Дем Михайлов

ЛЕДЯНОЕ ПРОКЛЯТЬЕ

Вступление

Слышу голос из прекрасного далека, Голос утренний в серебряной росе, Слышу голос, и манящая дорога Кружит голову, как в детстве карусель. Ю. Энтин. Прекрасное далеко
Смерч из сияющего, ослепительно-белого света медленно поднимал меня вверх, и, раскинув руки в стороны, я полностью отдался его власти. Все мое существо наполнило чувство безмятежного покоя. Перед широко раскрытыми глазами переливался радужный поток из миллиона цветов и оттенков, через тело перекатывались ласковые теплые волны, нежно подталкивая меня все выше и выше.

На плечо опустилась чья-то мягкая рука. Лениво повернув голову, я взглянул в свое собственное лицо. Беспокойства от появления двойника я не ощутил. Значит, так и должно быть. Приложив правую руку к груди, двойник склонил голову в приветствии и улыбнулся, несколько смущенно и словно виновато. Еще раз сжал мое плечо дружеской хваткой и медленно растаял в окружающем нас свете без следа. Но я уже смотрел в другую сторону — наполовину скрытый клочьями светящегося тумана, ко мне направлялся широкоплечий незнакомец, закованный в доспехи и с огромным мечом за плечами. Остановившись в шаге от меня, он снял шлем и, сохраняя серьезное выражение лица, коротко поклонился. Выпрямившись, кивнул на прощание, и его и без того полускрытая туманом фигура начала истончаться и таять, словно кусок льда на солнце. И опять я воспринял это как само собой разумеющееся и кивнул в ответ. Оба гостя показались мне смутно знакомыми, словно я уже видел их прежде. Сознание лениво всколыхнулось в попытке вспомнить и опять впало в ленивую дрему.

Поддерживающий мое тело поток сгустился и подтолкнул меня вверх, туда, где сияние было особенно ярким и пылало, словно серебряное ласковое солнце. Меня поднесло вплотную, и я уже протянул руку, желая дотронуться до этого великолепия, но не успел. Движение резко остановилось, и я завис в шаге от сердца медленно вращающегося водоворота. В ушах загремел сильный, но не злой, а скорее безразличный голос:

— Его нет в списках.

Ощущение опоры исчезло, и я стремительно понесся вниз, с недоумением глядя на отдаляющееся все дальше сияние и переплетение радужных красок. Еще мгновение, и все скрыл густой серый туман, темнеющий с каждой секундой, пока не превратился в непроглядную тьму. Сознание медленно потухло, и я погрузился в холодное оцепенение…

Глава первая

ПРОБУЖДЕНИЕ

Прекрасное далеко, Не будь ко мне жестоко, Не будь ко мне жестоко, Жестоко не будь. Ю. Энтин. Прекрасное далеко
Сначала я услышал шум ветра. Пронзительные порывы со свистом проносились надо мной, пронзительно скрипели ветви деревьев, сгибаемые безудержным напором северного ветра.

Затем начали возвращаться остальные чувства — сквозь прикрытые веки пробился скупой луч света, спина ощутила, что лежит на чем-то жестком и ребристом, в ноздри проник густой запах дыма.

Медленно открыв веки, я обнаружил, что вижу серое зимнее небо и смотрю на него, словно со дна хрустального колодца. Еще несколько мгновению понадобились моему сонному мозгу, чтобы понять, что это вовсе не колодец, а достаточно тонкий слой льда, покрывающий мое лицо почти полностью. А судя по тому, что я не мог пошевелить конечностями, лед покрывал все мое тело. Но каких-либо неудобств я не ощущал, равно как и холода. Просто чувство некоторой скованности, словно я лежу под толстым тяжелым одеялом и могу откинуть его в любой момент. Досадная помеха, не более.

Но не это занимало сейчас мои мысли. Последним моим воспоминанием был момент смерти. Моей смерти. Каменный багровый саркофаг, неудержимо скользящий вниз по крутым ступеням, врезавшаяся мне в бедро цепь, увлекающая меня за собой, черная мертвая вода, неотвратимо смыкающаяся над головой, пузырящийся воздух, вырывающийся из моего распахнутого в беззвучном крике рта…

И еще какой-то белый светящийся туман, призрачные фигуры закованного в доспехи рыцаря и самого меня, с виноватой улыбкой на губах, чей-то грохочущий голос, звенящий в ушах, и стремительно падение в темноту…

Я умер и должен лежать на илистом дне, глубоко под водой! Рядышком с утопленным мною саркофагом, в котором покоится тело Тариса — древнего некроманта из императорского рода Ван Санти.

Но вместо посмертного покоя я отчетливо ощущаю свое тело, я могу думать, могу ощущать и видеть… видеть небо с плывущими по нему темными тучами.

«Кажется, дождь собирается… — мелькнула у меня в голове дурацкая мысль. — Может быть, я все же мертв, и это рай? Сейчас встану и сразу узрю райские кущи и прекрасных дев, что только и ждут моего пробуждения».

Но в глубине душе я на такой исход событий даже и не надеялся. Это с моим-то везением, да в райские кущи? Размечтался…

Поняв, что, праздно лежа на спине, многого не добьюсь, я напряг мышцы и постарался сесть. И мне это удалось. Под легкий звон разлетающихся осколков льда и непонятного хруста я поднял туловище вертикально и уперся руками в снег. Тряхнул головой, ощущая, как с волос и лица ссыпается мелкое ледяное крошево.

Первым, что я увидел, была каменная пирамида, вздымающаяся из воды передо мной. Кромка берега была в пяти шагах от моих ног, все еще скрытых под толстым слоем льда и слежавшегося снега. Мрачное ступенчатое строение было как на ладони. Жертвенный зиккурат Тариса. Это точно не рай. Скорее всего, я прямиком провалился в ад. Создатель, где же я так нагрешил-то?

Я с надеждой несколько раз моргнул, но картина в целом не изменилась, за исключением появившейся в поле зрения черной фигуры, частично заслонившей собой мрачное строение. Со столь знакомым скрипом доспехов фигура наклонилась и внимательно изучила мое лицо сквозь узкие смотровые щели изрядно исцарапанного шлема. Ниргал собственной персоной. Из нижних отверстий шлема вырвалось облачко горячего пара, на мгновение мне показалось, что в лицо плеснули крутым кипятком, и с рыком боли я отпрянул назад. Ниргал тотчас распрямился и приветственно ударил себя стальным кулаком в грудь. Две мощные руки обхватили меня сзади за плечи и одним рывком вздели на ноги. Инстинктивно оглянувшись, я, как и следовало ожидать, узрел еще две массивные фигуры. Вся троица ниргалов в сборе и, по своему обыкновению, безмолвно ждет моих приказов. Твою мать…

Солнце на секунду показалось из-за края тучи и пустило луч прямо мне в глаза. Прищурившись, я поднес ладонь к глазам, чтобы прикрыть их от солнца, и оторопело замер — моя рука просвечивала насквозь. Казалось, что она вылеплена из дымчатого хрусталя. Сквозь полупрозрачную кожу отчетливо просматривались линии вен и капилляров, виднелись более темные сухожилия и мышцы. В самой глубине руки отчетливо различались кости и суставы пальцев. Переведя застывший взгляд на другую руку, я убедился, что она выглядит точно так же. Неловко действуя прозрачными пальцами, я поспешно распахнул смерзшуюся, хрустящую куртку и с еще большим ужасом уставился на обнаженную грудь, небрежно перевязанную лентами заиндевевших бинтов, между которых виднелась матовая полупрозрачная кожа. Многочисленные раны бесследно исчезли, оставив после себя только едва различимые пятна более белой кожи. Различив между хрустальных ребер что-то, очень сильно напоминающее слепленное из белоснежного льда сердце, я поспешно запахнул куртку, зябко обхватил себя за плечи руками и отрешенным взглядом уставился в пустоту.

Создатель милостивый и всемогущий…

Я не человек. Я просто смерзшийся кусок снега. Оживший снеговик, небрежно слепленный деревенской ребятней ради забавы.

— Успокойся, Корис, — глухо пробормотал я. — Успокойся и держи себя в руках. Сначала надо разобраться, понять, что к чему… Ниргалы! Вот ты… — Я ткнул пальцем в первого попавшегося истукана. — Как я попал на берег? Как я выбрался из воды?

Воин поднял руку и указал на стоящего рядом собрата.

— Ты меня вытащил? — уточнил я, и ниргал изобразил полупоклон, подтверждая мое предположение.

— Сколько дней я был без сознания?

Ниргалы одновременно выставили перед собой ладони с четырьмя оттопыренными пальцами.

— Четыре дня? — на всякий случай уточнил я, боясь того, что с тем же успехом мог проваляться в своей ледяной кровати и четыре месяца. Или четыре года… вот славно-то будет.

Мои страхи оказались напрасны — ниргалы безмолвным ответом показали, что без сознания я оставался лишь четыре дня. Уже радует.

— Ладно, — кивнул я, глядя на укрытую попоной лошадь, пригревшуюся рядом с пылающим костром. К счастью, костер располагался от меня не менее чем в десяти шагах, и я не чувствовал его невыносимого жара. — Что-нибудь происходило за эти четыре дня? Необычное, странное, необъяснимое? Ну, например, что-то вроде злобно ругающегося мокрого скелета, вышедшего из озерных вод с торчащим кинжалом между ребер?

Ниргалы жестами показали, что за четверо суток ничего необычного не происходило. И попробуй угадай, что именно они принимают за необычное, а что считают рядовым случаем. Они столь же эмоциональны, как каменный утес. Проклятье. Эти односложные жесты начали меня утомлять. Почему, когда мне требуется неуемная говорливость Лени, рядом со мной оказываются абсолютно немые ниргалы?

