Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Йозеф Гелинек

10-я симфония

Благодарности Этот роман не вышел бы в свет без мудрых советов Кончиты — в юридической области, Хосе Игнасио — в творческой, а также Альберто и Ракели — в деле издания книги. Всем им моя глубокая благодарность. Й. Гелинек
Plaudite, amid, comedia finita est.[1] Людвиг ван Бетховен на смертном одре (1827)
Музыка есть бессознательное упражнение души в арифметике. Готфрид Лейбниц
От автора

Споры о том, завершил ли Бетховен Десятую симфонию, ведутся по сей день. Имеются документальные свидетельства, что после оглушительного успеха Девятой он собирался сочинить очередную, Десятую. В сохранившейся до наших дней переписке музыканта содержатся намеки на Десятую симфонию, и, кажется, в течение какого-то отрезка времени «боннский глухой» намеревался сделать Девятую симфонию целиком инструментальной, «Оду к радости» — самостоятельной кантатой, Десятую же завершить другим вокальным произведением.

Реконструированная на основе черновиков, оставленных композитором, первая часть симфонии также не литературная выдумка: сегодня ее можно приобрести на диске.

Испанская школа верховой езды была основана в Вене в XVI веке. Она располагается в одном из крыльев дворца Хофбург, возведенном в 1729–1735 годах архитектором позднего барокко Йозефом Эмануэлем Фишером фон Эрлахом.

Достоверно известно и то, что за свои критические высказывания в адрес режима и самого императора Бетховен находился под надзором тайной полиции Меттерниха.

Глава 1

Альмерия, лето 1980 года



Белый «мерседес-бенц» 450 SL уже десять минут стоял во втором ряду справа, в нескольких метрах от главного офиса Банка Андалусии в Мохакаре. Тихо урчал мотор, за рулем сидела белокурая женщина в темных очках и легком льняном, слегка просвечивающем платье без рукавов. Из-за сходства с голливудской звездой ей приходилось заверять местных жителей, пытавшихся взять у нее автограф, что она не только не Джейн Фонда — и не Фара Фосетт, с которой ее тоже путали, — но и вообще не имеет никакого отношения к «седьмому искусству». Особенно привлекательной ее делали стройная лебединая шея в вырезе элегантного воздушного платья и поистине кошачья грация. Женщина коротала время, слушая «Пять четвертей», легендарную композицию квартета Дейва Брубека, в которой альт-саксофонист Пол Дезмонд так изящно исполняет легкую переливчатую мелодию, что слушателю кажется, будто ему подают нечто вроде звукового мартини.

Из-за невыносимого зноя прохожие, поравнявшись с «мерседесом», предпочитали укрыться в тени единственного навеса, отчасти чтобы перевести дух, а отчасти чтобы неспешно и долго созерцать из полутени восхитительную пару: роскошную блондинку и внушительный автомобиль.

Женщина смотрела перед собой, барабаня пальцами по рулю в ритм музыке, не обращая внимания на удушающую альмерийскую жару, из-за которой некоторые из укрывшихся под навесом тяжело дышали, высунув язык, как возбужденные псы. Только раз она позволила себе бросить обеспокоенный взгляд на банк, откуда уже давно должен был выйти ее спутник. Наконец, после еще пяти минут томительного ожидания, двери распахнулись и появился высокий красивый мужчина, по виду англичанин, в светлых брюках и пиджаке и с такой белой и нежной кожей, что в некоторых местах она покраснела, несмотря на дорогой защитный крем, которым он обычно пользовался. Выйдя на слепящий солнечный свет, мужчина сморщился, невольно продемонстрировав безукоризненные зубы. Его гримаса, одновременно комичная и зловещая, напоминала ухмылку скелета. Прикрыв глаза от солнца, он наконец разглядел блондинку в машине с откидным верхом и, чтобы привлечь ее внимание, свистнул и сделал жест, который мог означать одно: «подожди».

Женщина в машине приглушила музыку, чтобы исполнявший соло ударник квартета, Джо Морелло, не мешал разговору, и, высунувшись в окно, спросила:

— Что случилось?

Мужчина сложил руки рупором и, перекрывая уличный шум, крикнул:

— Дай мне еще пять минут!

Перспектива нового томительного ожидания вполне могла бы вывести блондинку из себя — она и так довольно долго прождала под палящим солнцем, — однако на глазах публики она чарующе улыбнулась своему спутнику, вынула ключи из зажигания и вышла из машины.

На мгновение ее точеные ноги обрисовались под полупрозрачной льняной тканью, и восхищенно наблюдавший за ней из-под навеса юноша непроизвольно сглотнул. Мужчина в пиджаке бросился к машине, чтобы не дать женщине преодолеть разделявшее их расстояние, и, поравнявшись со своей спутницей, прошептал ей на ухо несколько слов, которых никто из местных жителей, не покидавших своего наблюдательного пункта, не разобрал.

Из дверей банка, словно капитан подводной лодки, поднявшийся на мостик, внезапно появился низенький усатый банковский служащий в рубашке с длинными рукавами и взмокшими подмышками и с подозрением стал наблюдать за парочкой. Женщина из «мерседеса» легким кивком дала понять своему кавалеру, что за ними наблюдают, мужчина в пиджаке мгновенно повернулся и с натянутой улыбкой помахал коротышке.

— Это кассир. Я попросил его поторопиться, сказал, что меня ждет жена.

— Жена? Но мы…

— Знаю, знаю. Но тогда возникла бы уйма вопросов, — прервал ее мужчина, цедя слова сквозь зубы, чтобы удержать на лице деланую улыбку «на публику».

— Но что случилось? — спросила она.

— Банкомат. Он проглотил мою кредитку. Этот человек говорит, что если я немного подожду, он сможет ее достать.

— Но как ты мог оставить карточку в банкомате? Как это вышло?

Несколько мгновений мужчина хранил молчание, пытаясь на ходу придумать объяснение, но, ничего не сочинив, предпочел сказать правду:

— Я набрал неверный код. Три раза.

