Сантьяго Гамбоа

Проигрыш — дело техники




Памяти фотографа Рикардо Гамбоа, обожавшего читать Диккенса и Варгаса Льосу, и очень мною любимого. С искренним и неосуществимым желанием подарить ему эту книгу.




Часть первая

1

«Все, что ни делается, имеет какой-то смысл», — подумал Виктор Силанпа, решив, что сегодняшнее утро необычное. Уже перед самым рассветом он наконец дочитал воспаленными от усталости глазами двухтомный «Отель Шанхай» Вики Баум, но даже не понял, понравилась ему книга или нет, и вообще с какого бодуна за нее взялся. Где-то посреди ночи он в очередной раз нарушил данное себе слово не курить. К тому же ему предстояла неприятная процедура — намазаться мазью против геморроя. Стоя перед зеркалом в ванной, Силанпа с отвращением созерцал ярко-красный тюбик, лежавший на полочке. Отвернув пластиковую крышечку, он приставил тюбик к больному месту и, чувствуя, как рушится непрочное душевное равновесие, выдавил холодную жижу.

Со столика в прихожей донеслось громкое эхо телефонного звонка.

— Алло! — Силанпа поднял трубку кончиками большого пальца и мизинца.

— Знаю, что сегодня воскресенье, но дело серьезное! — Он узнал голос капитана Мойи. — Обнаружен труп на берегу Сисги — возраст около пятидесяти пяти, в костюме Адама, посажен на кол. При нем ни бумажки, ни остатков одежды — ничего!

— Когда его нашли?

— Сегодня утром, но, похоже, он там уже несколько дней. Возле края плотины, дальнего от дороги. Какие-то ребята катались поблизости на каноэ и заметили. Поспешите, я велел, чтобы его не снимали, пока вы не приедете! Ну как, хороша наводка?

— Да, капитан! Выезжаю немедленно!

Силанпа торопливо натянул на себя старые тиковые штаны, на прощание махнул рукой муньеке — женскому манекену, — которая стояла возле книжного шкафа, прекрасная в солнечных лучах, и через считанные минуты уже катил по авениде Чиле в направлении загородного шоссе.

— Я Силанпа! Из газеты!

— Проходите вон туда!

Издалека зрелище напоминало распятие с очень дородным Христом. Или изображение слона, нарисованное неумелой детской рукой.

— Вот, держите это поближе к носу! — Полицейский протянул ватку, смоченную нашатырным спиртом. — От него смердит почище, чем от пьяного пердуна!

Прижимая ватку к верхней губе, Силанпа со слезящимися глазами стал продираться сквозь кусты и заросли тростника. Добравшись до места, он увидел распухший синюшный труп, покрытый коркой засохшей грязи. Колья пронзали его, образуя косой крест. Желудок Силанпы судорожно сжался, и его чуть не вырвало.

Он принялся делать пометки в блокноте, начертил схему расположения находки в нескольких метрах от кромки берега, посреди островка тростниковых зарослей, а затем перешел к самой неприятной части работы — осмотру трупа. Запястья и шею опоясывали черные пятна. Очевидно, мужчину связали и скорее всего волокли на веревке. Полицейский принес раздобытую где-то малярную стремянку, и Силанпа, замирая от отвращения, приблизился к лицу. Глазные яблоки вытекли, рот с отвисшей челюстью забит грязью и песком. В заключение Силанпа извлек свой маленький «никкормат» и сфотографировал труп с разных углов.

— Похоже, смерть наступила от удушения прежде, чем его посадили на кол, как по-вашему? — обратился он к полицейскому.

— Да, сеньор. И посмотрите на хвост, что торчит у него из задницы — это не водоросли?

— Кажется, да… — Силанпа слез со стремянки. — Ладно, теперь ваша очередь! Передайте Пьедраите, что я буду у него завтра прямо с утра!

Он вернулся к шоссе и с моста оглядел темную гладь озера. Отсюда не раз прыгали вниз те, кто отчаялся дождаться телефонного звонка или еще какого-нибудь выражения человеческого участия, означающего для них спасительный поворот судьбы. Влажный ветерок погнал по воде мелкую рябь.

Силанпа зябко поежился. Из полицейской машины он связался по радиотелефону с капитаном.

— Капитан полицейской бригады номер сорок Аристофанес Мойя слушает! — прозвучало в трубке. — Чем могу быть полезен?

Силанпа назвал себя. Сигарета в его пальцах мелко подрагивала.

— Его задушили и сбросили в озеро! — сообщил он. — А уж потом вытащили и посадили на кол. Довольно изощренное убийство, вам не кажется?

— Нашли какие-нибудь улики?

— Полицейские прочесали местность на двести метров вокруг и не обнаружили ничего, даже сломанной веточки!

Капитан сухо откашлялся.

— Ладно, почитаю вашу статейку! Надеюсь, фотографии будут?

— Само собой, капитан!

После Силанпа позвонил в редакцию «Обсервадора».

— Эскивель? Говорит Силанпа! У меня срочный материал! Оставьте мне рамку под фото на первой полосе и полностью страницу полицейской хроники!

— Может, вам еще спеть «В глазах твоих туманы»?

— Эскивель, поверьте, дело будет громкое! Человека сажают на кол на берегу Сисги! Приеду — покажу фотографии!

На обратном пути в Боготу Силанпа курил сигарету за сигаретой, не в силах отделаться от воспоминания о мертвеце, о пустых глазницах и жуткой маске вместо лица. Его мутило при мысли о том, что безобразный труп еще недавно был таким же живым мужиком, как и он сам, с ним общались другие люди, здоровались за руку и даже, наверное, ложились в постель женщины. Затянувшись сигаретой в последний раз, он почувствовал во рту отвратительную горечь, опустил стекло и сплюнул на дорогу. Нет, все-таки от трупов лучше держаться подальше!

Доехав до третьего моста, Силанпа посмотрел на часы. Было почти пять утра. «Моника, наверно, злится», — с грустной обреченностью подумал он и прибавил газу. Его «Рено-6» помчался к авениде 127, потом свернул на Нису. Силанпа мысленно корил себя за безалаберность, обыкновение опаздывать на свидания и деловые встречи, будто его жизнь протекала в отличном от общепринятого часовом измерении. Он пообещал Монике отвезти ее сегодня на велотрассу бегать трусцой, но опять не сдержал слова.

Моника, в спортивном костюме, открыла ему с каменным лицом и молча удалилась на кухню.

