Себастьян Фитцек
Аэрофобия 7А
Flugangst 7A
Copyright © 2017 by Verlagsgruppe Droemer Knaur GmbH & Co. KG, Munich, Germany
© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2018
© Художественное оформ ление, «Центрполиграф», 2018
* * *
Для Мануэлы. Дистанция длиной 17 лет, и конца пока не видно. Какое счастье!
ЕС РЕКОМЕНДУЕТ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕСТЫ ДЛЯ ПИЛОТОВ Тесты на наркотики и психологическая поддержка
После крушения самолета авиакомпании Germanwings рабочая группа ЕС требует усиления контроля за психическим состоянием пилотов. DIE ZEIT от 17.07.2015 г.
Пролог
– Когда мы сможем допросить преступника?
Доктор Мартин Ротх, который как раз направлялся в неврологическое отделение Парк-клиники, повернулся к полицейскому из комиссии по расследованию убийств, имевшему глупость задать ему этот нелепый вопрос.
– Допросить?
– Да. Когда он проснется? – Коренастый полицейский сделал последний глоток кофе, который купил в автомате, подавил отрыжку и выпятил подбородок. – У нас два трупа и один тяжелораненый, у которого всю жизнь кровь будет идти глазами. Мне нужно как можно скорее взять показания у этого мерзавца.
– Взять показания, хм…
Главврач, с гладким, слишком моложавым для своего возраста лицом, почесал залысину, год от года становящуюся все больше. Он не знал, что хуже. Жалкое подражание Брюсу Уиллису или невероятная глупость этого полицейского.
– Вы ведь присутствовали, когда доставили этого мужчину?
– Да, конечно.
– И вы ничего не заметили?
– Он полуживой, я знаю, знаю. – Полицейский указал на дверь с матовым стеклом за спиной Ротха. – Но у вас, врачей, наверняка есть все необходимое там, в волшебном ящике, чтобы собрать подонка по частям. И как только он придет в себя, я хотел бы получить пару ответов.
Ротх сделал глубокий вдох, досчитал про себя до трех и обратно и сказал:
– Ну, я дам вам пару ответов, господин?..
– Хирш. Главный комиссар Хирш.
– Для точного диагноза еще слишком рано, но мы подозреваем, что пациент страдает синдромом «запертого человека». Проще говоря: его мозг больше не взаимодействует с остальным телом. Это означает, что он «заперт» внутри себя. Он не может говорить, видеть, коммуницировать с нами.
– И сколько продлится такое состояние?
– Максимум тридцать шесть часов, я полагаю.
Полицейский закатил глаза.
– И потом я смогу допросить его?
– Потом он умрет.
За спиной Ротха раздался щелчок электронного замка, и дверь с матовым стеклом открылась.
– Доктор Ротх! Быстрее идите сюда. Пациент…
Главврач повернулся к своей ассистентке, которая с горящими щеками выбежала из реанимации.
– Что с ним?
– Он моргает.
Слава богу!
– Правда? Это чудесно! – оживился Ротх и кивнул полицейскому на прощание.
– Он моргает? – Хирш посмотрел на главврача так, словно тот обрадовался жвачке на подошве ботинка. – Это вы называете хорошей новостью?
– Лучшей, на какую мы могли рассчитывать, – ответил Ротх и добавил, направляясь к умирающему: – Возможно, это наш единственный шанс найти пропавших живыми.
Сам он не питал особых надежд.
Глава 1
Неле.
Берлин. За полтора дня до этого.
05:02
«– Существуют два вида ошибок. Одни ухудшают твою жизнь. Другие обрывают ее».
Неле слушала, что говорит сумасшедший.
Невнятно, приглушенно. Тяжело дыша.
Она не видела его губ. Мужчина натянул себе на лицо маску. Черный эластичный неопрен с белым клапаном перед ротовым отверстием. Спортсменам маска помогала повысить выносливость и улучшить результаты. Психопатам – усилить удовольствие.
– Вот уж чего хочу сейчас меньше всего, – громко заявила Неле, как будто могла что-то изменить. Когда мужчина в маске развел кусачки, она переключила канал.
Жаркая осень с народной музыкой.
Еще лучше. Одна дрянь по телику. Да и неудивительно. Кто добровольно сядет перед телевизором незадолго до начала лета?
