Силла и Рольф Бёрлинд

Прилив

…в то время как неотвратимо наступает ночь. К. Вресвик[1]
Конец лета 1987 года

Во время прилива вода в бухте Хасслевикарна на острове Нордкостер обычно поднимается на пять-десять сантиметров. Иначе она ведет себя при сизигии — явлении, когда Солнце и Луна находятся на одной линии с Землей. Тогда уровень воды вырастает почти на полметра. Высота головы человека составляет примерно двадцать пять сантиметров.

Этой ночью наступит сизигия.



А пока был отлив.

Полная луна много часов назад заставила непокорное море отпрянуть назад, обнажив длинную полосу влажного дна. По песку туда-сюда сновали маленькие блестящие крабы, похожие на сверкающие блики в серебряно-голубом свете. Стремясь не упасть, багрянки еще крепче цеплялись за камни. Все существа на дне понимали, что спустя определенный промежуток времени море вернется.

Понимали это и трое на берегу. Они даже знали, когда точно это произойдет, а именно — через четверть часа. Тогда первые легкие волны направятся к берегу и зальют все, что успело высохнуть, а вскоре темная масса моря начнет выталкивать волну за волной, пока уровень воды не достигнет максимума.

Прилив, отделяющий дно от поверхности воды на полметра.

У троицы еще оставалось время. Они почти закончили рыть яму. Глубиной около полутора метров и диаметром шестьдесят сантиметров, она идеально вместила бы человека. Только голова останется снаружи. Голова четвертой фигуры на берегу. Женщины со связанными руками, неподвижно стоявшей чуть поодаль.

Слабый ветер слегка шевелил ее темные длинные волосы, обнаженное тело блестело, на измученном лице не было макияжа. Лишь глаза выдавали странную отчужденность. Женщина отрешенно наблюдала за происходящим. Копавший мужчина поднял из ямы кривую лопату с песком, высыпал его на образовавшуюся рядом горку и обернулся.

Работа была окончена.



Издалека, со скал, где прятался мальчик, залитый лунным светом берег казался удивительно тихим. А что затеяли темные фигуры, там, на песке, на другой стороне? Этого мальчик не знал, но слышал нарастающий шум моря и видел, как голую женщину, с виду совершенно покорную, сначала вели по мокрому песку, а потом опустили в яму.



От испуга мальчик закусил нижнюю губу.

Один из мужчин принялся засыпать яму. Влажная масса, словно цемент, облепила тело женщины. Скоро все углубление целиком заполнилось песком.

Когда первые робкие волны побежали в сторону берега, на поверхности оставалась только голова. Длинные волосы медленно погружались в воду, маленький краб прицепился к темной пряди. Женщина пристально смотрела на луну, не издавая ни звука.

Фигуры поднялись чуть вверх по песчаным холмам. Две — неуверенно, беспокойно озираясь, чего нельзя было сказать о третьей. Все наблюдали за одинокой, освещенной головой над поверхностью дна.

И ждали.

Сизигия наступила довольно быстро. Одна за другой, волны становились все выше, заливали женщине лицо, били в нос и в рот. Горло наполняла вода. Отворачивая голову, женщина наталкивалась на очередную волну.

Одна из фигур подошла и присела на корточки рядом с женщиной. Их взгляды встретились.



Из своего укрытия мальчик мог наблюдать, как растет уровень воды. Голова на дне исчезала, появлялась и исчезала вновь. Двое из троицы ушли, третий человек шел вверх по берегу. Вдруг мальчик услышал ужасный крик. Безумный крик женщины из песчаной ловушки. Эхо разнеслось по плоской бухте и достигло скалы наблюдателя, прежде чем новая волна захлестнула голову и крик стих.

Мальчик побежал.



Море поднялось и замерло, темное и блестящее. Женщина под водой закрыла глаза. Последнее, что она почувствовала, — еще один слабый, легкий толчок внутри, в утробе.

Лето 2011 года

У Одноглазой Веры оба глаза были здоровы, а взглядом она могла парализовать летящего сокола. Видела она отлично. Кроме того, в спорах Вера напоминала снегоуборочную машину. Трогалась с места, вооружившись собственным мнением, и расчищала себе путь, разбрасывая по сторонам все аргументы против.

Одноглазая. Но любимая.

Она повернулась спиной к заходящему солнцу, так что свет, струившийся над Вэртафьорден, упиравшийся в мост Лидингёбрун и тянущийся к парку Юргхаген, окутывал силуэт Веры аурой сияния.

— Ведь это касается моей жизни!

Пыл ее речи мог произвести впечатление даже в правительстве, несмотря на хриплый голос, который в зале заседаний звучал бы слегка необычно. Ну и, может, одежда вызвала бы удивление: пара разноцветных футболок не первой свежести и изношенная тканевая юбка. И еще отсутствие обуви. Но Вера выступала не в зале заседаний, а в небольшом, укромном парке рядом с портом «Вэртахамнен», да и вместо членов правительства ее слушали четверо разномастных бездомных, занявшие несколько скамеек, разбросанных среди дубов, ясеней и кустарника. На одной из скамеек, погруженный в свои мысли, сидел высокий и молчаливый Йелле. На другой расположились Бенсеман и Мюриель — молодая наркоманка из района Багармоссе. Рядом с ней лежал полиэтиленовый пакет из супермаркета. Напротив них дремал Арво Пярт.

