Из угла скрипучим сатанинским смехом засмеялись обнявшиеся и по-прежнему трясущиеся упыри-фантомы. Они тянули свои лапы-крючья, скалили звериные клыкастые пасти, раздували ноздри. Иван все видел. Они даже привстали, явно намереваясь наброситься на беспомощного... Но Иван опередил их. Это был единственный выход – он резко, с головой погрузился в пурпурную пузырящуюся массу. На минуту потерял ориентацию, способность дышать, слышать, видеть... но понял, он поступил верно. И как сразу не догадался?!

Ведь еще в детстве его учили – если попадешься во время купания в реке в сильный водоворот, не сопротивляйся ему, не дергайся, ныряй прямо в него да поглубже, и только тогда выберешься, спасешься. Иван и нырнул в эту жуткую клоаку, образовавшуюся на месте его собственного кресла. На ощупь продрался сквозь нагромождение каких-то трубок, трубочек, через заполненное слизью пространство и выскочил наверх в полутемном помещении. Попробовал сдвинуться, но у него ничего не вышло – со всех сторон его сдавливали жесткие металлические ребра. Тогда он с силой ударил ногой – не глядя, прямо вперед. Что-то с треском вылетело от его удара наружу, а следом, не удержавшись, вылетел он сам. Упал, перевернулся через голову. Но еще на лету догадался: он выскочил из ремонтного отсека капсулы в основное помещение, где и был до того, выскочил, вышибив люк-заглушку. Это было наваждение! Иван знал, что нельзя ничему этому верить. Но он все это видел, ощущал – как же ему не верить?! Когда он тонул, то он тонул самым жутким образом, когда из него сосали кровь, он от бессилия и боли, не мог по-настоящему сопротивляться... Так что же это – бред, галлюцинации, реальность?! Иван не мог это объяснить. Пускай объясняют те парни, что занимаются Осевым измерением по секретному проекту, пускай! А ему лишь бы выбраться по добру, по здорову!

Он вскочил на ноги, бросился к сейфу. И все-таки вытащил лучемет. Первым делом он сжег пузырящуюся пурпурную трясину вместе с креслом или тем, что от него осталось. Красноватая пена еще долго шипела на полу. Но он водил и водил стволом слева направо, вверх и вниз. С одним дело было покончено. Не в силах сдержать обуявший его нервной дрожи, дико оскалясь и дергая головой, он развернулся к упырям. Палец лег на спусковой крюк.

– Ты чего это охренел, старина? – спросил его Гуг Хлодрик невозмутимо.

Он сидел на полу и, придерживая рыдающую Свету за плечо, утешал ее. Он был спокоен. Зато она с каждым его утешительным словом начинала рыдать пуще прежнего.

– Убирайтесь вон! Не то я испепелю вас!!! – почти завизжал Иван. Он не сомневался, что перед ним распоясавшиеся, обнаглевшие фантомы. Но рука не поднималась на них. – Во-он!!!

– Ты дурак, Ваня! – сказал Гуг и приподнялся.

– Еще шаг, и я прикончу тебя!

– Нет, Ваня, ты не посмеешь стрелять в своего лучшего друга, не посмеешь!

– Я сожгу тебя, Гуг! Предупреждаю, оставайся на месте, если ты не желаешь убираться! – голос Ивана опять сорвался до сипа.

– Нет! Ничего ты не сделаешь! Гляди, у меня за спиной твоя жена, она плачет... Ты не посмеешь жечь ее из лучемета! Ты никогда себе это не простишь потом, Ваня! И не надейся, ты этого никогда в жизни не забудешь! Тебя измучает память! Она вгонит тебя в гроб!

– Стой!!!

Гуг приближался. Их разделяло всего четыре метра.

– Не стреляй в него, Иван! – дрожащим голоском попросила из угла Света.

– Ради нашей любви, ради меня, не надо! Ты же любил меня?!

– Я убью его как паршивого крысеныша! – завопил Иван, теряя выдержку. – Не подходи!!!

– Поздно, Ваня! – процедил Гуг.

И метнулся вперед. Он мгновенно выбил лучемет из рук Ивана. Схватил за горло, сжал его. Иван почувствовал, что не выдержит и полминуты.

Сопротивляться чудовищной силе он не мог. Но Гуг тут же отпустил горло. Нагнулся и ухватил Ивана за щиколотки, перевернул, встряхнул и стал без намека на жалость и сострадание бить его головой об пол. На этот раз Иван почти не чувствовал боли – все в нем уже омертвело, отупело. Он лишь сотрясался в такт ударам и не мог оторвать взгляда от псевдосветы. Это невообразимое существо с головой и волосами его жены, тянуло сейчас к нему полупрозрачную корявую когтистую лапу и без передышки хохотало – истерически, взахлеб.

Но лапа не успела дотянуться до Ивана. Один из ударов оказался последним – Иван почувствовал, что Гуг добился-таки своего и пробил им днище капсулы. Иван вылетел в рваное отверстие наружу. Его должно было разорвать в безвоздушном пространстве. Но его почему-то не разорвало. Он летел в черноте и пустоте. Он видел, как удаляется от него потрепанная, списанная, но все же вполне пригодная для полетов капсула. Но даже в этом положении он не пожалел, что затеял всю эту историю.

Когда капсула скрылась из виду, Иван еще раз поклялся, что в Осевом измерении его ноги больше не будет!

В следующий миг он очнулся в своем кресле. На коленях у него сидел раздутый до прозрачности Гуг. Он напоминал трехметровый воздушный шар с руками, ногами и головой. И в его брюхе просвечивалось что-то живое, подвижное. Приглядевшись, Иван увидал костлявого, ребристого и мерзкого упыря, того самого. Упырь пытался ему что-то сказать, он приникал пастью к прозрачной стерке-коже, шевелил тонкими губами, скалился, но слова не проникали наружу. Гуг тихо и тяжело сипел. Он был сыр и вонюч.

Иван ударил Гуга прямо в живот... и живой шар лопнул, разбрызгивая по стенам слизь, растекаясь по креслу, по комбинезону... Больше сил терпеть не было. Иван застонал. На коленях у него сидела жена – покойница. И глаза у нее были не русалочьи, и не вампирьи. Глаза у нее были ее собственные. Она с нежностью, любовью и каким-то еле уловимым оттенком жалости глядела на Ивана, гладила его теплой легкой рукой по щеке.

– Видишь? Ты выдохся за какой-то час. Я здесь постоянно, я здесь навсегда, я не могу больше оставаться здесь, это свыше моих сил! Ну неужели ты ничего не понимаешь, Иван? Ведь мы так любили друг друга... Спаси меня, я тебя умоляю, мне больше некого просить, не оставляй, спаси меня! Забери с собой! Прижми к себе, сильно-сильно, накрепко прижми... и я вырвусь отсюда с тобой! Я верю, что вырвусь только бы ты этого хотел!

Иван неожиданно для самого себя прижал ее к груди, сдавил в объятиях ее хрупкое, теплое тело. И он услышал не ушами, а своим собственным сердцем, как учащенно и загнанно бьется ее сердце. Волна нежности и щемящей боли захлестнула его. Он уткнулся лицом в копну пряных душистых волос.

– Я никому тебя не отдам, никому, – прошептал он, обращаясь не столько к ней, сколько к себе самому. – Мы выберемся отсюда вместе! Назло всем выберемся!

Он прижал ее к себе еще сильнее, до боли, до хруста в костях. И она тоже обхватила его, вжалась в твердое мускулистое тело, замерла.

– Ну! – закричал Иван в пространство, оторвав голову от ее волос. – Что же вы?! Что вы тянете?! Давайте! Я не боюсь вас!

Ничего не изменилось ни в капсуле, ни в нем, ничто не сдвинулось с места, не пропало, не появилось... лишь высветились вдруг на табло светло-зеленые цифры. И исчезла она, исчезла сразу, словно ее и не было – он смотрел на свои руки, которыми только что обнимал ее, прижимал к груди. Они застыли в неестественном положении – она исчезла из неразомкнутых объятий!

Значит, ничего и не было, подумал он. Откинулся на спинку кресла. И только теперь почувствовал, насколько выдохся: тело отказывалось подчиняться ему, мысли разбегались, от слабости тряслись колени. Но он пересилил себя, достал из стойки небольшое квадратное зеркало, посмотрел на свое лицо. На нем не было ни порезов, ни рваных ран, ни даже шрамов, кроме того, единственного, что остался над бровью с младенчества. Комбинезон был чист и цел, на руках – ни царапинки. Он выдохнул из себя воздух в бессильном, апатичном облегчении... Все! Полный порядок! Он выскочил из Осевого измерения. Выскочил живьем! А это уже половина дела!

Он решил встать, но ноги не слушались его. Тогда он подкатил на кресле к центральной стойке, вытащил мнемограммы. Но прежде, чем включить прозрачность, обшарил взглядом стены капсулы. Что-то ему не понравилось, что-то навевало непонятные и страшные ассоциации. Но он не мог сообразить, какие именно и почему. На стенах подсыхала какая-то слизь, подсыхала и пропадала прямо на глазах. Иван силился вспомнить, что-то, но ничего не вспоминалось. Лишь всплыла в памяти последняя объемная фотография жены.

Всплыла и пропала. Он тряхнул головой – всегда после этого проклятого Осевого, после этой чертовой Столбовой дороженьки в голове оставалось что-то

тягостное, неприятное! Он смахнул с коленей несколько длинных, непонятно как оказавшихся здесь волосков. И опять что-то невнятное промелькнуло в мозгу.

Но он отогнал видение. Сейчас было не до переживаний и копаний в душе. Надо было определяться.

Темные круги плыли перед глазами, тошнило, в висках кололо, на сердце был тяжелый, плотный обруч. Иван понимал, что единственное спасение это сон, глубокий, крепкий, исцеляющий сон. И все же он, перед тем как провалиться в забытье, успел включить полный обзор. Стены капсулы пропали. Высветились редкие звезды. Иван, пересиливая навалившуюся дрему, вгляделся в звездное черное небо. Не было нужды сопоставлять его с тем, что на мнемограммах. Капсула вынырнула из Осевого измерения именно там, где ей и надлежало вынырнуть.




Периферия Системы.



Видимый спектр.



2478-ой год, июнь.




Пространство везде Пространство, даже на глухих окраинах Вселенной оно не меняет своей сущности, оставаясь столько же холодным и мертвым, как и в шаровых скоплениях, в ядрах галактик. И неважно, что вокруг – обманчивый блеск миллиардов мигающих звезд или же черная пустота с редкими, будто случайно просыпанными на черную скатерть беленькими крохотными крупинками. Неважно! Пространство одинаково убийственно повсюду. Оно несет смерть всему живому, оно враг самой Жизни. Но есть места в этом безликом и бесконечно протяженном поле смерти, где плотность враждебности достигает предела. И в таких местах Пространство прорывается под натиском сконцентрированного Зла и образует невидимые исполинские воронки, в просторечии именуемые коллапсарами или «черными дырами». Зло истекает через эти воронки в иные измерения и иные пространства. Но навстречу ему движется поток еще более страшного Зла, чуждого, необъяснимого, ибо воронки раскрыты в обе стороны, ибо Всеобщее Движение Добра и Зла всенаправлено и неостановимо, оно не желает укладываться даже в самые емкие теории, создаваемые существами, пытающимися постичь его. Существам этим положен предел. Движение же и Пространство – беспредельны. Их можно описывать тысячами, миллионами формул, миллиардами теорий... и все равно описанное будет составлять бесконечно малую часть Существующего. Живущим среди формул и книг кажется, что они постигли все или почти все, что они вот-вот до самого донышка познают Мир. Но они и не представляют, что ползают среди Бесконечной Ночи жалкими светлячками, ничего и никого не освещая вокруг, неся свой свет только на себе и в себе. Ночь же существует помимо них. Она не замечает ползающих в Ней, ибо в сравнении даже с капелькой Ее тьмы весь сон этих самонадеянных букашек просто ничто. Незамеченными рождены они в Ночи этой, незамеченными будут и поглощены Ею. Но пока они живут – они есть!

