Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 



Вступление.



– Какая цель у этой книги?

– Я не могу говорить о Паркуре, не упомянув своего отца. Они неразделимы. Раймонд Белль это фундамент всего. Моей жизни, создания Паркура, его развития по всему миру. Без него Дэвид Белль не существовал бы, как и не существовало бы Паркура. При помощи этой книги я хочу не только отдать ему должное, но так же объяснить то, что мне передал мой отец, всю философию его жизни, которая стала базой этой дисциплины, которая направляет меня и по сей день.

Цель этой книги не в том, чтобы дать урок и тем более не в том, чтобы привить какие-то ценности. Я всего лишь хочу, чтобы люди понимали Паркур таким, каким он должен быть. Для многих мы являемся теми, кто «прыгает с крыши на крышу», тогда как эта дисциплина является чем-то намного большим. Мы перепрыгиваем с одного здания на другое потому что архитекторами были созданы города, но если бы мы жили на деревьях, мы бы перепрыгивали с дерева на дерево, домом нам служили бы скалы, и мы бы передвигались от одной скалы к другой. Не имеет значения место, где мы находимся, не имеет значения то, что нас окружает, потому что Паркур – это когда мы идем туда, куда наше тело нам позволяет пойти, туда, куда приведет нас наша готовность. И помимо методики физического обучения, дисциплины движения и преодоления препятствий, Паркур также является возможностью открыть новый мир, научиться лучше понимать себя, способом приблизиться к жизни. Я вижу, что многие люди не поняли этого посыла с исследованием своей личности, с тем поиском самого себя, который присутствует в Паркуре. Он не подразумевает преодоление препятствий с целью сделать тебя лучшим, причинение себе боли, или же намеренное столкновение с неоправданным риском, чтобы почувствовать, что ты существуешь. Даже если вначале у меня и были подобные мысли, я очень быстро осознал, что бесполезно впадать в такие крайности. Мой отец говорил мне: «Никогда не поддерживай негатив внутри себя, не ищи намеренно боли, потому что жизнь сама не раз даст тебе возможность выучить, осознать, что такое боль». В конце концов, я понял, что я не должен прожить ту жизнь, что прожил мой отец, чтобы стать уважаемым человеком, и ничто не мешает мне уважать людей, которые не могут делать и четверти того, что умею я благодаря Паркуру. Быть Человеком, это не значит быть самым сильным, прыгать дальше или выше всех. Мой отец всегда настаивал на этом: «Быть Человеком это в первую очередь всегда сдерживать свое слово. Ты сказал что-то — ты это сделал. Даже самую маленькую вещь». Ты можешь быть самым сильным человеком на земле, но если ты не сдерживаешь своего слова, люди вокруг перестают полагаться на тебя, они больше не уважают тебя. Сегодня у молодежи есть проблема с этим, с ответственностью за свои слова. Они обещают тебе какие-то вещи, они говорят - просто потому что в этот момент на них могут смотреть другие, но это лишь слова. Когда же дело доходит до выполнения обещания, все куда-то деваются.

Некоторые трейсеры (трейсер: человек, практикующий Паркер), присваивают себе авторство Паркура, и создается такое впечатление, будто они все придумали сами, но когда у них берут интервью, они не знают, как объяснить эту дисциплину, как своими словами придать ей смысл. В то время как существовала история моего отца и все то, что он передал мне. Я так же не могу сказать, что создал этот спорт сам, я могу говорить что угодно, врать, лепить себе на грудь обманный ярлык «Дэвид Белль, создатель Паркура». Но нет, я этого не делал: мой отец пережил ужасные вещи, он страдал, чтобы я мог прийти к этому, и я обязан отдать ему дань уважения, я должен выразить ему эту благодарность. Спустя годы, когда я не имел возможности выразить все то, что я чувствую по этому поводу, который является очень личным для меня, я решил рассказать историю про моего отца и про истинное происхождение Паркура. Я хочу рассказать об этом всем, кто заинтересован в этой дисциплине, или тем, кто только начнет ее практиковать, всем ребятам, которые не чувствуют поддержку со стороны родителей, или тем, кто чувствует себя потерянным, как и я, будучи подростком. Конечно, история моего отца не является ни абсолютным образцом, ни конечным примером для подражания, но подрастающее поколение может осмотреться и увидеть свои семьи – именно семья является для нас моделью для подражания, это по-настоящему те люди, которые помогают нам продвигаться по жизни. У каждого из нас есть кто-то из близких, кто пережил нечто исключительное и может научить нас оставаться истинными, идти по нашему собственному пути. Я был предупрежден моим отцом о подводных камнях, которые могут поджидать меня, он защитил меня от злотворных людей. Если бы я слушал все то, что мне говорили: «Эй! Сорванец, не лезь на ту стену!» Я бы никогда не стал тем, кем я есть. Раймонд Белль был моим отцом, но так же они был и моим наставником. Должно быть, по меньшей мере, десять книг, чтобы понять его жизнь. У меня никогда не было его опыта, его очарования, но как минимум у меня есть гордость, что я могу записать его историю и передать все то, чему он меня научил, слово за словом, ничего ни убирая, ни добавляя.



Часть 1. Мой отец герой.



– У основ Паркура стоит ваш отец и его особенная история. Необходимо полностью в нее погрузиться, чтобы понять все то, что он вам завещал как отец и как мужчина. Можете рассказать нам, кем был Раймонд Белль?

– Мой отец родился в 1939 году в городе Хюэ, во Вьетнаме. Он был ребенком смешанной пары: его отец был французом, медиком колониальной армии, а мать - вьетнамкой. Это была многочисленная семья, у моего отца было с десяток братьев и сестер. Они жили в отличных условиях, в красивом доме, с лошадьми, которые им принадлежали, но с началом борьбы за независимость Вьетнама детство моего отца превратилось в кошмар. Когда все это началось, он отдыхал на каникулах со своими дядей и тетей, и был отделен от родителей линией фронта, которая разделила страну на две части. Он больше не мог вернуться к своим родителям, и вынужден был оставаться с этой семьей, где он столкнулся со многими трудностями. Через некоторое время дядя, не желая больше содержать племянника, записал его в военную школу детей французского войска Далат. Моему отцу было на тот момент семь лет. Это стало для него настоящим шоком. Он ничего ни у кого не спрашивал, и однажды ночью обнаружил себя в лагере для сирот. Это не было его судьбой: отец происходил из богатой семьи и в один момент очутился в совсем другой жизни, в этой школе, где ему приходилось бороться за уважение, где больше не было матери, которая могла бы его утешить. Там, в Далате действовал закон сильнейшего - «либо пан, либо пропал». Во время Индокитайской войны эти сироты обучались, чтобы стать солдатами. Они обучались техникам боя, делали марш-броски в горах, учились разбирать и собирать оружие ночью... Все то, чему я обучался во время своей военной подготовки в 19 лет, он уже умел делать, будучи совсем еще ребенком. У моего отца просто не было выбора. Он очень быстро понял - чтобы выжить он должен справиться со всем сам и стать лучшим бойцом.

– Сколько времени ваш отец находился в этой школе?

– Он был там 9 лет. После поражения Дьен Бьен Пфу он был переправлен кораблем во Францию в 1954. Отец находился с другими беженцами в лагере в Лионской области. Французская армия взяла на себя заботу о нем, и отец продолжил военное образование до 1958. Пораженный его способностями, старейшина Далата предложил ему сделать карьеру среди Пожарных Парижа. Это без сомнений наилучший совет, который он мог ему дать. В один момент мой отец, который был обучен сражаться и убивать, нашел себя в деятельности, где он должен был спасать и оберегать человеческие жизни. Это не было его призванием, так что ему пришлось приспосабливаться, но вскоре отец стал лучшим в своем деле. Это придало смысла всему тому, чему его научили тренировки в джунглях Вьетнама. Он посвятил этому делу всю свою душу и тело. Во всех самых опасных заданиях мой отец всегда был добровольцем. Если требовалось забраться на крышу или вскарабкаться по фасаду, именно он брался за это. У отца была храбрость, невероятное хладнокровие и чувство самоотверженности: он мог, не колеблясь, отдать свою жизнь взамен на чью-то другую. Товарищи по огню прозвали его «камикадзе», но я никогда так не называл отца, потому что это название подразумевает состояние затуманенности разума, когда человек не осознает, что делает и куда идет. Просто мой отец был тем, кто шел раньше других. Когда его коллеги все еще стояли в нерешительности, боролись со своими страхами, он уже шел в пламя, так как в своей голове давно уже оценил все возможные риски. За время своей службы он преумножил количество особо сложных спасений, что принесло ему множество наград и медалей. Начальники знали, что могут на него рассчитывать. Однажды, когда отец был в отгуле, ему пришлось поучаствовать в одном деликатном деле: снять флаг, повешенный манифестантами на верхушке Нотр-Дам дэ Пари. Вся ирония состояла в том, что это был флаг Вьетконга. Он показывал мне вырезки из журнала, датированные 1969 годом, на которых видно, как он свисает на тросе под вертолетом, который приближается к Нотр-Даму. Читая статьи, в которых описывались его подвиги, я удивлялся, почему это был именно он, а не какой-нибудь другой пожарный. И я, наконец, понял, что решающим фактором здесь была вера. Отец всегда был очень уверен в себе. Когда он говорил о чем-то, люди ему верили. Во всех сферах жизни эта гарантия всегда была при нем. После службы пожарным, которую он окончил в 1975-м, он работал в приватном секторе, занимаясь обеспечением безопасности больших зданий в Париже, таких, как Тур Монпарнас, и каждый раз его начальники были поражены его эффективностью. С ним все работало как часики. Во время всей своей карьеры отец не раз отличался своими спортивными подвигами. Он был в составе инструкторов по гимнастике для Пожарных Парижа, не раз выступая перед молодыми борцами с огнем или перед большой публикой. Он так же был многократным чемпионом среди французских военных в прыжках в длину и высоту.

Читая эти строки, начинаешь понимать, почему такие сильные французские трейсеры склонны пренебрежительно называть себя «трейсерами по воскресеньям». Не смотря на их высокий уровень и любовь к Паркуру, которую они сохраняют уже по 10-15 лет, их жизнь и тренировки не идут ни в какое сравнение с тем, что делали Белли, младший и старший. Для нас, «трейсеров по воскресеньям» Паркур — это досуг, это развлечение. Мы занимаемся им в свободное время. Бережем себя. Для отца Белля Паркур был вопросом жизни и смерти. И даже сон для него не был предпочтительнее тренировки. Каждая тренировка как последняя — как будто на следующий день тебе нужно отправляться прямиком в пожар или на войну.

– Выдающиеся физические способности — это ваше семейное наследие?

– Нет, это никаким образом не было связано с его семьей. Ни его отец, ни мать не были спортсменами. Мой отец сам работал над приобретением этих физических способностей. И если я говорю «работал», то это действительно так и есть. Когда отец оказался в лагере для сирот, он стал тренироваться как сумасшедший. Когда другие мальчишки спали в своих кроватках, он поднимался и шел бегать по лесу, лазать по деревьям, тренировать прыжки, растяжку, баланс. Он никогда не останавливался, повторяя эти движения по двадцать, тридцать, пятьдесят раз. Он мог бить кулаками по коре деревьев, чтобы закалить их, толкать скулами и носом мешки, которые используются в боксе, чтобы сделать свое лицо менее чувствительным, более жестким. Когда он делился со мной этими воспоминаниями, я не понимал, что заставляло его делать такие ненормальные вещи, зачем он причинял себе боль таким образом. Но позже я понял причину, отец рассказал мне, что он подвергался оскорблениям и жестокому обращению, когда жил у дяди... По сравнению с другими сиротами, которые уже создали вокруг себя некую защитную оболочку, ему предстояло сделать немало усилий, чтобы создать свой собственный твердый панцирь. В один момент, в изоляции сиротского лагеря, внутри отца что-то щелкнуло, и он сказал: «С этого момента больше никто не посмеет ко мне притронуться! Довольно!». Когда он описал мне этот момент, я был ошеломлен: я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произносил эти слова с такой сильной убежденностью. Это одно слово «Довольно» говорило о многих вещах. Мой отец познал слишком много боли, но в своей последующей жизни он больше никогда не был жертвой.

– Именно поэтому он преобразился, абсолютно самостоятельно, как физически, так и ментально?

– Да, все это был сложный физический труд, основанный на невероятной духовной силе. Даже в шестьдесят лет мой отец был в состоянии бегать и даже делать прыжки с удивительно мягкими приземлениями. Я был свидетелем того, как он переносил немыслимые тяжести. Он тренировался попадать в цели ножами, лезвиями от бритв, и его движения всегда были идеальны. Мы вместе с друзьями по очереди пытались повалить его на траву, нас было семеро или восьмеро подростков, а мой отец даже пальцем не пошевелил, хоть он был один, во вьетнамках и с запрятанными в карманы руками. Он обладал феноменальной силой, но делал все с улыбкой на лице, без каких-либо признаков боли или усилий. Я не мог поверить в то, что он рассказывал мне, в этот пережитый им опыт. Но мой отец никогда не хвастался этим, он так же рассказывал мне и о своей темной стороне, своих слабостях и ошибках. Он не пытался казаться идеальным отцом в глазах своего сына. Он никогда не говорил мне, что он лучший, самый сильный. Никогда.

Рассказывая обо всем том, что ему пришлось пережить в юности, отец так же рассказал одну историю, которая очень зацепила меня. Когда его переправляли на лодке из Вьетнама, у него обнаружилась грыжа яичек. Она вызвала заражение, и мальчика пришлось немедленно оперировать, там же, в открытом море, на лодке с множеством беженцев. У него не было никакой анестезии, лишь деревянный брусок, зажатый между зубов. Его вскрыли и вырезали грыжу. Я думаю, что это повлияло на него ужасным образом в плане, как физических страданий, так и психологических, как для человека, который пережил хирургическое вмешательство в таких условиях. Но даже после того, как он выжил, оставался большой вопрос, сможет ли он когда-либо иметь детей после этого. Его сила, именно она помогла ему выкарабкаться. Он был обделен физически, но показал, что это не может помешать жить полноценной жизнью, быть сильнее других и делать то, что намерен делать. Он уважал своих начальников, иерархию среди военных, но если что-то шло против его убеждений, он мог возражать, становиться настоящей непробиваемой стеной. Когда он только начал свою карьеру среди пожарных, его начальник дал ему задание почистить туалеты, и отец выполнил это задание, чтобы показать, что он его уважает, но так же он четко дал ему понять, что больше никогда не будет делать этого снова. Без насилия, лишь благодаря своим словам, своей убедительности... Мой отец был свободным, и ожидал от всех уважения своей свободы. Иногда это служило ему плохую службу. Как и все бывшие дети-солдаты, он имел проблемы с адаптацией, с импульсами, которые ему необходимо было научиться контролировать. Я видел в нем человека, который борется с собой всю свою жизнь. Он, к примеру, отказывался платить налоги, для него это были его деньги, заработанные тяжким трудом, он не видел ни одной причины, чтобы отдавать их государству. По сравнению с другими отцами, мой всегда находился где-то в другом мире.

– Уже будучи во Франции, пытался ли он как-то найти свою семью, вернуться во Вьетнам?

– Когда отец был еще в школе детей войска, двое или трое его старших братьев смогли прийти, чтобы увидеться с ним. Они сказали ему, что их отец был убит. Тогда он почувствовал себя настоящим сиротой, и то, что произошло с его отцом сделало его еще более черствым и закрытым. По приезду во Францию он обучался в приемной семье, но при этом всегда оставался отшельником. Спустя несколько лет он все же смог восстановить контакт с некоторыми членами семьи, когда они в свою очередь приехали во Францию в качестве беженцев. Двоюродные братья сообщили ему новость, что его мать и братья тоже были переправлены во Францию. С матерью они виделись пять или шесть раз, прежде, чем у нее случился сердечный приступ. В Далате он жил среди детей, которые по-настоящему потеряли своих родителей, и научился, как и они стирать эти семейные связи. Это как если бы им намеренно удаляли все чувства и эмоции, чтобы сделать солдатами. Он, казалось, был как-то отрешен от своей семьи, в особенности, от матери, с которой у него не было очень хороших отношений. Казалось, что она не проявляла особой любви к мальчику, когда тот был еще совсем маленьким. Даже пребывая в других семьях, он сохранял память об этом чувстве. Его мать, по-видимому, считала, что он был проклят, так как родился в семье шестым или седьмым по счету, а по вьетнамским традициям считалось, что такой ребенок был носителем проклятий. Мой отец не любил говорить о своей матери, о своем детстве, не смотря на то, что помнил множество деталей. К примеру, он рассказывал, что они жили в доме, находящемся недалеко от джунглей, и о том, что тигры иногда приближались к их селению, а порой даже заходили в дома... Его совсем не тянуло вернуться во Вьетнам. В конце своей жизни он еще немного вспоминал об этом. Я хотел предложить ему съездить туда, перед тем, как он ушел, хотел в каком-то смысле оставить это событие в моей жизни, но отца не стало ночью 31 декабря 1999 года прежде, чем мы смогли это сделать...



Описываемые в первом абзаце события проходят примерно на фоне первого десятилетия Первой Индокитайской войны, когда Раймонду было около 15 лет.



Раймонд Бэль.

Часть 2. Пункт отправления.



– Когда вы росли со своим отцом, который пережил множество невероятных жизненных историй, чувствовали ли вы непреодолимое желание подражать ему, восхищаться им?

– На самом деле первым человеком в жизни, которым я восхищался и которого брал за образец, был мой дедушка по материнской линии. Именно он воспитывал меня с самого рождения в апреле 1973 года и до моего четырнадцатилетия. Я прожил свои первые годы в доме в Фекампе, в Нормандии, и после короткого периода, когда я жил с матерью в Булонь-Биланкур (пригород Парижа), я вернулся к нему еще на три года в Вэнд. Мой дедушка был вдовцом и очень хорошо заботился обо мне. Как и мой отец, он был в прошлом пожарным Парижа с тридцатидвухлетним стажем работы. Он также был участником Второй Мировой Войны. Мой дедушка был еще совсем молодым, когда потерял свою любимую жену, однако он больше никогда не был женат. У него было очень много жизненных историй и приключений, но никто на самом деле не знал, чем он занимался. Я никогда не видел ничего особенного, пока жил под его крышей. Он мог пойти прогуляться, возможно, чтобы навестить своих друзей, но он никому ничего не говорил. Вне всяких сомнений он не хотел навязывать мачеху своим детям. Он имел достаточно уважения к своим детям или к самому себе, чтобы не выставлять на вид свои возможные похождения. Он был сдержанным и уравновешенным, а ещё обладал невероятным самоконтролем: в его доме всегда была пачка сигарет, но он курил только по воскресеньям после завтрака.

Я наблюдал за тем, как он выходит в жизнь, как он продолжает идти, не смотря на все несчастья, которые ему приходилось преодолевать, и это вдохновляло меня. Он по-настоящему стал для меня первым образцом: добряк, очень правильный, очень верный в своей личной жизни, уважаемый на своей работе. Мой дедушка никогда не боролся с кем-либо, он никогда не изучал военного искусства. Он был полной противоположностью моему отцу, который наоборот учился бороться до самой смерти. Он показал мне совсем другой жизненный путь, у него не было ни физических способностей моего отца, ни его силы духа. Для моего отца жизнь была джунглями, в которых ему приходилось обучиться осторожности, самозащите, в то время как мой дедушка был более безмятежным в своих отношениях с внешним миром: это сбалансировало мое обучение. Без него я, возможно, впадал бы в крайности, как мой отец. Я являюсь чем-то средним между ними. Во мне смешаны мудрость и смелость, уважение и протест, сдержанность и решительность. Мой дедушка и мой отец являются двумя колоннами моей жизни. Я вырос благодаря им двоим.

– Какой была жизнь с вашим дедушкой?

– Можно сказать, что я рос в некой дисциплине. Мой дедушка воспитал во мне основные принципы, жизненные основы. Основываясь на своем опыте, службы среди пожарных он объяснял, почему у нас всегда должна быть идеальная чистота, всегда идеально чистый дом. Таким образом, он рассказывал, что когда на службе случались вызовы, ему приходилось повидать всякое, а иногда даже что-то совсем удивительное: он мог попасть в квартиру к по-настоящему неимущей семье, и в их жилище были абсолютная чистота и порядок, и наоборот, бывало, когда он попадал в квартиру к очень богатым людям, или в большие апартаменты 16-го округа в Париже, там царил настоящий беспорядок, и все вокруг было грязным. Он всегда говорил мне: «Если ты встретишь кого-то на улице, или кто-то придет в твой дом, ты всегда должен быть опрятен, и твой дом должен находиться в полном порядке». Он научил меня всегда быть вежливым, уважать других, говорить правду. «У нас есть рот, благодаря которому мы можем говорить. И чем говорить какие-то глупости, лучше использовать его, чтобы говорить правду, произносить вслух полезные мысли, которые могут помочь другим». Нет сомнений, что уже тогда он ориентировал меня на работу пожарным в будущем, он подталкивал меня на использование физических способностей, чтобы впоследствии научиться делать много полезных вещей. Он всегда повторял: «Если ты подчиняешь себе физическую силу своего тела, то заставь её служить хорошим целям: вместо того, чтобы пойти и ограбить кого-то, используй эту энергию, чтобы пойти и помочь кому-нибудь». Благодаря ему я понял, что все мы сталкиваемся в жизни с выбором, который предопределяет наш путь, хороший или плохой. У нас есть нож, и в нашей власти решить стать серийным убийцей или же использовать этот инструмент, чтобы создавать красивые вещи.

– Почему вашим воспитанием занимался дедушка, а не родители?

