Джастин Скотт

Женщина без мужчины

Пролог

НАТАЛИ И УОЛЛЕС

Октябрь. 1987 год

Когда шепот и смешки, бурные изъявления восторга при встрече старых знакомых, сплетни, передаваемые во всеуслышание в голос или на ухо собеседника — весь этот нестройный гул голосов поглотила волна музыки, исполняемой специально приглашенным оркестром, Натали поняла, что Уоллес, как всегда, оказался прав. Его идея возобновить демонстрацию новых моделей фирмы «Котильон» на яхте, купленной им когда-то у разорившегося от коммунистической национализации румынского миллионера, и совершить маленькую прогулку по Гудзону вокруг статуи Свободы была блестящей. Напоить гостей шампанским в главном салоне под уникальной хрустальной люстрой, дать расслабиться всем приглашенным — владельцам пушных факторий, посредникам, денежным тузам, их любовницам, редакторам ведущих журналов мод, собрать их всех вместе и ошеломить — этот замысел удался в полной мере.

Кто не пил и не болтал, тот смотрел в огромные окна салона на освещенные осенним солнцем небоскребы Манхэттена, разглядывал довольно скромные, весьма целомудренные женские формы статуи Свободы, потом устремлял взор на роскошество темных, серебристых и ослепительно белых мехов и понимал, как богаты страна, называемая США, и фирма «Котильон» — символ этого богатства.

Звероводы с хищными, как и у выращенных ими соболей глазками, напившись чистого виски и шампанского, жевали копченую семгу, ложками глотали икру и с вожделением поглядывали на одиноких женщин. Журналисты поглаживали пальцами меха и сочиняли возвышенные фразы, которые завтра появятся в утренних выпусках газет. Серьезные люди пытались протолкаться к хозяевам приема.

Натали чувствовала себя победительницей. Она как бы находилась на вершине, где воздух ледяной и свежий, а все остальные толпились внизу и дышали бензиновым смогом. Конкуренты — Бен Кахн, «Джилдо» — все эти мелкие людишки копошились у подножия «Котильона».

Она чувствовала себя уверенно, потому что рядом с ней был Уоллес, высокий и непоколебимый, как средневековая каменная башня, и одновременно приветливый, отвечающий на каждую обращенную к нему улыбку.

— Дорогая, кто это? — спросил он, отвлекшись на мгновение от приветствий и рукопожатий.

— О ком ты спрашиваешь?

— Вот та женщина… с большими подложными плечами?

— Не знаю.

Натали и Уоллес одновременно улыбнулись. Каждая деталь туалета и ошибка в пропорциях оценивались ими мгновенно и одинаково.

— Кто ее пригласил?

— Не знаю.

Уоллес встревожился. Натали — нет. Потом она проклинала себя за свою рассеянность, за то, что поддалась эйфории праздника. Целая армия охранников, одетых в безупречные смокинги, отфильтровывала приглашенных. У Натали не могло возникнуть и мысли, что какой-то нежелательный гость проникнет на борт яхты.

Блондинка с чересчур широкими плечами растворилась в толпе, а к Уоллесу и Натали устремился, широко расставив руки и растопырив пальцы, как спрут щупальца, «соболиный король» из Канады.

Своими щупальцами он впился в одежду хозяев и, дыхнув на них запахом виски, с упреком заявил Уоллесу:

— Продал ты меня за русские рубли и бриллиантики!

От объятий спрута помогла избавиться седая леди — судя по бриллиантам в колье на морщинистой шее, супруга «короля Голконды».

— Как там гласность и перестройка в Москве?

— Процветают, — тут же откликнулся Уоллес.

На произнесенное слово «Москва» тут же слетелись, как воробьи на хлебные крошки, любопытные.

— Гласность в Москве… Она есть и еще продлится… Стоит потратить пару тысяч долларов, съездить туда и послушать. Возле кремлевских стен звучит отборный русский мат и современный рок. И все говорится в открытую. Однажды у ГУМа — это главная русская торговая клоака прямо напротив Кремля — громко объявили о продаже дешевой итальянской обуви. Средства массовой информации распространили эту новость на всю русскую столицу. Меня охватило любопытство, и я решил пожертвовать одним деловым днем, чтобы узнать, чем все это кончится. Я был пассивным наблюдателем русской реальности. Очередь почти мгновенно достигла невероятных размеров. Хвост этого «змея» кончался возле знаменитого здания на Лубянке. Я успел съесть свой ленч — он был превосходен — и вновь отправился к магазину. Мне повезло. Вышел на улицу администратор ГУМа с мегафоном и объявил, что обуви очень мало, она будет выдаваться по паспортам и лицам еврейской национальности советуют покинуть очередь…

Евреи разошлись по домам… А я, естественно, остался наблюдать и вскоре был вознагражден за свою настойчивость. Тот же администратор, кстати, облаченный в безупречный деловой костюм, объявил, что граждане Прибалтийских республик, не прописанные в Москве, могут не рассчитывать на покупку обуви.

Через некоторое время с таким же сообщением обратился к гражданам Среднеазиатских республик или, как их называют в Москве, «чуркам», затем к «чернозадым» — это выходцы с Кавказа, потом еще к кому-то. Таким образом, громадная очередь, основательно промерзшая под дождем и мокрым снегом, растаяла и в конце концов у священных врат ГУМа остались два самых привилегированных гражданина — два инвалида. И вот тогда вышел к ним этот юнец и произнес задушевно:

— По секрету скажу вам, дедушки, обуви итальянской сегодня не завезли…

Ушел он вовнутрь и запер за собой дверь. И как же отреагировали старики-ветераны? Те самые, что отстояли Москву от бронированных полчищ Гитлера?

