Грегг Гервиц

Обвинение в убийстве

Посвящается Мелиссе Гервиц, Доктору медицины и моей первой читательнице с самого начала и до сегодняшнего дня.
«Нет справедливости. Есть только закон» – это высказывание очень часто цитируют в судейской среде. Кому точно оно принадлежит, не известно; иногда авторство приписывают Оливеру Венделлу Холмсу.
1

Когда Медведь сообщил ему, что Джинни изнасиловали и убили, что ее расчлененное тело нашли в бухте, что потребовалось три пластиковых мешка, чтобы увезти труп с места преступления, и что в данный момент ее останки разложены на столе патологоанатома для дальнейших исследований, первая реакция Тима была неожиданной даже для него самого. Он оцепенел. Он не чувствовал горя: знал по собственному опыту, что горю, чтобы вступить в свои права, нужно время, нужны воспоминания, нужна перспектива. Он ощущал новость как пощечину, как тупую вибрирующую боль от удара по лицу. А еще он чувствовал необъяснимое смущение, хотя кто или что его смутило, сказать не мог. Его рука непроизвольно начала нащупывать «Смит-энд-Вессон», которого дома в 6:37 вечера у него, естественно, не было.

Справа от него упала на колени Дрей. Одной рукой она сжимала дверной косяк, просовывая пальцы между петлями и дверью, словно хотела причинить себе боль. На ее шее под ровным, как лезвие бритвы, краем волос блестели капельки пота.

На секунду все замерло. Тяжелый февральский воздух был напоен дождем. Семь свечей оплывали от сквозняка на покрытом бело-розовой глазурью именинном торте, который Джуди Хартли спрятала в гостиной, чтобы сделать Джинни сюрприз. На вымощенной гравием подъездной дорожке, которую осенью Тим, стоя на четвереньках, сам разровнял совком, ботинки Медведя оставили комки грязи с места преступления. Вид их сводил с ума.

Медведь спросил:

– Может, ты хочешь присесть?

В его глазах Тим видел ту же смесь вины и неловкого сочувствия, которые в подобных ситуациях появлялись у него самого. Тим за это ненавидел Медведя, хотя и понимал, что незаслуженно. Гнев его растаял, оставив ощущение головокружительной пустоты.

Несколько человек в гостиной, уловив смысл того, о чем перешептывались в дверном проеме, почувствовали ужас.

Когда одна из девочек принялась перечислять правила Квиддича из «Гарри Поттера», ее грубо оборвали, а мать другой девочки нагнулась и задула свечи, которые Дрей зажгла, услышав стук в дверь.

– Я думала, что это она. Я только что закончила покрывать глазурью.

Голос Дрей дрогнул. Она согнулась и заплакала. Тим никогда еще не слышал, как она плачет. Где-то в доме одна из одноклассниц Джинни, совершенно сбитая с толку и непонимающая, что происходит, подхватила ее рыдания.

Медведь, хрустя коленками, опустился на корточки, вся его массивная фигура съежилась, а полы форменного пиджака опустились так низко, что казалось, будто это плащ. Желтая выцветшая надпись на нем сообщала, если кому-то это было интересно: «Судебный исполнитель США».

– Дорогая, держись, – сказал он. – Держись.

Огромными ручищами он обхватил ее за плечи – это явно далось ему нелегко – и притянул к себе так, что ее лицо уткнулось ему в грудь. Ее пальцы судорожно сжимали воздух, так что могли бы сломать любой попавший ей под руку предмет.

Медведь сконфуженно поднял голову:

– Вам придется…

Тим протянул руку и погладил жену по голове.

– Я поеду.



Побитый серебристый грузовик Медведя дребезжал, когда его трехфутовые колеса подпрыгивали на колдобинах. Нарастающее чувство ужаса, которое испытывал Тим, было похоже на ощущение человека, наглотавшегося битого стекла.

Мурпарк – двенадцать квадратных миль домов и обсаженных деревьями улиц – располагался в пятидесяти милях к северо-западу от центра Лос-Анджелеса и был известен только тем, что концентрация служителей правопорядка была здесь самой высокой в штате. Он был чем-то вроде загородного клуба для представителей закона, чем-то вроде убежища, куда они возвращались после дежурства и где прятались от преступного города, который изучали и с которым боролись большую часть своего времени, лишь ненадолго проваливаясь в сон. В Мурпарке царила атмосфера телевизионных шоу пятидесятых годов: никаких салонов тату, никаких бомжей, никаких чужаков. Соседями Тима и Дрей по переулку были спецназовец, две семьи агентов ФБР и почтовый инспектор. Кражи со взломом в Мурпарке были делом опасным и бесполезным.

