Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Джудит Гулд

Рапсодия

О тихой красоте травы, о пышной прелести цветка Не станем горевать, Они в нас не пробудят жалость, Лишь силы нам дадут вовек не забывать О том, что позади осталось. Уильям Вордсворт. «Ода: напоминание о бессмертии»
Пролог

Брайтон-Бич, Бруклин

Пар поднимался густыми клубами, не позволяя ничего разглядеть уже на расстоянии нескольких шагов. Люди, двигавшиеся в густом удушливом тумане, казались едва различимыми призраками. Жара становилась невыносимой — как и полагалось, — выжимая пот из человеческих тел, распростертых на сиденьях из белых керамических плиток. Сиденья располагались ярусами почти до потолка. Время от времени раздавалось зловещее шипение — это камни обдавали кипятком, от чего от них поднимались новые клубы пара. Где-то слышались приглушенные голоса. Время от времени открывалась дверь, впуская новых невидимых посетителей или выпуская таких же невидимок наружу.

Наверное, примерно так чувствуешь себя в аду, подумал молодой человек. Он терпеть не мог этот пар, этот пот на своем теле, этот горячий влажный воздух, который приходилось заглатывать в легкие, это промокшее, пропитанное потом полотенце, эти скользкие потрескавшиеся плитки — при мысли о том, сколько на них скопилось микробов, у него мурашки пробегали по коже.

Из тумана показалась огромная мужская фигура. Человек сел рядом. Высокий, широкоплечий, мускулистый под слоями жира. Он обернул полотенце вокруг талии и заговорил громким шепотом без всяких предисловий. Оба смотрели в туман, прямо перед собой, делая вид, что не знают друг друга.

— Работу получил?

— Да.

Пожилой человек хмыкнул, поправил на себе полотенце. Молодой ждал продолжения, однако его сосед смотрел куда-то вдаль, в туман, словно собеседника и не существовало. Внезапно раздалось громкое шипение кипятка. Молодой человек вздрогнул.

— Нервничаешь?

— Нет-нет.

Пожилой обеими руками, похожими на когтистые звериные лапы, убрал мокрые потные волосы с лица. Смертоносные лапы, подумал молодой человек.

— Нервничать совершенно нечего. Просто делай свое дело. Раз в неделю звони по тому номеру, который я дал тебе в прошлый раз. По субботам после девяти вечера.

— А что, если я не смогу? Что, если…

— Никаких «если».

Пожилой поднялся на ноги. Навис над молодым человеком как неандерталец — огромный, волосатый, зловещий. И глаза как у волка, подумал молодой. Как у волка на охоте.

— Никаких «если», — повторил тот.

Повернулся всем своим мощным телом и исчез в клубах пара.

Губы молодого человека презрительно изогнулись. Ему неудержимо захотелось сплюнуть на белые керамические плитки. Глупый безмозглый варвар! Как же он ненавидит этих пожилых русских с их менталитетом толпы! Хотя нет, в данном случае он не прав. Этого-то безмозглым не назовешь. У него под варварской внешностью скрывается недюжинный ум. Нельзя поддаваться чисто внешним впечатлениям. У этого волка острый ум и такие же острые инстинкты во всем, и в том, что касается бизнеса и… убийства.

Он сидел и терпеливо ждал, пока пройдет достаточно времени. Пусть старый волк вымоется под душем, оденется и уйдет из бани. Он с новой силой почувствовал, что ненавидит и это место, и старых русских, которые его так любят.

«Я не такой, как они», — подумал он. Нет, они с Мишей Левиным совсем другие. Они представляют собой совершенно новый класс русских эмигрантов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЕГОДНЯ

Глава 1

Вена, ноябрь 1998 года

Пронизывающий осенний ветер гулял по роскошным паркам и центральным улицам Вены. Казалось, будто ревнивые духи Моцарта, Шуберта и Штрауса вместе с ветром пытаются защитить свой город от нашествия современной музыки.

В Нью-Йорке сейчас полным ходом идет подготовка к празднованию Дня благодарения, вспомнил Миша Левин. Но это же Вена… старая Вена… жемчужина в короне Габсбургов, с ее помпезными дворцами и монументами времен Австро-Венгерской империи. Здесь сама мысль о таком празднестве кажется вульгарной.

Миша поднял воротник своего отлично скроенного черного кашемирового пальто, плотнее закутал шею шарфом из кашемира с шелком. Ветер взметнул гриву густых, иссиня-черных, слегка вьющихся волос, которые он всегда носил чуть длиннее, чем следовало бы. Высокий — шесть футов четыре дюйма, — с идеальными пропорциями фигуры и мускулистым телом человека, прекрасно питающегося и регулярно занимающегося физическими упражнениями, с огромными, влажными, блестящими темно-карими глазами, такими глубокими, что они казались почти черными в обрамлении длинных густых ресниц — «будуарные глаза», как их часто называли, — он производил неотразимое впечатление.

Сейчас он натянул черные кожаные перчатки, чтобы защитить от ветра свои длинные тонкие пальцы музыканта. Кому-нибудь, возможно, показалось бы, что он слишком уж боится холода. Но руки — это его главное достояние. Миша Левин в свои тридцать с небольшим лет считался одним из лучших пианистов среди исполнителей концертной классической музыки. Ему прочили карьеру Горовица или Рубинштейна. А благодаря его внешности кинозвезды на его концерты приходили не только те, кто обычно интересуется классической музыкой. Иногда его даже называли «рок-звездой» в мире классической музыки. На студиях звукозаписи его просто обожали за тот коммерческий успех, которым пользовались его диски.

Не спеша двигаясь по Бозендорферштрассе, Миша ловил на себе одобрительные взгляды прохожих. И было чем залюбоваться. Высокие скулы, крепкий подбородок с глубокой ямочкой посредине, большие чувственные губы. От него исходило впечатление какой-то агрессивной мужественности и властности. Некоторым из тех, кто мало его знал, он мог бы показаться даже надменным и высокомерным. Однако к этому примешивалось ощущение чего-то романтического, загадочного и опасного. Общее впечатление создавалось действительно неотразимое.

