— Да. — Он многозначительно склонил голову. — У вас есть внешность, Лола, но нет голоса. Он слишком высок. Как только зрители услышат вас, вы станете посмешищем.

Лола вскочила на ноги.

— Мне следовало бы убить тебя, грязный ублюдок! — крикнула она дрожащим от ненависти голосом. — Мне следовало бы убить тебя! — И зарыдала.

— Завтра, на премьере «Женщины под вуалью», — спокойно продолжил продюсер, — зрители увидят последний фильм с Лолой Бори. Мне очень жаль. Поверьте мне.

Она долго плакала, потом вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Я думаю… — Лола постаралась снова взять себя в руки. — Я думаю, что моя звезда закатилась навсегда. — Это прозвучало как предположение.

Лицо ее собеседника ничего не выражало, но в глазах была грусть.

— Вы слишком долго снимались, Лола. Ничто не вечно. Так всегда бывает в кино.

Ничто не вечно.

Эта фраза снова и снова возвращалась, накидываясь на нее из темных углов комнаты. Никто не может ей помочь, она должна страдать в одиночестве. Да и к кому она могла бы обратиться? Кто успокоит ее кровоточащее сердце? Кто скажет ей, что делать, куда идти теперь, когда все потеряно?

И вдруг имя молнией сверкнуло у нее в мозгу: Лэрри.

Лэрри, ее бывший муж, банкир, занимающийся инвестициями. Он всегда был таким сильным и предприимчивым. Пока они были женаты, он любил ее, молился на нее. Однажды Лэрри попытался скупить все копии фильма с ее участием, показавшимся ему скандальным. Он хотел, чтобы она принадлежала только ему одному. Во время их короткого брака он любил ее сильнее, чем кто-либо другой. Он не хотел развода. Инициатива принадлежала ей, она на этом настаивала.

Но любит ли Лэрри ее до сих пор?

Она сжала губы. Если любит, то у нее есть шанс. Многие годы они не разговаривали, с тех самых пор, как она ушла от него. Ей было известно, что Лэрри в Нью-Йорке. И, по ее сведениям, он до сих пор одинок. Правда, стал еще богаче.

Ее сердце забилось: так было всегда, когда она становилась перед камерой. Ей стало смешно. Джозеф не прав. Есть по крайней мере еще одна роль, которую она может сыграть. Она может снова заполучить Лэрри, выйти за него замуж и занять место одной из первых дам города.

Возбуждение охватило ее, подогреваемое предвкушением удачи и джином. Лола схватила телефон и попросила телефонистку соединить ее с домом Лэрри. Когда-то она тоже жила там и не могла забыть номер телефона.

Ей едва удавалось сдерживать нетерпение, пока на другом конце провода раздавались гудки. Но как только она услышала знакомый баритон, ее прошиб холодный пот. Лэрри ответил весьма официально и сдержанно:

— Лола? Чем могу быть тебе полезен?

Женщина нахмурила брови, концентрируя внимание на каждом произносимом слоге, стараясь не глотать слова:

— Ты мне нужен, Лэрри.

На другом конце провода молчали. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова заговорил, так что она даже испугалась, что их разъединили.

— Когда-то я тоже нуждался в тебе, Лола, — в голосе Лэрри не было горечи. Он просто констатировал факт, но от этого ей стало еще хуже.

— Я знаю об этом, Лэрри. Я была дурой. Пожалуйста, давай попробуем еще раз. Во имя нашего прошлого.

Он снова долго молчал, потом мягко ответил:

— Мне очень жаль, Лола. Некоторые вещи нельзя изменить. Я не Господь Бог, да и ты тоже не всемогуща. Мы не сможем воскресить то, что уже умерло. То, что случилось, — он вздохнул, — случилось. Наши две жизни не слились в одну. А теперь, если ты позволишь…

Но тяжелое дыхание Лолы прервало его на полуслове. Ей показалось, что чернота сгущается вокруг нее. Она старалась избавиться от ужасного видения.

— Лэрри, — выдавила она. — Я должна увидеть тебя. Я теперь совсем одна. Я потеряла надежду. Я… я больше не могу это выносить, Лэрри. Если я не поговорю с кем-нибудь, то… я покончу с собой.

— Еще одно мнимое самоубийство? — Его слова словно окатили ее ледяной водой.

Лола закрыла глаза и понизила голос до шепота:

— Нет, Лэрри. В этот раз все будет по-настоящему. Честно. — Она начала плакать. — Все кончено, Лэрри. Все кончено. Я больше не буду сниматься.

— Но почему? — уже мягче спросил Лэрри. — Тебе всегда нравилось играть. Это у тебя получается лучше всего. Зачем же бросать?

— Из-за звука. Все дело в моем голосе. Им не нравится мой чертов голос.

— Мне очень жаль. Я не знал.

— И я не знала. — В ее глазах появилось отсутствующее выражение. — Так что, как видишь, Лэрри, на самом деле все кончено. Все, что у меня осталось, — это ты.

— Где ты сейчас?

— В «Савой плаза».

— У меня сейчас люди, но я скоро освобожусь. Хорошо?

Она кивнула. Глаза наполнились слезами.

— Спасибо, Лэрри. Я скажу… им… охране… чтобы тебя впустили. Они… никого… не пускают.

