— Не было убийства, Сергей Харитонович, — с заметным удовольствием от того, что генерал сменил тему разговора, произнес Смолянинов.

— Так ли? — усмехнулся Левко. — Как камень с души.

— Точно. Прокуратура вынесла постановление о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления.

— Рассказывай.

Смолянинов не мог уподобиться Киму, ворвавшемуся в кабинет своего начальника с новостью. Полковник преподнес ее по возможности спокойно, словно дело состояло в потерявшемся и благополучно найденном кошельке.

...Сегодня утром, когда уборщица еще гремела ведрами в коридоре, дверь кабинета Смолянинова широко распахнулась и на пороге появился сияющий Логвинов. Даже забыв поздороваться, чего с ним никогда не случалось, он почти выкрикнул:

— Не было убийства, не было, Дмитрий Григорьевич! Казаченко все рассказал. Вот, — Ким положил на стол протокол допроса заведующего реставрационной мастерской. — Накануне, в субботу, Игоря Владимировича Казаченко задержали сотрудники отдела БХСС при получении денег за иконы, похищенные из действующей церкви, в соседней области. Оказывается, они давно эту мастерскую держат на примете. Возбуждено уголовное дело. Кроме того, при ревизии выявлены копии фиктивных документов, по которым мастерская отчитывалась за якобы проделанную работу. Таким образом, реставраторы получали деньги за фактически не исполненные заказы музея. Полностью вину Казаченко на себя не берет. Он назвал соучастников, через которых получал и продавал краденое, — реставраторов Владислава Галкина и Вячеслава Докучаева, а также некоего Александра Феоктистовича Поталова, который, по его словам, поставлял клиентуру не только из Московской, но и из других областей. Я знаю всех троих, познакомились во время вечеринки у дяди Леши, простите, у гражданина Коптева.

— Постой, — Ким! Ты так увлеченно рассказываешь, словно у тебя других проблем нет. Ты что, притворяешься, или тебя в самом деле не интересует, чем закончилось служебное расследование?

— Меня в кадры уже вызывали, — сразу сник Логвинов.

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

— Я не хотел бы на эту тему, Дмитрий Григорьевич. Противно.

— Всякое бывает, Ким. Жизнь еще и не такое закручивает.

— Да я не о себе. Тут-то я был спокоен. Но еще когда прочитал, будто Ревзин именно мне книгу передал, понял, что это кто-то из управления состряпал. Но на Вадима подумать не мог. А вы?

— Я-то? Я, наверное, идеалист. Вы как-то легче называете вещи своими именами. Смелее вы, что ли, во взаимоотношениях, не так близко все принимаете к сердцу. Мне трудно тебе это объяснить. Спасать друзья меня спасали, но ни разу никто не предал. Может быть, поэтому я до сих пор не могу заставить себя поверить, что Сычев оказался способен на такое. Умом понимаю, а душой — никак. Ну, я понимаю, забыл, замотался, ошибся, не придал значения — распущенность и безответственность, одним словом. Но, уж если так серьезно все повернулось, приди, расскажи по-честному. Не расстреляют же, поймут. На что он рассчитывал, когда этот поклеп сочинял?

— Наверное, думал, что, как и при прежнем руководстве, особо не будут разбираться, кто прав, кто виноват. Было бы указание выполнено, а чья голова с плеч слетит, не так уж и важно. Особенно, когда о чужой голове речь идет. — Ким замолчал.

— У Левко с Крымовым такие вещи не пройдут. Они, слава богу, понимают, что пока в работе милиции действительно не восторжествует закон и справедливость, абсолютная правда и гласность — преступность непобедима. Многие еще не верят, что милиция оздоровляется. Уж на что Ревзин был потрясен похищением, и то лишь на третий день решился к нам обратиться. — Смолянинов остановился напротив Кима и без всякого перехода спросил:

— Кстати, о Ревзине речь не заходила?

— Фамилия Ревзина всплыла, когда Казаченко спросили, не приходилось ли ему реставрировать книги. Он сразу же стал отнекиваться и заявил, что сейчас у них нет таких специалистов. Был, дескать, один, да и тот ушел на пенсию и недавно умер. Следователь, который вел допрос, обратил внимание, что при упоминании о реставраторе книг Казаченко занервничал. Следователь позвал меня. Пришлось задать еще несколько вопросов. В конце концов выяснилось, что он видел старика в день смерти около его дома.

— И все? Что-то я ничего не понимаю.

— Сейчас объясню. После допроса следователь зашел ко мне с протоколом. Посмотрел на меня и вдруг говорит: «Вас бы с Казаченко переодеть и можно местами поменять. Не близнецы?» Тут я вспомнил, что даже у Коптева нас об этом спрашивали, и подумал: а не был ли Казаченко рядом со стариком в момент трагедии? Если да, тогда понятно, почему соседка Ревзина такой крик подняла, увидев меня, и разговаривать со мной не захотела. Понятно стало и почему заволновался Казаченко, когда о Ревзине речь зашла. А что, если он старика не около дома, а в самом доме видел — в подъезде? Короче, сегодня с утра пораньше направляюсь в Петропавловский, к Марии Степановне Сизовой. И опять, как в прошлый раз, она встретила меня, мягко говоря, неприветливо. Ну я и спросил напрямик, не видела ли она меня в тот день, когда Ревзин умер около двери его квартиры.

— И что Сизова?

— Лучше бы не спрашивал. Так перепугалась что чуть в обморок не упала. Еле успокоил. Пришлось про Казаченко рассказать. Наконец поверила, а когда поверила, пригласила чай пить. За чаем и сообщила со всеми подробностями, что слышала, как сосед вошел в подъезд — узнала по голосу: он с кем-то разговаривал вернее, кричал. Сизова выглянула на лестничную площадку. Старик стоял на верхней ступеньке, почти на площадке первого этажа и кричал на человека, находившегося у дверей в подъезде. Что-то насчет каких-то денег, заказов, махинаций. Она не поняла что к чему. Потом Ревзин вдруг замолчал и, рухнув на пол, заохал. Мужчина подбежал к нему, поозирался, приподнял, подтащил к квартире, залез в карман старика, открыл его ключом дверь, втащил старика в переднюю и там оставил. И это все спиной к наблюдательнице. А когда выходил, повернулся к ней лицом. Тут-то она меня, вернее Казаченко, и разглядела.

