Он молча налил что-то в широкий стакан, бросил лед и пригубил.

Тот, что за столом, — наверное, хозяин дачи, — смотрел на меня не мигая, как голодный удав.

Он был черноволос, кудряв, с темными, глубоко запавшими глазами. Его изрезанное морщинами лицо скорее говорило не об аскетическом образе жизни или лишениях, а о какой-то болезни наподобие язвы желудка или еще чего-то там.

Второй был полной противоположностью первого: рыжеволос, розовощек, хорошо упитан и явно не страдал от ишемической болезни сердца или изжоги.

Но какая-то забота омрачала и его физиономию. Он нервно покусывал толстые большие губы, будто пытаясь придержать рвущийся наружу гнев.

А что он злобился именно на меня, я понял сразу.

И спокойно констатировал: еще одним врагом у тебя, Серега, больше. Нет, двумя — второй тоже из этой оперы.

Я сказал сам себе — плюнь, дружок, терять тебе больше нечего. Кроме жизни.

Но она за последние пятнадцать лет так часто висела на волоске, что иногда мне казалось, будто я уже давно умер, а окружающий меня мир — всего лишь иллюзия.

Однажды я прочитал в каком-то умном журнале нечто подобное. Некая теория утверждала, что все вокруг эфемерно и мы живем в воображаемом мире.

То есть болтаемся черт его знает где — в вечной бесконечности, — придумываем себе окружающие нас предметы и природные явления, создаем разные проблемы, чтобы жизнь медом не казалась, разделяем выдуманную нами двуногую и прочую живность на овнов и козлищ, хотя на самом деле это совершенно относительно и существует только в нашем воспаленном сознании…

И тэдэ и тэпэ.

Короче — бред сивой кобылы.

Но не без определенной изюминки. Которая иногда вдруг становится пронзительной до невероятия правдой.

— Я буду по возможности краток, — наконец сказал «язвенник». — Ведерников, куда девался груз из рефрижератора?

Ба-а, вон откуда ветер дует…

— Кто вы такие, черт вас дери, и кто вам дал право сажать в каталажку офицера милиции?!

Я постарался, чтобы мое возмущение выглядело как можно натуральней.

— Пусть наши имена вас не волнуют. Лучше позаботьтесь о том, чтобы ваша голова удержалась на шее. Если не ответите на мои вопросы, их из вас выжмут. В прямом смысле этого слова. Где груз, Ведерников?

Я и не сомневался, что меня не только засунут под пресс, но и разрежут на мелкие кусочки, чтобы узнать, куда девались сто пятьдесят миллионов долларов (а может, и больше).

И в душе моей вовсе не цвели пинии и розы непреклонного и мужественного рыцаря короля Артура.

Там ночевал салат из страха и безумного упрямства с отвратительным запахом и горьким полынным вкусом.

Однако нужно что-то говорить…

Интересно, откуда мне знаком голос «язвенника»?

— А почему вы спрашиваете меня только про груз рефрижератора? На вашем месте я бы спросил и о том, куда подевался металл со складов Облснабсбыта и куда запропастились двадцать четыре вагона с ломом цветных металлов, и…

— Заткнись, ментовская морда! — вдруг заорал «язвенник». — Ты у меня сейчас дерьмо будешь жрать, да еще и спасибо говорить, лишь бы тебя не кастрировали. И это для начала. Понял?!

— А как же, ваша милость. Только я к вашему рефрижератору не имею никакого отношения. Какой рефрижератор? Что за груз? Я занимаюсь совершенно другими делами. С таможенным терминалом работает майор Калина.

Немного правды, которую они и так знают…

Голос…

Черт возьми, я ведь не могу ошибиться, я его уже слышал!

Но где и когда?