Они постояли молча, потом один шепнул другому на ухо:

— Кому я завидую, так это евреям!

— Почему?

— Они всегда в выигрыше. Первыми ушли по домам… А мы тут зазря стояли и мерзли…

Вот такие у них там реформы на Руси! — тихо добавил к своему рассказу Уоллес. Было непонятно, сочинил ли он эту историю целиком или была в ней доля горькой правды.

Натали подняла голову и заглянула в лицо мужу. Лед был в его глазах. История, рассказанная им, была хоть и смешна, но горестна. Однако все вокруг хохотали.

Блондинка с неестественно широкими плечами вновь мелькнула в толпе… Ее роскошная, обнаженная вызывающим фасоном вечернего платья спина привлекала внимание среди поднятых вверх хрустальных бокалов с французским шампанским.

— Опять эта белокурая бестия, — шепнул на ухо Натали Уоллес. — Если у нее на голове парик, то он превосходен. Кто ее пригласил?

— Я уже сказала тебе, что не знаю.

— Может быть, этот чертов Стив Вайнтрауб протащил свою очередную шлюху? Кстати, как он здесь очутился?

— Я пригласила его. Пока ты мерз в России, он грел мою душу лисьим мехом. Целой партией меховых курток. Они взорвут рынок, как динамит. Он показал мне образцы…

— Берегись, Натали! Когда-то я довел его дедушку до банкротства. И что сделал этот портняжка? Бросил на произвол судьбы свое потомственное дело, стер в порошок и развеял по ветру память о трех поколениях мастеров и стал импортировать готовые изделия из Гонконга!

Натали понимала, как рискованно пренебрегать правилами игры и устоявшимися обычаями в узком, замкнутом мирке меховщиков-профессионалов, где велись многолетние династические войны, но ей так понравились эти меховые куртки! Жажда самостоятельной деятельности буквально сжигала ее. Она мечтала сотворить самостоятельно что-то полезное на благо фирмы «Котильон».

— Во-первых, ты не так стар, чтобы иметь честь сразиться с его дедушкой. Ты разорил не деда, а его отца. Во-вторых, Стив сейчас крупнейший импортер в Нью-Йорке, а не портняжка. В-третьих, — тут Натали решила слегка съехидничать, — эта лиса очень идет нашей с тобой любимой Диане Дарби. Взгляни!

Натали нежными пальцами коснулась подбородка мужа и повернула его массивную голову туда, где в отблесках фотовспышек демонстрировала свой анфас и профиль, свое тело и свой наряд несравненная Диана Дарби, героиня двух самых многосерийных и самых популярных «мыльных» мелодрам. Какие только шампуни, моющие средства, автомобильные покрышки и вот, наконец, меховые жакеты не продавались благодаря милым глазкам и гладкой коже Дианы Дарби!

Натали знала, что Уоллес выписывает ей крупные чеки за рекламу. Но, может быть, он расплачивался с нею не только деньгами?

— Больше нежности, больше теплоты во взгляде! — взмолился хорошо знакомый им фотограф из еженедельника «Женские будни».

Уоллес улыбнулся и, не стесняясь объектива фотокамеры, приник к губам Натали долгим поцелуем. Она была польщена, она готова была растаять, раствориться в его объятиях.

— Отлично! — воскликнул фотограф и исчез.

Уоллес еще не стер улыбки с лица, но тон его стал деловым.

— Мы не импортируем готовые изделия, — заявил он.

— Но мы продаем канадский импорт, — возразила Натали. — Шубы из меха, купленного тобой в России…

С тех пор, как законодатели США запретили ввоз в страну русских норковых шкурок, Уоллес направлял партии мехов в Канаду и потом выкупал изделия канадских меховщиков и продавал их в США.

— Вон Стив! — сказала Натали. — Будь с ним мил. Не бей его сразу в челюсть…

— Я не пью рабский пот, Натали. Дорогой мех не должен пахнуть потом и нищетой. А у него люди работают за чашку риса в день. С пятнадцати лет я член профсоюза…

— Ты теперь член профсоюза миллионеров, — напомнила Натали.

— Эй, Уоллес! Ты свой гарем засыпал бриллиантами. Ты словно Кубла-Хан плаваешь по Гангу… Сколько ты тратишь на бензин?

Бесцеремонный палец скользнул по бриллиантовой серьге в ушке Натали и уткнулся в драгоценную булавку в галстуке Уоллеса.

— И с этим дикарем ты собираешься вступить в сделку? — спросил Уоллес у Натали.

«Дикарь» был облачен в безупречно скроенный кожаный пиджак. Он был молод и нагл. Пышные черные усы контрастировали с его бледным лицом. Tяжелый золотой браслет свободно болтался на его тощей руке. Стив коснулся губами запястья Натали. Поцелуй был мерзким. Он прилип к ее коже, как клейкая бумага.

— Ты спрашиваешь меня, как я могу содержать такую яхту? Бери пример с Моргана.

— С пирата?

— Нет. С Джи Пи Моргана. Он банкир, а я женат на банкирше.