— Назови им только имя «Лэрри», без фамилии. Не нужно никаких охранников. Нам не нужно, чтобы репортеры узнали, что мы снова виделись. Этого нельзя допустить. Вспомни, как они обошлись с нами в прошлом. В такой рекламе мы больше не нуждаемся. Ни в коем случае.

— Да, Лэрри, — ее полный раскаяния голос выражал покорность. — Я обещаю.

— Отлично. Я приеду примерно через час.



Эмма Рёск не носила обручального кольца и не была помолвлена. Она работала ночной телефонисткой в «Савой плаза», а ее приятель-фоторепортер обещал на ней жениться, как только у него будет достаточно денег, чтобы содержать семью.

— Мы не можем пожениться сейчас, милочка, — снова и снова втолковывал он Эмме. — У меня недостаточно сбережений. За скандальные новости не так уж хорошо платят.

— Но я же могу продолжать работать, — предложила она. — Так мы сможем прожить, Барни. У многих пар и этого нет, и они как-то справляются.

— Но я хочу иметь не только жену, но и семью. Я хочу подарить тебе большой дом. У нас будет много детей. Вот что я тебе скажу, Эм. Как только я нападу на отличную новость, за которую мне хорошо заплатят, мы свяжем себя брачными узами. Но до той поры нам надо подождать. Идет?

Она с сомнением покачала головой.

— Я постараюсь тебе как-нибудь помочь.

— Гм, — теперь пришла его очередь сомневаться, — теперь, когда мы договорились, может быть, ты и сможешь помочь.

Эмма даже подскочила от радости:

— Каким образом?

— Ты же работаешь в «Савой плаза», правда? Там останавливаются многие важные особы. Ты же слушаешь их телефонные разговоры. Если ты узнаешь что-нибудь важное, ты позвонишь мне, и я прилечу со своим фотоаппаратом. Если за это заплатят, все будет в порядке, дорогая.

Сначала она колебалась.

— Это очень опасно, Барни. Меня… могут поймать.

— Не поймают, если ты будешь осторожна. Посмотри на это по-другому, как на взнос.

— Взнос?

— В наше будущее семейное гнездышко.

Она делала так, как просил Барни, но все разговоры навевали скуку. Ей не удавалось подслушать ничего такого, что могло бы помочь ее приятелю. До сегодняшнего дня.

Когда она разъединила Лолу Бори с ее собеседником, Эмма сразу вспомнила о словах Барни. Подслушанный ею разговор нес в себе столько новой информации, что ей надо было все хорошенько обдумать.

Что могло сравниться с новостями о Лоле Бори?

Девушка медленно огляделась, чтобы убедиться, что ее не поймают. По ночам на коммутаторе отеля работало вполовину меньше телефонисток, чем днем, поэтому рядом с ней никого не было.

Эмма подключилась к линии. В висках у нее стучало от волнения. Это наконец случилось! Как только Барни принесет долгожданные сенсационные снимки, ему прибавят зарплату, и она сможет надеть подвенечное платье. Она чуть не подпрыгнула, когда Барни снял трубку.

— Барни, — ее голос был непривычно тихим. — Ты помнишь, о чем мы с тобой договаривались?



Услышав звонок из 614-го номера, Элизабет-Энн заторопилась по коридору к комнатам Лолы Бори. Она не страдала звездоманией. С ранних лет миссис Хейл приходилось бороться за существование, поэтому в ее голове оставалось маловато места для мечтаний о героях фильмов. Но она смотрела несколько лент с участием Лолы Бори и не смогла устоять перед очарованием актрисы. Но в тот момент, когда Элизабет-Энн увидела звезду перед собой, все иллюзии — если таковые у нее имелись — рассеялись.

Сначала Элизабет-Энн в изумлении подумала, что это не могла быть одна и та же женщина. Эта пьяно покачивающаяся ведьма с распущенными белесыми волосами, опухшими глазами, одетая в бледно-голубой атласный халат, сползающий с плеч, не могла быть той изысканной очаровательной леди, увиденной ею на экране.

Лола Бори уперла одну руку в бедро и рассматривала Элизабет-Энн сверху вниз.

— Ко мне должны прийти. — Она высоко подняла голову, вытягивая лебединую шею. — Я хочу, чтобы вы сказали об этом охране и встретили джентльмена, когда он появится.

Элизабет-Энн наклонила голову:

— Да, мадам.

— Моего гостя зовут Лэрри. К нему следует обращаться по имени. Никакой охраны. Он будет один. Никого больше не пропускать. — Лола покачнулась, потом осторожно прислонилась к косяку. — Вам все ясно?

— Абсолютно, — заверила ее Элизабет-Энн.



Элизабет-Энн стояла у лифта. Ночной портье позвонил и сказал, что человек по имени Лэрри поднимается наверх. Когда двери открылись, у горничной от изумления брови поползли вверх: маленький человечек с квадратной сумкой, прикрытой пальто, вышел из кабины. Он был одет в такую рвань, что никак не походил на гостя, ожидаемого Лолой Бори. Но и сама звезда не очень-то соответствовала ожиданиям.

— Я Лэрри, — представился мужчина, переступая порог лифта.

— Сюда, пожалуйста, — вежливо сказала Элизабет-Энн. — Мисс Бори ждет вас.