– Мои родители жили раздельно. Они наверняка думали, что лучшим решением для меня было воспитание дедушки. У моего папы отцовская жилка не была сильно развита, так как он никогда не воспитывался своими родителями, к тому же он постоянно был на выездах, так что он без сомнений решил, что это будет лучшим вариантом для меня. Я думаю, что в его глазах лучшей моделью для его детей был именно глава семьи. И так как последний был вдовцом и жил абсолютно один, мои родители сделали мне подарок в определенном смысле, позволив дедушке присматривать за мной, а мне — находиться в защищенном коконе. Я никогда не жалел об этом их решении и вообще о своем детстве. Мне не хватало мамы, которую я видел лишь по выходным, но мой дедушка действительно очень много сделал для моего образования, и он был очень заинтересован в том, чтобы я не чувствовал себя обделенным любовью. У него были свои возрастные привычки, но он всегда уважал мой внутренний мир. Если мне, к примеру, хотелось заняться спортом, он записывал меня в спортивный клуб, и если я хотел поменять его со временем, он позволял мне это сделать. Он очень старательно ухаживал за мной, разговаривал со мной постоянно. Я очень сильно чувствовал присутствие этого человека в моей жизни, даже больше, чем мои одноклассники, которые жили со своими двумя родителями и при этом чувствовали себя покинутыми. Не смотря на то, что я жил со своим дедушкой, а позже и с мамой, я никогда не терял контакта со своим отцом. Он приезжал увидеться со мной по выходным, а иногда даже брал с собой. Меня не покидало чувство, что он хочет оставаться на расстоянии, чтобы мне приходилось его догонять, чтобы я нашел путь к нему, чтобы научиться чему-либо по моей собственной инициативе, без давления с его стороны. И это пришло, только чуть позже, уже в юности.

– Обладали ли вы какими-то особыми физическими способностями? Были ли вы сорвиголовой?

– Я был скорее вполне сдержанным, застенчивым, закрытым в себе, но иногда во мне проявлялась отвага. С моим дедушкой, в Фекампе, мы жили в своего рода, хоромах, которые разделяла с нами еще одна семья. Вход был сделан в форме пагоды с огромнейшими колоннами и крышей в китайском стиле. Особняк был самым видным в городе, и я чувствовал себя немного отстраненным, находясь в этом солидном доме. Мои друзья не часто заходили, потому как находились под сильным впечатлением, переходящим в отстранение. Сам я боялся ночи и всегда дожидался момента, когда дедушка пойдет спать. Во мне просыпалась бурная фантазия, так как это место было все равно что сказочный замок. И тогда я начинал пробовать немного сумасшедшие вещи: забирался на края окон, мог повиснуть на балконе или забраться на крышу сарая, который находился в саду. Мой дедушка провел проводку везде над окнами, чтобы помешать мне добраться до опасных участков. Он всегда заставлял меня спрыгнуть, прекратить лазить: он делал это не для того, чтобы запугать меня, просто у него самого были проблемы с бедром после неудачного приземления, и дедушка не хотел, чтобы и меня в будущем настигла какая-либо подобная беда. Снаружи дома была та же история — как только я видел лес, какое-то дерево, он переживал, что я упаду с самой верхушки. Я припоминаю набережную на пляже Фекампа, куда я не прекращал приходить, чтобы попрыгать с высоты, при том, что расстояние было весьма впечатляющим для ребенка моих лет. Я не могу точно сказать, почему я делал это, но что-то толкало меня на все эти действия.

– Записывал ли вас дедушка на какую-то спортивную секцию, чтобы как-то направить вашу энергию?

– Дедушка водил меня на гимнастику, но я думаю, что делал он это скорее из желания угодить моему отцу и потому что хотел, чтобы я работал над своими физическими способностями, чтобы чуть позже иметь возможность присоединиться к пожарным. Лично я никогда не имел особых предпочтений, я просто хотел заниматься спортом. Дедушка никогда не принуждал меня. Я занимался гимнастикой и еще атлетикой в школе. Я был очень способным, очень одаренным по отношению к другим, но это не делало большой разницы для меня. Я умел делать сальто, прыгать с высоты, что заставляло меня чувствовать себя более сильным, более крепким. Но я всегда был очень интровертным, очень закрытым в себе ребенком. Я не был личностью ни в школе, ни за её пределами. Я не знал, кем я являюсь среди других, так как никогда не заявлял о себе. Я всегда был весь в себе и никогда не разговаривал со своими товарищами. На уроках я отказывался отвечать на вопросы учителя, выходить к доске, даже если знал тему урока наизусть. Это все было просто из-за того, что я не хотел слышать звук своего голоса. Таким образом, я предпочитал притворяться, что ничего не выучил, лишь чтобы не пришлось говорить. И в своих мыслях я ликовал, когда профессор выбирал кого-то другого, когда на самом деле я был на грани провала в школе.

Был период, когда я ставил под сомнение все, чему меня учили в школе. Я не хотел, чтобы мне в голову вкладывали информацию, в достоверности которой я не был уверен. Меня учили, что Луи XVI жил и умер определенным образом, но я ставил это под сомнение и постоянно повторял: «Что они могут знать? Они же не были там!». Для меня учителя не были надежными источниками информации, они говорили о том, что сами выучили из книг. Эти сомнения никогда не покидали моих мыслей. Я многого не терпел. Кроме простых вещей, таких как «Дважды два четыре», ничего не могло попасть в мою голову. К тому же были уроки, которые для меня было невозможно выучить, не потому что я не мог, а потому что не получалось найти причин для того, чтобы делать это. У меня не было интернета, чтобы узнать цель этого всего. Для меня все это было лишним. Сейчас я думаю, что если бы детям сначала объясняли, как то или иное знание сможет помочь им в жизни, они не сомневались бы так сильно, стоит ли им учить это все или нет. Вместо того, чтобы объяснить мне, почему я должен выучить наизусть жизнь определенного исторического персонажа, учитель просто говорил мне: «Выучи это на завтра». Результат: это не интересовало меня, я никак не мог это применить, профессор считал меня полным нулем, потому что я мог сделать десять ошибок в одном предложении, и это окончательно меня демотивировало.

– Cложности в школе беспокоили ваших родителей?

– Да, мою маму, потому как её брат был директором, а невестка профессором и наверняка её племянники были лучшими в классе. Я же был полной их противоположностью. Так что можно сказать, что существовало некое давление на обоих: мою мать и меня. Слушая окружающих, я иногда задавался вопросом, кем же собираюсь стать. Некоторые из членов моей семьи думали, что у меня нет никакого будущего только благодаря тому, что я не знал, как играть в эти игры общества. Все эти идиотские замечания обижали меня, и в конце концов я начинал говорить себе, что являюсь настоящим нулем, и все больше и больше ограждался от всех. Будучи уже в подростковом возрасте, я начал задавать себе вопросы на целую кучу разных тем. Я спрашивал, чем занимаюсь здесь, в этой жизни. У меня складывалось такое ощущение, что я был рожден в эпоху, в которой ничего не происходит, и никогда не узнаю тех же приключений, с которыми столкнулся мой дед во время Второй мировой Войны или мой отец во Вьетнаме. С самого детства я жил всеми этими историями про пожарных, солдат, героев, их всевозможные подвиги, и невольно это влияло на меня. В этот период я жил с моим дедушкой в Вендэ и начал много говорить о моем отце, я задавал ему кучу вопросов о его прошлом, его миссиях с Пожарными Парижа. Мне необходимо было знать, откуда я взялся, узнать больше о своих азиатских корнях, которые у меня были со стороны отца, но которых я на самом деле в себе не видел. Это очень сильно влияло на меня. Своим двоюродным братьям со стороны матери я не прекращал повторять: «Я не такой как вы».

– И в конце концов, вы отправились на поиски своих корней, своего источника...

– Да, когда в 14 лет я вернулся жить к маме в Лисс, пригород Парижа, я стал чаще видеться со своим отцом. Мне хотелось говорить с ним, проводить много времени вместе. Я был в том возрасте, когда вся энергия желает вырваться наружу, но я не хотел увлечься каким-нибудь другим спортом, чтобы потом не жалеть об этом. Друзья звали меня: «Давай, пойдем, поиграем в баскет или в футбол». Ты соглашаешься, потом начинаешь входить во вкус и в итоге становишься футболистом, не зная, на самом ли деле это по-настоящему твое занятие. Да, в самом начале я занимался гимнастикой и атлетикой в школе и в разных кружках. У меня были определенные способности, но ничего особенного, я научился управлять своим телом, но все это было в безопасном и комфортном зале, в отапливаемом помещении, с кучей матов на полу, которые должны были нас защищать. Я понял, что обучение в таких залах является слишком академичным. И чем больше я разговаривал со своим отцом, тем больше понимал, что не нуждаюсь в этом. Он говорил мне: «Кем ты собираешься стать в жизни? Ты тренируешься, чтобы стать как этот атлет, который участвует в соревнованиях, или чтобы заниматься абсолютно другими вещами? Если ты хочешь стать другим, выбери дисциплину, которая по-настоящему принесет тебе пользу, которая поможет найти тебе выход из определенной проблемы или прийти на помощь постороннему человеку, который попал в сложную ситуацию на улице или в здании». Во время таких разговоров с отцом что-то начинало зарождаться, формироваться в моей голове — именно так началось мое путешествие с Паркуром.





Часть 3. Обучение.



– Откуда появилось название «Паркур»?

– Мне было интересно, как и когда мой отец приобрел те физические умения, добился тех спортивных достижений, о которых мне рассказывал мой дед. Меня интересовало, как он смог всего этого добиться. В конце концов, я обратился к самому отцу, хотел узнать, какой спорт он практиковал, чтобы достичь такого уровня. И именно тогда я впервые услышал слово «parcours» (полоса препятствий). Он рассказал, что еще будучи ребенком при армии, каждую ночь он просыпался, чтобы пойти потренироваться в полном одиночестве и в тайне от всех, на полосе препятствий и на других «полосах», которые помогали ему развиваться. Для меня это было абстракцией, это слово «parcours», оно ни о чем мне не говорило. Отец объяснил мне, что там были разные виды полос: полоса выносливости, ловкости, гибкости и т.п. Даже существовала своеобразная полоса тишины: он тренировался с другими мальчишками передвигаться с дерева на дерево над патрулями французской армии, стараясь остаться при этом незамеченным. Их разум даже тогда был в процессе подготовки к войне. У многих людей сегодня возникают ассоциации с игрой, когда они интересуются Паркуром, в то время как для моего отца это был вопрос жизни. Это был метод тренировки, который позволял ему закалить себя, выжить во время войны и защититься от людей, которые желают причинить ему зло. Мой отец занимался этим с большим терпением, готовностью, упрямством и самоотдачей. Он брал каждое препятствие, которое ему встречалось, и старался найти наилучшую технику для его преодоления. Он повторял эти движения по пятьдесят, сто раз, пока не научится идеально владеть каждым из них. А ему было на тот момент всего двенадцать, тринадцать лет. Сравнивая себя с ним в том же возрасте, я чувствовал, что сильно отставал. Если я получал от кого-то шлепок, мое лицо становилось красным, и я плакал так, словно получил удар палкой по спине. Я любил играть со своими Playmobil (игрушечные солдатики), представляя, что они проводят свое время, выживая в джунглях. Необходимость проливать кровь, пот и слезы — вот, чем для моего отца был Паркур.

– Как произошло ваше посвящение в Паркур?

– Нужно понимать, что Паркур не взял и не свалился с неба просто так. Мой отец не говорил мне: «Держи, теперь, когда тебе пятнадцать лет, я передам тебе секрет, сын мой». Я вынужден был искать, докапываться, вынюхивать как журналист. Сначала мне открылся мой отец и то, каким человеком он был, потом я начал использовать все, чему он меня научил, как проживать жизнь, как строить её из надежных кирпичей. Он дал мне многие элементы, которые одновременно связаны как с неким мировоззрением, так и со спортивными советами, чтобы лучше подготовить себя физически и ментально. Это смесь всех этих составляющих, в большей степени личная работа над собой, которую я проделывал годами, что шаг за шагом привело меня к Паркуру. Сегодня некоторые люди говорят мне: «Дэвид, вы создали Паркур». Но это не так! Я не ученый, который работает в лаборатории, и не инженер, я ничего не изобрел таким способом. Это долгий процесс, который начался еще когда я был подростком, а то и еще раньше. Школа меня больше не интересовала, я нуждался в подлинности, в поисках чего-то существенного. В определенный момент я сказал себе, что жизнь слишком коротка, и я должен найти себя в том, чем я хотел бы заниматься в этой жизни, в какой определенной области я могу быть хорош, а позднее все остальное придет следом. Я перенял это от моего отца, он считал, что если выучить определенную базу, то она может сослужить нам в любой другой области.

– В чем состояло это мировоззрение, которое вам передавал отец?

– Мой отец направлял меня, давал ответы на простые вещи, на те ситауции, с которыми люди сталкиваются каждый день. В то же время дедушка объяснял мне все аспекты повседневной жизни: как убираться в доме, как стирать, как разговаривать, и т.п. так же как и тонкости поведения по отношению к себе и другим; он учил меня справляться с окружением, с агрессией и со всеми жизненными ловушками, которые нас поджидают. Он пытался помочь мне понять, как работают многие вещи в жизни, все те вещи, которые окружают меня: работа, друзья, женщины, деньги... Он говорил мне: «Не заморачивайся этим всем. Если это есть, то хорошо, а если нет — не заморачивай себе голову вопросами почему ты не богат. Оставайся привержен своим первоначальным принципам». Он подталкивал меня иметь правильные мысли. Мне было четырнадцать или пятнадцать лет — благодаря моему отцу я созрел очень рано. Он сделал что-то вроде итога своей жизни, как если бы он понял все то, чего он мог избежать в юности или во взрослой жизни, чтобы передать это мне. Я чувствовал, что он дал мне все это, чтобы мне не пришлось переживать все то, что пережил он, чтобы я не сделал тех же самых ошибок. Он объяснял мне: «Ты поймешь, что в жизни сложно жонглировать одновременно пятью мячами. Вместо того, чтобы скулить и жаловаться, задай себе вопрос, чтобы понять, полезно ли то, чем ты занимаешься, существенно ли и служит ли оно чему-то?». Он на столько сильно вбил это в мою голову, что даже сегодня у меня есть тенденция — если кто-то что-то показывает мне — спрашивать в чем цель всего этого, или если кто-то приходит в мою жизнь, — то чего он собирается в конечном итоге добиться, почему этот человек пришел меня увидеть. Я понял, что человеческая сущность зла по своей природе. Зла в том смысле, что она всегда приводит к совершению зла одному человеку для пользы других. Людей честных, добрых, справедливых на самом деле очень мало на планете. Умение понимать подлинный ли человек, это то, чему нас должны учить в школах: уметь разделять людей, которые хотят усыпить нашу бдительность и людей искренних, понимать то, что скрыто за словами, слушать людей, чтобы лучше их осмыслить. Я думаю, что без моего отца я не обладал бы такими умениями. Он постоянно показывал мне на примере человеческих жизней, что всегда существует смесь: человек не бывает однозначно белым или однозначно черным. Он не судил людей по их плохому или хорошему поведению, он всегда советовал мне судить по намерениям — являются ли они хорошими или плохими. Муж, который обманывает жену, может делать это в целях сохранения брака и отношений, в то же время другой муж будет оставаться верным своей жене, но при этом отравит ей всю жизнь. Очень важным для моего отца было уважать других и быть честным.

– Как вы учились у отца?

– Я должен был всегда сам искать встречи с ним. Если я этого не делал, ничего не происходило. Если после обеда я оставался в комнате моих двоюродных братьев, а мой отец был внизу в гостиной, то он не приходил за мной. Он думал: «Если мой сын захочет что-то узнать обо мне, о моей жизни, он придет и спросит». Мой отец спал в палатке, установленной в саду даже во время зимы. Я смотрел на него через окно и говорил себе: «Я должен туда пойти, чтобы поговорить со своим отцом, я здесь всего на два дня, и если я не сделаю этого сейчас, потом будет уже поздно, и я буду жалеть». Это было нужно мне, жизненно необходимо. Я хотел обсудить с ним все вещи, которые он знал. И когда наконец я оставался с отцом, он мог говорить со мной обо всем и ни о чем одновременно. Он мог давать мне уроки по кухне, по машинам, по человечности. Он говорил мне: «Ты будешь встречать разных девушек, и это всегда будет для тебя новым опытом, но важно, чтобы ты всегда что-то выносил для себя из этого, чтобы ты учился понимать девушек, а так же лучше понимать себя». Он хотел, чтобы я избежал этих ошибок, чтобы я не терял своего времени на отношения, которые ничего мне не принесут. Парни, которые всегда хвастаются, что они всю жизнь проводят в окружении девушек, которые желают того, чтобы вокруг них было максимум цыпочек, в конце концов, приносят лишь боль этим самым девушкам. В чем польза от разбивания сердец? В этом нет ни капли положительной энергии.

После всего того, что он мне объяснил по поводу девушек, я больше не мог ударить в грязь лицом перед ним. Если я приводил девушку домой, то я всегда ожидал того, что отец задаст мне важный вопрос: «Хорошо, мой сын, ты привел красивую девушку, ты можешь привести их хоть десять, но можешь ли ты сказать, что она — та самая? Ты показываешь её мне потому что любишь или чтобы подняться в глазах других, выделиться среди своих друзей?». Сегодня я больше не играю в эти игры, не пытаюсь притворяться, потому что отец научил меня быть настоящим, и я чувствую себя плохо, когда вру, мошенничаю или совершаю поступки из не самых благих побуждений. Женщины. У моего отца их было немало, но он признавал, что никогда по-настоящему не гордился этим. Он никогда не говорил мне: «Это круто, когда у тебя куча девушек, дерзай, Дэвид!». Его посыл был как раз противоположным: «У тебя может быть сотня девушек, но в конечном итоге, если ты не можешь вспомнить каждую из них, то в чем же тогда интерес? Если имена, лица, время, проведенное с ними, не задерживаются в твоей памяти, значит, ты пропустил что-то важное, ты мог не иметь отношений с некоторыми из них и, возможно, предостеречь их от страданий». Для него важным было, чтобы я нашел хорошего человека, такого, который будет мне настоящей поддержкой в жизни. Эти уроки моего отца помогли мне избежать многих глупостей, они предостерегли меня от начинания тех вещей, которые я не мог бы завершить, они позволили мне развить в себе острое видение людей и не привязываться к внешности.

– Не казалось ли вам, что ваш отец влияет на вас больше, чем другие отцы влияют на своих детей?

– Мне кажется, что я общался с отцом больше, живя отдельно от него, чем если бы он жил со мной все время. Мои двоюродные братья наверняка помнят то время, когда они еще жили в доме, они даже представления не имели о наших с ним разговорах. Я гордился своими старшими сводными братьями, Жаном-Франсуа и Дэниэлем. Даже не смотря на то, что мы виделись очень мало. Сейчас я могу сказать, что Жан-Франсуа тоже сыграл важную роль в формировании Паркура, благодаря ему появились некоторые вещи, он задавал мне вопросы, разговаривал со мной о моем отце, показывал фотографии, документы. Мои братья были двумя фигурами, двумя противоположными примерами. Жан-Франсуа хорошо успевал в учебе, он стал пожарным и посвятил себя карьере среди борцов с огнем. Напротив, наш старший брат, с которым у нас было 10 лет разницы, выбрал более кривую дорожку, что плохо для него кончилось. Он связался с наркотиками, принял участие в вооруженном ограблении и был приговорен к тюрьме за это. Когда его выпустили из Флёри-Мэроги, мы думали, что все изменится. Он нашел работу, работал с декорациями в театре. Он выглядел вполне здоровым и уверенным, но спустя несколько месяцев умер от передозировки. Я думаю, что его история, все проблемы, которые ему пришлось пережить, так же повлияли на меня вместе с моим общением с отцом. Я думаю, что ему казалось, что он что-то пропустил в воспитании своих сыновей. Он без сомнений хотел возместить это со мной, показать мне те вещи, на объяснение которых для Дэниеля он не смог найти время, чтобы я не пошел тем же путем. Дэниел поддавался плохому влиянию со стороны других людей, и отец хотел защитить меня от этого.

– Сложно ли вам было слушаться своего отца при том, что он практически не воспитывал вас?

– Я никогда не хотел, чтобы мой отец бросил свою жизнь, свою жену. Я просто не мог этого хотеть — у него были свои причины. После всех наших разговоров и после многих моих наблюдений я понял, что в его голове до сих пор сидят те страдания, которые он пережил, будучи ребенком. Но это не значит, что он чувствовал угрызения совести по поводу своего отсутствия. Если однажды у меня появятся дети, я постараюсь заниматься с ними всем тем, чего я не мог делать с моим отцом или скорее тем, что я хотел бы вместе с ним делать. Но в любом случае я слушал, я был очень внимателен ко всему, что он говорит, я буквально впитывал его слова. Вообще в жизни люди, которых я больше всего уважаю, это не те, кто прочитал сорок тысяч книг, а те, взглянув в глаза которых, можно увидеть, как вся их жизнь проходит, словно на проекторе. Я больше прислушивался именно к этим людям потому как знал, что за их плечами есть опыт, что они многое вынесли из своих ошибок. Мой отец был из их числа. Он знал, где расставлены ловушки, где находятся тупики, и его советы помогали мне избегать всего этого. Он всегда повторял, приводя примеры: «Живи тем или иным образом, этого вот не стоит пробовать, так что не делай этого». Я видел, что он говорил с большим спокойствием, с уверенностью. Благодаря ему я действительно очень быстро повзрослел, и у меня не было ощущения, что я глупо потерял годы жизни. Конечно, я мог думать, что все, что он рассказывал мне, это не больше, чем пафосные истории, но когда я слушал других пожарных, рассказывающих о его подвигах, то понимал, что отец не врал. Он никогда не рассказывал мне больше чем то, что он действительно делал. В своей жизни он никогда не хвастался. Он никогда не говорил своим друзьям: «Вот! Смотри, какую невероятную вещь я сегодня сделал...» Ему даже не нужно было хвастаться, потому что когда он делал что-то такое, люди заканчивали за него, додумывая увиденное в той или иной манере. В этом была его сила. Единственными моментами, о которых он мог умолчать были некоторые негативные аспекты его жизни, которых он не хотел выдавать своим сыновьям. Мой отец был не без недостатков, он не был идеален, но у него были такие качества, которые сглаживали все остальные. Его хорошее расположение к людям нередко играло с ним злые шутки. Люди могли использовать его, злоупотреблять его щедростью, но он никогда не мог отказать в помощи. Когда он совершал что-то плохое, мы не могли обвинять его в этом, так как в этом всегда находилось нечто хорошее.

– Возможно, ваше восхищение было вызвано тем, что вашего отца очень часто не было рядом?