Нетерпеливо щелкая языком по передним зубам, она стала переключать каналы, пока не остановилась на телемагазине.
Помощники Ронни.
Новые кухонные приборы, которые рекламировал мужчина, словно разукрашенный красками: кожа цвета красной киновари, небесно-голубые губы и выбеленные зубы. Сейчас он как раз кричал покупателям, что супер-пупер-офигенных сифонов для газирования воды осталось всего 223 штуки. Такой сифон не помешал бы Неле в последние несколько месяцев. Тогда ей не пришлось бы таскать бутылки наверх. Четвертый этаж, задний двор, Ханзаштрассе, Вайсеналлее. Сорок восемь отшлифованных ступеней. Она считала их ежедневно.
Конечно, еще лучше сифона для газирования воды был бы сильный мужчина. Как раз сейчас, в ее положении – на целых девятнадцать килограммов тяжелее, чем девять месяцев назад.
Но виновника она прогнала взашей.
– От кого? – спросил ее Давид, как только она сообщила ему результаты теста.
Не совсем то, что хочешь услышать, когда приходишь от гинеколога и нуждаешься в опоре, чтобы пережить гормональный шторм.
– Я к тебе без резинки не прикасался. Жить еще не надоело. Вот дерьмо, теперь и мне придется проверяться.
Оглушительная пощечина положила конец их отношениям. Только это не она ударила в ярости. А он. Голова Неле дернулась, и она потеряла равновесие. Рухнула вместе с полкой с CD-дисками на пол, где стала легкой добычей для своего друга.
– Ты охренела? – спросил он и пнул ее ногой. Потом еще и еще, в спину, в голову и, конечно, в живот, который она в отчаянии пыталась защитить локтями, руками и ладонями.
И успешно. Давид не достиг своей цели. Плод не пострадал, и выкидыша не случилось.
– Я не позволю подсунуть какого-то больного выродка, за которого мне придется расплачиваться всю жизнь! – орал он на нее, но уже отступился. – Я об этом позабочусь.
Неле потрогала скулу, куда мыском ботинка попал Давид, едва не задев глаз, и которая пульсировала каждый раз, когда Неле думала о дне их расставания.
Ее друг не в первый раз впадал в ярость. Но он впервые поднял на нее руку.
Давид был тем самым волком в овечьей шкуре, который на людях источал неотразимое обаяние. Даже ее лучшая подруга не могла себе представить, что у этого веселого мужчины с манерами идеального зятя есть второе, жестокое лицо, которое он благоразумно показывает лишь тогда, когда никто посторонний за ним не наблюдает и он чувствует себя уверенно.
Неле ругала себя за то, что постоянно западала на таких типов. И в предыдущих отношениях доходило до рукоприкладства. Возможно, из-за ее детской, но при этом дерзкой внешности парни думали, что она не женщина, а девочка, которой не восхищаются, а владеют. Наверняка ее болезнь тоже играла свою роль в том, что многие видели в Неле жертву.
Как бы то ни было, Давид Купфер в прошлом, – подумала Неле с внутренним удовлетворением. – Во мне растет будущее.
К счастью, она не дала этому уроду ключ от квартиры.
После того как Неле выставила его за дверь, он преследовал ее какое-то время. Бомбардировал звонками и письмами, в которых пытался заставить сделать аборт, то аргументами («Как певица ты едва зарабатываешь себе на жизнь!»), то угрозами («Будет жаль, если ты упадешь с эскалатора»).
Лишь спустя три месяца, когда сроки легального прерывания беременности истекли, он сдался и окончательно оборвал контакт. За исключением плетеной корзиночки, которая стояла в Пасхальный понедельник перед дверью. Украшенная как детская колыбель. С розовой подушкой и мягким одеяльцем, под которым лежала дохлая крыса.
Неле передернуло при этом воспоминании, и она просунула ладони между подушками дивана, чтобы согреться, хотя в квартире было вовсе не холодно.
Ее лучшая подруга посоветовала позвонить в полицию, но что бы они сделали? Защитники правопорядка были бессильны даже в тот раз, когда какой-то идиот на протяжении нескольких недель протыкал колеса каждой третьей машине на улице. Из-за дохлой крысы они уж точно охрану перед домом не выставят.
