— Можем заказать вам мультизонный. Из Осаки или из Кобе. Подождать только придется, да и стоит он подороже.

— Подороже — это как? — поинтересовался Ганин.

— Не дешевле четырехсот долларов.

— Ого, в два раза дороже, чем эти! — Ганин кивнул на шкаф. — А сколько ждать?

— Неделю или дней десять.

— Понятно.

— Заказывать? — явно не веря в положительный ответ, спросил Накамура.

— Да нет, мой товарищ послезавтра уезжает.

— Тогда пусть этот берет. — Накамура кивнул в том же направлении, что и Ганин секунду назад. — И «Сони», и «Пионер» — модели прекрасные. Все русские довольны остаются.

— Вы их сегодня на «Юрия Кунгурцева» загрузили, да? — Я решил напомнить Накамуре, где и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились.

— Не только их, — не моргнув глазом парировал он. — Там большой заказ был. На краболовы мы сейчас техники много завозим.

— Платят хорошо?

— А то! Краб ведь!

— Вы давно здесь торгуете? — Я все пытался вспомнить, когда тут появился этот «Ред-шоп», но все никак не мог.

— Третий год уже.

Тут начавшийся было экскурс в историю процветающего магазина самой что ни на есть беспошлинной торговли был прерван беспардонным вмешательством Ганина, который закончил переводить накамуровские объяснения Плотникову, и тот что-то успел нашептать в чуткое к печатному и непечатному слову филологическое ухо моего друга.

— Скажите, а если мы сейчас заказ оставим, а я через две недели подъеду и заберу его? — по-японски спросил Накамуру Ганин.

— Так ведь друг ваш послезавтра уезжает. Вы же сами только что сказали…

— Да, он уедет, а я ему потом проигрыватель привезу.

— А вы что, не уезжаете? — Накамура несколько насторожился. — Вы позже едете?

— Нет, я вообще не еду. Я в Саппоро живу. И работаю. Иногда, — опять начал извергать из своих неуемных мозговых извилин языкастый на всех языках Ганин. — Просто я летом в отпуск в Москву поеду и вот моему коллеге отвезу его покупку.

— Значит, у вас виза рабочая?

— Да, рабочая, на три года.

— Ничем помочь не могу — отрезал Накамура, косясь на мои погоны и нашивки. — Мы без налогов товары продаем только по гостевым визам, по краткосрочным то есть. А по вашим документам вы должны покупать товары в обычном магазине и с обычным налогом.

— Понятно, — качнул головой разочарованный Ганин, сообразив, видно, что, если бы не мое присутствие, ловкий Накамура с удовольствием бы оформил всезонный и всепогодный ди-ви-дишный проигрыватель на визу Плотникова и дал бы возможность Ганину забрать заказ поближе к майским праздникам.

Ганин вернулся к специалисту по Лескову, а я подошел к прилавку, за которым неприступной скалой восседал Накамура.

— Так, значит, третий год торгуете?

— Ага.

— А раньше здесь что было?

— Раньше тоже такой же магазин был.

— Тоже «Ред-шоп»? Я что-то его не помню.

— Нет, раньше он «Грин — шоп» назывался.

— А, ну конечно же! — Я вспомнил наконец, что действительно на этом самом перекрестке много раз видел вывеску с названием «Грин — шоп» и теперь не мог этого вспомнить исключительно из-за того, что названия различались только цветами.

— «Грин — шоп» разоряться начал, и мы с партнером его выкупили. Сейчас все в порядке.

— А что это за броневик у вас у дверей стоит?

— Какой броневик?

— Вот и я хочу знать какой.

— Ах это!.. — Накамура как-то весь передернулся, повернулся куда-то назад и закричал по-японски: — Эй, Коврига, трам — пара — рам, ты опять своего «тигра» у дверей оставил!

На грозный клич Накамуры из двери между стеллажами появился означенный Коврига. Это был тот коротко стриженный русский гигант — славянский двойник Накамуры, который несколько часов назад затаскивал коробки с электроникой на борт «Юрия Кунгурцева».

— Ты, Дзюн, не ори, — на корявом японском прорычал обладатель хлебной фамилии. — Сейчас отгоню, я же только вернулся.

— Да устал я тебя просить, Коврига, свой танк подальше от покупателей прятать! Ставь сразу во двор, на служебную стоянку! Трудно, что ли?!

— Да поставлю сейчас. — Коврига стал пропихивать свое огромное тело сквозь узенький проход в прилавке. — В сортир я торопился, вот и поставил спереди…

— А что это за машина у вас такая интересная? — спросил я его по-русски.

— «Тигр» называется. Хорошая машина!

— Американская?

— Почему американская! Русская!

— Ну да! — Я был готов к какому угодно ответу, но только не к такому Нет, конечно, дизайн этого бронетранспортера вполне соответствует своеобразным идеалам игривой и витиеватой российской автомобильной мысли, но чтобы вот так вот по провинциальному портовому городишке самой продвинутой автомобильной державы мира разъезжал именно российский джип, это меня потрясло.