Радиоастрономические локаторы капсулы засекли «черную дыру» всего лишь в полумиллионе километров от точки выхода. Иван не ожидал обнаружить здесь столь опасную соседку. Он не рассчитывал перебираться в Чужое Пространство. С него и так хватало передряг! Но мозг уже связал наличие здесь воронки и присутствие негуманоидов.

Только теперь он начинал смутно догадываться, с кем ему предстоит иметь дело. Да, сюда надо было приходить на суперкрейсере последней модели, на боевом корабле, а не на этой дырявой лоханке, которая развалится при подходе к коллапсару!

И все же он не счел нужным расстраиваться. Что есть, то и есть. И один в поле воин! Даже если он практически безоружен и гол, все равно! Была бы воля, была бы вера!

Иван решил, что медлить не стоит. Он вытащил подаренный Таекой переговорник, этот крохотный черный шарик на присосочке, сунул его в рот, прикрепил к небу, попробовал языком – шарик держался прочно, не мешал, наверняка он пригодится. Яйцо-превращатель лежало в кармане. Но он еще раз провел рукой по нему, проверил. Потом расстегнул молнии и до отказа набил внутренний пояс, облегавший талию, медикаментами, стимуляторами и прочей необходимой мелочью, туда же заложил несколько шестичасовых кислородных баллончиков – мало ли что, на всякий случай.

После сна он чувствовал себя прекрасно. Последний переход по Осевому был на редкость легким, почти безболезненным в сравнении с предыдущими – в те разы ему иногда приходилось неделями выкарабкиваться из коматозного состояния, а сейчас он был свеж на третьи сутки. И главное, память его была чиста после Осевого. Может, в нем ничего такого не было, а может, она и без того пресытилась, не вмещала в себя тягостного.

Отступать Иван не собирался. Его вдруг покинуло благодушие, напутственные слова почти позабылись, в груди поселился огонь. Он не вмещался в сердце, он рвался наружу. Иван с трудом его сдерживал. Нет, и Добро должно быть вооруженным! Он проникся этой мыслью как-то сразу, неожиданно. И она заполнила его и заполнила доверху, она рвалась из него вместе с неистовым огнем наружу. Но она и удивляла своей нереальной чистотой, прозрачностью – она была неестественно точной, всеобъемлющей. И это пугало Ивана несмотря на его одержимость, казалось бы, предельно простой и справедливой идеей. Идеей мщения Злу! Он твердил себе с беспощадной уверенностью, с гипнотической страстью: Добро должно быть сильным! Оно должно иметь крепкую грудь, мощные ноги, сильные руки, сокрушающие кулаки, холодную голову! Оно должно быть могучим, всепроникающим, необоримым, неудержимым, действенным, напористым, если надо, и наглым, жестоким, глухим к мольбам олицетворений Зла, оно должно быть смелым, беспощадным... Он чуть было не сказал: «злым»! Но вовремя остановился, задумался. Это было временное замешательство. Иван тут же оправился, сейчас он не в том положении, когда надо предаваться философствованию, сейчас надо действовать!

Он достал из сейфа лучемет и автомат-парализатор. Положил их на стойку у кресла. Побрел к шкафчику за десантным спаренным пулеметом. Он еще и представить толком не мог, с кем собирается сражаться. Но он готовился к этому сражению. Он был готов постоять за себя! Перед глазами мелькали тенями какие-то трехглазые рожи, чешуйчатые руки и ноги, корявые когтистые лапы – все то, что запомнилось во время мнемоскопии. Он гнал навязчивые видения прочь. Но на душе было неспокойно. Одно дело на Земле планировать, предаваться горячечным грезам, и совсем другое – здесь, на краю Неведомого. Ведь он даже не знал, с чего начнет, куда направится и что вообще он должен предпринять.

Чтобы немного охладиться, рассеяться, он присел на кресло и принялся разбирать мешок Сержа Синицки. Чего там только не было! Судя по всему, Серж еще со времен работы в Отряде отличался незаурядным скопидомством – то, что парни обычно бросали на перевалочной базе сразу же после Поиска, он тщательнейшим образом сортировал, раскладывал по пакетикам, коробочкам, баночкам... ведь не могло же быть так, что он успел за несколько минут все так рассортировать и уложить! Поначалу Иван разбирал все по порядку: гипноусилители мембранные – в одну сторону, нейтрализаторы – в другую, усыпители одноразовые – третью, антигравитаторы миниатюрные быстрого действия – в четвертую... Но ему это надоело, и он, расстегнув скрытые карманы на икрах, бедрах, предплечьях, груди напихал в них всякой Серегиной всячины, не запоминая даже, где что лежит. Потом ему пришлось стаскивать с себя комбинезон со всем содержимым и натягивать на тело бронепластиковую кольчугу, снова облачаться в комбинезон, накладывать предохранительные гибкие пластины, зашивать гигроиглой швы, разрезы молний... Закончив и с этим делом, Иван попрыгал – все было прилажено и подогнано на совесть, не тряслось, не дергалось, не мешало. Но он почувствовал себя тяжелее – самое меньшее на полпуда.

Вспомнив про подарок Хука Образины, он отвинтил задвижку внешней привески, выкатил тяжеленный свинцовый ящик, сохранявшийся на Эрте, видно, с незапамятных времен, долго возился с замком, но достал-таки массивный, почти неподъемный плазменный резак, авось и он пригодится.

Резак положил в кресло. Сам пошел обряжаться в скафандр. Процедура эта была непростой и нудной. Иван не любил ее, да куда денешься! Надо было полностью себя подготовить к встрече с чужаками. Он знал точно, что эта встреча состоится. И еще он знал, что скорее всего ему не придется предпринимать каких-то особых мер для ее осуществления. Непонятным чутьем он чуял, чужаки заявятся сами, как в тот раз!

Минут восемь ушло на возню со скафандром. Но теперь Иван был экипирован почти полностью. Титанопластиковая шестимиллиметровая ткань облегала его тело, покрывая собой кольчугу, комбинезон, пластины и все прочее. Голову полностью закрыл округлый твердый шлем с секторной прозрачностью. Такой шлем мог выдержать вес динозавра и не смяться, его не брал плазменный резак, не говоря уже о лучеметах, пулеметах и прочих ручных трещетках.

Локаторы работали на пределе. И Иван не боялся, что его застигнут врасплох. Он знал, что если и удастся чужакам подкрасться на две-три тысячи километров к капсуле, то и в этом случае у него будет минута, не меньше. Как бы ни стара и изношена была капсула, но ее изготовили в двадцать пятом веке от Рождества Христова, она была значительно совершеннее и неприступнее, чем тот жалкий кораблик, на котором рискнули отправиться в странствие его родители, заброшенные вселенскими катаклизмами в непостижимую для их времени даль. Нет, автоматика капсулы не подпустит чужаков!

Он заварил швы скафандра плазмосваркой. И принялся увешивать себя боеприпасами: зарядные вставки лучемета распихал по поясному карману, обоймы парализатора и ручных дезинтеграторов засунул в набедренные кобуроячейки. Обмотал вокруг груди пулеметные ленты, два магазина со свернутыми повесил за спину, туда же перекинул блок обеспечения... Подошел к бортовой машине, подключился к ней – системы жизнеобеспечения работали в нужном режиме. Но он подзарядил их, ведь могло случиться и так, что он пробудет в скафандре месяц, а то и все три! В такой ситуации не следовало пренебрегать даже самой последней мелочью. Иван это знал по опыту. Ему бы не пришлось две недели на Гадре провести в обществе звероноидов, если бы он тогда не поленился прихватить с базы парочку баллончиков с сжиженным озоном.

Он еще долго возился – минут сорок, прежде чем не прекратил свое нудное и утомительное занятие. Снова попрыгал. Все было в норме. Лишь весу еще на полпуда прибавилось. Но для тренированного и отдохнувшего тела это было не столь серьезно. Иван согнул колени, подпрыгнул до потолка, перевернулся дважды в воздухе и упал на руки, спружинил, постоял немного, проверяя, не отвалилось ли что, не отстегнулось ли. Нет. Все было в полнейшем порядке. Он прошел на руках к стойке. Запрыгнул на нее с пола, не меняя неудобной позы. Потом спрыгнул на пол, повалился набок, несколько раз перевернулся вокруг оси – все держалось, ничто не мешало. И он резко вскочил на ноги. Взял в левую руку плазменный резак, с усилием поднял его над головой, потом еще и еще раз. Подача кислорода в шлем сразу увеличилась, все сочленения скафандра послушно свертывались и развертывались, сама ткань была словно невесомой. Он решил, что хватит. Все и так подогнанно, прилажено. Он уселся в кресло. Уставился на приборы.

Табло показывало, что кроме зияющего зева воронки ничего подозрительного, опасного поблизости не было. Иван расслабился. И минут двадцать предавался психотренингу. Потом разом встряхнулся.

Протянул руку к клавишному пульту. Надо было поближе подойти к «черной дыре», заглянуть хотя бы с краешку в ее утробу, чего сидеть выжидать! И Иван почти уже нажал нужную клавишу... Но вдруг вспомнил про возвратник. Лицо его исказились гримасой! Черт бы побрал всех и все! Теперь снова придется разоблачаться чуть ли не догола, привешивать на руку, под мышку этот проклятый возвратник, чтоб ему рассыпаться на молекулы! Ивану было страшно даже подумать об этой утомительной двойной процедуре. Но что делать, надо было вставать и идти к сейфу – без возвратника вообще все его труды были бы напрасными, без возвратника можно хоть сейчас взять резак и навести струю себе на грудь, чтобы погибнуть сразу, без мучений... относительно без мучений. Да, хочешь не хочешь, надо вставать!

Иван уже чуть подался вперед, руки его уперлись в подлокотники. Но в последний миг произошло нечто совершенно непонятное, неожиданное – раздался дикий скрежет и лязг, будто капсулу раздирали грубо и беспощадно, разрывали ее с чудовищной силой на части. Давление резко упало, и Ивана вместе с остатками воздуха чуть не выбросило наружу, он мертвой хваткой вцепился в подлокотники, удержался о кресле. Все у него внутри похолодело, со лба потек холодный пот, затылок оцепенел. В ушах, усиленное переговорником и внутренними мембранами, проскрипело металлически, отрывисто:

– Что я тебе говорил, эта амеба не ждала нас в гости!

Иван резко развернулся вместе с креслом. И он не удивился увиденному: большой кусок бронированного борта капсулы был выдран с клочьями, рваные края были разворочены и иззубрены. А на фоне черноты Пространства стояли двое.

Они стояли уверенно, по-хозяйски, ничего и никого не страшась, ни на секунду не сомневаясь в своем превосходстве, в своей силе и своей власти. Были они кряжисты, и как-то нечеловечески устойчивы. Комбинезоны не закрывали их ног ниже бугристых коленей и руко-лап, из под матово-серой ткани виднелась чешуйчатая поблескивающая кожа, если только ее можно было назвать кожей. Ноги заканчивались морщинистыми ступнями, из которых торчали ничем не прикрытые уродливые пальцы с огромными изогнутыми когтями – по четыре пальца на каждой. Даже в музеях у доисторических ящеров Иван не видал таких страшных лап. Но он помнил! Он все помнил! Он помнил даже эти жуткие восьмипалые руки – ведь точно такие когда-то нависали над его лицом, а потом такая лапа сжимала его тело, когтем именно такой лапы была рассечена его бровь. Нет, он ничего не забыл! Он помнил эти уродливые лица, эти немигающие черные глазища с диафрагмами и желтыми ромбиками по середине, помнил эти расплющенные четырехдырчатые носы, эти обвисающие морщинистые щеки-брыла, эти плоские сплюснутые подбородки и безгубые рты, чешуйчатую завесу над глазами, голые черепа, одним словом – все! Даже взгляды трехглазых чужаков были теми, прежними – нечеловеческими, таких глаз не могло быть у живых существ, наделенных хотя бы самой примитивной душонкой или ее подобием. Это были глаза нелюдей!