На окраине парка за густыми кустами притаились двое молодых, одетых в черное мужчин; они пристально наблюдали за скамейками.

— Моей жизни, а не их! Ведь так! — Одноглазая Вера махнула рукой куда-то вдаль. — Они приперлись и забарабанили по фургону, я еле успела зубы вставить, а они уже были у двери! Целых три штуки! Уставились на меня. Я им: «В чем дело, черт побери?» — «Мы из муниципалитета. Вы должны убрать отсюда фургон». — «Почему это?» — «На этом участке будет вестись строительство». — «Чего?» — «Освещенной дорожки». — «Чего-чего?» — «Трассы для бега, она будет проложена прямо здесь». — «О чем вы, черт возьми, говорите? Я не могу его убрать! У меня же нет машины!» — «К сожалению, ничем помочь не можем. Фургон нужно отогнать до следующего понедельника».

Пока Одноглазая Вера переводила дух, Йелле воспользовался моментом, чтобы незаметно зевнуть. Вера не любила, когда зевали посреди ее речей.

— Представляете? Передо мной стоят три мужика, выросшие в архивных шкафах пятидесятых годов, и посылают меня к чертям! И все потому, что несколько перекормленных идиотов будут тренировать свои жирные задницы прямо на моем доме! Представляете, как я взбесилась?

— Ага, — выдавила из себя Мюриель.

Голос у нее был надтреснутый, высокий и резкий; без дозы она обычно не вступала в диалог.

Вера поправила редкие рыжеватые волосы и продолжила с новой силой:

— Но суть не в какой-то там дебильной дорожке, а в тех, кто выгуливает здесь своих мелких лохматых крыс и думает, что в их выпендрежном районе не место таким, как я! Я просто не вписываюсь в эту холеную реальность! Вот в чем дело. Плевать им на нас с высокой колокольни!

Бенсеман немного подался вперед:

— Слушай, Вера, может, они…

— Идем, Йелле! Вставай!

Вера сделала пару приличных шагов и взяла Йелле под руку. Мнение Бенсемана ее совершенно не волновало. Йелле встал, пожал плечами и побрел за ней. Куда, он сам точно не знал.

Бенсеман поморщился. Веру он знал как облупленную. Слегка дрожащими руками зажег мятый окурок и открыл банку пива. Услышав звук, Арво Пярт оживился:

— Веселье сейчас будет.

У Пярта были эстонские корни и особая манера речи. Мюриель посмотрела Вере вслед и обернулась к Бенсеману:

— Все-таки мне кажется, она во многом права — того, кто не вписывается, убирают… да?

— Да, похоже, так все и есть…

Бенсеман родился в провинции Норрланд[2] и был известен своим излишне крепким рукопожатием и проспиртованными, с желтушной поволокой глазами. Крупный, с заметным диалектом и резким запахом изо рта, периодически вырывавшимся сквозь редкие зубы. В прошлой жизни он работал библиотекарем в Будене, питая страсть как к чтению, так и к спиртным напиткам. Весь диапазон: от морошкового ликера до самогона. Благодаря своей пагубной привычке за десять лет Бенсеман опустился на самое дно социальной лестницы, а его жильем стал украденный фургон в Стокгольме. В столице он перебивался, попрошайничая, воруя и бродяжничая. Но — не теряя любви к чтению.

— …мы живем словно по чьей-то милости, — сказал Бенсеман.

Пярт кивнул и потянулся за пивом. Мюриель достала пакетик и ложку. Бенсеман тут же отреагировал:

— Ты же собиралась завязать с этим дерьмом?

— Я знаю. Я завяжу.

— Когда?

— Я завяжу!

И Мюриель незамедлительно это сделала. Не потому, что не хотела дозу, просто она вдруг увидела двух крадущихся между деревьями парней. На одном из них была черная куртка с капюшоном. На его приятеле — темно-зеленая. Оба были одеты в серые тренировочные брюки, жесткие ботинки и перчатки. Они вышли на охоту.

Бездомная троица довольно быстро сориентировалась. Мюриель схватила пакет и побежала. Бенсеман с Пяртом, прихрамывая, направились следом. Тут Бенсеман вспомнил о спрятанной за урной заначке. Именно от нее зависело, будет ли он спать или бодрствовать сегодня ночью. Бенсеман повернулся и поскользнулся перед одной из скамеек.