Лени и Тикса… два верных друга, которых я отослал обратно к Подкове. Они все еще в пути и, возможно, даже не добрались до реки Асдоры. Сменных лошадей у них нет, поэтому сильно торопиться и загонять животных до полусмерти они не будут. В любом случае у них много дней форы, и мне не удастся их нагнать, тем более следовало учитывать пеших ниргалов и глубокий снег, в котором они будут вязнуть. И не только ниргалы будут двигаться на своих двоих — сильно сомневаюсь, что я смогу приблизиться к пыхающей жаром лошади ближе чем на три шага. Лед любит холод и гибнет от тепла.

Опять же, стоит ли мне идти следом за Лени и гномом?

Даже если я их догоню, что дальше? Я больше не человек, а очередной больной выверт Диких Земель и наполняющей их магии. Я вообще не представляю, почему я еще жив — если это можно назвать жизнью… хотя и не ощущаю своей близкой смерти, как это было меньше недели назад. Никаких болевых ощущений, раны закрылись, полная подвижность всех конечностей, ясное мышление. Ничто не свидетельствовало о скорой кончине.

За эту мысль я зацепился и развил ее дальше. Я не знаю, что со мной случилось. Возможно, это магия, возможно, странная болезнь, вызванная проникновением ледяных прутьев-щупалец в мое тело. Но ведь я могу постараться разобраться в этой загадке! Все, что требуется, — вернуться к ловушке и внимательно осмотреться. Может, и сумею что понять. Решено!

Вернусь по нашим следам до той злополучной лощины с ледяными деревьями. Этим же маршрутом должны были пойти и Тикса с Лени. После того как меня серьезно покалечило ледяными ветками, я двигался напрямик, и сейчас не составит труда вернуться тем же путем. Практически до самой реки. Затем мимо островного поселения, возглавляемого водным магом. Вот дальше начнутся трудности — мы изрядно петляли, отклонялись в сторону, чтобы изучить приметные места и проверить россыпи камней и склоны холмов на наличие железной руды или угля. Точный маршрут был указан на карте, которую я отдал Лени. Вместе со своей книгой заметок. Значит, после реки придется двигаться наугад, придерживаясь направления по звездам и памяти…

Приняв решение, я развернулся к ниргалам и распорядился:

— Собирайтесь. Выступаем через полчаса. На лошади поедет кто-либо из вас — я буду двигаться пешим.

Судя по тому, как меня ошпарило горячим дыханием ниргала, теплобоязнь дошла до предела. К лошади мне не подойти.

Ниргалы двинулись к костру, рядом с которым лежали седельные сумки, а я озадаченно уставился на аккуратный ряд продолговатых сугробов, расположенных чуть поодаль от берега. Слишком правильный и ровный ряд, чтобы быть творением природы. Заинтересовавшись, я направился к сугробам, заодно проверяя, насколько устойчиво держусь на ногах. Как выяснилось опытным путем, ноги держали меня более чем удовлетворительно и легко сгибались в коленях и щиколотках. И это странно: непереносимость тепла, холодное и почти прозрачное тело — все указывало на то, что я превратился в ледяную глыбу. Но ведь лед не гнется! Само словосочетание «гибкий лед» казалось бредом сумасшедшего. Но именно это определение намертво застряло у меня в голове, и я никак не мог переключиться на другие мысли.

Гибкий лед… где-то я уже слышал об этом или даже видел…

Добравшись до интересующих меня сугробов, я наклонился и ладонью смел нанесенный снег. И едва не отпрянул в сторону — замершими глазами на меня таращился мертвый шурд. Так…

Перейдя к следующему сугробу, я уже более решительно разметал снег в стороны и увидел еще одного гоблина. Этот красовался перерезанным горлом от уха до уха. Оглядевшись по сторонам, я убедился, что таких идущих ровным рядом холмиков никак не меньше двух десятков, может чуть больше.

Уже увиденные мною тела абсолютно целые — если не считать нанесенных оружием ран, никаких видимых следов разложения, нет отметок от звериных зубов. Погибли совсем недавно, и, несомненно, это работа ниргалов. Когда четыре дня назад я стоял на этом самом берегу и готовился к переправе к пирамиде Тариса, никаких трупов здесь не наблюдалось.

Хмыкнув, я ворчливо буркнул:

— За четыре дня ничего необычного не происходило. Ну да… всего-то пара десятков шурдов наведалась в гости. Мелочь какая, не стоит даже упоминания.

Пройдясь между снежных холмов, я небрежно раскопал еще пару сугробов и убедился, что в каждом скрывается мертвый шурд. Омерзительные, перекошенные судорогой рожи, плешивые головы с жалкими прядями уцелевших волос, гнилые зубы, искривленные руки и кривые шеи. Абсолютно обычные темные гоблины. Искореженные черной магией детища Тариса, пережившие своего создателя. Непонятно только одно — что они тут потеряли?

Человеческих поселений здесь нет — во всяком случае я твердо помнил, что на карте не было подобных отметок. Окрестности не располагают к охоте, озеро выглядит мертвым, и непохоже, чтобы в нем водилась рыба. Во всяком случае во время своего невольного погружения я никакой живности не заметил. Однако шурды все же решили навестить это место.

Пока я размышлял, мои руки машинально слепили снежок и перебрасывали его из ладони в ладонь. На очередном броске я не ощутил шлепка снежного кома о ладонь и с легким недоумением уставился вниз. Снежок бесследно исчез. Для верности оглядевшись по сторонам, я не смог обнаружить ни самого снежка, ни места его падения. Вокруг был нетронутый следами снег. Озадаченно почесав затылок, я огляделся еще раз и закончил с тем же результатом — снежок словно испарился. Решив, что он просто рассыпался в снежную пыль, я плюнул на эту глупую затею и вернулся мыслями к погибшим шурдам. Какого Темного они здесь потеряли?

Первым делом свистом подозвал одного из ниргалов — заодно подивившись необычно высокому и переливчатому звуку, вылетевшему из моего рта. Пока ниргал добирался до меня, я окончательно раскопал снег вокруг одного из шурдов и, небрежно слепив еще один снежок, возобновил броски — хотел проверить, насколько хорошо меня слушаются прозрачные ладони и пальцы. Будет весьма печально, если во время возможного боя я обнаружу, что не в состоянии удержать меч.

Подошедший ниргал, по своему обыкновению, застыл в двух шагах от меня, дожидаясь указаний. Ткнув пальцем в откопанного из-под снега шурда, я коротко спросил:

— Ваша работа?

Дождавшись утвердительного наклона, я задал следующий вопрос:

— Они все пришли одновременно? Все сразу?

Еще один согласный наклон.

— Когда это было?

Ниргал показал три пальца.

Три дня назад…

Спустя день после того, как я погрузился в беспамятство и оказался погребен в глубоком сугробе.

Я хотел было спросить, зачем именно сюда наведывались гоблины, но вовремя спохватился — в лучшем случае я бы дождался от ниргала лишь скупых жестов, ничего не объясняющих. Да и сомневаюсь, что ниргалы стали бы тратить время на то, чтобы понять цель шурдов. Мои охранники простые, как топор: увидел потенциального врага — мочи смело.

Но хоть какую-то информацию я все же получил — темные гоблины прибыли сюда одновременно. Прибыли одни, без сопровождения сгархов и пауков. Хотя…

— Гоблинов сопровождали сгархи? Огромные пепельно-серые или черные звери?

Ответ отрицательный…

— Костяные пауки?

Ниргал три раза ткнул пальцем в расположенные с краю ряда сугробы, до которых я еще не добрался. Значит, три паука все же было. Но, опять же, ничего не понятно.

Шурдов слишком много для обычного разведывательного патруля и слишком мало для полноценного боевого отряда. Сами по себе гоблины — вояки аховые, и без поддержки нежити и сгархов они — пустое место. А три паука — это несерьезно. Больше похоже на то, что слепленную из человеческих костей нежить взяли с собой на всякий случай — так отправляющие в лес грибники берут с собой пару дворовых собак. Тоже на всякий случай. Вроде опасности и нет, лес давно исхожен вдоль и поперек, но вдруг на пути попадется оголодавший волк…

Поняв, что больше не выужу из ниргала ничего полезного, я вернулся к изучению застывшего трупа и сразу же наткнулся на непонятное. На запястьях и щиколотках шурда были отчетливые следы от веревки, глубоко врезавшейся в тело. И, явно, шурд был связан еще при жизни, а после потери оной веревку сняли за ненадобностью. Из ран я обнаружил лишь странное отверстие на шее, больше всего похожее на след арбалетного болта.

Ничего не поняв, я вновь повернулся к ниргалу, ткнул пальцем в труп и спросил:

— Это вы его связали?

Закованный в металл воин со легким скрипом доспехов в очередной раз наклонился, отвечая утвердительно. А я еще больше запутался. Ниргалы не брали пленных — разве что по прямому приказу хозяина. Но ведь сам хозяин — то есть я — в это время мирно спал в сугробе и не мог отдавать приказы.

— А потом он вам надоел, и вы его пристрелили, да? — неуверенно предположил я, окончательно потеряв путеводную нить логики.

Ответив отрицательно, ниргал ткнул пальцем в мертвого шурда, достал из-за пояса металлическую трубку, жестом показал, как втыкает ее в шею гоблина, затем издал хлюпающий сосущий звук, хорошо мне знакомый — с таким вот неприятным хлюпаньем мои железные телохранители высасывали из фляг свою омерзительную серую кашу.

— А? — опешил я, обессилено плюхаясь в снег. — Вы что, сожрали его, что ли? Высосали кровь через трубку?

Ниргал согласно закивал, едва сгибая окутанную кольчугой и пластинами брони шею.

— А каша? — слабым голосом поинтересовался я.

Воин развел руками, показывая, что каша закончилась. Сорвал с пояса флягу и протянул мне вместе с трубкой. Поняв, что именно содержится во фляге, я сдавленно закашлялся и едва выдавил:

— Нет, спасибо — я пока сыт. Кровавыми коктейлями потом побалуюсь как-нибудь. Ну вы, блин, даете… вампиры доморощенные. Ты иди к остальным и готовьтесь к отбытию. Покушайте там чего-нибудь на дорожку…

Вернув флягу с трубкой на пояс, ниргал зашагал обратно к костру, а я ошеломленно встряхнул головой и вернулся к изучению обескровленного трупа. Вернее, к изучению его странного одеяния.