Она провела гостя по коридору, потом постучала в белую дверь номера 614.

— Войдите, — раздался изнутри приглушенный голос.

Элизабет-Энн открыла незапертую дверь, отступила в сторону, чтобы дать дорогу мужчине, и быстро ее захлопнула.



Лола Бори стояла перед зеркалом, расчесывая волосы в пьяном отупении.

— Немного рановато, Лэрри, — проворчала она. — Ты сказал, что придешь через час. Я даже не успела привести себя в порядок…

Актриса повернулась к гостю, и кровь отлила у нее от лица.

— Кто вы такой? Что вы здесь делаете? — изумленно выдохнула она.

Барни отбросил в сторону пальто, прикрывавшее камеру, сверкнула вспышка, и искры полетели на ковер. Бесстрастный фотоаппарат запечатлел для вечности трагическое падение погасшей звезды.

6

За все годы, что миссис Уинтер проработала в «Савой плаза» сначала в качестве горничной, потом помощницы экономки, а затем и экономкой ночной смены, никто не видел ее в таком возбуждении. От гнева ее лицо побагровело. Она шагала взад и вперед перед Элизабет-Энн и Джоном Холмсом, ночным портье.

В тени у нее за спиной стоял высокий незнакомец. Его черные волосы блестели, только на висках серебрились седые нити. Элегантный вечерний костюм и шелковый плащ не могли скрыть широких плеч и узких бедер. Лицо было приятным, но черты резкими, с внушительным носом и пухлыми чувственными губами. Правый глаз был синим, а левый прикрывала черная повязка. Он потерял глаз во время несчастного случая на охоте, и повязка придавала ему вид пирата, смелого, но утонченного. Мужчина стоял очень прямо, не мигая наблюдал за Элизабет-Энн и Холмсом. Повязка мешала Элизабет-Энн разглядеть выражение лица.

Миссис Уинтер проговорила сквозь зубы:

— Вот этого джентльмена ждала мисс Бори. Я не могу понять, как вы могли принять того мерзавца за этого джентльмена.

Холмс понурил голову, а Элизабет-Энн держала подбородок поднятым. Взгляд у нее был непреклонный. Ее чувства выдавали только порозовевшие щеки, что было неправильно понято миссис Уинтер. Элизабет-Энн не испытывала ни страха, ни стыда Она сердилась на старуху, выговаривавшую им перед незнакомцем.

— Доктор дал мисс Бори успокоительное, — продолжала экономка, нахмурившись и сложив руки на груди. — Не представляю, как мы сможем объяснить происшедшее. — Она перевела дух и обрушилась на Холмса: — Как ты мог свалять такого дурака? Как ты мог пропустить фотографа наверх? — Потом повернулась к Элизабет-Энн: — А вы! Провести его в комнату мисс Бори! Это скандал. Скандал, — миссис Уинтер с отвращением покачала головой. — За все годы моей службы в отеле не происходило ничего подобного.

— Я же не знал, что он фотограф, — жалко пролепетал Холмс, его лицо посерело. — Он назвал себя Лэрри.

— Мисс Бори сама приказала мне отвести «Лэрри» в ее номер, как только он появится, — спокойно добавила Элизабет-Энн. — Как посторонний мог узнать, что надо назвать это имя?

Миссис Уинтер опустила руки, игнорируя вопрос горничной.

— Главное, что никто из вас не заподозрил подвоха. Мне в это поверить чрезвычайно трудно.

— У нас не было оснований подозревать, будто прессе известно, что мисс Бори ждет гостя, — возразила Элизабет-Энн. — Во всяком случае, мисс Бори известна своей… эксцентричностью. Как мы могли ожидать появления самозванца?

В эту минуту вошли два одетых в униформу охранника, и миссис Уинтер повернулась к ним.

— Мы закончили обыскивать отель, — сказал один из них с видимым смущением. — Этого фотографа нигде не нашли. Некоторые говорят, что видели, как он уходил через выход на Пятьдесят девятую улицу.

— Благодарю вас, — холодно сказала экономка. — Вы оба были в холле, когда он входил, и не смогли перехватить его. Можете войти и присоединиться к нам. То, что я намереваюсь сказать, касается и вас тоже.

Заметно нервничая, охранники встали рядом с Элизабет-Энн и Холмсом.

— С этой самой минуты, — миссис Уинтер показала на часы, — все четверо уволены. И я постараюсь, чтобы вас никогда больше не приняли сюда на работу. — Она зловеще улыбнулась. — Никаких рекомендаций вы не получите.

— Но это не наша вина! — воскликнул портье. — Мне нужна эта работа. У меня жена, она должна вот-вот родить.

— Надеюсь, что в следующий раз вы будете более осмотрительны.

— Мадам!

Голос был мягкий, но властная нотка явственно слышалась в нем. Красивый незнакомец заговорил впервые и вышел из полумрака на свет.

Миссис Уинтер вопросительно взглянула на него.

— Этот инцидент был крайне неприятным, — произнес он. — Но, учитывая тот факт, что людям надо было установить мою личность, и более того, что жертвами его стали мисс Бори и я, а не отель, мне кажется, что у меня есть право кое-что сказать, не так ли?

— Конечно.

Миссис Уинтер постаралась остаться невозмутимой, но голос звучал раздраженно.

