Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Хеннинг Манкелль

На шаг сзади

Пролог

Часам к пяти дождь прекратился.

Человек, присев на корточки за толстым деревом, аккуратно стянул намокшую куртку. И дождь был вроде не сильный, последние полчаса вообще еле накрапывал, а все равно куртка промокла насквозь. Он мысленно выругался – не хватало только простудиться. Сейчас, в середине лета!

Он положил куртку на землю и поднялся. Ноги затекли. Он покачался немного с носка на пятку, чтобы восстановить кровообращение. Огляделся.

Впрочем, он знал, что те, кого он ждет, явятся не раньше восьми, как договорились. Но нельзя было исключить и ничтожной вероятности, что на одной из бесчисленных тропинок национального парка появится и кто-то еще.

Это единственная недоработка в его плане. Единственный пункт, в котором он не уверен.

И все равно тревоги он не испытывал. Иванов день, день летнего солнцестояния. В парке нет ни кемпингов, ни площадок для пикников, К тому же те, кого он ждал, выбрали место очень и очень тщательно – они не хотели, чтобы им мешали.

Прошло уже две недели, как они договорились о встрече. Он наблюдал за ними уже несколько месяцев. Уже на следующий день после того, как они наконец условились, он начал искать это место. Он тщательно следил, чтобы ни с кем не встречаться на терренкурах. Как-то он чуть не наткнулся на пожилую пару, но успел спрятаться в чаще. Они прошли, ничего не заметив.

Обнаружив выбранное ими место, он сразу подумал, что оно – идеальное. Ложбина, вокруг – заросли кустарника. Чуть поодаль густой лес.

Лучше не придумаешь.

Как для них, так и для него.

Тучи понемногу рассеивались. Выглянуло солнце, и сразу стало заметно теплей.

Июнь выдался довольно холодный. Все, кого он ни встречал, жаловались: типичное шведское лето. Он соглашался.

Он всегда соглашался.

Лучший способ отвязаться, думал он. Лучший способ отвязаться, отбросить все, что мешает.

Этим– то искусством он овладел в совершенстве. Искусством соглашаться.

Он посмотрел на небо. Нет, дождя больше не будет. Весна и начало лета и в самом деле были довольно холодными. Но теперь, на праздник, солнце все же соблаговолило появиться.

Вечер будет превосходным. И к тому же запомнится надолго.

Сильно пахло мокрой травой. Где-то рядом вспорхнула птица. Налево, за рощей, блестело море.

Он расставил ноги, выплюнул табачную жвачку и затоптал в песок.

Он никогда не оставлял следов. Никогда. Но надо прекращать жевать табак. Дурная, к тому же недостойная его привычка.

Они договорились встретиться в Хаммаре.

Это было удобно – некоторые приехали из Истада, другие – из Симрисхамна. Потом они поедут в парк, оставят машины и пойдут к выбранному месту пешком.

Нельзя сказать, чтобы решение было единодушным. Предлагалось несколько вариантов, их долго обсуждали по телефону и в письмах. Но когда кто-то предложил именно это место, все согласились – иначе они вообще никогда не придут ни к какому решению. А времени уже оставалось мало – требовалась серьезная подготовка. Кто-то взял на себя хлопоты о еде, другой съездил в Копенгаген и взял напрокат платья, парики – все, что требовалась. Все шло по плану, никаких случайностей.

Они подготовились и на тот случай, если погода подведет, – уложили в красную спортивную сумку большой кусок полиэтилена, моток липкой ленты и алюминиевые колышки, так что дождь им не страшен.

Все было готово. Но, как всегда, произошло непредвиденное.

Один из них заболел.

Это была молодая девушка, как раз та, которая больше всех радовалась предстоящей вылазке. Они виделись последний раз около года тому назад.

Она проснулась утром от тошноты. Сначала подумала, что это от нервов, но пару часов спустя у нее началась рвота и поднялась температура. Она все еще надеялась, что это пройдет, но, когда за ней заехали, она еле стояла на ногах.

Так что, когда они встретились в Хаммаре в полвосьмого вечера накануне Иванова дня, их было только трое. Что ж, трое так трое. Они не новички – прекрасно понимают, что всякое может случиться. Заболела – значит, заболела, что тут сделаешь.

Они оставили машину на границе национального парка, взяли свои корзины и углубились в лес. Откуда-то доносились еле слышные звуки аккордеона, но вскоре стало тихо – только пение птиц и смутно угадываемый шум моря.

Подойдя к своей полянке, они порадовались – место выбрано правильно. Здесь им никто не помешает, можно спокойно дождаться сумерек.

На небе не было ни облачка.

Иванова ночь должна быть светлой.

Этот праздник они задумали еще в феврале. Все уже соскучились по свету, по прозрачным белым ночам. Они выпили довольно много вина и затеяли шутливый спор – что же такое сумерки.

Странное состояние между светом и тьмой, между днем и ночью – сумерки… как описать их в словах? Что можно увидеть в сумерках? Свет все слабее… это промежуточное, скользящее время, когда тьма словно выползает из-за каждого дерева.

Тогда они так и не пришли к единому мнению. Вопрос о сумерках остался нерешенным. Вместо этого они решили отпраздновать Иванов день в лесу.