Однако Неле взяла на себя расходы и попросила домоуправление заменить замки. Кто знает, вдруг Давид все-таки сделал себе дубликат ключа.
В принципе она была ему благодарна. Не за побои и труп животного, а за мерзкие оскорбления.
Если бы он остался спокойным, она, возможно, прислушалась бы к голосу разума, твердившего, что вынашивать ребенка слишком опасно. Правда, благодаря лечению на ранней стадии эффективными препаратами, вирус иммунодефицита в ее крови больше не обнаруживался, то есть риск заражения почти не поддавался измерению. Но все равно не был нулевым.
Могла ли она вообще на это пойти? При своей болезни в двадцать два года взять на себя такую ответственность? Ребенок. Без финансовой стабильности? Без матери, умершей слишком рано, и без отца, который сбежал за границу?
Убедительные причины, чтобы выбрать не ребенка, а карьеру певицы. Не опухшие ступни, толстые ноги и надутый живот-шар, а продолжение обреченных на неудачу отношений с привлекательным художником-холериком, который зарабатывал на жизнь фокусами на детских праздниках и корпоративах. (Конечно, его настоящее имя было не Давид Купфер, это просто жалкий намек на великого Копперфильда, образец для подражания.)
Она посмотрела на часы.
Такси придет через двадцать пять минут.
В столь раннее время она доберется до больницы меньше чем за полчаса. На час раньше, чем нужно. Оформление было назначено на семь утра. Операция – тремя часами позже.
Это неразумно, – улыбаясь, подумала Неле и обеими руками погладила свой шарик. – Но это было правильным решением.
В последний раз она чувствовала себя так, когда ее врач доктор Клопшток уговаривал ее оставить ребенка. Даже без лечения меньше двадцати процентов младенцев заражались ВИЧ в утробе матери. При хороших показателях ее крови и всех мерах предосторожности, которые были предприняты во время регулярных осмотров, скорее молния ударит в родовой зал во время кесарева сечения.
Но вероятно, и такое уже бывало.
Неле еще не выбрала имя для чуда, которое росло внутри ее. Она даже не знала, девочка это или мальчик. Ей было все равно. Она радовалась новому человеку в своей жизни, независимо от его пола.
Неле в очередной раз переключила телевизионную программу, и неожиданно ее снова бросило в жар. Вот от чего она мечтала избавиться, как только после родов ее тело снова будет принадлежать только ей: чтобы эти приливы наконец прекратились. Неле хотела вытащить ладони из диванных подушек, но пальцы ее правой руки наткнулись на что-то твердое.
Неужели?
Может, это сережки, которые она уже так давно ищет?
Неле потянулась, пошарила правой рукой в поисках застрявшего предмета, и тут ее пронзила резкая боль.
– Ой!
Она выдернула руку и удивилась, увидев кровь на подушечке указательного пальца. Палец пульсировал, как будто ее ужалило какое-то насекомое. Испугавшись, Неле сунула палец в рот и слизала кровь. Потом осмотрела рану. Маленький порез, как от тонкого ножа.
Какого черта?..
Она встала, чтобы доковылять до стола, где в верхнем ящике хранилась упаковка лейкопластыря. Выдвинув ящик, Неле увидела рекламный проспект с апартаментами на острове Рюген. Давид собирался провести с ней там День святого Валентина. Тогда, еще в другие времена.
Единственное, в чем Неле и сегодня отдавала должное своему бывшему, было то, что он не бросил ее после первого свидания, как большинство мужчин, которым она признавалась, что по три раза на дню принимает коктейль из лекарств, чтобы не заболеть СПИДом. Неле действительно думала, он верит ей, что она не проститутка или наркоманка. Что заразилась не из-за иглы или беспорядочного секса с незнакомцами. А из-за бабочки.
Бабочка была очень красивая, и Неле всегда носила ее с собой. На внутренней стороне правого плеча.
Вообще радужный мотылек должен был всю жизнь напоминать Неле о чудесном отпуске в Таиланде. Теперь она постоянно думала о грязной непродезинфицированной игле, которой была сделана татуировка, и о том, как жестоко Бог иногда наказывает юношеское легкомыслие. Видимо, ему гораздо больше не нравились подвыпившие подростки, посещавшие сомнительный тату-салон в квартале с забегаловками на Пхукете, чем сторонники ИГИЛ, сбрасывающие гомосексуалистов с крыш домов.