— Где тебя черти носили? — спросила она, наливая себе кофе. — Я звонила тебе домой, в редакцию. Там сказали, что ты не появлялся.

— Пришлось сгонять на Сисгу. На берегу нашли труп, посаженный на кол. Жуткое зрелище!

— Посаженный на кол? — с удивлением переспросила она, дуя на горячий кофе. — Кто ж его так — наркоторговцы, партизаны, террористы?

— Не знаю и знать не хочу. Я в эти дела не вмешиваюсь. — Силанпа налил себе стакан молока. — Ты бегала?

— Да, с Оскаром. Посиди немного, я приму душ.

Он молча проводил ее взглядом. Оскар был прежним любовником Моники, до Силанпы, и до сих пор не смирился со своей отставкой — преследовал ее, всячески ублажал, выведывал и исполнял самые дурацкие капризы, втайне надеясь, что она к нему вернется.

Через приоткрытую дверь Силанпа наблюдал, как Моника сняла спортивные штаны и осталась в голубых трусиках, которые всегда действовал и на него безотказно. Он в два прыжка очутился подле нее — и увидел, что ее глаза вовсе не сияют любовной страстью, а сверкают молниями негодования.

— Ну прости меня, пожалуйста! Давай в следующее воскресенье, а?

— Поклянись!

— Клянусь!

Силанпа прижал Монику к себе и принялся гладить по всему телу. Не выдержав, она рассмеялась.

— Ну ладно, ладно, мир! — сказала она, отстраняясь. — Дай мне хоть трусики снять!

Они познакомились три года назад. В тот день Силанпа возвращался из Гуахиры, где готовил репортаж о весьма странном происшествии. В дюнах потерпел катастрофу небольшой самолет с грузом живых цветов, причем ни трупов, ни спасшихся членов экипажа не обнаружили. То ли летчики успели выпрыгнуть с парашютами, то ли бесследно исчезли до прибытия спасателей — это так и осталось загадкой. Рейс не был зарегистрирован ни в одном из аэропортов Колумбии. Лишь обугленный остов самолета покоился посреди огромной кучи обгоревших, покрытых копотью и пеплом гвоздик и роз. Силанпа вернулся в Боготу на авиетке «сессна», специально арендованной для него редакцией газеты, и по какому-то наитию взялся за написание статьи прямо в аэропорту, решив, что рев авиационных двигателей придаст ему творческого вдохновения. Углубившись в работу, Силанпа уже больше двух часов сидел за столиком кафе «Престо», когда женский голос у него над головой спросил, что и зачем он пишет. Они разговорились. Выяснилось, что незнакомка приехала в аэропорт встречать своего приятеля, который должен прилететь из Панамы. Рейс задерживался. Они продолжали болтать уже после того, как Силанпа продиктовал по телефону готовую статью и стало известно, что самолет из Панамы по техническим причинам приземлился в Медельине. Силанпа, довольно застенчивый по натуре и обычно немногословный, внезапно с удивлением обнаружил, что так и сыплет остротами, а женщина, к тому времени превратившаяся из незнакомки в Монику, не отводит от него своих блестящих глаз и увлеченно слушает, как он описывает место катастрофы, суровые лица окрестных жителей, услышавших взрыв и разыскавших останки самолета, полицейских, строящих версии случившегося. Уже поздним вечером, после нескольких бокалов пива, они стали делиться очень личным, открывать друг другу сокровенные желания и мечты, исповедываться в своих маленьких одержимостях и бзиках, и достигли такого глубокого взаимопонимания, такими родственными ощутили себя их души, что Моника вдруг приставила палец к губам, призвав его к молчанию, а затем предложила поехать к ней домой и произнесла слова, какими Силанпу до тех пор не одарила ни одна женщина: «Хочу, чтобы ты увидел меня голой». Позже он записал ее слова на бумажку, которая стала первой в коллекции изречений, хранящейся в карманах муньеки. Самолет из Панамы с Оскаром на борту так и не долетел до Боготы. А когда тот все-таки объявился с чемоданом, набитым купленными по дешевке шоколадками «милки-вэй» и флакончиками с духами «Диор», Моника встретилась с ним за столиком перед входом в кафе и объявила тоном, не предвещающим ничего хорошего: «Нам надо поговорить. Кое-что случилось».

Моника встала с постели и ушла в ванную, а любовная страсть в сердце Силанпы вновь сменилась охотничьим азартом. Кто же тот несчастный, чей труп торчал на колу на берегу Сисги, открытый солнцу и непогоде? Почему его водрузили именно там? Силанпа попытался представить себе тех, кто способен на подобную жестокость — хладнокровные, безжалостные убийцы.

Когда Моника вышла из ванной, он уже был одет.

— Поеду в редакцию писать статью. Давай сходим вечером в кино?

— Ага, давай! Вот здорово! А на какой фильм?

— Не знаю, мне все равно. А тебе какой хочется?

— Говорят, «Телохранитель» очень неплохой. В «Астор-пласе» идет.

— О’кей, я тебе позвоню!

Уже темнело, когда Силанпа приехал в редакцию и первым делом направился в фотолабораторию.

— Вот, посмотрите! — сказал он Эскивелю, ткнув указательным пальцем в готовые негативы. Тот нацепил на нос очки. — Настоящая бомба!

После того, как пленку отправили в печать, Силанпа уселся за свой стол, закурил и принялся настукивать двумя пальцами по клавиатуре старенького компьютера.



КАЗНЕННЫЙ НА СИСГЕ

Водохранилище Сисга, Кундинамарка (16 октября).

Вчера на южном берегу водохранилища Сисга обнаружен труп мужчины, личность которого пока не установлена. Неизвестный умерщвлен одним из жесточайших способов, применявшихся на варварском этапе истории человечества — живьем посажен на кол. Расследование преступления, начатое сразу после страшной находки, ведут сотрудники боготинского отделения полицейской бригады № 40 под командованием центуриона органов правопорядка, капитана Аристофанеса Мойи (на фото 1, вверху). «Добропорядочные граждане могут не сомневаться, — заявил капитан Мойя в беседе с вашим корреспондентом, — что злоумышленники, виновные в организации этого зверского убийства, будь то легальное юридическое лицо или уголовный элемент, понесут заслуженное наказание!»