– Он еще трепыхается! – ударило в уши. – Слизняк!

Рот почти не открывался, образовалась совсем узкая длинная щель. Но Иван увидал усеянную желтыми пластинами пасть. И его передернуло. Оцепенение начало сходить. В голове все кипело, бурлило, мысли набегали одна на другую: как они могли подойти незамеченными! Как преодолели защитные поля?! Бред! Нелепица! Галлюцинация! нет, это наверное, продолжение шуток Осевого измерения, не может быть это реальностью! Ни кому не под силу так разворотить капсулу! Нет, это все кажется! Иван разом отогнал сумбурные мысли, заставил себя успокоиться. Все происходило на самом деле, в реальности! И нечего уговаривать себя – он не ребенок, да и с ним похоже не в детские игры играют!

– Я думаю, не стоит тащить эту рухлядь на станцию, – проговорил тот, что молчал прежде. – У нас есть заботы поважнее! Давай, распыляй!

Иван увидал, как стоявший слева стал поднимать руку с зажатым в ней каким-то небольшим, навроде яблока, шаром. Но решил опередить чужака. Ему не светило быть распыленным.

Струя плазмы ударила в плечо чужаку – Иван дал полную нагрузку. Но рука отлетела не сразу. Это было необъяснимо, но это было так! Она медленно, будто нехотя отваливалась, отслаивалась под струей, которая без труда прожигала трехметровую сталь. Но она все же отделилась от тела, исчезла в черноте вместе с «яблоком».

Чужаки явно опешили. И секундная передышка спасла Ивана. Он направил струю в грудь другому, стоявшему справа, и одновременно схватил спаренный пулемет со стойки, упер его в спинку кресла – безостановочная очередь ударила прямо в рожу левому. Но он не падал, держался каким-то чудом. Иван не верил собственным глазам – эти твари без скафандров, без какой-то защиты выдержали то, что не может, не должно выдержать живое существо!

Преодолевая напор струи, правый двинулся на Ивана – медленно, подгибая кривые толстые лапы, упираясь, наклонив костистую усеянную шишками голову. Левый тоже стронулся с места, стал приближаться. Они шли, неся с собой смерть и сами умирая, они уже были полутрупами. Видно, они решили прихватить на тот свет и Ивана, у них доставало еще сил для этого. Но Ивану было рано умирать.

Он бросил на пол пулемет и резак. Сунул руки в стойку. Вытащил две гранаты, сжал их в руках, ломая взрывательные предохранители, швырнул... и тут же крутанулся на кресле.. Его ударило об клавишный пульт, спинка кресла навалилась сзади – это была взрывная волна, кратковременная, но страшная даже в безвоздушном пространстве – в каждой гранате было по двенадцать кубометров сжатого водорода.

Скафандр спас Ивана, спинка кресла прикрыла. Но он сразу же развернулся обратно. Чужаков в изуродованной полураскрытой капсуле не было – их вышвырнуло во мрак!

Иван подполз к рваной дыре, заглянул в нее. Две маленькие сероватые фигурки удалялись от капсулы, будто падали в черную бездонную пропасть. Кроме них ничего в Пространстве не было.

Иван вернулся в кресло. Набрал код ремонтного блока капсулы. Задвижка отворилась, из-за стены выполз безголовый четырехпалый и двурукий кибер, потащился к зияющей дыре. Надежды на него было мало.

Иван сидел и думал о чужаках. Он не ждал повторного нападения в ближайшие минуты. Надо было осмыслить случившееся.

Как они подкрались? Что за чертовщина? Только этот вопрос мучал его сейчас. Не поразительная жизнестойкость, ни возможность пребывания в открытом Пространстве без скафандров, не бессмысленная и непонятная жестокость, а именно это – почему они появились столь внезапно? Если так будет всегда, он обречен!

Ничего, путного в голову не приходило. Иван следил за кибером, следил машинально. Тот штопал дыру, приваривая к краям продольные и поперечные ребра. За двадцать минут работы, несмотря на неповоротливость ему удалось приварить ребер семьдесят. Покончив с ними, кибер принялся затягивать дыру пленкой – он укладывал слой за слоем, как заведенный. Когда он проварил края пленки, Иван пустил воздух в капсулу. Приборы показывали, что герметичность сохраняется, что давление восстанавливается. Еще несколько минут, и он сможет стащить с себя скафандр, прицепить возвратник. А тогда, тогда с ним ничего не сделаешь! Тогда его можно будет убить мгновенно, из-за спины, но если он будет видеть опасность, он увернется от убийцы, в самую последнюю секунду, в последнее мгновение он нажмет на возвратник и только его видали!

Иван встал, пошел к сейфу. Его рука уже снимала блокировку автозастежки. Ноги дрожали, по спине тек пот. Но это были мелочи, ерунда! Вот сейчас он откроет дверцу, вытащит возвратник, расстегнется... Лязг и хруст раздираемого металла заставил и его обернуться. Полураздавленный кибер лежал на полу. А чьи-то невидимые, сатанински сильные руки раздирали обшивку – дыра разрасталась, увеличивалась на глазах, она уже была вдвое шире прежней, рваные острые края причудливо изгибались словно лепестки фантастического цветка. Воздух в миг вырвался из капсулы, унося всякую мелочь. В дыре появилась бесстрастная трехглазая рожа, она нащупала взглядом Ивана и жутко оскалилась. Когтистая лапа вцепилась в край обшивки, за ней другая...

Иван схватил в охапку лучемет, пулемет, парализатор, резак и опрометью бросился в шлюзовую камеру. За спиной у него что-то прогрохотало, разорвалось. Но он не оглянулся, он прыгнул головой вперед, пробил шлемом предохранительную мембрану и свалился через открывшийся лючок прямо в одноместную шлюпку. Не разжимая рук, он ткнул локтем в пломбу, сшиб ее, И еще раз ткнул – прямо в пусковую клавишу. Его тут же опрокинуло на заднюю стенку. От удара в голове помутилось. Но он не почувствовал боли, он знал – шлюпка пулей вырвалась из капсулы, а значит, он спасен!

И только тогда он разжал руки, и все оружие посыпалось на пол с грохотом и лязгом. Он сел в креслице, включил экраны. В шлюпке было очень тесно, она не предназначалась для жилья. Но в ней было все же лучше, чем в открытом Пространстве.

Он нащупал радарами покинутую капсулу, развернулся и пошел на сближение с ней. Снаружи капсула представляла из себя жалкое зрелище – она была разодрана словно консервная банка, антенны болтались переломанными и изогнутыми прутьями, фермы крепления баков были искорежены, сами баки пробиты, из них вытекало в Пространство шарами и шариками всех размеров топливо, остатки топлива. Иван понял, капсула ему больше никогда не пригодится. Не летать ему на ней!

Но внутри был сейф, приваренный к полу и стене. А в сейфе – возвратник. И ради этого стоило немного повоевать! Надо во что бы то ни стало уничтожить жуткую тварь, забравшуюся внутрь капсулы. Уничтожить и вытащить возвратник.

Иван резко развернул шлюпку перед самой дырой. Остановил. Включил двигатели на полную мощность, развернув одновременно боковые вперед, чтобы они уравновешивали шлюпку, не давали ей оторваться от дыры. Целый океан пламени ударил внутрь капсулы. Ничто живое не могло бы выдержать такой огненной атаки.

За сейф Иван не волновался, тот был сделан из тугоплавких металлов, переложенных керамикой.

И потому он не спешил. Надо было хорошенько прожарить внутренности старой лоханки. Иван увлекся. Он уже ликовал. И потому не сразу заметил когтистую восьмипалую лапу, появившуюся на экране. Но он отшатнулся назад, когда вслед за лапой в эран ткнулсь жуткая трехглазая морда – чужак цеплялся за шлюпку снаружи, он рвался внутрь! Он каким-то чудом выскочил из капсулы, не погиб в огне. Но Иван видел, что он весь изранен; что половина пластин содрана с его головы, оторвана нижняя челюсть и вывернута левая нога. Но чужак не сдавался, он нащупывал слабое место в обшивке шлюпки. И Иван решил, что медлить не стоит. Он включил антигравитаторы – чужака отшвырнуло от шлюпки. Иван мгновенно надавил на рычаг автоматической пушки. Той не надо было указывать цель, она нащупывала ее сама – чужака разнесло в клочья с первого же снаряда.

Ну вот, подумалось Ивану, теперь порядок, теперь они отомщены! Теперь ему нечего здесь делать, ведь он выполнил свой долг. И он не желает больше проливать крови, чьей бы она ни была. Нет! Хватит! Довольно! Слишком много смертей, слишком много зла! Он не так все себе мыслил, не так представлялось ему и грезилось! Нет, не бывать ему мстителем, он другой, он не рожден для мщения, и ему совсем не подходит роль Ангела Возмездия. Надо убираться вон отсюда! Надо было вообще не приходить сюда! Это была ошибка, страшная ошибка, и ему говорили об этом! Все правильно – Зло умножает Зло, все верно – Зло порождает Зло! И вместо того, чтобы разомкнуть эту чудовищную цепочку, он свел несводимые сами по себе концы, он привнес в этот мир Зло! Но теперь поздно, теперь, все – ему теперь нечего делать тут! Ему нужен возвратник, чтобы покинуть этот страшный мир, и ничего больше! Назад! Домой!

Он подрулил на шлюпке к развороченной и обожженной капсуле, зацепился внешним манипулятором за рваный край. Приготовился к выходу.

Медлить не стоило. Кровь стучала в висках, затылок ломило, перед глазами опять поплыли темные круги. Он распахнул люк, выбрался наполовину. В глазах совсем потемнело, пальцы начали разжиматься. Он почувствовал, что теряет сознание, в ушах загудело, зашумело. И одновременно зазвучал отдаленный, совсем слабый женский голос, чем-то знакомый, близкий, но неузнаваемый, голос, доносящийся не снаружи, а звучавший изнутри: «...он не придет сюда мстителем, нет! Он не умножит зла! А если будет так, то ляжет на него мое проклятье!»

Иван удержался на кромке сознания. Но внутри у него словно перевернулось все. – Ему стало страшно. Не за себя, не за жизнь свою, а просто – страшно до жути, до оцепенения, до паралича. Он безвольно осел вниз. Люк закрылся – крышка автоматически задвинулась. Он сидел, опустив руки, склонив голову. Он знал, что каждая секунда промедления может грозить ему гибелью. Но ничего поделать с собой не удавалось.

Ему не в чем было обвинять себя. Он защищался. Он имел на это полное право! В конце концов, он обязан был защитить себя, ведь не для того, он проделал долгий путь, чтобы сразу же, у порога неизведанного, погибнуть?! Да, все было так. Но под черепной коробкой раскатами громыхало: «помни, в какой бы мир ты ни вознамерился вступить, не меч в него ты привнести должен, не злобу и ненависть, не вражду и раздоры, а одну любовь только. Добро на острие меча не преподносят... если вступишь на дорогу Зла и отринешь Добро, будешь проклят на веки вечные. Иди!»

Куда идти? Как? Где дорога сама? Ответов на эти вопросы не было. Одно Иван знал – хочешь, не хочешь, а выбираться из шлюпки и идти в капсулу за возвратником надо. Он встал. Сдвинул крышку люка, высунулся. И тут же обрушился вниз, ломая спинку кресла, ударяясь о переборки, рычаги, приборы, теряя сознание.




Невидимый спектр.



Вход в Систему – \"Система – Хархан-А.



123-ий год 8586-го тысячелетия



Эры Предначертаний,



месяц цветения камней




Ему снилось что-то невообразимо далекое, может быть, никогда не существовавшее, а лишь привидевшееся в грезах, придуманное или навеянное чем-то, а может, и бывшее с ним... он не пытался разобраться, да и не мог, наверное, даже если бы и очень захотел.