Неле заклеила лейкопластырем палец, вернулась к дивану и подняла подушку.
Когда ее взгляд упал на серебряный блестящий предмет, она застонала и чуть было не зажала рот рукой.
– Ради всего святого, как это здесь оказалось? – прошептала она. Осторожно отцепила лезвие для бритья, которое приклеилось к подушке, словно на жвачку. На самом деле оно было закреплено между диванными подушками с помощью двустороннего скотча, то есть специально!
Пораженная до глубины души, Неле опустилась на диван. Лезвие на ладони обжигало, как будто она только что достала его, раскаленное, из каминного огня. Неле содрогнулась, и лезвие, соскользнув с ее ладони, упало рядом на диванную подушку.
С колотящимся сердцем она посмотрела на часы и снова подсчитала минуты до приезда такси.
Еще пятнадцать минут!
Она и пятнадцати секунд не хотела оставаться одна в квартире.
Неле уставилась на лезвие, которое меняло цвет в зависимости от того, какая картинка появлялась на экране телевизора.
Проклятье, как оно очутилось между моими подушками?
Аккуратно прикрепленное, словно кто-то хотел, чтобы она порезала о него пальцы? И что, черт возьми, было на нем написано?
Лезвие было измазано в ее крови, но теперь, когда при падении оно развернулось на сто восемьдесят градусов, Неле заметила филигранную надпись. От руки, словно сделанную тонким несмываемым маркером.
С отвращением Неле снова взяла лезвие в руку и провела пульсирующим указательным пальцем по буквам.
«Твоя кровь убивает!»
Неосознанно и механически Неле шевелила губами, как школьник, который учится читать.
Моя кровь убивает?
Она закричала.
Не от осознания, что Давид, видимо, как-то проник в квартиру.
А потому, что в ней что-то оборвалось.
Она почувствовала сильную резкую боль, как будто ее ужалил скорпион. В самое чувствительное место. Ощущение, словно кто-то голыми руками разрывает тонкую нежную кожу.
Короткая интенсивная боль прекратилась, и стало мокро.
Потом пришел страх.
Он разрастался, как и пятно у нее между ног. Темное покрывало становилось еще темнее и… это не прекращалось.
Первая ее мысль, которую Неле повторяла снова и снова.
Это не прекращается.
Плодный пузырь лопнул, и отходят воды.
Вторая мысль была еще хуже, потому что она была оправданна.
Слишком рано.
Ребенок появится слишком рано!
Глава 2
Он выживет? Он сможет такое пережить?
Лезвие было забыто и не играло больше никакой роли. В панике Неле могла сформулировать только одну единственную мысль:
Но ведь врач уже несколько недель назад сказал, что с этого момента мой ребенок жизнеспособен, разве нет?
Согласно расчетам, малыш должен появиться на свет лишь через четырнадцать дней.
При кесаревом сечении риск заражения ребенка значительно ниже, поэтому ради безопасности дату операции передвинули вперед. Чтобы избежать именно того, что сейчас происходило: начала естественных родов.
Можно ли вообще оперировать после того, как лопнул пузырь с околоплодными водами?
Неле этого не знала. Она лишь горячо надеялась, что ее кроха (так она называла существо внутри себя) появится на свет здоровым.
Проклятье, когда придет такси?
Еще восемь минут.
И они ей понадобятся.
Неле встала, и ей показалось, что воды вытекли окончательно.
Это навредит ребенку? Перед глазами мелькнула жуткая картинка: малыш в ее утробе тщетно хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу.
Она доковыляла до двери и схватила приготовленную для больницы сумку.
Сменное нижнее белье, широкие штаны, ночные рубашки, чулки, зубная щетка и косметика. И конечно, пакет с антивирусными средствами. Она упаковала даже подгузники первого размера, хотя они наверняка были в клинике.
Но Юлиана, ее акушерка, сказала, что невозможно быть слишком хорошо подготовленной, потому что все всегда идет не так, как предполагаешь. Что сейчас и происходило.
О боже.
Страх.
Она распахнула дверь.
Еще никогда Неле не испытывала такого страха за кого-то другого. И еще никогда не чувствовала себя такой одинокой.