— Ведерников! — наконец заговорил и второй. — Не строй из себя клоуна. Дело очень серьезное, и тебе это известно не хуже, чем нам. Чтобы прекратить ненужные и лишние разговоры, скажу, что нам известно, кто возглавлял операцию в районе «пороховых складов»…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Этого я не ожидал. Если, конечно, рыжеволосый не берет меня на понт.

Кто же это меня так вложил?

Полковник Латышев?

Исключается — и он, и Виктор Егорович давали мне наказ ни в коем случае не упоминать ГРУ. А значит, Латышев как раз заинтересован в том, чтобы я остался в тени.

Но все-таки почему Латышев так срочно отбыл в столицу? Почему не сказал мне на прощание хотя бы несколько ободряющих слов? Или я в его глазах чересчур мелкая сошка?

В приличном обществе это по меньшей мере неэтично.

Генерал?

Что ему докладывал мой новый шеф — неизвестно. Но опять-таки Латышев-Питон не такой дурак, чтобы даже начальнику областного управления внутренних дел раскрыть всю подноготную операции.

Кузьмич?

Никогда не поверю, что он сдал меня со всеми потрохами, — не такой это человек. Да и знал он всего ничего.

Тогда кто? И что им известно?

— Мы знаем, что именно ты вызвал к «пороховым складам» ОМОН. У нас есть запись твоего телефонного разговора с капитаном Неделиным, — тем временем продолжал рыжеволосый.

Опа! Вон оно что… Оказывается, наш ОМОН пасут с великим тщанием и давно. Мог бы и догадаться, товарищ майор.

Вот черт, нужно было договориться с Кузьмичом заранее…

Ладно, поезд уже ушел. И нечего стоять на перроне и слезы лить, что вещички уехали.

— A-а, вы вон про что… — Я изобразил понимание. — Да, омоновцев вызвал я.

— Зачем? — спросил рыжеволосый. — Разве тебя кто-то уполномочивал на это?

— Мне случилось быть неподалеку, я услышал сильную пальбу, а потому и решил на всякий случай позвонить Неделину. Похоже, там была очередная разборка. Я просто выполнял свой профессиональный долг.

— И это все?

В голосе рыжеволосого послышались язвительные нотки.

— В общем, да, — сказал я не колеблясь; врать так врать, чего уж там; потеряв голову, по волосам не плачут. — На этом мое участие в событиях возле «пороховых складов» и закончилось. Насколько я знаю, ОМОН опоздал.

— А что с рефрижератором? — невинным голосом поинтересовался «язвенник».

— Действительно, в оперативной сводке по городу проходил ворованный рефрижератор… По-моему, с грузом офисной мебели. Так ведь его поставили на площадку отстоя городского ГАИ. Обратитесь туда и…

— Товарищ не понимает, — с холодной брезгливостью перебил меня «язвенник». — И продолжает прикидываться дурачком. Ведерников, мы уже провели свое расследование, и все нити тянутся к тебе. Вот так-то, голубчик.

— Вас дезинформировали, — ответил я с предельной вежливостью. — Я всего лишь майор, опер, и, как вам, надеюсь, известно, надо мною стоит куча начальников. Поэтому какие-то нити никак не могут тянуться ко мне.

— Еще раз повторяю: нам известно содержание твоего телефонного разговора с Неделиным. «Ибис» и «Коршун» — это чьи позывные? Ну что же, не хочешь по-хорошему…

— Это не позывные, — дерзко ответил я. — Это просто птички.

— А ты нахал, Ведерников… — «Язвенник» позеленел от с трудом сдерживаемой ярости. — Ну что же, — сказал он, — не хочешь по-хорошему, будем говорить с тобой так, как ты этого заслужил…

С этими словами он нажал на кнопку вмонтированного в стол звонка.

Голос! Этот голос!

Есть!!!

Как только «язвенник» взял себя в руки, он заговорил по-иному, с нотками брезгливого начальственного превосходства.

И я его узнал. Узнал! Чтоб ему штопор в задницу…

Я слышал этот голос много раз, прокручивая запись телефонного разговора Здолбунского с неизвестным.