— А что, мне надо обязательно на японской, что ли, ездить? — Коврига продрался наконец сквозь прилавок и двинулся выполнять указание Накамуры.

Я вышел вслед за ним, чтобы поближе познакомиться с этим новым чудом света.

На стояночном пятачке у магазина машин за это время не прибавилось, и гордому патриоту Ковриге пришлось облить презрением только наших с Ганиным, как русские их называют, «японок».

— Так это вот у вас тут «GAZ» написано, — я указал Ковриге на фирменный знак на стойке решетки радиатора, — значит, это тот самый ГАЗ?

— А вы что, в русских машинах так же, как в русском языке, разбираетесь? — спросил Коврига, явно обрадовавшийся моему хорошему русскому.

— Да есть небольшой опыт, — поскромничал я, хотя, за исключением ну, может быть, только самых последних моделей, без проблем отличу «Ниву» от «Москвича», а «Ладу» от «Волги».

— Да, это тот самый ГАЗ. — Коврига вытащил из кармана черных джинсов ключи на брелке и вставил один из них в дверной замок. В последних солнечных лучах суетливого понедельника на правом запястье у него блеснул широкий золотой браслет, похожий на обычный ремешок для часов, только без оных. — Горького нет давно, а ГАЗ есть…

— Вы его что, из России привезли?

— Да нет, в России они на вес золота. Мало их. — Коврига открыл левую переднюю дверь и начал задирать ногу на высокий порожек. — Мне приятель по заказу из Арабских Эмиратов его привез.

— Откуда?! — как все — таки неисповедимы пути того, кого одни называют Богом, другие — лукавым, а третьи вообще никак не называют из-за ограниченности лексического запаса и отсутствия воображения.

— Хм, да из Эмиратов. — Коврига передумал залезать в кабину своего блиндажа на колесах.

— Почему из Эмиратов?

— Да их шейхи поназаказывали у ГА3а, а потом чего-то ездить на них расхотели. Вот их там и распродают.

— По дешевке? — Я уверен, что ни одна российская машина не может стоить больше десяти тысяч иен, то есть сотни долларов.

— А это кто что дешевкой считает.

— И если не секрет, то?..

— Семьдесят тысяч отвалил. Это без доставки. А за доставку еще, конечно, морем, правда, не очень дорого получилось…

— Ну семьдесят тысяч — это, в общем, и правда дешевка, — успокоился я на предмет завышения цен на русские бронетранспортеры арабскими нефтяными магнатами. — Не подержанная ведь машина-то?

— Нет, новенькая, — не без гордости задрал свою похожую на правильной формы булыжник голову Коврига. — А мне говорили, что японские полицейские немного получают.

— Что это вы вдруг на мою зарплату перешли? — Я был не готов вот так без подготовки перескочить из Объединенных Арабских Эмиратов, снабжающих Японию не только демпинговой нефтью, но и страшными российскими джипами, в нашу бухгалтерию, начисляющую мне двенадцать раз в году кое — какое вспомоществование, добавляя к нему в июне и декабре некое жалкое подобие премий в размере двух с половиной месячных окладов каждая.

— Сами же сказали, что для вас семьдесят тысяч — дешевка, — пожал такими же мощными, как у Накамуры, плечами Коврига.

— Для машины сумма небольшая. У вас тут двигатель какой?

— Американский дизель. С турбиной.

— Объем какой?

— Почти шесть литров.

— Ого! — Про такие джипы в Японии я даже и не слышал. — Это же таможенные сборы какие платить!

— Да, движок мощный. Корпус что надо! Клиренс высокий — сорок сантиметров, хочешь — ложись и отдыхай, плюс полный привод — так что пройдет где хочешь. Ну а таможня — она везде одинаковая: без денег ее не проскочишь…

— Вот я и говорю, что для такой машины семьдесят тысяч — цена небольшая. Я даже не знаю, наши-то такие вездеходы сколько стоят? Миллионов пять, не меньше. — Я вспомнил страдальца Катагири с его — вернее, уже (или пока?) не его — «челленджером» за четыре с половиной миллиона.

— Какие пять миллионов? — возмутился Коврига. — Вы мне в иенах говорите, что ли?!

— Так мы с вами сейчас в Японии вроде как.

— А я вам в долларах говорю: семьдесят тысяч!

— Обалдеть можно! — Если бы не сверхсолидная комплекция литого тела Ковриги, которая как бы априори предполагает абсолютную достоверность всего того, что извергается из верхней его половины, я бы ни за что не поверил в то, что русская машина может стоить таких денег.

— Да мало их. — Коврига потерял ко мне всякий интерес и забрался внутрь своей бронированной «крепости». — К тому же корпус полубронированный.

— Зачем вам броня? — поинтересовался я.

— Если завтра война, если завтра в поход… — запел неожиданно приятным хрипловатым голосом счастливый обладатель этого не ставшего после объявления его цены менее неказистым джипа.