Без отца ребенка. Без лучшей подруги, которая уехала в турне по Финляндии с музыкальной группой.
На лестничной клетке она ненадолго остановилась.
Может, стоит переодеться? Мокрые спортивные штаны напоминали холодную тряпку между ног. Нужно было посмотреть, какого цвета околоплодные воды. Если зеленого – ей нельзя даже двигаться, или это если желтого?
Но если это был неправильный цвет, а она уже пошевелилась, то не надо делать еще хуже и возвращаться, чтобы надеть что-нибудь сухое. Или все-таки вернуться?
Неле захлопнула дверь. Спускаясь по лестнице, она крепко держалась за перила и радовалась, что в такую рань ей никто не встретился.
Она стыдилась, хотя и не знала чего, потому что рождение ребенка, вообще-то, естественная вещь. Но, судя по личному опыту, очень немногие хотели быть непосредственно вовлечены в этот процесс. И у нее не было желания слушать лицемерные или смущенные предложения помощи от соседей, с которыми она в обычной жизни едва обменивалась парой слов.
Спустившись, она отперла входную дверь и вышла на осенний воздух, пахнувший листвой и землей. Видимо, только что закончился дождь.
Асфальт широкой Ханзаштрассе блестел в ярком свете уличных фонарей. Перед бордюром собралась лужа, и в ней – слава богу – уже ждало такси. За четыре минуты до назначенного времени. Но ни секундой раньше, чем было нужно. Как раз вовремя.
Водитель, который, прислонясь к своему «мерседесу», читал книгу, положил толстый том через опущенное стекло на пассажирское сиденье и провел ладонью по темным волосам до плеч. Затем поспешил к Неле, когда заметил, что с ее шаркающей походкой что-то не так. Наверное, он подумал, что она ранена или что сумка слишком тяжелая, раз Неле шла, немного согнувшись вперед. А может, просто был вежливым.
– Доброе утро, – кратко поприветствовал он и взял у нее сумку.
– В аэропорт?
Таксист говорил с легким берлинским акцентом, и его дыхание пахло кофе. Джемпер с V-образным вырезом был велик ему на один размер, как и вельветовые брюки, которые при каждом шаге грозили сползти с его узких бедер. Наполовину открытые сандалии «Биркеншток» и очки а-ля Стив Джобс завершали стереотипный образ студента-социолога, подрабатывающего в такси.
– Нет. В Вирхов. Веддинг.
Он понимающе улыбнулся, когда его взгляд скользнул по ее животу.
– Все ясно. Без проблем.
Он придержал ей дверцу машины. Если и заметил ее промокшие штаны, то оказался слишком вежливым, чтобы что-то сказать. Вероятно, во время своих ночных туров он видел более омерзительные вещи и поэтому обтянул задние сиденья в машине пластиковыми чехлами.
– Тогда поехали.
Неле села в автомобиль с чувством беспокойства, что забыла что-то важное, хотя обеими руками сжимала больничную сумку, в которой, помимо всего прочего, лежали ее сотовый, зарядное устройство и кошелек.
Мой отец!
Пока машина трогалась с места, Неле прикинула в уме разницу во времени и решила отправить эсэмэску. Не то чтобы она боялась позвонить своему отцу в Буэнос-Айрес в это время. Просто не хотела, чтобы он уловил тревогу в ее голосе.
Неле задумалась, писать ли о разрыве плодного пузыря, но зачем без необходимости волновать отца? К тому же его это не касалось. Он был ее отцом, а не доверенным лицом. Она хотела, чтобы он был рядом, не по эмоциональным, а по чисто практическим причинам.
Он бросил маму. И теперь должен был загладить свою вину и помочь Неле с крохой – даже если его отцовская поддержка будет ограничиваться исполнением поручений, покупками и финансовой помощью. Ребенка она ему точно не доверит. Она даже не хотела видеть его до родов и просила прилететь самое раннее в день операции.
«Начинается!» – напечатала она в сотовом и отправила сообщение. Коротко и ясно. Она знала, что отсутствие обращения ранит его. И немного стыдилась своего холодного стиля. Но потом вспомнила глаза матери. Распахнутые, пустые, полные смертельного страха, который ей в самом конце пришлось переживать в одиночку, и Неле решила, что даже слишком добра к отцу. Он вообще должен считать себя счастливчиком, что она послушала своего терапевта и спустя столько лет возобновила с ним контакт.