– Да, это правда. Но я главным образом пытался понять в каких именно качествах отца я могу найти самого себя, потому что мы были совсем разными. Я был маленьким мальчиком, забытым, очень скромным. Он же был полной противоположностью. Он блистал. Когда он шел по улице, люди оборачивались. У него была по-настоящему мощная аура. Были моменты, когда я говорил сам себе: «Такое невозможно — я точно приемный» — ни одной черты, ни одного элемента, который говорил бы мне, что это мой отец. Даже будучи маленьким, я замечал за ним невероятные вещи. Например, он мог выстрелить из лука в сторону двери гаража в табличку «остановка запрещена»: он стрелял с 50-ти метров и попадал в цель, словно для него это было раз плюнуть. Меня впечатляло то, что в то время, как я был хорош в какой-то одной вещи, мой отец был спецом в миллионе вещей: починке машины, готовке, работе руками. В каждом своем действии он был внимательным, скрупулёзным, уделял много внимания мелочам, но я никогда не видел его слишком серьезным или сконцентрированным. При нем всегда была его легкость, естественность, и это поражало меня больше всего. Он был похож на кота. Он мог совершить что-то, требующее невероятных физических усилий, при этом оставаясь спокойным, сохраняя улыбку на лице, словно не произошло ничего экстраординарного. Он всегда настаивал на следующей точке зрения: «Не поражайся этому так сильно, Дэвид, потому что помимо этого жизнь полна многих других интересных вещей. Не поражайся тому, что делают акробаты в цирке, потому что прежде, чем сделать шоу, они готовят свой номер целый год, или если они во время выступления жонглируют 11-ю шарами – они делают это каждый вечер перед зрителями, они обучались всем этим вещам, чтобы казалось, что они делают все свободно. В этом и есть их уловка. Ничего не приходит к человеку случайно, просто так. Намного более поразительной вещью будет, если дать пареньку, который никогда раньше не жонглировал, несколько новых шаров, и он вдруг начнет так ими жонглировать, словно для него это самая простая вещь. Вот это будет действительно впечатляюще, это будет настоящее чудо».

Он понимал, что если нам в жизни дан какой-то дар, то нам не приходится за ним далеко идти, он уже есть в нас, но если же нет, необходимо работать: «Если тебе нужна крепость, укрепляй себя, если тебе нужна взрывная сила, прыгай, если тебе нужна скорость, ускоряйся». Воля не имеет смысла, если мы не готовы отдавать всего себя чему-то, если мы не готовы погружаться в себя, задаваться вопросами. Чем больше мы растем, тем больше вопросов мы задаем себе, тем больше оправданий находим, тем более мы себе кажемся умными, чтобы избегать препятствий. Несмотря на то, что все это опыт, и это помогает нам сталкиваться с вещами, которые приводят к нашему росту. Это именно то, чем является Паркур: находить препятствия, добровольно переносить сложности на своем пути, чтобы в настоящей жизни быть свободным. Мой отец не переставал повторять мне эти заповеди: «Если тебе предлагаются на выбор два пути, выбирай тот, что сложнее. Тот, что полегче — ты и так знаешь, что сможешь пройти его». Слушая и наблюдая за его действиями, я понял одну важную вещь: я пытался всего избежать, в то время, как он всегда во все вовлекался с головой.

– Все эти заповеди, которые вам передавались, они достаточно близки к идеологии боевых искусств...

– Я думаю, что просто-напросто идеология боевых искусств основана на жизни, точно так же, как и в Паркуре. В боевых искусствах, к примеру, есть множество отсылок к животным. Но совсем не важно, откуда исходит это мировоззрение, эта идеология — из боевых искусств или чего-то другого, если мы находим в ней смысл для себя. Для меня, к примеру, когда я начал практиковать Паркур, я в конце концов обрел для себя средство существования. В моей голове был настоящий бардак, у меня было такое желание найти свое место в жизни, что я прислушивался только лишь к своим желаниям, не обращая внимания на то, что для меня хотели окружающие. Я пошел путем, который сам для себя выбрал, и так и нашел себя. Не будучи вовлеченным в классическую систему общества, я развил в себе другой образ жизни. Я хочу уточнить один момент: мой отец взращивал во мне этот образ мыслей очень легко и ненавязчиво, без напора и фанатизма. Он делал это естественно, без каких-либо принуждений. В армии им, солдатам, не давали выбора: «Делай это, делай то, прими упор лежа, 50 отжиманий!». С ними обращались плохо — их заставляли. Это оставило свои следы, привело к отвращению. Он никогда не приказывал мне «Дэвид, я хочу, чтобы ты занимался Паркуром», он лишь показал мне путь. Выбор, заниматься этим или нет, всегда оставался за мной.

Главным образом он дал мне понять, что без доброй воли мы не способны ни на что. «Я, конечно, могу пнуть тебя, чтобы заставить что-то делать, но я ведь понимаю, что если в своей голове ты решил этого не делать, то ты не сделаешь этого никогда». Отец верил, что если хочешь что-то сделать, то всегда надо пытаться, снова и снова. Даже если нам плохо, даже если все очень сложно, даже если хочется сдаться. Наша способность говорить самими себе, что мы будем пробовать, пока у нас не получится, уже отличает нас от других. И для моего отца это было важно, не сводить что-либо к повторению рутинных действий, к тому, чем занимаются все люди. «Если ты хочешь развить свою силу, не становись перед зеркалом для того, чтобы в течение часа поднимать тяжелый вес, потому что в конечном итоге ты будешь хорош лишь в этом. Всегда ищи новые способы, другую манеру тренировки». Отец научил меня, насколько важно работать над собой и вкладывать всего себя в тренировки. Его главное кредо было: «Ты становишься тем, чему себя посвящаешь».

Часть 4. Первые шаги.



– Как проходили ваши тренировки?

– В самом начале отец давал мне простые упражнения, как, например, пройти, сохраняя баланс, по перилке, добраться из одного места в другое, не касаясь пола, забраться на маленькую стену, спрыгнуть... Он показывал мне лишь базу, не пытаясь навязать мне какой-то стиль или определенную технику. Таким образом, когда я плохо исполнял какой-то элемент, то я сам это чувствовал, мое тело мне говорило об этом. Если прыжок был неудачным, нам станет больно, в противоположном случае наше тело ничего не почувствует. Для него было важно повторять: «Повторяя движения десятки, сотни раз, мы приобретаем уверенность, с каждым усилием на то, чтобы сделать прыжок заново, приходит автоматизм».

Постепенно в ходе моих тренировок я понимал, что мне необходимо уметь намного больше, чтобы был прогресс. Это ощущение было внутри меня. На самом деле Паркур — это очень долгосрочная работа. Очень скоро я начал тренироваться самостоятельно в Лиссе и округе. Я должен был тренироваться на улице, пробовать исполнять трюки, пробовать как можно больше новых вещей. Я считал, что мне необходимо тренироваться в уединении для более быстрого прогресса, что мне нужно ставить себя в разные ситуации, чтобы продвинуться дальше. В моих ранних тренировках было много уединенности, но я не был одинок в своих мыслях: передо мной всегда был образ, который защищал меня, образ моего отца, который мог прыгнуть выше, дальше, лучше, чем я. Люди на улице думали, что я тренируюсь один, но на самом деле это было так, словно, я следую за кем-то невидимым, кто показывает мне разные вещи.

Иногда, когда мы виделись с отцом, я ему объяснял то, что смог сделать на тренировках, я рассказывал ему о прыжках, которые совершал. Он помогал мне советами в области физического развития: какие упражнения делать на ноги, чтобы улучшить выпрыг, как превратить скорость от разбега в силу для того, чтобы забежать на стену. Он был для меня своего рода гидом. Когда я возвращался к матери после времени, проведенного с отцом, я понимал намного лучше, где находится ключ, основа его успеха. Если он добивался многих вещей в жизни, то это значит, что этому предшествовал тяжелый труд. Я понял, что если я поставлю себя в такие же условия, я смогу больше приблизиться к нему, понять, что ему пришлось пережить.

– Было ли желание быть похожим на него (имеется в виду на отца)?

– Нет, я думаю, что я скорее хотел, чтобы он прежде всего гордился мной. Я хотел, чтобы он мог говорить своим товарищам: «Смотрите, это мой сын». Мне нужно было это признание, особенно среди старших, которые знали моего отца еще со времен, когда он был среди Пожарных Парижа. Я хотел, чтобы они смотрели мои видео и говорили: «Смотри, это сын Раймонда Белля, сын Камикадзе!». У меня, наверное, было это желание в самом начале, пережить то, что мой отец пережил, получить его опыт. Даже несмотря на то, что я понял, что это никогда не станет возможным, такого никогда не произойдет. Я не был во Вьетнаме, я был в Лиссе, я не был Раймондом, я был Дэвидом: в конце концов, я понял, что бы я ни делал, я и на ноготь не стану таким, как он, так что необходимо найти свой собственный путь. Конечно, это требует больших усилий в плане фантазии, так как вещи, с которыми он столкнулся были реальными, конкретными как пожар в здании, я же должен был сам придумывать и создавать себе ситуации. Я представлял, к примеру, что у меня нет руки, и задавался вопросом, как добраться из этого места до того с таким увечьем. Или, к примеру, если прыжок был слишком простым, я говорил себе: «Ну, хорошо! Представим, что я устал — бегал до этого два часа без остановки, будет ли этот прыжок таким же простым для меня?». Я ставил себя в такие ситуации, в которых я постоянно должен был побеждать самого себя. Мало-помалу я начинал входить во вкус, и это стало моим наркотиком, потому что мое тело уже требовало этого. Все сложнее становилось находить свои собственные препятствия — не повторять за тем, что делал отец и не делать снова и снова то, что я уже умел.

Эта тенденция наблюдается у всех нас: искать более легкий путь, с которым мы уже знакомы. Тем не менее, я заставлял себя искать сложности. Я начинал делать прыжки, которые были достаточно сложны, чтобы я мог прогрессировать, но без излишнего риска, потому как знал, что моя мама была дома и ждала своего сына с тренировки. Это уберегло меня от глупостей, от той стороны подросткового повстанческого духа, когда думаешь: «Ох, даже если я что-то сломаю, мне пофиг!». Есть парни, которые очень гордятся, когда сломают что-то, любят этим хвастать, но по сути это показывает, что у них нет уважения к самим себе, к своему телу. Когда кто-то готов навредить себе, чтобы показать что-то другим, для чего это ему вообще нужно? Он травмирован — и он не может больше продвигаться в своем развитии. Но это нужно ему, чтобы стать круче, быть более эффектным, чем те, кто не тренируется или тренируется не так много. Когда ты травмировался, ты больше не можешь быть эффектным. Это, как с каскадером, который сломается в 35 лет и будет говорить мне: «Посмотри, я катаюсь на Порше, у меня есть свой дом...». Я отвечу ему: «Да, но у тебя в руках костыли, и ты хромаешь». Деньги вполне могут кружиться вокруг нас, но если с телом у нас не все в порядке, мы не можем утверждать, что мы пришли к успеху в жизни, что так правильно. Потому что самое главное богатство, самая важная награда, которую нам может дать Паркур, это возможность быть настоящим и целостным. Если мне когда-либо придется прыгать с балкона, чтобы спастись от пожара, я сделаю это. Даже будучи уставшим, даже после трех бессонных ночей я смогу сделать это, не сломав ног.

– Но если быть честным, как можно не повредиться, спрыгнув с большой высоты, этому возможно научиться?

– Мой отец рассказывал мне, что он мог прыгать с высоты 8-ми метров с такой же легкостью, как с высоты табуретки. Так что я начал с табуретки. Я видел, к чему это может привести. Потом я забрался на стол, потом с каждым разом все выше и выше. Там уже начинает чувствоваться вес, который очень важен, особенно при приземлении, которое вызывает боль. Не обязательно прыгать с восьми метров, чтобы это почувствовать, достаточно и двух с половиной. Когда у вас правильная техника и когда вы повторили прыжок двадцать, тридцать, сорок или пятьдесят раз, мозг начинает запоминать, все тело начинает запоминать, словно у него есть своя память. И однажды вы просыпаетесь утром после вечерней тренировки и говорите себе: «Хорошо – я сделал 50 прыжков, и я в порядке, мое тело не пострадало. Так что я могу сделать еще 100 прыжков и даже добавить один метр в высоту». Такие мысли начинают приходить мало-помалу. Тут все так же, как и в природе. Понаблюдайте, как гиббон делает прыжок с ветки на ветку: у него нет вопросов, он не спрашивает себя, как ему схватиться за ветку. Он просто следует своим инстинктам. Это не спортсмен, который высчитывает каждый сантиметр, каждую сотую сантиметра. У животных есть инстинкты. Они учатся всему с самого детства. Играя, цепляясь за низкие ветки, ничего не просчитывая, они работали над своей физической сопротивляемостью. Они учатся и падать так же. Маленькими шажками они работают очень естественно над своим видением, над своим определением расстояний и т.п. И наступает момент, когда он гиббон приходит в полное согласие с собой, со своим лесом, который служит ему окружением. Все его движения безупречны, не потому что он лучше других обезьян, а лишь потому, что у него получается сбалансировать свой вес, размер, энергию, скорость... Когда они двигаются, то видно, что все эти обезьяны реализуют свой потенциал самым естественным образом. Это то, что мы так же ищем в Паркуре. Если ребята начинают слишком увлекаться всякими измерениями, они начинают терять инстинкты. Они могут быть эффективными, как профессиональные спортсмены, но они теряют естественность, а с ней и подлинность движений.

– Но разве не нужна какая-то особенная физическая база для того, чтобы прогрессировать в Паркуре?

– Нет. Это как если бы вы мне сказали, что эта обезьяна создана, чтобы карабкаться по деревьям, а другие — нет. С того самого момента, как у человека появились две руки и две ноги он способен двигаться, поднимать свои колени, забраться на стол и спрыгнуть на пол. Каждый может заниматься Паркуром, каждый может преодолевать препятствия. Единственная разница в том, что одни могут выдержать все, что несет с собой преодоление препятствий, а другие — нет. Очевидно, что физические данные могут сильно влиять на движение: парень весом в 60 килограмм будет прыгать не так, как парень весом в 100 килограмм. С возрастом мы так же по-разному приспосабливаемся к Паркуру: в 30 лет мы не прыгаем так, как двадцатилетние ребята, а в 40 как тридцатилетние. Но не важен возраст, не важен уровень, не важен стиль движения, важно само движение. У каждого есть возможность найти путь в Паркуре, свой собственный путь. Паркур требует, чтобы каждый его преобразовывал под себя. Я повторяю фразу своего отца: мы становимся тем, чему себя посвящаем. Когда ему было сорок или шестьдесят лет, я видел, что отец продолжал «исполнять свои трюки», не задаваясь вопросом о своих физических способностях. Он не сомневался в них. Он знал, что еще может двигаться, бегать, прыгать.

– Занимаетесь ли вы в тренажерных залах?

– Нет, я работаю над своей мускулатурой, карабкаясь по деревьям, запрыгивая на парапеты, добавляя на себя вес при помощи рюкзака, к примеру. «Качалки» мне напоминают скорее игру, чем что-то другое, в них нет смысла, люди качают мускулы ради мускул, лишь потому что это привлекательно, или чтобы поиграть в игру, кто станет Мусклором (накачанный персонаж французского мультсериала \"Musclor\"), но в итоге это не имеет никакого применения. У настоящих адептов Паркура мускулатура должна появляться естественным образом, от использования того, что есть в наших руках. Мы можем сравнить это с методом Жоржа Герберта. Это был военный, развивавший методику тренировки для моряков, у которых не было достаточно места на суднах для упражнений, поддерживающих их форму. Они классифицировали эти методы по названию рода движения: бег, плавание, поднятие тяжестей, броски, вскарабкивание, перетягивание, перенос тяжестей... Моряки могли, к примеру, использовать доску с двумя баррелями на концах, работая над своим выпрыгом, усиливая свои ноги. Это были очень простые упражнения. Мой дед рассказывал мне об этой методике, и это совсем не сочеталось с тем, чему меня обучал мой отец. Во Вьетнаме он тоже изобрел свой собственный метод тренировки. Я был вдохновлен этим методом, но в конце концов в свою очередь создал собственную технику преодоления препятствий. Я делал так, как чувствовал, я должен был адаптироваться к собственному окружению. Паркур действительно имеет свое собственное развитие, свою собственную технику, потому что учит в большей степени двигаться в урбанистической среде. Полосы препятствий существовали очень давно, но мой отец и я мыслили о препятствиях совсем по-другому: как изменить вещь, созданную для мучений солдат, в нечто позитивное, полезное, придать ей более пацифистский характер. Я отчетливо видел различие с методом Герберта, когда был на службе в Морской Пехоте Ванна.

– Есть ли у вас любимое место для тренировок в Лиссе?

– Вначале я часто посещал Дам Дю Ляк. Это парк с огромной стеной для скалолазания. Он был ещё открыт для доступа в те времена. Все знали это место, а жители Лисса всегда ходили туда на прогулки по воскресеньям. Для меня это место очень хорошо представляет Паркур, так как в нем есть множество препятствий, которые объединены в одном единственном месте. Я мог тренировать всевозможные элементы Паркура три или четыре часа подряд. Это было действительно идеальное место для тренировки. Я провел там множество времени. Но было также и множество других мест, где я любил тренироваться. Моей целью было адаптироваться ко всему, всегда держа в голове мысль «если что-то случится, что я смогу сделать?». Лес из деревьев или лес из зданий, нет какого-то определенного места, созданного специально для Паркура. Например, в городе ты можешь исследовать архитектурный объект, чтобы превратить его в объект для тренировки и развиваться в нужном направлении. Мы можем по-своему адаптироваться в городской среде. Таким образом я избавился от проблем районов, которые подавляют их жителей. Это как если бы передо мной выросли горы, и вдруг в один момент я оказался бы на самой верхушке. Когда я был ещё маленьким в Фекампе, мне стоило только увидеть дюны, камни, скалы, чтобы сразу попытаться на них вскарабкаться. Мы переехали в Эссон (южнее от Парижа), но мои желания никуда не делись. Так что теперь, чтобы забраться повыше (Давид имеет в виду испытать те же чувства, что и на Дам Дю Лаке — прим. ред.), у меня не было другого выбора, кроме как залезть на здание. Таким образом я смог убрать эти бетонные блоки— дома, которые заграждали мне вид на горизонт. Паркур это то же самое: прогибать под себя, но никогда не прогибаться под что-либо. В конце концов, я стал чувствовать себя свободно в этом пространстве. Мне даже удавалось исследовать такие места в городе, в которых до меня не был ни один его житель.

– Можно сказать, вам нравилось быть пионером многих вещей в паркуре, постоянно открывать...

– Совершенно точно! То, что мне нравится в Паркуре, это возможность искать путь. Заниматься исследованием, открывать. Когда кто-то утверждал, что невозможно добраться до определенного места, я считал, что обязательно должно найтись какое-то средство. Я никогда не считал, что я был первым, кто прошел этот путь, и что никто до этого не исполнял те прыжки, которые делал я. Если я замечал какую-то возможность открыть что-то новое, я ею пользовался. Моей целью было продвижение в развитии, так что я искал пути, все, на что мое тело было способно, я делал. Иногда я попадал в места, запрещенные для посторонних, но я не отдавал себе в этом отчет, просто так выходило, что я искал многие трассы, и посреди некоторых находились предупредительные заграждения и таблички. Я проводил время на открытом воздухе и не считал себя каким-то преступником. Я чувствовал себя как птицы, свободные в своей невесомости, или как коты, с их любовью гулять там, где они хотят. Я не понимал, когда люди начинали нервничать. Они видели, как я прыгал с улыбкой и как с улыбкой им отвечал, что я не вор, что я прекрасно знаю, что делаю, что уважаю окружение, в котором нахожусь.

– Тренируясь в разных районах в поисках мест для тренировок, у вас бывали конфликты с местными бандами?

– Я лично никогда не имел проблем с парнями с улиц. Мой отец считал, что если кто-то наталкивается на подобный конфликт, то скорее всего он это и искал, в определенном смысле. Человек, который ищет ссоры, рано или поздно наткнется на того, кто ему ответит и даст то, чего он хотел. Когда мы живем нормально, следуем своему ритму жизни, не акцентируя внимания на одних проблемах, мы оставляем след от своего пути, у нас есть позитивная энергия, которая нами движет, и люди все это чувствуют. Когда пацаны с улицы в один вечер пересекаются с группкой трейсеров, они чувствуют хорошую атмосферу, они видят молодых людей, которые получают удовольствие от прыжков, от трюков, и поддерживают друг друга. Они прекрасно понимают, что эти ребята пришли не для того, чтобы сделать какую-то гадость. Они пришли ради особенной архитектуры, которую они могут по-своему использовать. В Паркуре очень важно отношение: если мы знаем зачем пришли, с нами ничего не случится. Так же и в жизни, и это то, что пытался мне показать мой отец. Не стоит обращать внимания на незначительные вещи и прочие мешающие факторы на вашем пути.

– Когда ваша мать видела, как вы прыгаете, она не пыталась поговорить с отцом, чтобы он на вас повлиял?

– Нет, так как она знала его лучше других. Для других могло показаться, что он временами бываем немного сумасшедшим, но она понимала, что он всегда отдает себе отчет в том, что делает. Сначала мать не очень понимала, что из себя представляет Паркур, в том плане, что она не сильно понимала, на сколько Паркур связан с риском, она думала, что я легко тренируюсь, занимаюсь спортом в лесу. Когда она отправлялась за покупками, мы могли пересекаться, и там я показывал ей кое-какие небольшие прыжки. Но это совсем не то, что было позже, когда начали появляться в интернете фото и видео, и она уже начинала понимать, что я делал на самом деле. Моя мать доверяла мне. Я уважал людей, не приводил в дом полицию. Иногда я пропускал уроки, но только чтобы пойти тренироваться. Естественно, в школе это вызывало некоторые проблемы. Директор каждый раз пытался упрекнуть меня за прогулы, но каждый раз диалог сводился к следующему:

– Дэвид, где ты был вчера? Ты гулял, бездельничал?

– Нет, мсье, я тренировался

– Как ты тренировался, Дэвид?

– Я карабкался, прыгал, бегал

– Как это пригодится тебе в жизни?

Каждый раз они требовали им объяснить, в то время, как у меня не было ни малейшего желания искать причины, чтобы узнать, как мне это пригодится в будущем. Я был хорошим, я был подростком, у которого в голове порядок благодаря спорту, который он любит, но у меня было ощущение, что они хотят сломать меня, запретить мне заниматься Паркуром. Потому что на занятия спортом не отводилось ни часов, ни дней. В ответ на все вещи, которые они хотели мне внушить в школе я отвечал себе «Если это действительно важно, я обучусь этому позже в своей жизни». И фактически я понял намного больше, самостоятельно читая, а позже и самостоятельно покупая книги, которые хотел прочесть, чем слушая такие объяснения в школе.