Коврига через руль протянул мне из глубины салона свою пудовую ладонь, затем брякнул золоченым браслетом об рычаг коробки передач, вставил ключ в замок зажигания и заставил своего «тигра» зареветь так, что даже на Сахалине стало известно о начале у него брачного периода. Я поспешил уступить дорогу этому диковинному бронированному зверю, и Коврига, воспользовавшись моей любезностью, вывел машину со стоянки и поехал парковаться на зады магазинного здания.

В это время из дверей магазина вывалились Ганин с Плотниковым. В руках у последнего была синяя картонная коробка с видеокамерой «Сони».

— Что, вместо проигрывателя камеру купили? — спросил я. — Сами снимать решили, чтобы с готовыми дисками не связываться?

— Понимаешь, Такуя, — радостно замахал руками Ганин, — это мультисистемная камера и пишет на ди-ви-ди!

— Ура, Ганин! — Я громко хлопнул в ладоши, чтобы специалист по Лескову не подумал, что у нас в полиции служат одни только буки и бяки. — Мы спасены!

— Издеваешься! — по-детски нахмурился Ганин. — Сам того не понимаешь, Такуя, что это высший класс.

— В чем же, Ганин, этот высший класс заключается?

— Как в чем! Пишешь в нужном тебе формате на ди-ви-ди, ну вернее, сначала на мини — ди-ви-ди, а потом перегоняешь на обычный диск.

— Вы случайно, Олег Михайлович, не еврей? — обратился я к явно менее посвященному в тонкости видеозаписи в различных системах, придуманных американцами как страшное наказание Японии и Германии за проделки и хулиганства в годы Второй мировой.

— В каком смысле? — удивился доцент.

— Да в таком, что в переводе с языка глубокого индивидуального на предельно простой и доступный массам мой друг Ганин говорит, что это для евреев хорошо.

— Я, простите, не пойму вас. Почему вы решили, что я еврей. — Плотников одной рукой держал под мышкой драгоценную камеру а другой начал теребить и без того бесформенную бородку.

— Ладно, забудем про это, — вздохнул я, в очередной раз убедившись, что по-настоящему хохмить в этой жизни я могу только с моим другом Ганиным, которого я должен постоянно благодарить за то, что он есть, или хотя бы за то, что он бывает. — Извините, Плотников-сан, я просто о своем подумал.

— Ты в Саппоро, Такуя? — спросил Ганин, отпирая свой «галант» и спасая меня от обвинений в юдофилии. — Давай подбросим!

— В Саппоро, Ганин, но я на своей.

Ганин принялся вертеть головой, пытаясь разглядеть в начавших спускаться с гор на Отару ранних апрельских сумерках мою верную «короллу».

— Не верти башкой, Ганин, — отклеится! — предупредил я его. — Я сегодня на казенной.

— На этой, что ли? — Ганин презрительно взглянул на «сивик».

— Не нравится — не смотри!

— Да нет, немножко нравится…

— Ладно, не до твоих шуток сейчас. У меня человека убили.

— Ух ты! Слыхали, Олег Михайлович? — Ганин весь аж зарделся от счастья общения с таким значимым человеком, как я. — Человека убили — а мы с вами все мультизонные ди-ви-ди выпрашиваем!

— Вы-то сами в Саппоро едете? — спросил я у Ганина.

— Сейчас в автомобильный магазин подъедем — Олегу Михайловичу надо купить кое — что для машины, а потом сразу в Саппоро.

— А какая у вас машина, Плотников-сан? Не «тигр» случайно?

— Какой «тигр»? — вздрогнул обалдевший от наших с Ганиным пикирований Олег Михайлович. — «Тигр» — это танк такой был фашистский во время войны. У меня «мазда эф — экс». Мне надо к ней фильтры масляные взять и свечи.

— В аптеке, — с мрачным видом добавил Ганин.

— Ого, у вас там, в Питере, на «эф — эксах» ездят! — присвистнул я, прикрывая скабрезного Ганина.

— Да, у нас сейчас японских машин довольно много, — потупил взор Плотников. — Меньше, конечно, чем немецких. Все — таки Япония от нас далековата, но «тойоты», «ниссаны», «хонды»…

— «Мазды», — продолжал ехидничать Ганин.

— …«Мазды», — смирился с нахрапистостью своего добровольного проводника по отарским магазинам Плотников, — все это у нас теперь есть.

— Отрадно слышать, — достаточно искренне произнес я. — Ладно, я поеду, вы тут не хулиганьте без меня. Ты, Ганин, не пропадай, звони!

— Ты тоже, Такуя, не пропадай!

— Да, а чего это ты сегодня не на работе? Учебный год неделю назад начался, а ты по магазинам разъезжаешь.

— У меня с этого года по понедельникам библиотечный день. Я по библиотекам в понедельник езжу, к занятиям готовлюсь — разве не видишь?