Миша неторопливо шел по улицам среди туристов и людей, спешащих за покупками. Наслаждался чистым морозным воздухом и красотой венской архитектуры после долгих часов, проведенных за изнурительными репетициями в Шеннбрунском дворце. Шофера с лимузином он отпустил. Решил, что прогуляется пешком до ленча с женой и агентом.

Взгляд его рассеянно скользил с фасада Венской оперы на отель «Захер», построенный в неоклассическом стиле. Внезапно он заметил знакомую фигуру, чуть впереди, на Каммерштрассе. Женщина неспешно рассматривала витрины. Высокая, стройная, с длинными волосами, такими же иссиня-черными, как и у него, с легкой мальчишеской походкой, которую не спутаешь ни с какой другой. Так же, как и эту ее манеру откидывать назад голову…

Не может быть! Миша резко остановился. Сердце бешено забилось. Кровь застучала в ушах. Да, это она! Миша ускорил шаг. Все тело пронизала дрожь, но не от холода. Он уже приблизился почти вплотную, когда она остановилась у очередной витрины. Черный в тонкую белую полоску костюм скроен по типу мужского, однако черные кожаные сапожки от Гуччи с острыми каблучками, несомненно, женские, так же как и тяжелая черная кожаная сумка через плечо. Там, наверное, фотоаппарат. Она никуда не ездит без фотоаппарата.

Миша стоял позади нее не дыша, не решаясь произнести ее имя. Она почти не изменилась со времени их последней встречи. Разве что выглядит теперь чуть взрослее, чуть женственнее… стала еще более прекрасной. На этих каблуках она, наверное, не меньше шести футов ростом. Стройная, слегка загорелая, как всегда. Вероятно, все так же занимается всевозможными физическими упражнениями на свежем воздухе. Высокий лоб, выдающиеся скулы, длинный прямой нос, полные, словно чуть припухшие губы — вся она такая же, какой он ее помнил. И эта лебединая шея, такая элегантная и такая хрупкая с виду. Он всегда говорил, что ей следовало бы позировать перед фотоаппаратом, а не снимать самой.

Миша сделал глубокий вдох.

— Сирина? — нерешительно произнес он своим глубоким баритоном.

Она вздрогнула. На мгновение словно окаменела, потом резко повернулась на каблуках. Несмотря на большие солнцезащитные очки, он теперь не сомневался в том, что это она.

Она смотрела на него, по-видимому, тоже онемев от изумления. Он видел это даже сквозь темные стекла очков. Постепенно ее накрашенные губы сложились в неуверенную, нервную улыбку, от которой все ее прекрасное лицо моментально расцвело.

— Майкл? — услышал он знакомый, чуть хрипловатый голос.

— Да… я Майкл.

— О Боже! Не могу поверить!

Ее голос выдавал неподдельное радостное возбуждение.

— Я тоже. Сколько лет мы не виделись?

— Пять, — ответила она, не задумавшись ни на секунду.

Пять бесконечно долгих, одиноких лет…

— Пять лет… — повторил Миша.

Не думая о том, что делает, он приблизился и протянул к ней руки. Несколько секунд она колебалась. Не следует так открыто выказывать безудержную радость, охватившую ее. Обычно она умела держать себя в руках при любой ситуации. Но сейчас все смешалось в голове и в душе, противоречивые мысли и чувства обуревали ее. И вообще, какого черта! Она оказалась в его объятиях. Крепко сжала его своими длинными изящными руками. Он поцеловал ее в обе щеки по европейскому обычаю. Она ответила тем же. Внезапно она почувствовала себя так, словно они никогда не расставались.

Люди обходили их стороной. «Мы, наверное, выглядим как двое старых друзей, встретившихся после долгой разлуки», — подумала она. Хотя на самом деле…

Миша крепче прижал Сирину к себе, возбужденный знакомым ощущением ее тела, ее таким знакомым экзотическим запахом. Смесь мускуса и цитрусовых… Восток, загадочный и неповторимый.

Они оторвались друг от друга. Однако он так и не смог отпустить ее руки. Окинул ее жадным взглядом с головы до ног.

— Ты чудесно выглядишь. Еще красивее, чем всегда, если это вообще возможно. Известность тебе идет.

Сирина рассмеялась.

— Спасибо, Майкл. Ты тоже стал еще красивее. — Она сняла солнечные очки, указала ими назад, на стену здания. — Ты даже красивее, чем на тех портретах.

Миша тоже взглянул на черно-белые фотографии на афишах благотворительного концерта в пользу Организации Объединенных Наций. Увлеченный Сириной, он их даже не заметил.

— Ты в самом деле так думаешь? Эти фотографии всегда выглядят так драматично, правда? — Он рассмеялся. — Впрочем, тебе это должно быть известно лучше, чем кому-либо другому.

— Это хорошие фотографии. Хорошая работа.

— Из твоих уст это действительно комплимент.

— Да. И хорошо, что он сделал такую хорошую работу, потому что ими обклеена вся Вена.

— В таком случае ты не могла не знать о том, что я здесь.

Сирина не отвела взгляд. Ее карие глаза излучали все ту же энергию и страсть к жизни, которые всегда так привлекали его.

— Да, Майкл, я знала, что ты здесь.

Ему неудержимо захотелось спросить, не собиралась ли она как-нибудь связаться с ним, пока он в Вене. Однако он почувствовал, что не готов услышать возможный разочаровывающий ответ.

— А что тебя привело в Вену? — задал он совсем другой вопрос.

— Я делаю материал о некоторых вновь избранных политических лидерах в Центральной и Восточной Европе. Они все съехались сюда на конференцию — чехи, сербы и прочие. Своего рода ярмарка тщеславия.