— Бывшей…

— Она под платьем вся обклеена бумажками в тысячу долларов в несколько слоев. Каждую ночь я снимаю столько, сколько мне нужно.

Натали обожала Уоллеса именно за то, что он мог разговаривать с каждым на его языке — с мерзавцем, грубияном, утонченным эстетом. И каждого обезоруживать шуткой, доступной чувству юмора собеседника.

Юный Вайнтрауб произнес «ха-ха-ха» и скрылся, не придумав ничего достойного в ответ.

— Агрессор получил отпор, — улыбнулся Уоллес. — Но он еще вернется. Ему нужен «Котильон»… Но нам не нужен Вайнтрауб.

— Ты в этом уверен? — спросила Натали. Ей было обидно, что ее первая самостоятельная сделка могла сорваться. Каким бы ни был Вайнтрауб мерзавцем и кровопийцей, ей так хотелось проявить себя и заслужить одобрение Уоллеса!

Она бросила взгляд на отпечатанный список приглашенных.

— Дорогой! Разреши тебе представить: Брюс и Джуди Хэтч из Айдахо.

Глаза миссис Хэтч искрились от выпитого шампанского.

— Вам не говорили, что ваша очаровательная жена, мистер Уоллес, вылитая Сибилла Шепхерд, только темноволосая?

— Мне постоянно твердят об этом, — отозвался Уоллес. — Но Натали, я считаю, гораздо красивее.

В голосе Уоллеса звучала такая убежденность, что Натали поверила: это не пустая светская болтовня, он действительно так думает.

— Я весь вечер любуюсь вами, — продолжала миссис Хэтч. — Вы по-настоящему романтическая пара.

Уоллес вдруг наклонился и шепнул на ухо гостье:

— Мы актеры, специально нанятые фирмой «Котильон». Мы играем роль… Реальные Натали и Уоллес наблюдают за нами по телевидению из своей спальни…

Когда достопочтенная пара удалилась, Натали осмелилась произнести вслух:

— Мне показалось, что они уже полвека пролежали в нафталине…

— Без радио и телевизора… — подхватил Уоллес. — Как шкурки норки на давно забытом складе… У мадам, конечно, в голове свободно гуляет сквознячок, но муж, хоть и отъявленный консерватор, каких осталось мало на свете, пользуется большим влиянием в наших сферах…

— Смотри, вот она опять! — прервала его Натали.

Роскошная блондинка внезапно возникла из толпы и тут же опять скрылась, как будто она специально пряталась от взглядов устроителей праздника. Девушка не могла быть отлынивающей от работы манекенщицей, затесавшейся в число гостей. Первое, что узнала Натали, попав в мир пушной торговли, было то, что элегантные меховые модели демонстрируют только темнокожие манекенщицы или китаянки. Блондинки выходят на подиум в роли деловых женщин или «домашних» жен.

— Я хочу выяснить, кто она.

Уоллес остановил Натали, задержав ее руку в своей:

— У нас есть охрана. Мы платим им за их работу… Наше с тобой дело улыбаться и развлекать гостей. Разделение обязанностей и полномочий… Ты не забыла про это, Натали?

Это было его любимое выражение: разделение полномочий. Он всегда настаивал на том, чтобы каждый отвечал за свой участок работы и не совал нос куда не следует.

В последнее время в связи с расширением сферы деятельности «Котильона» это стало особенно актуально. Банки-инвесторы, кредиторы и наемные менеджеры стали проявлять усиленный интерес к общему положению дел в фирме. Уоллес воевал с ними. По его мнению, всю картину целиком должен знать только хозяин.

— Она опять здесь крутится, — почему-то занервничала вдруг Натали. — Я скажу охране. Пусть ее перехватят и выяснят, кто она такая.

Уоллес вновь остановил ее порыв:

— Дорогая! Давай вместе поприветствуем Лео.

Низенький крепыш Лео Моргулис демонстрировал все три признака успеха на жизненном поприще — отличный загар, приобретенный на французском курорте, дорогую сигару во рту и бриллиантовый перстень старинной работы на мясистом пальце. Если дешевый импорт, которым занимался Вайнтрауб, представлял новые веяния в меховой торговле, то Лео изготовлял вещи стоимостью не меньше четверти миллиона долларов из шкурок русской рыси. Его имя означало высшее качество материала, превосходное, истинно художественное исполнение и безупречный вкус. И все это при внешности и манерах внезапно разбогатевшего мелкого скорняка из еврейского захолустья.

Он и Уоллес дружили уже на протяжении пятидесяти лет.

Игнорируя протянутую руку Натали, Лео выдохнул в ее сторону сигарный дым и вперился взглядом в Уоллеса.

— Что там произошло, черт возьми, в Ленинграде? — хрипло, словно пролаяв, как старый цепной пес, спросил он.

Натали знала, что ветераны пушной торговли в Нью-Йорке, ставя Уоллеса на первое место в своей среде, ее, как его партнера, не признавали всерьез. Они признавали за ней талант и умение торговать акциями, но не мехами. Их смущала ее принадлежность к истинно аристократической американской семье: белая, англо-саксонских кровей, протестантского вероисповедания — куда уж дальше? Для них это было слишком благородно и утонченно.