Способность удерживать равновесие оказалась не на высоте. Да и реакция тоже. Когда Бенсеман попытался встать, то получил сильный удар в лицо и упал навзничь. Парень в черной куртке стоял рядом. Второй нападавший достал мобильный телефон и включил камеру. С этого началось жестокое и кошмарное избиение, снятое на камеру в не выпускавшем наружу ни единого звука парке, где не было больше никого, кроме двух испуганных свидетелей вдалеке за кустами.

Никого, кроме Мюриель и Пярта. Даже с приличного расстояния они видели, как у Бенсемана текла кровь изо рта и уха, слышали его глухой стон при каждом ударе в грудь и в лицо. Снова и снова. И снова.

Они не видели, как от ударов редкие зубы Бенсемана впивались в щеки и пробивали их насквозь. Зато от их взгляда не ускользнуло то, как рослый северянин пытался уберечь глаза. Глаза, благодаря которым он мог читать.

Мюриель тихо плакала, закрывая рот изуродованной уколами рукой. Все ее изможденное тело дрожало. В конце концов Пярт взял девушку под локоть и увел от кровавого зрелища. Они были бессильны. «Вызвать полицию… да, мы могли бы», — думал Пярт, в спешке ведя Мюриель к Лидингевэген.

Прошло время, прежде чем показалась первая машина. Пярт и Мюриель начали кричать и махать руками, когда до них оставалось еще пятьдесят метров, из-за чего водитель обогнул парочку и промчался мимо.

— Урод! — заорала Мюриель.

Другой водитель ехал с женой — ухоженной дамой в красивом платье вишневого цвета. Она ткнула пальцем в стекло:

— Смотри не сбей этих наркоманов, у тебя и так алкоголь в крови.

И серый «ягуар» промчался мимо.

К тому времени как над Вэртафьорден погасли огни, рука Бенсемана уже была полностью раздавлена. Парень с телефоном выключил камеру, а его напарник поднял спрятанное Бенсеманом пиво. Потом они убежали.

Остались только сумерки и рослый северянин на земле. Его раздробленная рука цеплялась за гравий, веки были закрыты. «Заводной апельсин»[3] — последнее, что щелкнуло в мозгу у Бенсемана. Черт, кто же это написал? Рука перестала шевелиться.



Одеяло сползло вниз, обнажив ее голые бедра. Ногу щекотал теплый шершавый язычок, заставляя девушку шевелиться во сне. Когда за щекотанием последовал легкий укус, она резко приподнялась и прогнала кота.

— Нет!

Дело было не в коте, а в будильнике. Она проспала. Здорово проспала. Вдобавок ко всему со спинки кровати упала жвачка и застряла в ее длинных темных волосах. Почти катастрофа.

Девушка вскочила с кровати.

Задержка на час сильно сжимала весь утренний график. Серьезное испытание для ее умения делать несколько вещей одновременно. Особенно на кухне: молоко убегало, хлеб в тостере дымился, и как раз когда она правой ногой угодила в прозрачную кошачью блевотину, зазвонил телефон и невыносимо вкрадчивый голос, обратившись по имени, заверил, что не собирается ничего продавать, а всего лишь приглашает на курсы.

Катастрофа.

Оливия Рённинг все еще нервничала, когда, торопясь, выбежала на улицу Сконегатан. Ненакрашенная, с наспех убранными в некое подобие пучка длинными волосами. Тонкая бежевая куртка, из-под которой торчала желтая, с бахромой футболка, была не застегнута; завершали образ выцветшие джинсы и поношенные сандалии.

Солнце светило и сегодня.

Девушка на секунду остановилась, чтобы выбрать дорогу. Какой путь короче? Направо. Она почти бежала, на ходу поглядывая на стенды продуктовых магазинов: «НОВОЕ ЖЕСТОКОЕ НАПАДЕНИЕ НА БЕЗДОМНОГО».

Оливия понеслась дальше. Она направлялась к своей припаркованной машине, чтобы поехать в район Сёренторп в Ульриксдале. В Академию полиции. Оливии было двадцать три года, шел третий семестр ее учебы. Через шесть месяцев ей предстоит пройти стажировку в каком-нибудь участке в Стокгольме. А еще через полгода — стать полицейским.

Чуть запыхавшись, Оливия добралась до белого «мустанга» и достала ключи. Автомобиль она получила в наследство от отца Арне, который умер от рака четыре года назад. Кабриолет. Модель 1988 года, красная кожаная обивка, автоматическая коробка передач и четырехцилиндровый мотор, рычащий как восьмицилиндровый. Многолетняя любимица папы теперь принадлежала ей. Машина была не в лучшем состоянии, заднее стекло пришлось закрепить изолентой, и во многих местах поцарапалась краска. Но техосмотр «мустанг» проходил без проблем. Оливия любила этот автомобиль.

С помощью пары несложных действий девушка опустила крышу и села за руль. Тут ее обоняние уловило мимолетный аромат, который ощущался всякий раз, когда она садилась в машину. Это был запах не обивки, а ее отца. В салоне пахло Арне. Через несколько секунд аромат исчезал.