Он был невесом в этом сновидении. И его подбрасывало вверх что-то теплое, нежное, сильное. Он взлетал под белый недосягаемый купол, замирал на мгновенье – оно было сладостным и ощутимым – и падал вниз, в тепло и нежность, чтобы снова взлететь, снова замереть, испытывая и восторг и страх одновременно, чтобы застыть в парении хотя бы на миг, насладиться этим мигом и постараться задержать его. Было несказанно хорошо, как наяву не бывает, ему не хотелось ни кричать, ни говорить, он открыл рот, чтоб только вздохнуть поглубже; падая, он зажмуривал глаза, взлетая, раскрывал широко-широко. И все было прекрасно! Но последний раз взлетев и застыв на мгновенье, он опустился не в мягкое и нежное, он вообще не опустился... он упал на что-то холодное, колючее, непонятное. И это непонятное сжало его тело, сдавило грудь, остановило полет. Сверху выплыли из-за белых сводов три пугающе мертвых глаза...

Иван вздрогнул. Очнулся. Он лежал в полуразвалившемся кресле шлюпки. Болела нога – наверное, он ее здорово ушиб при падении. Он все помнил. И он догадывался, что за сила швырнула его обратно, когда он пытался вылезти. Но ему оставалось лишь поблагодарить ее, что совсем не пришибла.

Иван включил обзорный экран. И обомлел! Ничего подобного он не видал в своей жизни, хотя избороздил Пространство вдоль и поперек. Это было невероятно. Или это просто казалось. Бескрайняя, необъятная чернота за обшивкой шлюпки была пронизана вдоль и поперек, вширь и вкось какими-то светящимися кристаллическими структурами – он даже не мог подобрать им названия. Структуры были столь многосложны и затейливы, что усмотреть в них системность, расположение в определенном порядке было невозможно. И тем не менее, вопреки глазам и логике, какой-то порядок высочайшего уровня угадывался – все эти переплетения, ребра, узлы не могли быть случайным нагромождением, они были явно искусственного происхождения. Но их масштабы! Иван видел сквозь исполинскую ячеистую многомерную сеть проблескивающие звезды, туманности – ничто ничему не мешало, все было увязано в единое гармоническое целое, фантастическое согласие естественного и искусственного было просто непостижимым! Иван невольно потянулся руками к глазам, намереваясь их протереть, – и наткнулся на броню шлема. Нет, это не было продолжением сна, это существовало на самом деле!

И еще одно он увидел. Ближайшие, самые крупные части структуры, ее ребристые поперечные и продольные оси, со всеми исходящими из них ответвлениями, сочленениями надвигались на него – надвигались достаточно быстро, грозя столкновением, ударом... Но всякий раз шлюпка, будто сама собой или же подчиняясь чьей-то воле, уклонялась от удара, проскальзывала в ячею... Иван даже – не сразу сообразил, что двигались не структуры, а его крохотное и утлое суденышко, лавировавшее между ними. И все это было настолько ни на что не похожее, настолько нереально, что мозг отказывался принимать это за явь – хотелось закрыть глаза, отмахнуться.

Проплывая мимо очередного бледнолилового ребра, несущего множество отростков и отросточков, Иван увидал, что сам ствол ребра совсем немного вздымается, утолщается, но тут же опадает, будто он живой, словно он дышит. И это вообще не укладывалось в голове. Иван даже позабыл про свои ушибы, про отчаянное положение свое. Он глядел в экраны и думал, что сходит с ума.

Никакой определенной цели, к которой могла бы стремиться его шлюпка, на экранах не было. Локаторы работали нормально, и бортовая машина показывала, что в них нет поломок, что все в порядке. Но локаторы ничего не показывали, они не реагировали на эти сочленения и отростки, они вообще казалось не замечали раскинутой в Пространстве Многомерной ячеистой сети!

И все-таки какая-то цель была! Его явно вели куда-то, именно вели, в крайнем случае, волокли, тянули на невидимом экране или же толкали – ведь двигатели шлюпки были выключены. Она не должна была двигаться!

При ближайшем рассмотрении Иван заметил, что поверхность структур во всех их ответвлениях не гладкая и ровная, а как бы поросшая чем-то наподобие мха. Мох этот и создавал наверное видимость какого-то движения, шевеления, дыхания. В зависимости от угла подлета менялись цвета: из лиловых переходили в серые, потом зеленовато-желтыми становились и начинали светлеть, высвечиваться изнутри до почти чистой желтизны. У него начинало рябить в глазах, но он смотрел, запоминал, пытался осмыслить хоть как-то непонятное явление, проанализировать его. Нахлынувшее любопытство изгнало из сознания страхи, волнения. Он позабыл о прошлом, о неведомом грядущем. Его занимало только непонятное настоящее.

Отрезвил скрипучий низкий голос, отчетливо прозвучавший под шлемом, голос нудный и раздраженный:

– Эй, Гнух, ты заснул, что ли? Тебе не кажется, что эта амеба излишне любознательна, а? Или ты ее решил поразвлекать немного перед распылением?! Не будь ребенком. Гнух, выруби слизняка!

Иван ничего не почувствовал. Но чудесная и непостижимая картина вдруг пропала. Он глядел на экраны обзора и видел лишь черное бездонное Пространство да крупинки звезд в нем, никаких сетей, ячеек, структур в этой пустынной черноте не было. И даже показалось, что их и вообще никогда не было, что они плод его воображения.

Но ему не пришлось углубиться в размышления. Он вдруг увидал нечто такое, что отвлекло его от всего предыдущего. Прямо по курсу на фоне вселенской черноты чернело огромное пятно округлой формы. Казалось, нет ничего чернее черноты Пространства. Однако он явственно видел, что эта чернота насыщенней, глубже – такой черноты и такого мрака Иван не видал никогда, он предположить не мог, что все это где-то существует: ни одна звезда не просвечивала сквозь убийственный мрак. Даже на краю бездонной жуткой пропасти невозможно было испытать тот ужас, что испытал Иван заглянув во вселенскую пропасть «черный дыры». Перед ним был коллапсар!

Теперь он понял, куда вели шлюпку невидимые лоцманы. И горло его перехватило судорогой. Это был конец! Из коллапсара нет выхода назад! Иван рванул на себя рычаги управления – двигатели вздрогнули, из них вылетели язычки пламени. Но на этом дело и кончилось. Иван нажимал подряд все клавиши, кнопки, пытался запустить в ход машинное управление... все было впустую, шлюпка не подчинялась ему.

Пятно увеличивалось в размерах с невероятной скоростью, будто он приближался к нему не на жалкой космолодочке, а на сверхскоростном суперкрейсере.

Иван был бессилен что-либо предпринять. Ему оставалось лишь одно – сидеть в полуразломанном кресле и ждать гибели. Исполинская воронка засасывала его. Ни одна звезда уже не высвечивалась на экране. Он падал в бездну «черной дыры». И он знал, что ее страшной влекущей силе не могло сопротивляться ничто во Вселенной, в его Вселенной. Иван был обречен.

Умереть надо было достойно. Он глубоко вдохнул, задержал воздух в легких, перебарывая слабость, дрожь. Потом гулко выдохнул. Попробовал расслабиться. Не получилось. Тогда он скрестил руки на груди, выпрямился. Он не закрывал глаз, не щурился, старался не моргать. Он хотел встретить смерть с открытыми глазами, заглянуть в ее безликое лицо, в ее безсущностную сущность. И никакая бы сила на свете не заставила его сейчас смежить веки!

Что-то угластое, легкое, но твердое уперлось в кожу груди. Иван не сразу понял – что. Он развел скрещенные руки, положил ладонь на грудь. И прошептал, почти не разжимая губ:

– Огради меня, Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста, и сохрани меняет всякого зла... а коли нет мне прощения, так укрепи душу мою, даруй готовность принять муки и смерть безропотно и смиренно! О, Господи, простирается ли твоя власть и на этот край Мироздания, на эту вселенскую преисподнюю?! Или эта тьма уже за границами Твоих владений?! Прости, если что не так сказал...

Он мысленно распрощался со всеми друзьями, близкими, вспомнил о жене, уже пребывавшей за порогом жизни, о казненных родителях, которых он почти не помнил... да и совсем бы не знал без случайного сеанса мнемоскопии, он простился с сельским знакомцем старичком-священником и с Патриархом, с пожилой женщиной и непросыхающим Хуком Образиной, со всеми... Ой хотел встретить смерть с чистым и успокоенным сердцем, с погашенным в груди огнем тщеславия и гордыни, со смирением, как и подобает сильному, волевому человеку, осознающему себя не прахом преходящим, но существом, наделенным душою, частицей Души.

Но смерть не приходила. Он все падал и падал в бездонный зев коллапсара. И несмотря на то, что по всем законам материи его давно уже должны были смять, раздавить гравитационные поля, он совершенно не ощущал их воздействия, наоборот, он как бы парил под уходящим в неведомую высь куполом. И этот миг парения был бесконечен! Казалось, что это продолжение того самого нереального сна, навеянного то ли воспоминаниями, то ли воображением. Он пока парил. Но он знал, что падение будет страшным.

Холодное, колючее, непонятное сдавило его сердце. Острые иглы пронзили тело – не сразу, сначала они надавили остриями на кожу, потом прорвали ее, углубились в мышцы, вены, сухожилия, достигли аорты и артерий, прокололи сердце, легкие, печень, почки... Возникло ощущение, что они вышли с другой стороны, перекрестившись, натыкаясь одна на другую. Но он не умер. Он даже не шелохнулся. Он стоял, стиснув зубы, одеревенев, превратившись в каменное изваяние. Он ни на миг не закрыл глаз. Он все видел. И он был готов ко всему.

И так же неожиданно, как появилось перед ним пятно мрака, впереди вдруг стал высвечиваться сначала крохотный, но потом все разрастающийся кружок звездного неба. Сверкающих крупинок становилось все больше, они множились, оттесняли непроглядный мрак, разгоняли его. Расположение звезд было не просто незнакомым, оно было каким-то необычным, неестественным. Иван впервые видел звездное небо такого типа, усыпанное почти правильными рядами алых мерцающих светил. Но это было не главным. Главное, шлюпка, проскочив воронку коллапсара на неимоверной скорости, выскочила целой и невредимой по его другую сторону, в Иной Вселенной.

Полет продолжался долго. Иван начал уставать. Ему хотелось спать. Он вдруг обмяк после длительного вынужденного напряжения. Он ничего не понимал и не мог ничему сопротивляться. Для сопротивления надо было знать основное – с кем ты имеешь дело, кто противник, где он. Иван ничего этого не знал. И у него не было ни малейшей возможности выяснить это.

Но прежде чем дрема его оборола, шлемофоны вдруг опять проснулись, проскрежетали занудно, тоскливо на два почти неразличимых голоса:

– Гнух! Какого дьявола ты тянешь?!

– У меня нет указаний на счет амебы, отвяжись! Тебе лучше знать, куда его расписали: на распил, в Систему или Систему?

Голова у Ивана была тяжелой, чугунной, но его все же удивило это непонятное: «систему или систему». Что они имели в виду под одним и тем же словом? Впрочем, какая разница! Скорее всего ни о каких «системах» ему мечтать и не следует, надо готовиться к «распылу», на этот раз он не сможет защитить себя. Ну и пусть!

Уже засыпая, он сообразил, что слышит телепатические переговоры, расшифрованные и переведенные для него переговорником. Но он не мог больше бороться со сном.

– Эти чистюли из диспетчерской, Гнух, говорят, что слизняку надо пройти небольшой карантинчик в Системе, ты слышишь меня? – на этот раз в голосе кроме скрежета и занудливости просквозила изрядная доля иронии, особенно когда невидимкой произносилось слово «система».

Иван почти сквозь сон услышал голос. Он не заметил иронии. Все голоса сейчас мешались в его голове с голосами внутренними, с голосами пробужденного сном подсознания.

– Наше дело маленькое, – отозвался Гнух, – куда приказано, туда и поместим. Чего ты вообще разволновался? Амеба – она и есть амеба, какая ей разница, где подыхать!