Медведь смотрел прямо перед собой на желтые фонари, бегущие по центру дороги: они неожиданно выплывали из темноты и так же неожиданно в ней растворялись. Он сосредоточился на дороге, радуясь возможности чем-то занять себя.

Тим по одному перебирал оставшиеся вопросы, пытаясь найти такой, который мог бы служить отправной точкой.

– Почему ты… как ты там оказался? Этим случаем должны были заниматься местные власти, а не федеральные.

– В отделении шерифа взяли отпечатки ее руки…

Отпечатки ее руки. Рука. Отдельный орган. Не ее отпечатки. Сквозь одуряющий ужас Тим задался вопросом, в каком именно из трех пластиковых пакетов унесли ее кисть, ее руку, ее туловище… На одном из пальцев Медведя он заметил засохшую грязь.

– …по лицу, наверное, нельзя было установить личность. Господи, Тим, мне так жаль.

Медведь вздохнул так тяжело, что даже сидевший на заднем сиденье Тим ощутил его вздох.

– В общем, Билл Фаулер был в управлении. И опознал труп. – Он замолчал, осознав свой промах, потом сказал по-другому: – Он узнал Джинни. Позвонил мне, потому что знает, как я отношусь к тебе и Дрей.

– Почему он не сообщил ближайшим родственникам? После академии он был первым напарником Дрей. Он только месяц назад приходил к нам на барбекю.

Тим стал говорить громче, в его голосе зазвучали истеричные нотки, и в этом ощущалось отчаянное желание найти виноватого.

Грузовик съехал с дороги и загрохотал вниз по склону так, что они запрыгали на сиденьях.

Тим с трудом выдохнул воздух, пытаясь избавиться от темноты, которая жестоко и методично наполняла его тело со времени разговора на крыльце.

– Я рад, что пришел ты, – его голос казался далеким и выдавал ту борьбу, которую он вел внутри себя, пытаясь обуздать хаос, загнать его в глубь своего сознания. – Улики?

– Четкие отпечатки покрышек, ведущие из бухты. Было довольно грязно. Помощники шерифа этим занимаются. Я не… у меня голова была совсем другим занята. – Щетина на щеках Медведя блестела от засохшего пота, его доброе, со слишком крупными чертами лицо казалось безнадежно усталым.

В июне Тим сфотографировал его с Джинни в Диснейленде, посадив девочку к нему на плечи. Медведь рано осиротел, ни разу не был женат. Рэкли были его суррогатной семьей во всех смыслах этого слова. Тим вместе с Медведем в течение трех лет отлавливал беглых преступников в центре города. Началось это одиннадцать лет назад, когда Тим уволился из рейнджеров. А еще они вместе служили в отряде, приводящем в исполнение приказы об аресте. Этот отряд был ударной силой подразделения: его члены выбили кучу дверей и заметно поубавили двадцатипятитысячную армию преступников, сбежавших из федеральных тюрем и скрывающихся на огромных просторах Лос-Анджелеса, скрутили и отправили обратно в тюрьму всех тех, на кого смогли надеть наручники.

Хотя до пенсии Медведю оставалось еще пятнадцать лет, в последнее время он начал с таким недовольством говорить о дне выхода на заслуженный отдых, как будто тот стремительно приближался. Он даже заочно закончил Школу права Юго-Западной юридической академии Лос-Анджелеса, чтобы было чем заняться после того, как он выйдет в отставку, – правда, два раза завалил выпускной экзамен, но в конце концов выбрался оттуда с дипломом в кармане. Судья Ченс Эндрю, с которым Медведь частенько работал вместе, привел его к присяге в здании Федерального суда в центре Лос-Анджелеса, они с Тимом и Дрей прямо в холле выпили за его успех из одноразовых стаканчиков, и с тех пор лицензия Медведя пылилась в нижнем ящике письменного стола в его кабинете. Он был на девять лет старше Тима, и недавно появившиеся на его лице морщинки выдавали эту разницу в возрасте. У Тима, который пошел в армию в девятнадцать лет, было явное преимущество: он по-юношески легко перенес все невзгоды адаптационного периода и демобилизовался закаленным, но целым и невредимым.

– Отпечатки покрышек, – сказал Тим. – Если этот парень такой рассеянный, что-нибудь обязательно всплывет.

– Да-да, всплывет.

Тим затормозил и свернул на стоянку у едва заметного указателя, надпись на котором гласила: «Окружной морг Вентуры». Он остановил машину перед входом, где стоянка запрещена, швырнул на приборную доску свой значок судебного исполнителя.

Они сидели молча. Тим зажал ладони между коленками.

Медведь выудил из бардачка пинту виски, дважды глотнул, издав булькающий звук, и протянул бутылку Тиму. Тим сделал большой глоток, чувствуя, как виски обжигает горло, прежде чем раствориться в желудке. Он завинтил крышку, потом снова открыл, сделал еще один глоток, потом поставил бутылку на приборную доску, распахнул дверь чуть резче, чем нужно, и через спинку переднего сиденья посмотрел на Медведя.

