Виталий Гладкий
Талер чернокнижника
Глава 1
Сначала был убит мой сосед снизу.
Я слышал какой-то шум и возню в квартире этажом ниже, но не придал этому никакого значения. Почему? Да все очень просто. Во-первых, сосед с нижнего этажа, который купил квартиру в нашем подъезде года два назад, обладал буйным характером. Как только подопьет, так сразу же спасайся, кто может. А пил он регулярно, почти каждый день. Работа у него была нервная.
Хам Хамыч (так моего соседа прозвала очень образованная тетка с верхним образованием, которая убирала в нашем подъезде) возглавлял какой-то очень солидный банк. И, судя по машинам самых дорогих иностранных марок, которые он менял, словно перчатки, имел весьма приличный доход, притом явно с «левых» операций.
Ну, это к слову. Теперь, во-вторых: последние два или три месяца сосед-банкир жил один. От него ушли и жена, и даже домработница.
Дело в том, что он не только ронял мебель и бил посуду, но еще и поколачивал своих домочадцев. А так как женщины у нас нынче стали сверхэмансипированными (к свободе ведь идем, в светлое царство абсолютной демократии), то терпеть подобное обращение даже за большие деньги никто не желает.
После такого семейного фиаско Хам Хамыч начал буйствовать пуще прежнего. Только теперь он разбойничал в присутствии проституток, а также своих подчиненных женского пола, которые были не в силах устоять перед невероятным мужским обаянием начальника, в основном заключавшемся в его пухлом от кредиток портмоне.
Видимо, слух о разводе босса дошел до коллектива, возглавляемого Хам Хамычем, очень быстро, и юные прелестницы гурьбой ринулись занимать очередь за заветной отметкой в паспорте. Я их не осуждал – найти богатого жениха в наше время это все равно, что поймать дырявым неводом золотую рыбку в море-океане. Они ведь косяками не ходят.
И последнее – в этот момент я был очень занят. Как раз тогда, когда внизу начался уже привычный тарарам, я услышал нечто такое, от чего мое лазурное игривое настроение улетучилось, словно сигаретный дым на сильном ветру.
– Ник, я беременна…
Это было сказано тонким, нежным голоском и очень тихо – мне на ухо. Но я вдруг услышал грозовой раскат, который потряс все мое естество до основания.
Беременна! Это когда же?… Убей Бог, не помню. Не было печали… От мысли, что через несколько месяцев я стану папашей и буду стирать в тазике изгвазданные детским поносом пеленки, у меня едва не помутилось сознание.
В общем, в этот момент я просто оцепенел. Наверное, раздайся за окном взрыв артиллерийского фугаса, я на него не среагировал бы.
– Почему молчишь? Ты не рад?
О, эта женская непосредственность! Она может любого мужика свести с ума. Что значит – не рад? Это не то слово. Да я просто счастлив… бля! Это же надо, такая потрясающая и главное уникальная история приключилась – забеременела очередная девица. Как мне повезло, как повезло… У-у-у!…
Едва сдерживая стон отчаяния, который так и рвался из моей груди, я ответил:
– Рад… – И уточнил: – За тебя рад.
– Это как понимать? – насторожилась моя пассия.
– Ну, ты же ведь хотела ребеночка…
– Да, хотела.
– Тогда все нормально. Ты получила его. Можешь теперь бить во все колокола.
Мою подружку будто шилом ткнули в заднее место. Она мгновенно заледенела и рывком приняла сидячее положение. Ее взгляд не предвещал ничего хорошего.
– Договаривай! – сказала она требовательно.
– Мне сразу выкладывать все свои мысли по этому поводу или по частям?
– Ник, не темни. Я уже знаю, что ты лис в человечьем обличье, но со мной такие штуки не проходят.
– Ты считаешь меня большим хитрецом? Дорогая, это заблуждение. Я наивен и недалек. Будь я хоть немного умней и предусмотрительней, этого разговора у нас не случилось бы.
– Та-ак… Значит, тебе наплевать на мое положение…
В голосе подружки прозвучали раскаты грома. Правда, пока еще дальние.
– Ну что ты, конечно, нет. Я всегда относился к беременным женщинам с повышенным пиететом.
– Но я не просто женщина! Я твоя женщина. И внутри у меня находится твой ребенок.
– Да, это меняет ситуацию…
Я допил рюмку коньяка, которая стояла на прикроватной тумбочке, и закурил. Моя подружка смотрела на меня, прищурившись – словно снайпер перед выстрелом по живой мишени.
Она ждала, что я расколюсь, как гнилой орех; то есть, пущу слезу умиления, сознаюсь, что я гад, редиска, и вообще нехороший человек, потом заключу ее в объятья, горячо и искренне облобызаю, и, как истинный мужчина, не оставлю ее в беде, предложив руку и сердце.
Размечталась… Я нервно хихикнул; где-то в глубине души. Но на моем лице не дрогнул ни единый мускул.
– Однако, все дело в том, – сказал я, приняв приличествующий моменту скорбный вид, – что я пока не готов стать отцом. Знаешь, старые холостяки все со сдвигом по фазе…
– Это ты старый!? – негодующе фыркнула подружка. – Да на тебе можно с утра до вечера воду возить.
– Можно, – согласился я с легкостью. – Воду можно. Но что касается семейного воза – увы… – Я картинно развел руками. – Не сдюжу.
– И что мне теперь делать?
– Вопрос, конечно, серьезный. И однозначно ответить на него я не могу.
– Значит, все твои разговорчики о любви ко мне и прочая – это всего лишь пустая болтовня? Значит, ты вешал мне лапшу на уши…
– Остынь, дорогая, не заводись… – Я предусмотрительно принял более удобную позу – чтобы вовремя соскочить с кровати, если вдруг моя подружка надумает поточить свои коготки о мою физиономию. – Никакой лапши я не вешал, все это время я был с тобой искренен, но не думал, что все случиться так быстро.