Мужчина невозмутимо продолжал:

— Как вы могли догадаться, мисс Бори сейчас не совсем в себе. Она перенесла личную потерю. Я виновник ошибки этих людей, так как в моих инструкциях я просил указать только мое имя.

Миссис Уинтер насторожилась:

— Вы очень добры, сэр, но это не ваша…

— Вина? — Он поднял руку, призывая ее к молчанию. — Мадам, совершенно очевидно, что как раз эти четверо служащих абсолютно невиновны. Мне кажется, кое-кто подслушал мой разговор с мисс Бори и предупредил прессу. Именно этот человек и виновен в случившемся.

Бледное лицо экономки стало багровым. На какое-то мгновение Элизабет-Энн показалось, что женщину прямо сейчас хватит удар.

— Я думаю, — продолжал незнакомец, — что, учитывая обстоятельства, все уже достаточно пострадали для одного вечера. Я дружен с владельцем этого отеля и уверен, что несколько слов обо всех вас и уверения с моей стороны и со стороны мисс Бори в том, что мы забудем об этом случае как можно быстрее, решат дело ко всеобщему удовлетворению. Это будет лучше любого поспешно наложенного наказания. — Он повернулся к миссис Уинтер.

Сначала экономка заколебалась. Ее раздирали противоречивые чувства: ярость от того, что ее власть была поставлена под сомнение, страх, что этот господин поговорит с владельцем отеля, и облегчение от того, что ни он, ни Лола не собираются взваливать на нее ответственность за случившееся.

— Ну, что же, если вы настаиваете, сэр… — запинаясь, произнесла она.

Он улыбнулся, показывая белоснежные зубы:

— Да, я настаиваю.

— Очень хорошо.

Миссис Уинтер хлопнула в ладоши:

— Вы все, живо по своим местам. Но позвольте мне предупредить вас, — с этими словами она указала пальцем на несчастную четверку, — если что-либо подобное произойдет снова и если вы проявите впредь хоть малейшую инициативу… — Невысказанная угроза тяжело повисла в воздухе. — Принимайтесь за работу.

Трое мужчин с облегчением заторопились из комнаты.

— А чего вы ждете? — холодно взглянула экономка на Элизабет-Энн.

Элизабет-Энн строго смотрела на миссис Уинтер. Ее голос был холоден, так же как и взгляд:

— При всем уважении к вам мне кажется, что вы должны перед нами извиниться.

Миссис Уинтер уставилась на нее:

— Неужели?

— И более того. С этого момента я отказываюсь от места. Работать под вашим руководством невыносимо. Если бы я была владельцем отеля, я бы не позволила, чтобы с моими служащими обращались подобным образом. Может быть, другие слишком нуждаются в этой работе, чтобы терпеть вас, но я, благодарение Богу, пока еще до этого не дошла.

— Вы безнравственная молодая женщина. Да как вы смеете отвергать мою доброту!

— Это вы безнравственны, миссис Уинтер. Что же касается вашей доброты, то вам, по-моему, не оставалось ничего другого. Не так ли? — Элизабет-Энн перевела дух. — Спокойной ночи.

— Счастливое избавление, я бы сказала, — набросилась на нее экономка. — Как только я увидела вас, я знала, что от вас надо ждать неприятностей. Немедленно заберите свои вещи из гардероба и не смейте больше переступать порог этого отеля. Можете не снимать униформу. Соберите вещи и немедленно вон.

— С радостью, мадам.

Элизабет-Энн заметила удивленное выражение на лице одноглазого незнакомца. Она торопливо вышла в гардеробную комнату, расположенную по соседству. Надев пальто поверх униформы и повесив на руку собственное платье, женщина вернулась обратно. Миссис Уинтер и незнакомец уже ушли.

Когда она шла по Пятьдесят восьмой улице, торопясь на станцию подземки на Лексингтон-авеню, ее догнала машина и поехала с ней рядом. Элизабет-Энн взглянула на шофера черно-желтого «роллс-ройса» и перестала обращать на автомобиль внимание.

— Мисс!

Женщина раздраженно взглянула на автомобиль. Ее окликнул одноглазый незнакомец.

— Мне нечего вам сказать, — сурово произнесла она. — Вам не кажется, что вы и ваша драгоценная мисс Бори уже достаточно натворили для одного дня? — Элизабет-Энн вскинула голову и продолжила путь.

— Могу ли я подвезти вас до дома?

— Я доеду на метро, благодарю вас.

Она пошла быстрее, искоса поглядывая на него.

— Вы довольно независимы, правда? — Голос неуловимо изменился.

Она продолжала смотреть прямо перед собой:

— Хотелось бы так думать.

Неожиданно Элизабет-Энн пересекла Мэдисон-авеню и сделала вид, что собирается идти по Пятьдесят восьмой улице и дальше. Она знала, что шоферу придется либо ехать прямо, либо повернуть направо на Мэдисон-авеню, либо повернуть налево и направиться к верхней части города. Так как машина продолжала следовать за ней по Пятьдесят восьмой улице, она повернулась, дошла до Мэдисон-авеню и скрылась за углом. Подождав немного, Элизабет-Энн выглянула из-за угла дома.