— Вижу — вижу! Ну ладно, читай, Ганин, поаккуратнее, страницы быстро не листай, уголков не загибай, на ворон и девушек во время чтения не заглядывайся! — отдал я последние приказания своему другу — острослову, сел в служебное авто и отправился в обратный путь в Саппоро.

Глава четвертая

Русских у нас убивают мало. Конечно, больше, чем в других префектурах — на Хонсю, скажем, или на Кюсю, но все — таки не очень много. Чаще они сами себя убивают. Не в том смысле, что русский валит русского, как пишут в наших газетах, за «сегмент рынка сбыта краба», а в том, что им, русским то есть, уж больно свойственны суицидальные настроения и самоубийственные наклонности. В том же Отару каждый год до двух десятков утопленников набирается. Причем не от безысходной любви или тошнотворной нищеты наши ближайшие соседи с жизнью расстаются (это все Достоевский с Крамским придумали) — нет, все по дурости и отвязанности какой-то гипертрофированной. Покупают себе подержанные машины, и так как без японских прав на наших улицах иностранцам ездить запрещено, то обкатывают они свои покупки прямо в порту на пирсах — причалах. А до обкатки, понятное дело, в городе они обмывку своего приобретения осуществляют. Как морячки с рыбачками умеют обмывать покупки — хоть купленную за двести тысяч иен потрепанную «тойоту», хоть поганенький набор разноцветных китайских фломастеров, взятый в стоиеновом магазине, — известно всем нам давно. Садятся они в «обмытом» состоянии в «обмытую» машинку начинают гонять на ней по причальным сооружениям, воображая себя суперраллистами или еще кем, ну и кое — кто не рассчитывает тормозной путь и плюхается прямо в вечно холодные и равнодушные воды Японского моря. Тонут при этом целыми группами — по четыре — пять человек, полным салоном. Если в одиночку катаются, то чаше из затопленных машин выбираются, а когда впятером в них сидят, то поди там под темной водой разберись как и что.

А что до убийств, то это дело у нас относительно редкое, и потому мой визит в Отару не совпал ни с какими прочими моими обязанностями по другим «мокрым» делам, за которые я в нашем отделе отвечаю. Когда руки развязаны и есть возможность сконцентрироваться только на одном деле, работается веселее и радостнее. По крайней мере, я всегда могу досконально разобраться не только в сути главного вопроса, но и во всем том, что его окружает. Во мне с детства живет маленький, скромненький паучок обстоятельности и энциклопедизма, который вечно стремится сплести вокруг любого, пускай даже самого плевого факта сплошную паутину из дополнительной информации, которая иногда заставляет усомниться в простоте данного дела. Вот и теперь я ехал в Саппоро переполненным именно этим моим «паучьим» чувством и за полтора часа дороги по телефону успел обзвонить пол — управления, раздав всем сержантам по заданию.

Главное сейчас было получить полные сводки по кражам аксессуаров и барахла из салонов машин, а заодно — и по угонам. Я этим вопросом никогда не занимался, и только от Накагавы — нашего лейтенанта, отвечающего за «автомобильные» проступки русских, — знал, что если рыбачки что и угоняют, то это все больше велосипеды — они у нас повсюду расставлены и разбросаны. Что касается машин, то случаи с угонами были и есть, но почти все они — по пьяни и неразумению. Я не слышал, чтобы кто-то когда-то крал машину, чтобы, скажем, ее перепродать здесь же, в Японии, японским барыгам или же загрузить на судно и вывезти для продажи на Сахалин или во Владивосток. В основном русские угоняют их, только чтобы покататься, а потом бросить в каком-нибудь из темных припортовых переулков. Во мне не без оснований зудело опасение по поводу того, что у нас заберут дело Ищенко дорожные службы, потому что дело здесь попахивало элементарным столкновением неравных интересов жалкого русского воришки и наших солидных угонщиков. Если это так, то мне придется все бразды контроля и правления передать суровым дорожникам, а самому оставаться на подхвате. С одной стороны, кобыле значительно легче, с другой — с бабой на возу все — таки приятнее, чем одному.

В управление я приехал уже после шести. Нисио, как всегда, торчал на месте, а вот из остальных ребят остался только Накагава, которого я попросил задержаться. Разговор с шефом было коротким, поскольку мы вдоволь наговорились по мобильнику, да кроме того, хитрый лис, я уверен, успел подраспотрошить Ивахару, а вот на Накагаву я насел основательно. По его данным выходило, что автомобильные кражи — дело для русских гостей в наших портах привычное. За год по Хоккайдо набирается около сотни бедолаг, взламывающих, а то и просто забирающихся в оставленные бестолковыми, непугаными хозяевами незапертые салоны «тойот» и «хонд», и выковыривающих с корнем проигрыватели для компакт — дисков, навигационные модули и всю прочую дребедень, без которой все японцы спокойно жили и с аппетитом кушали всего каких-нибудь десять — пятнадцать лет назад. По документам Накагавы выходило, что покойный Ишенко в цепкие когти нашего самого справедливого в мире правосудия не попадал, да и основная статистика по таким кражам приходилась не на благословенный Отару а на забытый богом и солнцем Северный Вакканай, где уже несколько лет русские творят беспредел, на который местные власти вынуждены закрывать глаза, убеждая себя и овечье население в том, что все — таки от русских контрабандных крабов город получает больше, чем теряет от мелких краж и крупных драк.