То, что Натали была вдвое моложе Уоллеса, не прибавляло ей достоинств в их глазах. Они считали, что она из породы юных охотниц за состоятельными пожилыми мужчинами. Уоллес, не мешкая, решил преподать старому другу урок вежливости:

— Лео, милый, если ты не умеешь или не хочешь как положено приветствовать хозяйку приема и мою супругу, то тогда, пожалуйста, будь добр, встань на цыпочки и попытайся поцеловать в щеку самого красивого меховщика из всех, кто находится на борту этой яхты.

Лео поморщился, когда Уоллес назвал Натали меховщиком. Он считал, что доступ к этому званию достигается не красивой фигурой и хорошо подвешенным языком, а упорным трудом и безупречной репутацией нескольких поколений, поднимающихся с самых низов от простого скорняка все выше и выше к миллионным операциям с партиями драгоценной пушнины. Ее опыт и знания он расценивал не выше знаний рядового журналиста, делающего репортажи о показах мод для женских журналов.

Натали в чем-то была согласна с Лео. Она прочла уйму специальной литературы, провела многие часы в мастерских, даже ездила на некоторые аукционы самостоятельно, когда Уоллес занимался какими-то другими проблемами, но все тайны этого бизнеса она не смогла постичь. Прежде всего она узнала, что снятые со зверька шкурки режут пополам, по хребту. Половинки шкурок растягиваются, чтобы они стали длиннее, тоньше и мягче. Весь процесс она старательно наблюдала собственными глазами, но Уоллес, Лео, отец Стива Вайнтрауба и подобные им люди из когорты меховщиков были не только сторонними наблюдателями. Они работали и руками. Их пальцы, их глаза приобрели благодаря этому сверхчувствительность. Натали изучала шкурки через лупу, выискивая брак, Лео же мог невооруженным глазом обнаружить изъян на меховой накидке у дамы, сидящей в противоположном от него конце Карнеги-холла.

Лео, чтобы стать выше ростом, действительно приподнялся на носках и вытянул шею. Он коснулся губами щеки Натали и пробормотал:

— Ты, сладкая моя, чертовски хорошо замаскировалась под меховщика. Но под твоей шкурой я вижу волка, то есть банкира.

Уоллесу не понравилась эта шутка. Лео зашел слишком далеко в своем стариковском фамильярном юморе и должен когда-нибудь расплатиться за это. Но внешне Уоллес ничем не проявил своего недовольства.

— Это был лучший аукцион за всю историю русских пушных аукционов. Я купил партию мехов белых, как крылья ангелов. За них любой, даже ты, будет готов перерезать мне горло.

— Ой, как страшно! — захохотал Лео.

— Но я боюсь не за себя!

— А за кого же?

— Я опасаюсь, что ты, увидев их, решишь от зависти покончить с собой. Или совсем удалишься от дел.

— Что? — Лицо Лео мгновенно налилось кровью. Он вытащил сигару изо рта и придвинулся к Уоллесу поближе. Его нос почти уперся Уоллесу в грудь. — Что это значит — уйти от дел? От каких дел? От этой партии пушнины? Ты хочешь оставить ее себе? Не забывай, что ты мой брокер. Ты покупал для меня. Мне нужны эти меха. Не шути с этим, Уоллес.

Уоллес действительно был ведущим закупщиком пушнины для всей международной сети меховой торговли класса люкс. Он сновал, как челнок, между Ленинградом, Копенгагеном, Сиэтлом и Онтарио, просматривая сотни тысяч шкурок различных зверьков за год, заключал сделки и заносил каждую из них в свой личный каталог. Отмеченные им отдельные экземпляры и целые партии шкурок гарантировали их безупречное качество. Он покупал шкурки лисиц и норок для «Котильона» и на комиссионных началах отбирал меха для многих других фирм.

Наибольшее удовольствие испытывал он, отбирая для своего каталога русские меха, добытые охотниками в тайге. Это было как первая любовь, как восторг перед природной красотой. В этой сфере он мог блеснуть своим мастерством, знаниями и опытом эксперта.

— Извини, Лео, но этот мех я уже отметил для Натали.

— Совершенно верно! — Натали нашла в себе смелость уколоть Моргулиса за только что испытанное от него унижение. — «Котильон» для нас на первом месте.

— Что?! — взорвался Лео. — Ваши покупатели никогда не отличат русский мех от искусственного дерьма. Даже если этот мех спрыгнет на них с дерева и укусит за задницу.

— Не будь так суров, Лео, — тихо возразила Натали. — Мы кое-чему научим покупателей. Мы проведем серию показов по специальным приглашениям с участием Дианы Дарби. Я надеюсь, что сначала ты нам изготовишь партию меховых накидок с капюшонами. Но только с условием, чтобы они стоили каждая не дешевле автомобиля «БМВ».

Лео сердито оскалил зубы.

— Слушайте, вы оба, особенно ты, девочка! Женщины, те, что носят русские меха, имеют богатых хахалей. Твои сопливые подружки слишком заняты своей деловой карьерой, чтобы найти себе щедрого любовника.

— Ошибаешься, Лео. Натали провела кое-какие расчеты для «Котильона» и опросила сотню наших покупательниц. Две из каждых пяти, то есть сорок процентов этих, как ты выразился, «соплюшек», имеют шанс повстречать нужного человека во время своих деловых встреч и поездок.

Лео знал, что империя «Котильон» возникла именно благодаря изучению спроса на меховые изделия среди вновь появившейся социальной прослойки молодых работающих и хорошо зарабатывающих женщин. Но он сделал вид, что его ничто не может разубедить.