Обычное облачение гоблинов состояло только из перепоясывающего талию широкого кожаного пояса с многочисленными петлями и карманами. Зимой они одевались в шкуры, обматывая их вокруг ног и рук. Тело прикрывали меховые безрукавки. Серая мрачная одежда из крайне плохо выделанных звериных шкур без малейших претензий на красоту. Защищала бы от холода, и ладно будет.

Сейчас же можно было предположить, что шурды явно направлялись на праздничную ярмарку или свадьбу и по этому случаю оделись в самое лучшее из того, что смогли найти в своих сундуках. На шеях намотаны тонкие веревки, унизанные разноцветными камнями, разнообразными монетками и позеленевшими от старости медными побрякушками, меховые одежды оторочены по краям яркими птичьими перьями. Да и сама одежда отличалась удивительной чистотой — ни грязных пятен, ни прорех. Как есть праздничный костюм, что бережно хранится и одевается только в очень особых случаях.

Представив почти два десятка роскошно разодетых шурдов — по их меркам, конечно, — я окончательно уверился, что это была настоящая церемониальная процессия. И не требовалось долго ломать голову, чтобы понять, куда именно они направлялись. Достаточно было взглянуть на озеро, из чьих темных вод вздымалась мрачная пирамида — усыпальница Тариса.

Гоблины шли к своему создателю — может, просто помолиться, а может, в очередной раз попытаться открыть Ильсеру. Вероятней всего — получить от своего божества наставления и дальнейшие инструкции. Вот и ответ, откуда у темных шурдов такие внушительные познания в некромантии и боевой тактике. Отсюда и скелеты гоблинов, что я видел рядом с Ильсерой — кто-то из шурдов рискнул приблизиться слишком близко и мгновенно поплатился за это жизнью. Или осознанно пошел на смерть, дабы попытаться вызволить своего ненаглядного Повелителя из каменной усыпальницы, поставив на кон собственную жизнь. Ведь наверняка такие попытки были, до тех пор пока заключенный в Ильсере некромант не понял их полную бессмысленность.

Бросив последний взгляд на мертвое тело гоблина, я поднялся на ноги и, обращаясь к трупу, произнес:

— Вам еще повезло, что так легко отделались, — пришлось бы нырять, чтобы увидеться со своим божком, а водичка далеко не летняя.

Представив изумленные лица гоблинов, обнаружь они исчезновение драгоценного каменного саркофага, я насмешливо фыркнул и отвернулся от обескровленного трупа. Направился было к ожидающим меня ниргалам, когда осознал, что мои руки опять пусты — уже второй снежок бесследно испарился. И на этот раз я был точно уверен, что не мог выронить его — снежок был прочно зажат у меня в ладони. Медленно и тщательно осмотрев пустые ладони, я убедился, что глаза меня не обманывают. Снежка не было и в помине.

Сохраняя арктическое спокойствие, я нагнулся, зачерпнул две солидные пригоршни снега и принялся лепить сразу два снежка. Снег послушно сминался, сминался и… кончился. Мои ладони опять были пусты. Не осталось ни единой снежинки. И вот здесь меня озарило. Да так сильно, что я вновь плюхнулся в снег и слепо уставился в никуда.

Я вспомнил, где я уже видел «гибкий лед». И не только это…

…на моих глазах дрожащее марево колыхнулось, и оттуда показалось что-то, больше всего смахивающее на две когтистые лапы из мутного стекла. Лапы одновременно опустились в нанесенный у забора сугроб, зачерпнули по полной пригоршне снега и вновь исчезли в мареве…

…из состояния покоя тварь мгновенно перешла к действиям — одним быстрым движением она вытянула конечности вперед. На кончиках пальцев заискрились голубые вспышки, от которых исходило легкое потрескивание. Потрескивание перешло в гул, вспышки на пальцах слились в сплошную пляшущую дугу. Ладони твари ярко полыхнули пронзительно-синим светом, раздался тяжелый сдвоенный удар…

Встреченный нами в мертвом поселении Ван Ферсис ледяной голем! Парящая над землей тварь, словно вырезанная из цельного куска грязно-серого льда!

Вот где я видел подобное — оживший лед, когтистые прозрачные лапы, уминающие снег в ладонях и превращающие его в смертоносные ледяные стержни, с легкостью пробивающие кожаные доспехи и человеческое тело насквозь.

Но все же помимо сходства были и различия — хотя бы потому, что у меня все еще имелись ноги, которыми я прочно стоял на земле, тогда как убитая нами тварь парила в воздухе. Да и руки у меня выглядят именно руками, а не страшными когтистыми лапами. В общем, пока толком ничего не понятно, и это еще один повод, чтобы навестить ту самую лощинку с ледяными деревьями.

Вспомнив о еще одной особенности своего злосчастного тела, я суетливо развязал тесемки штанов и поспешно спустил их до колен. Благо холода я не чувствовал. Осмотреть левое бедро я не успел — из складок спущенных штанов вывалился темный игольчатый шар и беззвучно утонул в глубоком снеге.

Моя рука метнулась следом и практически сразу наткнулась на округлый предмет, утыканный мелкими острыми шипами. Сомкнув пальцы, я вытащил шар наружу и поднес к глазам. Магическая сфера. Матовый непрозрачный шар с множеством торчащих иголок. По одному из округлых боков сферы змеилась длинная трещина с разошедшимися в стороны краями. Вот так… Захлестнувшая мое бедро цепь от саркофага успела натворить дел, пока тащила меня по ведущим в воду крутым ступеням.

Переведя взгляд на обнаженное бедро, я увидел на бело-серой коже рубец с плотно сомкнутыми краями. Для верности ощупав ногу пальцами, я убедился, что нет даже намека на рану. Сплошная ледяная плоть, едва заметно прогибающаяся под моим нажимом. Пока я был без сознания, мой перестраивающийся организм сам избавился от чужеродной сферы, буквально вытолкнув ее наружу. Другого объяснения я не находил. А самое главное — сфера была мертва. Переключив восприятие на магический взор, я убедился в этом полностью. Ни малейшего всполоха энергии.

Оглядевшись по сторонам, я нашел взглядом небольшой радужный смерчик, радостно пляшущий рядом с поваленным стволом дерева, — хотел удостовериться, что вижу энергетические потоки и не лишился этого дара после того, как превратился в кусок льда. Поддерживающая наложенные на меня заклинания сфера опустела, и значит, печать Арзалиса разрушена. Из трех сосуществовавших в одном теле душ две должны были покинуть это пристанище. И судя по сну-воспоминанию, где я парил в сияющем тумане, они именно так и поступили, отправившись прямиком на суд Создателя или еще куда. А моя собственная душа по какой-то причине решила остаться в этом насквозь промороженном теле полновластным владельцем.

Покатав на ладони мертвый кусок стекла, я небрежным движением отбросил треснувший шар в сторону и подтянул штаны. Неспешно завязал тесемки, подхватил с земли пригоршню снега и, машинально комкая его в ладони, решительно зашагал к ниргалам, чувствуя, как мои ледяные губы расползаются в неудержимой улыбке. Первой улыбке за очень долгое время…

Я мог видеть магические потоки мироздания. А из этого следовал очень простой вывод — я живой. Пусть внешне я похож на восставшего из вечной мерзлоты мертвяка, но я все же был жив.

Мертвые не могут видеть магической энергии. Это привилегия живых.

Не останавливаясь ни на мгновение, я прошел мимо тройки ниргалов и молча зашагал дальше, задавая достаточно быстрый темп передвижения. Черное озеро осталось за спиной, и я ни разу не оглянулся на ступенчатую пирамиду.

Ни к чему.

Этот отрезок жизни остался в прошлом, а я всегда предпочитал смотреть в будущее.

Пусть оно выглядело мрачным и туманным, подобно покрытому гнилостными испарениями болоту… но все же это было будущее. А болото не может быть бесконечным. Во всяком случае я на это очень надеялся.

Отступление первое

— Отец Флатис, наш спор бессмыслен! И судя по необдуманным словам, тебя обуяла гордыня и спесь! Не тебе решать, как именно иерархи Церкви поступят с заблудшей душой лорда Ван Ферсис! Не тебе!

— Он должен быть казнен! На его руках — смерть сотен безвинных людей! Некромант! Вы представляете себе весь размах его деяний?! Представляете?! Иерархи слепы и глухи, если не могут осознать всю ту опасность, что несет это порождение Темного, пока остается в живых! Ему место не в темнице, а в очистительном костре! — Седовласый старик с пылающим взором почти кричал, стоя перед широким дубовым столом, за которым в ряд чинно восседали пятеро священников, облаченных в пышные церковные одеяния.

— Одумайтесь! Вы переходите границу дозволенного! Хула на святые столпы Церкви нашей! Ересь! Налагаю на тебя епитимью! Покаяние в подземной келье, за закрытой дверью, на воде и хлебе, доколе за думами и молитвами смиренными не раскаешься ты в грехах своих и словах хулительных! Братья-монахи! Препроводите отца Флатиса к месту его покаяния!

Два широкоплечих монаха ступили вперед и встали по обе стороны от худощавого священника.

— И не советую противиться решению совета! — добавил сидящий в центре священник, поправляя висящий на богато украшенном поясе золотой ключ. — Наказание могло быть гораздо строже, но Церковь всегда милостива к заблудшим душам! Покайся смиренно, и через месяц мы вновь соберемся здесь, чтобы услышать исповедь раскаявшегося в грехах своих!

Вскинув голову, отец Флатис обвел медленным взглядом священников из ордена Привратников, скорбно качнул седой головой, резко развернулся и широким шагом направился к дверям в сопровождении неотступно следующих за ним монахов.