Тут я натянул не себя маску недоверия и продолжил многозначительно, заглядывая ей в глаза:
– Подозрительно быстро…
– На что ты намекаешь!? – взвилась моя подружка.
– Намекаю? Тебе почудилось…
Мой голос был фальшив дальше некуда.
– Нет, не почудилось! Запомни и заруби себе на носу: никого, кроме тебя, у меня нет, и не было. И вообще – как ты смеешь так думать обо мне!?
– Перестань, не заводись. Мои мысли о тебе легки и прозрачны, милая. Момент…
Я встал и направился в ванную. Мне хотелось побыть наедине с самим собой минуту-другую, чтобы упорядочить мятущиеся мысли.
Закрывшись на задвижку, я оперся руками о раковину умывальника и посмотрел на себя в зеркало. Да, брат Никита, кажется, на этот раз ты влип по самое некуда… И что теперь делать? Изобразить благородного рыцаря и повести девицу под венец?
Оно, конечно, можно… но за какие шиши? Всего лишь два дня назад мне пришлось отвалить такие бабки за несколько старинных монет, что на них я мог бы гужевать полгода даже за бугром. А снимать деньги со счета прежде времени не хочется – потеряю большие проценты.
В принципе, мне кое-какие денежки должны отдать в течение месяца. А если плюс к этому толкнуть еще и две-три серьезные монеты из моей коллекции, то на торжество нам вполне хватит. И даже на свадебное путешествие кое-что останется… куда-нибудь в эмираты.
Тьху, тьху, изыди, нечистый! Что за дурацкая идея!? На такой шаг я могу решиться только под дулом пистолета.
Продать монеты из коллекции! Ни в коем случае. Для меня коллекционирование старинных монет это хобби, превратившееся в образ жизни. И менять его я не намерен.
Основная часть моей коллекции перешла ко мне в наследство от деда (который при советской власти был большим ученым, академиком). А сам я уже почти двадцать лет занимаюсь собирательством металлических денег различных эпох и государств. Короче говоря, в этом деле я, как говорится, собаку съел – стал общепризнанным докой…
Ход моих мыслей нарушил грохот снизу. Мне показалось, что сосед расколотил унитаз. Это было что-то новое. Я с интересом прислушался. Но шум спустя две-три минуты прекратился, словно Хам Хамыч понял, что мешает мне сосредоточиться, и устыдился своего нехорошего поведения.
Должен сказать, что ванно-туалетные комнаты в нашем доме (а он был еще сталинской постройки) представляли собой великолепную акустическую систему. Как это могло так получиться, я не могу даже представить, но слово, сказанное шепотом в ванной первого этажа, можно было услышать на пятом.
Возможно, это было сделано с умыслом. НКВД хотело знать, что говорят ученые даже в туалете. Почему я так думаю? А все очень просто.
После смерти деда, когда я остался единственным его наследником и владельцем просторной академической квартиры в центре города (он как-то умудрился прописать меня на свою жилплощадь, что в те времена было архисложно), мои предки затеяли в дедовой квартире капитальный ремонт.
Вот тогда и вскрылось, что все комнаты были опутаны, как паутиной, тонкими проводками от подслушивающих устройств. Нашли мы и микрофоны советской поры. Они, как и провода, скрывались под слоем штукатурки.
Должен заметить, что микрофоны были выполнены на очень высоком технологическом уровне. Так сказал мой батя, который работал в каком-то засекреченном НИИ. Он в этих делах собаку съел.
Подслушивающих устройств не оказалось только в ванной и туалете. Но там они и не были нужны. Акустика комнат житейской надобности была и так совершенна. Некоторые наши соседи иногда устраивали в ванной целые концерты. Это когда нужно было высказать кому-нибудь все, что наболело, притом оставаясь инкогнито.
Представляете картину: утром ты моешься в душе или бреешься, а чей-то измененный акустикой до неузнаваемости голос кроет тебя как распоследнюю сволочь разными нехорошими словами.
Мало того, что это слышишь ты (естественно, такая «критика» не добавляет тебе настроения перед началом рабочего дня), так еще и все жильцы подъезда жадно поглощают «информацию к размышлению», чтобы потом на скамейке перед домом перемыть все твои косточки.
У баб из нашего подъезда уже выработался условный рефлекс – едва начинает бормотать ванная или туалет, как они тут же бросаются к этим «репродукторам», даже не досмотрев очередную серию какого-нибудь тупого телесериала.
Ну, ладно, это небольшое отступление. Думай, Никита, думай! Что делать? Этот извечный русский вопрос предстал передо мной во всей своей неприглядной наготе. Жениться мне не хочется – это факт. Но факт и то, что моя подружка беременна.
(А может, она берет меня на понт? Чтобы проверить мои чувства к ней. Ах, как это было бы здорово… Увы, увы… Внутри уже угнездилась гаденькая уверенность, что она сегодня откровенна со мной как никогда прежде).
Карету мне, карету!… – сказал бы известный литературный персонаж, но как можно сбежать от приватизированной недвижимости, от престарелых родителей, друзей и от своей любимой коллекции?
Человек привязан к месту проживания сотнями невидимых уз. Редко кто соглашается на добровольной основе порвать их и начать писать продолжение своей жизни с чистого листа.
Но все равно какое-то решение принимать нужно. Нужно! Плеснув в лицо холодной водой, я вышел из ванной… и увидел, что моя подружка уже стоит одетая.
– Ты куда? – спросил я удивленно.
(А внутри у меня все запело – нелегкий разговор откладывается! Завтра или послезавтра – это не сегодня и не сейчас).
– Домой, – отрезала она, подкрашивая губы перед зеркалом в прихожей.
– Не понял… Уже поздно, на дворе полночь.
– Не переживай, провожать тебе не придется… – Она окинула меня с головы до ног уничижающим взглядом. – Я вызвала такси.
– Ну, если так… Тогда это меняет дело. – Я заботливо снял пушинку с ее плеча. – Мне тоже не мешает хорошо выспаться.