— Это, наверное, очень интересно.

— И может стать еще интереснее, если между ними начнется старая добрая драка. Вот тогда я смогу сделать по-настоящему интересные снимки.

— Я вижу, ты мало изменилась. — Он взглянул ей в глаза. — Но путь ты проделала немалый.

— И да и нет. — Она пожала плечами.

— Что ты имеешь в виду?

— Я… я не знаю… Не имеет значения.

Миша взглянул на свои наручные часы. «Ролекс Ойстер». Подарок от фирмы за участие в их рекламе.

— У тебя найдется время выпить чашку кофе?

Сирина покачала головой:

— К сожалению, нет. Я должна бежать. У меня ленч с Корал. Надо обсудить кое-какие дела.

— Как поживает Корал?

— Ну, ты же ее знаешь. Она такая же, как всегда. — Сирина рассмеялась. — Мать, отец, сестра, брат, тюремщик, ну и агент, конечно. Просто одолела меня своим вниманием. — Она немного помолчала. — А как твоя семья?

— Очень хорошо, — произнес он без всякого выражения.

Ей показалось, будто что-то промелькнуло в его глазах. Сожаление, сомнение, печаль? Может быть, он несчастлив?

Миша пристально смотрел на нее.

— Ты… ты еще пробудешь здесь какое-то время?

— Дня два, не больше. Потом лечу обратно в Нью-Йорк.

— Не возражаешь, если я тебе позвоню?

Его темно-карие глаза смотрели с мольбой. Он вовсе не хотел давить на нее, но и отпустить вот так, даже не попытавшись увидеться снова, тоже не мог. Тем более что ей, возможно, тоже этого хочется.

Она долго молча смотрела на него. Эти золотисто-карие глаза с зелеными и голубоватыми искорками гипнотизировали его, так же как и раньше.

— Мне бы очень этого хотелось, Майкл, — проговорила она наконец.

Его захлестнула острая радость. Он знал, что теперь все оставшееся время будет жить в ожидании встречи.

Сирина снова надела темные очки.

— Я остановилась в отеле «Венгерский король», на Шулерштрассе. — Она произнесла это демонстративно небрежным тоном. — Буду свободна сегодня поздно вечером и завтра во второй половине дня.

Господи, что это она делает?! Совсем рассудок потеряла! Для чего ей снова встречаться с этим человеком?..

— Я позвоню сегодня вечером, хорошо?

— Да… Пока, Майкл.

Она откинула голову, повернулась на каблуках и пошла прочь, не переставая думать о том, что, конечно же, она сошла с ума. Ну и пусть! Все равно. Она хочет его видеть! Она должна снова его увидеть!

— До свидания, Сирина, — прошептал он.

Долго стоял на месте, глядя ей вслед. Из груди его вырвался протяжный вздох. Он уже по ней тоскует. После стольких лет разлуки эта короткая встреча оставила внутри зияющую пустоту… какой-то неутолимый физический голод, пугающий… и неотвратимый.

Глава 2

— Сплошная подделка, — произнес Эммануил Цигельман. — Вся Рингштрассе построена уже в прошлом веке. Это все неоренессанс, необарокко, неоготика, нео… что там может быть еще? А на самом деле все сплошь бетон. Подделка под старину.

— Ты, наверное, шутишь, Манни! — Безукоризненно наманикюренными пальчиками Вера Левина откинула белокурую прядь с лица, поддела вилкой кусочек суфле. — Этого не может быть.

— Но это правда. Здание парламента, ратуша, оперный театр, фондовая биржа и многое другое — все это только декорации для какой-то чудовищной оперетты. Нет, конечно, Вена — древний город, я этого не отрицаю. Но Рингштрассе! Чистейший девятнадцатый век, причем все выстроено одним махом.

Вера сделала глоток вина. Взглянула на мужа. Однако Миша, устремивший взор на один из гобеленов, по-видимому, пребывал в каком-то своем мире.

— Может быть, и так, Манни. И все же я, например, рада, что построили Рингштрассе, пусть и из бетона. Она составляет неотъемлемую часть венского чуда.

Манни откусил «Калбсбрукен Меттерних» — знаменитое фирменное блюдо из телятины — и теперь задумчиво жевал.

— И все же это подделка. У Вены тоже есть свои теневые стороны, Вера. Не забывай, что именно здесь родина меланхоличного доктора Фрейда. Не говоря уже о печально известном господине Гитлере, у которого, кстати сказать, здесь немало последователей. — Он снял очки в черепаховой оправе, вынул из кармана безукоризненно чистый носовой платок и начал тщательно протирать стекла. — А как насчет господина Курта Вальдхайма? Так что, как видишь, Вена славится не только музыкантами и непревзойденными кондитерскими изделиями.

— Да будет тебе, Манни! Уймись хоть ненадолго. И вообще, не пора ли тебе заняться новыми костюмами? Говорят, «Кофхорсес» сейчас не уступает Парижу.

Манни, который всегда носил лишь самую лучшую одежду, сшитую на заказ, поправил свой шелковый галстук.

— Что бы там кто ни говорил, я лично буду одеваться только от Хантсманна.

— Ты безнадежный англофил… и сноб к тому же.

Вера улыбнулась. Он действительно ужасный сноб, этот Манни. Но в нем есть и многое другое, что остается для нее загадкой. Даже теперь, после стольких лет знакомства, он, так же как и Саша, его сотрудник, оставшийся в Нью-Йорке, представляет для нее неразгаданную тайну.

Она снова кинула взгляд на Мишу. Он все так же смотрел куда-то в пространство и, по-видимому, не слышал ни слова из того, что они говорили.

— Миша… Ты что, нервничаешь перед концертом, мой дорогой?