Когда красные габаритные огни внушительного «роллс-ройса» смешались с другими на Парк-авеню, она глубоко вздохнула, прислонилась к стене и уткнулась подбородком в стопку вещей, которую держала в руках. На глаза навернулись слезы разочарования. Она злилась на непорядочность мира, не столько из-за себя, сколько из-за тех, кому отчаянно нужна работа. Ее гнев распространялся не только на миссис Уинтер. Незнакомец по имени Лэрри, его пьяная подружка-звезда и их уловки также ее злили. Если бы Лэрри не заступился за них, как полагается джентльмену, то пошли бы они все на улицу. О них и не вспомнил бы никто.

«А все из-за него, — с неожиданной горечью подумала она, продолжая путь. — Если бы не он, никто из них не попал бы в эту ужасную ситуацию». Без таких Лэрри и Лол она прекрасно обойдется. Спускаясь на платформу подземки, Элизабет-Энн с надеждой думала о том, что ей удастся вычеркнуть из памяти это неприятное происшествие, да и Лэрри с Лолой заодно. Тем более что она была совершенно уверена, что Лэрри уже и думать про нее забыл.



Но Элизабет-Энн ошиблась.

Когда желто-черный «роллс-ройс» остановился около городского особняка на северной стороне Семьдесят четвертой улицы, человек на заднем сиденье все еще барабанил пальцем по подлокотнику.

Господи, да ведь у этой женщины есть характер. Характер и еще что-то неуловимое, необъяснимое словами. Впечатление независимости. Высокомерие. Самоуверенность. Черты человека, который не может быть просто горничной.

Так кто же она тогда?

Ему захотелось разузнать о ней побольше, и он дал себе задание все выяснить.

Но судьба не позволила ему выполнить задуманное. На следующее утро Лолу Бори нашли мертвой в ее номере в «Савой плаза». Она приняла чрезмерную дозу снотворного. Лэрри пришлось заниматься похоронами бывшей жены.

Горничная из «Савой плаза» стала всего лишь мучительным воспоминанием.

А Элизабет-Энн, в свою очередь, вдруг обнаружила, что ей не удается забыть мужчину, о котором она ничего не знала, кроме имени. Хотя они виделись всего несколько минут, его образ без труда возникал в ее воображении: единственный темно-синий глаз, виденный ею мельком, высокий рост, внешность, осанка человека, уверенного в себе. Она думала о красивом одноглазом незнакомце, и его силуэт без приглашения появлялся перед ней в любой час дня и ночи.

Другое дело Заккес. Иногда, и это случалось все чаще, Элизабет-Энн не могла даже вспомнить, как он выглядел. После стольких лет совместной жизни его изображение потускнело. Что-то изменилось, а она так и не могла понять, что именно.

От этого Элизабет-Энн злилась. И чувствовала себя виноватой. Заккес ушел всего четыре года назад. По закону и совести он все еще оставался ее мужем и отцом ее детей. Она не имела права похоронить его в тайниках своей памяти и допустить, чтобы незнакомец стал тем, кого так страстно желала и к кому стремилась ее душа. Но слишком многое помогло одноглазому Лэрри стать ее заветной мечтой.

Во-первых, эта черная повязка на глазу, которую он носил с такой бросающейся в глаза уверенностью, с такой гордостью. Это говорило о его независимом характере, легко принимающем вызов, сродни ее собственному.

Во-вторых, его честность, хотя ей и не хотелось этого признавать. Он заступился за гостиничную прислугу перед миссис Уинтер, что требовало немалой смелости. Ей-то это было прекрасно известно.

Сыграло свою роль и то, как он заговорил с ней через приоткрытое окно «роллс-ройса», когда его чувственные губы — или она все это придумала? — кривила дьявольская усмешка.

Но больше всего этому способствовали события, нагромоздившиеся одно на другое за эти двадцать четыре часа, драматично и неразрывно связавшие Лэрри с канвой ее жизни. Сначала события с фотографом и миссис Уинтер. За этим последовала жуткая стычка с Шарлотт-Энн, произошедшая как только мать вернулась домой. И в довершение всего, чтобы уже никогда и никто не забыл эту ночь, в утренних газетах появилось сообщение о самоубийстве Лолы Бори. И снимки, сделанные тем самым проклятым фотографом, с которого и начались все неприятности, сопровождали колонки текста.

Все вместе создавало впечатление незабываемого ночного кошмара. И, казалось, все вертится вокруг Лэрри.

Элизабет-Энн не ожидала, что события развернутся таким образом. Она лишь нанялась на работу, чтобы поближе познакомиться с гостиничным бизнесом, и бросила ее из-за миссис Уинтер, из-за разочарования, из-за того, что узнала все, что было возможно узнать на месте горничной.

В подземке, по дороге домой, она мечтала только об одном: посвятить несколько спокойных часов себе и выспаться, чтобы проснуться посвежевшей и помолодевшей.

Элизабет-Энн с трудом поднималась по лестнице с вещами в руках. Она остановилась на минуту на площадке, чтобы перевести дух, уставшая намного больше, чем в те дни, когда она работала всю ночь. Инцидент с фотографом и миссис Уинтер вымотал ее и морально и физически.

В квартире горел свет, и вечеринка Шарлотт-Энн была в самом разгаре. Мать слышала возбужденные голоса, яркий луч света выбивался из-под входной двери.