Они поставили корзины и разошлись по кустам, – переодеваться. Укрепили между сучьями карманные зеркальца и поглядывали время от времени – хорошо ли сидят парики?

Никто из них даже не догадывался, что за их сложными приготовлениями кто-то наблюдает.

Приладить парики было сравнительно нетрудно. Сложнее было с корсетами, турнюрами, нижними юбками, жабо и шарфами, не говоря уже о толстом слое пудры, – все должно быть по высшему разряду. Все это, конечно, игра, но играли они всерьез.

Ровно в восемь они поодиночке появились на полянке. Их охватила пьянящая радость – они вновь совершили путешествие во времени, на этот раз – в эпоху Бельмана. [1]

Увидев друг друга, они засмеялись но быстро посерьезнели. Расстелили скатерть, поставили свои корзины и включили магнитофон с записями «Посланий Фредмана». [2]

Праздник начался. Зимой они будут вспоминать эти минуты – они сами создавали свои воспоминания, свои маленькие тайны.

Уже была полночь, а он никак не мог решиться.

Впрочем, спешить ему незачем. Они будут пировать до утра. Скорее всего, даже останутся подремать на полянке.

Он знал их планы до мельчайших подробностей, и это придавало ему чувство превосходства.

Тот, на чьей стороне сила, остается безнаказанным.

В начале двенадцатого, когда они слегка опьянели, он осторожно сменил наблюдательный пункт – он наметил его, еще когда приезжал сюда в первый раз. Густой кустарник на склоне ложбины. Отсюда ему было видно все, что происходит вокруг голубой скатерти. К тому же он мог подойти совсем близко, оставаясь незамеченным. Иногда они покидали полянку по нужде, но он ни на секунду не упускал их из виду.

Сейчас уже был первый час, а он все выжидал. Он выжидал, потому что не мог решиться.

Что– то не так. Что-то случилось.

Их должно было быть четверо, а тут всего трое. Он мысленно перебрал причины. Необъяснимо. Что-то случилось. Может быть, девушка передумала? Заболела?

Он прислушивался к музыке, смеху. Время от времени он представлял сам себя там, у голубой скатерти, с бокалом в руке. Или можно примерить парик. Может быть, что-то из одежды. Мало ли что можно придумать? Пределов нет. Он – хозяин положения. Он – невидим.

Он ждал, слушая взрывы смеха. Где-то над его головой пролетела ночная птица.

В десять минут четвертого он решил больше не ждать. Время пришло. Время, которое он сам же и назначил.

Он уже не помнил, когда в последний раз надевал наручные часы. Он обладал потрясающим чувством времени – мог назвать его с точностью до минуты, словно часы были у него внутри.

Эти, внизу, притихли – должно быть, устали. Они сидели обнявшись вокруг своей голубой скатерти и слушали музыку. Он знал, что они не спят. Но они так глубоко погрузились в свои мечты, что даже не догадывались, что он стоит у них за спиной.

Он взял пистолет с глушителем, лежавший рядом на сложенной куртке, и быстро огляделся.

Потом, пригибаясь, подкрался поближе и встал за деревом. Выждал несколько секунд. Никто ничего не заметил. Еще раз огляделся – никого.

Они были одни.

Он выступил из-за дерева и застрелил их, всех троих, выстрелом в голову. К сожалению, кровь забрызгала парики. Все произошло так быстро, что он даже сам не понял, что сделал.

Перед ним лежали три трупа. Обнявшись, как и несколько секунд назад.

Он выключил магнитофон. Прислушался. Умолкнувшие было птицы вновь начали щебетать. Огляделся в третий раз – конечно, никого.

Он положил пистолет на скатерть, предварительно подстелив салфетку. Он никогда не оставлял следов.

Потом сел. Внимательно рассмотрел лица – только что эти люди весело смеялись, теперь все мертвы.

Идиллия продолжается, подумал он. Только теперь нас четверо. Как и было задумано.

Он налил стакан красного вина. Вообще он не пил, но по такому случаю не мог удержаться.

Примерил парики. Немного поел – он был не особенно голоден.

В половине четвертого он встал.

Оставалось еще много дел.

В национальный парк часто забредали любители утренних прогулок. Если кто-то, против ожидания, свернет с тропинки и заглянет на полянку, следов быть не должно.

Последнее, что он сделал, – обшарил их сумки и карманы и нашел, что искал. У всех троих были паспорта. Сунул их в карман куртки – потом сожжет.

Последний раз бросил взгляд на полянку. Достал из кармана фотоаппарат и сделал снимок.

Всего один.

Словно бы он любовался полотном. Пикник восемнадцатого века.

Только картина была забрызгана кровью.

Наступило утро Иванова дня. Суббота 22 июня 1996 года. День летнего солнцестояния.

Погода была по-прежнему прекрасной. Наконец-то и в Сконе пришло лето.

Часть 1

1

В среду 7 августа 1996 года Курт Валландер чуть не погиб в дорожной аварии на восточной окраине Истада.

Дело было ранним утром, в начале седьмого. Он, миновав Нюбрустранд, выехал на Эстерледен, и вдруг прямо перед его «пежо», отчаянно сигналя, невесть откуда вынырнул грузовик.

Он круто повернул руль и очутился в кювете. Только теперь он испугался. Сердце отчаянно колотилось, резко накатила тошнота, и он чуть не потерял сознание. Руки судорожно вцепились в руль.