* * *

Небольшая таверна на самой окраине пограничного городка была наполнена чадным дымом и запахом пригоревшего мяса. Десяток грубо сколоченных столов, тяжелые лавки, голые стены с потемневшей от времени штукатуркой и торчащими кое-где клочьями пакли — этим исчерпывалась обстановка сомнительного заведения. Несмотря на это и на более чем скудную и отвратную еду, таверна пустовала только в том случае, если получившие нахлобучку от начальства озлобленные стражники проводили внеочередной рейд по злачным местам и ночным улицам, вылавливая мелких воров, грабителей и шулеров. Вот тогда хозяин таверны мог смело закрывать двери и отправляться прямиком в постель — какая уж тут работа, когда львиная часть посетителей сидит за решеткой, а остальные прячутся по темным углам, боясь высунуть нос наружу. Чистое разоренье…

Но в этот вечер в таверне было не повернуться. За каждым столом сидело по десятку человек, а взопревшие кухонные девки сбились с ног, стараясь успеть ко всем сразу, да еще и не опрокинуть тяжелые подносы с мисками супа из потрохов и кружками с пивом и дешевым вином. Припозднившиеся на праздник жизни посетители вынуждены были стоять на ногах или искать свободный краешек лавки. Некоторые смельчаки решительно опускались на грязную солому, устилающую пол, и, подобрав под себя ноги, чтобы никто по ним не прошелся тяжелыми сапогами, умащивали тарелку с похлебкой прямо на колени.

Изредка изрядно охмелевшие и, следовательно, изрядно осмелевшие мужчины бросали неприязненные взгляды в дальний угол трактира, на уставленный тарелками и бутылками стол, за которым вольготно расположилось всего трое человек, неспешно отхлебывающих вино из начищенных медных кубков и отрезающих куски от запеченного целиком молочного поросенка. Если остальным приходилось тесниться по пять человек на одной лавке и по часу дожидаться заказа, то эти чужаки расположились с полным удобством, и им достаточно было небрежно щелкнуть пальцами, чтобы хозяин таверны Толстый Пит бросал все дела и галопом самолично мчался узнать пожелания необычных гостей. Самолично! Такого внимания от Толстого Пита не удостаивался даже начальник стражи, заглянувший на огонек!

Но даже самые отчаянные из собравшегося здесь сброда не отваживались выразить свое недовольство вслух. Уж очень странным был произошедший вчера случай с Морти Каторжником. Странным и страшным.

Изрядно принявший на грудь вина Морти воспылал праведным гневом к такой вопиющей несправедливости и с почти нечленораздельным воплем «Да я скорее себе глаза выколю и язык отсеку, чем буду смотреть на этих вонючих трефов и молчать! Мы здесь хозяева, нам и сидеть на лучшем месте у очага! Нам и пиво лакать из медных кубков!» выхватил солидных размеров нож и нетвердым шагом направился по направлению к чужакам. Это как раз таки было в обыкновение вещей и никого не удивило. Пьяная драка и поножовщина… подумаешь! В таверне у Пита такое каждый день случается, и поэтому все остальные посетители затаили дыхание, готовясь насладиться предстоящим зрелищем.

Шатающийся Морти беспрепятственно дошел до стола чужаков, оперся кулаком о столешницу и с угрожающей гримасой наклонился над сидящим по центру стариком. При этом сидящие по обе стороны от него здоровенные бугаи не выказали никакого беспокойства по поводу такого бесцеремонного обращения со своим спутником и продолжили со скукой ковыряться в своих тарелках.

Вот здесь-то и начались столь поразившие местных обывателей события. Невзрачный старик неспешно положил ладонь на плечо Морти и, заглянув тому в глаза, произнес несколько коротких слов. Кривой Морти внимательно выслушал, выпрямился, чеканя каждый шаг, промаршировал до двери и вышел во двор, не забыв аккуратно прикрыть за собой дверь. Старик же щелкнул пальцами и заказал у проворно подбежавшего хозяина еще один кувшин вина, словно уже забыв о произошедшем, как забываешь о досадной мелочи.

Пока посетители удивленно обсуждали случившееся — вернее, не случившееся, — со двора донеслись крики, а следом в заведение ворвался отлучившийся по нужде мужичонка и поведан просто немыслимое. Вышедший за дверь Морти ушел не дальше крыльца, где и принялся за работу, на глазах у опешившего мужика, справляющего нужду с нижней ступени. По его словам, Морти с идиотской улыбкой на лице, непрестанно хихикая, воткнул нож себе в глаз и, хорошенько провернув его там, повторил действие со второй глазницей. После чего высунул язык и, ухватив его пальцами другой руки, вытащил как можно дальше… и отрезал под самый корень, при этом едва ли не хрюкая от удовольствия!

В правоте трясущегося от ужаса мужчины удалось убедиться сразу — всего-то надо было выйти во двор, где разом ослепший и онемевший Морти пускал кровавые слюни и пританцовывал, странно кружась по освещенному яркой луной двору…

Именно по этой причине чужаков больше не трогали. Пусть себе сидят, а мы и потесниться можем, ежели что…

Когда дверь таверны распахнулась в очередной раз, вместе с клубами морозного воздуха внутрь ввалился широкоплечий мужчина в плаще поверх доспехов и торопливо зашагал к дальнему углу. Опустился рядом с седым стариком и, наклонившись поближе к его лицу, приглушенным голосом произнес:

— Все верно, господин. Лорд Ван Ферсис попал в руки церковников. Говорят, пока белоплащники пытались его взять живьем, он успел устроить настоящую бойню. Там деревушка небольшая неподалеку была — так она целиком вымерла. Из всей деревни один мальчонка и уцелел — его по каким-то делам в форт отправляли, там и заночевал. А поутру уже и возвращаться некуда было, враз круглым сиротой оказался. Теперь то место, где бой был, кирасиры и священники окружили, никого не впускают и не выпускают без досмотра. Повсюду конные патрули вояк и обязательно со священниками. Тоже без разбора останавливают и обыскивают каждого встречного. Сумки перетряхивают, одежду осматривают. Штаны и те спускать приказывают. Дымом из кадила окуривают, а кирасиры рук с оружия не убирают. Вопросы странные задают — не находил ли кто кинжал приметный, из кости выточенный, с камнем в рукояти. Аль еще чего похожего. Не пропал ли кто из близких, не видели ли чего непонятного.

Внимательно выслушав, старик растянул тонкие губы в хищной усмешке:

— Узнаю лорда, узнаю родимого.

— А что за кинжал-то такой, господин? — не удержавшись, спросил один из сидящих за столом.

— Кинжал? — задумчиво переспросил старик, сузив глаза. — Ты правда хочешь это знать? А?

— Н-нет, господин, не хочу! Простите скудоумного, с языка слетело.

— То-то! Собирай людей. Засиделись мы тут. Поутру выступаем.

— И еще, господин! Вы велели сообщать обо всех, кто пересекает Пограничную Стену и отправляется в Дикие Земли.

— И? Были такие?

— Да, господин. Только наоборот. Те, о ком сообщили наши люди, вышли из Диких Земель прямиком к поселению Стальной Кулак — это там, где коротышки строили еще одну крепость для Мезерана, да так и не достроили…

— Я знаю, где это! — раздраженно буркнул старик. — Что с теми людьми? Куда они отправились дальше?

— Вы не поверите! Задержались в поселении на несколько дней, а затем убрались обратно за Стену. Вроде как перед отъездом закупали все подряд. Оружие, продовольствие, сани, скот и птицу. На расспросы отвечали крайне неохотно, судя по всему — бывшие вояки. И еще — с ними гномы были.

— Плевать, кто там был! Пусть хоть сам Создатель в хвосте отряда плелся! Откуда они? Из какого поселения? Узнали?

— Нет, господин, — собеседник опустил глаза к столу. — Говорю же — вояки это бывшие. Выправка, поведение — словно волки лютые! За главного бородатый верзила, с топором приметным — гномьей работы, — так мой человек попытался было надавить на него, припугнуть малость, чтобы поразговорчивее сделать…

— Припугнул?

— Куда там! На следующий день и похоронили его — бугай тот топором разок махнул, и все! Головы как не бывало!

— А стража?! Стража куда глядела? Почему не повязала убийцу да в тюрьму не отволокла?

— Да пришли стражники! Как не прийти? Да толку-то? Стражник рта раскрыть не успел, ему навстречу священник вышел, красной лентой перед носом служивого махнул, пару слов сказал, те восвояси и убрались! Да так торопились, что едва алебарды из рук не роняли!

— Понятно… — протянул старик и поднялся на ноги. — Ладно, сейчас это неважно. Собирайте людей. Пора нам выйти из тени.

— Слушаюсь, господин Ситас! Позвольте узнать — куда направимся?

— К тому месту, где лорд Ван Ферсис задал святошам жару. Это далеко отсюда?

— Нет, господин! Самое большее — неделя пути!

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Ситас Ван Мерти. — Вот и хорошо.

* * *

Ярко освещенный многочисленными факелами проход оканчивался у широкого проема в стене, за которым царила почти полная темнота. Лишь по углам вырубленного в каменной толще помещения горело несколько жировых светильников, чей тусклый свет позволял различить расположенный у тыльной стены квадратный бассейн, до краев наполненный исходящей паром жидкостью. В спертом воздухе отчетливо чувствовался сильный запах тухлых яиц и что-то еще, не менее противное обонянию, но уже неопределимое.

Дряхлый трясущийся шурд остановился на пороге, упал на колени, прислонился лбом к горячему полу и неподвижно замер в этой позе, стараясь делать как можно мелкие вдохи и чувствуя, как в висках заколотились молоточки, предвещающие приход сильной головной боли. Так было всегда, когда он спускался сюда, в обиталище великого Нерожденного.