Сейчас – только сейчас – пришло горе. У Медведя были красные опухшие веки, и Тиму пришло в голову, что он, наверное, по дороге к ним где-нибудь притормозил, посидел в своей машине и поплакал.

На секунду Тиму показалось, что он может окончательно потерять контроль над собой, закричать и, не останавливаясь, орать до бесконечности. Он думал о том, что его ожидает за стеклянными дверьми, и вдруг где-то глубоко внутри (о существовании такой глубины в себе он даже не подозревал) нашел в себе остатки мужества. У него в животе все перевернулось, но он, сделав над собой усилие, сжал зубы.

– Ты готов? – спросил Медведь.

– Нет.

Тим вышел из машины, Медведь двинулся за ним.



Искусственный свет был невыносимо ярким, он отражался от полированной плитки двери и от стальных ящиков с мертвыми телами. В центре комнаты, на столе, накрытый покрывалом голубого больничного оттенка, в ожидании их прихода лежал искалеченный труп.

Патологоанатом, маленький человечек с растрепанными волосами и в круглых очках, еще больше усиливающих сходство с типичным представлением о людях его профессии, нервно теребил висевшую у него на шее маску. Тим пошатнулся, не сводя глаз с голубого покрывала. Тело под ним было неестественно маленьким и непропорциональным. И он почти сразу почувствовал запах. Сквозь резкую смесь запаха металла и дезинфекции пробивался дух земли и еще чего-то отвратительного. У Тима в желудке, словно пытаясь вырваться на свободу, подпрыгнул виски.

Патологоанатом потер руки и спросил предупредительно и с опаской:

– Тимоти Рэкли, отец Вирджинии Рэкли?

– Да.

– Если хотите, э-э, можете пойти в соседнюю комнату, а я подкачу стол к окну, чтобы вы могли ее, э-э, идентифицировать.

– Я хотел бы остаться наедине с телом.

– Дело в том, что экспертиза еще не закончена, так что я не могу…

Тим открыл бумажник и вытащил значок судебного исполнителя. Патологоанатом коротко кивнул и вышел. Люди гораздо больше уважают горе, как, впрочем, и любые другие эмоции, если их носителем становится представитель власти.

Тим повернулся к Медведю:

– Все в порядке, старина.

Медведь несколько секунд вглядывался в лицо Тима. Должно быть, то, что он увидел, успокоило его, потому что он повернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. До Тима донесся едва слышный щелчок.

Перед тем как подойти, Тим внимательно вгляделся в фигуру на столе. Он не знал, какой конец покрывала приподнять. Обычно он имел дело с мешками для трупов, и ему не хотелось отогнуть не тот край покрывала и увидеть больше, чем было необходимо. В силу своей профессии он знал, что от некоторых воспоминаний избавиться невозможно.

Он решил, что патологоанатом, скорее всего, положил Джинни головой к двери, и осторожно потрогал этот край покрывала, на ощупь различив выпуклость носа и впадины глазниц. Тим не знал, вымыли ей лицо или нет, впрочем, он сомневался, что хотел бы этого, а может, предпочел бы увидеть все как есть, чтобы острее почувствовать тот ужас, который она пережила в последние секунды своей жизни.

Он сдернул покрывало и задохнулся, как от удара в солнечное сплетение, но не отвел взгляд, не отошел, не отвернулся. Внутри него яростно билась боль – острая, порождающая ярость; он смотрел на бескровное, разбитое лицо Джинни, пока боль не прошла.

Дрожащей рукой он достал из кармана ручку и этой ручкой убрал изо рта Джинни прядь волос – таких же прямых и светлых, как у Дрей. Эту единственную мелочь он хотел исправить, хотя все ее лицо было в кровоподтеках и ссадинах. Сейчас он бы ни за что до нее не дотронулся, даже если бы захотел. Теперь она уже была уликой.

Единственное, за что он был благодарен судьбе, – что Дрей не придется запомнить Джинни такой.

Он осторожно прикрыл лицо Джинни и вышел. Медведь вскочил с одного из отвратительно зеленых стульев. Подошел патологоанатом, потягивая воду из бумажного стаканчика, который он выудил из автомата в коридоре.

Тим хотел заговорить, но не смог. Когда голос к нему вернулся, он сказал:

– Это она.

2

Обратно к Дрей они ехали молча. Пустая бутылка со звоном перекатывалась по приборной доске. Тим нервно прижал ладонь к губам, потом машинально повторил жест.