Она переложила вещи на одну руку, открыла сумочку, достала ключи и открыла дверь. Сначала никто не услышал, как она вошла. Войдя в гостиную, Элизабет-Энн наткнулась на Людмилу, сладко спящую в кресле: голова упала набок, руки на коленях, глаза закрыты, из приоткрытого рта раздается громкий храп. Шарлотт-Энн и ее подружки расположились на горе одеял и подушек, наваленных на пол, хихикая над какой-то шуткой. Послушав храп Людмилы, они шептали что-то друг другу и разражались хохотом.

— Вот так вот я и хррраплю, — передразнила одна из девочек. Она открыла рот, пародируя Людмилу, и издала носом храпящий звук.

Остальные захихикали. Хотя они и заметили Элизабет-Энн, смех не утихал.

— Мама! — с удивлением воскликнула Шарлотт-Энн. Потом вскочила на ноги и продолжила: — Я не думала, что ты вернешься так скоро.

— Я тоже не думала. — Элизабет-Энн утомленно улыбнулась.

— Я считала, что тебя пригласили переночевать. — Шарлотт-Энн сделала паузу, а потом произнесла с ударением: — На вилле «Саутгемптон».

Элизабет-Энн посмотрела на дочь. Впервые та впутывала мать в свою ложь. Ей захотелось тут же положить этому конец, прямо здесь и сию секунду, но она подавила это желание, сообразив, что сейчас не время и не место читать дочери нравоучения. Можно подождать до завтра, когда ее подружки уйдут.

Шарлотт-Энн повернулась к девочкам:

— Маму постоянно приглашают провести уик-энд в чьем-нибудь загородном доме. — Потом она подошла ближе к матери и спросила, понизив голос: — Почему ты вернулась так рано? Что-нибудь случилось?

— Ничего такого, что не могло бы подождать до утра. — Элизабет-Энн посмотрела через коридор на закрытую дверь спальни: — Сестры и брат спят?

Шарлотт-Энн кивнула. Только теперь она заметила сверток в руках у матери. Ее глаза потемнели, когда она узнала платье, в котором мать была этим вечером. Девочка быстро выхватила его из рук Элизабет-Энн и сделала вид, будто пристально рассматривает его.

— Мама! Это же вещи, которые ты оставила в «Саутгемптоне» летом. Миссис Белмонт очень мило сделала, что сохранила их. — Она выдавила из себя смешок. — Только почему бы ей было не одолжить тебе чемодан? — С невероятной скоростью, словно отбрасывая ядовитую змею, она сунула платье в альков за занавеску. У нее за спиной школьницы обменялись удивленными взглядами.

В это время, ни о чем не думая, Элизабет-Энн медленно расстегнула пальто, представив на всеобщее обозрение длинное платье горничной с белым воротничком, манжетами и накрахмаленным фартучком. Она медленно опустилась в кресло, откинув голову назад и прикрыв глаза. Несмотря на шараду Шарлотт-Энн, как же все-таки хорошо оказаться дома. Может быть, она наконец сможет успокоиться.

Вдруг до нее донеслось оживленное перешептывание девочек.

Она открыла глаза. Подружки Шарлотт-Энн бурно что-то обсуждали, бросая на нее косые взгляды. Шарлотт-Энн стояла у двери, бледная и дрожащая.

Элизабет-Энн взглянула на дочь, удивленная ужасным выражением ее глаз.

— Шарлотт-Энн, что случилось? — озабоченно спросила она, пытаясь угадать, что же так поразило девочку.

Шарлотт-Энн отвернулась.

— Н-ничего, — жалобно пробормотала она.

Элизабет-Энн в смятении оглядела комнату. Напряжение ощущалось физически. Не понимая происходящего, она почувствовала, что Шарлотт-Энн только что изгнали из заветного кружка в ее же собственном доме. И в собственном доме Элизабет-Энн.

Явным лидером среди школьниц была привлекательная девочка с острым подбородком и глазами, как у лани. Она поднялась на ноги, показывая, что «совещание» окончено.

— Уже поздно, миссис Хейл, — запинаясь, сказала она, стараясь не встречаться с Элизабет-Энн взглядом. — Я знаю, мы собирались остаться на ночь… — И оглянулась на других, ища поддержки. Школьницы торжественно кивнули. — Но нам лучше сейчас пойти домой, миссис Хейл.

Элизабет-Энн выглядела удивленной. Она выпрямилась в кресле, опираясь руками на подлокотники.

— Но почему? — Она переводила взгляд с одной девочки на другую, но те отводили глаза. — Мне казалось, что вы хорошо проводите время.

— Мы… то есть я хочу сказать, я… не очень хорошо себя чувствую. Мы соберем вещи и найдем такси. Мы можем поехать ко мне домой.

Элизабет-Энн быстро взглянула на Шарлотт-Энн. Ту трясло, как в ознобе.

Пока девочки собирались, проснулась Людмила. Оглядывая всех круглыми глазами, она сонно спросила, раскатывая букву «р»:

— А который сейчас час? Уже утро?

Удаляющиеся шаги девочек еще слышались на лестнице, когда Шарлотт-Энн взорвалась.