– И это все, что ты хочешь сказать мне на прощанье?
– Нет, не все. Я хочу пожелать тебе доброго пути и спокойной ночи.
– Ник, какой же ты негодяй… Ну почему, почему я не раскусила тебя раньше!?
– Да, вот такое я… В общем, понятно. Я пересмотрю свои жизненные принципы, обещаю. Дай мне только срок.
– Ты снова ерничаешь. Я уже устала от твоих дурацких шуток и розыгрышей.
– Не бери в голову. Это у меня наследственное. Я весь пошел в деда. Мой дед-академик из-за одной невинной шутки по поводу советской власти торчал три года на Колыме; между прочим, вместе со знаменитым конструктором космической техники Королевым. Как это не грустно, но его спасла война. Деда изъяли из лагеря в сорок первом, и он до сорок четвертого года пахал в «шарашке» – что-то там изобретал.
– Не обольщайся. Ты не такой везучий, как твой дед. Тебя ничто не спасет от женитьбы на мне. Понял?
– Во гневе ты еще красивее, моя дорогая. Кстати, тебе эта помада идет. Цвет то, что надо. Освежающий.
– Не нужно кидать мне леща и переводить разговор в иное русло. Может, я и дурочка, но не до такой степени, чтобы не понять, куда ты гнешь. Даю тебе сутки на размышление. И ответ должен быть только положительным. Понял, негодяй ты эдакий?
– Понял, любовь моя, понял.
Я изобразил покорного ягненка, который стоял перед голодной волчицей на задних копытцах.
– Все, я убегаю – время. Целуй меня… не в губы, в щеку! Помаду размажешь. Я же сказала – провожать меня не нужно! Такси уже стоит у подъезда, а ты будешь одеваться полчаса…
Она ушла. Вскоре я услышал звук автомобильного мотора, который тут же растворился в ночной тишине.
Мне попались на глаза старинные настенные часы. Они показывали половина второго. Хорошо, что стоянка такси почти рядом с моим домом, подумал я с облегчением. Этот факт меня здорово выручил. В нашем городе вызвать ночью таксомотор – большая проблема.
Теперь у меня есть время подумать. Нет, не о предстоящей свадьбе. А о том, как сорваться с крючка. Хотя, если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то мне уже давно пора жениться. Как-никак, стукнуло тридцать три годочка. Временной порог, от которого обычно начинаются большие свершения. Правда, у больших людей.
Я же всего лишь простой обыватель. Бог не дал мне никаких особых талантов. За исключением потрясающей лени. По-моему, Обломов – это мой прапрадед. Я просто обожаю валяться на диване и предаваться фантастическим мечтаниям. Иногда мне лень даже лишний раз сходить в магазин за продуктами.
Бездумно послонявшись по комнатам минуту-другую, я пошел в ванную, принял душ, а затем направился на кухню, выпил стакан томатного сока, и лег спать. Мне совсем не хотелось думать о своих любовных коллизиях. Смутное предчувствие какой-то большой беды вдруг овладело мною всецело, и я едва заставил себя уснуть.
Правда, мне пришлось ворочаться не менее часа, пока, наконец, сон не смежил мои веки.
Всю ночь мне снились кошмарные сны. Я не запомнил их, но утром проснулся в холодном поту. Меня разбудило настойчивое камлание дверного звонка. Похоже, он оказался моим спасителем, потому как в этот момент в моих мозгах разыгрывалось кошмарное представление со мной в качестве главного действующего лица.
Мне снилась безбрежная равнина, усеянная обломками камней. Над горизонтом висел алый солнечный шар, который окрасил равнину в мрачный коричневато-красный цвет. Я в диком ужасе стоял на небольшой возвышенности и глядел на окружающий меня каменный лабиринт. Там – и внизу, между булыгами, и на поверхности каменных обломков – копошились разные ползучие гады.
Я стоял и мысленно молился, чтобы они меня не заметили. Но самое интересное: я знал, что это сон, однако почему-то был уверен, что в любой момент он может стать явью. «Лишь бы среди этих тварей не нашлось своего всеведущего Вия, – подранком билась в моей голове испуганная мысль. – Лишь бы не нашлось…»
Не знаю, что было бы дальше, но тут над равниной раздался звон церковного колокола – ясный и чистый, как слеза младенца. Змеи и другие уродливые пресмыкающиеся начали рассыпаться в прах; лишь некоторым удалось ускользнуть в глубокие норы и забиться под камни.
Звук колокольного боя нарастал; он вытеснил из головы все мои дурные мысли и страхи. Я наконец обрел способность двигаться. Взмахнув руками, как крыльями, я оттолкнулся от возвышенности и – взлетел!
Полет мой был недолог, но захватывающ. Мне казалось, что я вернулся в детство. Это было непередаваемо прекрасное ощущение. Я купался в воздушном эфире, сплошь состоявшем из молекул счастья и радости.
И тут – какая жалость! – я проснулся.
Глава 2
«Какая сволочь будит меня ни свет ни заря!?» Я готов был убить идиота, который трезвонил, словно на пожар. Однако, посмотрев на часы, я понял, что ранним утром пятнадцать минут десятого назвать никак нельзя. Но делать было нечего – я поднялся, и как был в одних плавках, так и пошлепал босыми ногами к входной двери.
– Кто там? – спросил я недовольно, не соизволив даже посмотреть в дверной глазок.
Мне почему-то подумалось, что с другой стороны двери находится моя ненаглядная подружка. Наверное, не выдержала столь длительной разлуки и примелась с утра пораньше, чтобы ковать железо, пока оно горячо.
Мудрое решение – я так ничего толкового и не придумал. А значит, мог поддаться ее нажиму. И тогда прости-прощай вольная волюшка…
Но я ошибся. Голос, который раздался из-за двери, был мужским и очень официальным:
– Открывайте, милиция.
Ни фига себе! Остатки сонного настроения улетучились в один миг.