— А по угонам у тебя что? — спросил я Накагаву.

— По каким угонам? — Накагава весь как-то передернулся при слове «угон», давая мне понять, что его клиентура — сошки мелкие и в такие серьезные дела не полезут.

— Ну русские машины в портах угоняют?

— Вот здесь все случаи за последние двенадцать месяцев. — Накагава ткнул пальцем в тонкую пачку копий протоколов.

— Тут все по мелочи: «сивики», «короллы», «фамилии». Поматросили — и бросили. — Я пробежался по протоколам угонов «с целью покататься». — А что-нибудь типа, скажем, «паджеро» или «лэнд — крузера» они не берут? Как насчет таких машин?

— Ха! — прыснул Накагава. — Они, может, и взяли бы «паджеро», но кто же им его даст?

— А что, они у хозяев всегда разрешение спрашивают?

— Да нет, я не в том смысле.

— А в каком?

— Ну вот, например, две недели назад в Абасири двое русских «мазду — фамилию» угнали. Покататься им после бани захотелось.

— И?

— Ну что такое «мазда — фамилия» с точки зрения угонщика?

— Что такое «мазда — фамилия» с точки зрения угонщика?

— Да фигня! — Накагава настолько самоуверенно это произнес, что меня потянуло поинтересоваться у него на предмет того, не пробовал ли он сам случайно уводить у законопослушных провинциальных обывателей эти расхожие «мазды — фамилии».

— То есть машина дешевая и угнать ее легко, да?

— Именно! Противоугонное устройство элементарное, салон можно открыть ногтем.

— А в этом случае в Момбецу они чем открыли?

— В Момбецу ножом. А вообще мои клиенты себя особо не утруждают. Чаще всего просто стекло боковое бьют…

— Не жалеют добра, значит?

— А чего им его жалеть? Не на продажу ведь воруют. Покатаются — бросят…

— А «паджеро»?

— «Паджеро» разные бывают. Вас, Минамото-сан, какой именно «паджеро» интересует?

— Например, «челленджер».

— «Челленджер» — тачка серьезная. Если противоугонку на заказ ставили, то открыть проблематично. Но опять же, если мы о русских говорим, чего им с замком возиться? Стекло или боковое, или заднее высадят — и катайся на здоровье.

— А наши люди «паджеро» часто угоняют?

— Японцы?

— Да, японцы.

— Это я не знаю. Конкретно не знаю. Слышал только, что сейчас намного чаще. Но точных данных у меня нет.

— Все у дорожников, да?

— Да, на третьем. Кстати, там ведь теперь наш Канеко работает. Если вам так интересно, вы его спросите. Он, я думаю, расскажет.

Проблема внутренней субординации и профессиональной взаимопомощи для нас вопрос номер один. Весь наш полицейский аппарат — не только наше хоккайдское управление, а вообще вся японская полиция — обладает такой информативной мощью, что как с организованной, так и с не очень организованной преступностью можно было бы покончить за пару лет, если бы не пресловутая изолированность и конкуренция внутри наших разобщенных структур. На словах-то «мы все как один, и недалек тот час», а как до дела дойдет — так каждый сам за себя, и наши синтоистские боги — против всех. Хуже, говорят, только у вояк. То, что они по конституции не могут армией называться, у них такой комплекс выработало, что все рода войск друг друга на дух не переносят. Причем были бы действительно рода, а то пехота, которая в силу нашего островного положения в случае чего только на родной земле драться сможет, малочисленные летчики — пилоты, время от времени по ошибке роняющие боезапас на дома для престарелых, да скромненькая флотилия на три минуты морского боя с северными корейцами или китайцами. Ан нет, коснись какой информации, так наземные ребята ею никогда ни с моряками, ни с авиаторами не поделятся, а те, в свою очередь, тоже.