Он понемногу сообразил, что произошло.

Он задремал. На какую-то секунду, но этого хватило, чтобы его старенький «пежо» стало заносить на встречную полосу.

Еще секунда – и он был бы мертв. Тяжелый грузовик превратил бы его «пежо» в груду металлолома.

В голове было пусто. Только назойливое воспоминание – как несколько лет назад чуть не сбил лося под Тингсрюдом.

Но тогда была ночь и к тому же туман. А сейчас он просто-напросто задремал за рулем.

Усталость.

Он не мог понять, откуда она взялась. Эта усталость ни с того ни с сего навалилась на него еще до отпуска. В этом году он решил уйти в отпуск пораньше, в начале июня, – и весь июнь шли дожди. А только он вернулся на службу – в Сконе наступило настоящее, солнечное лето.

Но усталость никуда не исчезала. Он мог вдруг заснуть на стуле. Ему было трудно вставать по утрам – даже если высыпался. Когда он вел машину, приходилось то и дело съезжать на обочину, чтобы немного поспать.

Его дочь, Линда, с которой они вместе провели неделю отпуска, даже спросила, здоров ли он. Они поехали на машине на Готланд, В один из последних дней они остановились в пансионате в Бургсвике – вечер выдался прекрасный, один из немногих без дождя. Они весь день бродили по южной оконечности острова, потом поели в пиццерии и вернулись в пансионат.

И тогда она спросила его, почему он такой вялый и сонный. По выражению ее лица в слабом свете керосиновой лампы он понял, что она уже давно хотела задать этот вопрос. Но он отмахнулся – с ним все в порядке. И ничего странного – неужели он не имеет права хотя бы часть отпуска посвятить тому, чтобы как следует отоспаться? Линда больше не спрашивала, но у него осталось чувство, что она ему не поверила.

Сейчас он ясно понял, что так дальше продолжаться не может. Это не похоже на естественную, легко объяснимую усталость. Что-то не так. Он попытался найти какие-то другие странности, но ничего такого, кроме разве что внезапных пробуждений по ночам, припомнить не смог. Иногда икры сводила судорога, но это, кажется, и раньше бывало.

Только что он чуть не расстался с жизнью. Откладывать больше нельзя. Сегодня же запишется на прием к врачу.

Он завел мотор и выехал из кювета. Опустил стекло – несмотря на конец августа, было по-летнему тепло и солнечно.

Он направлялся в отцовский дом в Лёдерупе. Не сосчитать, сколько раз он ездил этой дорогой… но он до сих пор не мог примириться с мыслью, что не застанет отца в его мастерской, не почувствует запаха скипидара, не увидит, как отец стоит у мольберта и пишет одну из своих картин с одним и тем же сюжетом. Пейзаж с глухарем на первом плане. Или без глухаря. И солнце, висящее на невидимых нитях над вершинами деревьев. Скоро исполнится два года с тех пор, как Гертруд позвонила в полицию и сказала, что нашла отца мертвым на полу в мастерской. Он до сих пор в мельчайших деталях помнил, как ехал тогда в Лёдеруп и не мог заставить себя поверить, что это правда. И поверил, только увидев Гертруд во дворе: все так и есть. Отец умер.

Два года промелькнули незаметно. Как только находилось время – к сожалению, не так часто, как хотелось бы, – он навещал Гертруд, оставшуюся жить в отцовском доме. Прошло не меньше года, прежде чем они решились разобрать его вещи. Тридцать два готовых и подписанных пейзажа. Декабрьским вечером 1995 года они сидели на кухне и прикидывали, кому должны достаться эти картины. Валландер две оставил себе (одну с глухарем, одну – без), по одной получили Линда и Мона, его бывшая жена. Сестра, Кристина, к его горькому недоумению, от картин отказалась. У Гертруд уже было несколько пейзажей. Оставалось, таким образом, двадцать восемь картин. Поколебавшись, Курт послал одну следователю в Кристианстад – к которому частенько обращался по службе. Удалось пристроить двадцать три картины, даже все многочисленные родственники Гертруд получили по одной, и все равно оставалось пять.

Что с ними делать, он понятия не имел. Одно он знал твердо – сжечь их у него рука никогда не поднимется.

Строго говоря, это была собственность Гертруд, но она настаивала, что картины принадлежат ему и Кристине – ведь она, Гертруд, появилась в жизни отца только в последние годы его жизни.

Он проехал поворот на Косебергу. Оставалось совсем немного. Он постарался представить, как встретит его Гертруд. Как-то в мае они долго гуляли по тракторным колеям, среди посевов рапса, и она сказала, что собирается уехать – ей было очень одиноко в пустом доме.

«Не хочу здесь больше жить, – заявила она тогда, – мне привидения являются».

Он ее понимал. На ее месте он, наверное, чувствовал бы то же самое.

Она попросила его помочь продать дом. Спешки, разумеется, никакой, можно подождать до конца лета. Но до наступления осени хотелось бы уехать – к сестре в Рюнге, та тоже только что овдовела.