Проснувшись, Иван не сразу понял, где он находится. Засыпал он в шлюпке, в полуразвалившемся неудобном кресле. А сейчас ни кресла, ни самой шлюпки не было видно. Он лежал на серой землистой поверхности, и перед самым его носом торчало серое корявое растение в три вершка. Оно не имело ни ствола, ни ветвей, ни листьев, оно было одним большим изъеденным или обгрызенным листом.

Иван отодвинул его рукой. Осмотрел себя – на скафандре не было царапин, вмятин и вообще каких-то видимых повреждений. Да и системы жизнеобеспечения работали как положено – воздуху хватало, было в меру тепло и сухо.

В нескольких метрах торчало еще одно растение, но значительно большее. А вот шлюпки нигде не было. Он встал, прошел полсотни метров, огибая торчащие растения-листья. Наткнулся на валяющийся в ложбинке пулемет – свой собственный, спаренный, десантный. Поднял его, осмотрел – пулемет был изрядно запылен, измазан чем-то глинистым, но вполне пригоден для дела. Чуть подальше Иван набрел на первый обломок шлюпки, потом на второй, третий... В одной куче лежали искореженное кресло, рычаг, вырванный из пульта, автомат-парализатор, лучемет – все это было перепутано ремнями, проводами, вырвавшимися из кресла пружинками, еще чем-то, и наверное, благодаря этому не разлетелось по сторонам. Но следов удара шлюпки о поверхность нигде не было видно, она развалилась на подлете. Сбили? Сама разорвалась? У Ивана болела голова, он не мог думать обо всем этом.

Небо было низким, давящим и таким же серым как и земля, растения. Ни единого пригорочка, выступа – на сколько хватало глаз, простиралась ровная безжизненная пустыня.

Иван включил поясной анализатор: воздух был разреженным, мало пригодным для дыхания, в почве и растениях оказалось столько тяжелых металлов и прочей дряни, что было непонятно, как здесь растут эти изгрызенные лопухи. Иван понавешал на себя собранное оружие и побрел, куда глаза глядят.

Шел он долго. Начали болеть ноги, затекать спина. Да и не удивительно – с такой-то тяжестью на себе и за плечами! Но пустыня не кончилась, она казалась бескрайней. В конце концов, вся эта гнусная планета могла быть одной сплошной пустыней, таких полубезжизненных планет и по ту сторону воронки было хоть отбавляй. Даже ближайшие к Земле планеты до их геизации представляли из себя нечто подобное. Иван видал в атласах и учебных фильмах Марс начала двадцать первого столетия – та же картина, только краски иные: там красновато-багровые, здесь серые, да еще там лопухов не было и местами возвышались сглаженные временем склоны кратеров, темнели редкие трещины... а так, один к одному! Стоило лететь ради этого к черту на рога!

Небо становилось все более низким, гнетущим. Поднимался ветер, Иван почувствовал его налетающие, пока слабенькие порывы даже сквозь скафандр и все, что было под ним. Но Иван сейчас был рад любым переменам.

Ветер становился все сильнее. И когда Ивана сзади мягко, но сильно толкнуло в спину, он не удивился – значит, налетел шквал, значит, скоро буря. Он даже не повернул головы. Но его вдруг толкнуло сильнее. И он полетел на землю. Черная тень промелькнула над головой.

Иван перевернулся на спину. И застыл. Он ожидал чего угодно и кого угодно. Но то, что он увидал было нелепой фантазией, невозможной в этом чуждом мире. Прямо над ним, в каких-то десяти метрах над поверхностью нависал гигантский ящерообразный и перепончатокрылый дракон-птеродактиль. Ивана не поразило то, что у дракона было две головы на длинных извивистых шеях, две жуткие усеянные острейшими зубами пасти, он не удивился и тому, что крылья были полупрозрачны и сквозь них виднелось почти черное пасмурное небо... его ошеломило другое – в этой разреженной атмосфере не могло летать ни одно существо: даже комар или муха здесь сразу бы упали вниз, как бы ни трепыхали своими крылышками, ни одна птица бы не удержалась здесь на лету. А эта огромная мерзкая тварь висела словно на подвесках, она лишь лениво взмахивала сорокаметровыми крыльями, концы которых были усеяны шипами. Она висела свободно и легко, не прилагая для этого видимых усилий, так, словно в брюхе у нее был вмонтирован антигравитатор средней мощности.

Но Иван ясно видел, что тварь живая, что никаких антигравитаторов в ней быть не может. Он машинально, на ощупь подтянул к себе за ремень пулемет, слетевший при падении, упер его прикладом в землю, снял предохранитель. Но он решил не спешить.

При каждом взмахе гигантских крыльев Ивана прижимало к земле, вихревыми потоками гнало на него пыль, песок, камни – даже крупные тяжелые булыжники срывались с места, перекатывались, половину же лопухов просто посрывало, и они унеслись вдаль, половина приникла к поверхности, изъеденные листья дрожали, трепыхались.

Двуголовая гадина медленно снижалась. Иван никак не мог сосчитать, сколько же острейших когтей торчало из каждой лапы, казалось, их бессчетное множество – все они изгибались, то сжимаясь, то разжимаясь, словно они уже рвали чье-то тело. И все эти когти были нацелены на него. Но он лежал, надеясь, что дракон-птеродактиль сочтет его, заключенного в скафандр, за неживое, за часть этой мертвой каменистой поверхности, что он побрезгует столь непривлекательной поживой. Иван знал по Гадре и Гиргее натуры всех этих ящерообразных гадин: их лучше было не трогать, не задевать, они реагировали лишь на движущиеся предметы, ибо были предельно безмозглы и тупы. И потому он ждал.

Дракон снизился еще на метр. Взмахнул крыльями – Ивана чуть не перевернуло. Огромное чешуйчатое тело нависало живым дирижаблем, головы тянулись вниз. Дракон рассматривал непонятное существо. Но ни в одном из четырех застывших ярко-зеленых глаз не было ни любопытства, ни вообще какого-то интереса. Широченные полукруглые ноздри раздувались и опадали. Ивану казалось, что он чувствует горячее и вонючее дыхание. Но он конечно ничего не ощущал, шлем предохранял его от подобной мерзости.

Из пастей капала желтая слюна. Зеленые языки – змеистые и волдыристые – плотоядно подрагивали. А зубы были ослепительно, неестественно белы – будто их начищали, надраивали сутки, кряду! Ивану не нравились эти зубы – самый маленький был не меньше его локтя.

Шеи изгибались, головы опускались все ниже. Они были уже в трех метрах от Ивана, он слышал какое-то утробное чавканье и хлюпанье, вырывавшееся из пастей. Сиплое дыхание гадины обдавало его. Слюна уже не капала, она стекала пенистыми рваными дрожащими мочалами, заливала скафандр.

Иван не выдержал. В любой миг гадина могла его проглотить, именно проглотить, сожрать со всеми потрохами. Каким бы крепким ни был скафандр, но оказаться, даже будучи в нем, внутри чрева дракона-птеродактиля Иван не хотел. Очередь ударила сразу из обоих стволов. Иван стрелял в разинутую пасть левой головы, стрелял без передышки, стараясь, чтобы пули ложились в одну точку. Голова дернулась, и вслед за хрипом и бульканьем Ивана залило водопадом зеленой густой дряни, наверное, это была кровь гадины. Иван не стал разбираться. Он тут же перевернулся несколько раз вокруг себя, прижимая пулемет к груди. И вовремя – правая зубастая морда ткнулась в то место, где он только что лежал, с лязгом клацнули огромные зубы, челюсти сомкнулись.

Иван выставил стволы – теперь он палил в голую морщинистую шею с таким упорством и остервенением, будто вознамерился перебить ее напрочь. Крылья взмахнули как-то особенно сильно, и его отбросило на три метра. Но он зацепился за основание лопуха, развернулся, перезарядил пулемет. И снова на него потекла зеленая жижа, ослепляя, лишая возможности ориентироваться. Иван отбросил пулемет, счет шел на секунды, не до перезарядки! Сорвал с плеча, парализатор и выпустил подряд двенадцать ампул прямо вверх, в чешуйчатое брюхо. Его снова обдало липкой и клейкой жижей. Он бросил парализатор, потянулся к висевшим на бедрах ручным дезинтеграторам... Но не успел. Когтистая страшная лапа ухватила его поперек тела, сжала, оторвала от земли.

Теперь Иван был бессилен – костистые, крюкообразные пальцы сдавливали его, не давали высвободить рук. И в этих пальцах была заключена неимоверная сила, но ни один из когтей не коснутся шлема, поверхности скафандра.

Забились с неожиданной быстротой могучие просвечивающие крылья. Звериным ревом огласились окрестности. Ивана прижало к чешуйчатому брюху, И он увидел, как удаляется поверхность, как уменьшается в размерах брошенный пулемет, как он исчезает из виду. В брюхе булькало, клокотало, кипело что-то, переливаясь и храпя, содрогаясь и передергиваясь. Исполинские крылья ритмично взлетали, вверх и опускались. Простреленная голова безжизненно свисала, качаясь в такт взмахам. Они летели.

У Ивана было время осмыслить свое положение. Но что толку в том! Гадина могла в любой миг разжать лапу, сбросить его на глинистую почву – тут никакой скафандр не спасет от удара. А могла и сдавить посильнее. Мало ли чего она могла! Иван с огромным трудом высвободил правую руку, вцепился ею в морщинистый палец, обхватывавший грудь. Палец был толщиной в хорошее бревно, совладать с ним не было никакой возможности. И Иван оставил свою затею. Лучше до поры до времени не трепыхаться, авось все обойдется!

Он поглядывал вниз, прикидывал, сколько метров до поверхности. Точно высчитать не удавалось, но высота была приличной – не меньше километра. Летела гадина довольно-таки быстро, несмотря на ранения и потерю крови.

Ивану становилось не по себе от этой живучести, несокрушимости. Он пока еще встретился лишь с двумя типами живых представителей этого мира. Но судя по ним, мир был изрядно жизнестоек. В нем нелегко придется землянину. Даже такому, как он, прошедшему курсы спецподготовок, закончившему Школу. Если вообще ему удастся, конечно, выжить в этом мире с самого начала. Он уже забыл о переходе, о пролете воронки, о раздраженно-нудных голосах, о «системах» и всем прочем – эти вещи отодвинулись на задний план, ушли в область воспоминаний. Еще бы, когда такая жуткая действительность навалилась почти с первых часов на этой паршивой гладенькой планетенке...

Впрочем планета оказалась не такой уж и гладкой. Чем дольше и дальше они летели, тем чаще стали попадаться сначала холмики, а потом и холмы, переходящие в горы, еще небольшие, и уступчатые скалы. Над одной из таких дракон-птеродактиль замер. И разжал лапу.

Иван упал в огромное черное гнездо, сложенное из каких-то кривых балок, металлической арматуры явно искусственного происхождения и вообще непонятных предметов. Еще на лету, преодолевая боль в руках и теле, он вырвал дезинтеграторы и выстрелил вниз. Что-то там запищало задергалось.

Иван лежал на клубке извивающихся змеенышей. Было их не меньше десяти. Каждый имел по две головы и был толщиной с годовалого теленка. Прожорливые змееныши тянули к нему свои беззубые и безразмерные, растягивающиеся пасти. Но им не удавалось совладать со скафандром и шлемом. Один, самый большой и толстый, вознамерился было заглотнуть Ивана целиком, но не получилось – то ли челюсть у него вышла из пазов черепа, то ли еще чего, но он вдруг заперхал, заквохтал обиженно и запрокинул одну свою головенку набок. Особо наглых Иван усмирял лучами дезинтеграторов. Вверх он не смотрел, не успевал.

Черная тень накрыла гнездо. Стало совсем темно. Иван мог бы включить индивидуальное освещение, но он опасался делать это – мало ли как прореагирует на неожиданную вспышку раненная гадина и ее мерзкие гаденыши. Наоборот, он старался затеряться меж них, слиться с ними. Он проскользнул в самый низ гнезда – в сырость и липкую жижу. Сверху на него давили, напирали, царапали ткань скафандра остренькими коготками – но повредить ее не могли, лишь доставляли общее беспокойство, нервировали.