К правоохранительным органам я отношусь как к спящей змее – стараюсь обойти их стороной, не делая резких движений и даже не дыша, чтобы не привлечь внимание. Наверное, это у меня наследственное. От деда, который после отсидки едва не шарахался в сторону при виде любого человека в милицейских погонах.
А дед был уважаемым человеком, директором засекреченного НИИ, депутатом и носил на лацкане пиджака звезду Героя Соцтруда.
– Одну минуту! – продолжал тем временем молоть мой язык, действуя совершенно автономно от мыслительного процесса. – Я оденусь…
Быстро натягивая на себя спортивный костюм, я лихорадочно вспоминал все свои грехи. Их насчитывалось не так уж и много, но ведь были, были… Особенно по части реализации раритетных монет.
Совсем недавно я втюкал какому-то шведу (или скандинаву – хрен их разберет; для меня они все на одно лицо, как китайцы; в общем, не наши люди) подделку, которая потянула на «штуку» зеленью. На самом деле эта монета-новодел стоила максимум сотню баксов. (Правда, сделана она была с потрясающим мастерством).
Но я ведь не виноват, что кругом столько лохов. Хочешь заниматься нумизматикой – почитай умные книжки для начала. И посоветуйся со специалистами, если приобретаешь дорогой раритет.
Нет, конечно же, я не виноват! По крайней мере, в этом случае…
С этой успокоительной мыслью я и открыл входную дверь. Передо мной стоял представитель закона, худощавый мент в гражданской одежде с предусмотрительно раскрытой служебной ксивой, которую он спрятал в карман, едва я на нее взглянул.
Я успел прочитать только его звание и фамилию: «Майор Ляхов…» А дальше то ли Олег Петрович, то ли Орест Павлович… в общем ОПа, приехали. Увидеть мента с утра пораньше, да еще на пороге собственной квартиры, это явно не к добру. И к бабке-ворожее не нужно ходить, все и так понятно.
– Вы Никита Бояринов? – вежливо спросил мент, изобразив глубокое уважение к свободе личности.
– Заходите, – сказал я, стараясь улыбаться как можно приветливей. – Вам можно было свое удостоверение и не показывать. Что вы опер, видно за версту.
– Да ну? – удивился мент. – И как это можно определить?
– По взгляду. Он у вас как у инспектора Мэгре, знаменитого персонажа французских детективов, – острый и проницательный. Насквозь протыкает.
Это я бросил ему леща. На всякий случай. С милицией надо быть вежливым, приветливым и стоять перед представителем закона нужно на полусогнутых лапках. Впрочем, это относится и к зарубежной полиции. Законники любят, когда перед ними трепещут и заискивают.
– Не знал… – Опер невольно улыбнулся, хотя было видно, что ему не до смеха.
– Теперь будете знать. Так что вас привело ко мне в такую рань?
– Рань? – Он невольно посмотрел на свои наручные часы. – По-моему…
– Ах, да-да-да… – Я не дал ему договорить. – Совсем из головы вылетело… Сегодня я маленько пережал. Выходные…
Про выходные я сказал для понта. Пусть думает, что я серьезный, занятой человек, который сильно умаялся после рабочей недели. На самом деле я был безработным – в общепринятом смысле этого слова. То есть, не числился ни на госслужбе, ни в какой-либо частной конторе.
– Проходите, – сказал я любезно и провел опера на кухню.
Это было мое любимое место в квартире. Своими размерами и обстановкой кухня потрясала воображение любого гостя.
Она была похожа на салон какой-нибудь мадам из Парижа девятнадцатого столетия: резные диванчики и креслица, фантастически красивый обеденный стол с инкрустированной столешницей, лепнина с позолотой на потолке, кухонные шкафы из ценных пород деревьев… В общем, шик и блеск.
Такой чудо сотворила моя бабуля. Она была из дворян, любила старину, и жестко соблюдала этикет. Ох, мне от нее доставалось… Бабуля строила меня, как армейские «деды» новобранца. В то время я готов был расстрелять ее из рогатки.
Но сейчас… Вернись то время, я бы стал перед ней навытяжку и исполнял бы не только все правила хорошего тона, но даже ее мысленные пожелания. Увы, я понял, как сильно любил свою бабулю только тогда, когда она умерла…
– Да-а… – только и сказал мент, окинув взглядом все это великолепие.
– Кофе, чай?… – приветливо спросил я будничным тоном, будто мы были с ним знакомы сто лет, и он пришел ко мне не по делу, а просто в гости.
Опер на мгновение замялся, но все-таки не устоял перед соблазном.
– Если можно, кофе.
– Нет проблем…
Я сразу сообразил, что он спешит, что, похоже, дело у него ко мне серьезное, но какое именно – это вопрос. Нехорошие подозрения уже копошились в моей душе, вызывая непреодолимое желание спросить, с какой стати он ко мне приперся. Но я мужественно преодолел искус и изображал благодушие и гостеприимство.
Кофе я сварил с потрясающей быстротой. Холостяки это умеют.
Для большинства из них приготовить себе что-нибудь нестандартное и вкусное – кара небесная. Поэтому главный козырь их поварского искусства – скорость приготовления пищи. То, что женщина растягивает на полдня (наверное, чтобы насладиться всеми фазами процесса), холостой мужчина варганит за считанные минуты.
Как это у него получается, трудно сказать. Видимо, бедного страдальца жалеет даже железная, и вроде бы бездушная, электропечка – начинает варить быстрее.
– Блеск, – сказал майор, отхлебнув пару глотков.
Кофе на этот раз и впрямь получился у меня отменным. Наверное, с испугу.
Обычно я мало обращаю на вкусовые качества этого энергетического напитка, хотя компоненты для него покупаю совсем не дешевые – так было издавна заведено в нашей интеллигентной семье. Лучше меньше, да лучше – был когда-то такой коммунистический лозунг.