Тогда еще неизвестным…

И второго тоже знал — его рожу мне приходилось видеть в газетах.

«Язвенник» — «серый кардинал» мафии Бортник. Подпольный миллионер, а может, и миллиардер.

Но денежки явно не пошли ему на пользу…

А рыжеволосый здоровяк — Наум Борисович, президент «Витас-банка» собственной персоной. Пропажа века…

В каминном зале появились еще два действующих лица — здоровенные обормоты со звероподобными лицами и пудовыми кулачищами.

Ну, нет, так не пойдет! Я не присягал ГРУ и лично Виктору Егоровичу держаться на допросах как партизан. Тем более, что мне их тайны до лампочки.

Пусть уж лучше меня сразу пустят в расход, чем сначала переломают все кости и отобьют внутренности. А как это выглядит в натуре, я знал. Насмотрелся.

Я был уверен, что отсюда живым не выйду, но предпочитал долго не мучиться. Не было веских причин изображать из себя героя.

Единственное, что меня смущало в этой ситуации, так это невозможность больше встретиться лицом к лицу с «тихоней» Фалиным и проституткой в штанах по фамилии Семейко.

Клянусь, я бы не стал сдавать их куда нужно — отмажутся ведь, сволочи. Я бы грохнул и того и другого, как бешеных псов. Эти «кроты» хуже бандитов.

Вторые, по крайней мере, действуют открыто. Это нехорошо, но терпимо. Что поделаешь, если у человека сдвиг по фазе, притом с детства. Гены, чтоб их…

— Бить будете? — полюбопытствовал я с некоторой долей наглости.

При этом я вспомнил похождения незабвенного «гроссмейстера» Остапа Бендера.

— Ты не оставляешь нам иного выхода, — отрезал «язвенник».

— И что вы все торопитесь, любезнейший Роман Александрович? Зачем вам правда, которую я знаю? Она вас только огорчит. И истязать меня я вам не советую. Чревато. Как винишко, Наум Борисович? Может, нальете бокальчик и мне — для хорошего разговора?

Поиграем, господа. Терпеть не могу, когда меня подставляют. И я ведь не зря столько лет работаю в угрозыске. Майорское звание в нашей системе все-таки кое-чего стоит.

— Как… откуда?.. — в конце концов прорвало Наума Борисовича.

— Я иногда газеты почитываю. И не только.

Я скептически посмотрел на побледневшего Бортника.

В отличие от Витаускаса, он думал, что и впрямь является Штирлицем, известным только узкому кругу посвященных.

— Выйдите! — приказал Бортник заплечных дел мастерам.

Те послушно потопали обратно.

Для их куриных мозгов имя ничего не значило. Они просто знали, что Бортник — Хозяин. И точка.

— Говори… — глухо сказал он, сверля меня нехорошим взглядом.

— Если вам так хочется… — Я равнодушно пожал плечами. — Операцию по «пороховым складам» проводило Главное разведывательное управление Генштаба. Наверное, вы и без этого спектакля скоро узнаете ее результаты. Меня попросили, и я вызвал на подмогу ОМОН. Он, как я уже говорил, прибыл к шапочному разбору. Вот все, что мне известно.

— А где груз? — спросил Бортник.

— Груз забрали спецназовцы ГРУ. Что там было, я не знаю. Меня в такие детали не посвящали.

Они в замешательстве переглянулись.

— Да, чуть не забыл: их шеф, предугадывая ситуацию, в которой я сейчас очутился, просил вам передать — Ведерникова не трогать. — Я многозначительно ухмыльнулся. — Ни под каким соусом. Иначе…

— Что это значит — иначе? — резко спросил Бортник.

— Вам известно, какие могут быть последствия лично для вас. Надеюсь, вы скоро получите подтверждение моих слов. Люди, которые проводили операцию на «пороховых складах», шутить не любят.