Он с улыбкой обернулся к ней:

— Нет-нет. Я просто думал о… В общем, не важно. Не имеет значения.

Не имеет значения… Он даже самому себе не решался признаться, что не может думать ни о чем, кроме встречи с Сириной Гиббонс. Все так, как будто они никогда не расставались, как будто они все те же страстные любовники, какими были восемь лет назад. Восемь бесконечно долгих лет…

— Ты почти не прикоснулся к еде. Съел всего две ложки этого восхитительного супа из омаров. К закускам даже не притронулся. Надеюсь, ты не…

— Ты же знаешь, перед концертом я никогда много не ем. Поем вечером, после выступления.

— Ну хорошо.

Вера улыбнулась мужу и решила оставить его в покое.

Вера Левина обладала редкостной элегантной — некоторые сказали бы «ледяной» — красотой, которая многих заставляла забывать о том, что она обладает еще и острым, тонким, восприимчивым умом, сослужившим ей хорошую службу в браке с Мишей. Она искоса кинула на него осторожный взгляд и увидела, что он снова устремил глаза в пространство. Что там привлекло его внимание? Может быть, изысканное сооружение из цветов? Или старинные ковры? А может, гипсовые скульптуры венгерских офицеров, основавших этот ресторан в конце Второй мировой войны? Нет, вряд ли. Он погружен в какие-то свои мысли. Любопытно… Очень любопытно. Вера почувствовала, что он гораздо более рассеян, чем обычно перед концертом. И то, что он сказал насчет еды, ее тоже не удовлетворило. Миша что-то скрывает… Она понимала, что сейчас его лучше оставить в покое. Выходя за него замуж, она знала, что единственная его возлюбленная — это музыка. Однако она оказалась требовательной любовницей, отнимающей гораздо больше времени, чем Вера могла себе представить. Постепенно Вера с этим смирилась. Вот если бы у него появилась настоящая любовница, из плоти и крови… Но не стоит предвосхищать события. Если это случится, вот тогда и подумаем. Она напомнила себе обо всех тех многочисленных преимуществах, которые принес ей брак со всемирно известным пианистом, не только в материальном смысле, но и во многих других. Вера с удовольствием вращалась в изысканных, космополитических артистических кругах, куда попала только благодаря мужу.

Манни, с интересом наблюдавший за своим самым важным клиентом, сделал глоток вина, поставил бокал, коснулся Мишиной руки:

— Как тебе понравились афиши?

— Что? А… нормальные афиши. Хотя, честно говоря, я не понимаю, для чего они нужны. Все билеты распродали в один момент, за два дня до того, как появились афиши.

— Их повесили как знак уважения к тебе. И я считаю, что ты заслужил эту любезность. Ты ведь даешь концерт за свой счет.

— Я просто считаю эту цель стоящей.

— Ты заработаешь для них кучу денег.

— Билеты шли по тысяче долларов, — вставила Вера.

— Лучшей рекламы не придумаешь… и не купишь.

— Ты прав, — рассеянно ответил Миша. — Надеюсь, они не пожалеют, что потратили такие деньги.

— Насчет этого можешь не волноваться, — успокоила его преданная Вера. — Ты еще никогда не разочаровывал публику.

— Ага! — воскликнул Манни, потирая пухлые руки. — Кажется, к нам идет официант, взять заказ на десерты.

— Манни! — Вера кинула на него осуждающий взгляд. — Иногда ты ведешь себя просто неприлично.

— Я столько слышал об их сладких блюдах!

Подошел официант. Вежливо спросил, как им понравилась еда. Все трое дружно выразили одобрение. В этот момент официант заметил Мишину тарелку. На лице его появилось встревоженное выражение.

— Месье Левин, вам не понравилась цесарка?

— Я уверен, что она превосходна. Пожалуйста, так и передайте шефу. Я просто не могу много есть перед концертом.

Официант явно почувствовал облегчение.

— Возможно, вы зайдете к нам еще раз и отведаете наши блюда.

— Непременно. — Миша обернулся к Вере: — Ты будешь заказывать что-нибудь на десерт, дорогая?

— М-м-м… Ну, может быть, только попробовать. — Вера подняла глаза на официанта. — Будьте добры: сырный крем с шоколадным соусом.

— Манни, — позвал Миша. — А тебя, наверное, и спрашивать не стоит.

Тот рассмеялся:

— Конечно, нет. Мне, пожалуйста, то же самое, что и миссис Левин.

— И всем кофе, — добавил Миша.

— А вы разве не будете заказывать десерт, месье?

— Нет, спасибо.

«Поскорее бы выбраться отсюда», — подумал Миша.

За кофе и десертами беседовали об австрийском министре культуры и его усилиях вернуть произведения искусства, захваченные нацистами у евреев во время Второй мировой войны. Австрийские музеи, включая Бельведер и Музей истории искусств, ломились от сокровищ, до войны принадлежавших еврейским семьям.

— Это просто невероятно, — произнесла Вера. — В Париже на демонстрации мод я познакомилась с одним из французских Ротшильдов, который рассказал, что у его австрийских родственников отобрали множество бесценных полотен. И очень ценную мебель, и много всего остального. Баронессе Ротшильд придется ехать в Вену на выставку, для того чтобы посмотреть на свои собственные вещи.

— Да, это просто отвратительно, — поддержал ее Манни. — С этим давно пора что-то делать. Правительство полвека выжидало, прежде чем начать осуществлять хотя бы какое-то подобие реституции. Я знаю, что и Ротшильды, и многие другие неоднократно пытались вернуть свои ценности, но правительство делало вид, будто ничего не знает.

Миша прикрыл рот рукой, подавляя зевок.

— Прошу прощения. Не подумайте только, что это из-за темы разговора или вашей компании.

Вера смотрела на мужа с любящей улыбкой.

— Может быть, хочешь вернуться в отель и подремать перед концертом?