— Кончим этот разговор, — буркнул он. — Ты не единственный брокер, кто покупает шкурки для Лео Моргулиса. В конце концов я сам отправлюсь в Ленинград и куплю там то, что мне надо.

Уоллес с улыбкой обнял его за плечо.

— Не сотрясай воздух пустыми заявлениями, дружище! Ты слишком богат и слишком ленив, чтобы ездить куда-то на другой край света. Предлагаю тебе самый легкий и самый приятный выход из положения. Пригласи Натали на ленч. Обсуди с ней фасоны. Потом мы встретимся в офисе и ты отберешь шкурки. Ты получишь все, на что положишь глаз. А выберешь ты самое лучшее — уж я-то тебя знаю.

— Я вам не мячик для пинг-понга, чтобы вы мною играли. Я буду с тобой судиться!

— Я тебе подсовываю свою красивую жену, а ты мне в ответ какого-то мерзкого адвоката. Кто из нас великодушнее? Ты бы лучше подал в суд на хирурга, который недорезал твою простату.

— Уоллес! — вмешалась Натали. — Ты ведешь себя отвратительно.

— Прости, дорогая.

Моргулис решил сделать вид, что не расслышал последних слов Уоллеса.

— Что он сказал? — переспросил Лео.

По распоряжению Уоллеса яхта развернулась. На палубу, защищенную от ветра, вынесли стулья для гостей и расстелили ковровую дорожку для прохода манекенщиц. На какое-то мгновение Уоллесу и Натали удалось наконец остаться наедине. Они укрылись от гостей позади рулевой рубки. Уоллеса пробирала дрожь от холодного вечернего воздуха, и Натали обняла мужа, как бы защищая от ветра и согревая его.

— Устал?

— Смертельно. Полет был тяжелый.

Он только что сошел с самолета и сразу же примчался на яхту к началу торжества. Натали чувствовала, что он весь на нервах.

— Ты можешь простудиться. Пойдем вниз.

Уоллес опустил руки ей на плечи и крепко прижал к себе. Его сила всегда поражала Натали. В его руках она была как игрушка. Но поцелуй его был нежен.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что я отшил Стива Вайнтрауба. Твой проект сделки с ним не показался мне удачным.

Натали была немного обижена на мужа, но ее сопротивление уже было сломлено.

— Ты прощен.

— Я так скучал по тебе.

— В следующий раз возьми меня с собой.

— Я не хочу брать тебя на аукцион. Там я совсем другой. Ты бы не узнала меня и испугалась. Слишком велико напряжение. Шкурки, сотни тысяч шкурок перед глазами. Режим дня, ритм всей жизни совершенно сумасшедший.

— Я не была в России с тех пор, как мне исполнилось три года. Все, что я помню, это запах щей из кислой капусты и дым от каких-то мерзких папирос.

— В столовых и кафе на Невском пахнет тем же самым. Мало что изменилось. Только проститутки у гостиниц стали моложе… совсем школьницы. И это очень печальное зрелище.

Будучи студенткой, Натали просила разрешения на стажировку в СССР, но ее отец, бывший посол в Москве, видимо, чем-то не угодил в прошлом советским властям, и ей отказали в визе без объяснения причин. Долгие годы она хранила в душе смутное, но приятное воспоминание о прогулках по бесконечно длинному заснеженному бульвару, о вкусном мороженом, которое ей покупала добрая старушка-няня. Но как-то раз отец в приступе откровенности рассказал ей, что милейшая няня Нина была сотрудником КГБ и имела звание чуть ли не майора госбезопасности.

— Я бы хотела видеть тебя там за работой. Когда ты весь вдохновение, когда…

— С тобой я весь вдохновение… только с тобой.

— Может быть, мы проведем там Рождество?

Натали тихонько касалась губами его лба, щеки, подбородка.

— Мы еще поговорим об этом…

— Я уже слышала это раньше.

— Я обещаю! — Он сказал это твердо, и она поверила ему.

Рука об руку они вернулись в салон. Толпа гостей окружила их. Уоллес щедро расточал вокруг себя энергию. Откуда только она у него бралась? Натали нравилось, как он вел себя в толпе, как умел вызвать к себе симпатию самых различных по характеру и настроению людей.

Он был торговцем до мозга костей, настоящим, прирожденным продавцом товара, он был гением в своей области. Большой рост не мешал ему двигаться с грацией танцовщика, жестикуляция его была плавной и изящной, мощный голос не раздражал, а ласкал слух. В жестокой битве за место под солнцем, за богатство он пользовался самыми цивилизованными методами. Он был рыцарем торговых турниров, и никто не мог обвинить его в грубости и нечестной игре. Манеру общения с врагами и друзьями он приобрел не сразу. Сказывался долгий и извилистый жизненный путь.

Уоллес шутливо скомандовал:

— Поднимите руки те, кто когда-то присутствовал на показе первой коллекции «Котильона». Кто знает, может салютовать, как русские пионеры.

Гости засмеялись, и в воздух в пионерском салюте взметнулось с десяток рук.

— Вспомнили? Мы собрались тогда в отеле «Уорлдорф». Нам хватило в тот раз двухкомнатного люкса. Пять лет прошло. И теперь, если бы я пригласил всех желающих, яхта ушла бы на дно от перегрузки… Задаю вопрос вам и себе: почему?