— Три раза? — женщина расхохоталась, и люди, сгрудившиеся под навесом, невольно улыбнулись. — Тебе надо подумать, не стоит ли хранить код где-нибудь в уголке бумажника. С тех пор как мы познакомились, это случается уже во второй раз. А мы с тобой вместе не так уж давно.

— Я записал его на бумажке, но, кажется, оставил ее в отеле.

— В таком случае нужно сделать татуировку. В каком месте ты бы предпочел ее иметь, красавчик? — спросила женщина, словно флиртуя с незнакомцем.

— Что будем делать? — спросил мужчина, игнорируя игривые нотки в ее голосе. — Подождем немного, пока этот человек вытащит карточку из банкомата?

— Тебе решать, но я умираю от голода, а мы заказали паэлью на двоих.

Этого оказалось достаточно, чтобы мужчина принял решение. Вернувшись туда, где его ждал служащий, он перебросился с ним парой слов. Коротышка торжественно пожал клиенту руку и исчез за стеклянной дверью. Мужчина в пиджаке сел в «мерседес» рядом с блондинкой.

— Поехали.

Блондинка повернула ключ зажигания, и «мерседес» стал понемногу удаляться, урча, как прирученный механический тигр.



Через три часа, после того как в харчевне в двадцати пяти километрах от Мохакара была съедена вкуснейшая паэлья, белый «мерседес» направился назад в отель, где остановились его пассажиры.

— Давай я сяду за руль, — попросила женщина. — Мне кажется, ты немного перебрал сангрии.

— Чтобы управлять этой машиной, хорошие рефлексы не нужны, — сказал мужчина, выпуская руль и вновь хватаясь за него, когда «мерседес», опасно отклонившись от прямой, выехал на обочину извилистого шоссе. — Видишь? Ей и водитель не нужен. Она едет практически сама.

— Пожалуйста, не делай этого, — произнесла его спутница, впервые хоть в какой-то степени теряя самообладание.

— Ну что с нами может случиться в «мерседесе»?

Через мгновение белую спортивную машину, пытавшуюся обогнуть трактор, почти целиком перегородивший дорогу, занесло на вираже, и, пробив ветхое ограждение, она вылетела на крутой каменистый склон. Мужчина побоялся резко затормозить, чтобы машина не перевернулась, и, думая только о себе, открыл дверцу, чтобы выпрыгнуть. Но дверца, ударившись о гранитную глыбу, резко отскочила, раздробив ему левую ногу, которую он успел высунуть из кабины. Крик боли смешался с диким скрежетом металла: дверцу, зацепившуюся за другую глыбу, вырвало с корнем. Машина с головокружительной скоростью неслась по крутому склону, о том, чтобы выпрыгнуть, не могло быть и речи. Тогда мужчина попытался замедлить падение, развернув машину боком. Из-за резкого маневра «мерседес» перевернулся вверх колесами, заскользил, подобно саням, по высохшей траве и, бешено вращаясь, устремился в пропасть.

Ветровое стекло, разлетевшись на множество мелких осколков, шрапнелью вонзилось в лицо женщины. Из-за сильного удара и быстрого вращения она была почти без сознания и не могла прикрыть лицо руками. Правое переднее колесо, соскочив с оси, покатилось вниз по страшной крутизне с такой скоростью, что вскоре скрылось из виду.

Прочная рама «мерседеса» еще защищала тела двух пассажиров, хотя при каждом толчке конструкция стенала, как смертельно раненный зверь. Когда же наконец машина оказалась в русле ручья, бегущего по дну пропасти, водитель почувствовал удушливый запах дыма, смешавшийся с едким запахом горелого масла. Сгустившись, отвратительная вонь горячей, липкой, тошнотворной массой обожгла ему гортань и залепила глаза, из которых хлынули слезы. Еще несколько секунд мотор автомобиля продолжал вращаться, постепенно теряя обороты, пока наконец не затих. В пугающей тишине водитель успел различить далекие голоса двух пастухов — свидетелей катастрофы, спешивших на помощь, — и потерял сознание.

Глава 2

Вена, весна 2007 года



Группа англоговорящих туристов, следуя за слепым гидом, бодро обходила хозяйственные постройки знаменитой Испанской школы верховой езды. Полчаса назад, когда этот гид, в темных очках и с белой тростью, предстал перед ними, чтобы начать экскурсию, туристы решили, что участвуют в каком-то телевизионном розыгрыше, который снимают скрытой камерой; некоторые даже предпочли подождать четверть часа, чтобы присоединиться к следующей группе. Те же, кто принял решение остаться со слепым экскурсоводом, нисколько не пожалели об этом, они получили от прогулки огромное удовольствие: их гид обладал не только обширными познаниями об этом заведении, но и великолепным чувством юмора.

Первым делом он поднял трость высоко над головой и весело обратился к ним:

— Посмотрите вверх, и вы увидите знаменитое приспособление, изобретенное в тысяча девятьсот двадцать первом году Джеймсом Биггсом, фотографом из Бристоля. Ослепнув в результате несчастного случая, он выкрасил свою трость в белый цвет, чтобы его лучше видели водители.

Один из двоих детей, входивших в группу, наблюдая за тем, как проворно слепой передвигается по коридорам Школы, сказал отцу:

— Папа, по-моему, он видит и просто потешается над нами.

Во время посещения конюшен экскурсовод развлекал их рассказом о том, как незадолго до окончания Второй мировой войны липицианские лошади попали в руки русским и были отвоеваны и доставлены в Вену самим генералом Паттоном, большим почитателем этих чистокровных скакунов, входившим до войны в олимпийскую команду по конному спорту.

— Если бы не Паттон, — объявил экскурсовод, — липицианы вполне могли бы кончить свой век на бойне, пополнив рацион голодных сталинских солдат.

Теперь группа приближалась к большому крытому манежу Школы в одном из крыльев императорского дворца. Там ежедневно проводились не только феерические вечерние выступления липицианов под музыку, но и неизбежные скучные дневные тренировки.

Экскурсовод вел себя так раскованно, что один из туристов, стремясь привлечь его внимание, поднял руку. Поняв свою ошибку, седовласый мужчина лет шестидесяти улыбнулся и спросил с заметным австралийским акцентом:

— Простите, а куда ведет эта дверь?