Надо было найти какую-нибудь щель в гнезде. И Иван почти сразу нащупал ее, ведь все гнездо было выложено не очень-то плотно подогнанными длинными предметами, неопределимыми в темноте. Иван сунул руку в дыру. Но до противоположного края не дотянулся. Тогда он пнул ногой в поперечную балку – она поддалась. Он пнул еще раз, потом еще – балка съехала. Теперь Иван мог по пояс влезть в дыру. Он так и поступил. Но снова ему что-то преградило дорогу– ощупав преграду, он определил: она глухая и плотная. Свесился вниз насколько мог, но краев у преграды не было. Зато в самом центре торчал, почти упираясь ему в лицо, изогнутый штырь. Иван толкнул штырь на себя, тот не поддался. Он попробовал свернуть его влево, вправо – с тем же результатом. Иван уже подумал, не пора ли вылезать и начинать искать другой путь из гнезда. Но для пробы, на всякий случай он дернул штырь на себя. Тот еле слышно скрипнул. Тогда Иван дернул сильнее, вцепившись в штырь обеими руками... И произошло непонятное: глухая плотная преграда вдруг обрушилась вниз и одновременно куда-то в сторону. Иван повис на ней, мертвой хваткой вцепившись в штырь, а все, что было над ним – бревна; блоки, весь мусор и жижа, извивающиеся голодные гаденыши – все обрушилось вниз: лавиной, водопадом. Обрушилось с грохотом, писком, визгом, треском, скрипом, лязгом, хрипами... Его несколько раз ударило в спину чем-то твердым, что-то вцепилось в шлем, но тут же соскользнуло, жижа потекла по обзорным секторам шлема, концом балки больно ударило по руке. И все же Иван не выпустил штыря, он удержался.

Сразу стало светло, относительно светло – по сравнению с кромешным мраком. Наверное, весь этот шум и треск напугал дракона, и тот приподнялся над гнездом. Ивану некогда было выяснять причины. Ему надо было спасаться. Но как?!

Оскаленная зубастая пасть нависла над провалом. В тьму его заглянули зеленые бессмысленно-жестокие глаза. Ивана передернуло. Снова эта гадина смотрела на него в упор сверху. Придерживаясь одной рукой за штырь, он потянулся к дезинтегратору.

Но и дракон-птеродактиль не дремал. Он опускал свою неповрежденную голову все ниже, намерения его были ясны. Пена, перемешанная со слюной и кровью, пузырилась по краям пасти, зеленая гнусь свисала почти до Ивана, ноздри раздувались с бешенством и злобой – дракону явно не понравилось, что его гнездо провалилось в тар-тарары!

Огромные белые зубы клацнули в полуметре от Ивановой головы. Он саданул вверх из дезинтегратора – левый верхний ряд зубов гадины пожелтел, обтрескался от мощного залпа. Дракон взвыл – и этот леденящий сердце вой слился с доносящимся снизу грохотом: там все еще падали обломки гнезда, что то гремело, рвалось, стонало, а может, это уже эхо доносило отголоски свершившегося.

Дракон выдернул голову из провала. У Ивана появилась секунда, чтобы оглядеться. Он сразу включил встроенный прожектор. Луч высвечивал сырые и похоже проржавевшие стены округлого колодца. Стены были голыми. Дорога наверх и тем более была отрезана.

Пышущая яростью голова снова свесилась в провал, теперь клыки щелкнули трижды подряд, но Ивана не задели. Его лишь обдало волной смрадного дыхания да залило едкой противной слюной. Он снова надавил на спуск дезинтегратора – на этот раз дракон лишился глаза, тот вытек мгновенно, оставив пустую черную глазницу. Но голова не убралась. Зубищи клацнули над самым шлемом, в каких-то трех сантиметрах. Иван прямо в пасть выпустил последний заряд. Луч прожектора нащупал что-то похожее на скобу. И Иван, не раздумывая ни секунды, прыгнул, оттолкнувшись от стены к этой скобе. Он пролетел четыре метра в воздухе, ударился о ржавую поверхность, соскользнул... но успел зацепиться левой рукой. Ненужный дезинтегратор полетел вниз. Иван вздохнул облегченно, ему не хотелось попасть в отвратительную пасть гадины. Уж лучше что-то другое, только не это!

Но он рано обрадовался. Наверное, шея у дракона была безразмерная – жуткая голова опускалась все ниже. Глаз от ярости налился багряным, зеленая кровища текла ото всюду, черная глазница зияла пустотой. Иван еле увернулся от зубов. На второй раз они скрипнули по ткани скафандра возле самого локтя, на третий с легкостью – перекусили пополам дезинтегратор, который Иван выставил вверх. Теперь у него оставался один лишь лучемет. Но он был перекинут за спину, скреплен там ремнями – в такой обстановке достать его было невозможно. Изломанные и растрескавшиеся зубы сомкнулись на шлеме, что-то хрустнуло, отломилось. Иван подумал, что это конец. Но шлем выдержал.

Иван взглянул, вверх – пасть раззявилась для нового нападения. И он, зная, что на этот раз целиком окажется в поганой пасти, что ему не увернуться, выпустил скобу из руки, полетел вниз... Но падение было недолгим, уже через шесть или семь метров Иван ударился ногами обо что-то, подогнул их, сорвался, схватился руками. Это была точно такая же скоба как и наверху. Иван повис. Чудовищная изуродованная голова дракона-птеродактиля извергала сверху рев, вой, посвист, вниз летели ошметки пузырящейся желтой слюны, стекала по стенкам зеленая жижа. Чудовище бесновалось наверху, оно было разъярено и озлоблено до последней стадии озверения. Но оно не могло пролезть в слишком узкий для него лаз.

Иван включил прожектор, нащупал внизу – опять метрах в семи – еще одну скобу, спрыгнул. Спрыгнул более удачно, без ушибов. Теперь он мог не волноваться – дракон-птеродактиль был ему не страшен.

Он провисел минут двадцать, не обращая внимания на истошный рев, на гулкое эхо, на неудобную позу. Он отдыхал. Он умел отдыхать в самых сложных условиях – этому также учили в Школе. Надо было сосредоточиться и понять наконец-то, что же происходило?!

А происходило нечто непонятное и необъяснимое. Он попался в руки представителям очень развитой цивилизации, сейчас даже трудно было определить степень ее развития, но вне всякого сомнения опережавшей земную. С ним вытворяли непонятные вещи, с ним обращались как с низшим существом, потом вообще швырнули на какую-то планетенку и, похоже, оставили на произвол судьбы. Но как-то не вязалась сверхцивилизация с фантастически древним, полусказочным драконом, со всей этой галиматьей! Обычно такие твари вымирали задолго до того, как появлялся на белый свет субъект, способный нести в себе заряд разумности. Может, это был совсем другой мир, не имеющий отношения к сверхцивилизации?! Поди узнай! Иван не стал ломать голову. Все, что необходимо, выяснится по ходу дела. Во всяком случае, колодец этот обшит железом, имеет скобы и в своих боках внутренних, стало быть, он дело рук разумных существ.

Иван спрыгнул еще на пролет ниже, потом еще. Дыра со свисающей в нее головой дракона осталась далеко вверху.

Он приглушил свет прожектора, чтобы не слишком привлекать к себе внимания. Но от этого не стал менее заметным. Спустившись еще немного, он достал-таки из-за спины лучемет, чтоб всегда был под рукою, повесил его на сгиб руки. И заскользил вниз, почти не останавливаясь, но успевая притормаживать падение у каждой скобы.

Скользил он очень долго. Труба была просто бесконечной. И у Ивана начали появляться сомнения, правильно ли он поступает? надо ли стремиться туда, в самые недра этой негостеприимной планетки? а вдруг там окажется еще хуже, чем на поверхности?! Но ведь хода наверх не было. И Иван спускался вниз, той же самой дорогой, что и несчастные змееныши. Разница была лишь в том, что они проделали этот путь значительно быстрее и лежали сейчас на дне.

Но о чем бы ни думал Иван, мысли его постоянно возвращались к одному. Перед глазами стояла развороченная и обгорелая капсула. Там, внутри нее – практически вечный, неуничтоженный сейф. А внутри сейфа лежал в пластиконовой коробочке несерийный, но отлично работавший возвратник. Где теперь он? Где капсула? Иди, ищи их в Пространстве, где тебе вздумается – хоть по эту сторону воронки, хоть по другую! И все же Иван не мог смириться с мыслью, что путь назад отрезан, что он никогда не вернется к бледно-голубому, занавешенному белой дымкой облаков шару, что он не увидит больше ни России, ни золотых куполов, сияющих над ней. Если бы он хоть на миг смирился с этой подлой мыслишкой, он тут же разжал бы руки, и все кончилось бы самым лучшим образом – его бездушное тело осталось бы лежать среди истлевающих змеенышей, в груде балок и железок, прутьев, арматуры, обломков зубов дракона, камней, пыли, песка, спекшихся сгустков зеленой крови и прочего мусора. Он так и не достиг дна. Руки отказывались слушаться его, они перестали цепляться за прутья скоб. Надо было дать им передышку. Иван скользнул в последний раз. И почувствовал удар в пятки. Он стоял на крошечной, шириной не более двадцати сантиметров, площадочке. Пропасть внизу была бездонна – луч прожектора во всяком случае не мог дна нащупать, растворялся во мраке. Зато прямо перед Иваном в стене колодца была какая-то круглая зарешеченная дверца с маленькой задвижкой. Дверца явно куда-то вела.

Иван сдвинул задвижку, распахнул дверцу – за ней был ход, настолько узкий, что страшно было в него залезать. Но Иван решился. Он подтянул тело к краю дыры, заполз внутрь и, прижимая лучемет к боку, пополз вперед. Свет он выключил. Сейчас надо было быть предельно осторожным.

Несмотря на всю бдительность, развязка оказалась неожиданной – лаз кончился столь внезапно, что Ивану показалось, будто часть трубы под ним обломилась. И он полетел вниз, не успев ни за что уцепиться. Падение было недолгим – почти сразу же Иван упал на спину во что-то мягкое, пористое. Он потрогал это что-то руками, но определить ничего не смог. Было такое впечатление, что он сидит то ли на большой куче сена, то ли на толстом куске поролона. Иван качнулся, потом привстал, подпрыгнул... и тут же провалился сквозь эту мяготь.

Теперь он лежал на зеленой и сочной траве в каком-то очень большом освещенном помещении, а может, и вообще на открытом пространстве. Во всяком случае, он не видел потолка, стен, если не считать небольшого навесика, крепящегося к трем на вид бетонным столбам. Навес тянулся куда-то вдаль и пропадал за растениями, имеющими густую, разросшуюся листву... Иван смотрел вверх, но в навесе не было ни дыры, ни пролома, сквозь которые он мог вывалиться. Все было непонятно и туманно.

Он вышел из-под навеса, задрал голову – перекрытий и сводов не было. Но не было и ощущения прозрачности высокого неба, не было облаков, не было светила, не было ничего определенного, Ивану тут понравилось еще меньше, чем в Колодце. Он не любил больших и открытых пространств, особенно в чужих мирах. Такие пространства всегда таили в себе угрозу. И все-таки у него возникло смутное ощущение, что этот мир замкнут, что он просто не видит в сгущающейся пелене далеких стен и сводов. Впрочем, все это могло и казаться.

Иван подошел к ближайшему дереву. Потрогал рукой ствол. Он был гладкий, розоватый лоснящийся. Тоненькие веточки отходили во все стороны от ствола и терялись в густейшей листве, даже непонятно было, как они ее выдерживают. Меж деревьями росли уже знакомые лопухи, повыше, поостойчивее. И были они не серыми, а светло-зелеными, мясистыми, но не менее изгрызенными и обломанными по краям, чем их родственнички на поверхности. Иван огляделся – все деревья и все лопухи росли тут явно не сами по себе, они были расположены в строгом геометрическом порядке. Да, это был явно не лес, не подлесок, это был парк, а может быть, и сад.