— Это еще доказать надо, что именно Казаченко, а не кого другого, — тихо, будто самому себе, сказал Смолянинов.

— Тут и доказывать нечего, — горячо заявил Ким. — Пальто по описанию, сделанному Сизовой, полностью совпадает с тем, во что был одет Казаченко при задержании.

— Совпадение.

— Нет, не совпадение. Группа крови Ревзина и следы ее на одежде Казаченко совпадают. Кроме того, я вчера вечером еще раз повидался с Казаченко. Он рассказал все, как было. Разногласия с показаниями Сизовой только в мелочах. Казаченко увидел Ревзина около его дома, хотел с ним поговорить и пошел к подъезду. Остальное известно.

— Ты не спрашивал его о похищении старика, об «экспертизе»?

— Впрямую нет. Поинтересовался вскользь: об их встречах в последнее время, о чем говорили, ну и так далее. У меня такое впечатление, что Казаченко к похищению отношения не имеет.

Докладывая об этих событиях генералу, Смолянинов то и дело порывался встать, но, наталкиваясь на взгляд Левко, усаживался на место.

— Долго, Дмитрий Григорьевич, очень долго тянется эта волынка. Я понимаю, конечно, важно сохранить книги, не дать расхитить библиотеку, если она существует...

— Конечно, существует! — резко поднялся полковник и пошел вокруг длинного стола, за которым проходили совещания.

— Я не закончил, — строго прервал его генерал. — Если она существует не только в нашем воображении. Пока мы дров вроде бы не наломали. Казаченко задержан без всякого отношения к книгам?

— Об этом знают все, кого мы считали нужным поставить в известность.

— Вот и ладно. Мне доложили, что на фабрике у Москвина тоже идет проверка. Его арест, если до этого дело дойдет, ненужного удивления не вызовет. А что дальше? Что вы наметили?

— Надо арестовать Москвина. На нем все сходится.

— На каком основании арестовать? Что мы предъявим прокурору? «Разгон»? Так Москвин — сам потерпевший. Описание квартиры, где Ревзин проводил «экспертизу»? Это не доказательство. Что еще? Ничего.

— Знаю.

— А раз знаешь, ищите. Москвин, Казаченко, мальчишки, обворовавшие квартиру Ревзина, все это — фрагменты одной мозаики. Кстати, как вы вышли на подростков?

— Сами явились, с повинной. Разбираемся.

— Вот-вот, разбираетесь. Выясните, кто за ними стоит. Приложите их друг к другу. Да моего старого знакомца дядю Лешу не оставьте без внимания, позаботьтесь. Это моя личная просьба.

— Понял, — усмехнулся Смолянинов.

— Понял, — ворчливо передразнил генерал. — Все-то ты, Дмитрий Григорьевич, понимаешь, а того, что с меня каждый день за эти книги шкуру снимают, понять не можешь. В Москве создается специальная комиссия. Ее наши страсти-мордасти не интересуют: ей книги подавай, и чтоб в целости и сохранности.

— Постараемся, что ты сейчас предлагаешь?

— Да ты нахал! Я что, начальник уголовного розыска? У меня своих забот полон рот. Это ты предлагай. Ребята у тебя толковые, грамотные. Карзанян-то как?

— Он не в курсе. Закончим это дело, тогда уж...

— Ну вот видишь, такая сила, а ты руками разводишь... Вспомни нас: мы тоже в молодости не лаптем щи хлебали. Какие дела прокручивали!

...Когда Сергей Левко после окончания высшей школы милиции получил назначение в областной уголовный розыск, Смолянинов считался ветераном отдела и поначалу не воспринял новичка. Ему показалось, что тот не имея опыта практической работы, слишком громко высказывает собственное мнение. Но, как ни странно Сергея Харитоновича нередко поддерживало руководство и его предположения оправдывались.

Года через полтора на рыбалке Сергей признался Дмитрию и Степану Карзаняну, что очень боится допустить ошибку при выполнении одного пустякового задания, и просил их помощи. Тогда, несмотря на свою антипатию, Смолянинов пошел ему навстречу. Со временем они стали добрее относиться друг к другу, и постепенно все трое сдружились. Бывало, что ссорились, а то и обижались друг на друга, но взаимного уважения не теряли...

— Так то мы, Сережа, а то они, — в тон ему заметил полковник. — Сколько им придется побегать, прежде чем из них получится хорошая упряжка!

— Ты что же, не уверен в них или чего придумал?

— Запрошу-ка я одно интересное дело из архива. Представь себе, имена стал забывать, клички. По делам, что были лет пятнадцать-двадцать назад, все фамилии помню, а как звали тех, кто год-два назад проходил, забыл.

— Будет тебе прикидываться. В субботу на рыбалку махнем. Все вспомнишь. Готовь снасти. Кстати, и о кадрах поговорим: на наших сотрудников жалобы от населения все еще поступают.

...Старое уголовное дело помогло освежить в памяти детали, которые и в самом деле стали забываться.

Москвин проходил свидетелем по делу группы мошенников. А мог, и, наверное, должен был сесть на скамью подсудимых. Но его участие в деятельности расхитителей, орудовавших на железной дороге, доказать не удалось, и он оказался по эту сторону барьера, отделявшего преступников от честных людей. А после засыпал все инстанции жалобами на то, что его посмели в чем-то заподозрить. Эти воспоминания вызвали в Смолянинове раздражение, злость на самого себя за то, что не удалось отыскать факты, свидетелей, которые обличили бы Москвина в соучастии. Вот уж действительно, не пойман — не вор. Но ведь вор же, вор.

«Столько ценностей, что у него из квартиры во время «разгона» вынесли, — рассуждал полковник, — на зарплату не приобретешь. Ворюга этот Москвин, что и говорить. А вот, поди же, на свободе».

Тут же Смолянинов укорил себя: «Уж не зависть ли застит глаза? Подумаешь, ценности. Вдруг Москвин всю жизнь только и делал, что о них мечтал. Не может что ли, честный человек быт свой украсить как хочет? Стыдно, полковник».

Хотя ему и в самом деле стало стыдно, Дмитрии Григорьевич так и не переубедил себя в отношении Москвина...