Но для меня главное, чтобы кофе бодрил, а не бросал в сон, как тот кофейный суррогат, который именуются «растворимым». После чашки растворимого кофе я нередко засыпаю, что называется, на ходу.
– Ваш сосед убит, – заявил опер буднично – будто сказал о прогнозе погоды на завтра.
Я едва не поперхнулся и резко поставил чашку на стол. Ничего себе новость! Подняв голову, я встретил острый, испытующий взгляд майора. Неужто он подозревает меня в том, что я замочил соседа!? Мать моя женщина… Кстати, кого именно завалили?
Мент будто подслушал мои мысли. Он продолжил:
– Хамович Геннадий Михайлович…
– Простите… кто это?
– Как, вы не знаете своих соседей? – с фальшивым удивлением спросил майор.
– Раньше знал. А теперь нет.
– Почему?
– Дом, знаете ли, элитный, потому почти все квартиры выкуплены «олигархами» местного разлива. Это сейчас в порядке вещей. А они не имеют привычки являться ни свет ни заря с бутылкой в одном кармане и ливерной колбасой в другом для налаживания соседских контактов.
– Вы тоже принадлежите к олигархам? – не без иронии поинтересовался мент.
Сукин сын! Теперь я почти не сомневался, что, прежде чем прийти ко мне, он перелопатил всю мою подноготную. Нынче это просто: ткнул в нужную кнопочку на компьютере – и на экране монитора появляется досье практически на любого человека. Век электроники… чтоб ей…
– Скорее, к богачам, – ответил я дерзко. – Я богат своим внутренним содержанием. Можно сказать, гигант мысли.
– Понятно… – Мент скупо улыбнулся и одним глотком допил свой кофе. – Благодарю, – сказал он с несколько наигранной вежливостью; и добавил извиняющимся тоном: – Я сегодня с шести утра на ногах. То одно, то другое… Так вот, Хамович – это ваш сосед с третьего этажа.
Хам Хамыч! Вот это новость… С ума сойти. Впрочем, по здравому размышлению, ничего в этом происшествии необычного нет.
Давно закончились перестроечные времена, когда бандитов и крутых бизнесменов отстреливали пачками, на дворе двадцать первый век, но все равно то там, то там еще постреливают. Но теперь уже на мелюзгу не размениваются, мочат фигуры крупные. А Хам Ха… пардон, Геннадий Михайлович был не из последнего десятка. Его банк считался в городе одним из самых крупных и процветающих, если судить по местной прессе.
– Я так понимаю, вы пришли, чтобы узнать от меня какие-нибудь подробности из его жизни, – сказал я с уверенностью.
– Это верно.
– Так вот, заявляю вам официально: ни хрена о Хамовиче я не знаю. Мы никогда не общались, даже не были знакомы, а в круг его приятелей меня не подпустили бы и на пушечный выстрел. Он был крутым – и этим все сказано. А я простой обыватель, к тому же безработный.
– А почему вы не спрашиваете, где его убили и как?
– Насчет «как» у меня вопросов нет. Скорее всего, снайпер поработал. Или машину взорвали. Но это, как по нынешним временам, проза. А что касается вопроса, где это случилось, то мне он малоинтересен. Наверное, где-нибудь возле банка.
– Вы ошиблись дважды. Во-первых, он погиб не от пули и не от взрывного устройства – его зарезали, а во-вторых, эта трагедия случилась ночью, где-то в районе полуночи, и в его собственной квартире.
– В собств… – Меня вдруг переклинило.
– Да, это так. И судя по тому, что мы увидели в апартаментах Хамовича, там шло настоящее сражение. Вы не могли этого не слышать.
– Сражение… – Я начал постепенно приходить в себя. – В общем, да… кое-что слышал… кажись, в полночь.
– А если слышали, то почему не поинтересовались, что там происходит? Или, все-таки, интересовались? Дверь квартиры Хамовича была не заперта. Вот ваша уборщица, например, оказалась более любопытной. Это она нам рано утром позвонила.
Опять этот ментовский взгляд – острый и беспощадный… Уж не меня ли он подозревает в убийстве? А что, версия вполне подходящая. Повздорил с соседом и разобрался с ним по полной программе. Такие вещи случаются.
– Чужая жизнь – потемки, – буркнул я хмуро. – Это женщины любят совать свой нос во все щели. Лично мне претят такие вещи. А если более конкретно, то к тарараму в его квартире я уже привык. Он часто устраивал там «концерты» с битьем посуды, крушением мебели и мордобоем – то с женой, то со своими девками. Да и вообще сейчас не принято соваться, как раньше, к соседям, чтобы помочь в выяснении супружеских отношений. Люди замкнулись в своем маленьком мирке и не желают вывешивать грязное белье всем напоказ. Это в советские времена для таких случаев были и общественные суды, и профком, и партком.
– Были… – Майор нахмурился; наверное, вспомнилось что-то свое из этой серии.
– Вот и я об этом. Так что помочь ничем не могу.
– А криков о помощи вы не слышали?
– Криков не слышал. Хамович не впадал в истерику. Он всегда крушил молча. Наверное, наслаждался своей властью над бездушными предметами. Есть такой тип людей. Это те, которые переворачивают мусорные баки, ломают скамейки в скверах, пишут всякие гадости в подъездах и мочатся в лифтах. Вандалы. Для таких индивидов ушлые япошки устанавливают в отдельных комнатах резиновые изображения начальников в одежде и оставляют там кучу палок, чтобы подчиненные с психикой варваров отводили душу, мочаля статую дубинками.
– У него были какие-нибудь стычки с соседями?
– Не знаю. Я уже говорил, что в моем подъезде живет сплошная крутизна. Богатые люди. А откуда у большинства наших нуворишей богатство, надеюсь, вам рассказывать не нужно. Вполне возможно, что он с кем-то из них повздорил, а у этих толстолобиков разговор короткий – пуля в затылок, и все дела. И больше никаких проблем.