— Встань, Гукху, и подойди поближе, — тихий шелестящий голос донесся со стороны бассейна и заставил старого шурда содрогнуться: вот уже двадцать лет, как он удостоен чести служить великому шаману и повелителю, но все еще не привык к этому, казалось бы, бестелесному голосу…

Гукху выполнил приказ только наполовину — он не встал с колен, но, быстро перебирая конечностями, подполз ближе к парящему бассейну.

— О великий… вернулся отряд и принес вести… горестные вести, от которых сердце старого Гукху содрогнулось и едва не остановилось…

— Подожди. Моя мать проголодалась, Гукху, покорми ее, — велел все еще невидимый взору прислужника Нерожденный, и по колышущейся воде прошла отчетливая рябь. — Ты же знаешь, насколько сильно я люблю свою мать…

— Повинуюсь, о великий, — отозвался старый шурд и только сейчас с кряхтением разогнул искривленную спину и шагнул в сторону, где у самого края бассейна виднелась невысокая и узкая каменная лавка.

Перебивая вонь серных испарений, в ноздри Гукху ударил кислый запах застарелых нечистот, исходящий от истощенного и искореженного врожденными болезнями тела гоблинши, что безвольно вытянулась на лавке, запрокинув лицо к низкому потолку, откуда срывались капли влаги и обильно орошали ее обнаженное тело. Изредка по нему проходила длинная судорога, сопровождающаяся чмоканьем нервно смыкающихся беззубых десен и скрежетом полосующих камень неимоверно отросших и изогнувшихся когтей.

— Сперва причеши ее, — прошелестел Нерожденный. — Сегодня она хочет быть красивой.

Кивнув, Гукху шагнул к изголовью лавки и осторожно пригладил жидкие седые пряди, беспорядочно топорщащиеся на почти полностью плешивой голове. Губы дряхлой гоблинши изогнулись в жутком подобии довольной улыбки, но глаза остались закрытыми. Сняв крышку с неглубокой глиняной миски, прислужник зачерпнул горсть жидкой каши с редкими волокнами мяса и, приоткрыв рот древней старухи, занялся ее кормлением.

Мать Нерожденного ела неохотно, и пищу приходилось проталкивать почти насильно, с одновременным массированием горла, чтобы каша прошла дальше. Гукху хорошо знал, почему она не желала есть, — старая гоблинша давно хотела умереть. С того момента, как произвела на свет своего единственного сына, так никогда и не покинувшего ее утробу полностью. С того момента, когда магия сына взяла контроль над ее телом и заставила возлечь на жесткую каменную лавку у подземного источника с желтоватой горячей водой, откуда она больше так и не поднялась.

Не прерывая кормления, Гукху покосился на длинный змеевидный отросток, выходящий из чресл старой гоблинши и исчезающий в горячей воде бассейна. Полупрозрачный отросток мерно пульсировал, прогоняя по себе животворные соки, питающие Нерожденного. Мать и сын — они все еще связаны… неразрывно связаны до самой смерти.

— Довольно… она сыта.

— Да, великий, — согнулся в поклоне прислужник. — Я принес важную весть, повелитель.

— Я слушаю тебя, Гукху-прислужник.

— Отправленный к озеру Отца отряд выяснил, что случилось с отправленными на беседу с НИМ старейшинами. Они все мертвы и лежат в снегу на берегу, в ста шагах от усыпальницы Отца. Убиты все до единого. Но не это самое страшное известие, о великий… есть куда более горькая весть…

— Говори.

— Наш Творец, великий Отец… багровый саркофаг с его телом бесследно исчез… усыпальница пуста, повелитель.

— Исчез? Саркофаг Отца пропал из Пирамиды Над Темной Водой? Да?! Ну же! Отвечай!

— Да, повелитель, п-пропал бесследно, — запнулся съежившийся Гукху, с недоумением прислушивающийся к звенящей в голосе Нерожденного… радости…

По горячей воде прошла сильная рябь, раздался громкий плеск, и старый прислужник вздрогнул — на его руке сомкнулись склизкие черные пальцы, с каждой секундой сжимающиеся все сильнее, в темноте ярко зажглись два желтых фосфоресцирующих глаза. Лежащая на лавке старуха открыла беззубый рот и, содрогаясь в корчах, издала продолжительное шипение, по влажному камню скамьи едва слышно зажурчала струйка вонючей мочи.

— «Ключ» нашелся! — почти беззвучно прошептал Нерожденный, пуская пузыри. — «Ключ» нашелся и сумел преодолеть защитную магию… все так, как и предсказывал Отец… скоро грядет его освобождение, и тогда наступит наше время… время, когда Отец возглавит нас… — Неожиданно, возбужденный шепот перешел в пронзительный визг: — Но нет! Нет! Что-то не так!

Морщась от боли в руке, но не решаясь пошевельнуться, прислужник промолчал.

— «Ключ» должен был открыть саркофаг, открыть проклятую Ильсеру и освободить Отца Тариса… но этого не произошло! Гукху!

— Да, о великий, — проскулил старый шурд.

— Позвать ко мне старейшину Гихарра!

— Старейшину Гихарра, повелитель? Но о нем нет известий с тех пор, как он возглавил войско и ушел на штурм человеческого поселения к юго-востоку отсюда. К поселению, что защищено высокой каменной стеной… он еще не вернулся… но, несомненно, вскоре он падет перед вами ниц и объявит о еще одной сокрушительной победе, состоявшейся только по вашей воле…

— Замолкни! Тогда зови старейшину Туффисса! Сейчас! И того, кто возглавлял отряд разведчиков, обнаруживших пропажу саркофага.

— Слушаюсь, великий. Позвать старейшину Туффисса, — пробормотал Гукху, с облегчением чувствуя, как сжавшиеся на его руке мокрые пальцы ослабляют хватку. — Отряд разведчиков возглавлял младший военный вождь Дисса Беспалый. Он еще не вернулся. Вести доставили пять воинов, что он отослал сюда. А сам Дисса…

— Что? Где он? — прошипел Нерожденный, и на этот раз в его голосе слышалась нетерпеливая ярость.

Содрогнувшись всем тщедушным телом, старый Гукху едва слышно прошептал:

— Дисса отправился по следу святотатцев, чтобы жестоко покарать их и вернуть саркофаг Отца. Он поклялся, что ни один из осмелившихся нарушить священный покой Тариса Великого не останется в живых… Под его рукой шурды и несколько пауков, повелитель.

Нерожденный издал протяжный хрип, связанная с ним старая гоблинша задергалась всем своим костлявым телом, и Гукху едва успел удержать ее от падения с узкой лавки.

— Старейшину Туффисса сюда! — проревел Нерожденный, и прислужник увидел, как над парящей водой поднимается что-то темное и бесформенное с ярко пылающими глазами. — Немедленно! Беги, Гукху, беги, жалкий старик! Беги, пока я не освежевал тебя живьем и не сожрал твою душу! Беги!

И Гукху побежал — дряхлый шурд сломя голову несся по узкому подземному коридору, падая через каждые пять шагов, но вновь и вновь поднимая себя на дрожащие старческие ноги, а за его спиной все еще гремел голос великого шамана:

— Беги, Гукху, беги, старик! Бе-ги-и!

Глава вторая

ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

От чистого истока В прекрасное далеко, В прекрасное далеко Я начинаю путь. Ю. Энтин. Прекрасное далеко
Еще одной радостной новостью оказалось то, что я испытываю чувство голода. И это еще больше уверило меня, что в моем промороженном стужей теле теплится настоящая жизнь, а не одна лишь ее видимость.

За незаметно пролетевшие в пути восемь дней я принял пищу два раза. С хрустом разжеванный кусок вяленого мяса и пара пригоршней снега — ровно такое количество еды я съедал за один раз. После этого чувство голода затихало и медленно просыпалось дня через три, и то только потому, что я затрачивал силы на движение. Судя по моим ощущениям, находись я в покое, то испытал бы нужду в пище только дней через десять, если не больше.

Ниргалам пища требовалась гораздо чаще — как минимум два раза в день. Усугубляло проблему то, что они могут есть только жидкую пищу, свободно проходящую через трубку. В условиях похода нормальной еды не было, но немые воины оказались весьма неприхотливы и с удовольствием поглощали еще горячую кровь. Олени, волки, зайцы — им годилось все подряд. Но я очень сомневался, что столь однообразная диета может обеспечить им все потребности организмов, вынужденных таскать на себе тяжеленные доспехи и поддерживать заданный мною темп передвижения — останавливались мы только с наступлением ночной темноты и вновь продолжали путь, как только начинал брезжить тусклый зимний рассвет. Усталости и потребности во сне я почти не чувствовал. И надо сказать, что меня это несколько пугало.

Охотились ниргалы на ходу — если это надругательство над настоящим искусством выслеживания добычи можно назвать охотой. Стоило в поле зрения появиться неосторожному зверю, как в него тут же летел пущенный метким стрелком арбалетный болт. Если это был олень, то мы ненадолго задерживались, пока ниргалы поочередно припадали к воткнутой в шею благородного зверя трубке и высасывали кровь из еще живого животного. Если на выстрел напарывался тощий волк, то не требовалось даже сбавлять шага — легко подняв зверя на руки, один из ниргалов насыщался на ходу. Когда последняя капля крови покидала тело животного, мертвую тушу просто отбрасывали в сторону на поживу воронью.

Уверен, что со стороны подобная картина была более чем омерзительной, но я уже свыкся. Все же источником пищи служили обычные животные, а не разумные существа. Единственное, о чем я сожалел, — у нас не было злаков и прочей растительной пищи, чтобы ниргалы могли приготовить обычную кашу. Не было даже котелка, чтобы сварить бульон, — он остался в седельных сумках рыжего Лени. Чем дольше ниргалы питались только кровью, тем больше я боялся, что у них будет заворот кишок или еще какая гадость приключится. Но пока других вариантов не было, и мы молча шли вперед, шаг за шагом преодолевая заснеженные просторы Диких Земель.