После обеда он собрал у себя Логвинова и Карзаняна.

— Давайте, что у вас? Потом обсудим и решим, как дальше действовать. Сроку у нас всего одни сутки — генерал торопит.

— Ого! — непроизвольно вырвалось у Кима.

— Что, мало? — улыбнулся Смолянинов. — Ладно, шучу. Целых двадцать четыре часа.

— Вот это другое дело, — поддержал шутку Илья. — Двадцать четыре — это не один.

— Раз ты доволен больше других, с тебя и начнем. Докладывай, что у Москвина.

— Лично у него все в порядке. На работу является вовремя. До 11 часов ходит по цехам. Смирно сидит в кабинете, по вызовам выезжает. На проверку — ноль внимания.

— Все это я и без тебя знаю. Что ты еще установил?

— Да так, все больше мелочи.

Смолянинов грустно покачал головой:

— Докладывай быстро и подробно обо всех мелочах. Мне что, каждое слово из тебя клещами вытаскивать?

— По моим наблюдениям, Москвин мало с кем общается. После работы сразу домой. Среди его посетителей посторонних не бывает. Гостей дома принимает редко. Все распоряжения передает в основном через своего заместителя. Тот почти все время проводит у него в кабинете. Я пока сидел в приемной, только и слышал от секретарши, как она отвечала по телефону: «Семен Павлович занят, у него Александр Феоктистович, позвоните позже».

— Александр Феоктистович? — переспросил Ким. — Как он выглядит?

— Я его всего раз видел, мельком. Высокий, худощавый. Лицо приятное, даже располагающее. Глаза вот только... наглые. Одет в костюм-тройку...

— Точно, летчик, — воскликнул Ким. — Товарищ полковник, это же летчик из той компании. Ну и жук! А другие, похоже, и в самом деле думают, что он всю страну облетал.

— Он и в самом деле облетал, — не понимая, о чем идет речь, сказал Илья. — Поталов — заместитель Москвина по снабжению.

— Заместитель, значит, — усмехнулся Смолянинов, огибая стол и садясь. Так, так. А говоришь — мелочи. Так вот, к вашему сведению, этот Поталов до недавнего времени числился начальником товарной станции. Вот, значит, кто «отмазал» Москвина во время следствия. А тот в благодарность взял его к себе замом. Так, так. А не упоминалась ли фамилия Казаченко в твоих разговорах на фабрике?

— Нет, — немного подумав, ответил Илья. — Надо у водителя Москвина поинтересоваться. Если Казаченко с Москвиным в одной компании, Витька должен его знать.

— Так он тебе и сказал, — обернулся к нему Логвинов. — Болтуны у начальства в шоферах не задерживаются.

— А он и не болтун, — обиделся Илья, не терпевший, когда его подозревали в незнании прописных истин. — Парень что надо.

— Ты что, его знаешь? — удивился Смолянинов.

— После школы работали вместе на заводе, в одном цехе.

— Что же ты молчишь?

— Почему молчу? Спросили — сказал.

— А если бы не спросили? — улыбнулся полковник, все больше узнавая в Илье черты обидчивого характера своего друга Степана Карзаняна.

Илья вместо ответа пожал плечами. Смолянинов расценил этот жест скорее как нежелание отвечать, чем отсутствие у Ильи подходящих выражений.

— Вот ты, Илья Степанович, и потолкуй. Нужно выяснить, есть ли какая-нибудь связь между Москвиным и заведующим реставрационной мастерской. И вообще, постарайся установить связи Москвина с монастырем.

— Ладно.

— Сегодня же.

— Тогда я пошел...

— Подожди. Сначала Логвинова послушаем. Что у тебя, Ким?

— Сегодня вечером у меня встреча с дядей Лешей. Он звонил мне в гостиницу, не застал, передал администратору, что хочет повидаться по важному делу. Думаю, речь пойдет о поисках древней библиотеки в нашем монастыре. Похоже, он не собирается ни с кем делиться, да и меня в сторону постарается оттереть, как только отпадет во мне надобность.

— Но, но, — остановил его полковник. — Не очень-то зарывайся. Твое дело не библиотека, а сам Коптев и его связи. Смотри не упусти своего «дядю». Генерал в нем особенно заинтересован.

— Старые счеты? — не удержался Илья.

— Вот, именно, старые. У тебя, Ким, — повернулся он к Логвинову, — есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто у них за главного?

— Скорее всего Коптев, судя по взаимоотношениям на вечеринке. Поталов перед ним прогибается, не говоря уже о Владике и Славике. Те вообще, — Ким махнул рукой, — на подхвате...

— А девушка, Лида?

— По-моему, пытается изображать светскую львицу, не понимая, что находится в стае матерых волков. — Ким мельком взглянул на Илью, зная уже о его отношении к Лиде.

Карзанян смотрел на него со смешанным чувством тревоги и надежды. Ему очень хотелось, чтобы Ким был прав и на этот раз, чтобы Лида действительно не оказалась впутанной в эту историю.

— Что тебе удалось установить о ее роли в этой компании? — спросил полковник, заметив состояние Ильи.

— Роль у нее незавидная, — хмыкнул Логвинов. — Ее могут попытаться выставить в качестве курьера, доставлявшего преступникам книги из монастыря, когда дело дойдет до суда. А сейчас держат как симпатичную приманку — на всякий случай. Мы недавно встречались, — не глядя на Илью, продолжал Ким. — Она провела для меня своеобразную индивидуальную экскурсию по монастырю. Говорили об общих знакомых. По-моему, Лида души не чает в Поталове — и умница, мол, он, и кавалер, и щедр необыкновенно. Упомянула, что он через нее передает Славику на реставрацию старые книги из своей библиотеки. Она передавала по просьбе Докучаева какие-то свертки Поталову.

— Ты об этом в рапорте не сообщил, — поднял на Кима глаза Смолянинов, листая бумаги, которые он достал из сейфа.

— Нужно еще проверить. Свертки она передает уже несколько лет. А книги объявились совсем недавно.

— Это ничего не меняет, Логвинов, — сурово произнес полковник. — Вы должны были сообщить сразу.

— Виноват, не хотелось по ошибке брать под подозрение.