— Эта зеленая дверь не ведет никуда, — ответил экскурсовод, поворачивая голову в нужном направлении, как будто был зрячим. — То есть за ней нет ничего интересного. Там живет главный ветеринар Школы. Чтобы безотлагательно решать все проблемы со здоровьем, если они возникнут у липицианов. Лошади должны быть в безупречной форме, чтобы выполнять сложные упражнения; этого ежедневно требуют от них наездники. А сейчас, если вопросов больше нет, поднимемся по этой лестнице, чтобы увидеть большой манеж с самой высокой точки Школы.

Туристы дружно последовали за слепым поводырем. Седовласый мужчина нагнулся, притворившись, что завязывает шнурок, и отстал от группы. Через некоторое время, убедившись, что его никто не видит, он выпрямился и осторожно открыл зеленую дверь.

Глава 3

Мадрид, сентябрь 2007 года



Отделение музыковедения Университета имени Карлоса IV располагалось в старом отреставрированном здании эпохи Габсбургов, деля его с отделением драматургии и университетским театром. В пяти минутах ходьбы находилась Пласа-де-ла-Себада, или Ячменная площадь, названная так потому, что в старину там отделяли ячмень, предназначенный для королевских лошадей, от ячменя для кавалерийских полков. Кроме того, сюда привозили зерно крестьяне из окрестностей Мадрида. В XVII веке здесь устраивали ярмарки, а в XIX — казни: в 1824 году на этой площади гарротой удушили генерала Риего, а тринадцать лет спустя — легендарного разбойника Луиса Канделаса, после того как Мария Кристина де Бурбон отказала ему в помиловании, хотя он, несомненно, его заслуживал, поскольку никого не убивал.

Почти ежедневно сотрудник вышеупомянутого отделения, профессор истории музыки Даниэль Паниагуа, тридцатипятилетний мужчина атлетического сложения, в обеденный перерыв бегал трусцой (пропуская обед) в расположенном неподалеку парке. Но так как в тот день его срочно вызвал декан Хакобо Дуран, чтобы обсудить некий загадочный, не терпящий отлагательства вопрос, Даниэль предпочел отказаться от пробежки, дабы не явиться на встречу, обещавшую быть важной, раскрасневшимся и потным.

Чтобы скоротать оставшееся до встречи время, он решил зайти к своему лучшему другу Умберто. Несколько недель назад тот попросил записать для него диск с музыкой для свадьбы, поскольку вскоре намеревался сочетаться браком со своей давнишней подругой. Даниэль, считавший за честь подобрать фонограмму к свадьбе лучшего друга, через несколько часов забыл об обещании и, как это с ним нередко бывало, больше не вспоминал — особенно после того, как вновь взялся за амбициозную книгу о Бетховене, которую забросил два года назад. Вчера Умберто позвонил ему и сказал:

— Скотина, ты помнишь, что через месяц я женюсь?

— Конечно, — соврал Даниэль. — Диск уже готов. Завтра занесу.

Не желая ссориться с другом, он провел всю ночь и часть утра, записывая для него диск: «Аве Мария» Шуберта, «Аве Мария» Гуно, ария соль мажор Баха, два самых известных свадебных марша, Мендельсона и Вагнера, а также десяток других беспроигрышных вещиц, подходящих для подобной церемонии.

— Ты не слишком усердствовал, — заметил его друг, просмотрев диск. — Я просил записать не расхожие мелодии, а то, что нравится тебе. В этой стране никто не знает музыку лучше тебя.

— Видишь ли, Умберто, в последний раз я записал диск по собственному вкусу на свадьбу Оскара, ты его знаешь. Так его жена меня чуть не убила. Эта музыка понравится Кристине, ведь для нее и устраивается свадьба.

— По-твоему, мне не следует жениться? — спросил Умберто.

— Не знаю, но для тебя я записал другой диск, который ты должен слушать днем и ночью до самой свадьбы.

Даниэль вручил другу загадочный диск в красном конверте, на котором было написано: «Эффект Б.».

— Кто такой Б.? — спросил Умберто, начиная нервничать. — И почему я должен слушать его днем и ночью?

— Б. — это, естественно, Бетховен. Ты слышал про «эффект Моцарта»?

— Нет, а что это такое?

— В тысяча девятьсот девяносто седьмом году один американский музыковед по имени Кэмпбелл — как название супа — выпустил весьма спорную книгу «Эффект Моцарта», где излагал теорию, по которой музыка Моцарта, особенно фортепьянные концерты, на время улучшает интеллектуальные способности. Так как Бетховен — это Моцарт в кубе, я утверждаю, что музыка Бетховена втрое эффективнее.

— Эффективнее в чем?

— В принятии важнейших решений в жизни человека — к примеру, стоит ли жениться.

— Ты думаешь, что, слушая Бетховена, я поумнею и отменю свадьбу?

— Не знаю, но я твой друг, — чтобы его слова звучали проникновенно и искренне, Даниэль положил руку на плечо Умберто, — и хочу испробовать это средство, чтобы после свадьбы ты меня не упрекнул: «Почему ты не помог мне, негодяй?»

Умберто открыл футляр и недоверчиво уставился на диск, словно это было снадобье, приготовленное алхимиком.

— А что со мной будет, когда я вставлю эту… эту штуковину в свой проигрыватель?

— С тобой случится то же, что бывает при употреблении лекарств, которыми лечат болезнь Альцгеймера. Они стимулируют передачу нервного импульса в клетки мозга. Ты почувствуешь, что музыка меняет твое душевное состояние и улучшает то, что психологи называют пространственно-временным восприятием, то есть способность вырабатывать и осмысливать сложные решения, наподобие тех, что встречаются в математике, искусстве или стратегических играх вроде шахмат.

— Понял, — сказал Умберто; его подозрительность уступила место любопытству.

— Если не возражаешь, я продолжу, — сказал Даниэль. — Чтобы ты понял, что речь идет не о промывке мозгов и я не посылаю сигналов твоему подсознанию с целью сорвать твою свадьбу. Это просто музыка… Бетховена.

Умберто вставил диск в проигрыватель, и при первых же звуках музыки на его лице расцвела улыбка.