Он сделал паузу. Затихла на мгновение и публика. Натали вновь заметила блондинку в толпе. Восемь или десять человек заслоняли ее от свободного пространства перед подиумом для манекенщиц, но ее обнаженные плечи мелькнули в свете люстры, и Натали разглядела крупные бриллиантовые серьги в ее ушах и большой камень без оправы, уместившийся в глубокой ложбинке соблазнительного декольте. Чем-то эта незваная гостья раздражала Натали. Она вспомнила, что по рассеянности так и не распорядилась, чтобы охрана выловила эту «золотую рыбку» из пруда.

— В чем тайна нового взлета «Котильона» на волну успеха? — услышала Натали слова Уоллеса. — В идее! Меха должны ласкать кожу не только счастливо вышедших замуж жен миллионеров, но и их потенциальных невест. То есть девушек, делающих карьеру. Тех, кто работает и зарабатывает. Натали Стюарт, а теперь Натали Невски подкинула мне эту идею. Мех на теле женщины не только символ богатства или ее продажности, это символ ее самостоятельности, умения зарабатывать себе на жизнь, ее консервативных взглядов на дырявые шорты, мятые джинсы и прочий мусор. Мы, фирма «Котильон», — консерваторы, и если меня убьют за такие взгляды, я прошу написать на памятнике: «Последнему консерватору». Одежда определяет личность. Добился успеха — приобретай изделия фирмы «Котильон»!

Включили прожекторы, реостат увеличил яркость люстры. В поток света устремились манекенщицы «Котильона».

Классические норки, меха черные как ночь или с благородной сединой проплывали мимо в волшебном параде. Музыка плавно менялась от классики до разнузданного рока. И мех, и тела манекенщиц подчинялись волшебной палочке дирижера. Натали была заворожена этим зрелищем, хотя ясно ощущала, что многими зрителями каждый шаг манекещицы оценивается в цифрах, умноженных на количество купленного товара. А то, что сверкают фотовспышки и раздаются аплодисменты, лишь гарнир к дорогому кушанью.

Один особо энергичный фотограф все время мельтешил перед ее глазами. Он улыбнулся ей, она ответила ему тем же. Ей хотелось его поощрить. Не так давно парень поведал ей, что у него на шее большая семья, а за пару хороших фотографий с показа «Котильона» его могут взять на постоянную работу в парижский «Вог».

Наступил тот момент, который у всех завсегдатаев показов мод вызывал дрожь в коленках и мурашки по коже. Демонстрировались меха, которые никто не купит. Не было сумасшедшего, который мог бы заплатить такую цену. Но был расчет, что где-то есть такой международный вор, политик или фальшивый банкрот, желающий потешить свое тщеславие или отблагодарить свою «массажистку».

Девушки, чьей кожи касались эти драгоценные меха, уже не чувствовали себя живыми. Ни один самый придирчивый наблюдатель не заметил бы даже капельки пота на их коже, нескольких волосиков, выбившихся из безукоризненных причесок, дрожи волнения. Они были как камни в ювелирной оправе.

Уоллес взял в руки микрофон на гибком сверкающем в лучах света кабеле.

— «Котильон» не волнует война цен на рынке мехов и иностранная конкуренция. Наши покупательницы сами зарабатывают деньги и сами тратят их на то, что хотят купить. Мы не торгуем дешевкой, не используем труд нищих в других странах. Мы живем в богатой стране, мы сами богаты и продаем свои изделия тем, кто уверен в своем будущем. Молодым женщинам и девушкам, кто не опускает голову, а вздергивает свой носик кверху и чует свежий ветер удачи. С сегодняшнего дня «Котильон» вкладывает миллионы долларов в рекламу истинно американских изделий высшего качества. Это работа для тысяч американцев, их заработок, их налоги, их покупки и наше общее благополучие.

Натали окинула взглядом аудиторию. Сколько было там смертельных врагов вроде Стива Вайнтрауба, нажившихся на дешевом азиатском импорте!

Уоллес продолжал:

— Поднимем бокалы, леди и джентльмены, за «Котильон» и за наших покупательниц, за женщин, которые сами прокладывают себе дорогу в жизни!

Натали понимала, что этот тост произнесен ради нее.

Это поняли и те, кто ее ненавидел, завидовал ей или ревновал к Уоллесу. Но все ее враги пригубили шампанское и на время затаились. Это был момент ее торжества!

Речь Уоллеса добавила ей уверенности в себе. Она досконально знала вкусы и возможности будущих покупательниц. Она столько лет вращалась в среде работающих молодых женщин, когда занималась банковской деятельностью. То, что Уоллес и вместе с ним фирма «Котильон» поверили ей, стало воплощением ее мечты.

— Как тебе понравился наш спектакль? — шепотом спросил ее Уоллес.

— Ты превосходный режиссер!

— А ты — автор!

Блондинка в вечернем платье внезапно возникла в двух шагах прямо перед ними. Ее обнаженная рука взметнулась вверх. Взгляд Натали привлек сверкающий бриллиантовый браслет, стягивающий ее руку чуть выше черной перчатки. Но тотчас же Натали заметила кое-что другое, совершенно неожиданное, во что невозможно было поверить.