Оливия подключила наушники к мобильному телефону, включила группу «Бон Ивер», повернула ключ зажигания, нажала на педаль и тронулась с места.

До летних каникул оставалось совсем немного.

* * *

Пришло время выхода нового номера «Ситуашун Стокгольм» — собственной газеты бездомных. Номер 166. С принцессой Викторией на обложке и интервью с Сахарой Хотнайтс и Йенсом Лапидусом. Редакцию на улице Крюкмакаргатан, 34 заполнили бездомные продавцы, желающие купить свою часть экземпляров нового номера. Газета стоила для них двадцать крон — половину продажной цены, разница составляла выручку.

Нехитрая сделка. И жизненно важный вопрос для многих из них. Благодаря этому заработку эти бездомные держались на плаву. Кто-то покупал алкоголь или наркотики, кто-то оплачивал кредиты. Большинство работали, чтобы прокормить себя. И чтобы сохранить достоинство. Ведь в любом случае это был труд, за который они получали деньги. Они не воровали, не жульничали и не грабили пенсионеров. Ну, если только некоторые, когда дела совсем не клеились. Многие же считали за честь работать продавцами.

Хотя работа эта тяжелая. Иногда они по десять-двенадцать часов стояли каждый на своей торговой точке, едва сбыв одну-единственную газету. В слякоть и в лютый мороз. Тогда занятием не из приятных становился поиск какой-нибудь выброшенной пустой коробки, чтобы успеть отключиться до того, как в сознание наведаются кошмары.

А сегодня выходит новый номер. Обычно в этот день для всех наступал торжественный момент. Немного удачи, и уже в первые сутки можно протолкнуть внушительную стопку газет.

Но в помещении никто не шумел. Наоборот. Все собрались на экстренное совещание. Еще одного их товарища сильно избили накануне вечером. Бенсемана, северянина, того, который так чертовски много читал. Он получил серьезные травмы всего костяка. Произошел разрыв селезенки, и врачи всю ночь боролись с обильными внутренними кровотечениями. Прибежавший в приемную парень навещал его с утра.

— Он выживет… но думаю, мы очень не скоро увидим его здесь.

Присутствующие чуть кивнули. Сочувствующе. Напряженно. За последнее время это не первое нападение — четвертое, и во всех случаях пострадали бездомные. Люди без определенного места жительства, как их называли в СМИ. Все нападения имели одинаковый сценарий. Сначала несколько молодых парней выслеживали жертву у ее торговой точки, а затем избивали. Жестоко. Снимали всё на камеру и публиковали на сайте в Интернете. Это было едва ли не самым ужасным. Унизительнее некуда. Как будто бездомным дали роль боксерских груш в сериале о насилии ради развлечения.

Не менее жутким выглядел тот факт, что все пострадавшие торговали «Ситуашун Стокгольм». Совпадение? В городе около пяти тысяч бездомных, и лишь маленькая толика занимается торговлей.

— Они что, выбирают именно нас?

— На кой черт им это?

Неудивительно, что все эти вопросы остались без ответа. Пока. Ситуация и так достаточно напряженная, чтобы пугать и без того потрясенную толпу в комнате.

— У меня теперь есть газовый баллончик, — вставил свое слово Бу Фаст,[4] и все взоры устремились на него.

Люди уже давно перестали обращать внимание на замысловатость его имени. Бу приподнял свой увесистый баллончик, чтобы все желающие могли его разглядеть.

— Ты в курсе, что это незаконно? — спросил Йелле.

— Что незаконно?

— Вот эта штука.

— В самом деле? А быть избитым — это законно?

Йелле не нашелся, что ответить. Он стоял возле стены рядом с Арво Пяртом. Вера стояла чуть поодаль. На этот раз она решила промолчать. Ее шокировал звонок Пярта, когда тот сообщил о том, что случилось с Бенсеманом всего лишь через несколько минут, после того как они с Йелле покинули парк. Она была уверена, что, оставшись, смогла бы предотвратить нападение. Йелле придерживался другого мнения.

— Ну и что бы ты сделала?

— Дралась бы! Ты же знаешь, как я вмазала тем, кто пытался спереть наши мобильники в районе Мидсоммаркрансен!

— Они были в стельку бухие, а один из них был почти карликом.

— Так ты бы помог мне, правда же?

Потом они разошлись на ночь, а теперь стояли тут. Вера молчала. Она купила стопку газет, Пярт тоже, у Йелле денег хватило лишь на пять штук.

Вместе они вышли на улицу. Вдруг Пярт заплакал. Он прислонился к обшарпанному фасаду и закрыл лицо грязной ладонью. Йелле с Верой посмотрели на него. Они все поняли. Он был там и видел, что происходит, но не мог ничего сделать.

И вот снова те события встали перед глазами.