— Мне нравится, — признался он, устраиваясь поудобнее на диване. — Что это за пьеса?

— Соната фа минор, опус 2, № 1 — одна из визитных карточек Бетховена после его переезда в Вену. Это, несомненно, дань уважения Моцарту. Любой из современников Бетховена мгновенно понимал, что она вдохновлена симфонией соль минор KV 183,[2] творением Амадея. Хотя речь идет о сочинении молодого человека — к моменту создания сонаты Бетховену исполнилось двадцать четыре года и его мятежный дух еще не проявился во всей полноте, — эта соната меня восхищает, потому что в ней ярко выражен его высокомерный и вместе с тем притягательный характер. Бетховен появляется во дворце своего мецената, князя Лобковица, с музыкой, которая как бы говорит: «Я умею сочинять, как Моцарт, но пойду дальше, потому что я Людвиг ван Бетховен».

— Я и не знал, что Бетховен был задирой, — сказал Умберто, в очередной раз поразившись глубине музыкальных познаний друга.

— Да, был. Начать свою карьеру в Вене с этой сонаты означало… — Даниэль попытался подыскать сравнение вроде тех, что для большего педагогического эффекта приводил на занятиях со студентами. На это у него ушло не больше нескольких секунд. — Это как если бы профессиональный юморист решился рассказать анекдоты о войне аудитории, привыкшей к телесериалам. Бетховен вырастал в символических дуэлях с Моцартом и Гайдном и выходил из них победителем. В отличие от Брамса, первая симфония которого настолько тесно связана с бетховенским стилем — нередко ее даже называли «десятой», — что он четырнадцать лет не мог ее закончить: страх, что его будут сравнивать с «великим глухим», парализовал его творческие силы. Ты слышишь меня?

Умберто, разумеется, не слышал. Он впал в своего рода музыкальный транс, и Даниэль, рассудив, что выводить из него Умберто не то чтобы опасно, но явно некстати, решил потихоньку покинуть его дом, не потревожив задремавшего друга. Прежде чем закрыть дверь, он произнес, обращаясь не столько к Умберто, сколько к самому себе:

— Да будет тебе известно, что я всегда считал Кристину потрясающей девушкой.



Кабинет Дурана, подобно кабинетам всех начальников, имеющих возможность выбирать, располагался в верхней части здания, откуда открывался вид на парк. Попасть к нему можно было только через секретаршу, однако в обеденное время весь персонал отсутствовал, и двери были распахнуты настежь. Кому придет в голову грабить отделение музыковедения с самым маленьким на весь университет бюджетом?

Прежде чем пройти в кабинет начальника, Даниэль решил заглянуть в ближайший туалет, чтобы освежить лицо. Из-за самой встречи, а также из-за того, что Дуран решительно отказался сообщить по телефону причину, по которой он его вызывал, у Даниэля появились ненавистные ему симптомы волнения: учащенное сердцебиение и потливость. В последнее время он работал над книгой о Бетховене, пренебрегая расписанием занятий и злоупотребляя всеми ресурсами отделения, кроме денежных. Он опасался, что Дуран станет читать ему нотации или даже со всеми формальностями известит его об увольнении. Не исключал он и самого ужасного: Дуран сообщит ему, что из-за сокращения бюджета это жалкое отделение решено упразднить.

Немного успокоившись, он без стука — дверь была распахнута — вошел в кабинет Дурана. Тот говорил по телефону. При каждом посещении его кабинета внимание Даниэля неизменно привлекали две вещи: то, что Дуран независимо от времени года никогда не снимал пиджака или пальто, отчего казался у себя в кабинете простым посетителем, а также его поразительное сходство с Сильвио Берлускони, еще не сделавшим пересадку волос. Дуран остался таким же лысым, каким был прежде итальянский политик (ныне демонстрирующий густую шевелюру без единого седого волоса), да он бы и ни за что не подвергся подобной косметической операции просто потому, что не отважился бы появиться на людях в роскошной бандане, какой повязал голову неподражаемый премьер-министр сразу после пересадки. В отличие от Берлускони Дуран не хотел быть смешным. Впрочем, неясно, была ли безупречная порядочность декана, отличавшая его от двойника, следствием моральных убеждений или того неоспоримого факта, что нецелевое использование до крайности скудных фондов отделения музыковедения потребовало бы сверхъестественных способностей.

Закончив телефонный разговор фразой «Чтоб вы провалились, ты и твое министерство образования», Дуран поднялся и пожал руку своему подчиненному.

— Добрый день, Даниэль Паниагуа.

Декан всегда обращался к нему по имени и фамилии. Как жены в американских телесериалах, которые ругают своих недалеких мужей, говоря: «Джон Макбридж, сейчас же оставь свой бокал с виски и послушай меня».

— Успокойся, дружище, тебе нечего бояться.

— Я и не боюсь.

Наглая ложь. Несмотря на «нечего бояться» и ободряющую улыбку Дурана, сердце Даниэля готово было выскочить из груди.

— Я хочу попросить тебя об услуге, — сказал Дуран.

Взгляд декана остался суровым, словно речь шла о строгом выговоре, но слова и особенно тон, которым он их произнес, оказали такой же успокоительный эффект, как флакон транквилизатора.

— Об услуге? Конечно, если это в моих силах. А что я должен сделать?

— Пойти на концерт.

Дуран открыл средний ящик стола, вынул программу концерта, и Даниэлю тут же захотелось в нее заглянуть. Но Дуран не выпускал ее из рук, словно хотел посильнее разжечь любопытство, отразившееся на лице Даниэля.

Тот попытался сделать вид, что программа его не интересует.

— Услуга заключается в том, чтобы пойти на концерт? И это все?

— Ты пойдешь на концерт не просто чтобы слушать музыку. Прежде всего ты отправишься туда, чтобы кое-что выведать.

— Хорошо, но о ком?

— О Бетховене. Ты же специалист по Бетховену, верно?

— Да, конечно. Я пишу о нем книгу. Я начал ее несколько лет назад, тогда еще был жив мой отец, но когда он заболел, я ее забросил, а после его смерти не нашел в себе сил к ней вернуться. Сейчас я хочу ее закончить, хотя бы для того, чтобы посвятить отцу и почтить его память.