Итак, полицейские детективы еще только начали работу, поэтому, несмотря на наличие серьезных улик и множества версий, ваша газета пока не станет ничего обнародовать, дабы не нарушать тайну следствия. Кто же он, таинственный незнакомец, подвергшийся столь чудовищной пытке? Каковы мотивы леденящего кровь преступления? Нам придется запастись терпением и ждать, пока капитан Аристофанес Мойя и его подчиненные найдут ответы на поставленные вопросы.

Однако мы все же готовы пояснить один существенный аспект данного дела, а именно: каким образом производится страшная казнь, которую впервые начали применять на Балканах, в средневековой вотчине князя Дракулы, известного также как Господарь Трансильвании. Рекомендуем особо впечатлительным читателям со слабыми нервами воздержаться от ознакомления со следующим комментарием. Итак, на практике человека сажают на кол, пронзая заостренным шестом сквозь анальное отверстие, затем протыкая туловище насквозь и наискосок, так что острие выходит наружу, ломая ключицу. Второй шест втыкается уже не в задний проход, а чуть выше, в области почек, крест-накрест с первым, образуя конструкцию в форме огромной зловещей буквы «X», достаточно устойчивую, чтобы удерживать на весу тело жертвы — как правило, изменника или клятвопреступника (см, фото 1 и 2).

2

В анатомическом театре института судебной медицины краска на потолке облупилась от влажности, оголив трещины и дыры. В одной из щелей шевелила усиками большая кукарача.

— В жизни не видел ничего более мерзкого, чем тот мешок с дерьмом, который приволокли мне вчера вечером! — Пьедраита откусывал бублик, и запивал его кофе из чашки — и то, и другое он держал в руках, не снимая резиновых перчаток.

— От чего он умер?

— Да на нем живого места не осталось! Перелом позвоночника, разрыв желудка, вода в легких, сдавление горла! Получи он даже половину этих травм — конец, чао, малыш!

Силанпа с отвращением посмотрел на стеклянные банки, где в формалине плавали трофеи Пьедраиты: человеческое сердце с тремя пулевыми отверстиями, сморщенная от цирроза печень, кисть руки с зажатым в кулаке ножом…

— Вот черт… А можете хоть примерно сказать, когда наступила смерть?

— Самое меньшее две недели назад. Точнее не определить, слишком много повреждений. Максимальный срок — два месяца, учитывая, что труп находился в воде. При более длительном воздействии воды мышечные ткани начинают распадаться.

— Значит, между двумя неделями и двумя месяцами?

— Да.

— Хорошо, у нас хотя бы есть временные рамки. Сколько ему лет, как вы думаете?

— Лет пятьдесят — шестьдесят. Только к такому возрасту можно до такой степени заплыть жиром.

— А что скажете по поводу внешности?

— Белый. Волосы седые, на макушке лысина, на щеках бачки. Рост метр шестьдесят восемь. Я послал все данные капитану Мойе, они, наверное, уже рисуют портрет.

— А что у него внутри — земля, водоросли?

— Образцы содержимого я с самого утра отправил в лабораторию. Заключение, вероятно, будет готово завтра к вечеру.

— Спасибо. Сообщите мне, если появится что-то новенькое!

— Ладно, пока!

Капитан Мойя производил впечатление мужчины, который, перешагнув пятидесятилетний рубеж, так и не познал здорового образа жизни. Темные мешки под налитыми кровью глазами и капли пота, стекающие по щекам, свидетельствовали о переедании и нехватке сна. Над тонкими губами, будто подрисованными карандашом, нависал нос картошкой, весь покрытый венозной сеточкой, набухшей так, что, казалось, вот-вот начнет кровоточить. Его лицо словно говорило: этот мужчина страдал и терпел удары судьбы, но, несмотря ни на что, сохранил веру в добрую природу человечества — мученик, с улыбкой прошедший огонь и воду и постигший глубокий смысл бескорыстия и самопожертвования.

На столе Мойи лежал рисованный портрет убитого. Черты лица казались довольно приятными.

— В этой папке есть все, чем на данный момент могу с вами поделиться, включая самое главное — список пропавших без вести. Вы говорили, за последние два месяца?

— Да, для начала.

— Мы отобрали лиц мужского пола старше двадцати пяти лет и только по сводкам столичного округа, естественно. Я уже запросил сегодня данные по всей стране, но компьютерная система перегружена. Кажется, поступило кое-что из Чоконты.

— Что ж, с чего-то надо начать.

Капитан откинулся на спинку кресла и с громким пыхтением безуспешно попытался положить ногу на ногу. Его китель едва сходился на огромном животе; речь прерывалась хриплым дыханием.

— Позвольте задать вам один вопрос личного характера, сеньор журналист, — просипел Мойя, вперившись в него взглядом и поглаживая себя по пухлой складке ниже подбородка. — Буду говорить с вами откровенно, Силанпита, как с другом, как мужчина с мужчиной, поскольку, без лишней скромности, я готовлюсь осуществить очень важный шаг… Вам когда-нибудь доводилось слышать название «Тайная вечеря»?

— Да, капитан, это евангелическая ассоциация желающих похудеть с помощью чтения Библии, — ответил Силанпа. — А почему вы об этом спросили?

— Представляете, моя жена вбила себе в голову, что мне необходимо посещать их собрания! Даже не знаю, как быть — что-то не вызывают у меня доверия эти новомодные увлечения.

— Возможно, стоит попробовать. Сейчас очень многие этим занимаются. Вы когда начинаете?

Мойя опустил глаза на свой живот и попытался его втянуть. Спинка кресла жалобно скрипнула, и он оставил свои потуги.

— Еще не знаю. Мне сказали, что на первом занятии каждый новичок должен объяснить присутствующим, почему он решил к ним присоединиться… Как вам хорошо известно, я человек застенчивый… Не умею выступать перед аудиторией.

— Важно, чтобы был результат, — заметил Силанпа. — Хотите, посмотрю в редакционном архиве, что у нас есть об этой организации?

— Да нет, не надо, разве только что-то необычное. Я пока еще думаю.