Единственная имеющаяся у нас лошадь шла в поводу за замыкающим отряд ниргалом и, кажется, была более чем счастлива этим положением вещей. Еще бы. На ее многострадальной спине больше никто не сидел, шла она по уже утоптанной ниргалами и мною снежной колее, относительно легко переставляя копыта. Овес в сумках практически закончился, и каждый вечер я выбирал для ночлега ровные пологие места и заставлял ниргалов расчищать снег до тех пор, пока не показывались бурые стебли пожухлой травы. К такому подножному корму лошадь относилась с явным неодобрением, но все же понемногу щипала самые аппетитно выглядящие стебли. Оно и понятно — голод не тетка.

Длинные переходы и вынужденное молчание ввиду отсутствия собеседников предоставили мне прорву времени, чтобы погрузиться в свои мысли, неспешно обдумать события прошлого и постараться отвлечься от тяжелых дум о моем поселении. Несмотря на тот грустный факт, что я практически перестал быть человеком из крови и плоти, я все еще считал себя ответственным за судьбу моих людей и поселения.

Как они там?

Живы ли еще?

Добрался ли Рикар с отрядом до Пограничной Стены и смог ли вернуться обратно со столь необходимыми для нашего выживания припасами?

Удался ли мой план с распространением слухов о лорде Ван Ферсис, отреагировали ли на них Церковь и власти? Или все пошло прахом, и Повелитель уже в Диких Землях, на подступах к моему поселению?

Только вопросы и никаких ответов. Я мог лишь строить догадки и всей своей промерзшей душой надеяться на лучшее.

Из разряда приятных сюрпризов оказался и тот факт, что я был столь же спокоен, как и мои спутники ниргалы. Злость, ярость и горькие стенания ушли в прошлое. Я вновь ощущал себя как единое целое, не боялся завтрашнего дня и не посматривал ежеминутно на бедро, где некогда сидела медленно угасающая магическая сфера. Жить сразу стало проще. Особенно же меня радовал тот факт, что даже если мое «я» умрет или покинет эту оболочку, то умрет и тело, а не перейдет под контроль другой души. Сожаления к ушедшим в никуда Защитнику и настоящему барону Ван Исер я не испытывал. Листер Защитник прожил доблестную жизнь и умер больше двух столетий назад, а к барону Ван Исер… к истинному барону у меня не было ни малейших симпатий. Наворотил столько дел, а расхлебывать приходится ни в чем не повинным людям и мне. Сколько уже славных воинов погибло в бессмысленных схватках с шурдами и нежитью? Сколько еще погибнет?

Нет, жалеть безвременно почившего Кориса Ван Исер я не собирался. Но и не возлагал вину за случившееся только на него. В Дикие Земли мы попали благодаря «помощи» лорда Ван Ферсис, сумевшего изменить приговор с казни на изгнание. И руководствовался при этом далеко не милосердием и человеколюбием. Попади я из тюрьмы прямиком на эшафот — и моим людям не пришлось бы отправляться в Дикие Земли.

А если говорить уж совсем точно — непутевому дуэлянту и распутнику барону по-быстрому оттяпали бы его неразумную голову к чертям, и тогда связанные с ним нерушимой Клятвой Крови люди не испытали бы всех «прелестей» Диких Земель, ну а я бы и вовсе здесь не появился!

Хотя нет… тут я ошибаюсь — проклятый Повелитель все одно выдернул бы мою душу неизвестно откуда, но вселил бы ее в тело Квинтеса Ван Лорка. Ведь это ему была предназначена роль Ильсертариота, «живого ключа» к древней гробнице Тариса Некроманта. Но такой исход все лучше, чем оказаться в качестве ответственного за жизни стольких людей и при этом толком не понимать, что делать и как жить дальше.

Я — словно капитан стремительно тонущего судна, что судорожно вцепился в почти не поддающийся усилиям штурвал и пытается спасти тонущий корабль от неминуемой гибели. Вот только капитан видит лишь водную гладь, но не замечает острых рифов прямо по курсу… да и не знает он, в какой стороне находится спасительный берег. Правит наугад и, возможно, идет по все сужающемуся кругу.

Изредка я выпадал из своих тяжелых мыслей и оглядывал округу, дабы убедиться, что мы не сбились с пути. Удостоверившись, что двигаемся в правильном направлении, я вновь погружался в раздумья, то и дело сетуя на отсутствие своей книги с заметками. Дернул же меня Темный отдать книгу Рыжему Лени! Но кто ж знал? Я был полностью уверен, что иду на смерть и возвращаться обратно не придется…

Помимо мыслей, связанных с поселением, я все чаще обращал внимание на свое тело. Возможно, меня обманывают изменившиеся глаза, но с каждым прошедшим днем я становился прозрачней — в буквальном смысле этого слова. Как и в самом начале этой болезни — еще до того, как я поднялся к вершине зиккурата, — все начиналось с конечностей и медленно распространялось по всему телу. На второй день пути сквозь кожу пальцев больше не проглядывали кости и жилы — только однородная мутная масса льда, светлеющая с каждым часом, пока не стала прозрачной почти полностью. Теперь я мог разглядывать окружающий пейзаж прямо сквозь ладонь, правда, все было несколько искривлено и размыто, словно я смотрю через линзу неправильной формы или сосульку. Не остановившись на достигнутом успехе, прозрачность поползла дальше, к запястьям и выше. Слава Создателю, пальцы продолжали меня слушаться идеально, поэтому я смотрел на распространение новой стадии болезни без особой опаски и со смирением аскета. Все одно помешать этому процессу я никак не мог. Пришлось удовольствоваться ролью заинтересованного наблюдателя и молиться, чтобы не произошло ничего непоправимого. Особенно с мозгами и глазами.

Сам не знаю, почему, но за глаза я переживал особенно сильно. Мне почему-то казалось, что если они станут полностью прозрачными, то я ослепну. Ну и насчет мозгов тоже были определенные сомнения — как-то сомнительно, чтобы прозрачный кусок льда мог сравниться в сообразительности с обычными человеческими мозгами. И буду тогда слоняться по Диким Землям в виде слепого, тупого и прозрачного зомби… примерно до наступления весны, когда жаркие лучи весеннего солнца превратят меня в лужицу талой воды и тем самым раз и навсегда оборвут мои страдания.

Не знаю, что бы я еще себе напредставлял, но спустя день пути мы наконец добрались до столь памятной мне лощины. До места, где я перестал быть человеком. До места, изменившего мою жизнь.

Остановившись на гребне склона, я опустился на колено, ухватил ладонью солидную пригоршню снега и начал задумчиво его сминать, не отрывая внимательного взгляда от дна лощины. Все так же, как и тогда, — неглубокий овраг с пологими заснеженными склонами, тихое и спокойное местечко, словно специально предусмотренное для привала усталых путников, стремящихся укрыться от пронзительных порывов зимнего ветра и не выдавать свое присутствие светом костра. Да… именно этими соображениями я и руководствовался в прошлый раз, когда направил отряд аккурат в ловушку. Наивный идиот…

Вот только сейчас уже не было деревьев с их ледяными ветвями, больше похожими на щупальца неведомого чудовища. Ниргалы хорошо поработали своими мечами, срубив стволы под самый корень и порубив их на мелкие части. Тогда я только радовался такому исходу, но сейчас это казалось слишком поспешным решением.

Хотя…

С верхнего края склона я легко заметил на дне лощины снежный холмик, расположенный аккурат на том самом месте, где раньше торчали похожие на плакучие ивы деревья. Проваливаясь по колено в снежный наст, я начал спускаться, не сводя глаз с подозрительного сугроба, который, несомненно, скрывал в своих недрах что-то интересное. Двойка ниргалов шла следом, продвигаясь по уже проложенной мною глубокой борозде. Еще один воин остался наверху, удерживая в поводу лошадь и бдительно посматривая по сторонам.

У подножия склона снега оказалось по грудь, но меня это не смутило. С недавних пор я очень сильно полюбил снег и лед и сейчас получал несказанное удовольствие, окунаясь в снежное одеяло почти с головой, пробиваясь через податливую сыпучую массу всем телом и прислушиваясь к тонкому звону разламываемой ледяной корочки наста. Случись мне пробираться через столь толстый снежный покров раньше — до болезни, — то уже через десяток шагов я бы натужно сопел и жадно хватал ртом воздух в тщетной попытке отдышаться. То ли дело сейчас — ровное, едва заметное дыхание, никакой усталости и неприятного ощущения холода.

— Если что — мечами махать не вздумайте, пока я не прикажу! — не оборачиваясь, предупредил я дышащих мне в спину ниргалов.

Предупреждение оказалось излишним. Когда я осторожно разгреб ладонями верхушку снежного холма, в мою сторону вяло потянулся тонкий, почти прозрачный прутик — многократно уменьшенная копия смертельно опасного щупальца, с легкостью пробивающего кожаные доспехи и человеческую плоть. Дотянувшись до моей руки, ледяной побег обвился вокруг большого пальца и на этом остановился, не проявляя агрессии. Из снега показалось еще несколько тонких, но длинных щупалец, и, вытянувшись вверх, они едва заметно задрожали, не обращая на мое присутствие ни малейшего внимания.

— Интересно… — заинтриговано хмыкнул я, слегка повернул голову и велел одному из ниргалов: — Шаг вперед.

Охранник незамедлительно повиновался. Сделав широкий шаг, воин поравнялся со мной. Ситуация в корне изменилась. Только что мирно покачивающиеся ледяные побеги метнулись в сторону ниргала и бессильно затрепетали в двух локтях от его заиндевевшего шлема, не в силах дотянуться.

— Хорошо, отступи назад, — приказал я, смотря на обвившийся вокруг моей руки мутно-серый побег уже совсем другими глазами.

Щупальца хоть и не выросли до прежних размеров, но агрессивность сохранили в полной мере. Ко всем, кроме меня. Ко мне ледяные отростки проявили необычное равнодушие и даже дружелюбие.