— Весьма похвально, — заметил Дуран и после короткой паузы добавил: — На прошлой неделе я где-то прочел, что у Бетховена испанские корни.

— Его называли Schwarzspanier, то есть черный испанец, потому что он был очень смуглым, а некоторые даже говорят, что его предки были испанцами…

— Вставь это в свою книгу. Всегда надо помнить о родине.

— Дело в том, что род Бетховена происходит из Фландрии. Так как испанцы владели Фландрией в шестнадцатом и семнадцатом веках, вполне возможно, что какой-нибудь аркебузир соблазнил или, учитывая нашу репутацию, изнасиловал прапрабабку композитора.

— Пусть в твоих «Сумерках гения» это прозвучит достаточно отчетливо.

— Ты знаешь название книги? Как быстро разносятся слухи.

— У слухов длинные ноги. Вот, взгляни.

Дуран наконец вручил программу Даниэлю, и тот мгновенно пробежал ее глазами. Увидев стоявшее рядом с Бетховеном имя, он вздрогнул.

— Рональд Томас! Ты знаешь, кто это такой?

— Кое-что слышал.

— Этот человек находится в самом центре современного музыковедения, не говоря уже об области его особых интересов — исследовании творчества Бетховена, где ему нет равных. Все восхищаются его работами, к тому же он блестящий полемист. Одни его обожают и рукоплещут каждому его сочинению, другие проклинают и хотели бы, чтобы он поскорее ушел из музыкальной жизни.

— Ушел из жизни… то есть умер?

— Нет, приятель. Разумеется, не умер, просто утратил авторитет, был развенчан и признан бездарным.

— А на чьей стороне ты?

— Я полностью на стороне Томаса. Я уже несколько лет слежу за его работами и удивлен, что не слышал о его приезде.

— Думаю, он предпочитает держать это в тайне, так как приехал с особым, весьма особым концертом.

Даниэль, продолжая изучать программу, изумленно покачал головой:

— Десятая симфония Бетховена! Не может быть!

— Ты только что произнес ключевое слово: не может быть! Существует ли эта Десятая симфония в действительности?

— Этого никто не знает. Томас никогда не говорил, что ему удалось ее найти. Но он реконструировал ее на основе множества фрагментов, разбросанных по всей Европе, и тем самым окончательно вывел из себя самую простодушную и консервативную часть музыковедов. Существует около двухсот пятидесяти тактов первой части, хотя симфония обычно состоит из четырех. Если верить программе, которую ты мне только что вручил, завтра вечером он исполнит именно их.

— Вот увидишь, — сказал Дуран, с удовольствием наблюдая за волнением Даниэля, — концерт будет почти подпольным. Он нигде не объявлен и состоится не в публичном месте, а в частном доме Хесуса Мараньона, куда пригласили только избранных.

— Не важно, что придут немногие, ведь некоторые из них настроены весьма воинственно и могут появиться на концерте во всеоружии.

— Во всеоружии? Что ты имеешь в виду?

— Крики, топот, свист. Почти никто не сомневается, что после Девятой симфонии Бетховен собирался сочинить следующую, но нет никаких доказательств того, что фрагменты, собранные Томасом, предназначались для одной и той же части.

— То есть мы можем присутствовать при рождении музыкального монстра, некоего Бетховенштейна.

— Все зависит от того, как Томас «сшил» те немногие фрагменты, которые сочинил Бетховен. В сущности, я ожидаю услышать анданте ми-бемоль, а после него аллегро до минор. Это я почерпнул из специальной литературы. Но остается узнать, как Томас оркестровал эту вещь, потому что у нас не только мало нот, но мы не знаем, какие инструменты должны их исполнять.

— Разве этого нельзя понять исходя из практики того времени?

— И да и нет. Бетховен ломал каноны оркестровки. Чтобы было яснее: он первым применил в симфонии флейту пикколо и тромбон. А Томас может дать валторне музыкальную фразу, которую Бетховен доверил бы кларнету. Или наоборот. А разве ты не пойдешь со мной?

— Не могу. Я воспротивился тому, чтобы дочь Мараньона пела арию Баха в концерте Боба ван Асперена, который он давал в нашем зале, и после этого меня к ним не приглашают.

— Боб ван Асперен блестяще играет на клавесине. Но я лежал в постели с гепатитом и не мог прийти. Мараньон действительно просил об этом?

— Не просил, а требовал. Это сегодня его дочь добилась больших успехов, а два года назад, когда приезжал ван Асперен, бедняжка выла, как девчонка в «Изгоняющем дьявола».

— И хорошо сделал, что отказал ему. Что он возомнил о себе?

— Он возомнил себя всесильным, как бог. Знаешь, как его прозвали? Хесус Всемогущий! Кстати, Мараньон своими интригами добился, чтобы мне заморозили бюджет на следующие два года. И при малейшей возможности он дискредитирует меня публично.

— Откуда же у тебя это приглашение?

— Использовал свои связи.

— Завтра ровно в восемь. Я обязательно пойду. Нет, подожди!

— В чем дело? Только не говори, что у тебя неотложное свидание!

— Я обещал Алисии встретить ее в аэропорту.

— Тогда забудь об этом. Я не хочу разрушать ваш союз.

— Ни за что. Я как-нибудь все улажу. Пошлю туда такси или попрошу кого-нибудь ее встретить. Даже взрыв атомной бомбы не помешает мне пойти на концерт.

— Если Томас окажется мошенником, мы выведем его на чистую воду — ты меня слышишь? Отправляйся на концерт и будь моими глазами, ушами и всеми остальными чувствами. Не пропусти ни одной подробности. Меня не интересует, чем этот тип занимался до сегодняшнего дня. А если он породил вместе с Бетховеном какого-нибудь ублюдка, мы сокрушим его и его покровителя, Хесуса Мараньона.

Даниэль молчал и с отсутствующим видом глядел в просторные окна за спиной у Дурана.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем. Просто вспомнил, что некоторые эрудиты утверждают, будто бы где-то в Европе хранится полная рукопись Десятой симфонии Бетховена, ждущая своего часа.