Что ж, вот и конец лета. В среду Валландер взял выходной – в девять часов должен был приехать маклер из Истада договориться о приемлемой цене. До этого Валландер с Гертруд собирались разобрать последние коробки с отцовским имуществом. Большая часть вещей была упакована еще неделю назад. У его сотрудника Мартинссона был прицеп, и они в несколько рейсов отвезли оставшийся хлам на свалку под Хедескугой. Все, что осталось от человеческой жизни, нашло место на мусорной свалке, с гнетущим чувством подумал Валландер. Кроме памяти, остались только фотографии, пять картин и несколько картонных коробок с письмами и документами. Ничего больше. Жизнь прожита, итоги подведены.

Он свернул на проселок к дому.

Еще подъезжая, он увидел во дворе Гертруд – она всегда вставала очень рано.

Они выпили кофе в кухне. Дверцы шкафчиков были открыты настежь, полки пусты. Во второй половине дня за Гертруд должна приехать сестра. Они оставляли Валландеру два ключа. Второй – для маклера.

Гертруд встретила его у ворот. Он с удивлением заметил, что на ней то самое платье, в котором она выходила замуж за отца. И ощутил комок в горле. Стало быть, для Гертруд это – печально-торжественное событие, она прощается со своим домом.

Еще не садясь к столу, они просмотрели содержимое оставшихся коробок. Среди старых писем Валландер неожиданно обнаружил пару детских башмачков. Он смутно припомнил: это были его башмачки, он носил их в детстве. Неужели отец хранил их все эти годы?

Он вынес коробки и положил их в машину. Захлопнув дверцу, обернулся и увидел на крыльце Гертруд. Она улыбалась.

– А картины не забыл? – спросила она. – Пять штук осталось.

Он покачал головой и пошел к сараю, где у отца была мастерская. Дверь была открыта. Несмотря на многочисленные уборки, запах скипидара за два года так и не выветрился. На старой плите стояла кастрюля – отец варил в ней несметное количество кофе.

Я здесь в последний раз, подумал он. Но, в отличие от Гертруд, мне даже в голову не пришло приодеться. Приехал, в чем был. К тому же, если бы не чистое везение, я сейчас был бы мертв. Как отец. И тогда уже Линда отвозила бы на свалку все, что от меня осталось. Среди всего прочего – два пейзажа, один с глухарем на переднем плане, другой – без.

Ему стало не по себе. Он почувствовал присутствие отца здесь, в этой полутемной мастерской.

Картины были прислонены к стене. Он отнес их в машину и положил в багажник, укрыв старым одеялом. Гертруд так и стояла на крыльце.

– Все, – сказала она. – Больше ничего нет.

Валландер наклонил голову.

– Больше ничего нет, – повторил он. – Ничего.

В девять часов во двор въехала машина маклера. Едва тот вышел из машины, Валландер, к своему удивлению, узнал в нем Роберта Окерблума. Несколько лет назад у него зверски убили жену. Труп кинули в заброшенный колодец. Это было, пожалуй, самое тяжелое и неприятное из всех дел об убийстве, которые ему когда-либо приходилось расследовать. Он нахмурился. По телефону он связывался с крупной маклерской фирмой, имеющей филиалы по всей стране. К которым контора Окерблума, если она еще существует, не имеет никакого отношения. Но он вроде бы даже слышал, что после гибели Луизы Окерблум свою контору прикрыл.

Он вышел на крыльцо. Роберт Окерблум нисколько не изменился. Впервые Валландер увидел его, когда тот сидел и рыдал у него в кабинете. Тогда внешность Роберта Окерблума показалась ему совершенно незапоминающейся. Но горе его было искренним. Он, кажется, принадлежал к какой-то независимой церковной общине, методистской, что ли.

Они обменялись рукопожатием.

– Вот мы и снова встретились, – сказал Окерблум.

Оказывается, голос его он тоже запомнил. На какую-то секунду Валландеру сделалось не по себе – он не знал, что говорить.

Но Роберт Окерблум заговорил сам.

– Я оплакиваю ее и сейчас, не меньше, чем тогда, – сказал он медленно. – Но понятно, девочкам еще труднее.

Валландер помнил двух его дочерей. Тогда они были совсем маленькими и вряд ли что-то понимали.

– Это, конечно, очень тяжело, – сказал он и вдруг испугался, что сейчас все снова повторится – Окерблум ударится в слезы. Но на этот раз обошлось.

– Попытался удержать контору на плаву, – объяснил Окерблум, – но не смог. Меня пригласили работать в конкурирующую фирму, я плюнул и принял предложение. И ни разу не пожалел. Не надо сидеть ночи напролет над бухгалтерией. Теперь я могу больше времени уделять девочкам.

Вместе с Гертруд они осмотрели усадьбу. Окерблум что-то помечал в блокноте, сделал несколько фотографий. Потом они сидели в кухне и пили кофе. Цена, названная Окерблумом, поначалу показалась Валландеру низкой, но он быстро сообразил, что это ровно втрое больше, чем когда-то заплатил отец.

В половине одиннадцатого Роберт Окерблум попрощался и уехал. Валландер обдумывал, не дождаться ли ему, пока приедет сестра Гертруд, но мачеха словно угадала его мысли.

– Я ничего не имею против того, чтобы побыть одной, – сказала она, – прекрасный денек. Лето под конец словно опомнилось. Я с удовольствием посижу в саду.

– Если хочешь, я останусь. У меня выходной.

Она покачала головой:

– Навести меня как-нибудь в Рюнге. Но не раньше, чем через месяц. Мне надо прийти в себя.