– Значит, ничего вы не слышали, ничего не знаете, знакомства с Хамовичем не водили и в его квартире никогда не были…
– Абсолютно точно.
– А что если мы случайно… – Тут взгляд опера потяжелел, налился свинцом. – Что если мы случайно найдем в его квартире ваши пальчики?
– Исключено.
– И все-таки?…
– Тогда я сам себе отрублю руку – чтобы не бегала самовольно там, где не нужно.
– Серьезная заявка… – Мент хмуро осклабился. – Что ж, тогда у меня есть предложение спуститься этажом ниже. Посмотрите, как живут ваши богатые соседи…
Что-то уж больно загадочно он выглядит, мелькнула в моей голове беспокойная мыслишка. Похоже, опер приготовил мне какой-то сюрприз. Но что именно? В квартиру к Хам Хамычу я точно не заходил. Разве что…
Тут я невольно похолодел. Был я в квартире, Хам Хамыча, был! Перед его заселением, где-то чуть больше года назад. Правда, тогда она стояла без мебели: строители как раз заканчивали капитальный ремонт – отделывали плиткой ванную и туалет.
Меня позвал их бугор, Васька Штык, с которым я знался еще со школы. Он был на год старше меня, но в свое время мы с ним немало провели времени в дружеских компаниях, когда на столах стояли не только бутылки с минералкой.
«Никита, ты, кажется, собираешь старинные монеты…», – сказал он, дохнув на меня вчерашним перегаром.
«Ну…», – ответил я осторожно.
«Надо бы упохмелиться… да вот беда – филок нету…» – продолжал Васька.
«Пойдем ко мне, налью тебе стопарь», – предложил я великодушно, пока не понимая, к чему он клонит.
«Не, мне одному не надо. У меня бригада…» – Он кивком головы указал на мужиков, которые усиленно делали вид, что не заинтересованы в нашем разговоре.
«Тогда что ты хочешь?»
«У меня есть для тебя товар, – ответил Штык. – Мы тут нашли несколько старинных монет… когда снимали старую напольную плитку в ванной. Там было что-то вроде тайника. Возьмешь? Отдам недорого, не сумлевайся. Ты ведь свой…».
«Покажь», – сказал я, чувствуя, как в душе взыграло ретивое – а вдруг? Что если эти мужики нечаянно откопали раритет? Такие вещи случаются.
Васька достал из кармана носовой платок, развернул его, и я увидел с десяток серебряных монет – в основном полтинники и рубли Николая II, притом неважной сохранности. Увидел – и не смог удержать вздох разочарования. Все это для меня проза. Такого добра, притом в свободной продаже, – завались.
Штык уловил мое настроение и скис. «Да сам знаю, что здесь дешевняк, – сказал он виноватым тоном. – Грамотный… Но куда я сейчас с ними пойду? Это тебе известно, где можно их толкнуть. Никита, я много не прошу… Нам надо полечиться…»
А я в это момент не мог вымолвить ни слова – смотрел на находку Васьки, как завороженный.
Так, наверное, бывает с золотоискателем, когда среди шлиха на дне промывочного лотка вдруг появляется большой красавец-самородок. У меня, например, при виде монеты, которую скрывали николаевские полтинники и рубли, даже дыхание перехватило от дикого восторга.
Она тоже была серебряная, но несколько крупнее царских полтинников и рублей. Почерневшая от грязи и патины, монета имела совсем непрезентабельный вид. Наверное, потому хитрый, но наивный Штык запрятал ее под низ кучки, а сверху положил рубль более-менее приличной сохранности.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять – передо мною настоящее нумизматическое сокровище. Но я все-таки сумел сдержать свои эмоции и, скорчив кислую мину, ответил:
«Лады… Заберу эту дешевую хрень. Но делаю это только по старой дружбе!»
«Дак и я об этом… – Не веря в свою удачу, расплылся в широкой улыбке Штык. – Школьная дружба, она завсегда…»
Он не нашел в своем скудном словарном запасе нужных слов, чтобы закончить мысль и досказал все языком жестов – как глухонемой.
«О чем базар, – кивнул я согласно и назвал цену. – Это чтобы вам хватило и на вечерний сабантуй».
«Братан! – возопил Васька. – Век не забуду! Ну выручил, ну выручил… Забирай…»
И высыпал монеты прямо мне в карман, дубина. К сожалению, он не знал одного из главных правил нумизматов: с монетами нужно обращаться как с малыми детьми – бережно, осторожно, не бить, не швырять, и лучше всего прикасаться к ним в мягких хлопчатобумажных перчатках.
Я действительно заплатил больше, чем получил бы Штык, просто сдав монеты в пункт приема драгметаллов. Похоже, в этом вопросе Васька ориентировался неплохо. Грамотный, повторил я его слова не без иронии.
Но что касается других – нумизматических – аспектов его находки, то здесь он был полным лохом. Нет, даже не так – ушастым лохом.
Дома я первым делом бросился к своему рабочему (если его можно так назвать) столу. Он у меня был особенный.
Стол находился в кабинете деда и поначалу казался мне уродцем. Его смастерил еще дореволюционный столяр неизвестно для какого заказчика и непонятно для каких целей. Скорее всего, это был не стол, а секретер. Но он сильно смахивал на рабочее место современного слесаря-лекальщика.
Стол был массивным, двухтумбовым. Сделали его из украшенного резьбой дуба, а столешницу инкрустировали ценными породами деревьев. На столешнице высилась надстройка с многочисленными выдвижными ящичками и ячейками с дверками. И вся эта «мечта слесаря» была окована бронзовыми бляшками, изображавшими львиные морды и каких-то мифических животных и птиц.
В общем, этот древний уродец никак не вписывался в современный интерьер.
Поначалу я хотел его продать. Но знаток мебельного антиквариата Изя Шнобельман (или Изя Шнобель; так его прозвали из-за потрясающе большого носа, нависающего над верхней губой; настоящую фамилию Изи мало кто знал), осмотрев мой «раритет», сказал: «Никита, за этот хлам никто не даст тебе больше десяти шекелей. И то если потенциального покупателя напоить до положения риз. А это тоже нынче денег стоит».