— Я думала, что вот-вот умру, завопила она. — О Господи! Я никогда больше не смогу посмотреть им в лицо. Я и в школу-то не смогу вернуться.

Элизабет-Энн удивленно посмотрела на нее:

— А в чем, собственно, дело?

— Ты хочешь сказать, что не знаешь?

— Боюсь, я действительно не знаю, — спокойно ответила Элизабет-Энн.

Шарлотт-Энн повернулась к матери, ее глаза горели лютой ненавистью. Слезы текли по ее щекам, а губы сердечком скривились от боли.

— Только взгляни на себя, мама, — прошипела она. — Ты приходишь сюда и начинаешь демонстрировать свою униформу. Униформу горничной.

Элизабет-Энн изумленно посмотрела на себя. Она все еще была одета в форменное платье. После всего того, что произошло этим вечером, она и думать об этом забыла. А теперь Шарлотт-Энн считает, что мать нарочно так поступила.

— Разве ты не видишь? — воскликнула дочь. — Теперь они знают, что ты обыкновенная служанка. Вот почему вечеринка так закончилась и они не захотели иметь ничего общего со мной.

И девочка взглянула на мать с таким отвращением, какого Элизабет-Энн никогда не доводилось видеть.

— Дорогая, я вовсе не собиралась портить праздник. Поверь мне. У меня был ужасный вечер, и я просто…

— У тебя был ужасный вечер! — У Шарлотт-Энн на шее натянулись жилы. — Я ненавижу тебя!

— А тебе не кажется, что, если бы ты сказала им правду, вместо того чтобы накручивать всю эту ложь, они бы не возражали? — спокойно сказала Элизабет-Энн.

— А у тебя, мама, конечно, на все готов ответ, да? Ну так и я тебе отвечу. — Шарлотт-Энн топнула ногой. — Я ненавижу тебя, мама! Я тебя ненавижу!

Элизабет-Энн побледнела и не могла шевельнуться. Она не могла поверить своим ушам. Может быть, она и была неосторожна от переутомления, но реакция Шарлотт-Энн выходила за всякие рамки.

— Успокойся, пожалуйста, дорогая. Я уверена, мы сможем все обсудить и…

— Я не собираюсь больше никогда с тобой разговаривать, — всхлипнула дочь. — Никогда, пока я жива.

Она закрыла лицо руками, вбежала в ванную комнату и с такой силой хлопнула дверью, что задрожали стены.

Элизабет-Энн смотрела ей вслед. Голова у нее кружилась.

Людмила подождала немного, потом поднялась на ноги.

— Мне кажется, — медленно заговорила она, спросонья ее акцент стал еще сильнее, — нам следует спуститься ко мне и дать ей время прийти в себя. — Ее глаза озорно блеснули. — Хоть у нас сейчас и сухой закон, но у меня есть несколько бутылочек отличного бордо тысяча девятьсот девятого года. Пойдемте. — Людмила взяла Элизабет-Энн под руку. — Я думаю, что нам обеим полезно выпить по рюмочке. Я права?



Элизабет-Энн еще раз посмотрела на вино, поиграв бокалом. Густой рубиново-красный напиток завораживающе переливался в хрустальных гранях.

— В чем дело? Вы пьете вино или ждете, пока оно настоится? — проворчала Людмила. — Это происходит в бутылках.

Элизабет-Энн с извиняющейся улыбкой отпила глоток. Вино было мягким, ароматным и удивительно крепким. Она почувствовала, как уходит напряжение.

— Так-то лучше, — заметила хозяйка. — Итак, что мы имеем? Девочки быстренько сбежали, а Шарлотт-Энн на вас сердится. И вы потеряли работу. — Она поджала губы и покачала головой. — Хороший выдался денек, ничего не скажешь.

— Это можно повторять снова и снова. Но что же мне делать? — еле слышно спросила Элизабет-Энн. Даже болонки, казалось, чувствовали мрачное настроение женщин и не подавали голоса. — Я пошла работать в первый же попавшийся отель только для того, чтобы посмотреть изнутри, как руководят большой гостиницей. — Лицо ее болезненно скривилось. — Но теперь с этим покончено.

Людмила осуждающе взглянула на свою собеседницу.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше? — резко спросила она. — Я бы вас предупредила. Вы никогда не сможете узнать, что такое гостиничный бизнес, если будете всего лишь горничной. Если вы хотите этим заниматься, то вам нужны деньги. И все. Вы просто покупаете отель и нанимаете помощников. Это так просто. — Людмила закурила одну из своих резких сигарет и скрылась в окутавшем ее ядовитом облаке дыма.

— Деньги! — Элизабет-Энн протестующе хмыкнула. — Это единственное, чего никогда не бывает достаточно.

— Но вы говорили, что у вас есть сбережения. — Людмила искоса взглянула на нее сквозь пелену дыма. — И много их у вас?

— Много? — без всякого выражения переспросила Элизабет-Энн. — Это зависит от того, что вы имеете в виду. Для одних это много, для других мало. Но для того, чтобы купить отель? — Она горько рассмеялась.

— Это не имеет значения. Если вы очень чего-либо хотите, вы это получите.

— Все не так просто, и вы сами об этом знаете. Вы все время жалуетесь, что вам не хватает денег.