Валландер сел в машину и поехал в Истад. Сегодня надо еще записаться на прием к врачу, зарезервировать время в прачечной и прибраться.

Поскольку спешить было некуда, он выбрал дорогу подлиннее. Он любил эти поездки, когда можно, любуясь пейзажем, дать волю фантазии.

Не успел он миновать Валлебергу, зазвонил телефон. Это был Мартинссон. Валландер съехал на обочину.

– Я тебя искал. Мне никто не сказал, что у тебя выходной. Кстати, ты знаешь, что у тебя автоответчик не работает?

Валландер знал, что автоответчик у него то и дело ломается. И сразу почувствовал – что-то случилось. Все долгие годы работы в полиции это ощущение никогда не обманывало – противный холодок под ложечкой. Он перевел дыхание.

– Я звоню из кабинета Ханссона. А в моем сидит мать Астрид Хильстрём.

– Чья мать?

– Астрид Хильстрём. Одна из этих пропавших девочек. Это ее мать.

Валландер понял, о ком идет речь.

– Она очень взволнована. От дочери пришла открытка, из Вены, если верить почтовому штемпелю.

Валландер удивился:

– Так это же хорошая новость? Значит, дочка нашлась?

– Она говорит, что это фальшивка, что открытку написал кто-то другой. И она упрекает нас, что мы ничего не предпринимаем.

– А что мы должны предпринимать, если нет никаких признаков преступления? Если у нас куча доказательств, что они куда-то уехали по собственной воле?

Мартинссон ответил не сразу.

– Не знаю почему, – сказал он задумчиво, – но у меня ощущение, что в том, что она говорит, что-то есть. Может быть. Не знаю.

Валландер насторожился. За эти годы он понял, что к догадкам Мартинссона надо относиться серьезно. Обычно он оказывался прав.

– Хочешь, чтобы я приехал?

– Нет. Я просто предлагаю собраться завтра – ты, я и Сведберг – и поговорить об этом деле.

– Во сколько?

– В восемь не рано? Я поговорю со Сведбергом.

Валландер нажал кнопку отбоя. Вдалеке по полю полз трактор. Он рассеянно следил за ним взглядом.

Мать Астрид Хильстрём приходила и к нему. Он попытался вспомнить всю историю.

Вскоре после Иванова дня в полицию поступило заявление о пропаже нескольких молодых людей. Это было как раз в тот день, когда он вышел на работу после своего дождливого отпуска. Делу дали ход, хотя у него с самого начала было чувство, что здесь нет никакого состава преступления.

Через три дня его догадка подтвердилась, – из Гамбурга пришла открытка. Он до сих пор помнил, что на ней был изображен городской вокзал. Текст он, оказывается, тоже не забыл: «Мы путешествуем по Европе. Вернемся, скорее всего, в середине августа».

Сегодня было седьмое августа, то есть скоро они должны приехать. Значит, пришла еще одна открытка, на этот раз из Вены, от Астрид Хильстрём.

Первая открытка была подписана всеми троими. Родители подтвердили, что это их подписи. Сомневалась только мать Астрид Хильстрём, но ее быстро переубедили.

Валландер посмотрел в зеркало и выехал на дорогу. Мартинссон часто бывает прав…

Он поставил машину у подъезда на Мариагатан, занес в квартиру коробки и картины и сел к телефону. Автоответчик у врача вежливо попросил его перезвонить после двенадцатого августа, когда хозяин вернется из отпуска. Валландер решил было подождать, но мысль, что он чуть не погиб сегодня утром, не давала ему покоя. Он позвонил другому врачу и договорился на завтра, на одиннадцать. Спустился в прачечную и записался на следующий вечер. Начал уборку, но, не успев привести в порядок спальню, почувствовал, что очень устал. Кое-как пропылесосив гостиную, он отнес коробки в комнату, где во время своих нечастых визитов останавливалась Линда.

Он пошел в кухню и выпил подряд три стакана воды.

Это тоже было необычно – последнее время его все время мучит жажда.

Усталость. Жажда. Откуда это все?

Было уже двенадцать, и он проголодался. Даже не стоило открывать холодильник – он знал, что там пусто. Он надел куртку и вышел. Было довольно жарко. Он пошел в центр, остановившись несколько раз у витрин маклерских контор. Там были выставлены фотографии предлагаемых к продаже домов, и он убедился, что предложенная Робертом Окерблумом цена была вполне разумной. Больше трехсот тысяч за дом в Лёдерупе не получишь.

Он остановился у киоска и съел гамбургер, запив его двумя бутылками минеральной воды, после чего зашел в обувной магазин, где знал хозяина, и попросил разрешения воспользоваться туалетом. Выйдя на улицу, он остановился в растерянности. Надо бы, пользуясь выходным, пройтись по магазинам – пусто было не только в холодильнике, но и в буфете. Но у него просто не было сил идти за машиной и ехать в супермаркет. Он пошел по Хамнгатан, пересек железнодорожные пути и направился в лодочную гавань. Медленно брел вдоль бесчисленных мостков, глядя на зачаленные катера и яхты. Попытался представить себя на яхте. Он никогда в жизни не ходил под парусом. Снова захотелось пописать. Он нашел туалет в ближайшем кафе и там же выпил бутылку минеральной воды. Потом он сидел на скамейке около красного домика службы береговых спасателей.