Изя меня убедил. Он был докой в таких вопросах. Тогда я решил это дедово «наследство» выбросить к чертям собачьим.
Но не тут-то было. Оказалось, что стол не проходит ни в дверь, ни в окно. Интересно, как его затащили в квартиру!? Неужели стол определили на полагающееся ему место еще во время строительства?
Это было большой загадкой. Я ломал над ней голову целую неделю. Но так ничего путного и не придумал.
Оставалось последнее – разломать стол и вынести его из квартиры по частям. Мне казалось, что это потрясающе верное решение.
Боже мой, как я был наивен! Я забыл, что в старину мебель делали не абы кто, как сейчас, а настоящие мастера своего дела, опытные столяры-краснодеревщики.
Нонешние мебеля, сварганенные на живую нитку, да еще с деревостружечных плит, разваливаются сразу же после первой пьянки. На такие шаткие столы не то что облокотиться, полный стакан поставить боязно.
А я решил разобрать дубового монстра, как детский конструктор – без кувалды, топора и лома. (Да и где их было взять?) Интеллигент хренов…
Короче говоря, когда я наконец понял, что этот стол может выдержать даже наезд танка и что мне с моими хилыми силенками здесь вообще делать нечего, мой запал новоявленного спеца по интерьерам сразу испарился. Я плюнул на свой план, который предусматривал обновление мебели, и решил оставить все, как было.
По натуре я не только лентяй, но еще и потрясающий бездельник. Моим жизненным кредо были три постулата из бездонной копилки народной мудрости: «Мы работы не боимся, пусть она боится нас», «Пусть работает трактор, он железный» и «От себя гребет только курица и бульдозер».
Все, точка. Емко и всеобъемлюще. Лучше не придумаешь. Чтобы там ни говорили разные зарубежные злопыхатели, а наш народ действительно велик.
Пусть скажут спасибо всякие там Джоны и Гарри, что русскому Ивану лень на них даже плюнуть. Иначе они так не вышивали бы по всему миру на танках и самолетах, размахивая своими поганками направо и налево.
Не буди лихо, пока оно спит тихо…
В общем, представив на миг, что мне придется куда-то плестись, кого-то искать (чтобы разломали и вынесли стол), а затем каким-то хмырям еще и денежку платить за это, я ужаснулся своей невиданно активной жизненной позиции и быстренько улегся на любимый диван – чтобы поразмышлять в спокойной обстановке о политических проблемах современности.
И как же я оказался прав в своей неизбывной лени! Есть такое выражение – «спеши помаленьку». Как часто мы по своей глупости и наивности бежим впереди паровоза, а затем удивляемся, почему по нам проехались его колеса.
Дубовый монстр стал моим рабочим столом. Столешница освещалась мощной электролампой, а в ящичках и ячейках хранились различные инструменты и химикалии для реставрации монет.
Чего там только не было: различные кислоты и щелочи в стеклянных пузырьках, аммиак, едкий натр, углекислый аммоний, спирт, ацетон, парафин и синтетические смолы для консервации монет, щеточки – щетинные, из тонкой латунной проволоки и со стекловолокна, скальпели, зубоврачебные боры, пасты, порошки… В общем, целая химическая мини-лаборатория.
На обширной столешнице (которую я, из несколько запоздалой жалости к старинному раритету, накрыл большим листом толстого стекла) стояли термостат, миниатюрная бормашина, микроскоп (как и стол, он был в годах; тоже наследство от деда), большая сильная лупа на фигурной подставке, а также вполне современная аппаратура для электрохимического восстановления поверхности монет; много места она не занимала.
Что касается самой коллекции монет, то я держал ее в массивном швейцарском сейфе, который сделали в 1939 году, как гласила табличка на его задней стенке. В нем когда-то лежали чертежи и записи деда.
Это был сверхнадежный несгораемый бокс. Открыть его, не имея ключа и не зная цифрового кода замка, не смог бы никто. По крайней мере, в нынешние времена.
Когда дед умер, за содержимым сейфа пришли товарищи из Лубянки. Этот момент я хорошо запомнил. Но сколько спецы КГБ не бились, поделать с замками ничего не смогли.
Дело было в том, что дед никому не открывал тайну кода. Ключ нашли, он был в кармане его пиджака, а вот данных по швейцарскому кодовому замку – увы…
Промучившись с сейфом целый день, гэбисты начали кумекать. И додумались вызвать из зоны совершенно гениального вора-«медвежатника» по кличке Шнып. Он был таким старым, что, казалось, вот-вот рассыплется на ходу. Брехали, что Шнып успешно бомбил сейфы еще при царе-батюшке.
Ему пообещали свободу, если он справиться с кодовым замком сейфа. Весь этот разговор происходил в присутствии всей нашей семьи, которая тоже была заинтересована в скорейшем решении проблемы с сейфом – там лежали денежки деда. (Между прочим, немалые – у деда почти каждый месяц были какие-то премии). Поэтому я все слышал.
«Э-эх, касатики, – снисходительно ответил Шнып. – Зачем мне ваша свобода? Сами судите: у меня ни кола, ни двора, ни родных, ни близких, а в зоне все свои, там я авторитет, большой человек. Чифирок – пожалте, сдобную булочку – сей момент… Постель у меня мягкая, возле окна, простынки чистые, я накормлен, напоен, присмотрен… хе-хе… Что еще надо старому человеку? Ваша свобода для меня – смерть под забором. Так что спасибо за предложение. Но на замок посмотрю… Чего ж не уважить людей, коли просят».