Мы же от наших славных, но хлипких, способных только на разгребание завалов после землетрясений и лепку горок и дворцов из снега для традиционных саппоровских снежных фестивалей сил национальной самообороны ушли недалеко. Колоссальные базы данных по преступным группировкам и прочей нечисти у нас, несмотря на компьютерную продвинутость и лицемерные указания сверху в единую систему до сих пор не объединены. Есть, конечно, какая-то незначительная часть информации для общего пользования, но отнюдь не вся. Каждый отдел тянет одеяло на себя и хочет быть единственным держателем тех или иных данных, чтобы всех его работников распирало от гордости и значимости своей скопидомской деятельности и чтобы другие отделы не покушались на такие же профессиональные высоты. Элементарным паролем баррикадируют доступ в свою локальную сеть — и сливай воду! Отчего это происходит в нашем на первый взгляд монолитном и гомогенном японском обществе, изнутри понять трудно. Снаружи же тот же Ганин объясняет это изначальной, подспудной и неотвратимой тягой человеческого существа к стяжательству и рвачеству. На культурном уровне эти низменные страсти реализуются нами в основном в магазинах, когда через набивание супермаркетовских корзин мы исполняем свои глубинные, подсознательные желания приобретать и накапливать. На уровне некультурном все это трансформируется в стремление присвоить себе что-нибудь чужое, или, как сказал бы не любящий экивоков Ганин, «спереть», «стибрить», а то и еще чего покруче, что бестолковый Сома записал бы в протокол как «с — женский — половой — орган — ить». А профессиональный уровень оказывается аккурат посередине между бытовым — культурным и криминальным — бескультурным. Этакая пограничная субстанция, заставляющая нас всех постоянно строить хорошую мину при плохой игре и наивные глаза при расчетливой подлости. Работа — какая бы она ни была — толкает нас на раздвоение нашей часто и без того уже раздвоенной семьей и школой личности: свои слабо контролируемые животные инстинкты покорения и завоевания мы реализуем в якобы роскошном супермаркете свободного рынка, на деле являющемся элементарным театром действий тех же преступных группировок, только что приторно улыбающихся и низко кланяющихся при словах «мораль» и «закон» и имеющих в стране надежную репутацию фирмы с глубокими традициями. Только вот экономика наша о финансы споткнулась — и все эти прославленные торговые дома типа — «Сого» или «Дайей» кинулись друг другу глотки грызть да свои же капиталы по домашним кладовым растаскивать.

Все эти мысли перегружают меня всякий раз, когда я должен обращаться за помощью в другие отделы. Сколько молодых еще сил и драгоценного, не совсем еще утраченного времени я приложил к тому чтобы как можно меньше зависеть в этой жизни от других. Но если в быту это оказалось сделать не так уж и трудно — достаточно вовремя выпорхнуть из родительского гнездышка и поскорее избавиться от инфантильно — романтических идеалов растягивающегося у многих на десятки лет беспечного и потому притягательно сладкого детства. А вот на работе быть кустарем — одиночкой — с мотором или без, разницы никакой — практически невозможно. Конечно, профессия профессии рознь. Я вот смотрю на отца или на Ганина — на сэнсэйское племя: вроде на первый взгляд они — сама независимость; для того чтобы производить конечный продукт, им, кажется, никто и ничто со стороны не требуется. Весь из себя профессионально независимый Ганин любит к месту и не к месту напевать: «Все находится в нас!» Но, приглядываясь внимательнее и к нему, и к отцу я замечаю, что вне зависимости от своих студентов они — ничто. У них ведь какая главная радость? Высказаться, поделиться информацией, наполняющей их безразмерные мозги, с теми, кто якобы в ней нуждается, отлить несколько литров светлых идей и глубоких мыслей в порожние черепа нынешних студентов. Не будет этих пустых сосудов перед ними — останутся они в профессиональном плане ни с чем, лопнут от внутренних перегрузок, не зря же у нас больше половины университетских преподавателей с серьезными сдвигами и тяжеловесными прибабахами.

Нам же на нашей работе, наоборот, приходится делать так, чтобы с тобой кто-то другой поделился имеющейся у него информацией. Причем речь всегда идет не о справедливом обмене, а об одностороннем одолжении. У нас это считается верхом профессионального мастерства: выудить у коллеги из параллельной структуры все, что тебя интересует, и при этом не сообщить ему ничего из того, что интересует его в твоей работе. Все это, конечно, какой-то первобытный детский сад, в котором взрослые, обремененные семьями и лысинами мужики упорно хотят, чтобы у каждого из них в каждой руке было по красивой машинке, а у соседа чтобы такой машинки ни в одной руке не было. О том, что было бы неплохо, чтобы у каждого было ровно по одной машинке, никто думать не хочет, потому что две машинки лучше, чем одна, и еще лучше, чем ни одной.

Я спустился на третий этаж в дорожный отдел, где обычно ребята сидят допоздна, поскольку автомобили и пешеходы у нас бодрствуют и сталкиваются друг с другом круглосуточно. Канеко сидел за столом перед компьютером и, завидев меня, достаточно искренне улыбнулся. Шагая к нему, я прекрасно осознавал, что через полминуты поставлю этого молодого и многообещающего капитана в щекотливое положение: с одной стороны, отвечать на мои вопросы по поводу угонов дорогих джипов он не обязан, потому как я пришел к нему практически как частное лицо, а обычно для получения таких вот ответов у нас проводятся специальные межотдельные совещания; с другой — от нас его перевели сюда только четыре месяца назад, по годовой программе регулярной ротации кадров, которой подвержена половина сотрудников всего управления, то есть меня, как старшего товарища, он еще не забыл и держать язык за зубами вряд ли посчитает удобным.