Он ответил ей такой же улыбкой:

— Да, это хорошая мысль.

Главное — остаться в одиночестве. Думать о Сирине без помех.

Манни аккуратно сложил льняную салфетку. Положил рядом со своей тарелкой.

— Да, старина, это именно то, что тебе сейчас нужно. Хорошенько выспаться, прежде чем ошеломить их сегодня вечером.

Через несколько минут все трое вышли из ресторана и сели на роскошное кожаное заднее сиденье «мерседеса», который плавно и бесшумно покатил к шикарному загородному отелю «Палас-Шварценберг». Вера, закутанная в соболя медового цвета, Манни в идеально скроенном английском пальто и туфлях ручной работы от «Лобб», и Миша, погруженный в тайные мысли о Сирине Гиббонс.

Глава 3

Корал Рэндолф, обычно являвшая собой образец выдержки и безукоризненной утонченности, с громким звоном уронила вилку на тарелку из тончайшего фарфора, не обратив внимания на устремленные на нее взгляды людей за соседними столиками. Она была слишком уверена в себе, чтобы обращать внимание на взгляды окружающих. Они сидели за ленчем в «Штайререк», считавшемся лучшим рестораном в Австрии. Глаза Корал, цвета колумбийских изумрудов, сузились в щелочки, тонкие наведенные брови вскинулись.

— Я надеюсь, ты послала этого сукина сына куда подальше?

Сирина, пожав плечами, отрезала кусочек сочной свинины «Вильдшвайн». Помолчала, прежде чем ответить своему грозному агенту, чьи щеки раскраснелись от прилива адреналина в крови. Боевая раскраска, с которой не сравнится никакая косметика. Сирина ожидала чего-то в этом роде. Корал должна среагировать, как львица, кидающаяся на защиту своего детеныша. Однако она просто не смогла сдержаться, чтобы не сообщить потрясающую новость о неожиданной встрече с Майклом.

— Честно говоря, я вела себя на редкость вежливо и даже сердечно. То есть я хочу сказать… да, черт возьми, Корал, прошло столько лет! Я решила не ворошить прошлое. Ты же по собственному опыту знаешь, что враждебность и обида, если их копить внутри, могут съесть человека заживо. Вся эта отрицательная энергия, бьющаяся внутри как смертельный заряд… Вот я и подумала…

— Нет, ты ни о чем не подумала! Если бы ты подумала головой, ты либо послала бы его, либо просто повернулась бы и ушла. И нечего тут болтать всякую новомодную психиатрическую чушь! Я и слушать об этом не хочу!

Корал вся кипела. Даже не притронулась к салату, который заказывала всегда, в любом ресторане. Не обратила внимания на свеклу и картофель — типичные блюда австрийской кухни. Ее всезнающие изумрудные глаза горели враждебностью, но не по отношению к Сирине, лучшему из ее фотографов.

Сирина сделала глоток вина. Призналась самой себе в том, что испытывает некоторое садистское удовольствие, наблюдая за реакцией Корал. При всей любви к Корал время от времени ей нравилось помучить своего неумолимого агента. Она окинула Корал быстрым взглядом. Что за странное сочетание — агент-воин-мать!.. Сирина уже не в первый раз задумывалась об этом.

Сорокапятилетняя Корал, с модной, изысканно худощавой фигурой, выглядела словно вне возраста под густым слоем макияжа и тщательно подобранной одеждой. Работу известных специалистов по подтяжке лица никто не смог бы распознать. Корал хранила это в строжайшей тайне. Она вся, казалось, состояла из одних углов, ни грамма жира. Волосы, судя по всему, крашеные, она всегда носила «под пажа». Они лежали на голове черным лакированным шлемом. Эта прическа, нисколько не изменившаяся с тех пор, как Корал начала свою деятельность молоденькой дебютанткой, служила одним из ее опознавательных знаков. Сирина знала, что для поддержания волос в таком совершенстве Корал два раза в неделю посещает парикмахерскую. Один раз — подравнивать волосы, второй раз — подкрашивать. Каждую неделю. Этот черный шлем создавал поразительный контраст с рисовой пудрой цвета белой слоновой кости, которой она покрывала лицо и шею. Картину дополняли несколько выдающийся, крючковатый нос и тонкие губы под слоем багрово-красной помады, больше напоминавшей засохшую кровь. Корал носила первоклассную одежду строгого покроя, как, например, сегодняшний черный костюм от Джилл Сэндер, а ее коллекция украшений, хотя и не слишком большая, содержала лишь подлинные драгоценности, причем самого лучшего качества. Она регулярно посещала аукционы драгоценностей «Сотбис» и «Кристи».

Итак, Корал Рэндолф, можно сказать, представляла собой современный типаж с Манхэттена и наилучшую рекламу изысканной модной одежды. Но не только. За этим фасадом рафинированной городской особы скрывалась женщина с инстинктами и энергией уличной девчонки в сочетании с острым умом и точной деловой хваткой. Невзирая на воспитание, полученное в интернатах для избранных и первоклассных колледжах Европы и Соединенных Штатов, никто никогда не мог бы назвать Корал Рэндолф слишком уж утонченной, избалованной или застенчивой. Нет, больше всего она любила хорошую драку и в делах всегда шла напролом. Выбирая для себя карьеру, она пришла к выводу, что благодаря своей любви к фотографии и способности молниеносно распознавать таланты должна стать удачливым — а возможно, даже великим — агентом для фотографов и фоторепортеров. За многие годы она создала себе клиентуру из выдающихся мастеров. Для тех, кто оставался ей верен, она добывала лучшие, высокооплачиваемые заказы. С Корал Рэндолф торговаться никто не любил.