– Допускаете ли вы, что если бы в вашей жизни не было Паркура и общения с отцом, вы могли бы пойти по пути преступности?

– Сложно сказать. У меня не было ничего на столько сильного в моей молодости, в чем я мог бы прогрессировать так же, как и в Паркуре. Я не знаю, чем бы я занимался в жизни. На самом деле я не знаю, кем бы я стал. Еще тогда, когда у меня были проблемы с учебой, это конечно было не самое лучшее начало, но к счастью, Паркур дал мне то, что я искал. Мне необходимо было жить в реальности, чтобы мое тело сталкивалось с реальными вещами, чтобы у меня появились ориентиры, и я больше не находился в подвешенном состоянии. Потому что когда мы сталкиваемся с препятствиями, мы начинаем лучше понимать, кто мы есть. Когда я лез вон из кожи на тренировках, когда у меня получались какие-то движения или сложные прыжки, я гордился тем, что я делал. Когда позже вечером я смотрел на себя в зеркало и видел свои ссадины, мне казалось, что я иду верной дорогой. Часто с волнением я обращался к себе: «Постарайся быть хорошим человеком». Даже если это не работало в школе, я убеждал себя, что меня будут уважать позже, когда будут видеть во мне хорошего человека, который любит жизнь, который силен духом и телом. Но, конечно же, тогда еще ничего не было понятно. Я мог стать очередным господином Н, работающим в офисе. До сих пор я понимаю, что то, что я нормальный взрослый мужчина, это еще ничего не значит. Я могу пнуть коленом крышку стола и обрадоваться как ребенок. Иногда мне необходимо напоминать себе, откуда я пришел, те усилия, которые я прилагал к Паркуру на момент, когда я еще не был никем и ничего еще не добился в жизни. Когда я был маленьким, я старался мечтать о том, что было в принципе доступно. Если же я начинал загадывать всякий бред вроде: «я хочу миллион франков, чтобы они просто так свалились мне с неба на голову», я всегда приходил к тому, что есть люди, которые по-настоящему вкалывают и заслуживают этой роскоши намного больше меня. Если я хочу этих денег, то необходимо, чтобы я сам их заработал, заслужил их. В Паркуре та же самая логика, если я хочу быть сильным, необходимо, чтобы я это заслужил, чтобы я прошел сквозь огонь и воду для этого. Я должен плакать не из-за упаковки конфет, а из-за того, что не могу перепрыгнуть парапет.

– Это привило вам определенную дисциплину жизни...

– Это правда, что Паркур прививает вкус к усилиям и чувство дисциплины. Я обращал внимание на то, что я ел. Я не пил, не курил. Я все время работал над собой. В том возрасте, когда подростки обычно ходят на вечеринки, получают удовольствие от времени, проведенного в компании с девушками, я посвящал все свое время тренировкам. Это было важно для меня, я должен был быть готов, если бы в один момент произошло что-то серьезное. Когда друзья приглашали меня на вечеринки, когда пытались меня уговорить пойти с ними, я отвечал: «Давайте потом, позже у нас будет полно времени на развлечения, но сейчас необходимо тренироваться, необходимо обучаться». Но сейчас я уже слишком взрослый, и уже наверное слишком поздно — моя личность уже сформировалась. Иногда я могу позволить себе праздность, но моя жизнь уже сама это отвергает, она всегда преподает мне хорошие уроки. Когда я нервничаю из-за препятствия, которое мне не удается преодолеть, я говорю себе: «Вот и получил, что хотел, ты видишь, Дэвид, если бы ты работал над этим раньше, то не стоял бы сейчас, нервничая и напрягаясь, ты бы выполнил все с легкостью». У меня был такой период в тренировках, когда я брался за действительно очень сложные трюки, когда я не останавливался ни перед чем. Я травмировался в одиночку, я создавал себе очень жесткие условия, как в армии, к примеру. И временами я действительно вредил себе. Однажды я порвал себе кожу на руке, повторяя одно движение на ветке дерева. У меня было кровотечение, но я воспринимал это как испытание, словно дерево говорило мне: «У тебя ничего не получится, малыш, можешь падать...». И я принимал этот вызов. Я разговаривал с препятствиями, словно они смотрели на меня и просили доказать им, показать, что у меня достаточно силы воли, чтобы выполнить задуманное, что я способен на это. Препятствия словно зеркала. Это работа над самим собой, когда ты остаешься с собой один на один.

– Что вы делали для поддержания такого ритма, как вам удавалось не терять запала?

– Как меня этому учил отец, я работал над своей волей, ментальной стороной. Когда мы не мотивированы, удручены, боль чувствуется намного сильнее. Лишь потому что в наших мыслях беспорядок, боль кажется намного более сильной, но если мы натренированы и находимся в состоянии полной уверенности, боль больше ничего не значит. Паркур требует полного вовлечения. Если ты хочешь выучить движение — ты должен полностью войти в него. Полностью, без остатка. Все замки должны быть сорваны — у тебя есть цель, и ты ее достигнешь. Не колеблясь, не отступая. Атлетам с хорошим уровнем достаточно поменять свой метод тренировки, проснуться в три часа утра и пойти тренироваться в лес, чтобы по-настоящему понимать, что они из себя представляют. Настоящим атлетом будет тот, кто без раздумий, не спрашивая, не является ли это проверкой тренера, проснется и ответит: «Хорошо, я готов, поехали». Таких спортсменов можно пересчитать на пальцах одной руки. Таких, как они, действительно очень мало. Большинство нужно предупреждать за день, говорить, что мы, наверное, выйдем потренироваться ночью, чтобы они успели приготовиться, найти мотивацию. Настоящий атлет может проснуться в любое время, он всегда готов. У него даже нет времени задаваться вопросами, готов ли он или нет. Но чтобы быть всегда готовым, нужно сначала к этому прийти. Тот, кто приспособился к любым условиям тренировки Паркура, даже будучи усталым, всегда будет лучше других спортсменов, которые отказываются потому что у них нет подходящей обуви, или идет дождь, холодно и т.п. На тренировках есть много людей, которые слишком много думают, теряют слишком много времени, чтобы найти какие-то аргументы. Но жизнь коротка, и есть определенный ритм, в котором все происходит. Чтобы помочь себе с Паркуром, мы можем обратиться за помощью к музыке. Это может дать вам больше энергии. Ко мне, например, больше всего взывает рэп, это придает эмоций движению, определенный ритм для моей манеры двигаться. Чтобы понять, что я чувствую, можно представить себе метроном. Я считаю, что чтобы быстро и успешно продвигаться в Паркуре, каждому необходимо найти свой внутренний метроном.



Часть 5. Рост.



– В какой момент вы поняли, что Паркур представляет единственно возможное решение для вашего будущего?

– Я пришел к той точке, когда я уже занимался только этим, жил только этим. Идя в школу или зал, я занимался Паркуром по пути. Возвращаясь, я снова прыгал. После занятий вечерами я шел тренироваться до поздней ночи. Спустя некоторое время я понял, что сильно расширил свои границы, я ощущал, что нахожусь в гармонии с миром. Я решил бросить школу, спортивные кружки и отдать все свое сердце, всю свою энергию, все свое время Паркуру. Я думал: «Зачем вообще делать заднее сальто на мате, если ты никогда не делаешь его на улице, на бетоне? Делать сальто, прыгая по зданиям, это рискованно, это бесполезно...». Я не видел больше потребности в продолжении тренировок, которые учат меня делать три сальто, затем четыре. Как это могло помочь мне на улице, в городских условиях, в моей жизни? Никак. Я добровольно отказался от этих тренировок, от практики в зале, от показухи на публике. Я понимал, что все это служит, чтобы впечатлить других, для соревнований, но не для меня, не для моей жизни. Я отказался от общения с некоторыми людьми из моего окружения, некоторыми друзьями, старшими, которые были для меня примером. Я отстранился, надел панцирь, поместил себя в защитный пузырь, потому что знал, что все, что взрослые кроме моего отца могли мне сказать, может только помешать мне: «Дэвид, будь аккуратнее, остерегайся, ты — не твой отец, и т.п.». Если бы я слушал всех этих людей, то перестал бы заниматься, потерял бы себя и в итоге остался без средств к существованию.

– Бросить школу в 16 лет, это не беспокоило вас?

– Это, конечно, может казаться странным — иметь такую уверенность в этом возрасте, но я никогда не переживал по поводу своего будущего. Мать часто вела со мной неприятные разговоры с глазу-на-глаз, так как должна была терпеть на себе взгляды окружающих, неприятные замечания со стороны других взрослых. Она была действительно обеспокоена тем, что со мной будет. Я же был счастлив, у меня не было никаких комплексов, конечно, я не был силен в школе, но у меня получалось налаживать общение с другими людьми, и именно это было для меня важно. К тому же внутри я понимал, что с Паркуром я нашел нечто такое, что может привнести в мою жизнь только хорошее. Я чувствовал себя золотоискателем, который абсолютно один в своей шахте, кажется, все же нашел свою золотую жилу. И это то, что мне говорил мой отец, мой брат Жан-Франсуа и некоторые друзья, которые поощряли меня. Когда я тренировался, моей наградой было, когда маленький старичок, сидящий на берегу и наблюдающий за мной, говорил: «Послушай, малыш, я наблюдаю за тобой уже час, и то, что ты делаешь, это действительно замечательно, я был военным, но даже я так не мог...». Я даже не заметил его сначала, а он был там и наблюдал за мной. Хорошие отзывы от посторонних людей, укрепляли мою веру в себя, я чувствовал, что нахожусь на верном пути.

– Как ваши друзья начали сопутствовать вам в Паркуре?

– Вначале я был абсолютно один, так как это было важно для меня, найти себя без чьей-то помощи, без взгляда со стороны, но мало-помалу друзья начали выражать свой интерес, и у меня появилось желание разделить с ними то, чем я живу, передать учения моего отца. Я всегда давал шанс каждому, даже новичкам, у которых не было никакой спортивной базы. Всем, кто хотел тренироваться, кому было интересно открыть для себя Паркур, я говорил: «Хорошо, приходи». Я был открыт, я не когда не считал Паркур своей частной собственностью. Когда я только начинал свои тренировки, я был уверен в том, что делал, я знал, зачем это делаю. Когда другие новички присоединялись ко мне, я старался удовлетворить их желания и любопытство, дать понять, почему мы занимаемся Паркуром, и как этим заниматься. Я давал им волю задавать мне вопросы, как когда-то мой отец поступал со мной. Я старался увидеть, идут ли они верным путем, понимают ли они все так, как я понимаю. И если это был тот случай, люди приходили снова, так как понимали, что Паркур поможет им познать некоторые вещи более глубоко, чем другие занятия, как видеоигры, футбол или обычные тусовки со своими друзьями. Эти ребята бросали все остальные спортивные секции и приходили ко мне заниматься Паркуром.

– Между вами был своего рода дух соревновательности...

– Мы искали прыжки, пытались разыгрывать разные ситуации при помощи воображения, словно мы были охотниками в лесах Амазонии, которые как трофей приносят в свое племя объяснение того, как им удалось выполнить очередную задачу. Когда я лежал вечером в кровати, когда прогонял заново в памяти сделанные прыжки, у меня было ощущение, словно я сделал что-то действительно стоящее. Я гордился собой. Когда мне было 16 или 17 лет, мной двигала некая сила, воля. Я не сдавался, я должен был сделать трюк даже если однажды я упал и больше не мог его делать. Некоторые друзья не верили в то, что я смогу, некоторые говорили: «Можешь оставаться и продолжать падать, мы придем завтра». Но я не хотел уходить — я должен был сделать прыжок или сейчас или никогда. Я хотел доказать себе, что это и есть мой путь. И я не сдавался, пока препятствие не было преодолено. Очень часто я оказывался абсолютно один — все мои друзья уже были у себя дома. Вместо того, чтобы возвращаться в 8, я приходил домой в 11 и тогда на меня обязательно кричали. Но я был доволен собой, у меня получалось сдержать свое слово. Каждый раз, когда я говорил себе «Я сделаю это», «Я смогу»... что ж, в конце концов, я всегда делал и всегда мог. Каждый раз, когда у меня получалось сделать что-то очень сложное, я был счастлив и горд собой. Я замечал иногда то, как к нам относились жители вокруг, но я так же видел, что люди были все более и более терпимы. Это было уже чем-то большим, чем «ваши детские игры», это превратилось в настоящее восхищение.

– Нравится ли вам, когда появляются зрители?

– Нет, я никогда к этому не стремился. Я никогда не занимался Паркуром, чтобы получить аплодисменты и комплименты. Конечно, когда я слышал, как отец говорит своим детям: «Смотри, как дядя двигается, как он владеет своим телом, какие аккуратные его движения...» — это меня вдохновляло. Я получал положительные отзывы, но я действительно не ожидал такого. Я не занимался Паркуром напоказ, потому что это никогда не было моей идеей. Когда девушки на улице проходили мимо меня, я заставлял себя ждать, пока они не уйдут достаточно далеко, прежде чем возобновить тренировку. Эту логику сложно применять, когда тебе пятнадцать или шестнадцать лет, и тебе хочется блистать перед девушками, но это не приносит пользы движению. Это скорее отвлекающий элемент: у меня были друзья, которые специально ждали, когда девушки будут проходить рядом, чтобы прыгнуть перед ними сальто и в итоге падали на лицо. Это было уроком для меня. Я говорил своим друзьям: «Почему ты ждал целый час, ничего не делая, а потом вдруг в тот самый момент, когда появляется девушка, ты делаешь свое сальто? И в итоге оно у тебя не выходит. Ты бы лучше потратил этот час на повторение этого сальто, не обращая внимание, есть ли рядом девушки или нет. Она может пройти, ты ее даже не заметишь и сделаешь этот трюк». Вот, что значит быть настоящим. В Паркуре нечего подсчитывать и демонстрировать. Когда девушка просит тебя сделать прыжок специально для нее, ты должен понимать, что это ловушка. Плохая не девушка, а идея, которая пришла ей в голову. Это как когда журналисты или фотографы просят нас переделать трюк только лишь потому, что они хотят, чтобы впечатлить зрителей. Мы делаем это, исходя из неверных причин, мы не получаем ничего, мы растрачиваем свою энергию просто так, выкидываем ее на ветер. Мы собственноручно умаляем ценность, всю суть наших прыжков.

– То есть, эстетический аспект не берется во внимание в Паркуре?

– Это вторично. В первую очередь Паркур должен быть естественным, инстинктивным. Когда мы начинаем привязываться к эстетике, делать разные артистичные жесты, это бесполезно, это даже опасно. Искусство создано для того, чтобы быть красивым, чтобы развлекать. Паркур это тяжелый спорт, дисциплина, которая должна нести что-то с собой, быть полезной. Он существует не для того, чтобы быть красивым, но для того, чтобы быть эффективным. В первую очередь необходимо следовать трем правилам Паркура: сделай – сделай хорошо – сделай быстро и хорошо. Когда мы находимся перед препятствием, первым делом необходимо понять, способны ли мы перебраться на другую сторону. Никого не волнует каким образом. Важно знать, удастся ли, разбежавшись со всей скорости и перепрыгнув с одной стороны на другую сохранить свою жизнь. Даже если что-то пойдет не так — смогу ли я достичь противоположного края? Затем, если у нас получилось, нужно сделать этот прыжок хорошо. А именно, преодолеть это расстояние на смертельно опасной высоте, успешно добравшись до противоположного края, не повредившись и не переживая никаких ментальных или физических последствий. И, в конце концов, на последнем этапе нам необходимо сделать этот прыжок быстро и хорошо. Ты готовишься, представляя, что у тебя есть лишь минута, прежде, чем все взорвется, прежде, чем крыша упадет на то место, где ты находишься. Смогу ли я за минуту сделать то же самое? Делая быстро, делая качественно, — именно так ты становишься эффективным в Паркуре. Все остальное: сальто, красивые движения — не нужно. Когда кто-то добавляет в движения акробатику, он акцентирует все внимание на своем сальто, пренебрегая всем остальным, всем, что дает Паркур, т.е. прыжками, приемами скалолазания, перемещением из одного места в другое. Практика Паркура это не что-то из области развлечений, пирсинга повсюду, зеленых или фиолетовых волос, красивой обуви... Все это излишне. В Паркуре, если ребята хорошо понимают, зачем они здесь, зачем они делают эти движения, это очень хорошо. Если они учатся преодолевать препятствия, не травмируясь, это очень важно. Если они потом пытаются добавить к этому какой-то стиль, кого это волнует? Если парень хорошо прыгает, хорошо приземляется, то это уже победа. Когда я прыгаю, я никогда не думаю о том, будет ли мой прыжок красивым или нет, я стремлюсь сделать его, быстро и качественно. Я хочу, чтобы люди, смотря на меня, говорили: «Смотри, он может прыгать и не травмироваться». Иногда, когда я смотрю на каскадеров, делающих свои трюки по телевизору или на съемочной площадке, и даже, если парни очень сильны физически, когда они приземляются, я думаю прежде всего: «Ох, это наверное было больно!» Этот парень будет терпеть сквозь стиснутые зубы и не покажет боли, но когда он окажется один дома, то будет держаться за плечо и стонать. Большинство людей среди зрителей ничего этого не понимает, но я вижу его за камерой и понимаю, что при этом прыжке он промахнулся.

– Как получилось, что Паркур стал настоящим феноменом среди подростков?

– Все пошло от инициативы моего брата Жана-Франсуа показать видео наших тренировок в передаче Stade 2 канале Channel 2. Это было в конце 90-х. Мой брат попросил у меня несколько кадров, чтобы можно было рассказать о нашем спорте. Я согласился потому что хотел, чтобы об этой дисциплине узнали, хотел показать её дух, я хотел, чтобы люди поняли, что это спорт, которым могут заниматься многие, который позволяет подросткам заниматься собой. Принеся кассету на канал, Жан-Франсуа познакомился с журналистом Франси Марото, который посмотрел кадры и сразу сказал: «Хорошо, когда снимаем?». Через неделю они приехали к нам на встречу и засняли сюжет со мной и друзьями в Лиссе. Они снимали, как я прыгал на Дам Дю Ляке и на улице. После показа записи в эфире многие подростки увлеклись этим. Репортажи, видео начинали множиться, и Паркур стал выходить из тени. Все эти кадры были замечены определенным количеством продюсеров и режиссеров, которые начали развивать разные проекты, шоу, рекламу или даже фильмы, что и создало тот феномен, о котором мы можем говорить сегодня.

– Это спровоцировало расколы и столкновения между трейсерами, которые с вами тренировались...

– Были те, кто присоединился к группе, были и те, кто отсоединился. Мы выбрали разные пути, потому что мы видели вещи по-разному. Некоторых съедала зависть потому что я был на первом плане в репортаже на Stade 2, хотя это не зависело от меня и в то же время это было наградой за мои тренировки, воздаянием за всю работу, что я проделывал годами. По мере того, как популярность Паркура в медиапространстве набирала обороты, я чувствовал себя очень не комфортно, я чувствовал, что мы находимся на пороге создания чего-то такого, что мне абсолютно не подходит, что окончательно высмеивает моего отца. Некоторые друзья решили дать название команде, сценическое имя. Они решили, что так будет лучше для журналистов, для публики. Но все это было не по мне, все эти Сан Ку Кай, Самураи и тому подобное. Я не собирался им мешать, они были свободны делать, что хотят. Единственной проблемой было то, что позже не все могли приблизиться к истокам Паркура, так, словно ни наследия моего отца, ни моего личного вклада не существовало. Паркур их не интересовал, они хотели славы. Для меня это было, как если бы о Раймонде Белле забыли, как если бы работа, которую я проделал, была бесполезной. Я знал, что я работал три года над тем или иным трюком, в то время как они считали, что этому можно научиться за день. Им казалось, что они уже достигли цели, в то время как их Паркур был далек от идеала. Вечерами, когда они возвращались домой, я чувствовал, что могу тренироваться еще два часа, я не сдавался, я отдыхал только во время сна. Когда я видел их действия, то понимал, что у нас большие проблемы, которые могут нас в итоге привести в никуда. Паркур едва начал становиться узнаваемым, а люди уже не могли понять, что скрывается за этой дисциплиной, её настоящее значение. Если бы мои друзья были более честными в своих рассказах, если бы они лучше понимали идеи моего отца, это могло бы сработать. Когда они контактировали с медиа, журналистами, я все больше закрывался. Я оставил их самих делать свои фильмы, телепередачи, интервью. Они могли рассказывать журналистам бог знает что. Они сами не понимали многих вещей. Паркур был тесно связан историей — моей историей. Я думаю, что сделал ошибку, не говоря с самого начала о популяризации, ошибался, не делясь полной историей моего отца и тем, что Паркур значит для меня. В этом заключалась моя большая ошибка. Но в то время я не мог этого сделать. Мой отец был словами, я же был действиями. Рассуждать о нем или обо мне — это было не совсем для меня. Для многих новичков, которые пришли в Паркур, или для журналистов, которые приходили делать свои репортажи, я был просто тем Дэвидом, который прыгает повсюду, получая от этого удовольствие, чей отец был пожарным, но слишком мало людей знало и понимало истоки всего этого, настоящие причины, настоящие ценности, которые я вкладывал в Паркур.

– Вы чувствовали себя обманутым...

– Да. Я чувствовал, что они собираются присвоить себе истоки Паркура, как если бы каждый из них развивал эту дисциплину. Некоторые даже рассказывали, что у них был отец, который и обучил их Паркуру. Несмотря на то, что у некоторых из них были отцы спортсмены или даже военные, никто из них не развивал то, чем занимался Раймонд Белль, никто из них не тренировался как он или как я. Я не ожидал, что некоторые из них будут претендовать на отцовство Паркура, я наивно считал, что образ моего отца всегда будет на первом плане, но для них его словно и не существовало. Некоторые пытались доказать мне, что сам факт преодоления препятствий существовал всегда, с времен зарождения Человек всегда искал способы приспособиться к окружению при помощи движения. Это так, но никто не занимался именно тем, что из себя представляет Паркур. Я немного попутешествовал по миру, и ни разу не встречал того, кто пришел и сказал бы мне: «О, парень, вот этот трюк, что ты сделал, я знаю, как делать, я уже тренировался так!». Никто. Даже в Индии: я посещал многие школы боевых искусств, и ни один из учеников не имел представления, как делать то, что я делал. В городах мира развивались такие направления как ВМХ, баскетбол, брейкданс, скейтбординг или даже билдеринг, но никто никогда не развивал дисциплину преодоления препятствий в урбанистических условиях, которую развивали мы с отцом. Все те люди, которые сегодня занимаются Паркуром, имеют такую возможность только благодаря этому желанию двигаться по-другому, которое мне передалось от отца. Если бы у меня никогда не было такого отца, я бы никогда не занялся Паркуром, я был бы Дэвидом Беллем, который немного занимался атлетикой, немного боевыми искусствами, но не больше.