— Объявляю вам замечание, для начала. Подготовьте рапорт и со всеми подробностями изложите все, что вам стало известно из бесед с этой женщиной. Советую обратить внимание на показания Казаченко о том, что у них в мастерской нет специалиста по реставрации книг.

Когда сотрудники вышли в коридор и Ким с Ильей остались вдвоем, Карзанян спросил:

— Ты еще что-нибудь о ней знаешь?

— Если бы и знал, все равно не сказал бы. В этих делах, Илья, каждый сам должен разобраться.

XI

Большие круглые часы над входом в красный уголок мебельной фабрики показывали уже без четверти пять.

Смена закончилась полчаса назад, но зал был заполнен только наполовину. Илья волновался. Хотя о предстоящей беседе он заранее договорился с председателем профкома, вывесил объявления на подъездах домов, народ собирался медленно. Генерал должен был подъехать с минуты на минуту.

Такие встречи трудовых коллективов с руководителями УВД и его служб проводились и прежде. Но рабочие и жители прилегающих к фабрике домов, которых обычно приглашали на беседы, приходили неохотно. Немного находилось желающих раз за разом слушать о том, как успешно милиция борется с преступностью. За годы такой результативной работы все преступники должны были перевестись, а они все не исчезали; квартирных краж становилось все больше, в городе участились грабежи, откуда ни возьмись появились наркоманы, о которых прежде никто и слыхом не слыхивал.

В последние годы положение резко изменилось: людям стали говорить всю правду, приводить объективную статистику о совершенных и раскрытых преступлениях. Это повысило интерес к подобным встречам. Те, кто приходил на них, хотели прежде всего узнать о практических результатах работы по конкретным происшествиям. Особенно повысился этот интерес в связи с арестом директора фабрики и его заместителя по снабжению.

Карзанян надеялся, что вместе с Левко приедет кто-нибудь из прокуратуры, начальник райотдела, а может быть, и Смолянинов — как бывало раньше. Но генерал распорядился не отрывать сотрудников от работы. Представляя себя в президиуме рядом с Левко, Илья ощущал неуверенность.

Начальник управления подъехал около пяти. Вместе с Карзаняном его встречал председатель профкома фабрики. Когда они втроем вошли в красный уголок, свободных мест в зале уже не оставалось. Люди сидели на подоконниках распахнутых настежь окон, даже стояли вдоль стен. Закатное майское солнце ярко освещало небольшую сцену. Обычно напористый и жестковатый в общении с подчиненными, здесь генерал говорил ровно и спокойно, только изредка выделяя интонацией наиболее существенные места. Это импонировало слушателям и концентрировало их внимание.

Сделав короткий обзор состояния преступности в области за прошедший апрель и рассказав о принимаемых мерах, Левко достал из папки несколько писем.

— Здесь у меня заявления, поступившие к нам от рабочих вашей фабрики. Так, гражданка Свиридова жалуется, что, когда она забыла в парикмахерской сережки, а вернувшись, не нашла их и обратилась в милицию, ей ничем не помогли, объяснив, что она утратила сережки по своей вине. У слесаря Иванова из раздевалки пропали куртка и рабочие ботинки, а у полировщицы Голубевой в столовой пропал кошелек. По этим и некоторым другим таким же заявлениям меры своевременно приняты не были. Изучив ряд отказных материалов, мы пришли к выводу, что проверка обращений граждан в милицию проводилась формально, а выводы об отсутствии события или состава преступления сделаны по надуманным мотивам. Мало того, проверки в основном были направлены не на установление обстоятельств происшедшего, а на выяснение вопроса о том какую ценность представляет имущество для заявителей. Принято решение по этим материалам возбудить уголовные дела и провести соответствующие розыскные Мероприятия.

В зале одобрительно зашумели.

— За что Москвина и Поталова посадили? — громко спросил кто-то из дальних рядов. И сразу наступила мертвая тишина.

— Не посадили, — поправил Левко. — Они арестованы по обвинению во взяточничестве и незаконных валютных операциях.

— Расскажите поподробнее, — наклонился к генералу председатель профкома. — На фабрике об этом только и говорят.

— Вот ваш профорг просит подробно рассказать, — обратился Левко к залу. — Как решим? Есть время, или отложим до следующего раза?

— Давайте сейчас! Сейчас! Чего ждать? — раздалось из зала.

Левко вышел из-за стола и спустился в зал поближе к слушателям.

— История эта началась давно, лет эдак семьсот тому назад. Присутствующие сдержанно загудели. — Я постараюсь покороче, — улыбнулся Левко. — Так вот. Следователям, которые работают по ряду дел, связанных с делом Москвина и Поталова, пришлось хорошенько покопаться в архивах. На основании обнаруженных ими материалов и последних научных публикаций можно предположить, что наш монастырь, заложенный в тринадцатом веке у переправы на древней Новгородской дороге, что проходила у слияния рек Черехи и Великой, был одним из активных центров по переписке книг. Монастырь мог стать также центром их хранения и распространения. Как бы там ни было, в подземельях монастыря, в то время действующего, оказалось несколько сот книг, представляющих большую историческую и научную ценность. Но к началу нашего века о тех книгах забыли. Оставался лишь один человек, который не только помнил о них, но и тщательно прятал от чужих глаз в одной из дальних пещер в дубовой колоде. Этим человеком был пономарь Иннокентий Смерницкий. Вскоре после революции, как вы знаете, монастырь приспособили под общежитие, а бывшего пономаря оставили дворником при нем. В 1950 году он умер, но успел передать богатое наследство, которое, кроме книг, состояло из большого количества принадлежавших церкви предметов, своему сыну Пантелеймону. Когда четыре года спустя в монастыре был открыт областной краеведческий музей, Пантелеймон стал сторожем при нем. Но отцовской выдержкой и надеждой дождаться своего часа он не обладал. Дважды, в 1967-м и 1982 годах, Пантелеймон Смерницкий задерживался работниками милиции при попытке продать иностранцам различную церковную утварь, в том числе иконы. Но, поскольку эти предметы среди музейных экспонатов не числились, он к суду не привлекался. Как теперь выяснилось, среди его клиентов были не только иностранцы, но и советские граждане.

— А Москвин с Поталовым тут при чем? — раздался громкий голос из зала.