– Она должна была быть здесь, за углом, у Тесс. Ну, знаешь, такая рыжая, с косичками? Живет в двух кварталах от школы, от нее Джинни уже совсем недалеко до дома. Дрей просила ее зайти туда после школы, чтобы мы могли все приготовить… Чтобы сделать ей сюрприз.

В горле у него возникло рыдание, которое он подавил, сделав над собой усилие.

– Тесс ходит в частную школу. У нас была договоренность с ее мамой. Девочки могли зайти поиграть к ним или к нам, не предупреждая об этом заранее. Никто не волновался за Джинни, никому и в голову не могло прийти, что что-то может случиться. Это Мурпарк, Медведь, – его голос дрогнул, – Мурпарк.

Тим на секунду увидел какой-то просвет между мучительными мыслями. Краткая передышка, во время которой он не чувствовал отчетливой давящей боли, от горького осознания того, что он потерпел фиаско – как отец, как судебный исполнитель, как мужчина: он не смог защитить своего единственного ребенка.

У Медведя зазвонил сотовый. Он ответил – поток слов и цифр, к которому Тим едва прислушивался. Медведь захлопнул крышку телефона и остановился у обочины. Несколько минут Тим сидел, не замечая, что они остановились и что Медведь внимательно смотрит на него. Когда он очнулся, его поразил неожиданно суровый взгляд Медведя. С трудом поборов бессилие, вызванное смертельной усталостью, Тим спросил:

– В чем дело?

– Звонил Фаулер. Они его поймали.

В голове Тима закружился вихрь темных, спутанных в клубок эмоций, крепко приправленных ненавистью.

– Где?

– За Граймс-Кэньон. Примерно в километре отсюда.

– Едем.

– Да там смотреть будет не на что. Только желтая лента ограждения и полный бардак. Мы же не хотим мешать задержанию или затоптать улики на месте преступления. Я подумал, может, я отвезу тебя к Дрей…

– Мы едем.

Медведь взял пустую бутылку, встряхнул ее и положил обратно на приборную доску.

– Я знаю.



Они ехали по длинной, пустынной дороге. Под колесами машины трещал гравий. Дорога, петляя, спускалась в самое сердце маленького каньона. Наконец они увидели покосившийся темный гараж, стоявший в окружении нескольких эвкалиптов среди хозяйственных построек давно сгоревшего дома. Сквозь запачканные окна пробивался один-единственный луч света. Фанера на стенах отошла из-за сырости, дождей и безжалостного времени, дверь начала гнить сразу в нескольких местах. В стороне над зарослями сорняков возвышался белый пикап, тронутый ржавчиной; на его шины и диски колес налипла свежая грязь. Полицейская машина стояла по диагонали на заросшем травой бетонном фундаменте того, что когда-то было домом, и ее фары слегка поблескивали в темноте. Надпись на машине, как и на всех других полицейских машинах района, гласила: «Полиция Мурпарка», хотя все приставы, работавшие с напарником, – как, например, Дрей – служили по контракту и были приписаны к округу Вентура. Рядом была припаркована еще одна машина без опознавательных знаков. Ее фары ярко светились. Без аккомпанемента воющих сирен все происходящее казалось неестественным. Фаулер встретил их у машины. В его зубах была зажата сигарета. Он расстегнул кобуру, потом снова застегнул ее. Детективов на месте преступления не было. Не было ни желтой ленты, натянутой по периметру, ни экспертов-криминалистов.

Тим еще не успел выйти из машины, а Фаулер уже начал рассказывать:

– Гутьерес и Харрисон из отдела убийств нашли отпечатки покрышек на берегу реки. По-моему, это были фирменные заводские шины для «тойоты» 87-го, 88-го и 89-го годов выпуска или для какого-то подобного хлама. Криминалисты нашли на месте преступления отпечатки пальцев… – Тим пошатнулся, и Медведь незаметно поддержал его сзади, – с каплей белой краски. Автомобильной краски. Черт возьми, Гутьерес проверил все «тойоты» в радиусе десяти миль и нашел двадцать семь машин, в точности соответствующих описанию, представляешь? Мы поделили адреса. Этот был третьим. Доказательства весомые. Парень раскололся почти сразу. Таких совпадений просто не бывает, – он выжал из себя короткий смешок, потом побледнел. Его рука опять непроизвольно потянулась к кобуре, он снял пистолет с предохранителя и снова поставил на него.

– Господи, Рэк, мне так жаль. Я просто… Я должен был приехать к тебе, но я хотел поскорее включиться в работу и помочь ребятам найти этого ублюдка.

– Почему место преступления не огорожено? – спросил Тим.

– Мы… ну, он все еще здесь. Он в гараже.

У Тима перехватило дыхание. Его ярость сфокусировалась в одной точке, собралась в клубок, как парашют, который протянули через кольцо для салфетки. Медведь машинально подался вперед, как машина, резко затормозившая на светофоре.