Иван взял лучемет наизготовку – его перестали прельщать неожиданные встречи. Да и вообще надо было быть поосмотрительнее, ведь в любую минуту могли показаться те, кто аккуратненько рассаживал эти деревья. А он уже встречался с обитателями «системы», знает, что почем! Но в то же время Иван ощущал, нет, знал точно, что ему просто грех жаловаться, что он должен радоваться, ведь мог бы уже трижды или четырежды за последние сутки погибнуть, а пока что судьба к нему благосклонна и все идет не так уж и плохо, к чему Бога гневить!

Но самоуговоры не подействовали. Беспокойство прочно поселилось в его груди, не выгонишь, не вытравишь.

Он остановился под ближайшим деревцем, присел. И немного перекусил – трубки с пищей и жизнеобеспечивающим раствором выдвинулись из пазов, вплотную придвинулись к губам. Ему оставалось лишь прикладываться то к одной, то к другой. Пока сидел, дал возможность немного поработать анализатору. Тот показал, что воздух вполне терпимый, что вредных вирусов, бактерий и прочей опасной невидимой дряни нету, а значит, можно откинуть шлем. Но Иван не торопился разоблачаться. После небольшого обеда он проглотил подряд три стимулятора. Проверил еще раз лучемет. Хотел сбросить оставшиеся пулеметные ленты – зачем они ему теперь – но не решился оставлять следа.

Ничего, он еще выберется, найдет капсулу, пристегнет к руке возвратник! Все будет самым лучшим образом, только не надо терять присутствия духа. И надо быть готовым ко всему! Иван встал. Огляделся, хотя у него не было ощущения, что за ним следят, а просто по привычке.

Пройдя еще четыреста шагов, он наткнулся на какие-то подобия клумб с незатейливыми синенькими и фиолетовыми цветочками без лепестков, с цельными головками-бутонами. Чем дальше он продвигался, тем больше становилось таких клумб, тем ухоженнее были на них цветы, причудливее разнообразнее. С деревьев здесь свисали сферические желтые плоды, издалека похожие на лимоны, но значительно крупнее и более плоские.

Наконец Иван уткнулся в затейливый резной заборчик. Он долго его изучал, даже пытался отковырнуть кусочек и запихнуть его в анализатор. Но не удалось. Заборчик был чуть выше колена. Но тянулся он насколько хватало глаз, слева направо, бесконечной и извивающейся немного беленькой змейкой. Иван перешагнул через него. Пошел дальше. Теперь трава начинала расти прямо на глазах – если полкилометра позади она чуть касалась щиколоток, то теперь тянулась почти к коленям. Стволы деревьев потолстели. Цветы уже не умещались в клумбах, выпирали из них. Да это был самый настоящий сад.

Из-за стволов Иван видел не дальше, чем на двадцать метров. Но он не снижал темпа. Остановился лишь у небольшого, но очень чистенького, кристально прозрачного ручейка, пересекшего его путь. Попробовал влагу анализатором – оказалась самая обычная и вполне пригодная для питья вода. Иван полежал пять минут у ручейка, любуясь им, заглядывая в воду. Ему даже показалось на время, что он на Земле, больше того, на своей родине, что он лежит беспечно в редком лесочке, прислушивается к пенью птиц, принюхивается к запаху трав, а журчащая водичка течет себе мимо, течет завораживающе, маня. И так хорошо ему стало, что разомлел, раскис, захотелось быть добрым, ласковым, щедрым, захотелось обнять всех на свете, простить виноватых и самому повиниться, да пригласить сюда, к журчащему ручейку. Он размотал ленты, стащил их с себя и забросил далеко-далеко, даже не поглядев, куда именно. Потом скинул коробки с патронами. Пускай валяются – все одно его найдут, не скроешься! Стало легче, но не намного.

Иван снова присел у ручейка, откинулся на локти. Остаться бы тут, в этом садике, лишь бы не трогали и не досаждали! А остальное все образуется... Он откинул шлем, вдохнул полной грудью – воздух был свеж и чист, безопасен, зачем же тратить дыхательную смесь! Он зачерпнул пригоршней из ручья, поднес к губам, глотнул, а потом допил и остатки. Вода была холодной, вкусной, он давненько не пил такой водицы. Конечно лучше было бы пить ее не из руки, обтянутой пластиконовой перчаткой, ну да ничего – и так годилось. Иван опрокинулся на спину, забросил руки за голову, предварительно сдвинув в сторону шлем. Все было хорошо, все было почти как дома... но вот небо подкачало! Да и небо ли это было! Иван смотрел в белесую пелену и не ощущал за ней подлинной глубины, бездонности – было в нем такое ощущение, какое бывает под низкими тучами, закрывающими для взора высоту поднебесную. И все же здесь было значительно лучше, чем в Осевом или в воронке, здесь было не так пустынно и одиноко, как на поверхности. И никакой погони! Никакой слежки!

Иван расслабился. Закрыл глаза. И ему вдруг почудилось, что он слышит отдаленные женские голоса, совсем тихие, но нежные и приятные словно журчание этого маленького ручейка.

Он встрепенулся, привстал на коленях. Голоса ему явно не мерещились. Но разобрать слов он не мог. Да и какие слова тут, какие женские голоса?! Иван даже опешил. У них, если и есть женщины, думал он, так наверняка не слишком далеко ушедшие внешне и внутренне от тех «мужичков», с которыми он встречался. Нет, он не верил в то, что чужаки, будь они хоть трижды женского пола, могли обладать столь журчащими и приятными для слуха голосами.

Он пошел на голоса. Пошел, не забывая об осторожности, стараясь держаться за деревьями – благо, их здесь было значительно больше, да и рассажены они были близко одно от другого. Воздух был чист и прозрачен, слышимость, судя по всему, тоже была прекрасной. И все-таки Иван знал по опыту разговаривавшие недалеко!

Лучемет он держал в руке, упирая его прикладом в бок. В любое мгновение он мог защитить себя. Но было непохоже, что кто-то собирается напасть на него. По дороге Иван перемахнул еще через три заборчика – каждый последующий был выше предыдущего на ладонь, все резные, узорчатые, беленькие. Вот узоры были только не слишком богаты, пересекались простенькие геометрические фигурки, бежали прямые или слегка змеящиеся ложбинки, торчали вверх крохотные шарики-пупырышки... Иван и не глядел на них. Он весь был устремлен вперед.

Голоса становились явственней. Иван стал разбирать отдельные слова. И не поверил ушам своим. Он даже прижал к небу переговорник, отключив его на несколько секунд, чтобы убедиться. И убедился, что не ослушался – говорили на земных языках! Это было невообразимо. Но это было так.

Он замедлил шаг. И на всякий случай пригнулся. Шлем болтался за спиной на шарнирах – Иван не стал его надевать, не верилось в серьезную опасность. Теперь он слышал обрывки фраз.

– ...мне всегда было хорошо, – говорила невидимая женщина, обладавшая низким грудным голосом приятного бархатного тембра, – всегда и везде... и я не считаю, что эти уродцы хуже наших... – далее последовало такое соленое земное ругательство, что Иван остановился и энергично почесал себе переносицу, от неожиданности он чуть не расчихался. И все-таки эти голоса не могли быть слуховой галлюцинацией. Не могли и все!

– Ты просто дура! – отвечал голосок потоньше.

– Чего-о?!

– Что слышала! Держи в своей глупой башке свои дурацкие мыслишки, глядишь, и за умную примут!

Ивану стало не по себе. Лететь за миллион световых лет, к черту на рога, пересекать Пространство, нырять в гнусный и трижды проклятый коллапсар и выныривать посреди Иной Вселенной – и для чего, спрашивается, чтобы подслушивать бабьи склоки, чтобы быть свидетелем назревающего скандала?! Это было свыше его сил!

Но Иван тихонько пошел вперед, прячась за стволами, крадучись и ощущая себя не в своей тарелке, эдаким подслушивателем и подглядывателем ощущая. Правда, о подглядывании было еще рановато говорить.

– Мне вообще непонятно, зачем мы им сдались! На фига эта жирная ящерица нас тут охраняет и для кого?! Если это зоопарк, так должны быть посетители, которые глазеют. Если гарем, так... сама понимаешь, для чего в гареме держат. А тут?! – обладательница высокого голоса была возмущена, ей не хватало дыхания, слов, она все время сбивалась.

– Ничего, привыкнешь! – заверил низкий голос. – Тут все привыкают. А потом поймешь, для чего ты им нужна! Только те, кто понял это до конца, сюда почему-то больше не возвернулись, милочка моя, так-то!

– Да ладно вы! – вмешался третий голос, немного хрипловатый, но от этого не менее женственный, может даже и более, наполненный какой-то внутренней силой, энергией. – Ладно вам! Уймитесь. Все равно нас не спросят.

– Это точно, – согласилась обладательница грудного, низкого, – Марту увели, а я помню, она улыбалась, радовалась, шептала мне, вот дескать, три с половиной года маялась в этом садике, обрыдло все до невозможности – хоть куда! Ты, милочка, посидишь еще с месяцочек и тоже привыкнешь.

– Нет!

– Привыкнешь! Я поначалу головой билась обо все подряд, волосы рвала... Они, знаешь, чего сотворили?! Я бы не видала своими глазами, никогда бы не поверила, сказала бы бабьи враки!

Иван стоял совсем рядом. Его отделяло от женщин не больше десятка метров и резной заборчик. Но из-за густой листвы, стволов он так ничего толком и не видел. А приближаться опасался. Надо было привыкнуть немного, пооглядеться.

– Расскажи? – попросила хрипатая.

– Да чего там... Дело было так. Мы шли на трейлере в район Арктура, на базу! Эх, чтобы я еще хоть раз в жизни связалась с Космотрансом, с этой чертовой конторой, ну уж нет!

– Да ты не бойся, не свяжешься больше! – успокоила ее хрипатая.

– Чего-о?! Ты меня рано хоронить удумала, подруженька дорогая!

– Заткнитесь вы обе! – осекла ее обладательница высокого голоса. – Надоели! Начала травить, так трави!

После долгого сопенья и вздохов, тяжелых, громких, рассказ был продолжен. Иван приблизился еще на три шага. И теперь различал говоривших – это и впрямь были самые настоящие земные женщины. Выглядели они в этом саду очень беззащитно, по-домашнему, даже более того, они были почти обнаженными, лишь легкие полупрозрачные, повязки прикрывали их бедра – если полупрозрачные повязочки можно было только назвать прикрытием. Лиц и деталей Иван пока не видел – все терялось в листве, все ускользало. Но в горле у Ивана вдруг пересохло.

Рассказывала полная, смуглокожая женщина, выглядевшая значительно моложе, чем на то намекал ее грудной усталый голос.

– А чего говорить. Я в этих делах не слишком-то сильна, – продолжала она, – мне что – подай, прими, налей. Я в буфете подрабатывала. Я ни черта не поняла этих... – она снова выругалась довольно-таки крепко, – а они говорили чего-то про изгиб пространства, про какой-то провал... короче, мы вляпались в такое дерьмо, что и они не хрена разобраться не могли! Всех распихали по анабиокамерам, и меня тоже – говорят, спи, детка, и ни о чем не думай, пускай тебе твой женишок приснится в самой обольстительной позе... мужланы! Дурачье!

Светленькая и тоненькая, очень подвижная, все время меняющая положения своего тела, и оттого почти не видимая женщина, вставила:

– И когда ж это было?

– В семнадцатом! – последовал ответ.

– Что, в семнадцатом? Совсем свихнулась тут с жиру и безделья?! Тебе ж не восемьдесят!

– Заткнись! – оборвала ее грубо смуглокожая. – Это было в две тысячи семнадцатом году, у меня пока что башка кумекает!

Иван потрогал ладонью лоб. Тот был мокр. Он чуть не присвистнул, услыхав дату. Уж ежели он себя считал стариком, так кем же считать тогда эту симпатичную и высокогрудую толстушку, которой на вид больше тридцати ни за что не дашь.