Неле посмотрела вперед и заметила засунутый между ручным тормозом и водительским сиденьем зеленый увесистый том, который до этого листал водитель.
Pschyrembel
[1].
Значит, студент не социологического, а медицинского факультета.
Потом Неле удивилась.
– Эй, вы забыли выставить время, – сказала она.
– Как, что? А… проклятье!
На красном светофоре студент принялся стучать по таксометру. Видимо, тот был сломан.
– Уже в третий раз… – возмущался парень.
Сзади подъехал мотоцикл.
Неле повернулась в сторону, когда он остановился прямо напротив ее окна. Водитель был в зеркальном шлеме, поэтому она увидела только свое отражение, когда он наклонился к ней. Его машина клокотала, как бурлящее лавовое озеро.
Растерянная и испуганная, Неле снова посмотрела вперед.
– Зеленый! – пискнула она.
Студент поднял глаза и извинился.
Взгляд Неле опять переместился вбок.
Мотоциклист не трогался с места. Вместо этого он коснулся шлема в знак приветствия, и Неле буквально почувствовала дьявольскую улыбку, в которой парень наверняка расплылся под шлемом.
Давид, – пронеслось в голове у Неле.
– Поездка за мой счет.
– Как вы сказали?
Студент подмигнул ей в зеркало заднего вида и включил передачу.
– Вам повезло. Таксометр накрылся, вам не нужно платить, Неле.
Последнее слово студента разрезало воздух и прямиком вошло в ее сознание.
– Откуда?..
Откуда он знает мое имя?
– Кто вы?
Неле заметила, что они медленно покатились вперед и за светофором свернули направо на какую-то подъездную дорожку.
– Где мы?
Она увидела разорванный проволочный забор, за которым – как пальцы окоченевшего трупа – возвышались две заводские дымовые трубы.
Такси, покачиваясь на кочках и неровностях, въехало на территорию давно заброшенной фабрики.
Неле схватилась за ручку. Подергала дверь.
– Остановите. Я хочу выйти.
Водитель обернулся и уставился на ее набухшие груди.
– Не волнуйтесь, – успокоил он ее с улыбкой, которая выглядела неуместно робкой и безобидной.
Следующие пять слов ошарашили Неле больше, чем все, что она когда-либо слышала в своей жизни.
– Я лишь хочу вашего молока.
Внутренний кулак со всей силой ударил в самую чувствительную точку ее живота.
– А-а-а-а! – крикнула она в ответ студенту, который смотрел на нее в зеркало заднего вида, пока лучи фар скользили по ржавому указателю.
«Хлев», – прочитала Неле.
Затем схватки достигли первого пика.
Глава 3
Матс.
Буэнос-Айрес.
23:31 местного времени
«Начинается!»
Матс Крюгер поставил кейс в проход и достал сотовый, чтобы еще раз прочитать эсэмэску от своей дочери, как будто в односложном сообщении скрывалось тайное послание, которое не удалось разгадать при первом прочтении.
Платком он вытер пот со лба, недоумевая, что за заминка произошла на уровне четырнадцатого ряда. Рейс задерживался уже на полчаса. Белый верхний свет заливал салон новенького самолета с сиреневыми креслами, пахло освежителем воздуха и чистящим средством для ковров. С навязчивым шумом турбины в ушах, Матс стоял спиной к кабине пилота с правой стороны прохода огромной машины. Двадцать четыре метра в высоту, выше, чем девятиэтажное офисное здание – или чем «пять жирафов», как написала об этом авиалайнере одна ежедневная газета.
Журналист, предпочитающий сравнения с животными, высчитал, что длина самолета равна двум лежащим друг за другом голубым китам.
«Начинается!»
Сообщение, которое Матс получил за четыре минуты до посадки, одновременно окрылило его и остудило.
Он радовался, что скоро увидит своего первого внука и, возможно, даже сможет подержать его на руках. В то же время он боялся увидеть в глазах Неле ту же холодность, с которой она формулировала свои короткие сообщения.
Лишь старый дурак мог надеяться, что она простит его. А Матс – хотя и ощущал себя старым – дураком не был. Он знал, что разрушил тогда, когда бросил ее мать, и все еще не был уверен, зачем Неле попросила его приехать в Германию к рождению своего первенца. Протягивала руку, чтобы осторожно начать все заново? Или чтобы дать ему пощечину?