Силанпа вышел из здания полицейского комиссариата на Тринадцатую карреру и открыл папку, полученную от капитана. В ней находилась стопка заполненных бланков с фотографиями и описанием пропавших без вести, а также сведениями об их психическом состоянии, обстоятельствах и возможных причинах исчезновения, записанными со слов родственников. Силанпа зашел перекусить в «Бургер», купил суперкесо, сел у окна и пересчитал бланки. Их оказалось тридцать восемь. Внезапно его одолела страшная апатия. С чего начать? Он попытался заставить себя сосредоточиться, но мешал уличный шум. Силанпа невольно перевел взгляд за окно и несколько раз бездумно перечитал лозунг на растяжке поверх светофора: «Богота — ваша столица. Берегите ее!» Часы торгового центра «Гранаоррар» показывали два пополудни, а на противоположной стороне авениды, на облупившейся каменной ограде, залепленной старыми предвыборными плакатами, кто-то вывел краской крупные буквы: «Мне не стать Доном Джонсоном… Но я и не Дон Никто!»

Вернувшись в комиссариат, Силанпа узнал от капитана Мойи, что в два часа в морге началось опознание трупа, обнаруженного на Сисге.

— Родственниками этих людей? — потряс он папкой с анкетами пропавших без вести.

— Да. Сходите и вы туда, сеньор журналист. Наверняка узнаете что-нибудь интересное.

Пьедраита дал ему халат и усадил на стул. Первым прибыл мужчина лет двадцати семи.

— Назовите имя человека, которого вы разыскиваете, и степень вашего родства с ним.

— Тулио Поведа Бехарано. Я его старший сын.

— Проходите.

Молодого человека подвели к столу с трупом и подняли простыню. Лицо у него брезгливо скривилось, и ему хватило трех секунд, чтобы сказать — нет, не он.

— Посмотрите внимательно! — настаивал Пьедраита.

— Да не он, говорю же вам!

— Тело в очень плохом состоянии. Хотелось бы знать, по каким признакам вы определили с такой уверенностью?

— По зубам, доктор. У моего папаши из всех зубов остался только левый клык.

Сидя в сторонке, Силанпа сделал пометку на анкете. Следующей вошла дама средних лет в сопровождении юноши.

— Маркос Немкетеба Карреро. Супруга и племянник.

Оба направились к мертвецу, однако юноша, увидев, как поднимают простыню, остановился поодаль.

— Это не он.

— Вы совершенно уверены, сеньора?

— Да.

— Почему, позвольте узнать?

— Мне неловко говорить вам об этом, доктор… — Дама понизила голос, приблизив лицо к уху Пьедраиты. — Учтите, я бы никогда не сказала, если б вы сами не спросили… Женщина хорошо знает собственного мужа, вам не кажется?

— Сеньора, здесь производится полицейское расследование! Пожалуйста, отвечайте на поставленный вопрос!

Дама еще теснее прильнула к уху Пьедраиты.

— У Маркитоса отсутствовало одно яичко, доктор… С ним приключилась ужасная беда. Родился-то он, как и все мальчики, нормальным и без изъянов, но когда мы уже были женаты, произошел несчастный случай. Вообразите, однажды Маркитос катался верхом в Льяно, стал садиться на лошадь, зацепился за ограду из колючей проволоки и упал прямо на нее! Так и покалечился! Но имейте в виду, несмотря на это, он не перестал быть мужчиной!

— Благодарю вас за помощь, сеньора!

Часам к четырем родственники более половины пропавших без вести приняли участие в опознании, и ответ неизменно звучал один и тот же: не он!

— Артуро Каррисо Синоко, шурин.

Посмотрев на труп, мужчина отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Это какая-то ошибка, доктор. Он не был таким толстым и таким старым. Кроме того, в последний раз, когда мы его видели, он все еще оставался негром.

— Ну да, тогда, конечно, ошибка. Следующий!

— Ослер Эступиньян Хуарес. Младший брат.

— Посмотрите внимательно, — велел Пьедраита.

— Так-так… — Тот послушно принялся разглядывать мертвеца с головы до пят. Потом задумался.

— Вроде бы, на первый взгляд, не он, но есть что-то знакомое…

— Глядите хорошенько, времени у вас предостаточно.

— Может, и он.

— Пройдите вон туда, наш сотрудник задаст вам несколько формальных вопросов.

Прежде чем усадить мужчину за стол, похожий на кухонный, Силанпа изучающе осмотрел его: невысокого росточка, костюм в мелкую полоску, синий шерстяной галстук, грязные ботинки.

— В этой анкете вы сообщаете, что ваш брат бесследно исчез полтора месяца назад. Это так?

— Да.

— Вашему брату пятьдесят лет, семейное положение — холост, проживал в Фонтибоне, душевным расстройством не страдал, работал шофером легкового такси на машине марки «Шевроле-66», регистрационный номер «FT 3643», правильно?

— Да, «Шевроле-66» с движком от семьдесят третьего.

— Здесь также записано, что вы не видели его с февраля прошлого года. Верно?

— Так точно.

— Учитывая, что сейчас октябрь, вы таким образом утверждаете, что видели брата в последний раз двадцать один месяц тому назад. При каких обстоятельствах произошла эта встреча?

— Вы не поверите! Я, знаете ли, работаю в бухгалтерии кадастровой конторы. Однажды мне понадобилось съездить по делам в Боске-Искьердо. Стою я на остановке на авениде Эль-Дорадо, жду автобуса с Сампер-Мендосы, вдруг смотрю — подъезжает такси и кому-то сигналит. Я сначала подумал, что кто-то из стоящих на остановке решил сэкономить время и проголосовал, но встречаюсь глазами с водителем, и он машет мне рукой! Подхожу — и к своему удивлению вижу Ослера! Честно вам признаюсь, если бы столкнулся с ним в уличной толпе, не узнал бы, ведь мы не встречались девять лет, с того дня, как я уехал в Картахену, только представьте!

— В Картахену?

— Ну да! Чудный город! — с энтузиазмом воскликнул Эступиньян. — В ту пору дела в Боготе шли настолько погано, что я сразу согласился на первую же предложенную мне работенку на побережье. Должность вполне приличная, директор продаж на оптовой базе прохладительных напитков фирмы «Ройял краун». Деньги, правда, небольшие, но на жизнь хватало — за жилье заплатить, раз в год прикупить одежонку кой-какую, а иногда, между нами говоря, и кончик помочить — в Картахене это гораздо дешевле, чем в Боготе. Есть там у них место под городской стеной, где, как стемнеет, собираются бабенки, которые, извините за выражение, на передок слабые. Купишь одной такой банку «баварии» и пакетик кукурузных хлопьев, угостишь сигареткой, сунешь за вырез тыщонку и — есть контакт! — ноги в стороны, что твоя утка!.. На чем я остановился?

— На вашем брате. Вы дожидались автобуса на остановке, а он подъехал.