– Но вы ведь уже позвонили в отделение? Сообщили о своей находке?

– Мы позвонили тебе, – Фаулер поддел ногой высохший сорняк. – Знаешь, если бы моя дочка… – он тряхнул головой. – Уж от нас с ребятами он бы живой не ушел.

Он снова снял свою «Беретту» с предохранителя, вынул из кобуры и протянул Тиму.

– За вас с Дрей.

Трое мужчин уставились на пистолет. Несмотря на полную путаницу, царившую у него в голове, Тим неожиданно для самого себя вдруг ясно понял, почему Фаулер позвонил Медведю по сотовому, вместо того чтобы связаться с ним по рации.

Медведь стоял спиной к Фаулеру прямо напротив Тима и смотрел ему в глаза. В каньоне было очень темно, только его глаза блестели во мгле.

– Что ты хочешь сделать, Рэк? – спросил Фаулер. Пальцы Тима на секунду расслабились, потом снова сжались в кулаки. – Как отец? Как представитель закона?

Тим взял пистолет и пошел к гаражу. Медведь и Фаулер не двинулись с места. Через покореженную дверь он услышал звуки, доносившиеся из-за двери, и приглушенные голоса.

Он постучал, чувствуя, как шероховатое дерево царапает кожу.

– Подождите, – голос принадлежал Маку, напарнику Фаулера, еще одному коллеге Дрей по службе. Послышался какой-то шум.

– Отойдите!

Дверь подпрыгнула и со скрипом распахнулась. Мак посторонился, пропуская Тима; для такого крепкого парня подобный жест выглядел весьма театрально. Тим увидел Гутьереса и Харрисона. Они стояли с двух сторон от тощего мужчины, который сидел на изодранном диване. Теперь Тим вспомнил этих детективов. Местные ребята, Дрей работала с ними, когда они еще были патрульными в Мурпарке. В отделе убийств они явно были приписаны к определенной территории, поскольку хорошо знали этот район.

Тим скользнул взглядом по сторонам и увидел гору каких-то тряпок, пропитанных кровью, грязные трусики, явно принадлежавшие какой-нибудь маленькой девочке, – ими была заткнута щель в дальней стене гаража, погнутую ножовку, у которой зубцы затупились от частого использования. Он постарался не задерживать внимание на этих предметах; все это просто не укладывалось в голове.

Тим шагнул вперед, и его ботинки заскользили по закапанному маслом бетону. Мужчина был чисто выбрит, на подбородке виднелись порезы от бритвы. Он сидел сгорбившись, упираясь локтями в коленки, вытянув перед собой руки в наручниках. На его ботинках засохла грязь – такая, как у Медведя. Увидев Тима, детективы отошли в сторону, одергивая свои шерстяные костюмы.

Из-за плеча Тима раздался низкий голос Мака:

– Знакомься, это Роджер Кинделл.

– Видишь его, ты, урод? – сказал Гутьерес. – Это отец той маленькой девочки.

Взгляд мужчины, устремленный на Тима, был абсолютно пустым: в нем не было ни осознания содеянного, ни угрызений совести.

Тим медленно двинулся вперед и остановился лишь тогда, когда его тень упала на лицо Кинделла, заслонив тусклый свет от единственной лампочки, торчавшей под потолком. Кинделл провел языком по губам, потом уткнулся лицом в ладони, обхватив пальцами голову. Он говорил небрежно, растягивая слова и делая упор на гласные в конце слов.

– Я уже сказал вам, что это я. Оставьте меня в покое.

Тим почувствовал, как глухой стук сердца отдается у него в ушах и в горле, но сумел сдержать ярость.

Кинделл не отнимал ладони от лица. Под ногтями у него черными дугами запеклась кровь.

Харрисон хотел заставить его открыть лицо:

– Посмотри на него, я сказал, посмотри на него!

Никакой реакции. Детектив с быстротой молнии набросился на Кинделла, вцепился руками ему в горло и в щеки, а коленом уперся в живот, наклонив его голову назад, чтобы Тим мог видеть его глаза. У Кинделла раздувались ноздри, а во взгляде сквозил вызов.

Гутьерес повернулся к Тиму:

– У меня есть ствол.

Тим взглянул на лодыжку детектива, где оттопыривалась брючина. Это наверняка был пистолет, на котором уже висело убийство, его можно было оставить на месте преступления, вложить в руку мертвому Кинделлу.

Харрисон отпустил Кинделла, толкнув его так, что голова у того свесилась на бок, и сказал Тиму:

– Делай то, что должен.

Мак изо всех сил делал вид, что стоит на страже у широко распахнутой двери гаража. Он вертел головой туда-сюда и пристально вглядывался во тьму, хотя Медведь и Фаулер стояли меньше чем в двадцати ярдах от него и им прекрасно была видна дорога.