Дуран воздержался от комментариев. Он просто улыбнулся — фальшиво и лицемерно, как умеют только очень изворотливые и развращенные политики, которым явно есть что скрывать.

Глава 4

В тот же день самолет «Эйр Франс», вылетевший из аэропорта Париж-Орли, доставил в аэропорт Мадрид Барахас князя Луи Пьера Туссена Баптиста Бонапарта, наследника французского престола и потомка Наполеона Бонапарта. Пятидесятипятилетний князь, маленький и нервный, как и его прославленный предок, на самом деле был прапраправнуком младшего брата Наполеона, Жерома, который между 1807 и 1813 годом был королем Вестфалии — созданного императором марионеточного государства на северо-западе Германии. Луи Пьер путешествовал в компании своей супруги и был приглашен Фондом друзей Наполеона, расположенным неподалеку от французского консульства, чтобы прочесть доклад о своем выдающемся предке. Доклад назывался «Маленький капрал» — по одному из прозвищ Бонапарта. Понимая, что возможность занять французский трон не более чем химера — его страна давно была республикой, к тому же на трон претендовали орлеанисты и Бурбоны, — князь умерил свою жажду власти и занялся местной политикой. В столице Корсики Аяччо, на родине семьи Бонапарт, Луи Пьер был знаменитостью и на ближайших выборах мог стать мэром, набравшим самое большое число голосов за всю беспокойную историю острова.

В настоящее время основным источником доходов князя была деятельность, связанная с его великим предком, вокруг которого по-прежнему кипели страсти: семинары, лекции, за которые князь брал не меньше шести тысяч евро, и, разумеется, книги о Наполеоне; одна из них, «Ад на Святой Елене», в течение нескольких недель входила в список бестселлеров, публикуемый «Фигаро литерер».

И хотя ни князь, ни его супруга не были заядлыми меломанами, оба намеревались использовать пребывание в Испании, чтобы по приглашению своей близкой подруги Софи Лучани, дочери Рональда Томаса от первого брака, завтра посетить единственный концерт для горстки избранных, которым ее отец будет дирижировать в доме Хесуса Мараньона.

Пройдя таможенный контроль и взяв багаж, Луи Пьер с супругой увидели, что Фонд прислал за ними человека, державшего в руках табличку с надписью «г. Бонапарт». Княжеская чета помахала ему, и мужчина поспешил к ним, чтобы помочь с чемоданами.

— Хорошо долетели?

— Хорошо, если не считать опоздания, — ответил князь. — Едем в гостиницу?

— Боюсь, из-за задержки самолета нам придется ехать прямо в Фонд, — ответил встречающий, толкая тележку с багажом.

— Черт! — выругалась княгиня. — Сначала я должна хотя бы принять душ. К тому же я хочу увидеться с Софи.

— Сделаем так, — предложил князь. — Доставьте мою супругу в гостиницу, а после отвезите меня прямо в актовый зал. В сущности, жена знает мой доклад наизусть.

Три часа спустя, когда доклад князя Бонапарта подходил к концу, председатель попросил присутствующих задать вопросы. В отличие от того, что обычно происходит на подобных мероприятиях, публика повела себя активно. Один юноша спросил:

— Вы только что сказали, что на Святой Елене император наверняка был отравлен. У вас есть доказательства?

— Если вы имеете в виду улики, которые можно предъявить суду, у меня их нет, — ответил докладчик. — Не забывайте, что мой предок умер в тысяча восемьсот двадцать первом году, а проба Марша, позволяющая обнаружить в тканях следы мышьяка, была открыта только в тысяча восемьсот тридцать шестом, то есть много лет спустя.

— Но кто его отравил? — спросила старушка. — Кого вы подозреваете?

— Разумеется, губернатора острова. Который, как вам известно, был мужчиной. Я упоминаю об этом потому, что слава отравительниц принадлежит вам, женщинам.

Послышались смешки.

— Хотя мое пояснение излишне, — продолжал князь, — потому что даже сегодня абсолютно невозможно представить себе женщину во главе военного гарнизона.

— Отравлен англичанами! У вас есть доказательства? — спросил лопоухий господин, не сумевший скрыть английского акцента.

— Нет. Но когда император прибыл на этот злосчастный остров, куда его сослали англичане, ему было сорок шесть и он обладал отменным здоровьем. Спустя несколько месяцев у него распухли ноги и начались всевозможные недомогания: головные боли, диарея, бессонница. В течение последующих шести лет его здоровье постоянно ухудшалось, а за несколько недель до смерти император мучился от часто повторяющихся приступов рвоты. Он даже обвинил англичан в отравлении, и это обвинение не представляется мне абсурдным, если вспомнить, что на острове уже умерли двое его слуг и его друг.

— Вы можете рассказать о предполагаемом отравителе что-нибудь еще? — спросил председательствующий. — Какими мотивами он руководствовался?

— Убийцей почти наверняка был губернатор острова, сэр Хадсон Лоу, жестокий, непреклонный человек, неукоснительно исполнявший приказы своего министра. Он не хотел оказаться в смешном положении, если император во второй раз сбежит, как это случилось на Эльбе в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Он унижал генерала нелепыми запретами — к примеру, не позволял ему ездить верхом, даже с эскортом. На острове Святой Елены нет гавани, поэтому суда стоят на якоре в заливе. Крутые, обрывистые берега возвышаются над морем на триста метров. Куда мог сбежать мой несчастный предок? Это абсурд! Наполеону также не удалось добиться от губернатора, чтобы тот называл его «ваше величество». Ему пришлось смириться с обращением «генерал Бонапарт».

— Какое несчастье! — с иронией заметил англичанин. — Я бы не вынес такого унижения. А насчет того, что вы рассказали об убийстве, можно и возразить. Простите, но в последнее время, я слышал, ученые склоняются к тому, что Наполеон умер от рака желудка или от какого-то заболевания печени.