Они смотрели на меня, как на мифологическую Гидру, и молчали.

Наверное, переваривали услышанное.

Похоже, упоминание о военной разведке напрочь вышибло из колеи и «серого кардинала», и Наума Борисовича. Что, соколики, слабо?

Я их понимал: ГРУ — это не милиция и даже не служба безопасности.

Тем можно кое-что посулить или умаслить — все зависит от политических ветров и суммы.

А вот военная разведка со своими каналами информации и немалыми возможностями — это другой компот.

Я не завидовал этим мафиозным ублюдкам. Они и впрямь попали, как лом в дерьмо.

Я, конечно, блефовал, но почему-то думал, что мои слова могут оказаться правдой. Карты раскрыты, и все тузы у Виктора Егоровича и иже с ним. А это не такой человек, чтобы снять с крючка большую рыбину из-за того, что она записана в Красную книгу.

— Мы проверим… — наконец бесцветным голосом сказал Бортник.

И вызвал охрану.

Прием «верительных грамот» состоялся.

Меня снова определили в ту же «резиденцию».

Наградив теми же «браслетами».

Но на душе у меня стало немного светлей. Я был уверен, что первый раунд выиграл. А там посмотрим. Время терпит.

Одно меня неприятно смущало и даже в какой-то мере шокировало — присутствие Саенко, который превратился в юродивого.

Да, тяжела шапка предателя. Получая от своих хозяев деньги, он никогда не думает, что обязательно наступит день расплаты за содеянное. Так уж устроен мир.

В Священном Писании сказано, что Христос простил Иуду. Может быть. Но это в идеале. А на самом деле предателей не прощают.

Киллер

После событий на «пороховых складах» прошло чуть больше недели.

Казалось, ничего не случилось: охрана по-прежнему исполняла свои обязанности, Чон был строг и невозмутим, я маялся со своим «цветочком».

Только куда-то запропастился Наум Борисович, и шестеро наших парней, получивших ранения, лечились в каком-то закрытом пансионате за городом.

На общие тренировки я уже не ходил, отлынивал, как только мог. В этом вопросе я свободно обходился и без партнеров.

Впрочем, кореец на мое своевольство смотрел сквозь пальцы.

После наших совместных похождений на складах он стал относиться ко мне помягче, что ли. Иногда в его взгляде я ловил несвойственную ему задумчивость, будто перед ним стояла неразрешимая дилемма и он колебался в принятии окончательного решения.

Ливенцов на связь не выходил.

Или что-то стряслось, или Абросимову было не до меня. И я по-прежнему не понимал, на кой черт меня воткнули в «Витас-банк»…

Похоже, Лилия влюбилась.

В кого?

Ясное дело, в мужика.

А кто на подхвате?

Конечно, Алексей Листопадов, холостяк и душка.

Меня ее «страдания» скорее злили, чем трогали. Из бой-бабы она превратилась в прекрасную корову с венком полевых цветов на голове.

Я уже начал подумывать — а не сдаться ли мне, чтобы только не слышать ее вздохов и несусветной чуши, которую она несла в любой удобный момент? Длящийся целый день, а иногда и добрую половину ночи.

Нельзя сказать, что я урод, но прежде женщины почти не обращали на меня внимания. Что-то во мне им не нравилось — и все тут. Да и сам я не стремился к сближению с ними, предпочитая случайные связи.

У нас хватает таких женщин, для которых переспать с мужчиной — что сделать макияж. Есть такие охотницы, которые складывают свои «победы» в котомку. Им все равно, кого они кадрят. Лишь бы клиент был в штанах и не страшнее обезьяны.

Я уже не говорю о путанах. Тут вообще все предельно ясно: плати бабки — и вся любовь. Быстро, дешево и сердито.

Но Лилия меня достала. Ей-ей. Я не мог нагрубить ей — все-таки служба, но и был не в состоянии удовлетворить ее притязания.