Последний раз он был здесь зимой. Когда уезжала Байба.

Он отвез ее в Стуруп. [3] Уже было темно. В свете фар неслись снежные вихри. Они молчали. Он подождал, пока она пройдет паспортный контроль, вернулся в Истад, пришел сюда и сел на эту скамейку. Ветер был холодный, он замерз, но домой не уходил. Все было кончено. Байбу он больше не увидит. Разрыв был окончательным.

Она приехала в Истад в декабрю 1994 года, вскоре после смерти его отца. Как раз тогда он по уши завяз в головоломном следствии, самом, может быть, сложным за все время его службы в полиции. И тогда же он впервые за много лет начал строить планы на будущее. Он решил переехать в деревню. Купить дом. Завести собаку. Он даже ездил смотреть Щенков Лабрадора. Пора было менять свою жизнь. А главное – он мечтал, чтобы Байба осталась с ним. Она приехала на Рождество. Валландер с удовольствием отметил, что у нее сразу завязались хорошие отношения с Линдой. Тогда, в начале нового, 1995 года, в последние дни перед ее отъездом, они всерьез говорили о будущем. Может быть, она переедет в Швецию навсегда уже к лету. Они ездили смотреть дом, небольшую усадьбу под Свенсторпом. Но уже в марте, вечером, когда Валландер лежал в постели, она позвонила из Риги и сказала, что у нее появились сомнения. Она не хочет выходить замуж, не хочет переезжать в Швецию. Во всяком случае, пока. Вне себя от беспокойства он сорвался и поехал в Ригу – думал, что удастся ее уговорить. Кончилось все долгой и безобразной ссорой, первой за все время их знакомства, после чего они больше месяца не разговаривали. Потом он все же заставил себя позвонить, и они договорились, что летом он приедет в Ригу. Они провели две недели на побережье, в полуразвалившемся домике – даче какого-то коллеги Байбы по университету. Они долго гуляли по песчаному пляжу, и Валландер все выжидал, что она сама начнет разговор о будущем. Но она по-прежнему была не уверена – не сейчас, пока еще рано… Почему не довольствоваться тем, что у них есть? Так и не добившись никакой ясности, он вернулся домой в подавленном настроении. Всю осень они не встречались – много раз говорили по телефону, строили планы, но ничего не получалось. У него начали появляться подозрения – нет ли у нее другого в Риге? Несколько раз, изнемогая от ревности, он звонил ей среди ночи, и пару раз у него возникало чувство, что в квартире кто-то есть, хотя она и заверяла его, что это не так.

Она приехала в Истад к Рождеству. В этот раз Линда только встретила с ними Рождество и уехала с друзьями в Шотландию. И тогда Байба сказала, что не хочет переезжать в Швецию. Она долго раздумывала, но теперь приняла решение. Она не хочет терять работу в университете. Что она будет делать в Швеции? В Истаде? Работать переводчицей? И все? Валландер пытался ее уговорить, но вскоре сдался. Оба они чувствовали, что отношения их близятся к концу; спустя четыре года оба оказались в тупике. Валландер отвез ее в Стуруп, подождал, пока она пройдет паспортный контроль, а потом долго сидел на заснеженной скамейке у домика спасателей. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в тот вечер. Но странно, ему от этого полегчало. Во всяком случае, неизвестности больше не будет.

Мощный катер отчалил и исчез в море. Валландер поднялся. Ему снова нужно было в туалет.

Какое-то время они еще звонили друг другу, но потом и это прекратилось. Последний раз он слышал ее голос полгода назад. Как-то они с Линдой поехали в Висбю, и она спросила его, в самом ли деле он порвал с Байбой.

– Да, – ответил он, – все кончено.

Она ждала продолжения.

– Это было необходима Ни она, ни я уже не хотели дальше тянуть эту волынку. Все к тому шло.

Он зашел в кафе, кивнул официантке и пошел в туалет.

Потом он вернулся на Мариагатан, взял машину и повернул к выезду на Мальмё, где был супермаркет. Обычно перед тем, как зайти в магазин, он, сидя в машине, составлял список покупок. Так он поступил и на этот раз, но, уже катя коляску вдоль полок, обнаружил, что забыл шпаргалку в машине. Возвращаться не стал. Было уже четыре часа, когда он вернулся домой и разложил покупки – это в холодильник, это в буфет… Потом прилег на диван с газетой и тут же задремал. Через час он резко проснулся, как будто кто-то его толкнул.

Ему снилось, что они с отцом в Риме. С ними почему-то и Рюдберг, а еще – какие-то странные карлики, которые все время щиплют их за ноги.

Он с тяжелой головой сел на диване.

Мне снятся мертвые, подумал он. К чему это? Отец умер, но снится мне чуть не каждую ночь. И Рюдберг тоже скоро пять лет как умер. Коллега и друг, человек, научивший меня ремеслу полицейского.

Он вышел на балкон. Было по-прежнему тепло и тихо, но на горизонте клубились темные облака.

Внезапно с потрясшей его ясностью он осознал, насколько он одинок. Если не считать Линду, которая жила в Стокгольме и которую он почти не видел, друзей у него нет. Он общается только с коллегами по работе, и то в рабочее время.