— Сейчас узнаете. Следствие еще не закончено, поэтому я не буду называть подлинные фамилии участников этих махинаций, сплотившихся в хорошо организованную преступную группу широкого профиля. Они не брезговали ничем: занимались перепродажей наркотиков, спекулировали валютой. В последнее время пытались шантажировать кооператоров, требуя у них выплаты части доходов. Но самым прибыльным и хорошо поставленным делом была распродажа содержимого тайника Смерницкого. Преступники, среди которых были не только лица ранее судимые, но и те, кто до недавнего времени занимал ответственные должности в областном управлении культуры и в системе торговли, имели свои каналы реализации ценностей и посредников, постоянную клиентуру из числа иностранцев и нечистоплотных коллекционеров в Москве, Ленинграде, Ташкенте, а также в Киеве и Одессе. Изделия из серебра и золота продавались, как правило, за валюту. Некий дядя Леша, возглавлявший это предприятие, неоднократно пытался прибрать к рукам все, что прятал Смерницкий, сразу, оптом. Но хотя тот в последнее время окончательно спился, — генерал обернулся к сидящему на сцене Карзаняну, который под его взглядом низко опустил голову — расставаться с добром не спешил. В конце концов пользующиеся более или менее устойчивым спросом предметы церковного культа были распроданы. Тогда дошла очередь и до книг. Но здесь произошла осечка. Ни сам дядя Леша, ни его помощники, которых к тому времени он приобрел в лице директора вашей фабрики и заместителя, некоторых работников реставрационной мастерской вместе с заведующим, в старинных книгах ничего не смыслили. Им понадобился специалист, способный оценить пусть не историческую, но, главное, рыночную стоимость книги, которая зависит не только от ее древности, но и от оригинальности издания, ее уникальности, а также от имени того, кто ее выпустил. Особенно разгорелись аппетиты преступников после того, как от московских коллекционеров им стало известно, что несколько реализованных ими ранее книг из нашего монастыря появились на международном аукционе «Кристи» и были проданы за баснословные деньги.

Заведующий реставрационной мастерской сообщил Москвину, что в его доме живет старый реставратор, специализировавшийся в свое время именно на старинных книгах. Москвин попытался войти с ним в контакт, но старик оказался несговорчивым и от каких-либо сделок отказался наотрез.

Да, я не сказал, что примерно за год до этих событий в квартиру Москвина, подобрав ключи, забрались воры. Дело было днем, в рабочее время. Но совершенно случайно в квартире оказался хозяин вместе с Поталовым. Им удалось задержать воров, но что было с ними делать? Если вызывать милицию, то придется показывать квартиру, набитую дорогостоящими вещами, которые натолкнут следователя на нежелательные расспросы. Москвину действительно было чего опасаться. Только денег у него изъято почти сорок восемь тысяч рублей. Он неоднократно получал от разных лиц взятки за то, что через посредничество своего заместителя по снабжению соглашался получать от ваших поставщиков заведомо некондиционные материалы.

— А нас призывал за качество бороться... — послышались возмущенные выкрики. — Мы за прошлый год ни разу полную прогрессивку не получали... Вы с этим разберитесь...

— Этими вопросами специалисты уже занимаются. Я скоро заканчиваю. Короче говоря, Москвин и Поталов с ворами договорились. Сделали их своими подручными и телохранителями, готовыми на все за те деньги, что им платили. Сейчас пока еще не ясно кому: дяде Леше, Москвину или заведующему реставрационной мастерской первому пришла мысль похитить старого реставратора и силой заставить работать на себя. Все трое сваливают ответственность друг на друга. Так или иначе, только провернуть это дело им удалось. Конечно, ни Москвин, ни Поталов, к тому времени установивший связи с библиоманами, падкими до книг сомнительного происхождения, ни тем более сам главарь, проходивший ранее по подобному делу в качестве обвиняемого и получивший соответствующее наказание, сами на такое не решились бы. Похищение старика осуществили их подручные, кстати, оба ранее судимые, один из которых угнал оставленное без присмотра такси.

Операция оказалась удачной. Эксперт опознал в предъявленной книге не найденный ранее «Псалтырь» 1491 года. Правда, недавно из Москвы пришло сообщение, что это, возможно, не тот «Псалтырь», который имел в виду старый реставратор, но издание, безусловно, заслуживающее большого внимания. Преступники полагали, что прибрали реставратора к рукам и смогут пользоваться его услугами. Но ошиблись. Он пришел к нам и рассказал о случившемся. Вскоре старик умер, но это событие прямого отношения ко всему этому делу, как теперь уже достоверно известно, не имеет. Сотрудники уголовного розыска установили всех участников преступной группы. Расследование ведется по разным направлениям. Кроме организованной перепродажи книг и церковной утвари, каждый из них промышлял на стороне. Например, те двое домушников, о которых я упоминал вначале и которые стали подручными Москвина, его же, Москвина, все-таки и обворовали. Правда, на этот раз они не проникали в квартиру с помощью подбора ключей. Обманув жену Москвина, они вынесли из его дома наиболее ценные вещи, в том числе и несколько книг, приготовленных к реализации. С их же участием, но уже по указанию дяди Леши, была организована кража из квартиры старика реставратора после его смерти. Они искали справочники, с помощью которых можно было бы установить ценность той или иной книги. Ну вот, пожалуй, и все. Вопросы есть?

— Как с книгами в монастыре? Нашли их? — спросили из зала.

— Книги нашли. Их оказалось несколько сотен, они отправлены в Москву на исследование. Часть из них потом вернется к нам и будет выставлена в музее. А разыскал их ваш участковый Карзанян, который принимал непосредственное участие в раскрытии совершенных преступлений. Теперь им уже ничто не угрожает. Я не случайно так подробно рассказал вам об этом деле. Возможно, кто-нибудь из вас слышал что-то такое об этих событиях или знает какие-то подробности, которые нам пока неизвестны. Мы обращаемся к вам за помощью. Если что-нибудь вам известно, сообщите участковому или позвоните нам по телефону. Можно просто по 02. Так, еще вопросы есть?

— Товарищ генерал, — обратился к Левко молодой парень, сидящий в первом ряду. — Я про книги ничего не знаю. А вот в газете недавно была статья про то, что у вас неправильно уволили одного из уголовного розыска. Что ж получается, провинился один, а наказали другого?