– И все же вы рады, что Паркур стал известным на весь мир и так развился.

– Но я не против того, чтобы Паркур развивался, как раз наоборот. Даже если наши пути с друзьями, которые пришли тренироваться со мной, разошлись, это меня не беспокоит. Есть ребята, которые приходили заниматься Паркуром со мной и которым удалось очень хорошо прочувствовать дух дисциплины. Они создавали свои собственные группы, свою собственную структуру, некоторые пошли своим путем после этого, как Стефан Вигруа, который создал Parkour Generations в Англии. Все это очень хорошо и положительно для развития нашей дисциплины. Но есть и другие, которые ничего не поняли в Паркуре. Когда я наблюдаю за некоторыми практикующими, спустя какое-то время я начинаю понимать, что они занимаются совсем не теми вещами, которые я искал в Паркуре, у них совсем другое состояние духа. Тренировки для показухи на публике или в видео, это отклонения, непонятно что. Некоторые перешли к несерьезной, игривой стороне Паркура, так называемому «фристайлу». Пусть так, это хорошо, это радует зрителей, но из-за обилия сальто и вычурных движений все остальные движения постепенно трансформируются. Это становится ничем иным, как шоу, в то время как Паркур – это нечто другое. Я не говорю, что я сам не делал этого, акробатики, но это было после тренировки, после Паркура, чтобы развлечься, отдохнуть, снять напряжение. Это был способ отвлечься, как футболисты, которые после гола делают сальто на поле. Когда я тренировался с друзьями, иногда они тратили всю свою энергию на работу с трюками, которые были больше из области «фристайла», что когда-то так нравилось ребятам, но лично я никогда не считал это чем-то полезным. Я не хотел тратить свое время на те или иные сальто, потому что я знал, что в реальной ситуации у меня не будет на это времени. Прыгая акробатику, я делал это равнодушно, тренируя лишь основы. Возможно, сложилось впечатление, словно я получаю удовольствие от этого, но я смотрел на это с совсем другой точки зрения, я отрабатывал приземления, улучшал свое ощущение пространства, расстояния... Когда другие тренировались со мной, они быстро понимали, что это сложно, и это моя особенность. Некоторые никак не могли понять, почему у меня получается что-то, что у них не выходит, но они забывали, что до этого я повторял этот трюк пятьсот раз. Некоторые чувствовали себя несостоявшимися потому что у них не получалось все и сразу. Другие психовали потому что чувствовали себя сильнее физически, но тем не менее не могли преодолеть препятствия. Этими людьми двигали неправильные побуждения, они хотели стать сильнее Дэвида Белля, а не преуспеть в Паркуре для самих себя. Это причина всех их неудач. Для меня заносчивость некоторых наоборот придавала мотвации работать над собой еще больше, чтобы показать им, какой я люблю эту дисциплину и как я ее практикую. Нас должна мотивировать любовь к спорту, а не желание вызова, соревнования. Я понял, что допустил ошибку, добавляя некоторые акробатические трюки в мои первые видео, но когда я это делал, это было лишь для того, чтобы зажечь в людях искру, чтобы они сказали себе: «я не знаю, зачем он это делает, но это вызывает у меня желание надеть кроссовки и пойти тренироваться на улицу!». Это уже победа для меня, когда кто-то просто решил выйти на улицу, чтобы прыгать, карабкаться по деревьям, выпускать свою энергию... Это лучше, чем оставаться дома часами парализованным перед своей игровой приставкой, которая не приносит никакой пользы, которая может предложить лишь виртуальный мир. Пойти и противопоставить себя настоящему миру, вот, что важно, что мы делаем, но при условии, что это служит хорошим целям. Но все то, что было показано любителями акробатики и фристайла просто-напросто запутало сообщество и привело к полной неразберихе. Для меня очень важно настаивать на том факте, что Паркур – это не спорт сорвиголов, которые прыгают по крышам зданий, готовые рисковать, чтобы себя выразить.



Часть 6. Опасности.



– Вас волнует вопрос опасности в паркуре?

– Нет, он никогда меня не волновал. В детстве я чувствовал себя не очень комфортно по отношению к опасности, высоте. Чтобы мотивировать себя, мне стоило сказать в один момент: «Если что-то случится, я должен быть готов». Несмотря на то, что я время от времени приближался к опасности, я делал это, чтобы понять, что случится, как человек, который делает себе надрез для того, чтобы понять, что случится, чтобы понять свои ощущения, но при этом не находясь в постоянном поиске боли. Мое тело покрыто множеством следов от ран, я знаю, каково это – ломать руку, я знаю, каково это, когда ты травмируешься, и это не то, чего я ищу. Наоборот, это позволяет мне быть более уверенным, более точным в своих движениях. В самом начале мне, наверное, не хватало опыта, зрелости, но я всегда очень беспокоился о безопасности и рисках, с которыми я сталкивался. Приходя в Паркур, мы не говорим, что это не опасно, что нет риска получить травму. Это как, если кто-то пришел научиться боксу, а потом удивляется, когда ему ломают нос. Те, кто не готов столкнуться с небольшой болью, поцарапать руки, не должен приходить в Паркур.

– Когда вы прыгаете с очень большой высоты, на что вы рассчитываете — на удачу, помощь Бога или на свои физические способности?

– Я верю в свою работу. Когда я делаю сложный прыжок, некоторые люди мне льстят, словно я сделал какой-то невероятный подвиг, в то время, как все это зависит только от проделанной работы. Они не видят все прыжки, проделанные до этого, все годы тренировок, которые к этому привели. Люди смотрят на меня и считают больным, самоубийцей и т.п. Если бы я был сумасшедшим, я был бы уже в психушке, инвалидном кресле или даже мертвым, потому что сумасшествие – это, когда ты ничего не боишься, не обращаешь внимания на опасность, это может привести к чему угодно. У меня есть понимание расстояния, высоты, веса, я понимаю, какую скорость и энергию я должен вложить в движение, чтобы успешно сделать прыжок. Даже если есть какое-то нездоровое желание прыгать со зданий, нужно защитить себя от этого безумства. И единственное средство – это практика и уверенность. Я не останавливаюсь во время прыжка, думая: «Блин, этот прыжок слегка сумасшедший!». Нет, я знаю отлично, что делаю. В моей голове я держу этапы, которые я прошел, чтобы сделать этот прыжок, я знаю, что я следовал им верно, и потому чувствую себя уверенно, исполняя его.

– Что вы делаете для того, чтобы оценить риск и понять, что прыжок реален?

– Здесь важную роль играет концентрация, наблюдение тоже. Я развил более точное, более эффективное видение благодаря Паркуру. Когда я бегу, я словно трансформируюсь, словно вуаль опускается на мои глаза, в моей голове образуются линии, высвечиваются расстояния. Как хамелеон я могу за всем наблюдать, во всех направлениях. Движение в Паркуре — это вопрос внимательности. Мы наблюдаем за препятствием, визуализируя, ментально преодолеваем его, и движениям остается все это повторить. Если мы двигаемся в согласии с тем, что у нас в голове, то мы двигаемся лучше, мы движемся быстро и качественно. Нельзя забывать о том, что Паркур — это последовательность препятствий. Когда мы прыгаем, наша цель — восстановить равновесие и побежать преодолевать следующее препятствие. Если ты делаешь остановки по пути, твои движения утрачивают энергию. Когда мы совершаем прыжок, наше внимание уже обращено на следующее препятствие, и когда мы делаем кувырок на земле при приземлении, мы набираем энергии, динамики для следующего рывка. Это та энергия, которая позволяет нам избежать травм, а телу избежать шока. Ребята, которые останавливаются сразу после трюка, делают это слишком рано и могут навредить себе. Цель Паркура — никогда не вредить себе. Тело защищается естественным образом, когда вы падаете, вы выбрасываете руки перед собой, когда что-то грозит вас ударить, рефлекс заставляет вас поднять руки, чтобы защитить лицо. Вы не думаете, вы делаете — это происходит на автомате. Паркур как раз об этом — вы должны развивать автоматизм вашего тела.

– То есть добиться того, чтобы реакция тела стала наиболее естественной...

– Да, именно так. Когда я готовлюсь к прыжку, я не просто стою прямо. Напротив, я изгибаюсь, наклоняюсь немного, я смотрю прямо, и информация сама ко мне приходит. Мне не нужно спрашивать: «Хорошо, и какое расстояние у этого прыжка?». Я это знаю благодаря информации, которую посылает мне мое тело. В боксе боец, который держит туловище немного позади, дает информацию своему противнику о своем страхе, но если он зажмет голову между своих кулаков и начнет двигаться вперед, то он не только даст сигнал своему противнику, что готов вступить в схватку, но так же , что он стал в такую позу, дабы лучше реагировать на обстановку на ринге, чтобы иметь возможность приспособиться к движению другого. В Паркуре я видел множество ребят, которые не участвовали в прыжке на все 100%, они прыгали, но их тела или мыслей словно и не было там. Очень важно напротив — «присутствовать» во время тренировки. Прыжок — это настоящее принятие решений, это настоящее доказательство зрелости: с прыжком я принимаю риск, то есть когда я говорю телу «прыгай», значит у меня уже есть вся необходимая информация, я прекрасно знаю, что я делаю. Я понимаю, что мама может переживать за своего ребенка, наблюдая за ним во время Паркура, говорить ему, что он глупый, что может упасть, но ребенок должен смочь ответить: «Я знаю, что я делаю, мама, я знаю себя лучше, чем ты меня можешь знать». Благодаря тренировкам я приобрел эту зрелость, я мог сказать своей маме: «Доверься мне».

– Вы можете получать удовольствие даже от простых прыжков?

– Да, конечно. Я получаю удовольствие от Паркура на высоте двадцати сантиметров точно так же, как и на высоте десяти или пятнадцати метров. Не высота, но сам путь представляет интерес. То, как в определенной локации добраться из одной точки в другую за определенный промежуток времени. Или как попасть в ловушку и думать: «Так, я попал сюда, и если прыгну так и так, то выберусь отсюда». Это и видеть препятствия с большим расстоянием и отдавать себе отчет в том, что на практике мы можем его преодолеть. Очевидно, что первые сильные ощущения мы получаем на высоте, где знаем, что можем сломать себе ногу, если упадем, и никак не сможем выкрутиться. Перед большой высотой мы начинаем говорить себе «Вау!», но именно тогда нам должны служить наши работа и уверенность. Нужно всегда думать прежде, чем забираться на высоту, прежде, чем делать прыжки, на которых мы можем сломаться. Мы освобождаемся от многих вещей по ходу развития в Паркуре, но при этом мы должны отдавать себе отчет в своем потенциале и уровне. Это как если дать внедорожник тому, кто раньше водил маленький электрокар — очень быстро он задаст вопрос: «А что я могу с этим сделать?» Он начнет понимать, что может выехать за пределы города, за пределы дорог, ездить по тропам, пересекать речки. Очень скоро он начнет понимать возможности своей машины. Он сможет попасть в те места, которых его машина сможет достичь. Аналогичная ситуация и с моим телом. Благодаря Паркуру я знаю сейчас, на что я действительно способен с ним. Это словно я действую на автопилоте. Я знаю, что могу перепрыгнуть с той крыши на соседнюю, не упав. И знаю, что смогу повторить этот трюк. Я это знаю, я это могу сделать. Не задавая себе лишних вопросов. Я делаю это так же, как беря стакан со стола, поднимаю его и ставлю на место, не опасаясь, что он разобъется. Если мы все же роняем стакан, значит, мы были недостаточно сконцентрированы, мы могли говорить, думать о чем-то другом. Ты можешь уронить объект, когда ты витаешь где-то в облаках. Если я беру стакан в руку и говорю себе «я возьму его и поставлю здесь», невозможно, чтобы он упал. Когда мы делаем прыжок, это та же самая уверенность. Нет ничего, что может меня запутать, что может меня отвлечь, нет такого порыва ветра, который может вывести меня из равновесия. Если я уверен в себе, если я знаю, что у меня есть достаточно концентрации скорости, рывка, силы, то нет никаких проблем. Нужно иметь абсолютную уверенность, иначе мы никогда не сможем продвигаться в тренировках. Такой у меня образ мышления.

– Можете ли вы решить не делать очень сложный прыжок?

– Конечно! В Паркуре так же важно знать свои границы. Я никогда не берусь предугадывать мою силу. Это показатель определенной разумности, когда ты отдаешь себе отчет в собственном уровне, отказываясь от некоторых прыжков и не повторяя за тем, у кого есть реальные способности для трюка. Во время сложных прыжков во мне всегда борются два Дэвида, тот, что говорит «Это твой Паркур, твой путь, ты принял его, и ты должен пройти по нему» и другой «и все же здесь высоко, все не так однозначно, и т.п.». Это еще одна причина, почему я предпочитаю тренироваться в одиночестве или с теми, в ком уверен: чтобы не чувствовать давление со стороны. Некоторые очень любят прислушиваться к своим друзьям, готовы играть в игру «кто самый сильный», а это может быть очень опасно. В Паркуре не стоит прежде всего стремиться к физическим подвигам. Это вредно, мы не играем с жизнью. Я намного больше уважаю ребят, которые скромны, которые постоянно ведут себя сдержанно. Тех же, кто слишком заносчив, кто любит хвастаться, хочется проверить, сказать им: «Ну так покажи нам, если ты такой сильный...». И чаще всего выходит так, что они высмеивают себя. Те, кто в итоге стремится делать только красивые прыжки, рано или поздно не может сдержаться, чтобы не рассказать о себе, потому что они впечатлены самими собой, потому что они гордятся собой, но от этого нужно отстраняться при первой возможности. Самое главное — это быть готовым сделать тот самый прыжок, который сможет переломить ситуацию. Заносчивые типы, которые любят хвастаться своим Паркуром, возможно однажды попадут в ситуацию, когда от их прыжка будет зависить чья-то жизнь, и тогда они будут как дураки, которые не могут прыгнуть, потому что высота на метр выше, чем та, к которой они привыкли.

– Получали ли вы когда-то травмы из-за Паркура?

– За 20 лет практики у меня не было серьезных происшествий во время Паркура. У меня были всякие неприятности вроде ушибов, растянутых связок, стертых коленей, ран, на которые приходилось накладывать несколько швов, но ничего драматичного... Большинство травм, которые получают сейчас практикующие, происходят из-за того, что их снимают. Они не прыгают, пока их кто-то не начнет снимать. Я прыгаю, потому что для меня это жизненно важно, это моя жизнь, они же делают это для шоу. Они прекрасно знают, что попадут на ютюб, и дети будут их обожать. Некоторые типы даже хотят сделать на камеру прыжок, который они до этого ни разу не делали, чтобы впечатлить своих друзей. И они падают. Если бы они делали это из достойных побуждений, для себя, а не для камеры, которая буквально паразитирует в их мыслях, они бы не падали. Факт того, что ты прыгаешь ради хорошего фото или видео, уже изменил состояние духа по отношению к Паркуру. Можно сказать, что мы делаем прыжки, чтобы их показывать кому-то, чтобы набить себе цену, но уже не для себя. С самого начала я не хотел, чтобы оставались фотографии или видео, я просто хотел тренироваться без какой-нибудь задней мысли, прыгать не потому, что на меня смотрят или меня просят. Я, конечно, мог привести к некоторым вещам, показывая, что я делаю, но изначально я не хотел этого. Я делал видео для продюсеров, рекламных агентств, чтобы дать им идеи, чтобы они захотели работать со мной, и эти видео очутились в интернете, но это не то, чего я желал. Раньше можно было забить имя Дэвид Белль в поисковике, и он не выдал бы никаких результатов. Сегодня же все циркулирует в информационном поле. Это не интересно мне. Паркур, он не в интернете, это то, что происходит на улице. Еще раз, мы должны находиться в реальности, а не в иллюзиях.

– Значит мы не должны чувствовать себя неуязвимыми, занимаясь Паркуром...

– Да, очевидно мы остаемся людьми. Паркур – это не метод тренировки для того, чтобы стать супергероем. Он не учит нас летать, не дает нам силу Супермена или Человека-Паука. Это дисциплина, которая помогает преодолевать препятствия, прыгать, карабкаться по стенам домов самым естественным образом. Она помогает нам превзойти себя, трансформироваться физически и ментально, но не делает из нас марсиан. Она дает нам возможность спасти жизнь, если случится что-то страшное, например, если человек застрянет на балконе во время пожара. Но мы не проводим всю свою жизнь на крышах, ожидая опасности или какого-то происшествия. Нет, это лишь сознание самого себя. Это как люди, которые учатся делать сердечно-легочную реанимацию: они получают аттестат о прохождении курсов первой помощи и тем не менее не чувствуют себя медиками, но если кому-то станет плохо, они могут прийти на помощь. Если у кого-то возникла проблема, он может обратиться к тем, кто практикует Паркур. Это то, чего люди на улицах, к сожалению, не знают.

– Были ли у вас проблемы с жителями домов, рядом с которыми вы тренировались?

– Вначале многие из них не могли понять, чем я занимаюсь там на крышах или балконах. Среди них были люди, которые не были согласны с тем, чтобы я внедрялся в их пространство. Но все стало намного хуже, когда наша группа стала более многочисленной, когда нас стало четверо, пятеро, шестеро ребят, которые бегут, карабкаются, прыгают... Все чаще мне приходилось сталкиваться с агрессией со стороны людей, в то время как сам я тренировался для того, чтобы служить чему-то хорошему, чтобы развиваться, без единой негативной мысли. Отцы семейств могли говорить мне: «Спускайся, тебе нечего там делать, и т.п.». Я постоянно отвечал: «Но я вас не беспокою, мсье, если я отойду, вы спокойно продолжите свой путь, я не мешаю вам, и если я сломаю ногу, это вас никак не касается, я не из вашей семьи, я сам за себя отвечаю...». Но часто у меня не было никакого желания говорить, оправдываться. Я говорил себе, что вернусь в три часа утра, когда этот тип будет спать. Однажды у меня даже был конфликт с религией. Когда я готовился перед прыжком на стену церкви в Эври, внезапно на меня так начали орать! И это была хорошая монахиня! Она должна была понять, что я не делаю ничего плохого. Я считал, что после всех лет служения Господу она должна была увидеть по глазам, что я не плохой человек, не какой-то хулиган, который обрисует её церковь. К тому же, вместо того, чтобы побеспокоиться за меня, постараться предостеречь, она выдала: «Если ты упадешь, у меня будут проблемы!». Если бы я поранился, ей было бы наплевать. Но ирония заключалась в том, что из нас двоих именно она шла и спотыкалась по пути. Она не упала, но я ей все равно сказал: «Аккуратнее, сестра, следите за тем, куда вы ступаете». Если бы она хорошо говорила со мной, я бы послушался и ушел, но тогда я сделал свой трюк, не спрашивая ее мнения. Люди не должны переживать: обычно когда подросток на улице занимается Паркуром, он знает, что делает, он знает обо всех рисках и действует, исходя из ситуации. Но естественно, если я увижу ребенка, который занимается какими-то глупостями на краю здания высотой 30 метров, я сам лично вызову пожарных.

– А как обстояли дела с полицией?

– Меня задерживали иногда, и было даже такое, что за ночь полиция приезжала за нами несколько раз. Но каждый раз происходило одно и то же кино: «Что вы делали там в три часа утра? Вам нечего здесь делать, предъявите ваши документы, и т.п.». Когда они интересовались тем, что мы делаем, они никогда не могли понять разницу между теми, кто замышляет что-то нечистое и теми, кто просто тренируется. Они всегда хотели узнать, почему мы тренируемся ночью, когда завтра нам нужно идти в школу, или почему мы занимаемся спортом в джинсах, а не в спортивной одежде. Я отвечал: «Потому что когда однажды нам придется столкнуться с каким-то происшествием, мы не обязательно будем одеты в спортивную одежду, так что нужно понимать, как двигаться и в джинсах тоже.» Я признаю, что иногда в нас говорил подростковый повстанческий дух. Это могло раздражать, и полиция быстро заканчивала разговор фразами: «Все, вы прекращаете, идете в другое место, возвращаетесь домой, люди спят...». Время позднее, весь наш шум, мы не всегда отдавали себе в этом отчет, мы были в своем пузыре, в нашем Паркуре. Это правда — мы тренировались большой компанией и могли мешать людям, создавать много шума — мы комментировали какие-то прыжки, наша обувь создавала неприятные звуки при трении о стены и т.п. Мы были настолько увлечены своим путешествием, что даже и не думали о чем-то плохом. Мы наивно считали, что люди должны понять, что мы не воры, что мы просто тренируемся. Все же мы не были одеты в черное, не носили масок и рюкзаков. Джинсы и кроссовки были нашим единственным оружием. Было очень мало случаев, когда полиция понимала, чем мы занимаемся, и оставляла нас в покое. В большинстве случаев они нас унижали. Часто рядом было какое-то подозрительное действие, но почему-то именно нас всегда приходили контролировать. При этом, что мы были спокойны, мы никого не оскорбляли.