Он пошел в ванную и сполоснул лицо. Посмотрел в зеркало. Несмотря на загар, явственно читалась усталость. Левый глаз красный. Лоб стал выше, но не потому, что он поумнел, а потому, что начинал лысеть.

Он встал на весы. По сравнению с прошлым летом он похудел, но все равно вес его не порадовал.

Зазвонил телефон. Это была Гертруд.

– Я только хотела сказать, что я уже в Рюнге. Все нормально.

– Я думал о тебе, – сказал Валландер. – Мне, наверное, надо было остаться.

– Мне самой хотелось побыть одной. Повспоминать… Но я думаю, мне здесь будет хорошо. Мы с сестрой замечательно ладим. И всегда ладили.

– Я заеду через недельку.

Не успел он повесить трубку, как снова раздался звонок. Это была Анн-Бритт Хёглунд из полиции.

– Просто хотела узнать, как все прошло.

– Что – все?

– Ты же должен был встречаться с маклером? Насчет отцовского дома?

Валландер вспомнил, что накануне они обменялись несколькими словами по поводу дома.

– Похоже, все нормально. Ты можешь купить этот дом за триста тысяч.

– Я его даже не видела.

– Так странно, – сказал Валландер. – Теперь там никого нет, Гертруд переехала. Кто-то купит дом. Может быть, превратят его в дачу. Чужие люди, ничего не знающие о моем отце.

– Во всех домах есть привидения. Кроме новостроек. Там их, кажется, нет.

– Запах скипидара останется надолго… Но когда и он исчезнет, уже ничто не будет напоминать, что когда-то там жил мой отец.

– У тебя голос расстроенный.

– Так оно и есть. Увидимся завтра. Спасибо, что позвонила.

Он пошел на кухню попить воды.

Анн– Бритт очень внимательна. Не забыла и позвонила. Самому ему никогда бы не пришло в голову позвонить в похожей ситуации.

Он глянул на часы – семь. Он поджарил себе колбасы с картошкой и сел перед телевизором с тарелкой на коленях. Пощелкал пультом, но ничего интересного не нашел. Поев, налил себе чашку кофе и вышел на балкон. Но солнце уже село, и было довольно холодно. Он вернулся в дом.

Остаток вечера он посвятил разбору привезенных из Лёдерупа отцовских бумаг.

На дне одной из коробок лежал коричневый конверт. Он посмотрел – там были старые выцветшие фотографии. Он не припоминал, чтобы видел их раньше. На одном снимке он сам, четырех или пяти лет, сидит на капоте большой американской машины. Отец стоит рядом и поддерживает его, чтобы он не упал.

Валландер отнес снимок в кухню и стал искать лупу в ящиках.

Мы улыбаемся, подумал он. Я смотрю прямо в объектив и раздуваюсь от гордости – мне позволили посидеть на машине одного из перекупщиков. Из тех, что покупали картины отца и безобразно недоплачивали. И отец тоже улыбается, но смотрит он не в объектив, а на меня.

Он долго сидел, положив перед собой фотографию. Давно прошедшая, потускневшая и забытая реальность. Когда-то у них с отцом были прекрасные отношения. Но решение пойти работать в полицию изменило все. Только в последний год жизни отца им удалось постепенно наладить контакт.

Но до прежней близости мы так и не дошли. До той улыбки, когда я сидел на капоте сверкающего «бьюика». В Риме нам было хорошо вдвоем. Но не настолько.

Он прикрепил снимок к кухонной двери и выглянул на балкон. Грозовой фронт был уже совсем близко.

Сел на диван и досмотрел последние эпизоды старого фильма.

В полночь он лег.

Завтра в восемь у него встреча с Мартинссоном и Сведбергом. Потом прием у врача.

Он долго лежал в темноте и не мог заснуть.

Два года назад он мечтал переехать из этой квартиры – купить дом, завести собаку. Жить с Байбой.

Ничто не сбылось. Ни Байбы, ни дома, ни собаки. Все по-старому.

Что– то должно произойти, подумал он. Что-то обязательно должно произойти, чтобы я снова мог смотреть в будущее.

Когда он наконец заснул, был уже четвертый час утра.

2

К утру небо прояснилось.

Валландер проснулся в шесть часов. Ему опять снился отец – какие-то фрагментарные, несвязные картины… сам он во сне был ребенком и взрослым одновременно, ничего не поймешь. Сон напоминал контуры корабля в тумане.

Он встал, принял душ и выпил кофе. На улице по-прежнему тепло и, как и накануне, необычно безветренно. Он дошел до стоянки, взял машину и поехал в полицию. Коридоры еще пусты – рабочий день начинался в семь. Он захватил в столовой кофе и пошел в свой кабинет. Стол был на удивление прибран, на нем не громоздилось, как обычно, ворохов бумаг и папок. Он попытался вспомнить, бывало ли когда-нибудь такое затишье. За многие годы он уже привык к тому, что, по мере того, как происходят сокращения, бесконечные рационализации и оптимизации, нагрузка все увеличивается. Дела откладывались, следствие велось спустя рукава. Он мог бы сейчас на память назвать несколько случаев, когда из-за небрежно проведенного следствия дело закрывалось. Этого не должно быть. Если бы только у них было побольше времени. И если бы их не было так мало.