Короче говоря, я извивался как вьюн на раскаленной сковородке, пытаясь найти местечко попрохладней.

С ума сойти…

Я все больше и больше скучал по семье. Особенно по Андрейке.

И меня стали часто посещать сны.

Но самое странное, несмотря на то что я наконец нашел свою жену, в снах я опять видел все то же сияющее лицо без деталей. Оно будто подернулось флером.

Тем не менее я чувствовал исходящую от него нежность и доброту.

Однажды я проснулся в слезах и весь день ходил как в тумане, недоумевающий и удивленный. Никогда прежде со мной такого не случалось…

В субботу неожиданно прислали нарочного — тоже охранника.

Он, к неудовольствию «цветочка», принес мне устный приказ немедленно куда-то ехать.

Лилия как раз собиралась на именины к подруге, дочери какого-то крутого, где предполагался лукуллов пир, и желала видеть меня в качестве кавалера.

Отказать ей я не имел права. А потому обрадовался вызову до потери пульса.

Оставив вместо себя незадачливого гонца — он слышал, как бушевал «цветочек», когда я доложился на предмет срочного отбытия, и в ужасе бледнел, представляя, что будет дальше, — я не спеша спустился в подъезд и сел в ожидавшую меня машину, довольно невзрачную японскую «мазду» устаревшей модели.

Там сидел только водитель, крепенький паренек с очень нехорошими глазами — водянисто-голубыми, неподвижными и почти немигающими.

Он был еще молодой, но, похоже, тертый.

— Куда едем? — спросил я, не посчитав нужным поздороваться.

Сопляк, он и есть сопляк. На моем пути подобных мальчиков встречалось так много, что они все казались на одно лицо.

— Прямо, — небрежно, с наглецой ответил он.

И посмотрел на меня так, словно я был ему что-то должен. Наверное, моя персона на него должного впечатления не произвела.

Я запустил левую руку ему за спину и захватил пальцами мышечную ткань. Есть такой интересный прием в арсенале мастеров хэсюэ-гун.

Он заорал как резаный.

Я знал, что это больно. Нестерпимо больно. Особенно если знаешь, за какую мышцу взять.

Правда, для этого нужны очень сильные пальцы.

— Ты, дерьмо собачье… — сказал я, даже не посмотрев в его сторону. Я говорил тихо и спокойно. — Со мною такие номера не проходят. Кто тебя послал и куда мы едем?

— Какого хрена! — простонал водитель. — Ты чё делаешь?! Отпусти!

— Не отпусти, а отпустите. Я с тобою, хмырь болотный, свиней не пас.

— От-пус-ти-те… — корчась от боли, процедил сквозь зубы парень. — Б-болит…

— Естественно. А будешь продолжать хамить, я тебе сердце вырву. Понял?

— Д-да-а-а… П-понял…

Он пытался крепиться, но это у него плохо получалось. Я решил его пожалеть, хотя меня так и подмывало дать ему по мордам. До чего же молодежь у нас невоспитанная…

Я убрал руку. И промолвил:

— Только не хватайся за пистолет, который у тебя в левом кармане куртки. Иначе я его тебе в глотку запихну.

— Извините…

Он постепенно приходил в себя, и его глаза вспыхнули недобрым холодным огнем. Видно было, что внутри парень кипел.

— Мы едем на загородную дачу, — сказал он, пряча от меня глаза. — Вас там ждет Наум Борисович…

— Это другой разговор. Рули, водила…

За всю дорогу мы не проронили ни слова.

Внешне парень казался спокойным, но я знал, что рядом со мной сидит существо опаснее разъяренной кобры. Мне были знакомы такие типы по прежним похождениям.

С ними нельзя ни о чем договориться. Их нужно или сразу убивать, или отключать без лишних слов часа на два. Чтобы как можно дальше уйти с места столкновения. Потому что люди, похожие на этого парня, крайне мстительны и злопамятны.