Она была к тому же лесбиянкой, известной в соответствующих кругах под именем Рэнди — от Рэндолф, — и много лет жила со знаменитым агентом по отбору актеров на роли — Брэндэйс Сэрджинт, или Брэнди в их обществе. Они не являлись лесбиянками по политическим убеждениям или воинствующими лесбиянками. Малознакомые, не слишком внимательные люди, возможно, и не заподозрили бы у них никаких отклонений, настолько элегантно они обе выглядели. В высших кругах общества их не только принимали с радостью, но и относились к обеим с величайшим уважением.

Рэнди и Брэнди… Слава Богу, что они обе на ее стороне, подумала Сирина.

Корал, кажется, немного успокоилась.

— Послушай, Сирина, ты ведь знаешь, я думаю только о твоем благополучии. Поэтому если я говорю, что ты не должна видеться с Майклом, это значит, что ты не должна с ним видеться.

Сирина ничего не ответила. Взгляд ее блуждал по ресторанному залу.

— Ты, как всегда, меня не слушаешь. А это очень серьезно.

Она сделала глоток минеральной воды. Откашлялась.

— Иногда мне кажется, нам бы сейчас очень не помешала хорошая, старомодная война, чтобы ты могла вдоволь поснимать. Жаль, что ты не поехала во Вьетнам. Это было бы как раз для тебя. Ты постоянно нарываешься на неприятности, как будто их ищешь.

Сирина поставила бокал, промокнула губы салфеткой.

— Корал, я не хочу это обсуждать. Сколько раз я должна тебе повторять, что Майкл Левин — это прошлое?! Господи, прошло восемь лет! Все кончено. Финита. Капут! Тебе не о чем волноваться.

Корал внимательно разглядывала сидевшую напротив женщину. Такая красавица, такая талантливая, такая сильная во многом! И в то же время порой такая слабая, такая ранимая, такая доверчивая! В особенности с мужчинами.

Корал снова откашлялась.

— Обещаю, Сирина, что больше не буду об этом говорить. — Она перегнулась через стол, погладила Сирину по руке. — Но только, пожалуйста… пожалуйста, прошу тебя, умоляю тебя, не позволяй этому человеку играть с тобой, как в прошлый раз. Я действительно боюсь, что он может причинить тебе много горя. Он злодей, Сирина. — Она многозначительно подняла брови, глядя Сирине в глаза. — Ты знаешь, я ведь не часто употребляю это слово. Чего только я не наслышалась об этом человеке! Какой только вред он не причинил другим женщинам! Я считаю его очень опасным. Ты ни на минуту не должна забывать, что Левин ищет только одного и главное его оружие находится у него между ногами.

До сих пор Сирина внимательно слушала. Однако тут она не смогла удержаться от смеха.

— Корал! Прошу тебя! Не все мужчины такие.

— Не вижу ничего смешного. Майкл Левин как раз такой. И кроме того, не забывай, что он теперь женатый человек. Существует Вера Левин. Судя по тому, что я слышала, она опасная женщина. Нет, выглядит она, должно быть, вполне прилично и, наверное, состоит во множестве благотворительных комитетов. Но не забывай о том, что она жена и мать. И кстати, очень упорно и настойчиво взбирается наверх. Не думаю, что тебе захочется скрестить с ней шпаги.

Сирина со стуком поставила бокал на стол. Глаза ее сверкнули.

— Корал, ради всего святого! Я не собираюсь вступать с ним в связь. Господи, да я просто случайно встретила этого человека на улице! И хватит об этом!

Корал протянула длинную тонкую руку с большой, идеальной формы жемчужиной в золоте на пальце — одним из ее лучших украшений.

— Я закончила. Больше ни слова не скажу.

— Обещаешь?

— Слово чести. Ну хорошо, у тебя все готово для съемок?

— Да, все подготовлено. Джейсон и Беннет позаботятся о деталях.

— Как тебе эти ребята?

— Прекрасно. Они как губки. Моментально впитывают все, что видят и слышат.

— Очень хорошо. Таких ассистентов сейчас нелегко найти.

— И вообще все оказались гораздо более сговорчивыми, чем я ожидала. Так что должно получиться прекрасно.

— Ты наверняка очаровала этих европейских политиков, как обычно.

— Можно сказать и так. Немного польстила их самолюбию, чтобы стали сговорчивее. Большого вреда в этом нет.

— Я порой удивляюсь, как тебе это удается. Они мне кажутся такими… серыми, такими скучными. И костюмы плохо сшиты, и волосы плохо подстрижены.

— Вот поэтому с ними легче иметь дело.

— Ну и слава Богу.

Корал откинулась на спинку стула. Сирина взглянула сначала на агента, потом на ее тарелку.

— Почему ты не ешь? Тебе не нравится салат?

— Нет, — поморщилась Корал. — Он не в моем вкусе.

— А по-моему, здесь прекрасно готовят. Эта гусиная печенка «Штайререк»… — Она погладила себя по животу, подняла глаза к небу. — А клецки с икрой! Нет, все просто замечательно. — Она заметила взгляд Корал. — В чем дело?

— Как ты можешь так относиться к своей фигуре?! И к своему организму?! Поглощать столько жирной пищи! Меня от этого просто тошнит. Я знаю, ты много работаешь, и все же… по-моему, это слишком обильная еда.

Сирина несколько секунд смотрела ей в глаза.

— Ты знаешь, что я далеко не всегда так ем. Большей частью я на строгой фруктово-овощной диете. А сегодня я решила доставить себе удовольствие.

— Допустим. Но лучше бы ты доставила себе удовольствие чем-нибудь более полезным.

— Оставь, Корал.

— Хорошо. Хочешь пойти посмотреть достопримечательности? Или, может быть, походить по магазинам? Здесь есть что посмотреть.

— Мне надо еще поработать с освещением. При всем моем доверии к Беннету и Джейсону я хочу сама убедиться, что никаких накладок не будет.

— А вечером? Хочешь пойти пообедать или, может быть, куда-нибудь в клуб?