Вечный вопрос – окупается преступление или нет. Сейчас, может быть, и окупается. Стало окупаться. Исторического обзора представить он бы не смог, но что он точно знает и все знают – преступность в Швеции выросла. Те, кто занимается экономическими махинациями, чувствуют себя в полной безопасности. Правовое общество капитулировало.

Валландер часто обсуждал это с коллегами. Они знали, что не только полиция этим обеспокоена. Гертруд говорила о том же. И соседи в прачечной.

Валландер знал, что это не пустые обывательские страхи. Но, насколько он мог видеть, никаких мер не принимается. Продолжается экономия, продолжаются сокращения – как в полиции, так и в судебной системе.

Он снял куртку, открыл окно и уставился на старую водонапорную башню.

В последние годы появилось множество негосударственных охранных организаций. Эдакая гражданская защита. Это его пугало. Когда государство не справляется, всегда тут как тут – юстиция Линча. Людям начинает казаться, что вершить правосудие собственными руками – совершенно естественно.

Стоя у окна, он еще подумал, сколько по стране ходит нелегального оружия. И сколько его станет через несколько лет.

Он сел за стол. Пробежал глазами несколько записей, накопившихся со вчерашнего дня. В одной из них подробно освещались меры, планируемые в борьбе с поддельными кредитными картами. Он не особенно удивился, узнав, что где-то в Азии существуют целые фабрики, занимающиеся подделкой платежных карточек.

В другой записке шла речь о закончившихся испытаниях перечного спрея, начатых еще летом 1994 года. При определенных обстоятельствах баллончики раздавались женщинам, которым что-то угрожало… Валландер прочитал бумагу дважды, но так и не понял, при каких таких «определенных» обстоятельствах раздавались баллончики, что именно угрожало тем, кто их удостоился, и какие результаты были достигнуты. Вздохнув, он отправил обе бумаги в корзину. Он оставил дверь приоткрытой, чтобы слышать голоса в коридоре. Женский смех – это Лиза Хольгерссон, их начальница. Пару лет назад она сменила Бьорка. Многие насторожились. Начальник полиции – женщина? Но Валландер с самого начала почувствовал к ней уважение, и в дальнейшем первое впечатление подтвердилось.

В половине восьмого зазвонил телефон. Это была Эбба из приемной.

– Все в порядке? – спросила она.

Валландер сообразил, что она тоже интересуется вчерашними событиями.

– Дом еще не продан. Но по-моему, все идет нормально.

– Я хотела спросить, ты не сможешь принять учебную экскурсию в половине одиннадцатого?

– Учебную экскурсию? Летом?

– Это группа моряков на пенсии, они каждое лето собираются в Сконе. У них какое-то общество, называется «Морские волки».

Валландер вспомнил про врача.

– Попроси кого-нибудь еще. Меня не будет как раз с половины одиннадцатого до двенадцати.

– Тогда я позвоню Анн-Бритт. Может быть, этим старым морским волкам женщина-полицейский даже больше понравится.

– Или наоборот, – сказал Валландер.

Было уже почти восемь, а Валландер никак не мог заставить себя взяться за работу – сидел, покачиваясь на стуле, и время от времени поглядывал в окно. Несмотря на ранний час, он уже чувствовал себя уставшим. Что скажет врач? Может быть, эта усталость, судороги – симптомы серьезной болезни?

Он поднялся и пошел в комнату для совещаний. Мартинссон уже был там – свежепостриженный, загорелый. Валландер вспомнил, как два года назад Мартинссон чуть не бросил службу. Его дочку поколотили в школе – из-за того, что ее отец полицейский. Но Мартинссон все же остался. Для Валландера Мартинссон все еще был юношей, новичком, хотя, подумав, он с удивлением сообразил, что все остальные пришли уже после Мартинссона.

Они поговорили о погоде. В пять минут девятого Мартинссон спросил:

– А где же Сведберг?

Его удивление было понятным – Сведберг славился пунктуальностью.

– А ты с ним говорил?

– Его не было дома, но я оставил сообщение на автоответчике.

– Позвони еще раз.

Мартинссон набрал номер.

– Куда ты подевался? – спросил он. – Мы ждем.

Он повесил трубку и покачал головой:

– По-прежнему автоответчик.

– Застрял по дороге, – сказал Валландер. – Начнем без него.

Мартинссон перебрал кипу бумаг, нашел открытку и протянул ее Валландеру. Вид Вены с птичьего полета.

– Хильстрёмы нашли ее в почтовом ящике во вторник, шестого августа. Астрид, как видишь, пишет, что все хорошо, но они хотят еще немного задержаться. Передает привет от всех остальных, а заодно просит мать позвонить другим родителям и сказать, что все благополучно.

Валландер прочел открытку. Почерк был похож на Линдин – буквы такие же круглые.

Он отложил карточку.

– И Ева Хильстрём пришла в полицию?

– Она не пришла, она ворвалась в мой кабинет. Мы знали и раньше, что она дама нервная, но тут было что-то немыслимое. Она совершенно очевидно испугана. И уверена в том, что говорит.

– А что она говорит?

– Что-то случилось. Эту открытку писала не ее дочь.

Валландер подумал немного.

– Что не сходится? Почерк? Подпись?

– Вообще-то она говорит, что почерк похож. Но утверждает, что почерк Астрид ничего не стоит подделать. И подпись тоже. Может быть, она и права.