Обычно, если с нами говорили вежливо, мы уходили, но они не относились к нам как к людям. Для них мы были очередным вызовом. Они даже не смотрели нам в глаза, когда просили наших документов, не было никакого контакта. Эго выпирало из тех полицейских, которые злоупотребляли своей властью, так как им ничего больше не оставалось, как защищать слабых или приходить на помощь нуждающимся... Многие выбрали эту профессию не из самых хороших побуждений, чтобы иметь оружие, униформу, чтобы почувствовать уважение, которым они были обделены в юности, чтобы казаться значимым в глазах своих близких. Для меня же быть полицейским — это представлять закон, быть гармоничной частью общества, а не играть в ковбоя, считая, что ты круче всех. Когда какой-то бедолага звонит в полицию и говорит: «Там какие-то странные парни забираются на стену...» они слышат только «странные парни» и больше не задают никаких вопросов, они тут же выезжают с мигалками, и с самого начала настроены очень агрессивно. Однажды я смог бы спасти дочь типа, который меня осудил, забравшись на балкон, и он даже не понял бы, что это тот самый парень, который тренировался тогда вечером, потому что у него не было времени поговорить по-нормальному, узнать меня лучше. Сегодня людям уже ничего не интересно, они судят издалека. Во Франции все люди начинают закрываться в себе, при том, что есть много стран, у которых открыты двери, но они не едут туда. Тут мы учимся остерегаться всех, мы становимся параноиками, это держит в стрессе каждого из нас. Тип, который бродит по стене, наверняка преступник, убийца или наркоторговец... Когда кто-то может принять нас за воров и пустить пулю в догонку только потому что мы бежим по крыше, сложно не задуматься о том, в какой системе мы живем! Как так может быть, что люди не видят никакой разницы между подростками, которые пришли, чтобы чинить беспорядки и теми, которые просто спокойно занимаются спортом? Или мне стоит носить футболку с надписью «Нет, я не вор!»?

– Есть множество споров по поводу опасности вашей дисциплины. Были ли попытки со стороны местной власти как-то ставить вам палки в колеса?



– Вначале у нас с ними вообще не было никаких проблем. Сегодня все зависит от ситуации: некоторые города как Лисс, благоприятны потому что Паркур развивает здесь экономическую активность, занимает молодежь, но другие местные администрации начинают выдавать запреты на прыжки или скалолазание в некоторых местах. Я уверен, что скоро таблички, запрещающие занятия Паркуром, будут множиться, как это происходило, например, со скейтбордингом. Это удивительно, они хотят запретить нашу свободу движения, как если бы нам запретили петь на улице! Я думал, что абсолютно свободен, когда начинал заниматься Паркуром, но сейчас это уже не так. Люди относятся очень недоверчиво, несмотря на то, что мы не делаем ничего плохого. Мы просто двигаемся по-другому, не ходим только по асфальтовым дорожкам, предназначенным для обычных людей. Но это их напрягает. Систему, ментальность людей настолько сложно изменить, что я уверен, что если завтра я создам машину, летающую на чистой энергии, я не смогу её использовать или продавать. Это было бы классно – вместо того, чтобы стоять 3 часа в очереди в аэропорту, взять свой летающий драндулет, взять друзей, включить приятную музыку и полететь в Индию или Китай, не задавая себе лишних вопросов. Но сейчас это невозможно, потому что система, политики, экономические лоббисты этого не позволят. Мы хотим жить без барьеров, как те, которые ставят по всему дому для маленьких детей. И даже если мы доказываем свою зрелость, сознательность, нам запрещают делать то, что мы хотим.

– Есть ли возможность поменять ситуацию?

– Я не знаю. Я часто задаюсь вопросом, как поменять это негативное видение, как показать людям на улице, что я не плохой только потому что карабкаюсь по стенам или прыгаю с крыши на крышу. Может помочь работа над образом Паркура в СМИ, демонстрация кружков — чтобы успокаивать родителей, власти. Нужно, чтобы люди смогли понять, что есть Паркур на самом деле. Мой отец передал мне нечто, что может служить, помогать другим. Я никогда не развивал эту дисциплину так, чтобы она понравилась людям, чтобы они говорили мне: «Вау, то, что ты делаешь, это революционно!». Внутри себя я знаю ценность Паркура, и для меня этого достаточно. Если завтра весь мир скажет мне, что это чепуха, и вообще бесполезно, я буду лишь улыбаться, потому что знаю, что это не так. Я могу дать голову на отсечение, что это не так. Если однажды какой-то тощий дворник начнет обучаться Паркуру, то может настать тот день, когда он заберется на карниз или на дерево, чтобы помочь ребенку, который оказался в опасности, а позже спокойно продолжит свою работу под удивленные взгляды родителей. Практикующие Паркур — это первые люди, которые придут на помощь нуждающимся.



Я уверен, что, если случится одна из каких-то простых вещей, как, например, застрявший на дереве кот, пожарная бригада лишь ответит вам на вызов: «Разве рядом с вами нет людей, которые занимаются Паркуром?», потому что у пожарных есть дела и поважнее, чем снимать котов с деревьев. Я помню детей лет десяти, которые пришли к Дам Дю Ляку (известная постройка в Лиссе для скалолазных тренировок) и попросили меня помочь им забраться на него. Я согласился, так как к тому времени чувствовал себя уже достаточно свободно, чтобы не переживать за свои движения, и уделить достаточно внимания безопасности ребят. Некоторые из них вошли во вкус и практикуют дисциплину уже несколько лет. И когда я снова встречаю их сегодня, то вижу на их лицах улыбки, когда они мне рассказывают про Паркур и про то, что он дал им в жизни.





Часть 7.

– Думаете ли вы, что паркур может научить хорошим вещам молодежь с улиц?

– Мы уже организовывали занятия по обучению тренеров Паркура, которые работают со сложными подростками. Паркур несомненно может помочь им понять кое-какие вещи, привить некоторые хорошие ценности.

Он так же может помочь им направить свою энергию в позитивное русло, но всего этого все равно будет недостаточно. Когда окружение остается прежним, подростки тоже не будут меняться. Если взгляд со стороны других людей не будет меняться, то и ситуация никак не изменится. Мы говорим «пацаны с района», но о чем это на самом деле говорит? Для меня это некая форма расизма, неприятия в слове «район». Когда некоторые говорят «эти парни с района, а эти с пригорода», это другой способ говорить «это арабы, а это черные», но в более приемлемых терминах. Люди – расисты, но прячут свою ненависть, свою нетерпимость за словом «район», и это их устраивает.

Есть пригороды, где все спокойно, несмотря на некоторых персонажей, которые мутят воду, потому что они не уважают ничего и никого. Но большинство – хорошие парни – они используют жаргон из пригородов, имеют особый дресс-код, но это не значит, что они жулики. Они уважают окружающих, уважают общественную собственность, они помогают друг другу независимо от своих культурных корней.

Медиа и общественность смешивают этих парней, которых большинство, с теми немногими, которые любят наделать шуму, сделать какую-то неприятность.

Очень часто молодежь просто дегенерирует, потому что у них нет другого выхода, потому что их не существует в глазах других людей. Им необходимо выразить себя, а мы не даем им для этого возможностей. Потому они поджигают машины, потому что они только это и могут сделать, и только на это обратят внимание. Или они могут сломать какую-то вещь, чтобы наделать много шума и таким образом быть услышанными.

Пока мы не найдем правильных решений, чтобы их услышать, чтобы открыть для них новый мир, мы останемся с теми же нерешенными проблемами районов. Даже прежде, чем человек рождается в таком районе, мы уже знаем, что он вырастет бунтарем. Когда вы живете в куриных клетках, когда полосы многоэтажек скрывают от вас горизонт, вы не можете принять свою ситуацию.

В идеале было бы все стереть и перестроить. Мы с самого начала помещены в архитектуру районов. И это не молодежь построила все эти блоки зданий, они просто тут всегда находились, или их сюда поселили. Если бы архитекторы, политики, люди, считающие себя умными, подумали прежде, чем строить эту свалку из зданий: «А согласился бы я сам жить в таком районе?» Может быть тогда их не было бы. Я уверен, что если мы сейчас возьмем и заменим детей с районов на детей из 16-го округа Парижа, чтобы они жили в таких же условиях, с замусоренными клетками лифтов, с лестничными переходами, от которых несет мочей, с соседями, которые начинают орать в три часа утра, я думаю, они обзавелись бы той же злобой, они так же стали бы «пацанами с района». Все говорят: «мы должны учить молодежь с районов уважению...» Но было ли какое-то уважение у нас, когда мы сконструировали все эти районы? Нет. Что вы хотите, чтобы молодежь уважала? Само место не было сделано для уважения. Куриные клетки... Что заставляет людей заниматься плохими вещами? Если у тебя есть энергия, тебе хочется сломать эти куриные клетки. Это не на уровне мыслей, это на уровне инстинктов. Когда подросток говорит мне «я веду себя как придурок», мне хочется ответить ему «это не ты ведешь себя как придурок, это место заставляет тебя так делать».

– Что происходит, когда новички приходят к вам, чтобы обучиться паркуру?

– Первая вещь, которую я делаю, это пытаюсь понять, почему новичок пришел ко мне, почему он хочет, чтобы я обучил его Паркуру. Я хочу понять его истинную мотивацию, что заставляет его заниматься. Если он хочет научиться делать винты, сальто, я советую ему записаться в зал, заняться фрираном, но только не Паркуром.

Если он пришел, чтобы научиться снимать видео, фильмы, то он может возвращаться обратно. Когда я обучаю новичков, я не хочу знать, что они потом будут делать с Паркуром. Они могут стать актерами, акробатами, какими-нибудь артистами или даже пожарными, спасателями в горах, не важно. Мне не нужно этого знать. Они пришли, чтобы выучить базу. И точка. Если под Паркуром они скрывают какие-то другие свои цели, это плохо. Некоторые грезят о такой же карьере, как моя, даже не зная подходит ли этот путь для них. Я прошел сквозь огонь и воду, чтобы понять, какое состояние мое. Есть и такие, которые надеются, что я подам им руку помощи и продвину в киноиндустрию, но я всегда отказываю. Я не агентство по трудоустройству. Единственное, что я могу им дать, это то, что передал мне мой отец. Люди во всем видят выгоду: «Я занимаюсь этой деятельностью, потому что она приносит мне деньги, я занимаюсь этим для того, чтобы получить то, и т.п.» В то время как Паркуром мы должны заниматься только для себя; мы не должны думать обо всем том, что он может принести с собой. Такое отношение разрушает дух дисциплины.

Мой отец никогда не действовал так, он всегда говорил: «Лучше иметь хорошее имя, чем быть богатым». Я не хочу обучать Паркуру тех, кто хочет благодаря этому заработать кучу денег или стать круче своих друзей.

Паркур - это способ стать лучше, а не лучшим. Когда я имею дело с талантливыми спортсменами, заранее зная, что они занимались Паркуром 2 или 3 года, после чего они перешли к другим интересам (скейтбордингу, лыжам и т.п.). Паркур останется для них досугом, но они так и не поймут его важности. Когда новички-практикующие приходят ко мне со своими видео и говорят: «Дэвид, посмотри, как я умею!», я просто беру это видео и выбрасываю в мусорку. Меня интересует только то, что у парня в мыслях: обладает ли он уверенностью, хорошо ли он знает технику, понял ли он принципы Паркура. Я не хочу иметь дело с теми, кто занимается Паркуром, потому что нашел какие-то видео в интернете, посчитал их впечатляющими и захотел делать еще лучше. Если новичок приходит ко мне со словами: «Я хочу просто тренироваться, работать над своим телом...», тогда да, он начинает меня интересовать. Принцип Паркура заключается в том, чтобы понимать, на что мы способны, развивать уверенность в себе, а не соревноваться с другими. Для меня в этом спорте есть только люди, которые начинают с нуля, которые благодаря борьбе учатся чему-то, которые в состоянии понять все этапы, все звенья Паркура.

– Есть ли какие-то физические критерии отбора?

– В плане базового медицинского опроса нет. Когда новичок приходит на тренировку, мы проверяем только его предшествующее состояние здоровья, нет ли у него проблем со спиной, позвоночником, бедрами, сердцем и т.п. Каждый может начать обучаться Паркуру. Главное – достичь цели тренировки, не обязательно за определенное время, не обязательно определенным способом, но каждый должен дойти до конца.

Когда приходит новичок, я стараюсь проверить его базовые физические данные, я прошу его постоять на одной ноге или пройти по невысокой стенке, это дает мне понимание его ощущения баланса, манеру его движения.

Иногда я могу толкнуть его, чтобы понять, как он реагирует, как как ловит равновесие, его рефлексы. Я делаю диагностику, как врач с больным. Благодаря разной морфологии каждый человек тренируется по-своему. Но мы не можем заранее сказать, одарен он или нет.

Высокий парень может чувствовать себя уверенно, потому что его рост позволяет ему с легкостью достигать верхушки стены, но более низкий парень должен развить настоящую технику Паркура, чтобы достигать таких же высот, и сможет более эффективно использовать свой импульс, чем парень, которому достаточно просто поднять руки. Физические данные – ничто по сравнению с Паркуром, только он на самом деле берется в счет.

Я знаю очень маленького парня, который прыгает просто невероятно. Когда он идет по улице, люди оборачиваются и говорят «ох, бедняга!», но когда они видят его во время Паркура, их взгляды полностью меняются. Он чувствует себя отлично, он знает, что хорош в том, чем занимается, и это видно на его лице. Он избавился от своей неполноценности, занимаясь этим спортом.

– Много ли советов вы даете другим?

– Я могу давать базовые советы, но люди должны научиться развивать свою собственную технику, как делал я в самом начале. Я не ожидаю, что они будут делать в точности то, что делал я. Я предпочитаю, чтобы они двигались по-своему, чтобы они показали мне свой собственный путь. Это обмен, который существует между нами, я не собираюсь говорить «делай именно так, делай именно это». Люди не должны приходить ко мне, чтобы потом говорить всем, что они тренировались с Дэвидом Беллем. Они должны приходить в поисках того, что мой отец мне передал.

Если новичок спросит меня: «Ты можешь показать мне, как правильно делать?», я ему отвечу «Нет, я тебе покажу, как я это делаю, ты же должен научиться это делать со своей техникой, со своей манерой двигаться. Со своим стилем, своими возможностями, своими лимитами ты станешь самим собой, а не кем-то другим». Единственный настоящий совет, который я могу дать, это тренироваться, тренироваться и тренироваться. Каждый раз возвращайтесь к своей работе.

В Паркуре я часто говорю себе «один раз ничего не значит», другими словами, каждый может однажды сделать какой-то прыжок, но это ни о чем не говорит, это могло выйти случайно, по удаче. Когда ты делаешь прыжок, ты должен сделать его как минимум три раза, чтобы убедиться, что ты умеешь его делать. Это обязательное правило.

Временами оно раздражало некоторых парней, которые приходили со мной тренироваться, но только так можно развиваться, на своем горьком опыте, прекратив врать себе. Если мы пришли тренироваться, то мы пришли тренироваться, если нужно, то мы должны сделать пятьдесят или сто прыжков подряд. Нет никакого магического средства: ты должен искать средства, но не оправдания. Когда парень с хрипом говорит мне: «Ох, мои ноги болят, я не хочу делать прыжок!» Я отвечаю: «Давай мне свою обувь – ты увидишь, смогу ли я сделать прыжок.» Когда у практикующего есть все: скорость, выпрыг, техника, он может сделать прыжок. Иногда его может сдержать лень, но часто это просто страх.

– Какую технику необходимо использовать, если боишься высоты или сделать сложный прыжок?

– Мы побеждаем страх, придумывая чрезвычайную ситуацию. Находя достаточно весомую причину, чтобы сделать прыжок. Чтобы мотивировать практикующего, я могу сказать ему: «Мы уже час находимся здесь и разговариваем об этом прыжке, но если однажды за тобой будут гнаться пять питбулей, то у тебя не будет и десяти секунд для раздумий».

В жизни мотивация именно так и работает. Если однажды мне придется драться с громилой без какой-либо важной причины, я отступлюсь, но если моя мать будет находиться в опасности, то я брошусь на него, и пусть он будет самым сильным в мире, я набью ему морду. Для меня это так работает. Когда я занимался Паркуром, я придумывал миллионы сценариев, чтобы преодолеть сложные препятствия.

Это мог быть пожар, опасность взрыва какого- то вещества, близкий, которого нужно спасти, ребенок, который застрял где-то. Чрезвычайные ситуации помогают мне разблокировать определенные механизмы в голове, и в один момент мое видение окружения меняется. Я начинаю быстрее соображать, начинаю видеть пути, которых не видят другие, и во мне больше нет страха.

Моя сила увеличивается десятикратно, как у матерей, которые спасают своих детей от пасти крокодила. Они не думают, когда делают это, они не задаются вопросом, могут ли они это сделать, достаточно ли у них силы, и не убьет ли их крокодил... Их единственная мысль – это необходимость спасти ребенка. В таком порыве соединяются сразу их воля, энергия и действие, которое должно совершиться. В Паркуре также. Тренировки должны привить естественный подход: когда кто-то остается задаваться кучей вопросов по поводу постановки стоп или рук, я уже преодолел препятствие.

– Наверняка начинающие с самого начала не делают очень больших прыжков?

– Нет, мы не заставляем никого прыгать с высоты 10-ти метров с самого начала. Даже если он говорит нам, что не боится этого. Я сам решаю, что ему делать. Я могу сказать ему делать прыжок на точность на высоте 30 сантиметров, он должен повторить его 20 раз подряд. Я аккуратно отношусь к случайностям. Все могут попасть мячем в корзину или ножом в цель один раз. Но если парень повторяет движение 20 раз, тогда он реально его умеет.

Не стоит забывать, что Паркур предлагает разные уровни: уровень, доступный каждому, и тот, что достижим для экспертов, которые тренируются, как я, в течение 10 или 20 лет. Важно развиваться шаг за шагом.

Мы не начинаем с подтягиваний на высоте 50-ти метров, нет. Потому что если ты сорвешься на двенадцатом подтягивании, это конец. Ты умрешь или останешься парализован. Нет ни чудес, ни магии в Паркуре, нужно работать, закаляться. Может случиться так, что мы окажемся висящими на одной руке во время тренировки, так что необходимо тренироваться, но мы начинаем висеть на одной руке на высоте двух метров и когда мы можем удержаться 3-4 минуты, мы понемногу добавляем высоты.

В Паркуре мы вынуждены так тренироваться, никогда не стоит говорить, что ты готов к более сложному уровню, если у тебя не получается повторить прыжок или движение, справляясь со всеми физическими аспектами и внешними факторами как ветер, дождь или даже с маслом, разлитым на бетоне. В итоге ты должен быть способен принимать все эти факторы без сложностей, не склоняясь к многочасовым размышлениям.

– Могут ли практикующие тренироваться сами?

– Настоящий Паркур тренировать в одиночестве очень опасно, лучше, чтобы кто-то составил тебе компанию. Сейчас я отдаю себе в этом отчет. Когда я был начинающим, я следовал советам моего отца, он был моим духовным проводником в каком- то плане.

Практикующие должны наблюдать друг за другом, замечать, если у друга неправильный выпрыг, достаточно ли у него опыта, чтобы сделать прыжок. В противном случае он должен его отговорить. Нет ничего страшного в том, чтобы не сделать прыжок, который получается у твоих друзей. Это не соревнование.

У сегодняшней молодежи есть большая проблема, которую нужно решать, это проблема эго, стиля «я хромаю, но все равно сделаю это»: единственное, чего можно добиться в таком случае, это месяц гипса или еще хуже. Нужно прислушиваться к своему телу, нельзя позволять другим влиять на себя, особенно когда они заставляют тебя сделать прыжок, который ты не чувствуешь.

Я видел парней, которые никогда не занимались Паркуром, они брали в руки камеру и говорили другим детям: «Давай, прыгай, я снимаю! Ты увидишь, я сделаю тебе крутой монтаж, давай, че, прыгай!» Это идиотизм, это безответственность.



– Система обучения паркуру еще не очень развита во Франции. Пытаетесь ли вы способствовать этому?

– Это сложно, так как требует координации многих вещей, многих контактов с общественными организациями, мэриями, регионами, добровольцами и т.п. Нужно так же попытаться найти правильную структуру тренировки для обучения азам Паркура, но сегодня многое еще не готово к этому.

Но лично я не буду делать массовое обучение. Это не интересует меня. Мы с моим братом Жаном-Франсуа и другими адептами Паркура пытались правильно все организовать, но это требовало времени и в первую очередь много денег. Я хотел сделать огромный тренировочный центр.

Я надеялся на помощь меценатов, так как сегодня только эти люди имеют средства для помощи развития такого спорта как Паркур. В киноиндустрии мне повезло встретить несколько таких. Люк Бессон, например, предложил использовать его площадку в Сан-Дени, чтобы установить там конструкции для Паркура.

Они могли бы служить для национальных или интернациональных стажировок или же для кино, чтобы, например, обучать там каскадеров технике Паркура.

– Один из способов заявить о паркуре – доказать его полезность. К вам достаточно часто обращаются пожарные...

– Да, я навещаю Пожарных Парижа, чтобы поделиться советами с молодыми Солдатами Огня. Ко мне недавно даже обращались из Нацгвардии Бельгии. Естественно я хочу, чтобы это развивалось все больше и больше в профессиях, связанных с большим риском. Когда я прихожу к Пожарным Парижа, я отношусь к ним с глубоким уважением, когда говорю о своей работе, потому что хоть молодой пожарный может прыгать и хуже меня, зато почти каждый день он спасает чью-то жизнь. Вообще я отношусь с намного более сильным уважением к профессиям, связанным со спасением жизней, чем к тем, где люди получают удовольствие от напыщенного костюма и галстука. Когда у шефа есть огромный офис с двумя сотнями работников и с огромным денежным оборотом, он может этим хвастаться, но если этот офис сгорит, он будет плакать как и все. Пожарный, который преодолевает высоту, чтобы спасти маленькую девочку из пожара, ничего за это не получает, никакой дополнительной премии, он просто выполняет свою работу. Мой опыт в Паркуре может помочь пожарным быть еще более эффективными в их деятельности, но больше я не ничего не могу им дать. Я не люблю хвастаться. Для меня важно лишь то, что я могу утверждать, что благодаря обучению Паркуру пожарный наверняка сможет найти выход из сложной ситуации, вовремя схватиться за что-то, если он поскользнется на лестнице.

Лейтанант как-то сказал мне: «Если эти тренировки помогут нам спасти одного или двоих людей, это уже победа». Это приносит им больше уверенности, легкости, возможно так же помогает избавиться от стресса и быть более оперативными. Когда мне звонят для того, чтобы попросить об обучении Паркуру, я говорю себе, что все, что я делаю, то, чему меня обучил мой отец, имеет смысл.

– Вас никогда не привлекала работа пожарного или военного?