Вера осторожно приобняла Пярта и прижала его голову к своему плечу. Пярт был субтильным мужчиной. На самом деле его звали Силон Карп, и родился он в городе Эскильстуна в семье эстонских эмигрантов. Но однажды ночью в героиновом дурмане на чердаке на улице Брунсгатан ему попалась старая газета с фотографией скромного композитора, которая поразила его невероятным сходством. Между Карпом и Пяртом. Он просто-напросто увидел свою копию. После следующей дозы он слился с двойником, и двое превратились в одного. Теперь его звали Арво Пярт. С того момента представлялся он так. А поскольку люди из его окружения по большому счету плевали на то, как кого зовут, он стал Пяртом. Арво Пяртом.

Много лет Пярт работал курьером, разносил почту по южным районам, но слабые нервы и сильная зависимость от опиатов затянули его в то, что теперь превратилось в неприкаянное существование. В жизнь бездомного продавца «Ситуашун Стокгольм».

Сейчас он стоял тут и плакал, уткнувшись в плечо Одноглазой Веры, безутешно рыдал из-за несчастья, постигшего Бенсемана, из-за всеобщей жестокости и насилия. Но больше всего из-за того, какой была его жизнь сегодня.

Вера гладила его спутанные волосы и смотрела на Йелле, а тот не сводил глаз со своей стопки газет.

Потом он ушел.

* * *

Оливия свернула в ворота Академии и припарковалась с правой стороны. Машина немного торчала из-за серых седанов различных марок. Оливию это не смущало. Она взглянула на небо, размышляя, стоит ли поднимать крышу, и передумала.

— А вдруг пойдет дождь?

Оливия обернулась. Ульф Мулин. Ровесник из ее группы. Парень с удивительной способностью всегда появляться незамеченным рядом с Оливией. В этот раз он оказался за ее машиной. «Может, он следит за мной?» — подумала девушка.

— Тогда я, пожалуй, подниму.

— Посреди лекции?

Оливии порядком надоели подобные бессмысленные диалоги. Она взяла сумку и пошла к зданию. Ульф последовал за ней.

— Ты видела вот это? — Парень шел сбоку, держа сверкающий планшет. — Это сегодняшнее ночное нападение на бездомного.

Оливия покосилась на экран и увидела, как били окровавленного Бенсемана.

— Видео есть на том сайте, — сказал Ульф.

— Trashkick?

— Да.

Они вчера обсуждали этот сайт на занятиях и очень возмущались. Один из преподавателей рассказал, что первый фильм и интернет-адрес появились на странице сайта 4chan.org, куда заходят миллионы молодых людей. Фильм и адрес быстро убрали, но многие успели запомнить ссылку, и она получила широкое распространение. Ссылка вела на сайт Trashkick.com.

— Они что, не могут его закрыть?

— Вероятно, сервер находится в каком-нибудь неприметном веб-отеле, и полиции не так просто его найти и отключить.

Так объяснил преподаватель.

Ульф выключил планшет.

— Они публикуют уже четвертое видео… Полный беспредел.

— Избиение людей или публикация видео?

— Хм… и то и другое.

— А что из этого хуже, по-твоему?

Оливия знала, что не стоило провоцировать диалог, но до университета оставалась пара сотен метров и им с Ульфом все равно по пути. К тому же она любила заставлять людей размышлять. Почему, Оливия не знала. Может, это способ держать дистанцию. Своего рода нападение.

— Мне кажется, это одно и то же, — ответил Ульф. — Они бьют, чтобы выложить результат в Интернет. Возможно, если бы им негде было публиковать видео, они бы не стали избивать.

«Неплохо», — подумала Оливия. Длинное предложение, связные мысли, разумное рассуждение.

Подкрадывайся Ульф пореже и шевели мозгами почаще, он бы точно поднялся на несколько ступенек среди ее избирательных знакомств. Вдобавок ко всему этот парень в отличной форме и на полголовы выше ее.

— Что делаешь сегодня вечером? Может, выпьем пива или сходим куда-нибудь?

Нет, он остался на прежней ступени.

В аудитории почти не было свободных мест. Группа Оливии состояла из двадцати четырех человек и разделялась на четыре подгруппы. Ульф и Оливия учились в разных подгруппах. У доски стоял Оке Густафссон, их научный руководитель. Мужчина чуть за пятьдесят, с долгой карьерой полицейского за плечами. Он пользовался популярностью среди студентов. Некоторые считали его немного высокомерным, Оливия — обаятельным. Ей нравились его брови, производящие удивительное впечатление: казалось, что они живут своей собственной жизнью. В руке он держал папку. Другая такая же лежала на столе.

— Так как мы с вами расстанемся уже через несколько дней, я придумал вам небольшое задание вне курса, по желанию. В этой папке — некоторые из старых нераскрытых убийств в Швеции, я подобрал их сам. Вы можете выбрать какое-нибудь и предпринять собственный анализ расследования, посмотреть, что можно было бы сделать иначе, учитывая современные методы: исследование ДНК, топографический анализ, прослушка… и так далее и тому подобное. Это маленькое упражнение на то, как ведется работа над «висяками» — нераскрытыми преступлениями. Вопросы есть?