— Привет, Рикио-кун. — Я махнул рукой в сторону Канеко.

— Здравствуйте, Минамото-сан. — Канеко отреагировал на мое появление легким кивком, но без привставания с кресла, что полностью соответствует тем незначительным различиям, которые между нами стоят: семь лет жизни и одно офицерское звание.

— Поздновато сидишь! — Теперь главное разбавить свой дискурс интонациями безразличия и легкомыслия.

— Да дел по горло, понедельник ведь… — Неглупый Канеко начал сверлить меня черными пронзительными глазами.

— Угоны? — Я имитировал попытку заглянуть в текст на дисплее его компьютера.

— В основном да, — без особого энтузиазма отозвался он.

— Понятно. Просветить меня по одному вопросу сможешь?

— Смотря какой вопрос. — Канеко не собирался терять бдительность в присутствии четырех офицеров, насторожившихся за соседними столами при моем появлении в их отделе.

— Вопрос не очень сложный. — Я помедитировал пару секунд на предмет того, отзывать ли Канеко в коридор для приватной беседы или нет, и в конце концов решил все — таки не подставлять его перед новыми коллегами. — По угонам вопросик.

— Слушаю, Минамото-сан.

— Как часто у нас на Хоккайдо «мицубиси — паджеро» угоняют? Есть у тебя такие данные?

— «Паджеро»? — Канеко насторожился еще больше, и мне стало понятно, что я бью если не в яблочко, то по крайней мере в ахиллесову пяту всего дорожного отдела.

— «Паджеро», «паджеро»…

— «Паджеро» разных моделей есть. Марка-то широкая. Вас какая модель конкретно интересует, господин майор?

— В общем-то, меня, Канеко-сан, все модели интересуют — и Шиффер, и Евангелиста, и Кроуфорд…

— Таких моделей «паджеро» я не знаю, — с серьезной миной отрезал Канеко, а сдавленный смешок за одним из соседних столиков дал мне понять, что я своим словоблудием сумел заслужить определенное уважение у местного персонала, который, видимо, тоже давно уже испытывает смутные сомнения относительно наличия у Канеко чувства юмора.

— А «челленджер» знаешь?

— «Челленджер» знаю. — Канеко обрадовался, услышав наконец-то знакомое слово.

— Часто его угоняют?

— М — м—м… Довольно часто.

— Как довольно?

— Что «довольно»? — Канеко по-прежнему не собирался вестись на мои лингвистические пируэты.

— Как часто? — перевел я сам себя заторможенному капитану.

Припертый к стенке, вернее, к спинке обтянутого грубой темно — синей материей казенного кресла Канеко завертел по сторонам своей приплюснутой на затылке и вытянутой к подбородку головой и в два раза быстрее обычного заморгал своими глазами — угольками:

— Вам точное число надо?

— А что, у вас в отделе проблемы с точностью?

— Нет, проблем нет. Вам срочно надо? — Канеко попробовал отправить меня на время к себе, чтобы за вымученные сорок минут обговорить со своими нынешними товарищами сложившуюся ситуацию и принять с ними коллегиальное решение о том, давать ли мне точные цифры по угнанным «челленджерам» или не давать.

— Да я домой уже собрался, — отсек я Канеко пути к отступлению. — Чего тянуть-то? Компьютер вон у тебя работает…

— Хорошо, сейчас скажу, — вздохнул обреченный на презрение и ненависть со стороны сослуживцев исполнительный капитан.

— Если не затруднит, — добавил я лицемерно.

Канеко защелкал мышью по экрану монитора, а я стал шарить глазами по стенам его нового отдела, сплошь увешанным сильно увеличенными фотографиями разнокалиберных автомобилей в фас и профиль. Тут были и сейфообразные джипы «исудзу — труперы», и похожие на раздавленных лягушек с выкатившимися из орбит глазами — фарами спортивные «Мицубиси—3000», и яйцеподобные «тойотовские» микроавтобусы.

— Это все угнанные машины? — спросил я Канеко, кивая на развешанные фотографии.

— Угу… — буркнул он в ответ, последний раз щелкнул мышью и тяжело вздохнул. — Тридцать восемь.

— Что «тридцать восемь»?

— За этот год на Хоккайдо угнано тридцать восемь машин модели «мицубиси — паджеро — челленджер».

— Что значит «за год»? За последние двенадцать месяцев, что ли?

— Нет, за этот год, то есть с первого января этого года.

— Так сейчас только апрель.

— Да, апрель. — Канеко на всякий случай отвел свой взор в сторону и перевел его на затесавшийся на стене между красным «фольксвагеном — пассат» и желтым «альфа — ромео» зеленоватый, отнюдь не автомобильный календарь, вяло рекламирующий кредиты Северо-Тихоокеанского банка для населения всего под три процента годовых.

— Что же получается, за четыре месяца тридцать восемь «челленджеров»?