Постепенно я успокоился и начал мысленно корить себя за несдержанность. Все-таки этот сукин сын Чон, корейская морда, добился своего. Благодаря Лилии мои нервы совсем поистрепались.

Впрочем, плевать. Когда я кого-нибудь боялся? Что-то не помню. Опасался — да, а чтобы дрожать от страха… Нет, не могу вспомнить.

А уж от этого хмыря ждать чего-то нехорошего просто смешно. Он всего лишь шестерка. Наум Борисович опаснее его во много раз. Потому что он умен. И за ним стоят немалые силы…

Лесная дорога привела нас в дачный городок.

Его окружал высокий бетонный забор, а охрану несли омоновцы — все, как на подбор, высокие, мощные и вооруженные автоматами.

Нашу машину, несмотря на предъявленный пропуск, тщательно обыскали, заставив выйти из кабины. До личного обыска не дошло — видимо, водителя здесь знали.

Искали, похоже, взрывчатку или что-то в этом роде. Наверное, здесь было кого и было за что взрывать.

От ворот в глубь лесного дачного участка шло несколько асфальтированных дорог. Сами здания скрывали деревья, преимущественно сосняк. Между ними были проложены дорожки из разноцветных плиток. Снег на дорожках был убран и куда-то вывезен.

Когда мы двинулись дальше, я заметил слева замерзшее озеро. По его берегам торчали ярко раскрашенные грибки и деревянные павильончики.

Наверное, летом здесь был пляж. Сейчас лед расчистили, и одинокий конькобежец не спеша катался туда-сюда по ровной зеркальной глади.

На берегу, чуть поодаль — возле причала, виднелись темные корпуса лодок. Там же находился и ангар из оцинкованного железа. Похоже, в нем дожидались чистой воды дорогие катера.

Дача из красного кирпича, куда нас привела дорога, оказалась трехэтажной, с башенками и эркером с витражными стеклами.

Красивое строение. Подобные шедевры современной архитектуры мне всегда нравились. Я очень хотел иметь такую дачку, только чтобы она была построена подальше от людей. И чтобы ее окружал густой, дремучий лес.

Дача была стилизована под старинный замок и поражала качеством и тщательностью наружной отделки. Кирпич был привозной, импортный — один в один. Похоже, денег на дачу ухлопали немерено.

Крышу дачи покрыли медным листом, который обработали каким-то составом. Медь не темнела от патины, а потому сверкала, как новая копейка.

Дача-замок на серебристо-белом снежном фоне казалась сказочной — словно нарисованной. Ее обрамляли голубые ели, между которыми диковинными цветками алели гроздья рябин.

Красота…

На вымощенной тротуарными плитами площадке перед входом стояли три машины: шестисотый «мерседес», «форд» и «крайслер». Они были как соринка в глазу. Сюда бы тройку орловских рысаков и расписные сани…

Вокруг царила безмятежная тишина. А засыпанные снегом деревья позади дачи напоминали оплывающие свечи.

Нас встретили два мордоворота, которых я не знал, если они и принадлежали к охране «Витас-банка». Охранники молча указали на лестницу, ведущую на второй этаж.

Ковровая дорожка скрадывала шаги, и я невольно оглянулся — неужели меня никто не сопровождает?

Нет, я поднимался по лестнице один.

Похоже, я вошел к Науму Борисовичу в особое доверие, подумал я со скепсисом. Как бы не так…

Эта лестница вела только к одной двери, и я решительно потянул на себя бронзовую литую ручку. Дверь открылась с трудом. Она была тяжелой, словно ее отлили из чугуна.

Комната напоминала зал заседаний: просторная, прямоугольная, с большим столом для президиума и с креслами вдоль стен; их можно было за считаные минуты расставить рядами, как в театре.

Справа от стола находился телевизор с огромным экраном; таких я еще не видел. Он был плоским и матово отсвечивал старинным серебром.