Тим бросил взгляд на Гутьереса:

– Оставь нас.

– Ладно, брат, – сказал тот. Он замешкался возле Тима и незаметно сунул ему в руку ключи от наручников: – Мы уже обыскали эту скотину. Только смотри, не оставь на нем синяков или чего-нибудь вроде этого.

Мак сжал плечо Тима, потом вслед за двумя детективами вышел из гаража. Тим протянул руку, схватился за висящую на двери веревку и потянул. Дверь снова скрипнула и со стуком захлопнулась. Кинделл и глазом не моргнул. Он был абсолютно спокоен.

– Ты убил мою дочь? – вопрос слетел с губ Тима прежде, чем он об этом подумал.

В лампочке под потолком раздался какой-то странный гудящий звук. Воздух вокруг Тима сгустился – сырой, с легкой примесью запаха растворителя для краски.

Кинделл вновь посмотрел Тиму в лицо. У него были правильные черты лица и невероятно плоский, вытянутый лоб. Сложенные руки лежали на коленях.

– Ты убил мою дочь? – опять спросил Тим.

После глубокомысленной паузы Кинделл кивнул.

Тим подождал, пока выровняется дыхание.

– Почему?

Ленивые, тягучие интонации, как будто слова звучали в записи в замедленном режиме:

– Потому что она была такая красивая.

Тим снял пистолет с предохранителя. Кинделл издал сдавленное рыдание, из его глаз потекли слезы.

Тим поднял пистолет. Его руки тряслись от ярости, и ему понадобилась пара секунд, чтобы направить дуло в лоб Кинделлу.



Медведь облокотился о свой грузовичок, скрестив на груди мускулистые руки и глядя на четверых мужчин.

– Семью судебного исполнителя лучше не трогать, – сказал Гутьерес, с уважением кивнув Медведю.

Медведь никак не прореагировал на этот кивок.

Фаулер добавил:

– Они совсем распустились. Им на все наплевать.

– Точно. Ничего святого, – поддакнул Гутьерес.

– Как тот парень, который пронес бомбу с нервно-паралитическим газом в детский сад. Иезекииль, или Джедедиа, или как там его.

Харрисон покачал головой.

– Мир окончательно спятил. Окончательно.

– Как Дрей? – спросил Мак. – Она в порядке?

– Она сильная, – отозвался Медведь.

Гутьерес снова вмешался:

– Ей полегчает, когда Рэк принесет ей эту весточку.

– Ты хорошо знаешь Тима? – спросил Медведь.

Детектив замялся:

– Я о нем наслышан.

– Почему бы тебе не называть его по имени, а Рэком он пусть будет для тех, кто его действительно знает?

– Эй, Джовальски, ладно тебе. Тито не имел в виду ничего плохого. Мы же все на одной стороне.

– Разве? – сказал Медведь.

Они молча ждали, то и дело поглядывая на закрытую дверь гаража и ожидая выстрела. Стрекотание сверчков наполняло воздух и било по нервам.

Мак вытер лоб тыльной стороной ладони, хотя ночь была прохладной.

– Интересно, что он там делает.

– Он не станет его убивать, – сказал Медведь.

Все повернулись к Медведю и в изумлении уставились на него. На лице у Фаулера застыла неприятная ухмылка:

– Ты думаешь?

Медведь смущенно поерзал, потом скрестил руки на груди, словно для того, чтобы утвердиться в этой мысли.

– Почему это не будет? – поинтересовался Гутьерес.

Медведь окинул его взглядом, полным откровенного презрения:

– Ну, например, потому, что не захочет всю оставшуюся жизнь быть под колпаком у таких болванов, как вы.

Гутьерес начал было что-то говорить, но, взглянув на сложенные руки Медведя, закрыл рот. Сверчки продолжали пронзительно стрекотать. Мужчины изо всех сил старались не смотреть друг другу в глаза.

– Ладно, черт. Пойду приведу его.

Медведь выпрямился и отошел от своего грузовика. По сравнению с ним даже Мак казался низкого роста. Медведь сделал шаг к гаражу, потом вдруг остановился. Он опустил голову и уставился в грязь под ногами, застыв на одном месте и не двигаясь ни вперед, ни назад.



Тим стоял, не шевелясь, приставив пистолет к голове Кинделла, и был похож на фигурку стрелка, вырезанную из стали. Через несколько секунд «Беретта» начала подрагивать в его руке, глаза заволокло влажной пеленой, и он судорожно вздохнул. Неожиданно для самого себя Тим понял, что не станет убивать Кинделла. Его мысли, потеряв направление, вновь вернулись к дочери, и его вдруг охватила такая всепоглощающая, такая оглушительная печаль, что, казалось, сердце не сможет ее вместить. Печаль явилась неведомо откуда, яростная и сильная; он никогда в жизни еще не сталкивался ни с чем подобным. Он опустил пистолет, согнулся, упершись кулаками в бедра, стал ждать, пока она хоть немного утихнет.