— Ах, да! Вот я и говорю, узнал его с трудом. Но он меня сразу заметил и посадил к себе в такси. В тот день нам почти не удалось пообщаться, поскольку я торопился в Боске-Искьердо — подвернулась левая работенка. Но через неделю мы встретились на перекрестке Двадцать третьей и Седьмой и по этому поводу решили нажраться от пуза в «Пунто рохо», где, по словам брата, постоянно тусуются таксисты и вообще работники общественного транспорта.

— Так это труп вашего брата или нет?

— Нет, не думаю. Не знаю. Может, и он.

— Тогда скажите мне вот что — куда, по вашему мнению, мог запропаститься ваш брат?

— Черт его знает! Он почти не выпивал, азартными играми не увлекался, а с женщинами имел дело ровно настолько, чтобы строчка «пол мужской» в удостоверении личности соответствовала действительности — вы понимаете, о чем я? — хохотнул Эступиньян. — В общем, очень положительный тип. У него и врагов-то не было! Понятия не имею, что с ним могло приключиться!

— А если похищение?

— Не-е-ет… Какой смысл кому-то похищать таксиста, у которого даже машина-то не своя! — Он с заговорщическим видом нагнулся к уху Силанпы: — Тут что-то другое. Его машину обнаружили на автостоянке целую и невредимую. В доме царил полный порядок. Просто загадка какая-то!.. Скажите, пожалуйста, работники морга всегда так подробно расспрашивают при опознании трупа?

Силанпа достал из бумажника фальшивое удостоверение и показал ему.

— Ага, понятно… Секретная служба! Работаете под прикрытием?

— Помогаю полиции… Прошу вас позвонить мне, если станет известно что-нибудь новое о брате. Возможно, совместными усилиями нам будет легче разыскать его.

— Так точно, хефе! Позвоню! Keep in touch[1]!

— Вы говорите по-английски?

— Изучаю. Готовлюсь к эмиграции. А вы там бывали?

— Нет. Хотелось бы, но нет пока.

Разочарованный Силанпа покинул здание института судебной медицины. Никто из родственников пропавших без вести не опознал жертву чудовищного убийства, и теперь на него надвигалась лавина анкет со всей страны. Он позвонил Мойе и сообщил о неутешительном итоге. Вернувшись домой, прослушал запись на автоответчике: «Сеньор Силанпа, это сеньора Гальярин. Я проконсультировалась с моим адвокатом, и он согласился, сказав, что достаточно сфотографировать. Так что сделайте снимки и доставьте мне как можно скорее. Спасибо».

Силанпа посмотрел на муньеку, сказал негромко: — Приглашаю тебя сегодня на свидание! — и послал ей воздушный поцелуй.

Затем перевел взгляд на часы и убедился, что в запасе у него еще много времени. Он налил себе пива и принялся не спеша пить, разглядывая фотографии, сделанные им на Сисге, и изучая анкеты пропавших без вести. Потом вдруг вспомнил, что уже несколько дней не виделся с Гусманом.

И поехал навестить его.

Силанпа и Фернандо Гусман вместе окончили факультет журналистики Хаверианы и одновременно начали работать в «Обсервадоре». Только Гусман лучше справился со вступительным испытанием и получил право выбирать, поэтому его сразу приняли в отдел полицейской хроники. Силанпе же предварительно пришлось пройти стажировку в воскресной редакции.

Гусман был журналистом по призванию, одержимым своей работой, обладающим острым умом и профессиональной проницательностью. Силанпа не раз с гордостью выслушивал его аргументацию в ходе обсуждений судебных дел и детективных расследований с коллегами по редакции. «Это мой друг», — говорил он себе в такие минуты, с восторгом наблюдая, как неискушенный новичок Гусман неизменно обставляет своих многоопытных товарищей, находя правильное решение, проникая в самую суть вопроса, нападая на верный след, догадываясь, где и как искать доказательства того, что казалось недоказуемым.

Когда Силанпу наконец перевели в редакцию полицейской хроники, Гусмана уже повысили до редактора — самой подходящей для него должности, которую он и так уже фактически исполнял на протяжении последних месяцев благодаря своему динамизму и аналитическим способностям. Со дня его назначения даже самые ранние газетные пташки — те, кто приезжал в редакцию на первых автобусах — всякий раз заставали Гусмана на рабочем месте перед включенным компьютером, с покрасневшими глазами, зажженной сигаретой и чашкой черного кофе. Погоня за информацией заводила его, возбуждала, разжигала охотничий азарт. Ему не терпелось быстрее всех разобраться в происходящем, опередить события, чуть ли не заставить действительность подчиниться своему предвидению…

Работал он допоздна. Когда уходили последние редакторы дневной смены, Гусман продолжал что-то писать или править, сидя без пиджака, со сбившимся набок галстуком, приканчивая очередную пачку «Пьельрохи», либо вводил в курс ночных редакторов, расследовал новое запутанное дело, висел на телефоне, опрашивая своих информаторов, а изредка покидал редакцию, чтобы самому «в поле» собрать срочно понадобившиеся сведения.

Уходил он только заполночь — когда в одиночку, а когда с Силанпой, который поджидал его, попивая ром в редакции провинциальных новостей, — и в отсутствие Гусмана всем казалось, что не хватает чего-то важного, будто одна из главных опор газеты внезапно рухнула.

Стремительный подъем по карьерной лестнице оказал на психику Гусмана сокрушающее воздействие. Он замкнулся в себе, не думая ни о чем, кроме работы, а если с ним заговаривали, отводил взгляд куда-то в потолок, словно боясь растерять мысли. Ночные бдения в редакции пристрастили его сначала к алкоголю, а затем и к наркотикам. Силанпе не довелось наблюдать лично, как Гусман потребляет стимуляторы, но все говорили, что иначе он не сумел бы выдерживать такое нечеловеческое напряжение и заставлять собственный мозг работать с полной отдачей почти круглосуточно. После назначения Гусмана редактором отдела полицейской хроники Силанпа мог лишь издалека восхищаться успехами своего кумира, но, попав под его начало, воочию убедился, что у того постепенно съезжает крыша. День ото дня он напивался все раньше, а порции рома с каждым разом увеличивались.