Задумчиво взлохматив отчетливо зазвеневшую шевелюру, я сделал глубокий вздох и переключил свое восприятие на магический взор. И увидел, что по ухватившему мой палец ледяному побегу бегут ярко-синие искры энергии. Причем поток сверкающих искр направлен в мою сторону. Щупальце не вытягивало из меня энергию, а наоборот — деловито закачивало ее в мое тело, словно стараясь закончить уже начатое, но не завершенное дело. Секунду поколебавшись, я осторожно вытащил палец из цепкой хватки, поднялся на ноги и отступил за пределы досягаемости полупрозрачных побегов-щупалец.

Несмотря на то что ниргалы вырубили все деревья под корень, им удалось восстановиться. И судя по темпу роста — если это слово можно применить в этом случае, — через недельку-другую здесь вновь появятся высокие и стройные деревца, ожидающие следующую жертву. И это хорошо. Просто великолепно. Ниргалам не удалось уничтожить ловушку окончательно, и у меня появился шанс разобраться со своим крайне непростым недугом и, возможно, понять, что мне делать дальше.

И я знал, где следует искать часть головоломки.

— Ниргалы. Начинайте разгребать снег вокруг этих веток до самой земли. Побеги не трогать, но и не подставлять уязвимые места под их удары — смотровые щели и прорехи в броне. Повторяю — мечами не махать! Если случится что-то неладное — отступить без боя.

Убедившись, что мои приказы поняты, я развернулся и зашагал вверх по склону, направляясь к единственной нашей лошади, везущей на себе мои более чем скудные пожитки. Два меча — двуручный и обычный с лезвием в два локтя длиной, продырявленные как сито кожаные доспехи, пояс с пустой флягой и давно затупившийся нож. Нож-то мне и требовался — в качестве инструмента для копания. Поморщившись из-за исходящего от разгоряченной дорогой лошади тепла, я быстро сорвал притороченную к седлу сумку и поспешил отступить подальше. Наспех подхватив с земли две пригоршни снега, я приложил его к лицу, унимая уколы боли.

План был прост: если ледяная ловушка так спокойно перенесла атаку неуязвимых ниргалов, значит, основная ее часть находится под землей. Эта же догадка объясняет, как вообще ледяным деревьям удается переносить жаркое лето. Если я прав, то ледяные стволы вырастают только с приходом морозов и появлением обильного снега. Как только наступает теплая пора, заматеревшие за зиму ледяные щупальца исчезают, превращаясь в лужицы талой воды. А пока неизвестная мне и основная часть ловушки, ее «сердце», скрывается в земле. И не погибает с наступлением жары либо потому, что находится очень глубоко под землей, либо это самое «сердце» сделано не изо льда и тепло никак не может повредить ему.

Что бы там ни скрывалось под слоем мерзлой почвы, это явно не обычные корни. В общем, я решил докопаться до истины во всех смыслах этого слова. Если уж вновь выросшие ледяные побеги не проявляют по отношению ко мне агрессивности, то следует воспользоваться удобным случаем…



Промерзшая за зиму земля поддавалась плохо, но когда я наконец пробил самый твердый слой, дело пошло веселей. Копал я в гордом одиночестве — стоило ниргалам подойти слишком близко, и щупальца начинали беспорядочно стегать во все стороны. Хотя удары не могли причинить закованным в сталь воинам вреда, я отозвал их и принялся за дело сам. В отличие от ниргалов, я был без брони, и мне вовсе не улыбалось потерять глаз от случайного удара. Да и не стоило рисковать — несмотря на прочную броню, у ниргалов все же были уязвимые места.

Воины отнеслись к отставке от работы философски и занялись обустройством лагеря шагах в двадцати от меня. Еще один ниргал прихватил арбалет и отправился на охоту. А я упорно долбил окаменевшую землю острием ножа и выгребал мерзлые комья из постепенно углубляющейся ямы.

Успокоившиеся ледяные щупальца склонились вниз и словно заключили меня в объятья, опутавшись вокруг шеи, плеч и торса. Проникнуть под кожу они не пытались — просто прижались к моему телу и застыли в неподвижности. Магическим взором я отчетливо видел, как по десятку щупалец пробегают искристые синие вспышки, выходящие из недр земли и бесследно исчезающие в моем теле. Неудобств от столь странного соседства я не ощущал и, перестав обращать на них внимание, продолжил раскопки. Благо после того как я углубился на локоть вглубь, земля стала гораздо мягче и податливее. Еще через несколько минут лезвие ножа наткнулось на скрытое землей препятствие и с отчетливым звоном отлетело в сторону, едва не перерубив несколько ледяных щупалец. Убрав нож, я сгреб оставшийся грунт в сторону и с недоумением уставился на открывшееся зрелище.

Меньше всего я ожидал наткнуться на что-либо подобное — из земли и непонятных обрывков, сильно напоминающих сгнившую кожу, частично выступал огромный, самое малое в два моих кулака, драгоценный камень. Или, скорее, абсолютно прозрачный и искусно ограненный кристалл горного хрусталя, в самой сердцевине которого мерно пульсировало ярко-синее слепящее пламя, видимое только в магическом зрении. Из остроконечной верхушки выходил толстый белесый отросток, разветвляющийся на более тонкие побеги, сильно смахивающие на промерзлые древесные корни — такие же узловатые, с бахромой из тонюсеньких и хрупких отростков.

Всего таких корней было шесть, и разбегались они в разные стороны — аккурат в те самые места, где когда-то росли безобидные на вид деревья. Привстав, я огляделся по сторонам и окончательно убедился в своей правоте. По всему выходило, что кристалл и центральное ледяное дерево находились, словно в центре паутины. Являлись сердцем ловушки. Об этом же свидетельствовал и тот факт, что из всех уничтоженных ниргалами деревьев лишь центральный ствол вновь начал расти, тогда как остальные не подавали признаков жизни.

Подведя свои полупрозрачные ладони под бока кристалла, я осторожно обхватил его и потянул вверх, безжалостно обрывая уходящие в землю боковые отростки. Растущие из ограненной вершины кристалла щупальца никак не отреагировали на столь бесцеремонное обращение и продолжали ласково обвивать мои плечи и шею. А вот ниргалы явственно занервничали — особенно когда пара щупалец лениво обернулось вокруг моего горла — и шагнули вперед. Рыкнув на излишне ретивых охранников, я выпрямился во весь рост и, приблизив сияющий камень к глазам, внимательно осмотрел в надежде наткнуться на разгадку или хотя бы смутный намек на нее. Но увы…

Все, что мне удалось понять — этот кристалл прошел через руки, несомненно, искусного мастера, придавшего ему правильную форму и красивую огранку. И это было мое единственное достижение. Я отчетливо видел клубящуюся в сердце кристалла магическую энергию, но и только. Понять ее сути я не мог.

Все мои вопросы остались без ответов.

Для чего именно предназначен огромный кристалл? Уж явно не для банального умерщвления всех подряд. Как он оказался здесь? Что за странная ледяная болезнь приключилась со мной?

Более того — возникло еще больше вопросов. Например, почему энергия заключена в ограненном куске горного хрусталя, а не в обычной магической сфере, как с шипами, так и без оных? Щупальца продолжают проявлять агрессию по отношению к ниргалам, но полностью изменили свое отношение ко мне, и это, опять же, вызывает еще больше вопросов. Признали за своего? С чего бы это хищнику проникаться дружбой к недоеденной добыче?

Вздохнув, я осторожно опустил кристалл на холмик выкопанной земли и вновь полез в яму. Зачерпнул пару горстей непонятных обрывков и начал их внимательно разглядывать. Моя первоначальная догадка подтвердилась — это были остатки некогда плотной и хорошо выделанной кожи, к настоящему моменту практически сгнившей. С досадой отбросив бесполезный хлам в сторону, я вновь погрузил пальцы в землю и зачерпнул следующую горсть. На этот раз, мне повезло несколько больше — среди комьев земли и мелких камней я обнаружил нечто, сильно напоминающее разрозненные кусочки пергамента, и на некоторых из них виднелись едва различимые слова.

Воспрянув духом, я не без труда скинул куртку — обвивающие меня щупальца не слишком охотно сдвигались в сторону, — расстелил ее прямо на снегу, разложил на ней выбранные из грязи кусочки пергамента и продолжил раскопки. И вот ведь что странно — бережно взрыхляя землю и кончиками пальцев выбирая из нее кажущиеся мне важными предметы, я чувствовал себя так, словно занимался давно известным мне делом. Знал, как подкопать землю вокруг истончившегося обрывка пергамента и как извлечь его неповрежденным, знал, как отличить кусок кожи от гнилого древесного листа… И опять же, я не имел ни малейшего понятия, откуда у меня такие навыки. Сомневаюсь, что старший барон Ван Исер заставлял сына ковыряться в древних руинах и могильных склепах, а значит, эти умения принадлежат неизвестно кому, но уж точно не Корису Ван Исер…

Стоп! А с чего я решил, что именно в руинах и склепах? Почему не в обычном огороде, а в старых развалинах и на кладбищах? Почему именно там?

Ответа я не получил. В голове звенела пустота, но, несмотря на этот печальный факт, я воспрял духом — головной боли не было и в помине! Ни единого болезненного намека на подступающие волны чудовищной боли, что незамедлительно накатывали, стоило мне попытаться вспомнить хоть что-либо из своего прошлого. Но это было ДО того, как наложенная на меня печать Арзалиса распалась. До того, как я утонул… хотя, тонул ли я? Слышал ли я тот странный безразличный голос и не менее странную фразу: «Его нет в списках»? Быть может, я просто потерял на время сознание от недостатка воздуха (ну да, на целых четыре дня!), и все это мне привиделось — светящийся туман, рыцарь в иссеченных доспехах, смущенно улыбающийся двойник… не знаю… Но факт остается фактом — надежно ограждающая меня от воспоминаний головная боль бесследно исчезла!