Людмила раздраженно махнула сигаретой:

— Хватает! Что значит хватает? Я-то слишком стара, чтобы пускаться в азартные предприятия. Если бы я была помоложе… — В ее серых глазах засветился хитрый огонек, и она слабо улыбнулась. — Когда я была помоложе, я все время рисковала. Я стала содержанкой, а это рискованное предприятие. Я судилась здесь из-за денег моего любовника, что еще опаснее. Но если бы мне немного денег и ваши годы…

— То что было бы? — подзадорила ее Элизабет-Энн, боясь показать свой растущий интерес.

— Вы говорили мне, что каждую неделю получаете доход от… от…

— От мотеля.

— Отлично. Можно ли на это жить, оплачивать счета?

Элизабет-Энн утвердительно кивнула.

— Значит, то, что лежит в банке, это, как вы говорите, лишние деньги?

— Нет, — поправила ее собеседница, — это то, на что мы можем рассчитывать при непредвиденных обстоятельствах.

— Сколько у вас на счете? Это не просто любопытство, вы понимаете. Надо знать, достаточно ли этой суммы.

Элизабет-Энн заколебалась. Деньги, лежащие на ее счету, неприкосновенны. О них не следовало объявлять даже друзьям.

— Пожалуйста, я только хочу помочь, — поторопила ее Людмила с мягкой настойчивостью. Она пересела поближе к краю сиденья и, взяв женщину за руку, успокаивающе улыбнулась. — Мне не важна точная цифра. Хотя бы приблизительно, сотня это долларов или тысячи долларов, чтобы знать, могут ли эти деньги работать. Понимаете?

— Да, я думаю, да. — Элизабет-Энн высвободила руки и задумчиво пригубила вино. — Не вижу причин, чтобы скрывать это от вас. — Она сделала паузу. — У меня около тридцати тысяч.

— Тридцать тысяч! Господи, да чего же вам беспокоиться? — Стареющее, поблекшее лицо Людмилы порозовело и засветилось от удовольствия. — Этого достаточно.

— Для покупки отеля? — Элизабет-Энн покачала головой. — Нет, для этого мне нужны сотни тысяч.

Людмила увещевающе погрозила ей пальцем.

— Нет, — многозначительно сказала она, — если вы попытаете счастья.

— Я как-то не уверена, что мне нравятся ваши слова, — медленно проговорила Элизабет-Энн. — Мне никогда не нравилось рисковать, особенно моими деньгами. Я не игрок по натуре.

— Вы говорили, что построили мотель и вели дела, не так ли?

Элизабет-Энн кивнула.

— А если купить гостиницу, то это риск, да? — пристально посмотрела на нее Людмила.

— Ну что же, я полагаю, что можно сказать и так.

— Отлично. — Людмила с удовлетворением откинулась на спинку и выпустила облако дыма. — Прежде всего вам надо поменять банк. Нам поможет один человек из «Восточного манхэттенского сберегательного банка». Его зовут Владимир Никольский. Мы познакомились давно, еще в России. Он единственный белоэмигрант, с которым я вижусь. Владимир знает, с кем вам надо посоветоваться, чтобы заработать деньги. Для этого есть специалисты. Но прежде всего… — Она долго задумчиво смотрела на Элизабет-Энн. Накрашенный ноготок касался губ, выразительные серые глаза осматривали подругу с головы до ног. — Гмм… — пробормотала она, словно самой себе, — да, пожалуй…

Молодая женщина ответила ей насмешливым взглядом.

— Что это вы на меня так смотрите?

— Потому что важнее всего произвести впечатление, — терпеливо, будто ребенку, объяснила Людмила. — Можно выглядеть преуспевающей до того, как вы ею станете. Поэтому прежде всего мы займемся вами. Все.

— Займемся мной?

Людмила быстро кивнула, раздавила сигарету в чаше, служившей ей пепельницей, и прищурилась.

— Да, мы займемся вами, — провозгласила она таким тоном, что молодая женщина поняла: спорить бесполезно. У Людмилы уже созрел план.

7

Глаза Лестера Лоттомэна, помощника управляющего «Восточным манхэттенским сберегательным банком», задумчиво поджавшего губы, проглядывали нагромождение цифр, отражающих по минутам колебания активов банка. Через мгновение он снял очки в серебряной оправе, потер уставшие глаза и отодвинул гроссбух в сторону. Когда-то давно подведение баланса, проверка и перепроверка бесконечных чисел вознаграждали его немыслимое терпение пьянящим трепетом свершений. Тогда он находил любую пропущенную ошибку, ибо Лоттомэн обладал долготерпением охотника. Но эти времена миновали. Цифры превратились в бессмысленные иероглифы и наводили на него смертельную скуку.

— Мистер Лоттомэн!

Резкий голос испугал его, Лоттомэн вздрогнул и посмотрел на приближающегося к нему мистера Никольского, управляющего банка.

— Мистер Лоттомэн, это миссис Элизабет-Энн Хейл, — произнес Владимир Никольский, указывая на стоящую с ним рядом женщину. — Я надеюсь, что вы уделите ей максимум внимания и окажете необходимую помощь.

Мистер Лоттомэн кивнул, посмотрел на Элизабет-Энн и чуть приподнялся в кресле.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласил он, жестом указывая на кресло по другую сторону стола.

Миссис Хейл не торопясь села.