К десяти вечера Гусман менялся, как лакмусовая бумажка: опухшие щеки багровели, нос напоминал стручок красного перца. Силанпа и все остальные оправдывали это тем, что такова, видимо, цена, которую приходится платить обладателю выдающегося интеллекта за свой природный дар. К одиннадцати глаза Гусмана наливались кровью, язык деревенел, а голос становился, как у посланца с того света. Спотыкаясь, он скрывался за дверью туалета, и возвращался совершенно другим человеком, приговаривая: «Сунь голову под холодную воду, и избавишься от любого недомогания!»

Силанпа приезжал в редакцию в девять утра, и за чашкой кофе Гусман объяснял ему то, что предстояло сделать за день. При этом он, не переставая, чертил на листке бумаги, поскольку относился к тем графоманам, которые не могут говорить, не воплощая свои идеи и мысли в линиях, квадратах и кружочках, дополняя собственные слова каракулями и закорючками.

Как-то раз, в одно прекрасное утро, Силанпа уловил в дыхании Гусмана запах алкоголя.

— Вы что, уже выпили? — изумился он. — Сейчас всего девять утра!.. Может, случилось что?

— Ничего не случилось, просто глотнул чуток — горло прочистить!

— Да вы пьяны! Только посмотрите на себя!

Тут он увидел бутылку рома, которая стояла на полу рядом с корзиной для бумаг.

— Спокойно! — Гусман закурил, на лице его мелькнула тревога. — Я — как эта бутылка: налитой, но не пьяный! Давайте-ка лучше займемся делом!

Все рухнуло в тот день, когда Гусману привиделись кукарачи-великаны, и он с воплями принялся крушить редакционные настольные лампы и пишущие машинки. Медики поставили диагноз «шизофрения вследствие постоянного стресса, переутомления, злоупотребления наркотиками и алкоголем»… В итоге Гусману назначили стационарное лечение, и ему пришлось расстаться с редакцией.

С тех пор его держали взаперти в санатории для алкоголиков в Чие, в полной изоляции от внешнего мира. Только Силанпе разрешалось изредка навещать его.

Он оставил свой «Рено-6» на стоянке у ворот, подошел к калитке в ограде и подозвал монашенку из медсестринского персонала санатория.

— Я — друг Фернандо Гусмана, приехал навестить его.

Монашенка проводила Силанпу в палату Гусмана.

Как обычно, при виде бывшего шефа к горлу у него подступил комок.

— Ну как, вас здесь не обижают? — Силанпа вручил Гусману пакет со сдобными булочками и еще один, с виноградом.

— Нет… — Гусман пристально посмотрел на него, выжидая, пока монашенка выйдет за дверь. — Хорошо, что вы пришли. Мне вчера удалось добиться существенного прогресса в достижении свободы моей личности!

— Какого же?

— Я уговорил их разрешить мне читать газеты!

— Но вам это может навредить! — встревожился Силанпа. — Врач запретил всякую информацию!

— Да нет же, погодите, дело вот в чем: я подбросил им идею позволить мне читать по одной газете в день, но как бы в виде исторического обзора, а не последних новостей! Понимаете?

— Нет…

— Каждый день мне приносят очередную старую газету за тот год, когда меня упрятали в этот чертов санаторий. Хоть помаленьку и с опозданием в несколько лет, но я все же узнаю о том, что творится в мире!

Силанпа с восхищением подумал, что Гусману даже теперь удалось добиться своего!

— Сейчас читаю о захвате дворца правосудия! Это черт знает что, верно? Наше государство поражено тяжелым недугом! Бетанкур стоит перед выбором: либо проводить плебисцит, либо отправляться в отставку!

— То ли еще будет, вы себе даже не представляете!..

— Ни слова больше, стихотворец! — перебил его Гусман. — Но если бы грянул очередной переворот, я бы догадался!

На глазах Силанпы выступили слезы, он отошел к окну и уставился невидящим взглядом в горные склоны. А потом, взяв себя в руки, рассказал Гусману о трупе, найденном на Сисге.

— До сих пор неизвестно, кто он и откуда взялся. Жировая оболочка, набитая песком и водорослями!

— Надо выяснить, не имелось ли похожих прецедентов, — тут же принялся рассуждать Гусман. — Поискать в полицейских архивах дела, в которых убийцы сажали жертву на кол, распинали или вешали и оставляли на всеобщее обозрение. Необходимо от чего-то оттолкнуться. Помимо личности убитого, наверняка есть и другие зацепки.

— Вообще-то все очень запутано. — Силанпа закурил и открыл окно. — Я сейчас работаю с анкетами граждан, пропавших без вести за последние два месяца. Мойя расщедрился, помогает мне в обмен на информацию.

— Это не простое преступление, Виктор! Тот, кто его совершил, испытывал страшную ненависть, яростное желание унизить, опозорить, вызвать чувство омерзения!

Медсестра принесла Гусману таблетку, подозрительно оглядела Силанпу с головы до ног, и тот понял, что пора уходить. Прощаясь, они пожали друг другу руки, и взволнованному Силанпе опять пришлось прятать повлажневшие глаза.

Он не спеша вел машину обратно в Боготу и вспоминал студенческие годы, когда вечерами просиживал у себя дома в компании Гусмана, Негро Феррейры и Хуана Карлоса Элорсы. Они вместе обсуждали статьи, вырезанные из газет, манеру, в которой автор подает информацию, и мысленно уже видели себя за персональными компьютерами в редакции какой-нибудь влиятельной газеты, с телефонной трубкой, прижатой плечом к уху, а из-под их пальцев на экран ползут строчки, которые на следующий день изменят ход истории. Им казалось, что в жилах их течет типографская краска, а печатный лист, словно волшебная дорожка, ведет в вожделенное будущее, где каждый день преисполнен неустанного журналистского труда, а вечера дарят тепло заслуженного отдыха в кругу друзей.

Силанпа посмотрел на часы: шесть вечера. Сеньор Гальярин не уходит с работы раньше половины восьмого, но лучше подстраховаться. Проверив, лежит ли в бардачке книга Сьорана, одолженная им у своего друга, философа Табо Чирольи, Силанпа помчался к клинике.

Ровно в семь тридцать Гальярин вырулил со стоянки на своем «БМВ», доехал до перекрестка Сотой с Девятнадцатой, где, как обычно, остановился у светофора, и к нему в машину подсела его внебрачная связь. Затем по Сотой выехал на загородное шоссе и покатил в направлении Эстадеро-дель-Норте.