— Я знаю эту статью, — недовольно поморщился Левко. — Сейчас в газетах много чего пишут про милицию. И было бы хорошо, если бы тот, кто берется за эту тему, достаточно квалифицированно разбирался в ней. А еще лучше, был бы к тому же порядочным и объективным человеком. К сожалению, так бывает далеко не всегда. Автор статьи пошел на поводу у нечестных людей и опубликовал искаженный материал, который не только не соответствует действительности, но и оскорбляет тех, кто добросовестно выполняет свой служебный долг. В действительности дело обстояло так. Наш бывший сотрудник допустил вопиющую безответственность, халатность, безразличие, как хотите называйте, к своим профессиональным обязанностям. Получив от гражданина заявление и другой материал, который был обязан тут же передать по назначению, он попросту забыл о них. А когда возникла опасность разоблачения, попытался всю вину свалить на своего товарища. Поэтому и был уволен за дискредитацию звания офицера милиции. Чтобы придать своим действиям еще большую достоверность, он направил в инстанции, кроме подложного письма, еще и случайно попавшее в его руки действительное заявление по поводу недостойного поведения другого сотрудника. Хотя жалоба оказалась настоящей, к тому, кто в ней обвиняется, никакого отношения не имела.

— Это как же у вас получается? — возмутилась молодая женщина, до этого молча стоявшая у подоконника. — Опять своих выгораживаете? Как раньше...

Мельком взглянув на покрасневшего Карзаняна, Левко с улыбкой ответил:

— Никто никого не выгораживает. Если наш сотрудник провинился, я вам так и сказал, что мы его уволили. Но имя честного заслуженного человека трепать никому не позволим. Короче говоря, сожитель одной гражданки при знакомстве назвался именем нашего ветерана, ныне покойного, который в свое время арестовывал его за различные преступления. После того как этот мошенник оставил свою сожительницу, считавшую, что он работает в милиции, она написала на него жалобу в УВД. Вот и все.

...Проходя вместе с секретарем профкома и Карзаняном по территории фабрики к проходной, где его ждала машина, Левко ощущал неудовлетворение от только что закончившейся встречи. Как ни пытался он пробудить в собравшихся чувство негодования по отношению к преступникам, в том числе к руководившим коллективом до недавнего времени взяточникам и валютчикам, единодушной поддержки он не получил. Одни, он чувствовал это по реакции зала, оставались равнодушны, другие, видимо, вообще сомневались в справедливости предъявляемых Москвину и Поталову обвинений, законности их ареста и целесообразности привлечения к уголовной ответственности.

Это недовольство работой милиции часто проявлялось в последнее время, и чем чаще, тем больше чувствовал Левко свое бессилие одним махом изменить то, что складывалось в течение многих лет. И сегодняшняя беседа с рабочими — лишь крохотная песчинка в фундаменте, на котором предстоит возрождать авторитет милиции.

Распрощавшись с секретарем профкома, генерал предложил Карзаняну подвезти его до райотдела. Илья хотел было отказаться, но, взглянув на сердито сосредоточенное лицо начальника, не решился и полез на заднее сиденье. Вопреки установившейся практике, Левко сел рядом с ним, а не впереди. Машина плавно взяла с места.

— Скажи честно, Илья Степанович, — неожиданно заговорил генерал, который до этого, казалось, забыл о его присутствии, — ведь ты не очень сильно переживал из-за всей этой истории с заявлением?

Карзанян не торопился отвечать, и Левко продолжал:

— У меня такое ощущение, что ни ты, ни Логвинов не придали этому особого значения. Со мной была подобная история. Я тогда ночей не спал, боялся, не разберутся по справедливости, с работы уволят. Я тогда только-только из обкома в УВД вернулся. Чего молчишь-то?

— Я не знаю, товарищ генерал. Чего мне было бояться?

— Это понятно. Если совесть чиста, то бояться, конечно, нечего. Но все-таки ведь здорово же переживал?

— Да ничего я не переживал. Некогда, да и...

— Нет, ты уж договаривай, друг любезный, раз начал.

— Это я так, не по делу.

— По делу или нет, а давай выкладывай.

— Если честно, то мне, дядя Сережа, извините, товарищ генерал, мне было обидно, но не страшно. Терять-то ведь нечего.

Левко недоуменно уставился на Илью:

— Как это нечего? А человеческое достоинство? Честь офицера милиции? Уважение окружающих?

— Честь и достоинство, как бы там ни сложилось, всегда при мне останутся. А насчет работы... И мне и Киму работа везде найдется. При нынешних заработках на производстве, в обслуживании, не говоря уже о кооперативах, куда легче и спокойнее. А главное, полноценным человеком себя чувствуешь, когда твой заработок и вся жизнь только от тебя самого, а не от начальника и от обстоятельств зависят, как у нас. Никому и в голову не придет написать в Министерство черной металлургии, что мастер цеха такой-то недостаточно вежлив с рабочими. А у нас по любой мелочи — сразу в министерство или в УВД. И не то противно, что пишут всякую ерунду, а то, что там, наверху, еще и занимаются проверкой таких писем.

— Ты считаешь, не надо было назначать служебное расследование?

— Не знаю, товарищ генерал. Я бы не стал: чего волокитой заниматься, если всем и так все ясно. Не мог же Логвинов в самом деле заявление Ревзина скрыть и книгу присвоить. А про меня так вообще... — махнул рукой Илья.

— А Сычев мог?

— Конечно!

— Это ты сейчас так говоришь, потому что знаешь, а неделю назад так не ответил бы. Ведь не ответил бы?

Илья понуро молчал.

— Вот видишь. Я потому и настоял на расследовании, чтобы разобраться в этом деле, а не потому, что Логвинова и Карзаняна в чем-то заподозрил. И Смолянинов с Крымовым меня правильно поняли. Так что дело не в том, где человек работает — на заводе или в милиции, а что это за человек. Чего молчишь?

Не согласен? Так и скажи.