Бросив на англичанина испепеляющий взгляд, князь Бонапарт произнес, не скрывая раздражения:

— Вранье! Как известно, Наполеон был похоронен на острове Святой Елены, но я уже говорил, что в тысяча восемьсот сороковом году его останки были эксгумированы — кстати, они хорошо сохранились — и перевезены в Париж. Сто лет спустя, в начале семидесятых годов, группа исследователей, в том числе зубной врач и специалист по токсикологии, проанализировав симптомы, на которые жаловался Наполеон, пришли к выводу, что они соответствуют симптомам прогрессирующего отравления мышьяком. В их распоряжении оказалось несколько волосков императора, которые, по-видимому, были срезаны на следующий день после его смерти.

Должно быть, князь понял, что слишком разнервничался, он выпил воды, к которой до тех пор не прикасался, и продолжал:

— После сложного и тщательного исследования этих волосков ученые обнаружили в них мышьяк в концентрации, значительно превышающей норму. Поверьте, моего предка убили, и единственным человеком, имевшим для этого достаточно оснований, был его заклятый враг, Лоу, губернатор острова, который после его смерти мог жить, не опасаясь разоблачений со стороны самого известного в истории узника.

Стоявшая в глубине зала блондинка, которая немного опоздала и не смогла найти место в партере, громко спросила:

— А как же Бетховен?

Вопрос был задан таким дерзким тоном, что мог показаться грубостью. Десятки голов повернулись, чтобы посмотреть на женщину в широкополой шляпе и темных очках. В зале поднялся ажиотаж, напоминающий переполох в церкви, когда во время венчания объявляется второй претендент. Председательствующий обменялся с князем несколькими фразами, смысл которых сводился к тому, стоит ли отвечать на этот вопрос, но когда стало ясно, что докладчик не намерен уклоняться, публика мгновенно смолкла, чтобы не пропустить ни единого слова.

— Бетховен? — переспросил князь. — Простите, но я не пойму ход ваших мыслей.

— Бетховен ненавидел Наполеона. Сначала он назвал свою Третью симфонию «Бонапарт», но узнав, что тот предал идеалы Французской революции и провозгласил себя императором, изменил посвящение и назвал симфонию «Героической».

Князь разразился смехом:

— И меня еще упрекают в том, что я верю в теорию заговоров! Вы и впрямь полагаете, что Бетховен мог иметь какое-либо отношение к отравлению Наполеона?

— Бетховен, сударь мой, был тесно связан с иллюминатами, одним из самых порочных тайных обществ того времени. Известно ли вам, что его кантата «На смерть императора Иосифа Второго» оплачена непосредственно этой сектой?

— Иллюминаты симпатизировали австрийскому императору, — ответил, немного нервничая, князь Бонапарт. — Отлично. Ну и что?

— А то, что Австрия, мой дорогой князь, была заклятым врагом Наполеона.

Глава 5

Накануне концерта Даниэль был взволнован и рассеян.

Утром он позвонил Умберто и попросил встретить Алисию в аэропорту и отвезти ее к нему домой, а перед этим забрать у него ключи.

На другом конце провода голос друга звучал холодно и отстраненно.

— Что с тобой? — спросил Даниэль, уже забывший о вчерашнем сеансе музыкального гипноза.

— Эта музыка, которую ты дал мне послушать, оказала на меня сокрушительное воздействие.

Даниэля охватило чувство вины.

— Ты что, серьезно? Раздумал жениться?

— Не совсем, Даниэль. Но прошлой ночью я решил обсудить с Кристиной возможную отсрочку свадьбы, и ты не представляешь, что она устроила.

— Ты что, спятил? Как можно говорить об отсрочке за месяц до свадьбы!

— Напрасно ты принес мне эту дьявольскую музыку.

— Не пытайся обвинить меня в ваших ссорах. Проще свалить всю вину на Бетховена.

— Не знаю, что мне делать. Я даже не расстроен, сам не понимаю, что со мной.

Даниэль молчал, стараясь придумать, как помочь другу. Наконец он предложил:

— Хочешь, я позвоню Кристине?

— И что ты скажешь? Что во всем виноват диск?

— Тогда позвони сам и попроси прощения. Скажи, что вчера напился, придумай что-нибудь.

— Скажи ей это сам, потому что она сидит рядом, мерзавец, настоящий мерзавец.

— Сукин сын! Так ты меня разыграл? Я тебя убью!

— Нет, — сказала Кристина, взяв трубку. — Это я тебя убью за то, что ты дуришь ему голову накануне свадьбы.

Голос звучал весело и звонко, и Даниэль мгновенно догадался, что парочка развлекается за его счет.

— Козлы. Меня чуть не хватил инфаркт.

— Ладно, — сказала Кристина, — если не считать попытки отравить счастливейший день в нашей жизни, зачем ты позвонил?

— Мне надо, чтобы вы забрали Алисию из аэропорта, отвезли ее ко мне и дали ей ключи. В противном случае она останется на улице.

— Вы несколько недель не виделись, и ты не хочешь ее встретить? Вот уж кто никогда не женится, так это ты.

— У меня сегодня вечером концерт, который я не могу пропустить.

— Концерт? Придумай что-нибудь получше.

— Это особый концерт, сейчас мне некогда объяснять.

Последовала пауза, парочка обсуждала распорядок дня. Затем трубку взял Умберто:

— Я позвоню тебе позже и скажу, сможет ли кто-нибудь из нас встретить Алисию.

В тот день после занятий Даниэль принял у себя в кабинете несколько экзаменов и вернулся домой, чтобы переодеться, но сделал это не сразу. Из-за жары, необычной на исходе лета, он предпочел остаться в трусах, налил себе кока-колы, добавил туда побольше льда, включил на полную мощность вентилятор и залез в интернет, чтобы посмотреть, не появилась ли на сайте Томаса информация о его поездке в Испанию или сообщение об интереснейшей пьесе, которую Даниэль надеялся услышать в доме Хесуса Мараньона, — о реконструированной первой части Десятой симфонии Бетховена.

Если бы Даниэль включил голосовую почту, то услышал бы два оставленных ему сообщения: в первом, от директора отделения банка, ему предлагалось внести на текущий счет пятьсот евро, если до ближайших поступлений он не хочет оказаться в списке должников; во втором, от Умберто, сообщалось, что по причине напряженной подготовки к свадьбе ни он, ни Кристина не могут встретить Алисию.