Потом понял, что все еще дышит, и спросил:

– Ты был один?

Кинделл качнул головой: вверх, вниз, вверх.

– Ты просто решил… решил убить ее?

Кинделл нервно моргнул и скованными наручниками кистями закрыл лицо – жест, сильно походивший на движение белки, умывающейся передними лапками.

– Я не должен был ее убивать.

Тим резко выпрямился.

– Что значит «не должен был»?

Молчание.

– С тобой был кто-то еще?

– Он не… – Кинделл замолчал, прикрыв глаза.

– Кто это он? Он не что? Тебе кто-то помог убить мою девочку?

Голос Тима дрожал от ярости и отчаяния:

– Отвечай, черт возьми. Отвечай!

Кинделл не реагировал на вопросы Тима. С закрытыми глазами он был похож на мертвеца.



Дверь с грохотом распахнулась, и поток света выплеснулся на заросшую сорняками землю. Тим толкнул Кинделла в спину, и тот вылетел из гаража. Его руки теперь были скованы наручниками за спиной. Тим быстро нагнал его, дернул цепь, соединявшую наручники, и натянул ее так, что руки Кинделла скрестились. Тот сморщился от боли, но не вскрикнул.

Медведь и остальные молча смотрели на них. Когда Тим подошел совсем близко, Кинделл споткнулся и упал, сильно ударившись о землю. Он издал какой-то лающий звук и скорчился, пытаясь подняться:

– Скотина. Сволочь поганая.

– Придержи язык, – сказал Тим. – Сейчас я твой самый лучший друг.

Медведь со свистом выдохнул воздух и раздул щеки.

– Можно тебя на минутку? – спросил Фаулер с непроницаемым выражением лица.

Тим кивнул и отошел от Медведя и Мака на несколько шагов.

– Он же ублюдок, – прошипел Фаулер.

– Я с этим не спорю.

Фаулер сплюнул прямо в траву.

– Ты что, позволишь таким выродкам спокойно разгуливать по нашему городу?

Тим смотрел ему в глаза до тех пор, пока Фаулер не отвернулся.

– Какого черта, Рэкли? Мы пытались тебе помочь.

Гутьерес большим и указательным пальцами пригладил усы.

– Этот парень убил твою дочь. Неужели ты не хочешь отомстить?

– Я не суд присяжных.

– Бьюсь об заклад, Дрей бы с тобой не согласилась.

– Наверное, ты прав.

– Присяжных можно купить, – сказал Фаулер. – Я не доверяю судам.

– Тогда переезжай в Сьерра-Леоне.

– Послушай, Рэкли…

– Нет, это ты послушай. Здесь идет расследование, которому ты, черт тебя дери, мог запросто помешать своим дурацким желанием со всем разобраться без шума и пыли.

Харрисон пробормотал:

– Но ведь все ясно как Божий день. Никаких сомнений быть не может.

– Он был не один.

Гутьерес процедил сквозь сжатые зубы:

– Это еще что за черт?

– Здесь замешан кто-то еще.

– Он нам ничего не сказал.

– Ну, значит, вы исчерпали запас своих детективных штучек.

Медведь подошел к ним, оставив Кинделла с Маком. Его ботинки еле слышно поскрипывали. Он встал рядом с Тимом, бросив хмурый взгляд на остальных.

– Все в порядке?

– Твой друг пытается запутать дело, в котором нет ничего сложного. – Гутерес взглянул на Тима. – Он слишком эмоционален.

– Откуда ты знаешь, что в деле замешан кто-то еще? – Гутьерес кивнул на Кинделла, все еще лежавшего ничком на земле. – Что он тебе сказал?

– Ничего определенного.

– Ничего определенного, – повторил Харрисон. – Интуиция, да?

Голос Медведя прозвучал так низко, что Тим почувствовал, как он отдается у него в костях:

– Лучше бы ты попридержал свой поганый язык после всего, что ему сегодня пришлось пережить.

Ухмылка мгновенно исчезла с лица Харрисона.

– Мы не убиваем людей без суда. – Тим оглядел троих мужчин. – Вызывайте экспертов. Начинайте расследование. Собирайте улики.

Фаулер качал головой:

– Это просто бред какой-то. Кинделл слышал, о чем мы говорим, и выдумал эту историю.

Гутьерес примирительно махнул рукой:

– Хорошо. Будем действовать по обычной схеме.