— А что от того изменится, если скажу? По-моему, никому так не достается, как работнику милиции. Кто бы что бы ни натворил, он всегда в конце концов оказывается «крайним», на которого можно свалить всю ответственность. А там и уволить можно, и в тюрьму посадить. Вы же помните, как отца тогда таскали. Никаких доказательств его вины, а никто ничего поделать не мог, ни вы, ни Дмитрий Григорьевич. Я же знаю, как Федор Семеныч в свой отпуск в Москву ездил отца защищать. Все равно его только после смерти в партии восстановили. Я только совсем недавно понял, что отец в последние годы как в круговой обороне жил: сзади «несуществующая» банда Кравцова, которая расстреляла патрульную машину вместе с экипажем и разгромила поселковое отделение милиции, — и все это свалили на пьяных дебоширов, а впереди — персональное дело и «особо принципиальное» мнение первого секретаря райкома партии, не простившего отцу критики на заседании бюро.

Илья замолчал. Он и не подозревал, что когда-нибудь выскажет вслух все, что за последние дни легло на душу тяжелым грузом. Но теперь стало легче, и особенно от того, что сказать все это пришлось человеку, который всегда уважал и ценил отца, а значит, и его, Илью, поймет правильно.

Споря про себя с Ильей, Левко, конечно, не мог не согласиться, что в последние годы работники правоохранительных органов стали единственной, пожалуй, категорией советских трудящихся, которая, ведя борьбу с преступностью, наиболее беззащитна от нападок. Тех же работников милиции можно заглазно обвинить в чем угодно — в нарушении законности, злоупотреблении властью или превышении своих полномочий, и любая, даже самая нелепая жалоба будет проверяться. Но независимо от результатов проверки удар уже нанесен. А с каждым новым незаслуженным оскорблением у человека все меньше и меньше остается желания идти в атаку. Тем более что за самый откровенный пасквиль никто, как правило, ответственности не несет.

— Ты знаешь, на чем твоего отца подловили? — наконец произнес Левко, выделяя интонацией последнее слово. — Видимо, не знаешь. Он не получил письменного разрешения прокурора на производство обыска, договорились по телефону. А потом прокурор от своих слов отказался.

— Почему?

— Наверное, испугался, когда тот человек, у кого преступники хранили награбленное, заявил на суде, что обыск производился без санкции прокурора. А может быть, еще почему. Степан мне сам не рассказывал и Смолянинову, видимо, тоже, но мы потом уже с ним пришли к выводу, что вполне возможно, у твоего отца были в руках какие-то нити, которые вели от этой банды куда-то наверх. Чтобы обрубить их, было достаточно скомпрометировать Степана. Но он сознательно шел на риск. Задержись он тогда с обыском хотя бы на полчаса, мы бы вряд ли это преступление когда-нибудь распутали бы. А вот ты почему закон нарушаешь? Не догадываешься? — горько усмехнулся Левко, глядя на растерянного Карзаняна. — Ты зачем книги из одной пещеры в другую перепрятал? Вещественные доказательства укрывал? Почему полтора месяца молчал о своей находке? Может быть, ждал, когда сторож признается, где хранит свои сокровища? Ведь, согласись, можно теоретически, конечно, предположить и другое: сторож промолчит, и тогда ты становишься единственным владельцем содержимого монастырского тайника. Ты об этом подумал? И как бы Смолянинов или я должны были реагировать на очередное заявление о том, что участковый Карзанян скрывает, а вернее, похитил у гражданина Смерницкого некие предметы, представляющие государственную ценность?

Они давно уже стояли у машины. Илья низко опустил голову и от этого казался совсем маленьким по сравнению с возвышавшимся над ним генералом Левко.

— Так можешь сказать, что ты собирался делать с этими книгами?

Илья стоял, не поднимая головы.

— Если так и будешь молчать, я подумаю, что частью коллекции ты пополнил личную библиотеку.

Сказав так, Левко тут же пожалел об этом. Илья резко вскинул голову. Лицо его покрылось пятнами, глаза горели злобой.

— Себе? Себе? Мне ничего не надо, товарищ генерал! Я — чтобы всем досталось, чтобы не испарилось, как раньше вещдоки пропадали. Откуда я знал, будет следствие или уголовные дела одно за одним прекратят, как по мановению волшебной палочки. Ищи — свищи тогда эти книги.

— Значит ты ни мне, ни Крымову, ни Смолянинову не веришь?

...Генерал уехал. Совсем стемнело. Зайдя ненадолго в райотдел, Карзанян отправился на опорный пункт, где его ждали дружинники, ребята из комсомольского оперативного отряда. Предстоял очередной рейд по дворам, проводимый, как всегда, в пятницу. До воскресенья оставалось совсем немного.

ГЕННАДИЙ АБРАМОВ

НИ ЗА ГРОШ

Криминальная повесть



Часть первая

ФИРМАЧИ

...тяжко, сипло дышал, мял, срывая дерн, месил сапогами жирную землю, налегал плечом и тянул, толкал, раскачивая березовый ствол с обломанными ветвями, отдирая, отламывая прибитый к нему дорожный знак, и снова гнул, выворачивая на стороны, чертыхаясь, спеша — и вырвал наконец, выдернул, и пошел, яростно вскинув на плечо обрубок, туда, к поляне у озера на краю леса, где наглые крики, стон и чей-то умоляющий голос, и лай, и взвизги собаки...

С запада, закрывая солнце, наползало грозовое облако.

Небо меркло.

1

— Мать моя буфетчица! Катюха!

Андрей открыл ей, еще сонный, в халате, с надкусанным бутербродом в руке. Она улыбнулась: «Привет», и проскользнула мимо. Высокая, стройная, свежая. Сняла на ходу шляпку и плюхнулась в кресло у журнального столика.

— Кофе в этом доме дают?

Он наблюдал за ней искоса, гадая, зачем она здесь. Обманщица, он ей не верил. Лицо спокойное, строгое, распущенные волосы, надменный профиль. Как всегда, модно, эффектно одетая. Она сидела, закинув ногу на ногу, выстукивая туфелькой ча-ча-ча.

Андрей подогрел на кухне кофейник, принес еще чашку — для нее. Она жадно отхлебнула и закурила, а он склонился над нею и обнял.

— По делу, Бец, — сказала она, сердито убирая плечо из-под его рук.

— Жаль, — ухмыльнулся он, оглаживая спинку кресла. — Я к тебе тоже не с пустяками.