Но голова Даниэля была настолько занята необыкновенным музыкальным экспериментом Рональда Томаса, что он не только не позаботился о том, чтобы прослушать сообщения, но убедил себя, что его друг, несомненно, решит его маленькую логистическую проблему с Алисией.

На сайте Томаса не было ни малейшего упоминания ни о концерте, ни о поездке в Испанию, что подтверждало обстановку строжайшей секретности, в которой проводилась вся операция. Потом Даниэль просмотрел статью, из которой не узнал ничего нового. В ней говорилось, что друг Бетховена Карл Хольц хвалился в письмах, что слышал первую часть Десятой симфонии в исполнении самого композитора. Таким образом, слухи о том, что Бетховен так и не решился приступить к Десятой симфонии — скорее всего, их распространял самый большой интриган из окружения Бетховена Антон Шиндлер, — не имели достаточного основания. В другой статье высказывались предположения, о которых он недавно упомянул в разговоре с Дураном: где-то хранится полная рукопись симфонии, которую еще предстоит най… Бух!

Монитор погас. Из-за перегрузки сети свет вырубился во всем квартале. Вот она, расплата за массовое использование кондиционеров в городе.

Даниэль надел чистые джинсы, голубую рубашку с коротким рукавом и мокасины и, так как делать было нечего, отправился в бар на углу, чтобы съесть хот-дог. Он знал, что после приезда Алисии нельзя будет даже заикнуться о вредной еде, которую он обожал, и решил воспользоваться последними часами холостяцкой жизни.

Проклятье. Из-за отключения света гриль в баре не работал, и Даниэль сел на свой мотоцикл «бьюэл-стритфайтер» с двигателем 1200 см3, на котором ездил по городу, чтобы поесть в парке, где он бегал. Хот-доги в этом заведении, которое открылось в городе первым и было точной копией тех, что Даниэль видел в американских фильмах, приводили его в восторг. Дом Мараньона находился неподалеку, мотоцикл можно было оставить в гараже отделения музыковедения — мускулистый «бьюэл» был желанной добычей для угонщиков, и Даниэль никогда не оставлял его на улице — и спокойно отправиться на концерт пешком.

Увидев Даниэля, человек за стойкой улыбнулся.

— А я уже без вас соскучился!

— Вот я и пришел. Только не протыкайте булочку, чтобы горчица с кетчупом не вытекала.

Даниэлю показалось, что в глазах продавца мелькнула неприязнь, словно своим замечанием он поставил под сомнение его компетентность.

— Вы музыкант, верно?

— Я музыковед. А почему вы об этом спрашиваете?

— Дело в том, что я часто вижу, как вы входите и выходите из этого здания. Держите ваш хот-дог.

Скучающий продавец попытался втянуть Даниэля в задушевную беседу, как это часто бывает с таксистами, которые в данный момент никуда не торопятся.

— Но вы умеете на чем-нибудь играть, хоть немного?

— Я играю на пианино, но не слишком хорошо. Мы, музыковеды, занимаемся наукой. Изучаем партитуры и все такое.

— Я понимаю. Мой сын здорово играет на гитаре, смотришь на него — и сердце радуется. Но я его не слишком поощряю, потому что музыканты бедны как церковные крысы.

— Если он играет очень хорошо, то нет. Вот музыковедам живется несладко, за это могу поручиться.

— А кому живется сладко? Только тем, кто выиграл кучу денег…

— Я в азартные игры не играю. Чтобы не испытывать нужды в деньгах, надо ограбить банк. Или найти очень ценную партитуру, если тебе крупно повезет. Да, если найти неизданную рукопись, тоже можно раскрутиться.

Взгляд, брошенный на него продавцом хот-догов, был веселым, даже заговорщицким, но вместе с тем не лишенным жадности.

— О какой сумме идет речь?

— Об огромной. За партитуру Девятой симфонии Бетховена… Вы знаете, о чем я говорю?

Его собеседник начал напевать, довольно чисто:

— Та-та, та-та, та-та, та-та… похоже, это «Ода к радости».

— Верно. Но «Ода к радости» — только одна часть. А за всю симфонию, за рукопись в пятьдесят с лишним страниц, на аукционе в Лондоне два года назад выложили два миллиона сто тридцать три тысячи фунтов стерлингов, то есть больше трех миллионов евро.

— Обалдеть! — воскликнул продавец, который явно думал о куда более скромной сумме.

— И эта партитура написана даже не рукой Бетховена. Там много его пометок, но это просто копия, сделанная переписчиком.

— Кто может выложить такую кучу денег за клочок бумаги? Какой-нибудь музей или кто?

— Нет, частный коллекционер, которого к тому же не было в зале. Он торговался по телефону. Такое часто бывает.

— Теперь вы знаете, что делать. Найдите такую партитуру — и дело в шляпе. А когда найдете, не забудьте своего приятеля Антонио. Да, я не представился: Антонио Пеньялвер к вашим услугам.

Даниэль протянул руку, уже перепачканную кетчупом. Жест получился не слишком вежливым, так как чистым оказался один мизинец. К тому же у него во рту осталась половина сосиски.

— Муня жовут… чав-чав…

— Ради бога, ешьте спокойно. Вам только не хватало подавиться.

Но прежде чем Даниэль проглотил образовавшийся у него во рту ком, прошло не меньше минуты. В предвкушении концерта у него разыгрался аппетит.

— Я хотел сказать, меня зовут Даниэль Паниагуа.

Продавец, с головой погрузившийся в финансовые расчеты, казался немного ошалевшим.

— Три миллиона евро! Ничего себе! Я тут же вышвырнул бы на свалку свою тачку, на которой езжу на Серро-де-Гарабитас.

— Но три миллиона заплатили за уже известную партитуру. Теперь представьте себе, что найденная партитура никому не известна. Это то же самое, что обнаружить новую картину Пикассо.

— Я чувствую, что она где-то рядом.

— Представьте себе, например, что найдена последняя симфония Бетховена. Десятая. Написанная рукой Бетховена. Гениальная музыка, которой раньше никто не слышал, потому что она никогда не исполнялась.

— Раз плюнуть. Судя по тому, что вы мне рассказали, она потянет на шесть миллионов евро.