Пальцы, туго обтянутые черной перчаткой, сжимали небольшой тупорылый револьвер. Соскользнувший на мгновение вниз рукав платья скрыл и руку в перчатке, и револьвер. Никто, кроме Натали, не заметил оружия в руке блондинки. Вокруг все сверкало и искрилось. Хлопали пробки, и шампанское, пенясь, лилось в бокалы.

Внезапно появившийся и исчезнувший револьвер в черной руке застыл перед глазами Натали словно на фотографии, наложенной на предыдущий снимок. Сквозь нее проступали картина праздника, оживленные лица гостей, улыбающийся Уоллес, собравшийся произнести очередной тост.

Мысли Натали во много раз опережали ее способность действовать. Она не увидела, а скорее почувствовала, как напряглись мышцы незнакомки под тонкой тканью платья, как сузились ее глаза, как стиснулись зубы.

Натали потянулась рукой к револьверу, чтобы перехватить его, но ее пальцы схватили лишь пустоту. Натали опоздала.

Револьвер дернулся. Раздался хлопок, ничем не отличимый от хлопков открывающихся бутылок шампанского.

Уоллес замолк на полуслове словно поперхнулся и с удивлением взглянул на Натали. На его лице было такое выражение, как будто он только что понял, что совершил какую-то ошибку.

Натали показалось, что губы неизвестной женщины шевельнулись. Она прошептала что-то, прежде чем вновь скользнуть за спины гостей и исчезнуть как призрак в праздничной толпе.

Глаза Уоллеса стали вдруг удивительно печальными. Как будто он горько сожалел о чем-то, известном лишь ему одному. Он наклонился к Натали. Он уже падал, когда она подхватила его.

— Полюбуйтесь на эту парочку, — сказал кто-то. — Они опять целуются!

Книга первая

НАТАЛИ БЕЗ УОЛЛЕСА

1

В первые минуты после трагедии Натали существовала как бы в двух измерениях. В одном Уоллес был мертв и она умерла вместе с ним. В другом она еще на что-то надеялась и поэтому находила в себе силы что-то говорить, как-то двигаться и отвечать на вопросы полицейских. Каждый инспектор начинал разговор с одной и той же ошибки:

— Ваш отец…

— Мой муж, — тихо поправляла она и повторяла, черпая в этом какую-то крайне необходимую ей в данный момент твердость: — Мой муж. Мой муж.

— Простите! Какого года рождения был мистер Невски?

— Уоллесу было за шестьдесят.

Полицейские расхаживали по каюте, огромными ручищами трогали разбросанные повсюду меха. Манекенщицы использовали каюту владельца яхты для переодевания потому, что здесь было много хороших зеркал, и, поспешно покинув ее, оставили все в полном беспорядке. Везде были заметны следы их пребывания: рассыпанная пудра, кисточки для макияжа, шпильки и окурки длинных тонких сигарет со следами губной помады.

— А сколько лет вам?

— Тридцать два.

Детективы обменивались многозначительными взглядами.

— А какого возраста была, на ваш взгляд, эта женщина с револьвером?

— Мне показалось, лет двадцать пять.

— Вы знаете ее?

— Нет.

— Можете ее описать?

Натали уже сообщила приметы убийцы специалисту по составлению компьютерного фоторобота, но она терпеливо повторяла раз за разом свой рассказ. Все происходило точно так же, как в прочитанных ею книгах и детективных фильмах, и поэтому казалось нереальным.

Реальностью было ее острое желание покинуть яхту, отправиться домой и встретить там Уоллеса — живого и невредимого, усталого после долгого перелета, облаченного в мягкий кашемировый халат и бормочущего ворчливо:

— Немного теплого молока с бренди и в постель… В постель.

— Миссис Невски!

Натали вернулась из мира видений в действительность.

— …Привлекательная блондинка. Широковатое лицо. Я думаю, ее платье европейского производства. О, я вспомнила: Уоллес решил, что она носит парик.

— Это уже кое-что! — заметил инспектор полиции. — Так это был парик, или это ему показалось?

— Раз он так сказал — значит, она была в парике.

— Почему мужчина, ваш муж, заметил парик, а вы нет?

— Мужчина, продающий меха на протяжении десятков лет, знает о женщинах больше, чем женщины сами о себе.

— У вас есть какие-нибудь предположения, почему неизвестная стреляла в вашего мужа?

— Нет.

— Мистер Невски узнал ее?

— Я не думаю, что он смог разглядеть ее лицо.

— У него были враги?

— Нет.

— Не может быть. Ваш муж почти полвека торговал пушниной. За такой срок в этой сфере деятельности обязательно наживешь себе врагов. Уж я-то знаю. Мой отец в прошлом был меховщиком.

— Так спросите у своего отца. Спросите у него: кто такой Уоллес Невски? Кто такой Казак? Его обожали! — Она вдруг заговорила громко. — Он был пушным брокером. Он выбирал на аукционах сырье для других меховщиков. Ему верили, как верят в Бога. Он заключал многомиллионные сделки без всяких протоколов и расписок. Одним кивком головы или звонком по телефону.

— У брокера есть много способов работать на свой карман, — настаивал отпрыск бывшего меховщика. — Иногда брокеры берут производителей за горло.

— В Нью-Йорке нет меховщика, который не доверил бы Уоллесу свой последний доллар!

— Хорошо, хорошо! — успокоил ее инспектор. — А если мы поговорим о вашей собственной фирме «Котильон»? Были в фирме какие-нибудь конфликты? Прогоревший инвестор, например? Кредитор, которому не заплатили?