Силанпа осмотрел свой «никкормат» и еще раз сверился со схемой расположения номеров мотеля. Гальярин неизменно снимал только те, что выходили окнами во внутренний двор и были оборудованы сауной и мини-баром. Силанпа нащупал в кармане отмычку и закурил. Впереди, в нескольких метрах от него, светились красные габаритные огни «БМВ».

Подъехав к мотелю, Силанпа закутал муньеку в пончо и пересадил ее на пассажирское сиденье рядом с собой так, будто она опустила голову ему на плечо. Дважды просигналив у ворот, он шепнул на ухо муньеке:

— Добро пожаловать в храм Мальпиги! — и ему померещилось, что та улыбнулась.

Молодой охранник поспешно распахнул ворота и жестом дал понять, чтобы Силанпа следовал в направлении, указанном стрелками. Тот повернул налево, где располагались комнаты с окнами во внутренний двор, и по дороге увидел, что знакомый «БМВ» припаркован возле двери с номером семь.

Силанпа вылез из машины с муньекой на руках и по ступенькам крыльца поднялся в свободный номер, не отрывая глаз от того места в крытом переходе, где ему предстояло действовать. В номере он первым делом оценивающе осмотрел себя в зеркале, проверил экипировку, а затем удобно устроился в кресле с прихваченной из машины книгой — брать их следовало тепленькими, а значит, надо переждать несколько минут.

— Жди меня здесь! — наказал Силанпа муньеке, сажая ее перед телевизором. Перед уходом заскочил в туалет по малой нужде и бросил в унитаз окурок. Остановился у комнаты номер семь и почувствовал, как противно дрожат коленки. Услышав доносящиеся из-за двери стоны, сказал себе: «Вот теперь самое время!», приготовил «никкормат», распахнул дверь и закричал, стреляя ослепительными фотовспышками:

— Полиция, всем оставаться на местах!

Гальярин упирался лицом в подушку. На нем был розовый кружевной бюстгальтер, руки привязаны к спинке кровати нейлоновыми чулками, ноги обуты в женские туфли серебристого цвета с высокими каблуками. Сзади к нему пристроился негр Сольтан — заведующий уборщиками в клинике, — в черной майке до пупка с белым изображением скелета.

— Оставайтесь на местах и улыбайтесь в объектив! — прокричал Силанпа, не переставая стрелять вспышкой.

Негр-содомит оторвался от Гальярина и в мгновение ока очутился перед Силанпой, потрясая своим черным членом.

— Спокойно! Полиция…

Силанпа, не успев договорить, покатился по полу от чудовищного удара. Кулак у эфиопа оказался тяжелый.

— Сольтан, идиот, какого хрена! Оставь его, ты только хуже сделаешь! — Гальярин, подергавшись, высвободился из своих пут.

Оглушенный Силанпа с трудом поднялся на ноги. Негр отступил, не сводя с него глаз, полных ненависти и обиды от пережитого унижения.

— Мотель окружен полицией! — соврал Силанпа, стараясь казаться разозленным. — Проводится плановая облава, так что не рыпайтесь и ждите, когда придет капитан!

— Сольтан, в уборную! Я сам поговорю с кабальеро!

Негр скрылся за дверью ванной комнаты.

— Молодой человек, я вас не знаю, но догадываюсь, чем вы занимаетесь! У меня вызывает сомнения ваша принадлежность к полиции; скорее всего вы один из тех детективов, которые выслеживают неверных супругов. Я угадал?

Силанпа промолчал и осторожно потрогал пальцами ушибленную скулу, стараясь не смотреть на голого, потного мужчину.

— Уверен, что вас наняла моя жена, поэтому поговорим без обиняков: сколько?

— Что «сколько»?

— Не будем строить из себя идиотов! Сколько вам заплатила моя жена?

— Это профессиональная тайна!

— Дерьмо это, а не профессиональная тайна! Сколько вы хотите за фотопленку? Называйте любую сумму! Как насчет двухсот тысяч песо?

Именно столько получил Силанпа от сеньоры Гальярин и уже потратил всю сумму на ремонт электросистемы своего «Рено-6».

— За такие деньги я и ухо не почешу, доктор! Кроме того, вы предлагаете мне незаконную сделку.

— А вторгаться в чужую жизнь, по-вашему, законно?

На миг Силанпа почувствовал укор совести, но тут же взял себя в руки.

— Вы изменяете своей жене, доктор, так что нечего читать мне проповеди! За то, что вы проделываете здесь вместе с этим черномазым, предусмотрено наказание даже Библией!

Он снова потрогал больное место, повернулся и направился к двери.

— Постойте! — окликнул его Гальярин. — На полмиллиона согласны?

Силанпа удивленно обернулся и этим выдал себя.

— Идите сюда, я выпишу вам чек!

Гальярин закутался в простыню, наклонился над своим пиджаком и достал из внутреннего кармана авторучку.

— Вот, держите. Давайте пленку!

Силанпа взял чек и отдал кассету с пленкой. Затем повернулся и вновь пошел к двери, мысленно обещая никогда больше не заниматься подобными делами. Он всегда с волнующим интересом вникал в подробности чужой личной жизни, но на этот раз твердо сказал себе: «Я ведь журналист, черт побери! На кой хрен мне такие передряги?»

3

Меня зовут Аристофанес Мойя. При росте в метр восемьдесят я вешу сто двадцать четыре кило. Возможно, кто-то из вас уже знает меня, учитывая мое скромное и требующее большого самопожертвования положение человека, так сказать, государственного — кхем-м! — посвятившего себя служению обществу. Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать наши служебные обязанности, мы хотим поговорить о причинах, по которым собрались в этих стенах, объединились в эту почтенную ассоциацию.