Пока я размышлял, руки продолжали делать свое дело. Вскоре на расстеленной куртке оказалась более чем любопытная коллекция самых разномастных предметов — это помимо уже виденных мною клочков пергамента и кожи. В первую очередь в глаза бросалась горсть монет — преобладали серебряные и медные, но среди них проглядывали и солидные золотые кругляши, потемневшие от времени. Парочку таких монет я старательно оттер от покрывающей их грязи и узрел отчеканенное изображение некой особы мужского рода, по нижнему краю монеты змеилась поясняющая надпись: «Великий Император Мезеран Ван Санти». Хмыкнув, я небрежно бросил монеты обратно на ткань и с усердием принялся ворошить остальные находки. Небольшой нож с проржавевшим лезвием, слегка погнутый серебряный кубок для вина, горстка синих стеклянных шариков со сквозными дырками — бывшие четки или ожерелье, белоснежное перышко магического стило, золотой диск с искусной гравировкой и надписью на непонятном мне языке. Про остатки пергамента и бумаги не стоило и упоминать — их было не счесть. Судя по всему, некогда это были книги или личные записи. Или и то и другое.

Да уж… чего-чего, но вот такого клада я обнаружить никак не ожидал. Мысленно прикинув общий объем найденных вещей, я пришел к простому выводу — некогда все эти предметы лежали в немаленькой кожаной сумке, давненько сгнившей от долгого нахождения в сырой земле. Эти распадающиеся в руках кожаные обрывки — все, что осталось от сумки. Большая часть лежащих в ней вещей тоже не выдержала испытания временем и сгнила до основания.

«И что же получается? — задал я вопрос и сам же на него ответил: — Одно из двух. Либо сумку закопали, чтобы когда-либо за ней вернуться, но что-то не срослось. Либо… либо это личные вещи погибшего человека, и следовательно…»

— …и следовательно, сумку положили в могилу вместе с телом владельца, — уже вслух закончил я, переводя взгляд на вырытую мною яму. — А что… вполне может быть. Ежели хоронили в спешке, то и могила могла быть неглубокой…

* * *

Уронив грязные ладони на колени, я сидел на краю изрядно увеличившейся ямы и крайне задумчиво созерцал ее содержимое.

Лежавший навзничь скелет определенно принадлежал мужчине — если судить по размерам, кои были не просто большими, а невероятно огромными для человека. А это был человек — тщательно очищенный мною от комьев грязи череп, несомненно, был человеческим. Хорошо сохранившиеся зубы без малейших признаков клыков, форма глазниц, особенности нижней челюсти — все говорило об этом. Человек исполинских размеров, приблизительно головы на две выше, чем здоровяк Рикар. Руки аккуратно скрещены на груди, словно мертвецу стало зябко и он обхватил себя за плечи. Положение головы, вытянутые ноги, ровно положенное тело — все говорило о том, что незнакомца похоронили. Пусть в совсем неглубокой могиле, но все же похоронили. Если предположить, что исполина хоронили в спешке, то все становится на свои места — не было времени провести положенный обряд сожжения, не было времени копать по-настоящему глубокую могилу. Возможно, неизвестные могильщики собирались вернуться сюда позже и закончить похоронный обряд, но что-то не срослось, и друзья погибшего так здесь больше и не появились.

Почему я решил, что исполин погиб и был погребен друзьями?

Если начать со смерти, то об этом наглядно свидетельствовала дыра в правом виске — совсем рядом с глазницей. Судя по узкой форме отверстия, исполина убило что-то небольшое, но с крайне убойной силой — например, арбалетный болт с бронебойным наконечником, выпущенный из мощного арбалета. Или другое что — вариантов множество, в горячке боя случается всякое. Но исход столь страшного ранения может быть только одним — с такой дырой в голове не живут. Гарантированная смерть. Если только рядом окажется опытный и сильный Исцеляющий, да и то не факт.

О том, что в качестве могильщиков выступали друзья или близкие, лучше всяких слов говорило золото. И не только монеты из сгнившего кошелька — хотя и там была немаленькая сумма, — грудь скелета и шея были практически скрыты под хаотичным переплетением золотых и серебряных вещиц. Как минимум пятнадцать, а то и больше золотых цепочек обвивали шею мертвеца и бесформенной массой спадали на грудь. На каждой из цепочек висели непонятные украшения или, скорее, амулеты — выточенные из камня фигурки животных, золотой кругляш, изображающий солнце с множеством лучей, заключенные в серебряную оправу изумруды и алмазы, остатки сгнивших кожаных мешочков, из которых сыпалась какая-то труха, огромный изогнутый клык, принадлежащий неизвестному мне зверю. Более чем странная коллекция.

Пока я занимался черным делом грабителя могил, солнце уже успело опуститься до самой кромки заснеженных древесных крон, одинокий луч пробился через ветви и на несколько мгновений ярко осветил разворошенную могилу. В его свете, я успел заметить тонкую серебряную ниточку, тянущуюся от шеи ко рту черепа и скрывающуюся внутри.

Заинтересовавшись, я осторожно присел над телом, стараясь не сдвигать останки, и двумя пальцами оттянул нижнюю челюсть, открывая мертвецу рот. Цепочка. Еще одна серебряная цепочка, только почему-то оказавшаяся во рту. Подцепив кончиком пальца тонкую серебряную нить, я потянул ее на себя. Что-то тихо звякнуло об оскаленные зубы, и на свет появился еще один причудливый амулет. Разочарованно хмыкнув, я подхватил амулет на ладонь и поднес к глазам.

Да, амулет. Причем весьма искусной работы — серебряный цветок с листьями, покрытыми мельчайшими изумрудами, тонким изящным стеблем и чашечкой цветка с широко раскрытыми ярко-синими лепестками… и я такой цветок уже где-то видел. Причем в живом виде. И даже знаю его название — благодаря отцу Флатису и его юному помощнику Стефию, которые охапками собирали такие цветы по округе, сушили, толкли в ступках и потом сжигали в специальных жаровнях, окуривая все подряд резким пахучим дымком…

И это растение называется… точно! Цветок Раймены! Святой символ Церкви Создателя!

Легкий шорох отвлек меня от разглядывания амулета. Бросив взгляд вниз, я как раз успел увидеть, как костяная длань скелета смыкается на моей щиколотке, а в глазницах черепа загораются тусклые багровые огоньки. Испугаться я не успел.

Используя мою ногу как опору, скелет начал подниматься под звенящий звук многочисленных амулетов и раскрывать рот в злобном оскале, но дальше этого дело не пошло. Сразу несколько ледяных щупалец метнулось вперед и с силой впились в горящие глазницы черепа. По щупальцам пробежало несколько ярких искр, раздался тихий, практически беззвучный хрустальный перезвон, и костяные пальцы безвольно разжались, освобождая мою ногу. Скелет вновь опустился в могилу, где лежал сотни лет. Еще до того как он вытянулся на мерзлой земле, грозный свет в его глазницах погас, а череп начал покрываться белоснежным пухом инея. Все заняло не больше трех секунд. Миг, и я вновь свободен. Быстрая работа. Настолько быстрая, что находящиеся неподалеку ниргалы не успели ничего заметить — скелет не поднимался над краем могилы, а я не успел поднять шум. Ледяные щупальца лениво выползли из внутренностей черепа, так же неспешно обвили мою шею и спину, где и застыли в неподвижности.

— Э-э… — выдавил я из себя что-то нечленораздельное, бросая взгляд на опутавшие меня ледяные отростки, на ограненный кусок горного хрусталя, на спокойные фигуры ниргалов и на неподвижно лежащий под моими ногами скелет.

Что-то неправильное, то, чего раньше не было, привлекло мое внимание, и я вновь сфокусировал взгляд на кристалле. В самой сердцевине камня бушевало магическое пламя, но к ярко-синему сиянию примешались темно-багровые завихрения — такого же цвета, как угасшее мерцание в глазницах исполинского скелета. Кружась, подобно дыму, багровые струйки постепенно теряли насыщенность света и медленно растворялись в общей синеве. Еще несколько секунд, и в кристалле запульсировало чистое синее пламя, без посторонних примесей.

Еще несколько минут я смотрел на прозрачный камень, но ничего нового не произошло. Обвивающие меня щупальца едва шевелились, изредка по ним пробегала очередная искра и с легким покалыванием растворялась в моей коже.

— Понял, — кивнул я. — Концерта по заявкам не будет. Ну-ну… охраннички бледные… вот только с чего бы это вы так рьяно бросились меня защищать?

Почесав в затылке — с неудовольствием заметив, что теперь мой излюбленный жест сопровождается отчетливым звоном ледяных волос, — я сокрушенно вздохнул, заглянув в черные провалы глазниц, и несколько виновато произнес:

— Ты уж извини, брат, что потревожил твой покой. А что поделать? Сам видишь, какие дела творятся рядом с твоей могилкой.

Как и следовало ожидать, скелет мне не ответил. Ничуть не смутившись, я продолжил:

— Одного не пойму. Чего ты восстал-то? Кто тебя поднял? Неужто правду бают, что ежели покой мертвых потревожить, то они восстанут, чтобы покарать осмелившихся… Да нет! Чушь какая! — не выдержав, я рассмеялся. — Да-а-а, Корис, совсем дела плохи — с костями да камнями разговаривать начал…

Отсмеявшись, я поднялся на ноги, повернул голову к ниргалам и крикнул:

— Готовьте сушняк для погребального костра! Только подальше, подальше отсюда — вон у того края ложбины.

Двое ниргалов тотчас развернулись, с треском проломили кустарник и скрылись среди деревьев. Вскоре оттуда послышался влажный хруст отсыревшего за зиму дерева.

Удовлетворенно кивнув, я вновь вернулся к изучению могилы, не обращая внимания на продырявленный череп. А вот ухватившая меня за ногу костлявая длань — ею я очень даже заинтересовался. В краткий миг, когда скелет «ожил» и начал вздыматься, я успел заметить яркий блеск на одной из костяных фаланг пальцев, очень похожий на сверкнувшее…