— То есть это задание не обязательно для выполнения?

Оливия покосилась на Ульфа. Вот всегда ему лишь бы спросить. Оке же сказал, что по желанию.

— Совсем не обязательно.

— Но если мы его выполним, это будет дополнительным плюсом?

Когда лекция закончилась, Оливия взяла папку. Оке подошел к ней и кивнул на бумаги у нее в руках:

— Твой отец участвовал в одном из расследований.

— Правда?

— Да. Я подумал, что неплохо было бы включить сюда это дело.



Оливия присела на скамейку на приличном расстоянии от школы. Компанию ей составляли трое мужчин. Все они молчали, как и полагается бронзовым фигурам. Одна из них изображала Бенгтсона Великолепного — легендарного дамского угодника. Оливия никогда о нем не слышала. Две другие — Тумбу-Тарзана[5] и констебля Бьёрка.[6] У последнего на коленях лежала полицейская фуражка. Кто-то поставил на нее пустую пивную банку.

Девушка раскрыла папку. Вообще-то она не собиралась заниматься учебой на летних каникулах, хотя задание и так было факультативным. Просто для нее это стало поводом выйти из помещения и не слушать чепуху Ульфа.

Теперь она заинтересовалась. Папа расследовал одно из убийств. Девушка быстро пролистала бумаги, где давалось краткое описание преступлений. Немного сведений о способе и месте, а также даты и ход следствия. Полицейская терминология была знакома Оливии. Все детство она слышала, как родители, сидя на кухне, обсуждают судебные дела. Ее мама, Мария, работала юристом по уголовному праву.

В самом конце папки Оливия нашла нужное дело. Среди основных следователей значился Арне Рённинг. Следователь по уголовным делам в Управлении полиции.

Папа.

Девушка оторвалась от бумаг и посмотрела вдаль. Академия располагалась среди почти нетронутой природы. Здание окружали широкие ухоженные лужайки и островки леса, тянущегося до самого залива Едсвикен. Удивительно умиротворяющий пейзаж.

Оливия думала об Арне. Она сильно любила папу, а его не стало. Ему было всего пятьдесят девять. Оливия считала, что это несправедливо. И к ней снова пришли эти мысли, которые часто мучили ее и причиняли физическую боль. Мысли о предательстве.

По отношению к отцу.

В подростковом возрасте у Оливии были близкие и теплые отношения с папой, а потом, когда он неожиданно заболел, она предала его. Уехала в Барселону, чтобы учить испанский, работать, веселиться… отрываться!

«Я сбежала, — думала она. — Хотя тогда не понимала этого. Я не хотела принимать, что он был болен, что состояние могло ухудшиться, что он мог умереть».

Но он умер. Без Оливии рядом. Когда она развлекалась в Барселоне.

Она все еще помнила мамин звонок. «Папа умер сегодня ночью».

Девушка вытерла глаза и подумала о маме. О времени после смерти папы, когда Оливия вернулась из Барселоны. Ужасное время. Мария была убита горем и полностью в нем замкнулась. Это горе не вмещало Оливию с ее чувством вины и раскаянием. Мать с дочерью прятались друг от друга, молчали, как будто боялись, что мир разрушится, если они раскроют свои чувства.

Со временем боль утихла, но они по-прежнему не разговаривали об этом. Никогда.

Оливия скучала по папе.

— Нашла какое-нибудь дело?

Перед ней странным, присущим ему образом материализовался Ульф.

— Да.

— Какое?

Девушка глянула в папку.

— Одно убийство на Нордкостере.

— Когда оно произошло?

— В восемьдесят седьмом.

— А почему ты выбрала именно его?

— Ты нашел что-нибудь? Или, может, плюнул на это? Задание ведь необязательное.

Ульф улыбнулся и уселся на скамейку:

— Я не помешаю?

— Помешаешь.

Оливия умела ставить людей на место. К тому же ей хотелось сконцентрироваться на деле, которое она только что открыла. На деле, которое расследовал ее папа.



Преступление оказалось захватывающим. Оке настолько интересно его описал, что Оливии захотелось узнать больше.

Она поехала в Королевскую библиотеку и спустилась на нижний этаж, где располагался специальный зал с микрофильмами газет. Смотрительница зала показала Оливии, как материалы расставлены на полках и каким считывающим устройством ей можно пользоваться. Все было аккуратно разложено. Каждая газета, начиная с 50-х, была записана на микропленку. Оставалось только выбрать номер, сесть у устройства и приступить к работе.

Сперва Оливия взялась за местную газету, освещавшую события на Нордкостере, — «Стрёмстад Тиднинг». Дата и место убийства были указаны в папке. Запустив поисковую систему, Оливия вскоре увидела на экране крупный заголовок: «УЖАСНОЕ УБИЙСТВО НА БЕРЕГУ ОСТРОВА». Статья, написанная относительно взвинченным журналистом, содержала ряд фактов о месте и времени убийства.

Девушка погрузилась в работу.