Сирина потянулась:

— Не хочу засиживаться допоздна. Наверное, это после перелета. Я, пожалуй, лягу сегодня пораньше спать.

Она должна быть у себя в номере на тот случай, если Майкл позвонит. Она просто не может пропустить его звонок!

— Хорошо. Может, встретимся завтра за ленчем? Завтра вечером я должна быть в Париже. У меня там назначено несколько встреч. — Корал открыла золотую пудреницу. Положила на лицо еще призрачно белой рисовой пудры. Подняла глаза на Сирину. — Я очень надеюсь, что ты не собираешься сидеть дома и ждать звонка одного злодея пианиста.

Сирина подняла глаза к потолку, но ничего не ответила. Корал достала губную помаду, подкрасила губы багрово-красной «засохшей кровью». Бросила пудреницу и помаду в сумку из крокодиловой кожи. Снова взглянула на Сирину:

— Десерт будешь заказывать?

— А как же! Я должна попробовать их знаменитые сладкие блюда. Поживи и ты немного в свое удовольствие, Корал. Это же Вена. У них тут есть такое…

— Ни за что! Мой организм этого просто не выдержит.

— А как насчет кофе?

— Да, пожалуй. Без кофеина.

— По дороге в отель остановимся у кондитерской Демеля. Я хочу купить их знаменитых пирожных на вечер.

— Господи! Да тебе потом придется несколько дней принимать слабительное.

— Что же делать. Такой уж я человек. Ни в чем не знаю меры.

— Да, это верно. Либо объедаешься, либо голодаешь.

— Ты права.

Кажется, она слишком долго голодала. Пора устроить себе праздник. Да… праздник, во всех смыслах.

— Ну что, ты готова заказывать десерт?

— Готова. Готова… к чему?

Глава 4

Дворец Шенбрунн весь сверкал огнями. Все его 1441 комнаты были ярко освещены. Невероятная, невиданная экстравагантность. Дворец, построенный в стиле рококо и барокко, известный еще и под названием «Прекрасный родник» — в честь источника, протекавшего в лесу, где когда-то и был сооружен дворец, — в отличие от Хоффбурга в центре Вены, издавна являлся любимым местом Габсбургов. Здесь, вдали от интриг и строгих глаз дворцовых соглядатаев, королевская семья могла позволить себе жить в относительной «простоте», заниматься своими любимыми делами, наслаждаться интимной обстановкой. В то же время по роскоши, изысканности и грандиозности Шенбрунн мог соперничать с Версалем.

Многим из сегодняшних посетителей эта роскошь была не в диковинку. Потомки Габсбургов, например, могли и сейчас позволить себе немалую роскошь, а некоторые выходцы из королевских семей до сих пор жили на территориях, доставшихся им в наследство от венценосных предков. На концерт они проходили через главную дворцовую площадку к центральному входу, расположенному между двумя огромными обелисками, увенчанными наполеоновскими орлами. Наполеон водрузил их во время посещений Вены в начале девятнадцатого века.

Уже в течение двух часов высокопоставленные зрители сидели в золоченых креслах главного бального зала, внимательно слушая игру Майкла Левина. Или делая вид, что слушают. Воздух, казалось, отяжелел от ароматов дорогих духов, запаха цветов и, конечно же, неповторимой прелести музыки.

Пальцы Миши упали на клавиатуру в заключительных звуках моцартовского рондо ля-минор. Более волнующего финала, казалось, представить себе невозможно. Несколько секунд стояла мертвая тишина, потом зал взорвался оглушительными аплодисментами, криками «браво». Словно по команде все встали с мест, громко приветствуя одного из самых выдающихся виртуозов мира.

Некоторое время Миша сидел неподвижно, словно не замечая реакции публики, все еще находясь во власти музыки. Потом резко встряхнул головой, будто прогоняя наваждение, встал и повернулся к своим почитателям. Положил руку на крышку концертного рояля «Стейнвей», специально доставленного сюда из Нью-Йорка для сегодняшнего концерта вместе с настройщиком. Миша несколько раз грациозно поклонился публике, испытывая невероятное наслаждение и от признания слушателей, и от сознания, что он сегодня действительно был на высоте. Он всегда и во всем стремился к совершенству, а затем к еще большему совершенству. Но сегодняшний вечер являлся для него особенным во многих смыслах. Здесь собрался весь цвет европейского общества — политики, промышленники, бизнесмены, общественные деятели, заплатившие по тысяче долларов за то, чтобы послушать его, Мишу Левина. Сегодня в зале есть также и представители самой высшей европейской аристократии, и выходцы из древнейших королевских родов, ценители совершенства во всем, привыкшие только к самому лучшему. И он готов им это предоставить. Да и цель сегодняшнего концерта — помощь Фонду по обезвреживанию и уничтожению мин при Организации Объединенных Наций — отвечала его сердцу. Во время своих поездок по разным странам мира он успел убедиться в том, насколько опасны для людей эти скрытые под землей монстры. Он дал себе слово воспользоваться любой возможностью для того, чтобы собрать деньги для фонда. Сегодняшний концерт поможет достичь двух целей — собрать дополнительно немалую сумму денег и привлечь внимание к этой проблеме. Кроме того, лично для Миши как для музыканта сегодняшний концерт являлся особенным еще и благодаря месту, в котором он проходил. Именно здесь, в Зеркальном зале Шенбруннского дворца, много лет назад шестилетний Моцарт выступал вместе со своей десятилетней сестрой перед императрицей Марией Терезой. И здесь он в тот вечер объявил, что хочет жениться на семилетней дочери императрицы Марии Антуанетте, сидевшей в зале рядом с матерью. После концерта Моцарт поцеловал императрицу и уютно устроился у нее на коленях.