Натали решительно мотнула головой.

— Не ищите здесь… Это бесполезно. Я отвечаю за фирму, а не Уоллес. Я президент и распоряжаюсь финансами. Ни один вкладчик не имеет к фирме претензий. Никто не был обманут.

Это был третий или четвертый детектив, который ее допрашивал. Их лица в глазах Натали слились в одно. Она уже не различала их индивидуальных черт, фамилий и званий. Наконец ее оставили в каюте наедине с вновь прибывшим полицейским.

Детектив — лейтенант Каниц, как он представился, — несколько минут хранил молчание, просматривая записи ее ответов на предыдущих допросах. Он был массивным, по-медвежьи неуклюжим, но, когда он заговорил, голос его оказался на удивление мягким и интеллигентным.

— Я хотел бы, миссис Невски, чтобы мы с вами совершили небольшое путешествие во времени, отправились в прошлое на несколько часов. Я понимаю, как вам будет это тяжело, но все это может помочь успешному расследованию. Итак, давайте буквально по минутам, восстановим ход событий после возвращения вашего мужа из России.

— Я согласна, — кивнула Натали.

— Ваш шофер уже говорил нам, что мистер Невски прибыл в аэропорт Кеннеди в пятнадцать часов, задержался на минутку-другую в ваших апартаментах возле Центрального парка и появился на яхте где-то около семнадцати часов.

— Я не знала, что он заезжал домой.

— Он также выходил из машины у телефонной кабины на Риверсайд-драйв. Он звонил вам?

— Нет. Зачем ему было пользоваться платным телефоном? В машине есть телефон.

— Он сказал водителю, что телефон в машине неисправен.

— Он не звонил мне.

— Тогда кому же?

— Кому угодно. Он закупил в России шкурки для дюжины фабрикантов.

— Итак… — продолжал полицейский. — Он взошел на борт, и яхта тотчас же отчалила. Что дальше?

— Уоллес спустился вниз, чтобы переодеться в вечерний костюм.

— Вы видели его?

— Конечно. Он сказал мне «хэлло» и сбежал по трапу.

— Только «хэлло»?.. Вы же не виделись две недели…

— Мы устроили прием для двух сотен человек, и гости уже находились на яхте. Мы были на виду у всех. Я сказала, что спущусь к нему вниз на несколько минут, чтобы помочь застегнуть запонки.

«Боже, о каких пустяках я говорю!» — подумала Натали.

— Продолжайте, — настаивал детектив.

— Я спустилась. Он был уже почти готов. Я застегнула ему запонки…

— О чем вы разговаривали?

— У нас не было времени.

Полицейский вновь углубился в записи. Натали показалось, что все эти вопросы задаются для проформы.

— Свидетели утверждают, что вы появились вместе с ним в салоне в семнадцать двадцать пять или семнадцать тридцать. Тут есть маленькое расхождение. Во всяком случае, вы провели наедине почти двадцать минут… О чем вы беседовали с мужем?

Натали старалась сдержать подступившие слезы. На такое бесцеремонное вторжение в их личную жизнь надо было отвечать с ледяной сдержанностью.

— Мы не разговаривали…

— В течение двадцати минут? У меня это не укладывается в голове.

Натали вздернула подбородок. Ее глаза потемнели от гнева, в голосе появилась непоколебимая твердость.

— Мы занимались любовью.

— Боже, простите меня! До меня как-то не дошло… Ведь за дверью ждали две сотни людей.

Ярость освободила Натали от всякой стеснительности. Ей вдруг захотелось быть откровенной до конца.

— Я поцеловала его… сначала руку, когда вдевала запонку, потом… губы. Он поднял меня на руки и… Вам этого достаточно или вас интересуют все подробности?

— Хватит, хватит, — попытался успокоить ее детектив.

Его взгляд невольно устремился на постель, бесцеремонно смятую хозяйничавшими здесь недавно манекенщицами.

На самом деле это произошло не на кровати. Уоллес обхватил Натали, поднял ее в воздух, прижал к туалетному столику, и они целовались жадно, прижавшись друг к другу бедрами, выгнув спины, как пара диких кошек, чтобы не помять свои вечерние туалеты.

— Что ж, теперь мне легче задать вам следующий вопрос… — Слегка смущенно детектив протянул Натали прозрачный пластиковый пакет, в котором лежали ее белые шелковые трусики.

Натали тоже смутилась, но решила признаться.

— Уоллес любил поддразнивать меня. Он спрятал их себе в карман… вместо носового платка.

— Я возвращаю их вам, — сказал детектив. — Думаю, они нам не понадобятся. Им не следует фигурировать в деле в качестве вещественного доказательства. Как он выглядел? Я имею в виду, в каком он был настроении?

На мгновение Натали забылась. Память подарила ей волшебное воспоминание. Какой он был тогда? Когда бежал по трапу? Когда обнимал ее? Восторженный, бурлящий, торжествующий! И изголодавшийся по любовным ласкам! Как воин, одержавший победу и жаждавший получить награду за свой ратный труд!

Об этом бессмысленно было рассказывать кому-либо, тем более полицейскому, сидящему напротив. Словами не передашь, как выглядел Уоллес в эти мгновения. Он всегда был непредсказуем…

— Мы обрадовались, что снова наконец вместе. Так было всегда…

Ее голос дрогнул. Она опустила глаза.