– Ну наконец-то, – проворчал впереди мужчина с рюкзаком, и действительно очередь снова двинулась.
Ну наконец-то?
Матс предпочел бы постоять в проходе, пока этот пятисотшестидесятитонный колосс еще находился на земле. Четыре года назад он приплыл на грузовом судне в Аргентину, чтобы устроиться психиатром в Буэнос-Айресе. Он боялся летать, даже посещал семинар по аэрофобии, но это не очень помогло. Предложения типа «Смиритесь со своим страхом и не старайтесь его перебороть» или «Пытайтесь делать более длинные выдохи, чем вдохи» он и сам часто говорил своим пациентам с фобиями и знал, что многим эти советы помогли. Но это не изменило его убеждения, что человек не создан для того, чтобы мчаться в летающей металлической трубе избыточного давления через тропосферу на высоте десять тысяч метров. Человеку прямоходящему просто не место в этой враждебной обстановке; при внешней температуре минус пятьдесят пять градусов малейшая ошибка могла привести к катастрофе.
Матс беспокоился не столько из-за технических аспектов, сколько из-за основного источника ошибок, приводящего к большинству жертв как на земле, так и на воде, – человека. И мало на каком другом маршруте у человека было столько возможностей доказать свое несовершенство, как на предстоящем ему.
Для своего первого – спустя двадцать лет – полета Матс выбрал не только самый большой в мире пассажирский авиалайнер, но и один из самых дальних прямых рейсов гражданской авиации. Одиннадцать тысяч девятьсот километров от Буэнос-Айреса до Берлина летающий колосс преодолевал за тринадцать часов. Не считая часа, который требовался шестистам восьми пассажирам, чтобы найти свое место в двухуровневом лайнере. Матс предпочел бы снова поплыть на корабле, все-таки он узнал о беременности Неле несколько недель назад, но в это время года подходящих трансатлантических круизов не было.
Начинается!
Матс протиснулся со своим кейсом мимо пахнувшей кофе бортовой кухни, которая находилась на уровне центрального аварийного выхода прямо над крыльями, как фраза какой-то взволнованной женщины заставила его остановиться.
– Вы меня не понимаете!
Ключевые слова для психиатра.
Матс посмотрел налево в кухню на высокого стюарда, чья темно-синяя униформа казалась сшитой на заказ. Мужчина стоял рядом с кофемашиной и беседовал с молодой рыжеволосой женщиной, которая держала на руках ребенка.
Снаружи было двадцать восемь градусов, но нагеленные волосы стюарда выглядели так, словно он только что попал под моросящий дождь с сильным ветром. Лишь со второго взгляда можно было заметить, что эта прическа с эффектом растрепанности стоила ему продолжительного времени, проведенного перед зеркалом.
– Мне действительно очень жаль.
Стюард умудрился понимающе кивать и одновременно незаметно коситься на массивные наручные часы, в то время как мать ловко удерживала на бедре своего лепечущего ребенка.
– При онлайн-бронировании мне подтвердили место для пассажиров с детьми, – устало сказала женщина. Она повернулась спиной к Матсу, но по дрожащему голосу он догадывался, что она вот-вот расплачется.
– По-моему, старик передо мной заснул, – услышал Матс недовольный голос подростка. Теперь он блокировал проход, но интерес к эмоциональному конфликту на бортовой кухне был слишком велик, поэтому он сделал шаг в сторону, чтобы пропустить остальных пассажиров.
– Я очень хорошо вас понимаю. – Стюард попытался успокоить мать. Его прямая уверенная осанка говорила о большом опыте и профессиональной компетентности, но голос выдавал нетерпение. – Но я ничего не могу сделать. К сожалению, в Чили нас обеспечили не теми детскими люльками. Они не помещаются в крепления для перегородки перед вашим креслом.
– И я теперь должна тринадцать часов держать ребенка на коленях?
Она качнула бедрами, чтобы успокоить захныкавшего младенца.
– У Зуцы колики, – пояснила она. – Я боюсь, что она всю ночь будет кричать, если ее не уложить.
Еще один понимающий кивок, еще один взгляд на часы.