Под потолком висела хрустальная люстра не менее полутора метров в диаметре. А на полу лежал толстый персидский ковер ручной работы.

Стены украшали картины в позолоченных рамах, в основном пейзажи, написанные маслом. Подлинники это были или нет, я судить не брался. Но мне они понравились.

На высоких стрельчатых окнах висели тяжелые, шитые золотой нитью портьеры. Таких шикарных вещей теперь не делают. Наверное, Наум Борисович стибрил их в каком-нибудь музее.

Мне пришлось ожидать минут десять. Я даже заскучал. Но это внешне — если за мной наблюдают. А в самом деле на душе почему-то было тревожно.

Наум Борисович появился из двери в противоположном от «стола президиума» конце комнаты. Я уже давно на нее посматривал, потому что слышал в той стороне тихие шорохи.

Дверь была белой с позолотой и гармонировала с отделкой стен. Она отворилась совершенно бесшумно.

— Ты мне нужен, — вместо приветствия бросил Наум Борисович. И указал на помещение, откуда сам только что вышел. — Подождешь меня там, пока я не позову.

Мне не понравился его вид.

Он был бледен и изо всех сил старался скрыть волнение. Теперь я уже кожей ощутил неведомую опасность и насторожился.

Все мои органы чувств заработали на полную мощность. Я вдруг понял, что меня заманили в ловушку.

Но почему?

Однако делать было нечего, и я, ступая, как хищный зверь, вышедший на охоту, молча пошел туда, куда мне указал Витаускас.

Комната не страдала излишеством мебели и напоминала тамбур. В ней была еще одна дверь, наверное ведущая в другие помещения второго этажа.

Я осмотрелся и сел в кресло возле журнального столика.

На нем стояла массивная пепельница, отлитая из цветного стекла, и лежали журналы. В одном из углов я заметил глазок телекамеры.

Комната не имела окон и освещалась двумя плафонами. Мрачноватое помещение…

Я приготовился ждать.

Чего ждать?

Я и сам не знал, хотя на душе было так муторно, что хотелось немедленно броситься вон и бежать отсюда без оглядки. Вокруг были враги, у меня уже в этом не было сомнений. Притом готовые в любую минуту к активным действиям.

Что-то случилось…

Но что? Я где-то прокололся? Сомневаюсь. Я вел себя так, как и подобает верному слуге богатого господина.

Ко всему прочему я свою преданность доказал не только на словах, но и на деле.

Меня кто-то сдал?

Не исключено. Хотя и маловероятно.

Ведь я пока не исполнил замысел Абросимова. А я совершенно не сомневался, что меня внедрили в «Витас-банк» не ради какой-то там информации.

Скорее всего, я должен был отработать по своему «профилю». То есть кого-то ликвидировать.

Кого? Трудно сказать.

За время работы в банке я так и не понял, кто мой будущий «клиент». Всех моих начальников можно было замочить даже не поодиночке, а скопом. При большом желании.

Видимо, ликвидация должна была свершиться лишь в точно определенный момент. Не раньше и не позже. И завалить в этот момент нужно было совершенно конкретного человека, которого я держал бы все время на коротком поводке.

Это мог сделать только человек, вхожий в близкий круг «клиента». То есть в моем случае я — как охранник, который видит «объект» по семь раз на дню, а еще лучше телохранитель — ведь у богатого босса более приближенного к телу человека не бывает. За исключением разве что жены и детей.

Другого объяснения сложившейся ситуации у меня просто не нашлось…

Неожиданно я услышал, как где-то за стеной тонко запели электромоторы и раздался странный звук, будто закрывались створки большого импортного лифта.

Я недоуменно осмотрелся — и вскочил как ошпаренный. Там, где только что белели двери, матово блестел темный металл!

Я ринулся к выходу и постучал кулаком по внезапно появившейся преграде. Металл ответил глухим стоном, из чего я заключил, что пробить его можно только заложив заряд взрывчатки.