Аплодисменты постепенно стихли. Мишу окружила толпа восторженных почитателей. Однако его внезапно охватило нетерпение, которое с каждой минутой все усиливалось. Как и положено, он прошел к своим поклонникам, окруженный букетами цветов, отвечая на поздравления и похвалы, разговаривая с надушенными дамами и изысканно одетыми мужчинами. Все пили шампанское из высоких хрустальных бокалов, деликатно угощались черной икрой с серебряных подносов, которые проносили официанты. Ему встретилось несколько знакомых лиц — тех страстных любителей музыки, которые готовы лететь в любой конец света и платить любую цену за билеты. Но многих ему представили впервые — промышленников, политиков, общественных деятелей, возможно, не так искренне любящих музыку, однако могущих способствовать его карьере и тому делу, ради которого Миша давал сегодняшний концерт.

Еще примерно час он очаровывал собравшихся, но в конце концов почувствовал, что силы его иссякли. Погруженный в свои мысли, он отошел в дальний угол зала.

— Мой дорогой… Миша вздрогнул:

— Да?

— Где ты витаешь?

— Я здесь, — улыбнулся он жене. — Просто задумался… о сегодняшнем концерте.

Как странно… ложь словно сама собой соскользнула с языка.

— Знаешь, ты обошелся с графиней почти грубо. А между тем она очень влиятельная особа. Ты же знаешь, она состоит в совете директоров в Зальцбурге и по поводу музыкального фестиваля ей тоже принадлежит не последнее слово.

— Сожалею, Вера. Наверное, я немного устал. Перелет и все такое…

И вообще, о чем это она? Кого интересует эта древняя графиня фон… что-то там такое?.. Внезапно он почувствовал сильнейшее раздражение и против Веры, и против всего этого блестящего общества. Но главное, он никак не мог избавиться от мыслей о…

— Может быть, ты плохо себя чувствуешь?

— Нет-нет. Просто устал.

— Ты меня тревожишь, Миша. Ты сегодня на себя не похож. С самого ленча.

Господи, ну почему она не может оставить его в покое! Он все бы отдал за то, чтобы вырваться из этой удушливой атмосферы, со всеми этими аристократическими реликвиями, вернуться к себе в отель и… что? Он прекрасно знал что. Позвонить Сирине. Договориться о встрече на завтра.

— Со мной все будет в порядке.

Миша устало улыбнулся жене. Взглянул на ее встревоженное лицо, почувствовал угрызения совести. Он уже предает ее в мыслях, а это все равно что настоящее предательство. Но что он может с собой поделать? У него нет выбора, внезапно осознал он.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь. — Он мог только надеяться, что это прозвучало достаточно искренне, тем более что это чистая правда. — Просто потрясающе выглядишь.

— Спасибо, Миша. Я думала, ты не обратил внимания. А ведь я сегодня специально для тебя постаралась.

Да, заметил он, Вера действительно сегодня постаралась. Роскошное вечернее платье от Кристиан Лакруа, с кружевным лифом кремового цвета, украшенным драгоценными камнями, с юбкой из таких же кружев на розовом атласе, представляло собой настоящий шедевр портновского искусства. Она трижды летала в Париж на примерки. Свои белокурые волосы она стянула на затылке в элегантный пучок. Лишь несколько длинных завитых прядей обрамляли лицо с фарфорово-белой кожей. В ушах, на шее и на руках — украшения с белыми и розовыми бриллиантами. Обычно Вера одевалась гораздо более консервативно, однако сегодня вечером от нее исходила чарующая атмосфера а-ля Мария Антуанетта.

Миша с восхищением смотрел на жену. Как он может даже думать о том, чтобы предать это очаровательное существо?! Однако несмотря на все его усилия, мысли снова и снова возвращались к Сирине Гиббонс. Она словно околдовала его, и это колдовство ничем не разрушить.

— Вера! Дитя мое!

К ним приблизилась престарелая дама, рассылая воздушные поцелуи по европейскому обычаю. Старое платье из кружев на атласе висело на ее костлявом теле как на вешалке, однако драгоценности на ней, казалось, собраны со всей Священной Римской империи.

— Нет, я непременно должна познакомиться с этим необыкновенным человеком!

Дама говорила по-английски с едва заметным немецким акцентом. Кивнула в Мишину сторону хрупкой головой с жидкими седыми волосами под громоздкой диадемой из драгоценных камней, слишком тяжелой для нее.

— Катарина, — послушно произнесла Вера, — познакомьтесь, это мой муж Майкл. А это, — она обернулась к Мише, — княгиня фон Валленберг.

Миша взял костлявую, всю в коричневых пятнах руку княгини с огромными драгоценными камнями на каждом пальце, склонился, коснулся ее губами. С большим усилием снова включил свое обаяние.

— Счастлив познакомиться.

— Взаимно. — Княгиня обнажила желтые зубы в улыбке. Под тяжелыми старческими веками блеснули проницательные васильковые глаза. — Вы играли просто великолепно. Но вам, наверное, уже столько об этом говорили! Я больше не буду вам надоедать. Хочу только сообщить, что мы с Рудольфом решили сделать дополнительное пожертвование в пользу фонда. На ваше имя.

— Для меня это большая честь. Огромное вам спасибо.

Он заметил широкую улыбку на лице Веры. Понял, что именно ее должен благодарить за эту честь. Она неустанно общалась с людьми от его имени.

— Ну, не буду вас задерживать. Наверняка еще многие хотят с вами познакомиться. Вас, должно быть, утомила вся эта болтовня. — Престарелая княгиня повернулась к Вере: — Так мы ждем вас на обед завтра вечером, дитя мое.

— Да, мы тоже ждем этого с нетерпением, Катарина. Мы специально для этого остаемся в Вене.

— Приглашенных совсем немного. Человек двадцать пять или тридцать. Все страстные почитатели музыки. — Она кокетливо подмигнула Мише. — Все с большим влиянием и толстыми бумажниками.

Она двинулась прочь, распространяя старомодный запах лаванды.