– Сбрендила она, я давно это подозревала! – проговорила сипатая обладательница изумительной фигуры, от которой Иван не мог отвести глаз, явно обделяя в этом плане двух других женщин. – Точняк – сверзилась! Эти шкафы дольше трехсот лет никогда не держали режима, а сейчас – две тысячи четыреста семидесятый, я уж года считать не разучилась...

– Ну и считай! Только свои считай! – ехидно вставила смуглая.

Иван обратил внимание на то, что сиплая красавица, увешанная связками жемчужных бус непонятного происхождения, была его современницей. И это как-то приободрило. Если в такой ситуации можно было сохранять бодрость.

– Ну так вот, с вами и не доскажешь, – смуглая взяла что-то в щепоть с плоской тарелочки, пихнула в рот, пожевала. – Никто меня не спрашивал – говорят; полезай и помалкивай, потом спасибо скажешь! Втиснули в камеру. Я и отключилась сразу. И никакие женишки мне не снились, вранье все это! У меня и не было женишков! Два полюбовничка сбежали еще до рейса, а новым не обзавелась покуда. Короче, отключилась тра-та-та-та, – ругательства были отменными и многоступенчатыми. – А как прочухалась, не знаю. Только дверца вдруг открывается, и стоит вот такое чучело чешуйчатое, – она куда-то махнула рукой, но Иван не понял куда, зачем. – Я снова с копыт! В себя прихожу – рожа трехглазая, мурло брыластое – я в отключку! На третий раз удержалась, А они меня за собой, вдоль всего коридорчика по анабиоотсеку. И вытаскивают – одного за другим вытаскивают! Наших в трейлере было человек под сорок, много. Так они чего тра-та-тата! Они – бабу в сторонку, ко мне впритычку, а как мужика вытянут – хвать его когтищами от горла до... – смугляночка все называла своими именами, и Ивану становилось не по себе от этого физиологизма начала двадцать первого века. Но он слушал. – Так вот, комбинезончик вместе с кожей сантиметров на пять вглубь – хряк! А потом с двух сторон подняли, дернули, встряхнули – и вылетай родимый из собственной шкуры голышом!

– Фу, что за гадости ты говоришь! Слушать невозможно! – возмутилась стройненькая, тоненькая.

– Чего было, то и говорю! Я их, что ли, обдирала, ты чего на меня бочку катишь, стервозина?! Слушай и не возникай! Вот так вот всех и обошли! А нас-то волокут, мы идем... – страшно, наступить некуда – повсюду освежеванные дрыгаются, дергаются, какие и ползают, живые, не сразу вырубались. А эти твари прямо по ним когтищами, запросто, у них, видать, такое дело обычное, не привыкать. Меня еще раза три вырубало. Только у этих ящериц не забалуешь, сами знаете, только чего – коготь под задницу или еще куда, и аля-улю! только попрыгивай себе! По колено в кровище, меж тел ободранных... Ох, не приведи Господь! А потом за баб взялись, какие поплоше да постарше – головешку набок! Так-то вот. А тебе тут не нравится, видишь ли, цаца какая!

Иван подошел почти вплотную. Его отделяли от женщин три-четыре метра. Он выбрал очень удобную позицию – за свисающей с дерева ветвью, покрытой густейшей листвой. Он полностью был уверен, что его не заметят.

Женщины были ухожены и хороши, видно, их холили и лелеяли в этом садике. И какие бы оттенки не имела их кожа, кожа эта была гладкой, упругой, чистой, чуть поблескивающей, что говорило и об отменном питании, и о достатке витаминов, и, возможно, о массажах, душах и прочем, прочем. Блестящие пышные волосы – у одной иссиня-черные, у другой – белокурые, у третьей – русые с пепельным налетом, говорили о том же. Что же касалось их фигур, то у Ивана просто дух захватывало, он готов был стоять здесь до полного изнеможения и любоваться этими волнительными полными бедрами, стройными и сильными ногами, гибкими талиями, высокими и налитыми грудями, чуть покачивающимися при каждом движении. Он уже позабыл, где находится, позабыл про опасности и тревоги. Он был с ними, он ничего не видел кроме них. Чувство одиночества сразу пропало, исчезло, улетучилось. Он вглядывался в их живые ясные глаза, в открытые прекрасные лица, упивался их голосами, иногда и грубыми, резкими, но не менее влекущими от того. И он не обращал внимания на ожерелья из жемчуга. Да и откуда здесь мог взяться этот самый жемчуг! Он не видел алмазных нитей на их шеях, в волосах, не замечал тоненьких витых браслетиков, поблескивающих на запястьях и лодыжках. Ничего из всех этих и многих других украшений он просто не видел, точнее, видел, конечно же, но не в отдельности, не сами по себе они воспринимались им, а лишь как вполне естественное продолжение этих тел, рук, ног, как органичная часть кожи... Да, после всех передряг картина была отрадная.

И все-таки Иван сразу выделил одну – ту, что имела чуть охрипший голос и пепельно-русые волосы, ту, что вспомнила о семидесятом годе их столетия. Она была необыкновенна, она была сказочно хороша. И не той картиночной, журнальной смазливостью, что считается эталоном и нравится всем без исключения, а обаянием, женственностью, даже какой-то нескладностью, проглядывавшей в движениях, Иван внимательно слушал смуглянку, а смотрел на другую. И потому все у него мешалось в голове, все плыло перед глазами. Он даже не удивился, что не первым из землян оказался в этой самой непонятной «системе».

– И до вас тут сидели строптивые бабенки, – тянула свое смуглянка, – все возникали по каждому поводу-то им не то, это – не это! А толку, тра-тата-та! Повозникают, повозникают – и ломаются. А как созреют, видать, так и уводят! Вон, Марту же увели при вас, так?!

– Чего же тебя не трогают тогда, а? Ты ведь все сроки пересидела, в перестарках уже ходишь? – ехидно вопросила беленькая.

Смуглянка бросила в нее каким-то круглым желтым плодом, но промахнулась. Надула губки.

– Сама ты дура старая! – пробасила она после некоторой заминки. – Меня на десерт берегут! И они все втроем рассмеялись.

Иван тоже не смог сдержать улыбки, хотя в словах смугляночки был резон – она вполне годилась «на десерт».

– Во-о! Нет, вы только поглядите! – смуглянка снова махнула рукой, указывая на кого-то. – И эта жирная ящерица хохочет! Нет, я не выдержу этого!

Иван встрепенулся, он и не подозревал о присутствии здесь еще кого-то. Он сразу же опустился на траву, переполз к стволу соседнего деревца, всего на полтора метра. Осторожно встал. Высунул голову. И обомлел. И как он мог так опростоволоситься?? Еще бы немного – и он уткнулся носом в спину негуманоиду, точно такому же, как те, что встречали его возле коллапсара.

Негуманоид сидел спиной к Ивану, опираясь на беленький резной заборчик, забросив на него чешуйчатую длинную руку с морщинистыми пальцами, унизанными перстнями, кольцами. Он лениво шевелил пальцами, словно перебирая что-то невидимое, и отблески поигрывали на матово черных когтях. Был негуманоид спокоен и вял.

Лишь со второго взгляда Иван понял, что он немного отличался от тех бравых ребят, что разодрали его капсулу будто консервную банку. Те были крепкие, подтянутые несмотря на врожденную корявость. А этот растекся по сиденьицу жирной задницей, обтянутой сереньким комбинезоном. Бока у него свисали по обе стороны от ремня. Затылок был гол и шишкаст, лишь чешуйчатые темные пластины будто завесь шлема ложились на спину. Но и из-за них были видны обрюзгшие, висящие явно ниже подбородка щеки-бырла, усеянные бородавками и седыми толстыми волосками. Негуманоид был стар и мерзок. Судя по всему, его не интересовали женские прелести, да, наверное, и женщины как таковые его тоже совершенно не интересовали... И могли ли вообще эти «ящерицы» хоть как-то реагировать на земных женщин? Может, у них были свои понятия о привлекательности, красоте? Иван не стал ломать голову.

Он вдруг пожалел, что так бездарно использовал парализатор! Сейчас бы эта штуковина ох как пригодилась! Лезть в пояс за усыпителями одноразовыми не хотелось. Иван спрятался за ствол.

На какое-то мгновение толстяк обернулся, пошарил глазами в листве, зевнул с присвистом и сапом, отвернулся. Рожа его была на редкость противна: нос блямбой свисал ниже верхней губы, изо всех его четырех отверстий текло, глаза были не черны и бессмысленно-жестоки как у тех парней, а мутны, болезненны.

– Ишь ты, насторожился! – сказала смуглянка. – Услышал чего-то!

– Чучело – оно и есть чучело! – заключила бесповоротно беленькая. – Лан, ты чего загрустила?

Лана, русоволосая красавица, не ответила, она водила перед носом голубеньким цветочком, потом коснулась его губами, кончиком языка... и отбросила.

– Мерзость! Тут все мерзость! – проговорила она в сторону, ни к кому не обращаясь.

Она закинула руки за голову, и тяжелые шары грудей колыхнулись, спина прогнулась, талия стала еще тоньше... Не будь здесь этого гнусного вертухая-евнуха, Иван бы не удержался, подошел бы к женщинам, подошел бы к ней, необыкновенной и грустной Лане. Но не следовало забывать, что ты не у себя дома, не на Земле.

Она чуть изогнула шею, повернула голову... и они встретились взглядами. Ивана бросила в дрожь. Но он заметил, что и у нее резко расширились зрачки – она испугалась, оторопела от неожиданности. Но не вскрикнула.

– Ты чего это? – поинтересовалась светленькая.

– Ничего, – еле слышно произнесла Лана. Голос ее в эту минуту совершенно сел.

Иван приложил палец к губам. Она еле заметно кивнула в ответ.

– Точно, сбрендила, – заключила смуглянка, зевнула и улеглась на спину.

Иван, не сводя глаз с Ланы, на ощупь, расстегнул пояс, запустил руку внутрь скафандра. Ему пришлось лезть в набедренный карман, чтобы вытащить усыпитель. Он согнулся, но головы не опустил. Краешком глаза он следил за обрюзгшим охранником, Тот сидел в прежней безвольной позе, шевелил пальцами... Шарик усыпителя разорвался над его бабьим покатым плечом – розовенькое облачко тут же растворилось в воздухе. Иван не сомневался в успехе – ведь усыпитель одноразовый был проверенным средством, многоцелевым и многокомпонентным, в горошинке содержались сильнодействующие усыпители, в основном, газообразные, рассчитанные на самые разные живые организмы – не сработает один, другой, третий... десятый даст результат!

Евнух-вертухай сполз по сиденьицу наземь, почти бесшумно, словно мешок с мякиной. Только пластинчатая голова легонько стукнулась о край заборчика. И шумок этот не остался незамеченным.

– Чего это! – всполошилась смуглянка и вскочила на ноги. – Ой, глядите, девочки!

– Тихо ты! – прошипела русоволосая Лана.

– А чего?! – не поняла смуглянка. – Чего-о?!

Она вдруг увидала выпрыгнувшего из-за укрытия Ивана и заорала, заголосила с такой силой, будто была не живой и слабой земной женщиной, а по меньшей мере сиреной с бронехода.

Но Ивану было поздно отступать. Да и некуда! Он пнул безвольное тело жирного евнуха, заглянул в глаза – те были закачены, евнух явно не притворялся. На всякий случай Иван связал ему руки за спиной, ткнул носом в землю – пускай полежит.

– Вот это да-а! – на одном дыхании выдала беленькая. И свалилась без сознания.

Лана зажимала рот смуглянке, которая, видно, от неожиданности потеряла остатки ума. Но удерживать ее было нелегко.

– Вы откуда? – спросила Лана, тяжело дыша, отдувая прядь, лезшую в глаза.

– Оттуда, – ответил Иван невразумительно.

Но они поняли друг друга.

Смуглянка вырвалась и заорала пуще прежнего. В коротеньком перерыве между двумя воплями она вставила, обращаясь к русоволосой.

– Дура! Дурища! Ты чего – подыхать надумала из-за него?! Ну нет!!!

Иван, не обращая внимания на истеричку, подошел к Лане, взял за руку.

– Пойдем!