– Тебя здесь не было, – сказал Харрисон. – Мы будем придерживаться этой версии событий, что бы ни случилось.

Медведь кашлянул, показывая, как все это ему противно. Они пошли обратно к машинам. Воздух был таким холодным, что изо рта шел пар.

– Тебе повезло, сволочь, в рубашке родился, – сказал Гутьерес Кинделлу, когда тот поднялся на ноги. Затем резко ткнул его в плечо: – Слышишь меня? Я сказал, тебе повезло, сволочь.

– Оставь меня в покое.

Медведь обошел свой грузовик, вскарабкался на водительское место и включил зажигание.

Мак прочистил горло:

– Тим, мне так жаль. Передай Дрей мои соболезнования. Мне действительно жаль.

– Спасибо, Мак. Передам.

Он забрался в грузовик, и они уехали, оставив позади четырех детективов и Кинделла; их силуэты высветились в феерических синих вспышках, а потом погрузились в темноту.

3

Медведь прижался к обочине, и Тим уже было хотел выйти из машины, но тот сжал его плечо.

– Я должен был остановить тебя. Должен был вмешаться. Ты был не в том состоянии, когда можно принимать решения.

Он стиснул руками руль.

– Тебе не в чем себя винить, – сказал Тим.

– Я обязан был сделать хоть что-нибудь, а не стоять столбом в то время, как мой напарник убивает какого-то негодяя, пылая справедливым гневом. Ты судебный исполнитель, а не какой-то безмозглый районный полицейский.

– Ребята просто погорячились.

Медведь изо всех сил стукнул ладонями по рулю – редкое для него проявление агрессии…

– Тупые мерзавцы. – Его щеки были мокрыми от слез. – Тупые, тупые мерзавцы. Они не должны были тебя в это втягивать. Они не должны были ставить расследование под угрозу. Неизвестно, что эти идиоты натворили до того, как мы туда приехали, пока охраняли место преступления. Они не искали сообщников, не пытались восстановить картину происшедшего и найти улики. Вряд ли они пытались расставить точки над «i», чтобы прокуратуре легче было выстраивать обвинение. Вряд ли вообще готовились к судебному разбирательству.

– Теперь им придется делать все по закону, после того как мы там побывали.

– Прекрасно. Мало того, что успешное завершение дела накрепко связано с их профессионализмом – или полным его отсутствием, так теперь еще и мы от этого зависим.

Медведь встряхнулся, как собака, только что выбравшаяся из воды:

– Извини. Прости меня. У тебя хватает забот.

Тим выдавил из себя слабую улыбку:

– Пойду-ка посмотрю, как там моя тупая жена, которая служит в местной полиции.

– Черт, я не это имел в виду.

Тим рассмеялся, и через пару секунд Медведь последовал его примеру, хотя оба вытирали слезы, выступившие на глазах от невыносимой боли.

– Хочешь, я… Можно мне войти?

– Нет. Не сейчас.

Машина Медведя все еще стояла у обочины, когда Тим закрыл за собой парадную дверь. Дом был темным и пустым. Тим оставил Дрей с двумя подругами, но когда жена бывала чем-нибудь расстроена, она всегда предпочитала одиночество.

Он прошел через маленькую гостиную в кухню. Все то время, что они прожили в этом доме, Тим неустанно трудился, пытаясь усовершенствовать его внутреннее пространство. Он заменил паркетом ковровое покрытие в коридорах и спальне, снял хрустальные люстры и сделал встроенные в потолок светильники, от которых исходил приятный мягкий свет.

На столе стоял именинный торт Джинни – неразрезанный, с покрытой глазурью верхушкой. Дрей настояла на том, чтобы самой испечь торт, хотя почти не умела готовить. Торт вышел неровным, кривобоким, и видно было, что глазурь наносили несколько раз в тщетных попытках поправить дело. Джуди Хартли – ближайшая соседка, дети которой уже выросли и только что покинули родительский кров, предложила Дрей помочь с тортом, но та отказалась. Она взяла на работе отгул, как делала каждый год в день рождения Джинни, и полная решимости и упорства корпела над кулинарными книгами, которые одолжила у соседей, вынимала из духовки торт за тортом, пока не получился такой, который она сочла приемлемым.

Дрей на кухне не оказалось, хотя дверца шкафа, где хранилось спиртное, была открыта. В шкафу не хватало коллекционной бутылки водки.

Тим, стараясь не шуметь, прошел по коридору к спальне. Аккуратно заправленная кровать была пуста. Он посмотрел в ванной – тоже никого. Тогда он заглянул в комнату Джинни. Дрей сидела в темноте, в ногах у нее стояла бутылка, и мерцающий отблеск света падал на ее лицо. На ковре перед ней лежали сотовый телефон и карманный компьютер. Их дисплеи все еще светились.