– Нет, у меня для этого не было мотивации. Во время моей обязательной службы в армии солдаты были более склонны к тому, чтобы пойти в бар на углу, чем пойти в спортзал, чтобы поработать над собой. Я помню, как вечером я включал свет в огромном зале и тренировался забираться по канату в абсолютной уединенности. По сравнению с моими тренировками в Паркуре армия просто выглядела парком развлечений «Астерикс». Я не мог получать удовольствия от ползания по канализации под дорогой, потому что то, чем я занимался во время Паркура, не шло с этим всем ни в какое сравнение. Когда парень хвастался тем, что он прошел полосу препятствий, я говорил ему: «Это ничто. Если ты столкнешься с подобным в реальной жизни, то после первого же большого прыжка ты сломаешь шею. У тебя не будет всех этих систем безопасности, всех этих канатов, которые тебя страхуют в командном центре, и ты просто разобьешься насмерть». Чтобы подготовить кого-то к прыжкам на высоте, без страховки, необходимо время, нужно пройти все этапы, но обычно в армии нет на это времени. Если парень прыгнет хотя бы раз на высоте без страховки, он поймет, что у него есть сила сделать это. Даже если он слабее других солдат, которые часами делают отжимания, он будет более сильным в своей голове, и это то, что берется в счет в конечном итоге. Это такая же разница, как между боксером, который всегда боксировал в перчатках, и тем, кто уже когда-то дрался на улице голыми руками. Приближаясь к пожарным, я говорил себе, что мой отец уже делал все это. Когда я ступал по его шагам, например, когда бил рекорд по лазанию по канату, я не чувствовал никакой славы. Я думаю, что внутренне я не желал пережить историю моего отца: он уже исполнил свое предназначение в армии и среди пожарных, и даже лучше меня, так что мне стоит найти свой собственный профессиональный путь.





Часть 8. 13 район: Откровение.



— Является ли фильм результатом Паркура?

— Не знаю, так ли это, но фильм — это без сомнения лучшее, что со мной случилось, благодаря Паркуру. Я считаю, что мне очень повезло оказаться в нужном месте в нужное время. Я чувствую себя уверенным, будучи актером или постановщиком трюков. Даже если кино не способно изменить планету к лучшему, даже если все, на что оно способно — это заставить людей мечтать. Я знаю, почему нахожусь здесь сегодня. Я знаю, зачем я играю в фильме или зачем отвечаю на просьбы поставить трюки в новом американском блокбастере. Перед тем, как попасть в киноиндустрию, я оставил позади кучу мест работы, на каждом из которых задавался вопросом: «что я здесь делаю?». Когда я смотрел на экраны камер наблюдения, сидя в кресле по 8 часов, то понимал, что все мои тренировки оказались бесполезными. Но в кино я чувствую, что моя работа в Паркуре наконец приносит плоды. Мой опыт находит применение, у меня спрашивают советов по поводу постановки сцен. Люди мне доверяют, мне не нужно прыгать перед ними, чтобы доказать, что я Дэвид Белль. Я получаю удовольствие от работы: когда люди берутся за голову, пытаясь понять, как главный герой сможет перемещаться среди декораций или как расположить тот или иной элемент на сцене, чтобы персонаж смог применить Паркур... Я могу помочь им, я загораюсь, это моя стихия.

— Это было вашей мечтой, стать актером?

— Не совсем. Когда я был маленьким, и меня спрашивали, что я хочу делать в будущем, я постоянно отвечал: «Я хочу жить». У меня не было особого желания работать, не было какой-то определенной профессии на примете. Но в одном я был уверен: я не мог представить для себя профессию, которая требовала бы долгого процесса обучения, как у врачей, или которая погружала бы меня в постоянное состояние стресса. Когда я был юным, мне очень нравилась профессия гида в путешествиях. Путешествовать по странам на другом конце планеты, посещать самые красивые места, пробовать местные деликатесы, это бы мне нравилось. Я не искал деятельность, которая может только приносить мне деньги, я хотел деятельность, которая отвечала бы моему образу жизни, моему состоянию духа, открытому для всего, деятельность, которая нестабильна, и кино без сомнения — один из лучших ответов на желание свободы.

— Что вам нравится в этой профессии?

— Кино дает мне возможность получать удовольствие без усилий и развивать свою личность. Работа актером помогает мне выражаться перед камерой, искоренить ступор, фрустрацию, которая была, когда я еще в школе окончательно закрывался от людей. Когда Люк Бессон пришел ко мне и сказал, что в его новом сценарии есть роль, которая может меня заинтересовать, я подумал «он наверное сумасшедший, он совсем меня не знает!». Как он мог тогда знать, что я смогу выучить весь текст наизусть и без проблем смогу рассказать его перед камерами, перед людьми, которые собрались на съемочной площадке? Словно он бросил мне вызов. Я бы обрадовался какой-либо немой роли, над которой смог бы работать, но он пошел дальше. Вначале мне было очень сложно чувствовать себя уверенно на площадке: мне говорили, что все было хорошо, но я чувствовал себя странно, как кто-то, кому говорят, что он супер-акробат, когда он сделал всего лишь простое колесо. И в итоге удовлетворение пришло, я наконец понял, как это, чувствовать себя актером. Есть моменты, когда ты начинаешь слышать себя, когда играешь, и ты не видишь больше ни декораций, ни камеры, ни команды. В этот момент приходит понимание, что тебе — удалось, ты — часть истории, ты вжился в роль.

— Посещали ли вы курсы вначале?

— Я ходил на курсы в течение года в Студию Пигмалион с Паскалем Эмануэллем Лино, который обучал многих таких актеров как Анна Парило, Жан Рено и еще Марийон Котийяр. Это существенная база как по мне и это дало мне хорошее представление о том, что значит быть актером. Для меня это было новым началом. Я не чувствовал себя звездой, потому что я был Дэвидом Беллем, «парнем, что делает Паркур», я пришел очень скромным, но потом смог легко общаться со всеми. Чтобы поступить в эту школу, нужно 15 дней ходить на прослушивание, а потом происходит отбор кандидатов. Когда я получил письмо с подтверждением, то был безумно рад. Как минимум, мне не нужно было делать никакого сальто, чтобы меня приняли, и я был очень рад, потому что во мне увидели актерский потенциал. Я проходил их курсы в тот же период, что и Александра Лами, героиня фильма «Один парень, одна девушка». Было не очень просто выражать себя, когда тебя оценивают профессионалы и другие ученики, присутствовало постоянное ощущение, что я нахожусь на суде. Но в конце я был очень счастлив, что прошел через это, курсы дали мне уверенность, и я уже имел представление, с чем мне придется столкнуться.

— Ваша фильмография началась вместе с Брайаном Де Пальма, сильно как для начала...



— Да, в фильме Брайана Де Пальма «Роковая женщина» я сыграл очень незначительную роль французского полицейского. Самое смешное, что я не представлял даже, на фильм какого режиссера я прохожу кастинг. Только когда я приехал на съемки, я узнал, что там был и Брайан Де Пальма и Антонио Бандерас. Я не мог поверить в это. Я думал, что свихнулся, что у меня галлюцинации, что я снимаюсь в одном фильме с Бандеросом. После этого я не могу утверждать, что у меня нет удачи, все происходит так, чтобы я мог развиваться в этой среде. В «13 районе» у меня было больше рвения, я очень хотел, чтобы люди поверили в то, что я делаю. Я хотел сделать все сцены с Паркуром настолько подлинными, на сколько это было возможно. Для меня было очень важно показать на экране все мои годы тренировок, чтобы оставить след. Я воспринимал это так, словно это был последний фильм, и у меня больше не будет возможности показать то, что я умею.

— Вы находите в этом какие-то схожие моменты с Паркуром?

— Когда мы повторяем сцену, мы не останавливаемся, пока она не будет отыграна идеально, пока она не будет настолько натуральной, насколько возможно, пока она не станет настоящей в соответствии с тем, что требует твоя роль. Эффективность это не когда ты прокричал свой текст как можно громче, а когда ты сыграл свою роль естественно. И в этом прелесть и в Паркуре, когда мы смотрим, как кто-то двигается, и можем утверждать, что все его движения естественные, он делает именно то, что нужно, чтобы преодолеть препятствие. Он не сделал никакой странной штуковины, чтобы впечатлить, все было просто и красиво. Когда я вижу, как животное движется в саванне или в лесу, это прекрасно, потому что оно делает лишь то, что необходимо для того, чтобы перепрыгнуть речку или забраться на дерево. Оно не задается вопросом, какую ногу поставить, правую или левую, оно делает все натурально. Оно не собирается играть с этим или сделать лучше. В кино и Паркуре та же история: хорош тот, кто делает все естественно, чем меньше он хочет походить, тем больше он существует.

— Киноиндустрия это не совсем идеальное место для того, кто ищет свободы. Получается ли у вас достичь чувства комфорта в этой среде?

— Не всегда. Это зависит от того, с кем я работаю. Это сложно, потому что каждый играет какую-то роль в этой деятельности. Это проблема — сохранить свое Я в киноиндустрии. Я пришел из Паркура, я начал открывать для себя среду киноиндустрии, где люди пытались заставить меня поверить, что с самого начала я являюсь кем-то важным, что они воспринимают меня как кого-то хорошего, но они были даже не знакомы со мной и ничего обо мне не знали. В этой деятельности мы окружены людьми, которые заставляют тебя чувствовать, что ты ценен, ты стоишь большего, ты можешь добиться большего. Они сравнивают тебя с кем-то, говоря: «Смотри, чего он смог добиться...». Они постоянно размахивают морковкой перед твоими глазами, и ты рискуешь потеряться во всем этом. Иногда у меня была привычка говорить себе: «Я не просил возможности быть в этой жизни, так что пусть обо мне заботятся». Киноиндустрия поощряет в нас эту особенность испорченных детей, потому что вокруг тебя всегда крутится и заботится обо всем множество людей. Я думаю, что если бы мой отец был с нами, он надавал бы мне оплеух. Он говорил бы: «Помощь, о которой ты просишь у этого ассистента, ты можешь оказать себе сам». Мой отец никогда не был ленивым, если он просил меня вынести мусор, значит, он был занят на кухне, а не лежал на диване перед телевизором. Люди, подлинные и честные, как мой отец, очень редко идут работать в кино. Это среда отношений, эмоций, мы по любому поводу целуем друг друга в щеку, но я прекрасно знаю, что когда мы возвращаемся домой, то остаемся одни — никто даже не звонит нам. Когда нам льстят, говорят, что наша работа прекрасна — я не простофиля и прекрасно понимаю, что за этими словами нет ничего настоящего. Я это быстро почувствовал и чувствую до сих пор. Когда со мной связываются по поводу нового проекта, я хочу поскорее узнать с кем мне придется работать. Я пытаюсь понять, что скрывается за взглядом человека, который говорит со мной. Когда Люк Бессон дал мне шанс, я быстро понял, с кем имею дело, а он сразу понял кто я. Без сомнений, именно потому наши отношения были очень легкими, честными, искренними и прямыми. Я был предан ему как своему отцу. Это человек слова. Он давал мне множество полезных советов по поводу моей деятельности, он помогал мне и поддерживает до сих пор в плане развития Паркура. После выхода «13-го района» больше всего мне принесло удовольствие сообщение, которое он мне прислал: «Я уверен, что твой отец гордился бы тобой». Это тронуло меня больше всего, больше людей, которые апплодировали на пред-премьерном показе. Все-таки, это мне говорил сам Люк Бессон, это не какая-нибудь мелочь. Единственное, о чем я жалел, что мой отец не был там и не мог все это увидеть и услышать слова Люка, который сказал бы ему: «Вы можете гордиться своим сыном».

– Почему вы не приняли участия в съемке «Ямакаси», фильме Люка Бессона, благодаря которому широкая публика узнала о Паркуре?

– Мое участие в этом фильме предполагалось, но потом что-то пошло не так. Я чувствовал, что некоторые из членов актерской группы не хотели быть со мной, что наши эмоции, наши ценности относительно Паркура больше не были одинаковыми. Я решил уйти и не сниматься в фильме. Я думаю, что мой поступок стал для Люка Бессона вызовом в каком-то роде. Обычно люди борются за возможность сниматься в его фильмах, я же ушел, не попросив сдачи. Он запомнил меня. Я почувствовал, что он понял всю важность Паркура для меня, что он различает, где в этой истории была правда, а где ложь. Люк пообещал мне, что мы однажды снимем фильм вместе, и он сдержал слово. Прошло немало времени, но я был терпелив, и был вознагражден. Он вспомнил про меня, и мы смогли сделать вместе «13-й район», который вышел в 2004-м. Я помню один смешной случай: после окончания всех съемок Люк обнял меня и сказал: «Ох! Слава Богу ты смог дойти до конца одним целым куском!». Это было откровение. В отличие от других трейсеров, которые утверждали, что у них есть потенциал, что Паркур — это их занятие, я ничего не повредил себе во время съемок фильма.

– Спустя пять лет после первой работы мы видим вас в роли Лейто для «13 района: Ультиматум». Что привлекло вас в этом продолжении?

– Фильм поворачивается больше в сторону главных героев, мы видим их именно такими, какие они в настоящей каждодневной жизни. Мы лучше понимаем моего персонажа, Лейто. История рассказывает, что он остается в своем мире, не примыкая ни к какому из кланов в районе, ни к китайцам, ни к арабам, ни к черным, ни к циганам, ни к белым. Почти как в Паркуре, вокруг Лейто крутится очень много вещей, но он живет так, как сам чувствует, летая над препятствиями, уничтожая их, как стену 13-го района. Это был не его выбор, родиться тут, но он не хочет быть закрытым в этих клетках, сооруженных людьми. В этом продолжении мы так же лучше узнаем некоторых второстепенных персонажей как Молко, которого сыграл МС Джин Габл. Мы больше углубляемся в жизнь 13-го района, узнаем про разные этнические группы, которые пытаются сосуществовать, и о том, как люди адаптируются к этому враждебному окружению. Диалоги тоже становятся намного ближе к нам. Мы встречаем даже некий юмор, присущий таким районам. Когда я читал сценарий, мне понравилась история, так как она обещала много сцен экшена и много хореографии, связанной с Паркуром. Мы встречаем Лейто и Дамьена, полицейского, спустя три года после их первой встречи. Лейто понимает, что ничего не изменилось, стена не была разрушена, а 13-й район — до сих пор геттто, утопающее в хаосе; он объявляет свою собственную войну против отделения района от остальной страны. Дамьен обращается к нему за помощью, так как попал в западню и оказался за решеткой...

– Как происходила съемка?

– Команда не была той же самой, что и в первом фильме, но я смог приспособиться к режиссеру Патрику Алесандрину без проблем. Это человек, который может прислушиваться к чужому мнению и который оставляет актерам пространство для действия. Для него именно актеры ответственны за своих героев. Он позволяет каждому из нас применить свои умения, а потом собирает это все в одно целое. Мне нравится этот способ функционирования, он позволяет проявлять свои личные качества. С Сириллом Рафаэлли, который сыграл полицейского, у нас был тот же уровень доверия. Каждый пошел своим путем после «13-го района», но мы никогда не терялись из виду. Я рад, что он принимал участие в хороших проектах, таких как продолжение «Халка». Это радовало меня. Каждый из нас спокойно следовал своему маленькому пути без потрясений. Я не тревожусь по поводу своей карьеры в кино. До сегодняшнего дня проекты сами находили меня, я не старался как-то их получить. Меня заставляет смеяться, когда я слышу, как некоторые актеры постоянно используют слово «запарился»: «Сначала я запариваюсь с этим, потом с тем...». Как машины, запрограммированные, чтобы двигаться вперед. Я не хочу ныть как они, ни выпрашивать роли, ни делать фильмы ради делания фильмов..

– Как вы готовите хореографию к таким фильмам как «13 район: Ультиматум»?

– Все это устанавливается во время подготовки и во время самой съемки. Работаем мы в команде с Люком Бессоном, Патриком Алесандрином и Сириллом Рафаэлли, который занимается постановкой боевых сцен. Во время создания фильма Люк описывал сцены в общих словах в стиле «спасаясь, персонаж покидает квартиру через окно и уходит от погони по крышам». На подготовительных совещаниях перед съемкой мы обсуждали, как персонаж должен выполнить все, описанное в сцене наилучшим образом, используя принципы Паркура. Все это уточнялось уже по ходу съемки: как постановщик, я думал, как именно мои партнеры и я будем исполнять движения, как наши прыжки будут гармонировать с окружением. Я что-то пробовал, предлагал разные идеи. Мы адаптировались к декорациям или же декорации адаптировались к нашим движениям. Не было ничего навязанного, обязательного в моей постановке. Мы пробовали разные трюки. Главное, чтобы это было захватывающе. Когда я представляю себе перемещение при помощи Паркура, я обычно отдаю предпочтение реалистичным трюкам, но я так же должен думать и об эффектности, потому что это все же кино.

– Кино привнесло новый фактор — вы были не только наедине с препятствием, а также еще и перед камерой, режиссером, техническим персоналом: что вы делали, чтобы остаться сконцентрированным, чтобы не засорять внимание?

– Нет риска, что мое внимание будет забито чем-то, если само занятие приносит мне удовольствие. Даже если это съемка — я снимаюсь ради удовольствия, как если бы я был на тренировке. Я постоянно держу в голове мысль: это тренировка. Я знаю так же, что если во время подготовки, исследования трюка, я даю режиссеру слово, говоря: «Да, я сделаю этот прыжок», — то я его делаю. Если я не полностью его чувствую, если я устал, я перенимаю их энергию и концентрируюсь на слове, которое дал. Я им пообещал, значит, я сделаю это. Это вопрос уважения. В любом случае, никто меня не заставлял прыгать. Никто. Каждый прыжок — это мой выбор и мое решение, именно так я и поступаю. Издательство, режиссер решают какую историю нужно рассказать, но я решаю, возможно ли что-то сделать или нет. Если я действительно не чувствую прыжка, то я его не делаю. И никакие суммы, доплаченные сверху, не могут поменять моего решения. Так не только в фильме и вообще не только в киноиндустрии. Я не буду убиваться или ломаться из-за фильма, который посмотрит какой-то парень, спокойно сидя в своем кресле. Он посмотрит этот фильм раз или два, и его жизнь продолжится, в то время как я сломаюсь из-за фильма, который, наверное, будет замечательным, но вряд ли изменит мир. Для меня было важно вложить мою энергию в мои прыжки, в мои сцены, и сделать хороший фильм, который не будет страдать от сравнений с какой-то американской работой.

– Используете ли вы дублеров в некоторых сценах?

– В сценах с Паркуром нет. Их полностью оставляют на меня. Это мое право, и я не хочу, чтобы у меня его забирали. Люк Бессон уважал это. Он уважал мое нежелание пользоваться дублерами в «13-м районе» и «13-м районе: Ультиматум». Единственная уступка, на которую я могу пойти, это воспользоваться страховкой, когда я устал, или когда мы обязаны одевать страховку. Если я сделал однажды прыжок без страховки, этого достаточно, если необходимо переделать его, я даю возможность застраховать себя. Когда ребенок спрашивает, я ли это сделал тот трюк, я могу с гордостью ответить: «Да, это я!». Другие трейсеры не могут ответить так же. В своих фильмах они пользуются дублерами. И мне неприятно видеть их неискренность, когда они делают важный вид на публике, перед журналистами, в то время как многие сцены Паркура были проделаны каскадерами. Когда я знаю это, я не могу их уважать. Вместо того, чтобы хвастаться, некоторым актерам стоит посмотреть на себя и задаться вопросом, кто они есть на самом деле. Дэниэль Крейг, актер, сыгравший Джеймса Бонда, вот он не хвастается, он не скрывает то, что многие сцены за него выполнял каскадер, потому что он честен, ему нечего стыдиться. Он знает, что он хороший актер, и его персонажи получаются очень настоящими. Некоторые трейсеры верят, что могу стать королями кино только потому что они прибывают из своих городов и умеют делать какие-то акробатические трюки, которые никто не может повторить. Но реальность вскоре их настигает. Они видят, что все не так просто, нельзя воспринимать режиссеров за наивных дурачков. Они так же понимают, что некоторых актеров можно просто обучить Паркуру, и иногда эти актеры становятся в Паркуре даже лучше, чем сами эти трейсеры, как это было в случае с Сириллом Рафаэлли, к примеру. Некоторые трейсеры не доверяют ему, они пытались меня предостеречь только потому, что Сирилл не прошел тот же путь, что и все мы, но я поступал по-своему, я пошел ему навстречу именно из-за того, что он не был как я, и мы стали друзьями.

– Вы также принимали участие в съемках «Вавилон нашей эры» с Мэтью Кассовитцем. Как все проходило?

– Для некоторых сцен фильма Мэтью Кассовиц обучался Паркуру и хотел, чтобы я поставил ему некоторые трюки. Я был недоступен в тот момент, так как находился в путешествии, но он все же смог найти меня и связаться через компанию по производству фильмов EuropaCorp. Сотрудничество вышло очень хорошее. Я мог работать со своими друзьями, людьми, в которых я был уверен. Я представил свои наработки продюсеру, там так же был и главный герой фильма, Вин Дизель. На большой площадке мы установили строительные леса и с 6-ю, 7-ю ребятами начали показывать постановку. Продюсер был очень впечатлен, а Вин Дизель даже попросил, чтобы мне дали небольшой текст в фильме. Я не собирался принимать там участие в самом начале, но раз инициатива исходила от Вина Дизеля и от Мэтью, я согласился без особых раздумываний! Именно с того момента и до настоящего времени, я жил, не тратя сил на поиски работы, не пытаясь найти возможности заработать. Я даже не беспокоился о том, чтобы быть доступным, все случалось естественно, без усилий. Мне звонили, предлагали работу. Это приносило мне особенное удовольствие, так как мне даже не приходилось рекламировать себя. Я могу думать, что все это дары небес, но на самом деле я считаю, что ко мне обращаются за помощью не случайно. Для меня это естественно — это воздаяние за все то, что я вложил в свои тренировки.

– Вы также принимали участие в картине Disney «Принц Персии». Как вы попали в этот проект?

– Фильм «Принц Персии: Пески Времени» создавался Майком Ньювелом с Джейком Джилленхолом в главной роли. Он был снят на основе видеоигры, известной во всем мире. Так как все основывалось на своего рода Паркуре, необходима была хореография, которая помогла бы обыграть все сцены, в которых были замешаны передвижение и экшн. Они позвонили мне за несколько дней до начала съемок, так как столкнулись с проблемами с постановкой сцен. Сам продюсер Джери Брукхаймер лично попросил меня приехать на площадку, расположиться в большой съемочной студии в Англии, чтобы исправить хореографию некоторых сцен с Паркуром. На самом деле я чувствовал бы себя свободно в этом огромном проекте американского кинематографа даже если бы был маленьким французишкой без опыта.