Есть или не есть — вот в чем вопрос! Лично мне стало ясно, что дело серьезное, когда в один прекрасный день я не только позавтракал, пообедал и поужинал, как все нормальные люди, но и — прошу прощения у присутствующих сеньор — на свою жопу умял семнадцать шоколадок «джет», четырнадцать пакетиков чипсов «читос» и одиннадцать пирожных «чокоррамо». И это только, что называется, на десерт, поскольку в тот день мною был установлен и второй рекорд, так сказать, по солененькому: девять пирожков с мясом, шесть кукурузных блинчиков с острым соусом и четыре чизбургера, каждый с порцией картошки-фри, кетчупа и горчицы. Все это, вкупе с положенным по канонам католической церкви обильным трехразовым питанием, в сумме составило больше девяти тысяч калорий — тройное количество того, что необходимо для обеспечения жизнедеятельности мужчины среднего телосложения. Я не могу похвастаться образованностью, однако не считаю себя человеком невежественным, так как смотрю телевизор, слушаю радио, ежедневно прочитываю газету — главным образом спортивный раздел, но не пропускаю и политики, преступности, светских мероприятий. Каждый месяц, по совету моей сеньоры супруги, покупаю очередной номер «Избранного Ридерз Дайджест», и что бы она ни говорила, лишь бы посмеяться над вашим покорным слугой, читаю в нем разные статьи, а не только страницу с юмором. С помощью «Избранного» я впервые осознал, что со мной не все в порядке — а именно, прочитав публикацию под заголовком «Я — желудок Хуана». В двух словах, из этой статьи я понял, что желудок — это одно, а помойное ведро — совсем другое. И тут, с вашего позволения, я опять прибегну к гиперболе: моя супруга, будучи женщиной святой, а на кухне, с поварешкой в руке, способна горы свернуть, не упускает случая сказать мне: «Посмотрите-ка, Аристофанес, супчику совсем немножко осталось. Доешьте, пожалуйста, чтоб зря не выливать!» Или: «Докушайте, пожалуйста, остатки соуса, я добавлю в него риса и вам разогрею, хорошо?» И каждый день повторяется то же самое. А для меня тарелка с едой так же неодолимо притягательна, как для младенца грудь матери. И конечно же, я иду навстречу просьбам жены! Мне однажды попалась на глаза статья — в том же «Избранном», — где сказано, что хищные звери — к примеру, тигр или пантера — пожирают свою добычу без остатка, не желая делиться ни с кем. Одна такая зверюга может слопать за присест до тридцати пяти килограммов мяса и не остановится, пока все косточки не будут обглоданы и обсосаны. Но такое происходит только в естественных условиях, и в этом вся разница. Я сказал себе: «Аристофанес, вы не тигр и не пантера!», хотя должен вам заметить, товарищи по работе иногда называют меня «тигром», но по другим соображениям, которые к нашему делу не имеют никакого отношения. Итак, я не животное и умею мыслить, а потому, рассудив, обращаюсь за помощью к вам, уважаемые члены ассоциации «Тайная вечеря». Ведь просить о помощи не значит признаваться в своем бессилии, не так ли? Если человеку свойственно ошибаться, то ему присущи и проблемы, а раз так, избавляйся от них любыми способами, хоть выгрызай собственными зубами! Впрочем, подобное выражение не совсем уместно…

4

Элегантная юбка подчеркивала ее стройное тело. Материал хоть и дешевенький, но приличный и цвета приятного. Да видать, дома еще подогнала себе по фигуре на стареньком бабушкином «зингере», и теперь юбка облегала бедра, как атласная перчатка. Сзади покрой прямой и гладкий, по бокам заужена, по кромке украшена каймой, похожей на тонкую пенистую полоску. Нанси видела рекламный шит с надписью: «Это твой мир. Дерзай!» — и дерзнула.

Она с гордым видом вошла в адвокатскую контору «Барраган Абогадос». От робости первой рабочей недели не осталось и следа.

— А вот и принцесса, — процедила сквозь зубы вторая секретарша Трини на ухо телефонистке Наче. — Только посмотри на нее! Эта далеко пойдет!

— Ну зачем вы так? — возразила Нача. — Она очень застенчивая!

— Застенчивая? Да я таких застенчивых насквозь вижу! — Трини отхлебнула глоток красного вина. — Застенчивость, милая, это главная приманка любой расчетливой шлюшки! Могу поспорить, что еще до окончания месяца она поимеет от нашего доктора сама знаешь что.

— Ну, если на то пошло, доктор тоже далеко не иезуитский священник! Если бы он платил мне хотя бы одно песо всякий раз, когда щипал меня за задницу, я бы уже пила шампанское в Акапулько!

Внезапно дверь распахнулась, и все незанятое пространство конторы словно заполнилось с появлением Эмилио Баррагана, элегантного сорокалетнего мужчины с импортной итальянской накладкой на лысине, преуспевающего адвоката, рискового игрока и знатного рассказчика скабрезных анекдотов в жокей-клубе. Его сопровождало облако аромата туалетной воды «Обсешн» для мужчин от Кельвина Кляйна.

Трини и Нача как по команде принялись разглядывать его, раскрыв рты. Третий секретарь Томате и посыльный Домитило бросили свои занятия и разом повернулись навстречу хефе.

— Доброе утро, доктор! — хором воскликнули все четверо.

— Доброе утро, — с озабоченным видом бросил в ответ Барраган.

Третий секретарь с завистью обратил внимание на гармоничное сочетание безупречной белизны сорочки и узла галстука — правильного прямоугольника, на сантиметр не достающего до края воротника, что придавал доктору небрежную элегантность. Рядом с ним Томате чувствовал себя человеком низшей расы с неисправимо убогой внешностью.

— А где наша новенькая? Как бишь ее зовут? — спросил Барраган, задержавшись на мгновение, прежде чем открыть дверь своего кабинета.

— Нанси? Понятия не имею, доктор! Вообще-то она появилась совсем недавно, но куда-то подевалась.

В ту же секунду дверь туалетной комнаты отворилась и оттуда вышла Нанси. Она как раз успела освежить помаду на губах, подкрасить ресницы и расправить юбку, помявшуюся за сорок восемь минут давки в автобусе маршрута 98А. По дороге, конечно же, нашелся нахал, который рассмешил ее, отпустив вульгарную шуточку: «Детка, поносишь эти колготки — подари мне, но только не стирай!»

— Доброе утро, доктор! — вежливо поздоровалась Нанси, как и подобает воспитанной девушке.

— Доброе утро, Нанси! — Барраган пристально взглянул ей в глаза и как бы в задумчивости приложил палец к виску. — Найдите в картотеке досье Перейры Антунеса, сделайте ксерокопию и принесите мне в кабинет. Трини, позвоните в муниципальный совет и свяжите меня с доктором Марко Тулио!

Трини позеленела от зависти и с ненавистью посмотрела на Нанси. Домитило обшарил фигуру девушки похотливым взглядом и многозначительно переглянулся с Томате. Тот уставился куда-то в область бедер Нанси, мысленно раздел ее и представил, как она ждет с раздвинутыми ногами, а он надевает себе презерватив и приговаривает — сейчас, сладкая, сейчас, уже готово! Все трое сглотнули слюнку, а Томате сунул руку в карман своих брюк.