Я в ловушке! Мои худшие опасения и предчувствия подтвердились!

На мгновение мною овладело безумие.

Так глупо попасться! Дурак! Сколько можно наступать на одни и те же грабли?!

Правильно говорят умные люди, что жизнь — даже очень длинная — человека ничему не учит. Он как биоробот, всего лишь выполняет заложенную в него программу. Если там записано, что ему положено двадцать раз ступить ногой в одну и ту же колдобину, значит, он в нее вступит.

Ну, нет, Наум Борисович, я тебе не подопытный кролик! Мы еще покувыркаемся. Что бы ты мне там ни приготовил, но оставаться покорным, пусть и в этом карцере, я не намерен.

Я подскочил к стене слева. Противоположная была капитальной, а потому я понимал, что мне с нею не совладать.

Но с простенком — посмотрим.

Сосредоточившись, я нанес ногой первый удар. И удовлетворенно оскалился — по штукатурке пошли мелкие трещинки.

Что же, продолжим…

Я бил монотонно, как пневматический молот. По зданию шел гул, но мне было на него наплевать.

Главное — вырваться из этого каменно-металлического мешка. Вырваться!

А там разберемся, господа…

Трещины становились шире, начала отваливаться штукатурка, обнажая красный кирпич. Будь простенок тоньше, я бы уже развалил его.

Но похоже, строители материалов не жалели и делали кладку на совесть. Ничего, все упирается только во время…

Подозрительное шипение послышалось, когда начали шататься первые кирпичи. Я понял сразу, что оно означает, — газ!

Меня хотели или отравить, или усыпить.

Быстрее! Быстрее!!!

Теперь я бил с максимально возможной скоростью и концентрацией энергии. Стенка уже не стояла незыблемым монолитом, а вибрировала, всхлипывала и роняла кирпичные обломки.

И в это время газ, наконец, заполнил мои легкие. Я задерживал дыхание, сколько мог, но — увы…

Уже теряя сознание, я собрал всю оставшуюся энергию и ударил, на этот раз мысленно представив точку приложения силы за пределами простенка.

Ударил, хотя и знал, что в случае неверного расчета просто превращу кости правой ноги в осколки. Которые потом — если наступит это «потом» — будет не в состоянии слепить в единое целое даже гениальный хирург.

Раздался грохот, стена затряслась, и в ней образовалась дыра с неровными краями. И это было последнее, что я увидел, перед тем как провалиться в пучину удушья…

Очнулся я оттого, что кто-то хлестал меня по щекам.

Я открыл глаза и увидел силуэт человека. Он что-то говорил (или кричал), беззвучно разевая рот с желтыми лошадиными зубами.

Сознание возвращалось медленно, будто нехотя, и я прилагал большие усилия, чтобы выкарабкаться из невидимой вязкой субстанции.

Меня тошнило, кашель сотрясал тело, но воздух поступал в легкие мизерными порциями, и отравленная кровь, казалось, превратилась в ртуть, обратив руки и ноги в неподвижные и неимоверно тяжелые чурбаны.

Я попытался собраться и начал выдавливать из себя отраву сокращением мышц живота.

Получилось.

Чистый воздух хлынул в легкие освежающим потоком, и я, наконец, обрел возможность ясно видеть и слышать.

— …Не отбей ему мозги! Шеф еще должен с ним побеседовать. — Голос был грубый, с бычьей ленцой.

— Я так думаю, что они ему уже не понадобятся.

Это сказал знакомый мне мордоворот с лошадиными зубами, один из тех, кто встретил меня у входной двери дачи.

— О, смотри, оклемался…

В моем поле зрения появился и его напарник.

— Гы-гы… — осклабился он в идиотской ухмылке. — Как самочувствие, корешок?

Я не ответил.

От него несло чесночным духом, и мне снова стало дурно.