˜– У вас не было проблем с сотрудничеством с большой американской компанией со всеми их особенными ограничениями?

– Совсем нет. Вначале, чтобы сбросить напряжение, я говорил себе: «если меня вызвали, то они знают, зачем». У меня не было сомнений. Начиная от самых маленьких реклам, заканчивая самыми важными фильмами, я всегда ставил свои постановки так, как сам это видел. И ситуация была такой даже если вокруг меня были сотни людей, самые именитые продюсеры Голливуда или режиссеры Гарри Поттера. Я не переживал ни по поводу их бюджета, ни по поводу их ожиданий. Все происходило очень просто. Они рассказывали мне свое видение того, что должно происходить в сцене, а я отвечал, как я вижу хореографию в условиях данных декораций. Были вещи, которые вызывали напряжение во время работы, но я все равно чувствовал себя комфортно, так как все это было именно то, чем я отлично владел. Я говорил им: «Эта ваша декорация держится? Окей, тогда герой может забраться вот здесь вот так, потом спрыгнуть здесь, побежать в эту сторону, скалы могут обвалиться на персонажа в этом месте...». Я был полностью погружен в свой мир, в свое воображение. Я вынес много интересных идей... Я надеюсь, что все остались довольны моей работой. В итоге, полученная картинка окупала затраченные усилия. Для меня это было короткое, но очень очень обогащающее приключение. Пойди узнай, не окажусь ли я однажды на съемках следующего проекта Джерри Букхаймера, в какой-нибудь маленькой роли или в качестве постановщика трюков в «Пиратах Карибского Моря»? Это было бы действительно гениально, поехать на съемки под Карибским солнцем, это вам не какая-то Сербия!

– Согласились бы вы сняться в небольшом авторском проекте, где не было бы ни одной сцены Паркура?

– На данный момент меня интересуют фильмы с экшн-сценами, но я не одержим Паркуром или экшн-ролями. Я прекрасно осознаю, что в основе кино лежит игра. Причина не в том, что ты умеешь прыгать, карабкаться или кричишь, что обязательно станешь хорошим актером. Нужно знать, как передавать, высвобождать чувства, открываться, если нет, ты будешь играть Жана Клода Ван Дама всю жизнь. Конечно же нет ничего плохого в том, чтобы быть Ван Дамом. Он может гордиться тем, чего достиг, он снялся в множестве фильмов и смог таким образом обеспечить свою семью, но я уверен, что ему хотелось бы играть с Робертом Де Ниро или Эдвардом Нортоном, известными во всем мире, как настоящие актеры. У меня было большое желание играть с этими людьми, я хотел стать актером во всех смыслах. Если мне предложат роль в маленьком авторском проекте, с персонажем, который позволит мне выкладываться на полную, даст ощущение настоящей работы, я соглашусь на съемку даже если в сценарии не будет ни одного сальто. На самом деле меня очень привлекает все новое, какие-то испытания. Я не хочу, чтобы с меня спрашивали только Паркур на протяжении всей моей карьеры. Я думаю, что если я буду успешно развиваться в кино, то скоро начну сниматься в вещах, которые не становятся очень нашумевшими, в ролях, в которых люди с трудом смогут меня узнать. Для меня важно пробовать, нацеливаться на лучшее. Если я сделаю себе карьеру, как у Ван Дама, у меня не будет никаких сожалений, но если я могу добиться других вещей, я постараюсь сделать это. Мое желание — это познать себя без остатка и всегда находиться в реальности. В этой деятельности я хочу работать с людьми, в которых есть эта истинность, не важно, кто они: режиссеры, актеры или техперсонал. В «13-м районе: Ультиматум» я снимал сцены с Филиппом Торетоном, и это было нечто. Я видел перед собой настоящую личностью, отличного актера. Я воспринимал работу очень серьезно, я всегда был готов прежде, чем камера начнет снимать, так как не хотел, чтобы из-за меня были проблемы. Я был очень удивлен и очень рад, когда слышал, как он делает мне комплименты. В конце он подошел ко мне, чтобы предложить проект сценария, над которым хотел бы работать со мной, и я просто не мог поверить в это! Это была настоящая победа. Если я увижу свое имя на одной афише с актером такой величины, то это будет настоящим достижением. Мы можем развиваться только сталкиваясь с такими настоящими людьми.

– Если все и дальше пойдет хорошо, как вы чувствуете, сможете ли вы сопротивляться давлению со стороны киноиндустрии, славе?

– Я думаю, что сегодня я на это способен, даже если все разом на меня навалится. Я постараюсь продолжать нормально жить, потому что это единственный способ оставаться честным с самим собой. Я ничего не ожидаю от кино. Я не ищу того, чтобы меня узнавали на улице, чтобы мне говорили, что я самый сильный. Мне могут сказать: «О, Дэвид, ты очень крут, ты красавчик!», но это не будет иметь для меня значения. Я больше не такой, как раньше. Когда я был в старшей школе в Лиссе, девушки не замечали меня. Так что я снимался в фильмах не для того, чтобы приобрести какой-то шарм или особенные таланты. Я работал над собой, чтобы стать актером, и не искал никакого другого признания. Дестабилизирующим фактором в кинематографе является ценность, которую мы придаем фильму, в котором снимаемся, эта ценность основывается больше на количестве проданных билетов, чем на проделанной работе. У меня складывается такое ощущение, что я зарабатываю больше денег, затрачивая меньше физических сил, чем раньше, я вкладываю в работу меньше, чем раньше. Я стараюсь не забивать себе этим голову, думая, что добился большинства своих детских мечт, и мне не стоит жаловаться или искать чего-то большего. У меня есть средства, чтобы делать покупки, оплачивать жилье, свой отдых. Путешествуя с Паркуром, я видел очень бедные семьи. В Мадагаскаре, к примеру, я видел детей, у которых ничего не было, которые жили в нищете, но при этом улыбались. Мы не можем жаловаться на то, что у нас есть. Но система действует на нас так, что мы всегда хотим большего. Мы хотим иметь самую красивую машину, самую быструю, но в итоге и бедные и богатые оказываются на кладбище. В моей настоящей жизни мне не нужна зарплата Бреда Пита, чтобы чувствовать себя хорошо. Сейчас мне хватает средств, чтобы заботиться о тех немногих, кто еще остался в моей семье, чтобы обеспечивать мою маму и сестру, без сомнений мне ничего больше не нужно. Я ни с кем не соревнуюсь даже находясь в системе, в киноиндустрии, где поощряется такое отношение. Я нахожусь здесь просто, чтобы делать свою работу, мне за это платят и все! Быть актером для меня это выражать себя, играть персонажа и уважать свою роль. Когда люди говорят актерам спасибо, то они благодарят их не за то, что те заработали миллионы долларов, но потому что заставили их хорошо провести время, вызвали определенные эмоции.

– И все же, слава, деньги, это то, что очаровывает молодежь...

– Но молодежь так очарована деньгами потому что они необходимы для жизни, их заставили поверить в то, что они должны обладать шикарной машиной, ил если ты не хватаешь звезд с небес, то ты никто. Я видел очень счастливые пары, несмотря на то, что у них не было много денег для жизни. Мы должны стремиться к такой любви. Это не тот случай, когда мужчина весь в делах и не находит времени, чтобы увидеться со своей женой или детьми, и его единственный способ выразить свою любовь это подарить им подарок за десять тысяч евро. Позже ребенок будет помнить, что его отец подарил ему это, и это стоило столько-то, но если его спросишь о настоящих моментах, проведенных с папой, ему будет не о чем рассказывать. Если ты возьмешь своего сына на рыбалку, то тебе это ничего не будет стоить, а он запомнит это на всю свою жизнь. У меня нет других моментов кроме таких, когда я думаю о своем отце. Вечером он мог взять меня на прогулку, и мы могли бродить часами по лесу. Он рассказывал мне о своей жизни, и я не замечал оставленных позади километров. Я так же мог часами оставаться в его палатке, говорить до самого утра о вещах, которые он пережил, и в моих глазах это стоило больше, чем все золото мира.





 Часть 9. Конец путешествия?



– Собираетесь ли вы бороться за то, чтобы паркур и дальше жил и развивался по всему миру?

– Сегодня я уже покончил с Паркуром, но я знаю, что он еще со мной. Как повар, который уходит из своего большого ресторана. Он выполняет поручения, встречается с друзьями, но знает, что его талант все ещё с ним. И если друг попросит его приготовить вкусное блюдо, он приготовит его с огромным удовольствием, но не для того, чтобы этим выхвалиться. Я хочу, чтобы Паркур стал этим для меня сейчас: прыгать для удовольствия и не думать, что я из кожи вон лезу, повторяя бесполезные упражнения. Я делал то, что должен был делать, и я продолжаю следовать своему пути так, как должен. То, что я могу ещё делать сегодня, несомненно, связано с распространением Паркура, например, с созданием тренировочных центров. Я хочу, чтобы дети понимали, чем на самом деле является Паркур, чтобы передать им эту идеологию — «быть сильным, чтобы быть полезным». Я испытываю глубокое уважение к Паркуру, и буду и дальше стараться усилить доверие к нему. Я хочу сделать это для последователей Паркура, чтобы доказать им, что это жизнеспособная дисциплина, что это спорт, которым можно заниматься большую часть своей жизни. Я так же хочу отойти от коммерческой стороны Паркура, от его слишком медийных качеств, которые ему привили. До сих пор, когда ко мне приходят журналисты с телевидения и я рассказываю им о прыжке с высоты полуметра, они начинают корчить недовольные мины и спрашивать, не могу ли я сделать этот прыжок на высоте здания, «потому что это более эффектно». Я могу понять развлекательную сторону Паркура, я могу понять людей, который хотят построить «Паркурлэнд» на пляжах, как строят рампы для скейтеров, но не нужно втягивать в это меня, я не хочу иметь ничего общего с этим шоу-бизнесом. Я хочу сохранить простой и естественный Паркур для себя. Я стараюсь аккуратно относиться к тому, чем я занимаюсь в профессиональной сфере. Я снимался во многих рекламах, в некоторых даже за границей, и я всегда обращаю внимание на продукт или марку, чтобы убедиться, что они не противоречат моим принципам и логике Паркура. Мне, к примеру, предлагали сняться для одной очень известной компании фастфуда, но я отказался, потому что не хочу, чтобы паркур использовали ради какой-такой ерунды. Я хочу показать в первую очередь полезную сторону паркура.

– Был ли момент, когда вы сомневались в успехе Паркура?

– У меня были сомнения, но я никогда не думал бросать Паркур. Был момент, когда я чувствовал, что потерял равновесие. Так было, когда я понял, что никогда не переживу то, что пережил отец — не буду солдатом и не буду вытаскивать людей из огня. Я спрашивал себя, чему это будет служить, зачем я так много вкладываю в Паркур, для чего я накопил столько энергии. Я чувствовал себя потерянным, как профессиональный боксер, который тренировался шесть месяцев, чтобы узнать, что его бой не состоится... В тот момент я словно утратил что-то. Мои тренировки пошли на сход, я занялся такими вещами, которыми никогда не занимался до этого, к примеру, начал курить. Я чувствовал, что разрушаю границы, которые сам себе поставил, и начинаю познавать новый мир. Я понимал, что больше не чувствую себя в состоянии заниматься Паркуром, и это приносило с собой чувство вины. В итоге, я научился расслабляться и находить золотую середину. Сегодня, когда я курю и провожу приятный вечер с друзьями, я не думаю ни о чем другом. Но когда мне нужно вернуться в форму для Паркура или для съемок, я начинаю аккуратно к этому относиться и возвращаюсь в строгий режим. Некоторые люди не могут понять, когда видят меня курящим. Они говорят, что я предал свои же принципы, но мой отец годами выкуривал в день по две пачки Gitanes (известная французская марка сигарет) без фильтра. И тем не менее, когда он бежал кросс, то всегда приходил первым или вторым. Зная, что он пережил, мы не можем упрекать его за курение. У меня был очень длинный период в тренировках, когда я не употреблял ни сигарет, ни алкоголя. Я не хотел засорять свой ум, необходимо было сохранять все в чистоте, чистое видение и восприятие вещей. Сегодня я позволяю себе выкурить несколько сигарет, выпить немного алкоголя, чтобы расслабиться. Мой дедушка всегда говорил «это излишество, которое губит тебя». Но у меня сейчас нет никаких излишеств. Я думаю, что если бы тогда я продолжил самодисциплинироваться, то сейчас я бы страдал. Мне приходилось бы справляться с огромным напряжением. Я думаю, что смог доказать себе все, что нужно, я смог пройти через все этапы Паркура, так что сейчас я могу позволить себе некий баланс: оставаться «чистым» и сконцентрированным, когда я занимаюсь Паркуром и или съемками, и иметь возможность расслабиться и получить удовольствие, когда я сам или со своими друзьями. В отличие от некоторых я не считаю, что Бог накажет нас после смерти за то, что при жизни мы позволяем себе удовольствия. Я не сужу людей за какие-то отклонения или за ошибки, которые они могут совершить или допустить. Я стараюсь жить для чего-то хорошего по мере возможного, но прежде всего я стараюсь прожить свою жизнь, как меня тому научили мои дедушка и папа.

– Ваш дедушка не расстроился из-за того, что вы не выбрали карьеру пожарного?

– Нет. Для него было важно, чтобы все было хорошо со мной и моей семьей. Он всегда повторял мне: «Не важно, что ты делаешь, делай это хорошо». Когда он заболел, я заботился о нем в госпитале всю ночь, пока он не умер. Он больше не мог ни говорить, ни двигаться, но я видел его глаза, которые говорили так много. Я видел, как жизнь покидает его лицо, его тело. Я говорил ему на ухо, чтобы он не переживал, что я внимательно слушал все, что он мне говорил, и что я позабочусь о своей матери. Было очень непросто продолжать заниматься Паркуром без него и без моего отца. У меня было ощущение, что жизнь уложила меня на лопатки. Когда умер мой брат Даниель, когда отец и дед скончались с разницей в две недели друг от друга, я стал задаваться вопросом в чем же смысл всего этого... Может в том, чтобы быть добрым, хорошим человеком, потому что спустя секунду твоих родных может просто не стать. Мне удалось пережить это горе и более того — перестать бояться смерти, поставив себя на их место... Я понял, что родные должны идти дальше, жить — проливать слезы бессмысленно. Когда меня что-то тревожит, я стараюсь думать о своем отце — что он сделал бы в подобной ситуации — заботился ли он вообще о таких мелочах? Он помогает мне восстановиться и снова встать на ноги. Я знаю, что он рядом со мной, наблюдает за мной. Я чувствую, что иногда он мне помогает. Когда со мной происходит что-то серьезное, я говорю себе, что он подталкивает меня, и иначе быть не может. К примеру, я считаю, что наша встреча с Филлипом Торетоной (актер, сыгравший президента во второй части «13 района».) не была случайной — это мой отец посылал мне невидимые вибрации.

– Как не стало вашего отца?

– Мой отец решил уйти. Он застрелился. Он подготовил меня письмами, в которых просил не сдаваться ни перед чем, не волноваться — он говорил, что всегда будет рядом со мной. «Я буду рядом больше, чем я мог быть с тобой при жизни», писал отец. Когда я возвращался мыслями к его уходу, то понимал, что было много предупреждающих знаков, особенно когда он написал: «Страж умирает, но никогда не сдается». Это был его выбор. Он сам выбрал час своей смерти, оглядываясь на все, что ему довелось пережить, он чувствовал, что ему больше нечего делать на Земле, и если он останется, то это только принесет больше вреда и страданий его близким. В самом конце он остался один, без денег, он мог даже поднимать бычки с пола, чтобы докурить их. Он никогда не сдавался, когда нужно было помочь кому-то другому, но в своей собственной жизни он так и не смог себе помочь. Живя в одиночестве, он слишком часто отдавался воспоминаниям, был очень ностальгическим, он чувствовал, что к концу дней стал бесполезным. То, что он перестал быть активным, никак не помогло отцу, потому что всю свою жизнь он провел, стараясь помочь всем, кому только мог.

– Вас разозлило его решение уйти таким образом?

– Поначалу да, несмотря на то, что он подготовил меня своими письмами. Я злился на то, что он ушел слишком рано: мне казалось, что он не все мне успел рассказать, словно я закрыл книгу, не дочитав последних двух страниц. Я потерял своего наставника, единственного человека, который имел понимание того, что я делаю, который мог сказать, нахожусь ли я на верном пути. Я чувствовал, что теряю равновесие, словно у меня ушел пол под ногами. Но я смог собраться достаточно быстро, потому что у меня еще оставались мама, сестра и люди, которые на меня рассчитывали. Отец в каком-то смысле передал мне эстафету. И это удержало меня от того, чтобы слишком углубляться в Паркур. Это так же помогло мне немного отойти от его пути, чтобы найти наконец свой. Когда он умер, я говорил себе, что буду теперь тренироваться ради отца среди отцов. Мне казалось, что если Бог видит, как я продвигаюсь в Паркуре, то он не сможет упрекать меня во лжи или неискренности. Я был там, один, тренируясь в лесу, вкладывая всю свою любовь и энергию в то, что делал, думая: «Если Бог существует, то он меня видит, если же нет, то я это делаю для себя, и это тоже хорошо». Я думаю, что в конце концов, когда мы умираем, Бог берет наши глаза, чтобы посмотреть, что мы сделали, будучи на Земле, что мы видели на протяжении всей жизни и каковы были наши дела — хорошие или плохие.

– Судьба имеет важное значение для вас?

Я верил в моего отца до того, как начал верить в Бога. Когда я потерял его, то почувствовал, что моя вера в Бога была ещё сильнее, так как я осознал всю любовь, и всё, что мой отец дал мне. На мой взгляд нет миллионов вариантов — Бог или существует или нет. И моя судьба заставляет меня чувствовать, что Бог любит нас во сто крат сильнее, чем мать может любить своё новорожденное дитя. Я могу чувствовать эту силу, эту мощь. Я пришел к тому, что Бог ничего не ожидает от нас, человек не может сделать ничего такого, чего Он бы не знал. Так что следование пути и вера в него — вот и все, чего ожидает Господь. Поэтому абсолютно бесполезно вымаливать у Бога нечто вроде денег. Как по мне, он уже обеспечил нас всем необходимым, чтобы мы сами о себе позаботились, все необходимые ресурсы уже есть на Земле, чтобы выживать и чтобы жить. Если люди умирают от голода, то виноват в этом человек, а не Бог. Люди сейчас любят играть роль Бога — они присваивают себе природные ресурсы, чтобы продавать их другим. Правила, придуманные людьми, не являются правильными. В идеальном мире человек, который может построить дом, может обменять свои способности на фрукты и овощи человека, который может их вырастить. Таким мир и должен быть, но мы стараемся быть умнее и в итоге каждый сидим по уши в говне. Сегодняшние экономические проблемы не случайны. У нас было все, что необходимо для счастья на этой планете, но человек все меняет и разрушает.

– На ваш взгляд общество потребления сыграло большую роль в формировании современного человека?

– Система, появившаяся в результате жизни человека, создала потребности: нам всегда нужно иметь лучшую технику, новые вещи. Даже если ваш DVD-проигрыватель отлично работает, вам все равно нужен более компактный, более мощный. Нас заставляют верить в то, что это важно, и в итоге мы считаем, что нам необходимо обладать целой кучей ненужных для жизни вещей, но на самом деле мы можем обойтись и без них. Женщины убеждают себя, что им нужен тот или другой крем, то же самое и с мужчинами, и в конце концов, мы осознаем, что в нашей ванной тысячи разных вещей. Когда я нахожусь в джунглях, то прекрасно понимаю цену всего этого барахла — оно бесполезно для жизни. И мне кажется, что я очень легко могу отказаться от всего этого, чтобы вернуться к тому, что единственно необходимо. Не поймите меня не правильно: я тоже покупаю вещи, но как только это происходит они перестают иметь для меня особое значение. Я знаю, что они у меня есть, но не привязываюсь к ним. Если мой DVD-проигрыватель работает — хорошо. Если он сломался — ничего страшного. Я не хочу, чтобы материальные вещи вмешивались в мою жизнь. Когда у меня появляются деньги, я не желаю попусту их тратить, потому что прекрасно понимаю — покупка одних вещей неизбежно приводит к покупке других... Я стараюсь тратить деньги с пользой, например, купить дом своей матери. Если однажды я смогу купить себе большой дом, я не буду заполнять его бесполезными вещами или вещами, которые могут впечатлить других. Пространство — самая большая роскошь для меня. И если у меня будет большой сад, я буду счастлив. Меня не интересуют вазы эпохи Мин и прочий антиквариат. В жизни я привык довольствоваться малым. Водой, воздухом, едой, крышей над головой... Простые вещи возвращают нас в реальность. Если ты изнемогаешь от жажды в пустыне, то не захочешь газировки — ты захочешь воды, простой воды. Люди умирают на работе, чтобы получить больше каких-то ненужных вещей, в то время как важнее всего — просто жить. Когда меня спрашивают, чем я занимаюсь, я отвечаю очень просто — «живу». Настоящее счастье — это когда материальные вещи не могут управлять тобой. Когда я смотрю на миллионера, начинающего сходить с ума из-за царапины на капоте его BMW, я не могу ему помочь, мне просто жаль. Я счастлив, когда люди вокруг меня — счастливы, когда я могу передать им лучшее в себе. Для радости мне достаточно разговора с близким человеком. Для этого не нужны никакие деньги. Счастье стоит искать внутри себя: можно иметь достаточно денег, чтобы улететь на Багамы, но если твои проблемы остаются нерешенными, ты будешь страдать так же, как если бы находился в трущобах. Но ничего не будет тебя тревожить, если ты в гармонии с самим собой — тебя могут обзывать, но ты не найдешь необходимости отвечать тем же... В противном случае, если с нами не все в порядке, мы ответим на провокацию и вступим в нездоровую игру в насилие. Я понял, что не смогу дальше развиваться с этой темной стороной во мне — это может привести к краху. Даже попытки перехитрить, быть сильнее, могут дать ощущение гордости и силы, но правда в том, что ни к чему хорошему это не приведет. Я могу поблагодарить отца и Паркур за то, что они открыли мне дух, который позволил посмотреть на жизнь общества иначе. Я прекрасно знаю, что мне не изменить мир и не буду за это бороться. Я буду проживать спокойную и простую жизнь в гармонии с системой, потому что Паркур научил меня этому, но я не буду бороться, чтобы остаться здесь, как и не боролся за то, чтобы здесь очутиться.