В ближайший час с помощью новостных сайтов она проработала издания «Бухюслэннинген» и «Халландспостен», все больше расширяя круг поиска: дневные газеты Гётеборга, вечерняя пресса Стокгольма, толстые национальные издания. И конспектировала. Лихорадочно. Записывала крупные и мелкие факты.

Преступление на самом деле приковало к себе внимание всей страны. По многим причинам. Неизвестные преднамеренно жестоко убили молодую беременную женщину. Подозреваемые не найдены. Мотивы не ясны. Даже имя жертвы неизвестно.

Все эти годы дело оставалось нераскрытым. Оливия отметила про себя, что все больше очаровывается. Преступлением как феноменом, но прежде всего самим убийством, совершенным ясной лунной ночью в бухте Хасслевикарна на Нордкостере. Нечеловеческим способом, которым была убита голая беременная женщина. С помощью силы прилива.

Прилива?

«Настоящая пытка», — мелькнуло в голове у Оливии. Изощренная форма утопления. Медленная, дьявольская.

Почему именно так? Загадочный метод?

Тут включилась фантазия. Связано ли убийство с оккультными практиками? Культ приливов? Культ Луны? Убийство совершили поздно вечером. Могло оно быть жертвоприношением или ритуалом? Секта? Может, преступники собирались вырезать ребенка и принести в жертву богу Луны?

«Всё, хватит», — оборвала она себя.

Оливия выключила прибор для считывания, откинулась назад и посмотрела на исписанную записную книжку: смесь фактов и домыслов, правды и догадок, а также более или менее правдоподобных гипотез всевозможных репортеров и криминалистов.

Согласно «достоверному источнику», в теле обнаружили следы наркотиков. Рогипнола. «Классический наркотик, используемый при изнасилованиях», — подумала Оливия. Но ведь жертва была на последних месяцах беременности? Ее что, усыпили? Зачем?

По сообщениям полиции, чуть выше, в дюнах, нашли темное пальто. На нем обнаружили волос жертвы. Где были остальные вещи, если пальто принадлежало убитой? Убийцы их забрали, а пальто забыли?

Полиция разных стран мира пыталась установить личность женщины, но это не дало результатов. Оливию удивляло, что никто из родственников не разыскивал беременную. Возраст женщины оценивался от двадцати пяти до тридцати лет; вероятно, она была латиноамериканского происхождения. Что имелось в виду под «латиноамериканским происхождением»? Насколько обширная территория?

Свидетелем преступления оказался девятилетний мальчик, которого, как писали в местной газете, звали Уве Гардман. Мальчик прибежал домой и сообщил об увиденном родителям. Где он сегодня? Можно ли с ним связаться?

Полиция сообщала, что женщина была без сознания, но живая, когда родители Гардмана пришли на берег. Они попытались ее реанимировать, но к моменту прибытия вертолета «Скорой помощи» она умерла. «Как далеко от места преступления жили Гардманы? — размышляла Оливия. — Сколько времени потребовалось вертолету, чтобы добраться до места?»

Она встала. В голове мешались впечатления и мысли. Вставая, девушка чуть не потеряла сознание. Кровь не успела подняться выше лодыжек.



Оливия села в машину на улице Хумлегордсгатан и ощутила посасывание в желудке. Это чувство она заглушила батончиком из бардачка. Девушка провела в читальном зале несколько часов и была немного ошарашена, взглянув на часы. Там, внизу, время пролетело незаметно. Она взглянула на свой блокнот и поняла, как захватило ее это давнее убийство на берегу. Не только потому, что Арне расследовал его, но и потому, что в деле была нравившаяся ей острота не всем заметных приправ. Прежде всего ее поразила одна необычная деталь: личность убитой так и не смогли установить. Жертва оставалась неизвестной. Все эти годы.

Это подзадоривало Оливию. Ей хотелось узнать больше. Если бы папа был жив, что бы он мог рассказать?

Рённинг достала телефон.



Оке Густафссон и женщина средних лет стояли на одном из аккуратных газонов чуть поодаль от академии. Эта дама, приехавшая из Румынии, заведовала школьным питанием. Она угостила Оке сигаретой.

— Сейчас мало кто курит, — сказала женщина.

— Это так.

— Должно быть, из-за рака.

— Возможно.

Они закурили.

Оке выкурил половину сигареты, когда зазвонил его мобильный.

— Это Оливия Рённинг, здравствуйте. Я выбрала то дело, на Нордкостере, и хотела бы…

— Я так и думал, — перебил ее Оке. — Ваш отец работал над ним, и…

— Нет, не поэтому.

Она хотела четко обозначить границы. Здесь и сейчас была Оливия. Папа не имел к этому отношения. По крайней мере, в ее делах с научным руководителем. Она выбрала задание и сделает его по-своему. Такой у нее характер.

— Я остановилась на нем, потому что посчитала его интересным.

— Но довольно сложным.

— Да, из-за этого я и звоню. Хотелось бы посмотреть на подлинные материалы дела, где их можно найти?

