на краткий миг оказался почти вплотную к начальнику отдела. Дарчиев уклонился от его взгляда, но Борису показалось, что в зрачках начальника мелькнула тень беспокойства.

— Что бы это могло быть? — негромко спросил Борис.

— Это может быть все, что угодно, — сказал Дарчиев. — Например, выяснилось, что твой двоюродный дедушка был ЛКН.

— Кто-кто?

— Лицо кавказской национальности. Так они в своих досье отмечают — ЛКН.

— Ну и что?

— Это не очень хорошо. Не рекомендуется допускать на должности вроде твоей лиц с такими родственниками.

— Серьезно? — Борис сначала спросил, а потом понял, что его дурят. — Ну да... А вы сами? Как вы сами-то проскочили?