Он смотрел на нее сверху, из-за спины, все больше волнуясь. Попалась, птаха. Мстительного чувства уже не унять. Она явилась без звонка, не предупредив, и сейчас ему все равно, какое дело ее привело. Вот она здесь, бесстыдно-дерзкая, сидит и пьет кофе, выставив напоказ полные бедра, и курит, не подозревая, что время реванша начало свой отсчет. Она причинила ему боль, когда спокойно пользовалась его услугами, а потом ускользала, играючи, как будто так и надо, как будто он обязан ее выручать. Липкие шепоты. Задетая гордость. И, несмотря ни на что, горькое обожание в течение последних полутора лет. Она не могла не видеть, не знать. И смеялась, смеялась. И в эту минуту он не чувствовал ничего, кроме одной безоглядной решимости.

Она погасила сигарету, а он собрал в пучок ее вьющиеся волосы, наклонился и поцеловал в шею. Она поднялась и отпрянула. Он настиг ее, стиснул и резко развернул лицом к себе. Она все поняла. Выставила локти, толкая его в грудь, молча, с гримасой отвращения, отчаянно перегибаясь в талии. Он прижимался теснее и зло улыбался, давая понять, что сопротивление, его только бодрит. Руки ее, дрогнув, ослабли, она обреченно запрокинула голову, а он дурел от запаха ее тела, от духов «Клима», которые она обожала. «Катя, Катенька». Рывком расстегнул «молнию», выдрал из-под пояса майку и, уткнувшись, заплямкал, целуя полные теплые груди. Она схватила его за волосы, а он легко поднял ее на руки и понес. Зацепился за ножку кресла, и они с грохотом повалились на ковер, опрокинув напольную вазу. «Больно? Где?» — спрашивал он виновато, и она с размаху, скривившись от досады и боли, влепила ему пощечину, а он улыбнулся, тряхнул головой: «Живая...»

И потом, когда они лежали на ковре, усыпанном искусственными цветами, подложив под голову скомканный халат Андрея, и курили попеременно одну сигарету, Катя, восхищенно рассматривая его мощные бицепсы, спокойная, румяная, сказала:

— Щедра природа. Но не во всем.

— Ты, мать, на грубость нарываешься?

— Росточку бы тебе.

— А то?

— Был бы мой.

Он покосился на нее:

— Тигрица. Зачем пришла?

— Выручи.

— После.

— Волнуюсь, Бец.

— Начинается.

— Нет, правда. Очень серьезно. В пятницу. Максим и Славка. Ну, ты их знаешь. Агафон и Притула.

— Тусовщики твои.

— Видик. На выходные. У Славки отец дом в деревне купил. Туда. Телевизор есть, а приставки нет. Кассеты. На «Жигулях». Отвезем и привезем. И меня звали, но я отказалась.

— И ты дала?

— На Бежара купилась.

— Чей «Жигуль»?

— С ними третий был. Они его звали «Серый».

— Серега?

— Не знаю. Впервые видела. Тощий такой, противный, лохматый.

— Лопухнулась.

— Через неделю родители приволокутся, что я им скажу. Они же меня четвертуют.

— И справедливо.

— Сегодня вторник. Ни Макса, ни Славки. Я очень волнуюсь. И звонить не могу больше — мать у Славки опсихела совсем, бросается.

— А чего не скатаешь? Далеко дом?

— Ой, я чувствую. Знаю. Что-то случилось. Боюсь, Бец. Они бы позвонили.

— Не было печали, — сказал он недовольно. И встал. — Айда окупнемся.

Катя надела шапочку, чтобы не мочить волосы.

Под душем они целовались.

— Позвони, ягодка, — попросил Андрей, укутывая ее в большое мохнатое полотенце. — Как ее — Клавдия?

— Лй-йй, — заверещала она. — Выручишь?

— «Дауны» она еще шьет?

— Для тебя, повелитель?

— Не. Сорок шестой. Третий. Или второй — все равно.

— Господи! Да конечно.

Катя тут же набрала номер.

— Клавдия Петровна? Здрасьте. Катя... Ничего... Нормально... Да. Мальчик один. Великолепный... Был у вас, свой, не беспокойтесь... Сорок шестой, рост не имеет значения... Есть?.. Как я рада... Сегодня? — Она вопросительно посмотрела на Андрея.

— Сейчас.

— Да. Заедет на минутку, хорошо? Вы уж поласковее с ним. Он хороший. Спасибо... Ваша должница... Всего доброго.

— Можешь, — сказал он. — Уважаю. Где деревня?

— Адрес в куртке, в кармане. И как проехать.

— Ишь ты. Была уверена?

Она рассмеялась и чмокнула его во влажный лоб.

— И поцелуями покрою уста и очи, и чело.

— Смотри, Катерина. Со мной эти игры не проходят.

— Мне нравится, когда ты такой подозрительный.

— Осторожный. Шеф говорит, в победителях — люди осторожные.

— Разлетелись?

Он кивнул.

Катя быстро оделась. Подкрасилась.

— Клавдию там обними.

— Хулиганка.

— И, пожалуйста, не хами про меня за моей спиной.

— Сие зависит не от нас.

— Вот как?

Он проводил ее до порога. Обнял.

— Сиди на приколе. И по телефону не трепись. Буду звонить.

— Как скажешь, мой повелитель.

Притворив за ней дверь, он подошел к окну и слегка отодвинул штору.

Так и есть.

— У, телки.

Во дворе стояла серая «Волга». Катя вышла из подъезда, и навстречу ей из машины выскочила Маринка. Он сразу узнал ее — известная киноманка, корявая, размалеванная, с «петухом» на голове. Какое-то время они препирались. Марина ругалась, Катя оправдывалась, и по жестам ее выходило, что раньше вырваться она никак не могла.

Обе сели сзади — стало быть, с шофером. «Волга» фыркнула и укатила.

Интересно. Учтем. Накололи — прибью. Изомну, как цвет. Не выйдет. Со мной этот номер не пройдет. Пришпилим. На доске почета распну.

2

За рулем была женщина. Очень приятная, лет сорока, волосы с проседью (натуральной), в строгом костюме.

— Торопимся жить? — поинтересовалась.

— А вы — водило?

— Простите, не поняла.

— Ну, кем работаете?

— Пытаюсь чему-нибудь научить красивых бездельников.

— В школе?

— Обижаете. Берите выше.

— Профессор?

— Увы. Пока доцент.