— Вероятно, в центральном архиве в Гётеборге.

— Да? Понятно. Очень жаль.

— Хотя вы бы все равно не смогли взглянуть на них.

— Почему?

— Потому что это нераскрытое убийство, и следствие не закрыто. Только следственная группа имеет доступ к делу.

— Хм… тогда как мне лучше поступить? Как получить больше информации?

В трубке стало тихо.



Оливия сидела за рулем, приложив к уху мобильный. О чем задумался Оке? Девушка видела, как к ней уверенным шагом приближается женщина — контролер парковки. Машина стояла на месте для инвалидов. Не очень-то хорошо. Оливия завела мотор и тут снова услышала голос научного руководителя:

— Можете попробовать поговорить с тем, кто вел расследование. Его зовут Том Стилтон.

— Я знаю. Где его можно найти?

— Понятия не имею.

— В полиции?

— Не думаю. Свяжитесь с Ольсетер, с Метте Ольсетер. Она офицер полиции, работала вместе со Стилтоном; может, она знает.

— А где ее искать?

— В управлении, в корпусе «С».

— Спасибо!

И Оливия уехала прямо из-под носа контролера.

* * *

— «Ситуашун Стокгольм»! Свежий номер! Читайте о принцессе Виктории, поддержите бездомных!

Голос Одноглазой Веры легко достигал ушей обеспеченных жителей района Софо, которые толпились при входе в торговый центр «Сёдерхалларна», где собирались набить полные пакеты мешаниной из продуктов и атрибутов процветания. Вся Верина фигура была будто создана для большой сцены Драматена.[7] Чуть более измученный вариант Маргареты Крук[8] в ее лучшие годы. Тот же острый взгляд, та же природная стать и энергия, от которой нельзя укрыться.

Торговля шла бойко. Вера избавилась уже от половины стопки.

У Арво Пярта дела складывались хуже. Он не продал ничего. Он стоял чуть поодаль, прислонившись к стене. День не задался, и ему не хотелось оставаться в одиночестве. Арво поглядывал на Веру и восхищался ее мужеством. Многие знакомые Веры, и Арво в том числе, знали о темных полосах ее жизни. Несмотря ни на что, она держалась как королева мира. Бездомная. Если не считать грязный разваливающийся фургон 60-го года выпуска, который Вера считала своим домом.

— Я не бездомная. — Так она однажды ответила покупателю, вздумавшему кичиться своим социальным положением в ее присутствии. — Я между двух домов.

Что отчасти было правдой. Вера входила в списки муниципальной программы «В первую очередь жилье» — политического проекта, целью которого было показать, что положение стокгольмских бездомных улучшается. Ей сказали, что если повезет, она получит жилье осенью. На время. Если сможет обеспечить себя, то квартира, возможно, достанется ей насовсем.

Вера собиралась себя обеспечивать. Она всегда это делала. Почти всегда. В распоряжении у нее были фургон и пособие пять тысяч крон в месяц. Пособие это, словно буженину, Вера резала ломтиками, пока ей хватало на самое необходимое. То, чего недоставало, она находила в мусорных контейнерах. Вера справлялась.

— «Ситуашун Стокгольм»!

Еще три номера проданы.

— Ты тут будешь стоять?

Вопрос задал Йелле. Он возник из ниоткуда со своими пятью газетами и встал неподалеку.

— Да, а что?

— Это место Бенсемана.

Каждый продавец занимал определенную точку в городе. Место и имя указывались на пластиковой карте, висевшей у них на шее. Надпись на карточке Бенсемана выглядела так: «Бенсеман/Сёдерхалларна».

— Бенсеман вряд ли вернется сюда в ближайшее время, — сказала Вера.

— Это его место. Ты что, его заместитель?

— Нет. А ты?

— Нет.

— Тогда что ты тут делаешь?

Йелле не ответил.

Вера шагнула к нему.

— Тебе не нравится, что я стою здесь?

— Хорошее место.

— Ага.

— Может, поработаем вместе? — спросил Йелле.

Вера улыбнулась и посмотрела на него. Тем взглядом, который заставлял его прятать глаза. Таким, как сейчас. Йелле уставился в землю. Она вплотную подошла к нему и попыталась выловить его взгляд, словно форель зацепила за брюхо. Безуспешно. Йелле увернулся. Вера разразилась хриплым смехом, заставившим четыре семьи с маленькими детьми в аккуратных колясках немедленно ретироваться.

— Йелле! — хохотала она.

Пярт отпрянул от стены. Назревает конфликт? Он знал о Вериной горячности. И почти ничего — о Йелле. Говорили, что тот раньше жил в шхерах, где-то далеко от материка. Ходили слухи, что на острове Рёдлёга. Йелле — сын охотника на тюленей! Разговоров было много, но мало что выглядело обоснованным. Сейчас потенциальный охотник стоял у торгового центра и о чем-то спорил с Верой. Или чем там они занимались.