Но едва Шныпа подвели к сейфу, как он тут же характерным жестом поднял руки к лицу – словно защищаясь от сильного света. «Век свободы не видать! Начальник, я пас. Этот шнифер* мне не по зубам. Я на таком сгорел в пятьдесят восьмом. Тут нужен хороший слух, а мне ваши вертухаи*… извиняюсь… в сорок девятом так дали по лопухам*, что я наполовину оглох. Нет, не смогу. Ежели бы здеси нужна была тока отмычка…»
*Шнифер, медвежий шнифер – сейф (жарг.)
*Вертухай – надзиратель, контролер ИТК (жарг.)
*Лопухи – уши (жарг.)
Тогда решили вскрывать сейф с помощью газового резака. Для этого нужно было сначала вытащить его наружу и отвезти в какое-нибудь удобное место.
Перспектива потерять столь надежное хранилище семейных ценностей моих стариков явно не воодушевила. Но и воспрепятствовать всесильной «конторе» они не могли.
Глядя на их унылые лица, я не сдержался и воскликнул «Эврика!» – как великий Архимед, который, сидя в ванной, сделал какое-то важное открытие. (Какое именно – убей Бог, не помню; в школе я звезд с неба не хватал).
Мне было стыдно признаться, что я давно узнал код замка и частенько нырял в темное нутро сейфа, чтобы стащить сотню-другую рубликов из дедовой заначки. Мне пришлось здорово потрудиться, дабы подсмотреть тот момент, когда дед начнет вращать диск с цифирью; а ключ от сейфа дедуля и не прятал, он лежал в письменном столе.
Для этого я соорудил целую систему из маленьких зеркал – почти что перископ; или стробоскоп – не суть важно, как ее можно было назвать. При этом я сильно удивился, обнаружив у себя столь выдающиеся способности к рационализаторскому творчеству.
На какие только жертвы не пойдешь ради женщин… К тому моменту я был влюблен по уши в Мими – Милочку Чердынцеву, которая училась в параллельном классе и которая обожала болтаться по разным злачным местам.
Эта маленькая слабость, увы, требует больших денег, а мне выдавали лишь несчастные гроши на завтраки и на кино. Не скажу, что мы были бедными, но в семье существовал железный принцип: ребенка баловать нельзя.
В этом вопросе и дед мне не сочувствовал, хотя очень любил меня, и все же баловал; правда, не деньгами. Наступая на горло собственному принципу, дедуля привозил дорогому внучку из своих загранкомандировок такие классные шмотки, что народ в школе на уши становился.
В общем, я был клевым, хорошо упакованным фраером, но без лишней копейки в кармане. Что, конечно же, не могло не смущать мою неокрепшую, юную душу…
Короче говоря, я раскололся и назвал код замка. Но при этом сделал вид, будто только сейчас его вспомнил.
Не думаю, что товарищи в штатском мне поверили, но дальше муссировать эту тему они не стали. Тем более, что все документы и бумаги деда были в целости и сохранности.
Но предки потом долго меня терзали, выспрашивая подробности моей странной «забывчивости». Я изворачивался, как только мог. Они успокоились только тогда, когда я с проникновенным и скорбным видом сказал, что дед поведал мне эту большую тайну едва не на смертном одре.
Действительно, я заходил к нему в кабинет вечером – как раз перед тем, как его на следующий день нашли мертвым в своей лаборатории.
Наверное, он уже что-то предчувствовал, потому как крепко обнял меня, поцеловал в лоб и сказал: «Никушка! Запомни мои слова. Есть две самые прекрасные вещи в этом мире – молодость и любимые женщины. Самое паршивое, что они заканчиваются практически одновременно. Ты уже достаточно взрослый парень, поэтому я могу тебе это сказать. Торопись жить, Никушка, пока молод. И люби женщин. Многих женщин. Потому что в старости они будут твоим самым светлым воспоминанием».
Заветы деда были для меня святыми…
Однако, вернемся к нашим баранам, как сказал какой-то старинный бумагомарака. То бишь, к монете, которую добыл Васька Штык. Я включил настольную лампу и начал рассматривать ее через чудо-лупу, которую выцыганил у своего знакомого, Мишки Завгороднего.
Где он взял ее, я спрашивать не стал. Скорее всего, где-то стибрил. Этот сукин сын тащил все подряд (потому я никогда не приглашал его к себе домой, хотя он и набивался прийти в гости много раз). То есть, тащил все, что плохо лежало.
А в нашей стране все плохо лежит. Некоторые особо шустрые сограждане ухитрились под шумок приватизации стибрить и нефтяные месторождения, и рудники, и целые заводы. И ничего. Миллиардерами стали, уважаемыми людьми. В министерских креслах сидят, ордена им дают. Чем больше стырил, тем круче орден и тем больше к тебе уважение.
Так что происхождение Мишкиной лупы мне было по барабану. По идее, он был клептоманом. А это такая болезнь, которую может вылечить только виселица или топор палача.
Я держал в руках так называемую «рудничную» монету. Такие металлические деньги начали чеканить в шестнадцатом-семнадцатом веках в Германии из серебра определенных рудников, которые обязательно указывались в надписи или изображении.
Существует немало монет из серебряных рудников Мансфельда, Гарца, Штольберга, Ильменау, Рудных гор и так далее. Правда, датированы они в основном восемнадцатым и девятнадцатым веками. Самыми последними рудничными монетами считались мансфельдские талеры, чеканенные в 1862 году.
Я имел несколько рудничных монет, в том числе два рейхсталера и гульден. Мне удалось прикупить их по случаю. При всем том, стоили они совсем не дешево.
Но эта была какая-то особенная монета, непохожая на остальные. Она здорово смахивала на довольно редкий брауншвейгский рудничный талер 1601 года. Только на первый взгляд. А на второй имела массу различий, которые у нумизматов ценятся больше всего.
Во-первых, увенчанный нимбом святой на реверсе монеты, который опирался руками на «андреевский» крест в виде буквы «Х» размером с его рост, был одет не в монашескую хламиду, как обычно, а в тулуп с высоким стоячим воротником. На голове у него была странная шапочка, похожая на те, что носят пловцы, но с каким-то шишаком сверху.