– Я бы очень хотел это исправить, но, к сожалению, ничем не могу вам помочь.
– Возможно, я смогу. – Матс услышал свой собственный голос и тут же пожалел, что вмешался.
Две пары удивленных глаз уставились на него.
– Простите, что вы сказали? – спросила мать, обернувшись к Матсу.
Свет в бортовой кухне, которая, насколько Матс знал, официально называлась «камбуз», был ярким и неприветливым. Он подчеркивал каждый недостаток кожи и каждую морщину на лице молодой женщины. Ее глаза были красными, как и волосы, и она выглядела такой же уставшей, каким он себя чувствовал. Она нанесла на губы неяркую помаду, которая подходила к ее веснушкам, а украшения и одежда говорили о том, что, несмотря на беспомощного младенца на руках, она хотела, чтобы ее воспринимали не только как мать, но и как женщину.
– Вы можете занять мое место.
Первые – за долгое время – немецкие слова неуклюже сорвались с его губ, и едва он услышал себя, как пожалел, что они не застряли у него в горле.
– Ваше место? – переспросила мать.
Его наметанный глаз уловил минимальное сокращение ее круговой глазной мышцы. Какой бы уставшей ни была молодая женщина, ее мускулатура непроизвольно просигнализировала Матсу верный признак искренней радости.
– Я могу предложить вам место 7А, – подтвердил Матс.
– Это бизнес-класс, – удивленно произнес стюард. На серебряном бейдже на лацкане сверкала надпись «Валентино», и Матс не знал, фамилия это или имя белокурого красавчика.
Возможно, тот задавался сразу двумя вопросами: почему мужчина уступил совершенно незнакомой женщине свое удобное место на таком длинном рейсе и что он тогда делал в экономклассе?
– Боюсь, в бизнес-классе тоже нет люльки для вашей малышки, – вставил он.
– Но сиденья настолько широкие, что Зуца сможет удобно лежать рядом с вами, – перебил его Матс и указал на девочку. – Если верить рекламе, кресло можно превратить в кровать.
– И вы действительно хотите уступить мне это место? – недоверчиво спросила мать.
Нет, – подумал Матс и еще раз спросил себя, какой черт его дернул. Волнение усиливает страх. Простая формула. Он ведь твердо решил пройти к своему месту, наизусть выучить заламинированный листок с инструкцией по безопасности, проверить расстояние до аварийных выходов и, после всех демонстраций бортового персонала, начать свой аутотренинг. И вот отклонился от своего плана уже в первые минуты посадки.
Какая-то контрпродуктивная глупость!
И к тому же, как он мог взять на себя такую ответственность и уступить место 7А именно матери с ребенком?
Но с ним такое часто случалось. На работе со своими пациентами он был воплощением спокойствия и благоразумия. В частной жизни ему постоянно приходилось бороться с раздражением, которое появлялось из-за его эмоциональных колебаний.
Так как взять свое импульсивное предложение обратно теперь уже было нельзя, Матс лишь спросил:
– Так вы берете мое место?
По лицу матери пробежала тень, и уже не нужно было разбираться в мимических микровыражениях лица, чтобы увидеть в ее глазах разочарование.
– Видите ли, господин…
– Крюгер.
– Рада с вами познакомиться, господин Крюгер. Меня зовут Салина Пиль. Видите ли, проблема не только в люльке. – Она указала на стенку, которая отделяла бортовую кухню от пассажирского салона и за которой где-то в глубине самолета находилось ее место. – Я сижу с группой подвыпивших шумных мужчин. Вы действительно согласны на такую компанию?
Проклятье.
Если бы Салина просто вежливо отказалась, он, наверное, дружелюбно кивнул, попрощался и прошел бы дальше. Но сейчас, зная, что она вдвойне нуждалась в помощи, он не мог бросить ее в беде.
– Мое предложение не такое уж и великодушное. Видите ли, я не собираюсь меняться с вами местами. У меня есть еще одно место на борту.
– Но… почему? – Она удивленно посмотрела на него.
– Я очень боюсь летать. Готовясь к этому полету, я проанализировал все доступные статистические данные по крушениям самолетов. Согласно статистике, есть места, на которых в случае катастрофы у пассажиров более высокие шансы выжить, чем на других.
Стюард приподнял одну бровь.
– И что?