— За четыре неполных месяца, — уточнил Канеко.

— Многовато…

— До сегодняшнего дня было тридцать семь.

— До сегодняшнего?

— Да, ночью в Отару угнан тридцать восьмой.

— Да — да, я в курсе, я там был…

— Я знаю. — Канеко явно намеревался перейти в контратаку, влезть на мою территорию и попытаться выудить из меня все, что мне известно по этому угону, потому как вряд ли ему или кому-то из его ребят Ивахара преподнес на блюдечке готовую информацию: все — таки там на месте угона труп, да еще не японца.

— И сколько из тридцати восьми найдено? — Я опять погнал свои войска на территорию дорожного отдела.

— Ни одного, — мрачным полушепотом выдавил Канеко.

— Ни одного?

— Ни одного…

— И где они могут быть?

— Ищем… — Ничего умнее этого избитого клише, которым наш брат обычно залепляет уши доверчивых жертв воров, изречь грустный Канеко не сумел.

— Хорошо, Канеко-сан, какие у вас есть наработки по тому кто занимается такого рода машинами?

— «Челленджерами»?

— Да, ими и аналогичными джипами.

— Я занимаюсь, Сима-сан занимается. — Канеко кивнул в сторону одного из коллег — В общем, почти все мы ими занимаемся.

— Приятно слышать, но меня интересует не распределение обязанностей внутри вашего отдела.

— А что тогда?

— Меня интересует, кто их угоняет?

— Ха! — Канеко Вдруг прорвало. — Мы все хотим знать, кто их угоняет! Здесь наши с вами желания совпадают, Минамото-сан!

— Желание, Канеко-сан, — это у меня. — Пора было ставить капитана на место. — А у вас, как я понимаю, служебное задание. Это совсем другая вещь, сам должен понимать.

— Понимаю, — поостыл Канеко.

— У тебя есть список всех угнанных в прошлом и этом году джипов?

— Ну есть…

— Я могу его получить?

Канеко грустно оглянулся на своих ребят, не получил от них ни поддержки, ни запрета, вздохнул и опустил голову.

— Что, Рикио-кун, информация секретная, что ли?

— Для служебного пользования.

— И?..

— Минамото-сан, следствие по всем этим джипам идет под личным контролем полковника Гото, нашего начальника. Делиться информацией по этим делам без его санкции я ни с кем из других отделов не могу Понимаете?

— В общих чертах. Наш Накагава в курсе этих дел? — проверил я на всякий случай лояльность Накагавы.

— Не думаю. — Канеко крутанул головой. — Накагава-кун кражами аксессуаров занимается.

— А что, из «паджеро» или «лэнд — крузеров» аксессуары не воруют? — Я повернул разговор в сторону покойного Ищенко.

— Практически нет. Их сами воруют.

— «Лэнд — крузеры» тоже?

— Тоже.

— И сколько за этот год?

— По Хоккайдо?

— А у вас и по всей Японии статистика есть?

— А как же!

— По Хоккайдо.

Мышка под толстенькими и коротенькими пальчиками Канеко вновь защелкала:

— Тридцать три.

— Тридцать три «лэнд — крузера» за неполных четыре месяца? По джипу в три дня?

— Так точно. Но это не только чистые «лэнд — крузеры»…

— А что, не все угонщики грязные машины берут? Просят владельцев их мытыми на стоянках на ночь ставить?

— Все смеетесь… Я имею в виду тридцать три — это все модификации: «хай — лакс», например, несколько модификаций имеет.

— Например, какие? — Я решил уж заодно расширить свои не столь обширные познания в области наших машин повышенной проходимости и завышенной стоимости.

— Есть шестицилиндровые, есть восьми…

— Ага, понятно.

— Есть еще «прадо».

— Тоже «тойота», да?

— Да, тоже модификация «лэнд — крузера».

— И как «прадо» идет? Хорошо?

— У угонщиков, что ли?

— Ну если точнее, то к угонщикам.

— Из тридцати трех «лэнд — крузеров» — шестнадцать «прадо» пяти модификаций.

— Понятно. А как насчет, скажем, «ниссана»?

— Двадцать один «ниссан — патрол»… — глубже прежнего вздохнул Канеко. — Одиннадцать полноприводных «ниссан — террано»…

— А «исудзу» берут?

— Берут — берут… «Исудзу» хорошо берут. Восемнадцать «труперов»…

— Как корова языком слизнула, да?

— Какая корова?

— Так я как раз, Канеко-сан, у тебя и хочу узнать, какая — такая корова эти джипы ворует.

— Найдем… — без малейшего намека на уверенность и энтузиазм пролепетал Канеко.

— Сколько с начала года таких машин угнано?

— На Хоккайдо?

— Опять ты за свое, капитан! На Хоккайдо, конечно!

— Сто шестьдесят две, — считал Канеко с компьютерного дисплея.

— Ого! И сколько найдено?

— Джипов?